Король Воронов Стивотер Мэгги

– Это Кэйбсуотер пытается нам что-то сказать? – тихо спросил Гэнси.

Они приблизились. Их тени были черными, а заросли папоротника у них за спиной умирали.

– Это ночной кошмар, – сказал Адам. Он держался правой рукой за запястье левой, нащупывая большим пальцем пульс. – Мой. Я не хотел о них думать. Кэйбсуотер, забери их.

Тени протянулись к черноте на стволе дерева, подтверждая, что были с ней одной породы. Чернота вскипела и потекла из дерева чуть быстрее. Одна из ветвей у них над головами застонала.

– Дорогу! – повторили фигуры.

– Заберите их! – взвизгнула Сиротка.

– Кэйбсуотер, dissolvere[10], – приказал Ронан. Аврора шагнула вперед и закрыла его собой, словно хотела защитить сына. В ее облике не осталось никакой неопределенности.

Три женщины подошли еще ближе. И снова Гэнси не мог разглядеть, как они передвигались. Сначала они были далеко, а сейчас – близко. Он учуял вонь разложения. Не сладковатый запах гниющих растений или продуктов, а мерзкую мускусную вонь плоти.

Блу отшатнулась от них. Гэнси решил, что она испугалась, но она просто побежала к нему, чтобы схватить за руку.

– Да, – подтвердил Адам, мгновенно поняв, чего она хотела, прежде чем это понял сам Гэнси. – Гэнси, скажи это.

Скажи это. Они хотели, чтобы он велел женщинам убраться. Приказал им. В пещере костей Гэнси приказал костям пробудиться, и они пробудились. Он использовал энергию Блу и свое устремление и произнес приказ, который должен был быть услышан. Но Гэнси не понимал, почему это сработало, и не понимал, почему именно он, и не знал, каким образом Адам, Ронан или Блу постигали свои магические способности, потому что сам он не мог это сделать.

– Дорогу Королю-ворону! – снова повторили женщины. А затем они очутились прямо перед Гэнси. Три фальшивых Блу лицом к лицу с ним и с Блу настоящей.

К изумлению Гэнси, Блу выхватила свой выкидной нож. Он был уверен, что она воспользуется им, ведь она уже как-то пырнула им Адама. Но он очень сомневался, что нож будет эффективен против этих трех кошмаров, стоящих перед ними.

Гэнси заглянул в их зияющие чернотой глаза, а затем вложил в голос всю свою уверенность и твердо произнес:

– Кэйбсуотер, защити нас.

Три женщины рассыпались дождем.

Они расплескались по одежде Блу и его плечам, а затем вода мгновенно ушла в землю. Блу едва слышно вздохнула и опустила плечи.

Слова Гэнси снова сработали, а ему так и не стало понятнее, почему и как он должен был использовать свой дар. Глендауэр мог управлять погодой одним лишь словом и говорил с птицами; Гэнси отчаянно надеялся, что его король, проснувшись, объяснит всю тонкую организацию Гэнси самому Гэнси.

– Простите, – подал голос Адам. – Я идиот. Я был неосторожен. А это дерево… Кажется, оно усилило этот кошмар.

– Может, я тоже его усилила, – отозвалась Блу. Она неотрывно смотрела на мокрые плечи Гэнси; на ее лице был написан такой шок, что он невольно оглядел себя и свой свитер, чтобы убедиться, что вода не проела дыры в ткани. – Можно… Можно мы уйдем от него подальше?

– Думаю, это мудрое решение, – согласилась Аврора. Она была не слишком обеспокоена случившимся, скорей прагматична, и Гэнси вдруг подумалось, что для сновиденного создания ночной кошмар был всего лишь неприятным знакомством, а не чем-то по-настоящему необъяснимым.

– Держись от него подальше, – велел Ронан матери.

– Оно находит меня, – возразила она.

– Operae pretium est[11], – добавила Сиротка.

– Не будь извращенкой, – сказал ей Ронан. – Мы уже не во сне. По-английски.

Она не стала переводить. Аврора протянула руку и погладила ее по макушке, скрытой под шапочкой:

– Она будет моей маленькой помощницей. Пойдемте, я проведу вас к выходу.

Аврора проводила их к машине, стоявшей на опушке. Они уже вышли за пределы леса, но она никогда не засыпала сразу. В отличие от сновиденных тварей Кавински, немедленно погрузившихся в сон сразу после его смерти, жене Ниалла Линча всегда удавалось отвоевать себе немного времени. Она бодрствовала целых три дня после его смерти. Однажды она даже провела целый час вне Кэйбсуотера и не заснула. Но в итоге сновидение все равно требовало сновидца.

Теперь же, идя с ними к машине, вдали от Кэйбсуотера, Аврора все больше походила на сон – забредшее в пробудившуюся жизнь видение в облачении, сотканном из цветов и света.

– Передай Мэтью, что я люблю его, – сказала она и обняла Ронана. – Я была очень рада увидеть вас всех снова.

– Оставайся с ней, – приказал Ронан Сиротке, которая грязно выругалась в ответ. – И прекрати выражаться при моей матери.

Девочка быстро произнесла несколько непонятных, прелестно звучавших слов, но Ронан рыкнул на нее:

– Я не понимаю этот язык, когда не сплю. Говори по-английски или по-латыни. Ты хотела выйти; вот, ты вышла. Здесь все по-другому.

Его резкий тон привлек внимание Авроры и Адама.

– Не расстраивайся, Ронан, – сказала ему Аврора. Это заставило его отвернуться от всех и напрячь плечи в бессильной ярости. Аврора вытянула руки и обернулась вокруг своей оси:

– Скоро пойдет дождь, – и мягко упала на колени.

Ронан, молчаливый, мрачный и очень даже настоящий, закрыл глаза.

– Я помогу тебе нести ее, – сказал ему Гэнси.

Глава 9

Едва вернувшись из Кэйбсуотера, Блу сразу же влипла в еще большую передрягу.

Стоило ребятам высадить ее у дома номер 300 по Фокс-уэй, она ворвалась в кухню и приступила к одностороннему допросу Артемуса, все еще баррикадировавшегося в кладовке. Когда он не ответил ни на один из ее вполне рациональных вопросов о женщинах с ее лицом и руками убийц, а также о возможном местонахождении Глендауэра, Блу повысила голос до крика и попыталась выломать дверь. Ее грудь сжималась от воспоминаний о залитых водой плечах Гэнси, одетого в форменный свитер академии Эгленби – именно таким она видела его дух на ночном бдении у церкви. А еще она была расстроена тем, что Артемус явно знал обо всем этом больше, чем говорил.

Гвенллиан, восседавшая на кухонном столе, с восторгом наблюдала за разборкой.

– Блу! – прокричала ее мать откуда-то из глубины дома. – Блуууууу! Почему бы тебе не зайти поболтать с нами?

По тягучести тона Блу сразу догадалась, что у нее неприятности. Она перестала колотить в дверь кладовки и побрела по лестнице на второй этаж. Голос Моры доносился из общей ванной дома, и Блу, зайдя внутрь, обнаружила свою мать, Каллу и Орлу сидящими в наполненной до краев ванне. Все три женщины были полностью одеты и мокры с головы до ног. Джими сидела на опущенной крышке унитаза, держа в руках горящую свечу. По их лицам было заметно, что все они плакали, но сейчас ни у одной не было слез.

– Чего надо? – сердито буркнула Блу. У нее уже начинало болеть горло, а это означало, что она, вероятно, кричала громче, чем изначально планировала. Ее мать бросила на нее авторитетный взгляд, хотя до этого момента никто бы не подумал, что женщина в ее положении вообще могла иметь подобный авторитет.

– Тебе не кажется, что, когда кто-то ломится в дверь твоей спальни и криком требует выйти, это не слишком приятно?

– Кладовка – не спальня! – огрызнулась Блу. – Ну, так, для начала.

– Последние несколько десятилетий были для него очень тяжелыми, – отметила Мора.

– У Гвенллиан последние несколько столетий тоже были не сахар, а она сидит на столе на кухне, а не запирается в кладовке!

– Зайка, нельзя сравнивать способности двух разных людей справляться со стрессом, – попыталась урезонить ее Джими, все еще сидевшая на крышке унитаза. Калла фыркнула.

– И поэтому вы залезли в ванну все вместе? – съязвила Блу.

– Не будь такой злюкой, – осадила ее Мора. – Мы пытались установить контакт с Персефоной. И прежде чем ты спросишь – нет, это не сработало. Но пока мы обсуждаем твое не слишком мудрое поведение, позволь спросить, куда это ты исчезла? Отстранение от занятий – это тебе не каникулы.

– Я не на прогулку ездила! – ощетинилась Блу. – Ронан извлек из сна своего внутреннего ребенка или что-то в этом роде, и нам пришлось отвезти ее к его матери. А пока мы были там, то увидели трех женщин с того гобелена, о котором я вам говорила. И еще – одно из деревьев было испорчено, и Гэнси мог умереть прямо там! А я бы стояла и смотрела на это!

Женщины с жалостью смотрели на нее, и это взбесило Блу еще больше.

– Я хочу предупредить его, – заявила она.

Воцарилась тишина.

Она не знала, что собирается сказать это, пока слова не вылетели у нее изо рта, но сказанного не воротишь. Поэтому она постаралась заполнить тишину: – Я знаю, вы говорили, что это сломает человеку жизнь, если он будет об этом знать, тем более, раз это его не спасет. Я это понимаю. Но здесь другая ситуация. Мы найдем Глендауэра и попросим его спасти жизнь Гэнси. Так что нам нужно, чтоб Гэнси дожил до этого момента. А это значит, что ему нужно прекратить нарываться на неприятности!

Ее хрупкая надежда не выдержала бы еще большей жалости, но, к счастью, женщины тоже это поняли. Они переглянулись, обдумывая ее слова. Было трудно сказать, на чем основывалось их решение – на жизненном опыте или ясновидении. Затем Мора пожала плечами: – Ладно.

– Вот так просто, да?

– Да, разумеется, – Мора снова взглянула на Каллу, словно ожидая подтверждения. Калла подняла брови. – Да, расскажи ему.

– Правда?

Блу, видимо, ожидала более серьезного сопротивления с их стороны, поэтому, когда его не последовало, она почувствовала себя так, будто из-под нее внезапно выдернули стул. Одно дело – объявить им, что она собирается рассказать Гэнси о его грядущей неминуемой смерти. И совсем другое – представить, как она будет это делать. Если она это сделает, пути назад уже не будет. Блу зажмурилась – будь благоразумной, соберись – и снова открыла глаза.

Мать смотрела на дочь. Дочь смотрела на мать.

– Блу, – позвала Мора.

Блу постаралась умерить свой пыл.

Джими задула свечу, которую все еще держала в руках, и положила ее на пол. Затем обхватила Блу за бедра и затащила ее к себе на колени, как делала когда-то, когда Блу была маленькой. Ну, вообще-то Блу и сейчас была маленькой. Когда Блу была младше. Крышка унитаза заскрипела под их весом.

– Ты сейчас проломишь унитаз, – сказала ей Блу, но все же дала Джими обнять себя и прижать к обширной груди. Прерывисто вздохнула, когда Джими погладила ее по спине, что-то кудахча себе под нос. Блу не понимала, почему этот утешительный и привычный для нее с детства жест одновременно и успокаивал, и душил ее. Она была и рада этому, и отчаянно желала оказаться где-нибудь в другом месте, где в ее жизни могло бы быть меньше трудностей или горя.

– Блу, твое желание уехать из Генриетты совершенно нормально, ты же знаешь, да? – спросила ее мать, все еще сидевшая в ванне. Блу, подумавшая как раз об этом, не могла сообразить, почему ее мать заговорила об этом сейчас – то ли потому, что была хорошим прорицателем, то ли потому, что слишком хорошо ее знала.

– Пфф, – только и произнесла она, пожав плечами.

– Это не значит, что ты убегаешь, – объяснила ей Джими; ее низкий грудной голос рокотал над ухом у Блу. – Если ты уедешь.

– Мы не будем думать, что ты ненавидишь Фокс-уэй, – добавила Калла.

– У меня нет ненависти к Фокс-уэй.

Мора шлепнула Орлу по руке; та пыталась заплести мокрые волосы Моры в косу.

– Я знаю, – сказала она дочери. – Мы же классные. Но разница между хорошим домом и хорошей тюрьмой очень невелика, на самом-то деле. Мы выбрали Фокс-уэй. Мы создали его, Калла, Персефона и я. Но это лишь история твоего происхождения, а не конечный пункт назначения.

Эти мудрые слова почему-то разозлили Блу.

– Скажи что-нибудь, – попросила Орла.

Блу не знала, как объяснить; она и сама не совсем понимала, что это значит.

– Это просто… как будто я теряю время зря. То, что я влюбилась в них всех.

И это впрямь означало их всех: дом на Фокс-уэй, мальчишек, Джесса Диттли. Будучи человеком рациональным, Блу считала, что, может быть, у нее вообще проблема с любовью. Готовая вот-вот сорваться, она добавила:

– И не говорите, что это хороший жизненный опыт. Не хочу это слышать.

– Я любила многих людей, – констатировала Орла. – Я бы сказала, что это действительно хороший жизненный опыт. В любом случае, я давно тебе говорила, что эти ребята просто бросят тебя.

– Орла! – возмутилась Калла, ощутившая, что дыхание Блу снова стало неровным. – Мне прямо стыдно становится, когда я представляю, что ты говоришь своим несчастным клиентам по телефону.

– Как угодно, – ответила та.

Мора, обернувшись, бросила на Орлу мрачный взгляд, а затем продолжила:

– Лично я не собиралась говорить об опыте. Я хотела сказать, что уехать иногда помогает. И это необязательно значит «прощай навсегда». Можно уехать и вернуться.

Джими качала Блу на коленях. Крышка унитаза под ними тихонько поскрипывала.

– Не думаю, что смогу пойти в один из колледжей, которые выбрала, – задумчиво произнесла Блу. – И школьный консультант тоже так не думает.

– А чего бы ты хотела? – спросила Мора. – Не от колледжа. От жизни.

Блу проглотила горькую правду, поскольку была готова перейти от кризиса и рыданий к поиску решений и стабильности. Затем она медленно и осторожно произнесла эту правду, но так, чтобы с ней можно было справиться: – То, чего я всегда хотела. Увидеть мир. Сделать его лучше.

Мора, казалось, тоже тщательно подбирает слова:

– А ты уверена, что колледж – единственный способ это выполнить?

Это был один из тех невозможных ответов, которые Блу услышала от школьного консультанта, ознакомившегося с ее финансовой ситуацией и академической успеваемостью. Да, она была уверена. Как еще она могла изменить мир к лучшему, если сначала не узнает, как это сделать? Как она может найти работу, на которой заработает денег, чтобы побывать на Гаити, в Индии или Словакии, если не пойдет в колледж?

Потом она вспомнила, что вопрос прозвучал не от консультанта. Вопрос задала ее ясновидящая мать.

– Так что же я делаю? – осторожно спросила Блу. – Чем я занималась в ваших видениях?

– Путешествовала, – ответила Мора. – Изменяла мир.

– Деревья в твоих глазах, – добавила Калла, гораздо мягче, чем обычно. – Звезды в твоем сердце.

– Как? – допытывалась Блу.

Мора вздохнула:

– Гэнси ведь предложил тебе помощь?

Не нужно было обладать сверхъестественными способностями, чтобы догадаться. Достаточно было знать Гэнси лишь поверхностно. Блу, рассердившись, попыталась встать, но Джими удержала ее.

– Я не собираюсь пользоваться благотворительностью Гэнси.

– Не будь такой, – примирительно сказала Калла.

– Какой?

– Ожесточенной, – Мора поразмыслила мгновение, а затем добавила: – Я просто хочу, чтобы ты рассматривала свое будущее как мир, в котором возможно все.

– Мир, где Гэнси не умрет к апрелю? – разъярилась Блу. – И где я не убью свою истинную любовь поцелуем? О таких возможностях ты говоришь?

Ее мать долго молчала. Пока тянулась эта пауза, Блу внезапно осознала, как сильно ей хотелось, чтобы мама заверила ее, что оба этих предсказания могли и не сбыться, и с Гэнси все будет в порядке. Но Мора ответила: – Жизнь будет продолжаться и после его смерти. Ты должна думать о том, что ты будешь делать дальше.

Блу уже думала о том, что она будет делать после его смерти, и именно поэтому у нее и наступил этот кризис.

– Я все равно не собираюсь его целовать, так что вряд ли он умрет от этого.

– Я не верю в истинную любовь, – снова встряла Орла. – Эту концепцию придумало моногамное общество. Мы животные. Мы занимаемся любовью в кустах.

– Спасибо за ценное мнение, – съязвила Калла. – Давайте испытаем судьбу на примере предсказания Блу, а потом сообщим о результатах обществу.

– Ты любишь его? – спросила Мора.

– Я бы предпочла не любить, – ответила Блу.

– У него есть множество негативных качеств, так что, если хочешь, могу помочь тебе сосредоточиться на них.

– Я уже знаю о них. Давно знаю. И вообще, это глупо. Истинная любовь и впрямь лишь концепция. Вот, к примеру, Артемус был твоей истинной любовью? А мистер Грэй? Получается, если с одним у тебя истинная любовь, то с другим – уже не истинная? Может ли истинная любовь быть лишь однажды, а потом – все?

Последний вопрос прозвучал наиболее легкомысленно из всех, но лишь потому, что он был самым болезненным. Если уж Блу была совершенно не готова принять смерть Гэнси, то уж точно не собиралась сживаться с мыслью, что он будет мертв достаточно долго, чтобы она могла легкой джазовой походкой вступить в новые отношения с кем-то, кого она еще даже не повстречала. Она просто хотела, чтобы они с Гэнси навсегда остались лучшими друзьями – и, может быть, однажды познать его в плотском смысле. Это казалось вполне благоразумным желанием, и Блу, изо всех сил старавшаяся быть благоразумной всю свою жизнь, бесконечно расстроилась из-за того, что даже в этой мелочи ей было отказано.

– Можешь лишить меня моей материнской лицензии, – сказала ей Мора. – И лицензии ясновидящей тоже. Я не знаю ответа на эти вопросы. Увы, не знаю.

– Бедняжка моя, – пробормотала Джими в затылок Блу. – Я так рада, что ты не выросла и не стала выше.

– С ума сойти, – фыркнула Блу.

Калла поднялась на ноги, ухватившись за карниз для душевой шторки, чтобы удержать равновесие, и взболтала воду в ванне. Выругалась. Орла отстранилась, чтобы вода с блузки Каллы не текла ей на голову.

– Хватит рыдать, – сказала Калла. – Давайте испечем пирог.

Глава 10

В восьмистах километрах от Генриетты в салоне старого заброшенного парома Ломоньер курил сигарету. Комната выглядела неприветливо и прагматично – окна в голых металлических рамах были грязными, а обстановка столь же холодная и воняющая рыбой, как и черная гавань снаружи. В комнате еще оставались бумажные флажки от какого-то давнего празднования дня рождения, но время и тусклое освещение лишили их окраски, и теперь они зловеще трепетали на сквозняке.

Взгляд Ломоньера был устремлен на далекие огни Бостона на горизонте, но мыслями он пребывал в Генриетте, штат Вирджиния.

– Первый шаг? – осведомился Ломоньер.

– Я не уверен, что здесь нужно действовать, – ответил Ломоньер.

– Мне бы хотелось получить ответы, – поддержал Ломоньер.

Тройняшки Ломоньер выглядели практически идентично. Да, между ними была едва заметная разница – например, один из них был чуть ниже остальных, у другого – чуть более широкая нижняя челюсть. Но вся их внешняя индивидуальность давным-давно испарилась за годы пользования одной лишь фамилией, без имен. Человек со стороны, наверное, понял бы, что на двух разных встречах говорит с разными братьями Ломоньер, но сами братья называли себя одинаково, поэтому приходилось относиться к ним как к одному и тому же человеку. На практике они не были тройняшками Ломоньер. Они были единым Ломоньером.

В голосе Ломоньера сквозило сомнение:

– И как ты собираешься получить эти ответы?

– Один из нас поедет туда, – предложил Ломоньер, – и выяснит у него.

«Туда» означало Бэк-Бэй, дом их старого соперника Колина Гринмантла, а «выяснить» – значит, сделать с ним что-нибудь неприятное в ответ на грязные игры, не прекращавшиеся вот уже пять лет. Ломоньеры занимались торговлей магическими артефактами столько, сколько жили в Бостоне, и практически не сталкивались с конкуренцией, пока в бизнес не ворвался этот щеголеватый выскочка Гринмантл. Продавцы стали жадничать все больше. Артефакты стали дорожать. Появилась необходимость в наемной грубой силе. Ломоньеры считали, что и Колин Гринмантл, и его жена Пайпер явно насмотрелись фильмов о мафии.

Однако теперь Колин проявил некоторую слабину, внезапно покинув свой бастион в Генриетте. Уезжал он один. Пайпер и след простыл.

Ломоньер хотел знать, что это значит.

– Я не против, – Ломоньер выдохнул облачко сигаретного дыма. Поскольку он курил практически непрерывно, остальные двое были напрочь лишены шансов отказаться от этой вредной привычки. И всех троих устраивала такая отговорка.

– А я против, – возразил Ломоньер. – Я не хочу скандала. Да и этот его наемник внушает ужас.

Ломоньер стряхнул с сигареты пепел и уставился на развешенные по комнате флажки, словно намеревался поджечь их взглядом: – Говорят, что Серый больше не работает на него. А мы вполне способны проявить благоразумие.

Братья Ломоньеры разделяли фамилию и цели, но не методы. Один из них всегда был осторожен, другой – стремился прыгнуть в костер, а третьему оставалось играть роль миротворца и адвоката дьявола.

– Наверняка есть другой способ узнать что-нибудь о… – начал было Ломоньер.

– Не произноси это имя, – мгновенно осадили его двое других.

Ломоньер поджал губы. Этот жест был исполнен драматизма, поскольку у всех троих была хорошо развита мимика, но одного из них это делало почти привлекательным, а у другого выглядело почти непристойно.

– Значит, мы поедем туда поговорить… – снова начал было Ломоньер.

– Поговорить! – фыркнул Ломоньер, поигрывая зажигалкой.

– Прекрати, пожалуйста. Ты похож на малолетнего хулигана, – этот брат сохранил свой акцент и применял его в подобных ситуациях. Это добавляло значимости его презрению.

– Мой адвокат говорит, что мне лучше воздержаться от очередного правонарушения еще как минимум полгода, – печально отметил Ломоньер и затушил сигарету.

Ломоньер издал негромкий жужжащий звук.

И хотя одного лишь внезапного жужжания одного из братьев было достаточно, чтобы встревожить их всех, звук, ко всему прочему, сопровождался неприятным ощущением мурашек по коже, мгновенно охладивших атмосферу.

Остальные двое с подозрением уставились друг на друга, ища какие-либо признаки чего-то экстраординарного и не присущего им при обычных обстоятельствах. Они осмотрели жужжащего брата на предмет медицинского недомогания, а затем на предмет наличия у него древнего амулета, украденного из гробницы во Франции, таинственного браслета, приобретенного в Чили у сомнительного продавца, зловещей пряжки на ремне, украденной в Монголии, или загадочного шарфа, сшитого из перуанского савана. Что угодно, что могло бы давать такие неслыханные побочные эффекты.

Их поиски не увенчались успехом, но жужжание продолжалось, поэтому они методично обыскали комнату, проводя руками под креслами и вдоль всевозможных выступов, время от времени переглядываясь, чтобы убедиться, что пока жужжит лишь один Ломоньер. Если это жужжание было злонамеренным, значит, за этим наверняка стоит Гринмантл. Разумеется, у них были и другие враги, но Гринмантл всегда был наиболее вероятным кандидатом. Во всех смыслах.

Братья не обнаружили ничего, что могло бы удовлетворить их интерес к экстраординарному, кроме секретного запаса сушеных божьих коровок в щелях.

– Привет. Это я.

Ломоньер повернулся к жужжавшему брату, который к этому моменту уже перестал жужжать и выронил сигарету, слабо светившуюся на штампованных металлических плитках пола. Ломоньер нахмурился, задумчиво глядя на гавань, словно занимался самоанализом, что было полной противоположностью его обычного настроения.

– Это был он? – поинтересовался Ломоньер.

Ломоньер нахмурился:

– Вроде бы голос не его, нет?

Только что жужжавший брат спросил:

– Вы слышите меня? Я делаю это впервые.

Это определенно был не его голос. И не его выражение лица. Его брови сдвинулись в гримасу, наверняка предусмотренную для них природой, но на практике их никогда так не сдвигали. С таким выражением лица Ломоньер выглядел моложе и настойчивее.

Братья начали кое-что понимать.

– Кто это? – спросил Ломоньер.

– Это Пайпер.

Это имя произвело на Ломоньера мгновенный эмоциональный эффект, вызвав ярость, чувство предательства, шок, и снова ярость и чувство предательства. Пайпер Гринмантл. Жена Колина. Они так старались не произносить ее имя в разговорах, а она все равно врывалась в них.

– Пайпер! – воскликнул Ломоньер. – Как это может быть? А ну пошла прочь из него!

– О, а разве это так работает? – с любопытством в голосе спросила Пайпер. – Бросает в дрожь, да? Чем не телефон с эффектом одержания?

– Это и вправду ты, – удивленно произнес Ломоньер.

– Привет, папа, – отозвалась Пайпер.

Несмотря на годы, прожитые врозь, Ломоньер все еще узнавал манеры своей дочери.

– Поверить не могу, – сказал Ломоньер. – Чего ты хочешь? Как там, кстати, поживает твой говенный супруг?

– Он в Бостоне, без меня, – ответила Пайпер. – Кажется.

– Я просто спросил, чтобы услышать, что ты скажешь, – уточнил Ломоньер. – Я уже знал это.

– Ты был прав, – вздохнула Пайпер. – Я была неправа. Я больше не хочу ссориться.

Тот из братьев, кто только что затушил сигарету, театрально промокнул глаз, якобы охваченный приступом сентиментальности. Второй, непрерывно куривший, огрызнулся: – Прошло десять лет, и теперь ты говоришь мне, что больше не хочешь ссориться?

– Жизнь коротка. Я бы хотела заняться бизнесом с тобой.

– Дай-ка я проверю, ничего ли я не упустил. Ты едва не отправила нас всех в тюрьму год назад. Твой муж убил поставщика за какой-то несуществующий артефакт. Ты наслала на нас одержание. И теперь ты хочешь заняться с нами бизнесом? Что-то не очень похоже на маленькую миленькую женушку Колина Гринмантла.

– Это точно. Поэтому я и звоню. Я хочу начать с чистого листа.

– И на каком же дереве произрастает этот лист? – с подозрением осведомился Ломоньер.

– На том, у которого есть сверхъестественные корни, – уточнила Пайпер. – У меня тут есть кое-что невероятное. Совершенно потрясное. Покупка всей жизни. Или даже века. Я хочу, чтобы вы постарались как следует и собрали всех, кто может принять участие в торгах. Это будет грандиозно.

Ломоньер с надеждой посмотрел на остальных:

– Мы…

Ломоньер-активный курильщик перебил его:

– После того, что случилось в августе? Вряд ли ты можешь ожидать, что мы просто вернемся в бизнес как ни в чем не бывало. Назови меня сумасшедшим, моя прелесть, но я тебе не доверяю.

– Тебе придется поверить мне на слово.

– Это самое ненадежное из всего, что ты можешь предложить, – холодно проронил Ломоньер. Он передал свою сигарету другому брату и сунул руку под воротник свитера, чтобы достать четки. – За последние десять лет ты полностью обесценила свои слова.

– Ты худший отец из всех! – разозлилась Пайпер.

– Если уж по-честному, то и ты не лучшая дочь.

Он прижал четки ко лбу недавно жужжавшего брата. Тот закашлялся кровью и упал на колени. Его лицо снова приобрело характерное для него выражение.

– Этого я и ожидал, – констатировал Ломоньер.

– Поверить не могу, что ты бросил трубку, прежде чем я попрощался, – обиделся Ломоньер.

– Кажется, в меня что-то вселилось, – изрек Ломоньер. – Вы случайно ничего необычного не заметили?

Глава 11

В Генриетте продолжалась ночь.

Ричард Гэнси не мог заснуть. Закрывая глаза, он снова видел руки Блу, слышал свой голос, наблюдал за истекавшим тьмой как кровью деревом. Началось, началось. Нет. Заканчивалось. Он заканчивался. Таков был ландшафт его личного апокалипсиса. То, что волновало и радовало его в бодрствующем состоянии, обращалось ужасом, когда он уставал.

Он открыл глаза.

Он приоткрыл дверь в комнату Ронана ровно настолько, чтобы убедиться, что Ронан внутри – тот спал с открытым ртом; в его наушниках ревела музыка; Чейнсо сбилась в недвижимый комочек в своей клетке. Оставив его так, Гэнси поехал в школу.

Он набрал на кодовом замке свой старый код доступа, чтобы проникнуть в крытый спорткомплекс Эгленби. Там он разделся и нырнул в темный бассейн в еще более темном зале, полнившемся странными, пустыми звуками ночной тиши. Он проплывал из конца в конец снова и снова, как когда-то, когда впервые появился в этой школе, когда еще занимался в команде по гребле, когда порой приходил пораньше, до начала занятий, чтобы поплавать. Он почти забыл, каково это – находиться в воде: его тело словно переставало существовать; он весь обращался в безграничный разум. Оттолкнувшись от одной едва видимой стенки, он устремился к еще более незаметной противоположной, не в состоянии сейчас обдумывать конкретные проблемы. Школа, директор Чайлд, даже Глендауэр. Он стал текущим мгновением, здесь и сейчас. Почему он забросил это занятие? Он не мог вспомнить даже это.

В темной воде, здесь и сейчас, он был только Гэнси. Он не умирал и не собирался умирать снова. Он был только Гэнси, здесь и сейчас, только сейчас.

На краю бассейна, невидимый для Гэнси, стоял Ноа, наблюдая за другом. Когда-то он и сам был пловцом.

–––

Адам Пэрриш работал. У него была поздняя вечерняя смена на складе, где он занимался разгрузкой стеклянных банок, дешевой электроники и пазлов. Порой, когда ему доводилось работать так поздно, и он сильно уставал, мыслями он возвращался к своей прошлой жизни в трейлерном городке. Он не испытывал ни страха, ни ностальгии – скорее, забывчивость. По какой-то причине он не мог сразу вспомнить, что его жизнь изменилась, и тяжко вздыхал, уже представляя, как поедет обратно к трейлеру, когда смена закончится. Затем наступало внезапное удивленное прозрение, когда его сознание синхронизировалось с реальностью, и он вспоминал, что живет в квартирке над церковью св. Агнес.

Сегодня он опять забыл о своей нынешней жизни, затем с облегчением вспомнил, что его положение значительно улучшилось, а мгновением позже в его памяти всплыло перепуганное личико Сиротки. По всеобщему мнению, сны Ронана часто были ужасающими, но, в отличие от Ронана, девочка не могла надеяться на пробуждение. Когда он извлек ее в реальный мир, она, видимо, решила, что теперь и она выбила себе новую жизнь. Вместо этого они всего лишь переместили ее в новый кошмарный сон.

Он сказал себе, что она была ненастоящей.