Король Воронов Стивотер Мэгги

– Не будь такой задницей. Что случилось?

Случилось то, что кто-то только что сорвал с силовой линии гигантскую порцию энергии. Достаточно, чтобы даже Кэйбсуотер на мгновение задохнулся. Судя по незначительному опыту Адама, причин такого явления было не так уж много.

Пока энергетический поток медленно набирал прежнюю скорость, он ответил Гэнси:

– Кажется, я знаю, чем именно занят Ронан.

Глава 3

В то утро Ронан Линч проснулся рано, без будильника, с единственной мыслью в голове: домой домой домой.

Гэнси еще спал, крепко сжимая в руке телефон; его аккуратно сложенные очки лежали на матрасе чуть поодаль. Ронан спустился вниз по лестнице, прижав свою ручную ворону к груди и не давая ей каркать. Снаружи высокая трава плеснула росой на его сапоги, а вокруг колес угольно-черного «БМВ» курился туман. Небо над фабрикой Монмут было цвета грязного озера. Было холодно, но в горючем сердце Ронана бушевал пожар. Он сел в машину – окунулся в нее, ощутил ее как собственную кожу. Ночной воздух еще клубился под сиденьями, таился в дверных карманах. Ронана охватила дрожь, пока он привязывал ворону к защелке ремня безопасности на пассажирском сиденье. Не самая удобная привязь, но зато эффективная, чтобы птица не порхала по салону спортивного автомобиля. Чейнсо клюнула его, но не так сильно, как холодный воздух раннего утра.

– Не подашь мне куртку, ты, мелкая какашка? – сказал он вороне. Она поклевывала кнопки на дверце, не обращая на него внимания, поэтому за курткой он полез сам. Его форменный школьный пиджак, измятый до невозможности, валялся там же, рядом с языковой коробкой-загадкой, предметом из сна, переводившим на английский с нескольких языков, включая один выдуманный. Когда он попадет в школу снова? И попадет ли вообще? Он подумал, что мог бы официально бросить учебу завтра. На этой неделе. На следующей. Что его останавливало? Гэнси. Деклан. Память об отце.

Дорога до Сингерс-Фоллз занимала двадцать пять минут даже в это время суток, но до рассвета еще оставалось немало времени, когда он проехал спящий городок и, наконец, прибыл в Барнс. Добраться сюда можно было только по петляющей сквозь лес узкой дороге, больше похожей на тоннель из ветвей, деревьев и кустов шиповника, сгущавшихся вокруг машины. Поместье, приютившееся у подножия холма, полнилось звуками жизни окружавшего его леса: шумели дубовые листья, через подлесок пробирались койоты или олени, шелестела сухая трава, перекликались совы, и все это дышало, перешептывалось и шевелилось где-то за гранью видимости. Для светлячков было слишком прохладно, но все же над полями там и сям мерцали огоньки.

Все это принадлежало ему. Причудливое, бессмысленное, но прекрасное.

Ронан Линч обожал сновидеть свет.

Когда-то давно поместье Барнс было экосистемой Ронана. Семья Линчей редко покидала его пределы, когда Ронан был маленьким, поскольку в этом не было необходимости, здесь было много работы, а Ниалл Линч не доверял практически никому, кто мог бы ухаживать за домом в его отсутствие. Их мать Аврора объясняла, что лучше всего встречаться с друзьями в доме, так как на территории фермы полно хрупких предметов, принадлежащих отцу. И один из этих предметов – сама Аврора Линч. Златовласая Аврора была королевой Барнса, добрая и веселая правительница мирной, секретной страны. Она покровительствовала причудливому искусству своих сыновей (хотя старший сын, Деклан, редко отдавался такому виду искусства); она была неустанной участницей их игр и фантазий (хотя старший, Деклан, редко участвовал в играх). Конечно же, она любила Ниалла – все любили сказочного Ниалла, хвастливого поэта, короля музыкантов, но, в отличие от всех прочих, она предпочитала, когда он пребывал в молчаливом настроении. Она любила правду, а когда Ниалл Линч говорил, то любить одновременно и правду, и Ниалла Линча было трудно.

Она была единственным человеком, которого он не мог ослепить своим великолепием, и он любил ее за это.

Лишь спустя много лет Ронан узнал, что король извлек свою королеву из собственных снов. Впрочем, в ретроспективе это было вполне логично, ведь его отец тоже обожал сновидеть свет.

Войдя в дом, Ронан зажег несколько ламп, чтобы прогнать тьму за дверь. Поискав пару минут, он нашел ведерко с кубиками и вывернул его содержимое на пол для Чейнсо. Затем он поставил в проигрыватель одну из пластинок отца. Пока звуки скрипки и волынок разлетались по узким коридорам, он вытер пыль с полок и починил сломанную дверную петлю одного из кухонных шкафчиков. Когда утреннее солнце наконец-то залило золотом защищенную долину, Ронан приводил в порядок старую лестницу, ведшую на второй этаж, в родительскую спальню.

Вдох. Выдох.

Он забывал, как выдыхать, когда был не дома.

Время здесь текло по-своему. День, проведенный в Эгленби, был полон ничего не значащих картинок и незапоминающихся разговоров, резко сменяющих друг друга в сумасшедшем слайд-шоу. Но день, проведенный в Барнсе, протекал с ленивой импозантностью, исполненный важных мелочей, коих здесь было в четыре раза больше, чем везде. Чтение книг на подоконнике, старые фильмы в гостиной, неспешная починка хлопающей двери сарая. Часы длились столько, сколько было нужно.

Его воспоминания о былом – обо всем, чем это место было для него, когда здесь жила вся семья Линчей – медленно сменялись воспоминаниями и надеждами на грядущее – каждая минута, когда Барнс принадлежал ему, все то время, проведенное им здесь в одиночку или с Адамом, в сновидениях и составлениях бесчисленных планов.

Дом, дом, дом.

Время спать. Сновидеть. Ронан пытался создать некий конкретный предмет и был достаточно умен, чтобы знать, что с первого раза ему это не удастся.

Правила сновидений, – нараспев произнес Джона Майло.

Ронан сидел на уроке английского. Майло, учитель, одетый в клетчатый костюм, стоял перед светившейся «умной» доской. Его пальцы отбивали размеренный ритм по ее поверхности, нажимая нужные слова: Правила для сновидцев. Правила для сновиденного.

Кэйбсуотер? – позвал Ронан, обращаясь к классной комнате. Его мысли покрывались ненавистью, как глазурь покрывает торт. Он не мог забыть запахи этого места: резина, моющее средство, плесень и соус терияки из школьного кафетерия.

Мистер Линч, вы хотели бы поделиться с нами чем-нибудь?

Конечно. Я не собираюсь оставаться в этом чертовом классе ни секундой больше.

Вас никто здесь не держит, мистер Линч. Эгленби – свободный выбор.

Майло выглядел разочарованным: Давайте сосредоточимся. Правила сновидений. Прочтите вслух, мистер Линч.

Ронан не стал читать. Они не могут его заставить.

Сны легко ломаются, – пропел Майло. Его слова напоминали песенку из рекламы стирального порошка. – Очень трудно сохранить необходимое равновесие между подсознанием и сознанием. На четвертой странице вашего учебника есть диаграмма.

Третья страница была черной. Четвертой и вовсе не было. Никакой диаграммы.

Правила для сновиденного. Мистер Линч, почему бы вам не сесть прямо, заправить рубашку и проявить хоть немного сосредоточенности? Психопомп[2] мог бы помочь вам сохранить мысли при пробуждении. А сейчас каждый найдет себе партнера для сновидения.

Партнер Ронана отсутствовал.

Впрочем, Адам сидел в последнем ряду. Внимательный. Увлеченный. Этот студент академии Эгленби был сплошь олицетворением американского наследия. Над головой у него, в пузыре, отражавшем его мысли, как в комиксах, виднелся учебник, испещренный убористым текстом и диаграммами.

Борода Майло стала длиннее, чем в начале урока.

Правила для сновидцев. Вообще-то, все дело в высокомерии, не так ли? Мистер Линч, хотите поговорить о том, что Бог мертв?

Чушь собачья, – фыркнул Ронан.

Если вы считаете, что вам известно больше, можете встать и занять мое место преподавателя. Я просто пытаюсь понять, почему вы думаете, что не умрете так же, как ваш отец. Мистер Пэрриш, правила для сновидца?

Адам ответил точно, как по учебнику: Хини указывает на странице двадцать, что сновидцев следует считать оружием. В других исследованиях мы можем проследить, как это проявляется в реальности. Пример А: отец Ронана мертв. Пример Б: Кавински мертв. Пример В: Гэнси мертв. Пример Г: Я тоже мертв. Пример Д: Бог мертв, как вы уже сказали. Я бы еще добавил в список Мэтью и Аврору Линчей, но согласно определению в исследовании Глассера от 2012 года они не являются людьми. У меня здесь есть диаграммы.

Да пошел ты! – рыкнул Ронан.

Адам словно увядал на глазах. Он уже не был Адамом; вместо него возник Деклан.

Выучи уроки, наконец, Ронан, хотя бы раз в своей треклятой жизни. Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан проснулся злым как черт и с пустыми руками. Он сполз с дивана и пошарил по шкафчикам на кухне. Молоко в холодильнике давно прокисло, а Мэтью съел все хот-доги в последний раз, как был здесь. Ронан в бешенстве вылетел на крыльцо, в прозрачный утренний свет, и сорвал странный плод с росшего в горшке дерева, плодоносившего пакетиками арахиса в шоколаде. Пока он нервно ходил по двору туда-сюда, Чейнсо порхала за ним, поклевывая темные пятнышки на земле в надежде, что это окажутся оброненные им орехи.

Правила для сновидцев: Майло во сне спросил его, куда подевался его партнер по сновидениям. Хороший вопрос. Сиротка неотступно преследовала его во сне, сколько он себя помнил – жалкое маленькое существо в белой шапочке, натянутой поверх белых, неровно обрезанных волос. Ему казалось, что раньше она была старше, но, возможно, тогда он и сам был моложе. Она помогала ему прятаться во время кошмаров. А теперь она все чаще пряталась за него, но все так же помогала ему концентрироваться на задании. Странно, что она не появилась, когда Майло упомянул ее. Весь этот сон был очень странным.

Неужели ты не понимаешь, кто ты?

Ронан не понимал. Не совсем. Но думал, что ему уже лучше удается жить с этой постепенно проявляющейся тайной, коей был он сам. Можно было отправить этот сон нахрен.

– Брек! – каркнула Чейнсо. Ронан бросил ей орешек и вернулся в дом, чтобы поискать вдохновение. Иногда прикосновение к реальным предметам помогало ему, когда ему не удавалось сновидеть нужную вещь. Чтобы успешно извлечь предмет из сна, ему нужно было знать, как он ощущается в руках, чем пахнет, как растягивается и сгибается, насколько он тяжелый или невесомый, в общем, все то, что превращало этот предмет из эфемерного в физический.

В спальне Мэтью ему на глаза попался шелковый мешочек магнитных камушков. Пока он изучал ткань, Чейнсо ковыляла у него под ногами, издавая низкие рокочущие звуки. Он так и не понял, почему она так часто ходила и прыгала по земле. Если бы у него были крылья, он бы только и делал, что летал.

– Его здесь нет, – сказал ей Ронан, когда она вытянула шею, пытаясь разглядеть, есть ли кто-то на кровати. Ворона что-то бормотнула в ответ, безуспешно ища себе какое-нибудь развлечение. Мэтью был шумным, веселым мальчишкой, но его комната всегда была в идеальном порядке и почти лишена каких-либо вещей. Ронан раньше думал, что Мэтью просто держал все барахло в своей кудрявой голове, но теперь начал подозревать, что так происходило потому, что самому Ронану не хватило воображения, чтобы выдумать полноценную, сформировавшуюся личность. Трехлетний Ронан хотел иметь брата, который любил бы его безусловной, всеобъемлющей любовью. Трехлетний Ронан вымечтал себе Мэтью, полную противоположность Деклана. Был ли он человеком? Адам/Деклан в его сне, кажется, так не думал, но этот Адам/Деклан также был лжецом.

Правила для сновидцев.

Сновидцев следует считать оружием.

Ронан уже знал, что он – оружие, но старался компенсировать это. Его сегодняшней целью было придумать что-то, чтобы уберечь Гэнси, если его снова ужалит шершень. Разумеется, Ронан и раньше извлекал из своих снов противоядия и лекарства, но проблема была в том, что он понятия не имел, сработают ли они, пока (в случае, если не сработают) не станет слишком поздно. Поэтому он придумал план получше: бронированная кожа. Она защитит Гэнси еще до того, как что-нибудь попытается причинить ему вред.

Ронан не мог избавиться от мысли, что у него осталось совсем мало времени.

Это должно сработать. Это будет круто.

В обед Ронан выбрался из кровати после двух неудачных попыток создать броню. Он натянул рабочие сапоги, грязную толстовку и вышел на улицу.

Барнс представлял собой скопление хозяйственных построек, хижин и больших амбаров для скота. Ронан остановился в одном из них, чтобы наполнить ведра кормом в гранулах и закинуть поверх соляной блок, как делал когда-то в детстве. Затем он направился к пастбищу мимо сотворенных его отцом молчаливых коров, упрямо спавших посреди поля. По пути он свернул в один из амбаров с техникой. Встав на цыпочки, он пошарил рукой над дверным косяком, пока не нащупал крошечный сновиденный цветок, оставленный им здесь ранее. Когда Ронан подбросил его, цветок завис в воздухе над его головой, излучая непрерывное желтое сияние, достаточное, чтобы осветить ему дорогу через темный амбар. Ронан пробирался сквозь пыльные сломанные и целые механизмы, пока не наткнулся на свой ночной ужас-альбиноса, свернувшегося на капоте старой ржавой машины – сплошь белоснежная грозная рвань с закрытыми глазами. Свирепые бледные когти твари продрали капот почти насквозь. Похоже, ночной ужас провел здесь уже несколько часов. Альбинос приоткрыл один розовеющий глаз и оценивающе посмотрел на него.

– Тебе что-нибудь нужно, мерзкий ты сучонок? – спросил его Ронан. Тварь снова закрыла глаз. Ронан оставил альбиноса спать и пошел дальше, стуча ведрами. Цветок-светлячок летел следом, хотя ему уже не был нужен свет, раз он вышел на улицу. Когда он проходил самый крупный амбар для скота, у него появилась компания. В траве вокруг него закопошились сурки, крысы и какие-то несуществующие животные; они резво скакали позади, в оставленных им следах, а впереди из леса навстречу ему уже выходили олени. Их присутствие было незаметным, пока они не начинали двигаться.

Некоторые животные были настоящими. Большинство оленей принадлежали к обычной белохвостой породе – Ронан прикормил и приручил их чисто удовольствия ради. Их приручению способствовало и то, что среди них жил созданный им козленок, беленький и очень милый, с длинными трепетными ресницами и рыжими ушами. Он первым потянулся к соляному блоку, который Ронан бросил на траву, и позволил погладить себя по короткой жесткой шерстке на загривке и вытащить колючки из мягких завитков за ушами. Один из диких оленей ел корм из руки Ронана, остальные терпеливо ждали, пока он не высыплет гранулы в траву. Вполне возможно, что кормить их было незаконно. Ронан никогда не мог запомнить, кого можно и кого нельзя кормить и отстреливать в Вирджинии.

Мелкие животные подобрались ближе, некоторые устроились у него на сапогах, другие усаживались на траве вокруг него, нервируя оленей. Он и им бросил корма, ощупал каждого, проверяя, нет ли ранок и клещей.

Вдох. Выдох.

Он думал о том, как должна выглядеть бронированная кожа. Возможно, она не должна быть невидимой. Может быть, она серебряная. Может, она светится.

Ронан ухмыльнулся, внезапно ощутив себя нелепым, ленивым и глупым. Он поднялся на ноги, сбрасывая неудачи с плеч, роняя их на землю. Когда он потянулся, расправляя спину, белый козлик поднял голову и пристально посмотрел на него. Другие животные заметили и тоже стали смотреть. Они были прекрасны – насколько сны Ронана могли быть прекрасны, как Кэйбсуотер в его снах, но сейчас он не спал. Каким-то образом, если он не фиксировал момент времени, разрыв между его бодрствованием и сновидениями постепенно уменьшался. И хотя половина этого странного стада немедленно уснет в случае смерти Ронана, пока он вдыхал и выдыхал, он был королем.

Он оставил свое дурное настроение на этом поле.

Вернувшись в дом, он увидел сон.

Глава 4

Лес – это Ронан.

Он лежал лицом в грязи, вытянув руки, зарывшись пальцами в землю, чтобы впитывать энергию силовой линии. Он чувствовал запах горевших и опадавших листьев, смерть и возрождение. Воздух стал его кровью. Голоса, бормотавшие среди ветвей, были его собственным размножившимся голосом. Ронан, повторяющийся многократно; и снова Ронан; и снова Ронан.

– Вставай, – сказала ему Сиротка на латыни.

– Нет, – ответил он.

– Ты застрял? – спросила она.

– Я не хочу уходить.

– Зато я хочу.

Он взглянул на нее, сам не зная как, поскольку его пальцы-корни все еще впивались в почву, а тело опутывали чернильные ветви, прораставшие из татуировки на его обнаженной спине. Сиротка держала в руках ведро. Ее глаза были темными и запавшими – глаза вечно голодного, вечно жаждущего существа. Грязноватая белая шапочка низко натянута на лоб, скрывая белые, неровно обрезанные волосы.

– Ты всего лишь часть сна, – сказал он ей. – Просто мое чертово гребаное воображение.

Она всхлипнула, как щенок, которого пнули ногой, и он сразу почувствовал себя виноватым за то, что был так груб с ней – или с собой. Почему бы просто не сказать, что она такое?

– Я искал тебя раньше, – сказал он, только что вспомнив об этом. Ее присутствие снова и снова напоминало ему о том, что он находился в своем сне.

– Кера, – ответила она, все еще обижаясь на него. Ронан ощутил укол раздражения, услыхав, что она украла у Чейнсо кличку, придуманную ею для него.

– Придумай что-нибудь свое, – буркнул он, но ему уже не хотелось быть с ней строгим, даже если это означало просто быть честным. Она села рядом с ним, подтянув коленки к груди.

Вжимаясь щекой в прохладную почву, он потянулся глубже. Его пальцы натыкались на личинок и земляных червей, кротов и змей. Личинки разворачивались, когда он тянулся мимо них. Земляные черви следовали за ним. Он ощущал шерсть кротов на своей коже. Змеи обвивали его руки. Он был ими, всеми ими.

Он вздохнул.

Сидевшая на земле Сиротка раскачивалась из стороны в сторону, напевая жалостливую мелодию, то и дело взволнованно поглядывая в небо.

– Periculosum[3], – предупредила она. – Suscitat[4].

Он не чувствовал опасности. Лишь земля, и энергия силовой линии, и ветви его вен. Дом, дом.

– Оно здесь, внизу, – произнес он. Земля проглотила его слова и выпустила новые ростки. Сиротка, дрожа, оперлась спиной о его ногу.

– Quid[5], – начала было она, затем, запинаясь, продолжила по-английски. – Что это?

Это была кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Ронан погрузился достаточно глубоко, чтобы увидеть форму, скрытую в земле. По форме она напоминала тело – словно прорастала под землей в ожидании, когда ее выкопают. На ощупь она была как ткань мешочка из комнаты Мэтью.

– Есть, – констатировал Ронан, коснувшись пальцами ее поверхности. Помоги мне удержать ее. Возможно, он только подумал это, а не произнес вслух. Сиротка начала кричать: – Осторожней, осторожней!

Едва она выкрикнула это, он ощутил…

Что-то…

Кого-то?

Это не прохладная сухая чешуйчатая шкура змей. И не теплое быстрое сердцебиение кротов. Не мягкость пронзавших почву земляных червей и не плавная медлительность личинок.

Это была тьма.

Она текла и сочилась.

Это было не столько нечто, сколько ничто.

Ронан не стал ждать. Он чуял ночной кошмар издалека.

– Сиротка, – велел он, – вытащи меня.

Он подхватил сновиденную кожу одной рукой-корнем, быстро фиксируя ее ощущение в своей памяти. Ее вес, плотность, реальность. Сиротка, испуганно попискивая, копала и разгребала землю вокруг него, как собака. Она так ненавидела его сны.

Тьма, не бывшая тьмой, поднималась из земли. Она поедала все, чего касалась. Точнее – вот что-то есть, и вот его нет.

– Скорее! – прикрикнул Ронан, отстраняясь, все еще сжимая кожу в своих пальцах-корнях. Он мог бы оставить ее здесь и проснуться. Но он не хотел бросать ее. Это могло сработать.

Сиротка схватила его за ногу, или за руку, или за одну из его ветвей и тащила, тащила, тащила, пытаясь выкопать его из земли.

– Кера! – всхлипывала она.

Тьма прогрызала себе путь наружу. Если она схватит его за руку, он может проснуться без руки. Он лишится всего, что потеряет здесь…

Сиротка упала на спину, наконец-то выдернув его на поверхность. Чернота прорвалась из земли у него за спиной. Не думая о том, что делает, Ронан бросился вперед, чтобы закрыть собой девочку.

Нет ничего невозможного, – шепнул лес, или тьма, или Ронан.

Он проснулся. Его тело застыло, как и всегда после того, как он извлекал что-то из своих снов. Он не ощущал своих рук – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут руки. Он не ощущал ног – пожалуйста, думал он, пусть у меня еще будут ноги. Он провел несколько томительных минут, лежа в гостиной на старом клетчатом диванчике, уставившись в потолок. На потолке три старые-старые щели образовывали букву М. Вокруг пахло масличными орехами и самшитом. Чейнсо вспорхнула над ним и тяжело приземлилась на его левую ногу.

Ага, значит, у него есть как минимум одна нога.

Теперь, когда эта тьма больше не была у него перед глазами, он не мог точно сформулировать, почему она показалась ему такой жуткой. Постепенно его пальцы стали двигаться, значит, они у него тоже есть. Пока что. Сновиденная кожа проявилась вместе с ним и теперь свисала с дивана на пол. Она была прозрачной и невесомой, ее покрывали пятна грязи и дыры. Все его конечности остались при нем, но одежку уже не спасти. А еще он был страшно голоден.

Зажужжал его мобильник, и Чейнсо взлетела на спинку дивана. Обычно он не проверял, кто звонит, но его так взволновало ощущение пустоты во сне, что он воспользовался своими новообретенными пальцами, чтобы вытащить телефон из кармана и убедиться, что это не Мэтью.

Это был Гэнси.

"Пэрриш хочет знать, не прикончил ли ты себя в сновидении только что, так что лучше ответь".

Прежде чем Ронан понял, какие именно эмоции в нем вызвало то, что Адам знал о сне, Чейнсо, сидевшая на спинке дивана, внезапно низко нагнула голову. Перья у нее на шее встали дыбом. Ее взгляд был прикован к чему-то в противоположном конце комнаты. Приподнявшись на локтях, Ронан осмотрел комнату. Поначалу он не увидел ничего, кроме обычного бардака. Кофейный столик, телевизор, шкафчик с играми, подставка для тростей. Затем он заметил движение под столом.

И застыл.

Медленно, очень медленно к нему пришло осознание, что же именно он видит.

– Вот дерьмо, – произнес он.

Глава 5

Блу Сарджент отстранили от школьных занятий.

Всего лишь на день. Двадцать четыре часа предположительно должны были излечить ее от желания уничтожать чужое имущество и, честно говоря, на удивление ужасного поведения, Блу. Впрочем, Блу никак не могла ощутить раскаяние настолько глубоко, как следовало бы; по сравнению с остальной частью ее жизни, школа вообще утратила всякую реальность. Стоя в коридоре у двери директорского кабинета, она слушала, как внутри ее мать объясняла, что в семье недавно случилась смерть, что в город только что вернулся биологический отец Блу, и все это было для нее очень болезненным. Вероятно, Мора (от которой сильно пахло полынью – а это значило, что она и Джими проводили какой-то ритуал, пока Блу была в школе) еще добавила, что ее дочь просто психанула, даже не осознавая этого.

О, Блу прекрасно все осознавала.

Сейчас она сидела под старым буком на заднем дворе дома номер 300 по Фокс-уэй, чувствуя себя совершенно разболтанной и не в своей тарелке. Где-то глубоко внутри она понимала, что у нее серьезные проблемы, несравнимые со всеми предыдущими; но более непосредственная ее часть испытывала невыразимое облегчение, что ей целые сутки не придется притворяться и изображать заинтересованность в уроках. Она подобрала и отбросила выеденный жуками буковый орешек; он ударился о забор со звуком, напоминавшим выстрел.

– Ладно, я тут придумал кое-что.

Сперва возник голос, а следом – холодок по коже. Через мгновение к ней присоединился Ноа Черни, одетый, как обычно, в синий форменный свитер академии Эгленби. Впрочем, «присоединился» – неверное слово. Больше подходило «проявился». Фраза «обман зрения» годилась еще лучше. «Обман разума» – идеально, поскольку Блу редко замечала момент фактического появления Ноа. Он не просто возникал в пространстве. Каким-то образом ее мозг переписывал мгновение перед его появлением, чтобы она могла притвориться, будто бы Ноа все это время сидел рядом с ней.

Порой было жутковато иметь мертвого друга.

Ноа дружелюбно продолжил:

– Тебе надо достать трейлер. Но не такой, как у Адама. Рекламный трейлер.

– Кому? Мне?

– Тебе. Конкретно тебе[6]. Разве я неверно выразился грамматически?

– Не знаю. Гэнси, наверное, знал бы. Что значит «трейлер, как у Адама»?

– Может, внутренней тебе? – предположил он, словно не слышал ее последних слов. – Ладно, все равно. Я хотел сказать – конкретно тебе. И ты придумываешь, скажем, пять потрясных рецептов приготовления курицы. Скажем, курица-гриль. Их же готовят целую вечность, да? – он принялся загибать пальцы. – И еще что-нибудь мексиканское. Курица в медовом маринаде с карри. С соусом барбекю. Эмм… Терияки? И… Что-нибудь с чесноком. А еще тебе понадобятся, ну, типа, напитки. Идиотские напитки, вызывающие привыкание. Чтобы люди стояли и думали – так, я очень хочу вот этого медового цыпленка с карри и еще чай с лимоном, а, к черту, давайте мне всего и побольше, да-да, цып-цып-цып!

Блу никогда раньше не видела его таким оживленным. Эта версия Ноа, занимавшаяся пустой болтовней, определенно была ближе к тому, каким он был при жизни. Ученик Эгленби, катавшийся на скейтборде и водивший ярко-красный «мустанг». Она вдруг осознала, что, вероятно, вообще не смогла бы подружиться с таким Ноа. Он не был плох. Просто очень юн, а она сама никогда не была такой. Неприятная мысль.

– … И я бы назвал это… ты готова?.. я бы назвал это «Цыпленок на вынос». Цыпленок, поняла? Чего бы ты хотела сегодня? Ой, мам, закажи цыпленка на вынос, – Ноа шлепнул Блу по связанным в хвост волосам. – Ты даже могла бы надеть на голову такую бумажную шапочку. Ты могла бы стать лицом бренда «Цыпленок на вынос».

Блу внезапно потеряла терпение и взорвалась:

– Все, Ноа, хватит, а не то…

Над головой раздался каркающий смех, сразу заставивший ее замолчать. С дерева осыпались несколько сухих листков. Блу и Ноа запрокинули головы. На прочных толстых ветвях, прислонившись спиной к стволу и упираясь ногами в более тонкие ветки, восседала Гвенллиан, дочь Глендауэра. Как всегда, она выглядела жутковато и в то же время изумительно. Накрученная из темных волос башня была утыкана шариковыми ручками, обвешана ключами и бумажными папильотками. На ней были как минимум три платья, надетые одно поверх другого, но все три были задраны высоко до бедер, и непонятно, задрались ли они сами, пока она взбиралась на дерево, или же она задрала их намеренно. Ноа уставился на нее.

– Привет-привет, мертвечина! – пропела Гвенллиан, вытаскивая из своей дикой прически сигарету с одной стороны и зажигалку – с другой.

– И давно ты здесь сидишь? И еще и куришь? – возмутилась Блу. – Смотри, не убей мое дерево.

Гвенллиан выпустила изо рта облако пахнущего гвоздикой дыма:

– Ты говоришь как Артемус.

– Я не знаю, как он говорит, – Блу пыталась скрыть обиду в голосе, но ей это не удавалось. Она и не надеялась, что Артемус сразу заполнит зияющий провал в ее сердце, но также не ожидала, что он просто запрется в кладовке.

Выдохнув впечатляющее колечко дыма сквозь сухие листья, Гвенллиан оттолкнулась от ствола и съехала на ветку пониже: – Твоего обитающего в кустах трусоватого папашку нелегко познать, синяя лилия, лилейная Синь. Но, опять же, вот эта штука рядом с тобой тоже не так проста, верно?

– Что еще за штука? Ноа? Ноа никакая не штука!

– Мы встретили птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, птичку в кустарнике, – пропела Гвенллиан. Она соскользнула еще ниже, и еще, пока ее сапоги не оказались прямо у Блу перед носом. – И тридцать ее друзей! Ты чувствовал себя довольно-таки живым, не так ли, маленькое мертвое нечто? Давай-ка между нами начистоту. Лилейная Синь – мощное зеркало, и лилейная Гвен – мощное зеркало, а ты между ними, вспоминаешь, что значит жить?

Похоже, Гвенллиан была права, и это раздражало. Этот неупокоенный, совершенно живой Ноа почти стопроцентно проявился в реальности только благодаря медиумам-аккумуляторам, поддерживавшим его с двух сторон. А еще раздражало, что Гвенллиан на корню убила хорошее настроение Черни. Он так низко нагнул голову, что теперь они видели только его макушку.

Блу сверлила ее глазами:

– Ты ужасная.

– Спасибо, – Гвенллиан спрыгнула на землю одним размашистым прыжком и затушила сигарету о ствол дерева. На коре образовалась темная подпалина, которую Блу мгновенно ощутила как ожог в собственной душе. Она бросила на Гвенллиан сердитый взгляд. Блу была низкорослой, а Гвенллиан – высокой, но Блу испытывала непреодолимое желание смотреть на нее со злостью, а Гвенллиан, похоже, именно этого и добивалась, так что у них прекрасно получалось взаимодействовать.

– Что ты хочешь от меня услышать? Что он мертв? Какой смысл подчеркивать это?

Гвенллиан склонилась к ней так близко, что они могли бы потереться друг о друга носами. Ее произнесенные шепотом слова пахли гвоздикой:

– Ты когда-нибудь разгадывала загадку, которую тебе не загадывали?

Калла считала, что Гвенллиан начала петь и говорить загадками после того, как ее похоронили живьем на шестьсот лет. Но, глядя в ее ликующие глаза и вспомнив, что ее похоронили так за попытку заколоть поэта Оуайна Глендауэра, Блу решила, что Гвенллиан, вероятно, всегда была такой.

– Ноа не нужно разгадывать, – ответила она, – ну или, разве что, дать ему… уйти дальше. А он не хочет!

Гвенллиан загоготала:

– Желание и потребность – разные вещи, девочка моя, – она слегка ткнула Ноа в затылок носком сапога. – Покажи ей, что ты прячешь, мертвечина.

– Ноа, ты не обязан ее слушать, – быстро произнесла Блу, уже понимая, что она и верила Гвенллиан, и боялась правды о том, кем он был.

Они все знали, что существование Ноа было нестабильным и зависело от капризов силовой линии и местонахождения его останков. Блу и Гэнси не раз и не два замечали, что их другу становится все труднее и труднее справляться с превратностями смерти. Того, что Блу уже знала о Ноа, было достаточно, чтобы испугаться. Если все было еще хуже, она не была уверена, что хочет знать об этом.

Ноа вздохнул:

– Ты это заслужила. Просто… Прости, Блу.

Каждый нерв в ее теле завибрировал.

– Тебе не за что извиняться.

– Да, – ответил он едва слышно, – вообще-то, есть. Не надо… просто… ладно.

Гвенллиан отступила, освобождая ему место, чтобы он мог встать. Он медленно, неуклюже поднялся на ноги, повернувшись к Блу спиной. Расправил плечи, словно готовился к битве. Она ощутила момент, когда он перестал стягивать с нее энергию. Будто только что сбросила со спины тяжеленный рюкзак.

А затем он повернулся к ней лицом.

Каждое лето в Генриетту приезжал бродячий карнавал. Артисты устраивались на обширном поле за супермаркетом и несколько ночей подряд приминали там траву, угощали гостей домашним пирогом и зажигали огни, конвульсивно пронзавшие темноту. Блу всегда хотела полюбить это действо (ей хотелось, чтобы эти люди ей понравились), но в итоге она осознала, что просто находится в перманентном состоянии ожидания – когда же случится настоящее событие. Она решила, что ей не хватает адреналина, поэтому пошла на аттракцион Drop Tower[7]. Их с лязганьем подняли на самый верх, а затем – ничего. В механизме что-то сломалось, поэтому их не сбросили вниз, а аккуратно опустили, так же, как и поднимали. И хотя они так и не рухнули с высоты вниз, на мгновение внутри Блу что-то оборвалось, словно ее и впрямь отпустили в свободное падение. Очень странное ощущение, которое было тем более странным, поскольку все прочие части тела остались на месте и никуда не упали.

Сейчас она испытывала то же самое.

– О, – выдохнула она.

Перед ней были мертвые запавшие глазницы, и обнаженные зубы, и душа, нанизанная на голые кости. Это существо было мертво много лет. Невозможно не заметить, насколько разложилась душа, насколько далека она была от всего человеческого, насколько истончилась с тех пор, как в этом теле затих пульс.

Ноа Черни был мертв.

Это все, что осталось.

И это правда.

Блу задрожала всем телом. Она целовала это. Блеклое, холодное воспоминание о человеке.

Поскольку он был всего лишь энергией, то легко прочел ее мысли – так же легко, как услышал бы слова. Она почувствовала, как он мимолетно проник в ее сознание и так же быстро вышел.

– Я же говорил, мне очень жаль, – прошипело оно.

Блу сделала глубокий вдох:

– А я говорила, что тебе не за что извиняться.

Она действительно так считала.

Ей было наплевать, что он – оно – Ноа был странным, разлагающимся и пугающим. Она знала, что он – оно – Ноа был странным, прогнившим насквозь и испуганным, и она знала, что все равно любит его.

Она обняла это. Его. Ноа. Ей было безразлично, что он уже не был человеком. Она все равно будет называть его Ноа, пока он сам хочет так называться. И она была рада, что сейчас он может прочесть ее мысли – ей хотелось, чтобы он знал, насколько сильно она в это верила.

Ее охватил вымораживающий холод, когда она, крепко обнимая Ноа за шею, позволила ему снова взять у нее энергию.

– Не говори остальным, – попросил он. Когда она отстранилась от него, он снова натянул на себя привычный облик обычного мальчишки.

– Тебе нужно уйти? – спросила Блу. Она имела в виду «уйти навсегда», но не могла произнести это вслух.

– Еще нет, – прошептал он.

Блу стерла со щеки слезу; Ноа вытер еще одну с другой ее щеки. Его лицо напряглось, словно он собирался заплакать, но она тронула его за подбородок, и он расслабился.

Они приближались к неминуемому концу чего-то и оба знали это.

– Хорошо, – подытожила Гвенллиан. – Ненавижу лжецов и трусов.

С этими словами она полезла обратно на дерево. Блу снова повернулась к Ноа, но его уже не было. Возможно, он исчез еще до того, как Гвенллиан заговорила; как и в случае его появления, было трудно отметить точный момент его ухода. Мозг Блу уже переписал время его исчезновения.

На фоне этих событий отстранение от уроков казалось неясным сном. А что было реально? Вот это – было.

Окно кухни со скрипом распахнулось, и Джими прокричала:

– Блу! Твои мальчики приехали! И, судя по их виду, они планируют зарывать труп.

Опять? – подумала Блу.

Глава 6

Забравшись в черный «субурбан» Гэнси, Блу обнаружила развалившегося с ногами на заднем сиденье Ронана, демонстрировавшего миру свежевыбритую голову и одежду, вполне годившуюся, чтобы затеять в ней скандал. То, что он сидел на заднем сиденье, а не на своем излюбленном троне рядом с водителем, означало, что у них проблемы. Вместо него впереди сидел Адам в белой футболке и чистом рабочем комбинезоне, приспущенном до пояса. Гэнси, одетый в школьную форму Эгленби, был за рулем. На лице у него было написано возбуждение, что удивило Блу. Его широко распахнутые глаза горели, словно кто-то в его голове зажег спичку. Она уже видела Гэнси таким оживленным раньше, но только когда они были наедине.

– Привет, Джейн, – поздоровался он, и голос его был столь же ярким и насыщенным, как и взгляд. Перед таким Гэнси было трудно устоять; в таком напряжении он излучал могущество и волновал ее.

Прекрати пялиться. Слишком поздно. Адам уже заметил. Она быстро отвела взгляд и принялась подтягивать гетры:

– Привет.

– У тебя есть время, чтобы прокатиться с нами? Тебе надо на работу? Или делать уроки? – спросил Гэнси.

– Никаких уроков. Меня отстранили, – ответила Блу.

– Чтоб я сдох! – восторженно выдохнул Ронан. – Сарджент, ну ты и задница!

Блу помедлила, прежде чем легонько ткнуть кулаком в его протянутый к ней кулак, пока Гэнси многозначительно рассматривал ее в зеркало заднего вида. Адам повернулся на своем сиденье вправо, хотя влево было бы удобнее, и теперь смотрел на нее в узкую щель между стенкой и подголовником на спинке. Из-за этого казалось, что он прячется, но Блу знала, что таким образом он просто поворачивался к ним здоровым правым ухом, так как левым ничего не слышал.

– За что отстранили?

– Я высыпала содержимое рюкзака другого ученика прямо на капот его машины. И я не очень хочу говорить об этом.

– Зато я хочу, – быстро отреагировал Ронан.