Любовь за гранью 12. Возрождение Зверя Соболева Ульяна
Сэм открыл глаза и снова затянулся, вспоминая, как начал маниакально искать всю информацию о нейтралах. Будучи наивным ребенком, он решил, что сможет узнать о сильнейших мира сего. Сможет узнать и вернуть отца. Не себе, нет. Все же он был достойным сыном Николаса Мокану. Он не умел прощать до конца.
Но вот Ками… Ками, плачущая каждую ночь за стенкой, а поутру рассказывающая Ярославу, что их папа — на самом деле рыцарь, который в поход на драконов, и вернется, как только убьет последнего из них… И Ярик, который улыбался, слушая ее и восторженно рисуя на бумаге истории сестры. А Сэму хотелось верить в то, что никогда они не узнают, что их отец был не рыцарем, а самым злобным из драконов. Тем, который украл не саму принцессу, а ее сердце, и теперь она не могла жить, не могла смеяться и дышать без этого сердца, превращенная жестокими чарами в куклу с дырой в груди.
Сэм не нашел тогда ничего, ни в одной из библиотек ни одной из стран, в которых искал. Не сам, конечно. Тогда он был слишком мал. Зорич. О, Самуил прекрасно умел манипулировать другими, тем более, когда недвусмысленно дал понять, что ему даже не нужно рассказывать Марианне, кто причастен к исчезновению Мокану. За ищейкой водилось столько грехов и грязных делишек, совершенных, как в одиночку, так и в тандеме с Ником, что достаточно было раскрыть королю лишь небольшую часть из них, и Серафима Зорича бы, как минимум, изгнали бы в Асфентус, лишив всех тех привилегий и богатств, которые у него были.
И поэтому ищейка беспрекословно отчитывался ему о своих тщетных попытках найти хоть какие-нибудь сведения о расе нейтралов. Единственное, что им удалось раскопать — нейтралом мог стать любой, пройдя определенный ритуал и полностью отказавшись от прежней жизни. А это значило, что Ник сделал осознанный выбор. Что он предпочел спрятаться в горах, вместо того, чтобы продолжить бороться за свою семью. И именно за этот выбор мальчик, когда-то фанатично восхищавшийся им и любивший его всем сердцем, стал его презирать.
Сэм протянул руку к завибрировавшему на полу возле кровати смартфону и поднес его к лицу, улыбнулся, увидев текст: "Дуй ко мне. Я все организовал. Телочки будут уже через пару часов". Быстро набрал ответ и отложил смартфон, уже предугадывая реакцию друга.
На его "Не хочу. Сегодня без меня", наверняка, придет что-нибудь типа "Ты высокомерная задница, Мокану. Сиди и тухни там один. Не забудь лишний раз протереть салфетками экран телефона".
Уилл — его лучший друг, единственный, кому было позволено так общаться с Мокану-сыном. Единственный, кому было позволено насмехаться над откровенно ненормальной брезгливостью Самуила. Единственный, потому что в нем Сэм был уверен как в себе самом. И не только в его надежности, но и в страхе перед собой. Сэм достаточно времени провел с отцом в их столовой, присутствуя на деловых обедах, чтобы понять, как можно ненавязчиво приучить собеседника к мысли о том, что лучше умереть, чем попробовать предать семью Мокану. И Уилл видел, на что был способен его друг и товарищ со школьной парты, чтобы позволить себе подобные мысли.
Но ублюдок не упускал повода ткнуть парня в его маниакальную одержимость чистотой собственного тела. Ему казалось невероятным, что молодой мужчина, вокруг которого вились стаями самые красивые девушки Лондона, брезговал прикасаться к их телам до принятия душа, никогда не целовал их в губы и испытывал омерзение от предложения попользовать ту или иную куколку вдвоем. Только стерильно чистый секс на стерильно чистых, пахнущих дорогим кондиционером для белья простынях, обязательно на территории самого Мокану. Без рук, без ласк, без признаний в любви, без громких стонов… и никогда, ни при каких обстоятельствах не пить их кровь во время соития. Только голый секс. Только наслаждение тела и ничего больше. А, впрочем, ничего больше они и не могли ему предложить.
Сэму нравились девушки. Всегда. Хорошенькие лица, упругие задницы, красивая грудь и длинные ноги, ему нравилось, как они на него смотрят и как загораются возбуждением их глаза. Но ему не нравилось все, что нарушало его личные границы комфорта. Поцелуи, слюни, запахи. Все, что обычно происходит на первой стадии отношений. Сэм пробовал. Его стопорило от одной мысли прижаться ртом к чьему-то рту. Обо всем остальном он даже думать не мог. Только трахать или позволять им ублажать себя ртом. Непременно в резинке. Но такое не предложишь обычной сверстнице.
Поэтому он предпочитал эскорт-услуги ВИП категории, когда за определенную высокую цену умопомрачительная шлюха выполняла любой его каприз и была почище и здоровее даже самой чопорной и брезгливой замужней леди.
Сэм стиснул челюсти, отгоняя от себя воспоминания. Воспоминания о том, как впервые в жизни испытал самое настоящее отвращение, оставившее незабываемый след на его восприятии женщин в целом. Воспоминания, от которых тянуло блевать даже сейчас, по истечении около шести лет.
Да, он не нашел тогда ни одной книги о нейтралах в ящике отца, но зато наткнулся на его дневник. Кто бы мог подумать, что Николас Мокану будет вести дневник. Сэм бы не поверил на слово, если бы сам не увидел его, не прочитал, не запомнил каждое слово. Точнее… не увидел каждое слово, оставленное в этих записях отцом. Именно увидел. Кадры фильма, изображавшие историю, поведанную Мокану на пожелтевших от слез его матери листах.
Сверхспособность, о которой Сэм явно не просил. Он видел все. Видел в мельчайших деталях историю любви своих родителей, чувствовал боль, которую испытывал отец, сдерживал слезы, когда читал о том, как тот едва не сошел с ума, думая, что Марианна умерла… думая, что сам убил ее. Нет, Сэм тогда не обвинял его за то насилие, что отец сотворил по отношению к матери. В какой-то мере он его даже понимал. Понимал его мотивы, его ярость, его ревность. Он читал его мысли и поймал себя на ужасающей мысли, что у отца просто не было шансов поверить в невиновность любимой женщины. Только не после того, что он пережил до встречи с ней. После такого люди ломаются… и бессмертные тоже. А те, кто не сломался, теряют способность прогибаться, лишаются способности видеть полутона, ощущают только сверхэмоции… Он читал и невольно восхищался силой духа Ника, его глазами смотрел на Марианну и ощущал трепет в груди от мысли, что эта женщина, которой поклонялся, да, поклонялся по-своему, по-звериному, Ник в своих записях, его мать. Женщина, давшая ему жизнь… Сильная, волевая, умеющая любить так, что перед мощью ее любви крушились любые преграды, склоняли головы короли и палачи…
А потом Сэми рвало. Рвало долго. Когда закончилось содержимое желудка, мальчику казалось, что сейчас он начнет исторгать кишки, другие внутренности. Потому что он увидел то, что не должен увидеть ни один ребенок. Читая излияния отца, он смотрел на Мокану его же глазами… Мокану голого, покрывавшего сразу несколько женщин, жадно слизывавшего с них кровь и сжимавшего до синяков смуглыми ладонями белые груди. Он видел его глазами свою бледную, иссохшую, истощенную голодом мать, с болью во взгляде наблюдавшую за этой вакханалией. Гребаный подонок трахал своих шлюх на ее глазах, а Сэми казалось, он слышит шлепки их тел, чувствует вонь похоти от тел этих смертных, видит испачканные кровью тела, и его пробирала дрожь омерзения. Впервые он испытал разочарование. Впервые ощутил это чувство в груди, пока пил холодную воду из-под крана, стараясь выровнять дыхание. Потом Ник не раз и не два неосознанно подвергнет своего сына именно этому испытанию — постараться продолжать любить отца, несмотря на отчужденность, поселившуюся в нем с той самой записи.
Тогда Сэм захлопнул дневник Мокану и убрал его на место, не желая еще больше терять те крупицы любви, которые пока трепыхались в нем.
Смартфон снова завибрировал, и Сэм нехотя потянулся к нему. Нужно будет позвонить сегодня Зоричу. Он не мог сидеть в стороне, пока лучшие семьи Братства кто-то планомерно уничтожал. И самое ужасное — Сэм догадывался, кто был причастен к этому. Особенно после того, как услышал вопли отца в голове. Точнее, самый настоящий рев зверя, спрашивавший о матери. Сэм тогда старался не думать о том, что поступает в точности, как сам Ник, скрывая местонахождение и ауру матери от него. Скрывая его мысли от нее.
В тот момент ему было откровенно наплевать на чувства отца. Поначалу даже не поверил в них. Потому что испугался. Когда видел, как взлетает в воздух гостиница, в которой должна была быть и Марианна. Когда почувствовал, как над их домом повис дух Смерти.
Потом едва не сошел с ума от облегчения, поняв, что она жива, что ее спрятали. И именно тогда он и принял это решение. Спрятать ее не только физически. Спрятать от всех. Чтобы ни одна живая душа не могла пробиться в ее сознание, ощутить на расстоянии ее местонахождение. Сэм не был идиотом, он не поверил в то, что Ник мог убить Марианну. Он видел, какими глазами тот смотрит на мать. Черт, он ощущал бешеные эмоции воскресшего отца к своей жене, и каждый раз напоминал себе, что они ничего не значат. Жизнь с Мокану — это посиделки на пороховой бочке. Никогда не знаешь, когда рванет, но нужно в любую минуту быть готовым лететь вверх тормашками.
Но Самуил понимал и то, что кто-то явно хочет нанести вред его матери… или же отцу через нее, а, значит, должен был помешать сделать это. И он оставил колледж и поехал к матери, чтобы обеспечить ей необходимую защиту.
И все же уступил. Не смог остаться равнодушным, слыша ее зов. Ощущая, как тщетно она бьется о ту энергетическую стену, которой он огородил ее от всего остального мира. Слушал, как с другой стороны раздаются такие же глухие удары от отца, и сжимал челюсти, чтобы не поддаться. Чтобы заставить Мокану испить полную чашу той боли, которой питались они с матерью последнее время. И сдался, чувствуя, как слабеет она с каждым днем все больше без своего мучителя, сдался, чувствуя все большее опустошение, исходившее от обезумевшего Мокану. Он ненавидел себя за эту слабость… но сдался.
Еще одна раздражающая смска, и Сэм все же провел пальцами по экрану смартфона. Снова Уилл. Самуил нахмурился, увидев изображение, присланное другом. На нем Ками, прислонившаяся спиной к стене какого-то кафе и улыбающаяся высокому парню, нависающему над ней. На другом фото ублюдок поправляет волосы ей за ухо, а сестра смущенно улыбается.
Сэм закрыл глаза, прислушиваясь к себе, пытаясь найти энергетику сестры, попутно вдыхая глубоко, чтобы не наорать на наглую девчонку, откровенно наплевавшую на запрет старшего брата подходить к этому жалкому смертному. В принципе подходить к кому-либо, кроме его друзей, которые знали, что за одни только грязные мысли о Камилле Мокану могут поплатиться как здоровьем, так и жизнью. Как, например, мерзавец Коллинз, позволивший себе пошлую шутку о Ками. Сэм подловил урода возле клуба, в котором тот посмел высказаться так о его сестре, и на глазах у всей компании так отбил тому смазливое лицо, ребра и яйца, что теперь Коллинзам не светило потомство. Он, конечно, предпочел бы по-другому наказать придурка. Предпочел бы мучить того долго, срезая кожу полоску за полоской или осушить его до дна… но ему было необходимо устроить наглядную демонстрацию для всех остальных смертных парней, крутившихся возле его сестры.
"Камиии… девочка моя, где ты?"
Молчание в ответ, но он был уверен, что сестра его услышала. Просто игнорирует, не желая отвлекаться от разговора со своим кретином.
"Ками… каждая секунда твоего молчания будет стоить этому идиоту капли крови. Одна, две, три… "
Сэм ясно представил, как она закатывает свои прекрасные сиреневые глаза и отворачивается от человека, чтобы ответить брату мысленно.
"Заскучал, братишка? Я скоро дома буду"
"Зато ты, как я посмотрю, не скучаешь. Сама пошлешь придурка, или мне помочь тебе?"
"Сэм, не будь таким несносным, тебе не идет. Я сказала, что скоро буду. Мы просто общаемся."
"Вот и отлично. Пошли его общаться с кем-нибудь другим и приезжай домой… или, клянусь тебе, Ками, твой смертный поплатится за твое же своеволие.
"Я поняла. Скоро буду. Задница ты, Сэм. Такая задница"
"Знаю, маленькая моя. А ты моя самая любимая заноза. Жду тебя. Быстро"
Снова взял в руку телефон, думая о том, что пора узнать про этого Каина Кавана больше. Зря он не придал должного значения безумию, сквозившему во взгляде смертного, когда Сэм запретил ему приближаться даже на метр к Камилле. Тогда Кавана лишь усмехнулся и сказал, что не сделает ничего, что не понравится ей самой.
Но это потом. Сэм скинул указание Уиллу даже ценой собственной жизни предотвратить общение Камиллы с кем бы то ни было вплоть до его возвращения. А сам направился к шкафу, стоявшему возле дальней стены. Открыв дверь, он достал маленькую коробку с голубыми хрустальными пулями внутри и вытянул с верхней полки меч такого же цвета.
Зорич в последнем разговоре дал ему координаты лагеря, в котором расположились Курт со своими сторонниками. Те, на чьей стороне играли сами нейтралы.
Всего одно сообщение Серу, который уже должен был ждать его в паре километров от лагеря, на достаточном расстоянии, чтобы их не почуяли стражи Нейтралитета. Если Мокану решил, что и в этот раз не найдется никого, способного дать ему отпор, то он ошибся.
ГЛАВА 7
Раньше я бы не поверила, предпочла бы найти ему множество оправданий. После всего, что мы пережили, после всего, через что прошли, тот Ник не смог бы вот так предать всех нас. Да, я сама всадила себе пулю в висок, когда поверила в то, что нет никакого другого Ника. Я сыграла в эту рулетку в последний раз, и это был самый настоящий суицид. Боже, сколько раз я умирала из-за него и физически и морально, не счесть. Но чем больше страдаешь, тем, наверное, сильнее становишься или привыкаешь к боли. Я не билась в истерике. Нет. Я даже не анализировала его слова, поступки, обещания. Мне оказалось достаточно того, что я увидела. Нынешний Николас Мокану выбрал свой путь, как много лет тому назад, когда меня не было в его жизни. С этого момента он перестал причинять мне боль. С этого момента он действительно стал для меня чужим… как тогда, когда я отреклась от него после встречи с Анной, а потом все же поверила и… так предсказуемо, так банально обманулась.
Я словно ощутила ступнями лезвие, на котором я танцую один и тот же танец уже чертовых пятнадцать лет. Но то ли оно затупилось, то ли у меня появилось слишком много шрамов, но я уже не чувствовала порезов, хотя и истекала кровью.
Пока мы ехали к границе с Асфентусом, я смеялась. Да, я хохотала, как сумасшедшая, сидя рядом с онемевшим Зоричем. Меня трясло от этого безумного хохота, я накрыла руками свой живот чувствуя, как пинается моя дочь, и смеялась. Рыдать я уже, кажется, разучилась, и глаза жжет изнутри от отсутствия влаги, а меня скручивает пополам от истерического смеха. Я казалась самой себе до ужаса смешной и жалкой. Оттолкнула руку Серафима, когда он помогал мне выйти из машины. Мне не хотелось, чтоб ко мне прикасались, и еще больше не хотелось, чтоб жалели. Чтоб смотрели вот этими сочувствующими взглядами с непониманием и какой-то долей презрения. Да я и сама себя презирала. В какой раз он вытер об меня ноги. В какой раз опустил под грязную воду и удерживал там, наблюдая как я глотаю вонючую жидкость и захлебываюсь, задыхаюсь. Я даже узнаю вкус этой трясины и запах. И я сама в этом виновата. Только я и никто другой. Невозможно получить иной результат, делая одно и тоже.
Боже, какая же дура. Молила о том, чтобы он был жив, и готова была заплатить за это любую цену? Жалкая идиотка. Жри то, что вымаливала, давись, задыхайся и жри. Он вернулся, как ты и хотела… Ты ведь забыла сообщить Вселенной, каким ты хочешь получить своего мужа обратно. С того света прежними не возвращаются. Тебе ли не знать, Марианна Мокану? Ты ведь и сама там не раз побывала. От тебя прежней мало что осталось. Разве что твоя смертельная болезнь и проклятие, а ты… ты уже мутировала в подобие себя самой.
Я перестала искать и ждать Ника. Да и зачем? Сейчас я бежала от него как можно дальше, потому что мой собственный муж отдал приказ казнить меня. Мне не нужны были часы на осознание, как раньше. Увидела его лицо на камере, ледяное с застывшим безразличным взглядом, со сжатыми губами, и поняла, что это конец. Больше не будет оправданий, не будет изнуряющих монологов. Я уже давно потеряла свои розовые очки. Я вижу то, что есть на самом деле, и не нужно лгать самой себе. Николас Мокану вернулся в ряды Нейтралов и появился здесь, чтобы делать то, что у него всегда получалось идеально и профессионально — издеваться и убивать. И в этот раз не выйдет спрятать голову в песок, не выйдет закрыть глаза и постараться ни черта не видеть, кроме своей больной любви к этому чудовищу, а также искать жалкие крохи его любви ко мне. Ее больше нет. Она умерла на той крыше. Осталась в вырванном сердце и истлела на солнце.
Вот к чему мы пришли через столько лет дикой боли, сумасшедшей любви и одержимости — к тому, что он все же сам захотел моей смерти, а значит, он может захотеть и смерти наших детей. Все же это не тот Ник, как бы я ни пыталась убедить себя, что они одно целое. Но проблема ведь в другом… этого я люблю так же бешено, как и того, другого, если не сильнее. Проклятие с каждым годом становится все сильнее и разрушительной.
И я это понимала… как и собственное состояние, которое походило на помешательство. Да, боли не было. Я просто не чувствую ни своих рук, ни своих ног, ни своего сердца, ни своей души. Понимаю, что должна сейчас подыхать в жутких мучениях, корчиться от них и задыхаться, и ничего не чувствую. Как в тумане или под гипнозом.
Может быть, я взорвалась там, на той встрече, где он убил меня? Там мне было больно, и там я билась в агонии. А может, это новая грань? Новый уровень, при котором боль отходит на второй план, потому что уже убила тебя? Но это было бы слишком просто. Слишком легко для меня. И она, эта проклятая тварь, где-то рядом бродит, урчит, притаилась — она готовится разодрать меня на куски в любую секунду, набирается сил, или кто-то держит ее на железных цепях, потому что я ее чую, я ее слышу, слишком хорошо с ней знакома, но она не может наброситься и сжечь меня дотла. В голове, в сознании стоит плотная туманная завеса, как жесткая стекловата, и через нее не пробивается ни одна эмоция, ни один звук, даже мой внутренний голос нем.
Сейчас мне оставалось лишь смириться и пытаться спасти свою семью и своего нерожденного ребенка. Николас Мокану больше не заслуживает, чтобы я убивалась по нему и искала его. Я обязана жить ради моих детей и обязана уберечь их от него. Ни о чем другом я думать ПОКА не могла. Именно это отупение не давало мне погрузиться в пучину Ада — началась война с Нейтралами, и моя семья, мой старший сын пойдет против моего мужа. Кровавая бойня уже началась, и вопрос времени, когда она настигнет ворот города Грехов.
В Асфентусе нас встретили Рино и Влад. По их глазам я уже поняла, что они все знают, и мне стало стыдно. Отвратительно и омерзительно стыдно, потому что в который чертовый раз я вот так ищу убежища у своего отца, убегая от монстра, за которого вышла замуж. Поцеловала отца и пожала руки носферату. Оба проявили максимальную деликатность, не высказывая ни своих мнений, ни жалости. Да, вот так. Полное равнодушие, пусть и наигранное. Не смейте выражать свое сочувствие или говорить о понимании. Ничего вы не понимаете и не поймете никогда. Я сама не понимаю… но, наверное, я впервые хочу понять и все-таки постараться разлюбить. Выкорчевать эту болезнь из своего сердца и тела. Избавиться от зависимости, выдрать ее из себя с мясом. Если бы я могла ампутировать себе сердце, я бы так и сделала. Несмотря на онемение всех чувств, я знала, что это временно и что наркоз отойдет рано или поздно, чтобы я сорвала горло от криков агонии, от той боли, которая захлестнет с головой.
Отец лишь тихо спросил:
— Когда родится ребенок?
— Скоро. Чуть больше пары месяцев, — глухо ответила я, глядя ему в глаза.
— Здесь ты в безопасности, милая. Пока в безопасности. Рино ведет переговоры с контрабандистами, возможно, нам удастся в случае серьезных проблем пересечь границу и укрыться в Арказаре.
Мы и понятия не имели, что уже на следующий день Асфентус будет окружен и взят в осаду, а я не смогу даже выйти на улицу, потому что нейтралы назначат награду за мою голову и развесят мой портрет на каждом углу.
Голодные, в основном, нищие оборванцы, населяющие город, сдали бы меня и за меньшую сумму. Когда Рино принес листовку и положил на стол, все обернулись ко мне, и я знала почему — это означало, что Ник уже вошел в город или находится за его стенами. Но тогда мы еще надеялись, что находимся в безопасности.
— Я рад, что ты приехала. Это был правильный выбор, моя девочка. Отдохни с дороги — вечером у нас собрание. Я хочу, чтоб ты на нем присутствовала и знала, что нас ждет в случае прихода нейтралов.
Усмехнулась уголком рта.
— Я и так знаю, пап. Смерть нас ждет.
— Ну это мы еще посмотрим. Для начала пусть нас найдут. Мы рассыпались по городу и укрываемся в самых разных местах. Сэм, Рино, Габ и Изгой собирают отряды воинов. Мы будем драться.
— Чем? — устало спросила я.
— Хрустальными мечами, мама. Рино нашел лазейку и поставщика. Через неделю мы будем вооружены до зубов. Сюда направляется обоз.
Увидела Сэма и громко выдохнула от облегчения, он рывком обнял меня и прижал к себе, гладя мои волосы, целуя в макушку, вдыхая мой запах, как и его отец. От ассоциации где-то дрогнула застывшая в наркотическом сне тварь-боль.
— Мама, как же я ждал тебя. Наконец-то ты здесь. Я и Ками, Ярик, мы дико испугались. Зорич, я твой должник.
— Сочтемся, — ухмыльнулся ищейка, расстегивая ворот рубашки и прикладываясь к бокалу с ледяным виски.
— Мы держим под контролем все входы и выходы из города. Каждую лазейку. Едва они сунутся сюда, мы будем об этом знать.
Сэм говорил быстро и отрывисто — так не похоже на моего спокойного и хладнокровного мальчика. Но этот азарт и всплеск адреналина мне был знаком, этот лихорадочный блеск в глазах и трепещущие ноздри. Живое напоминание о том, кого я так хотела возненавидеть и вышвырнуть из своего сердца.
И вдруг он замер, застыла его рука, перебирающая мои волосы. И я знала почему — мой старший сын услышал сердцебиение и почувствовал еще одну жизнь во мне. Доли секунд на осознание, и мой внутренний страх, что это отдалит его от меня. Сейчас, когда все знали вину Ника и его омерзительный выбор… я носила ребенка от предателя, от того, кто рвал в клочья нашу жизнь без капли сожаления. И стыд… какой-то неестественный стыд, что мой сын знает, насколько близко я опять впустила его отца в свою жизнь. Он ведь уже такой взрослый…
Сэм опять прижался лицом к моим волосам, и я с облегчением выдохнула. Он принял малышку. Мой взрослый мальчик с невероятно огромным сердцем, в котором всегда было место для его брата и сестры, так много места, что мне иногда казалось, что он не оставил себе самому ни капли.
"Она не виновата, — голос врывается в мои мысли, — она ни в чем не виновата. Она прежде всего твоя и моя кровь, а не его".
И снова ни грамма боли. Точнее, она где-то есть. Вдалеке. Под слоем стекловаты. Как будто я приняла сильное обезболивающее и чувствую лишь отголоски. Рядом с Сэмом все чувства окончательно притупились, и я вдруг вздрогнула от понимания… вспомнила, как когда-то он приходил ко мне в комнату по ночам и ложился рядом со мной, дрожащей в истерической агонии и задыхающейся от слез. Становилось легче, и я засыпала, а он так и лежал до утра рядом, охраняя мой сон. Я обхватила руками его бледное, слегка заросшее щетиной лицо. Какой же он уже большой. Самый настоящий мужчина. Уже не мальчик. Но все равно мой ребенок и таким останется навечно. Внимательно глядя ему в глаза, прошептала.
— Это ты, да? Ты не даешь ей поглотить меня? Отпусти… нельзя так долго. Твои силы…
Уголки его губ дрогнули, и он провел ладонью по моим волосам.
— Мне хватит сил на нас обоих, мама.
— Когда в город войдут нейтралы, твоя сила понадобится тебе одному.
— Меня не спасет никакая сила, если я буду знать, что ты с ума сходишь от боли, если буду знать, что ты плачешь. Я не могу больше видеть твои слезы, понимаешь? Не могу. Это невыносимо.
— Слез не будет, — попыталась солгать, но не вышло, и в ярко-синих глазах вспыхнуло пламя ненависти.
— Будут. Боль сожрет тебя, едва я позволю ей прорваться сквозь мой блок, мама. Он обглодает тебя до костей снова, но в этот раз я ему не позволю.
И я знала, что он прав. Обглодает и, возможно, так сильно, что я уже перестану быть сама собой.
— Пока я могу — буду держать.
И он держал, я чувствовала это онеменение еще несколько дней. Оно спасало меня от полного отчаяния и давало возможность жить и дышать.
Молча слушать, как отец с братом строят стратегические планы, и даже пытаться участвовать в их дискуссиях. В первый же вечер в особняк, принадлежащий Рино, приехала Кристина с Габриэлем, Зариной и Велесом. Впервые вся наша семья была в сборе. Почти вся. Я смотрела на них, сидящих за столом, на смеющихся детей, на взрослого Велеса и Сэма, рассматривающих карту города, и чувствовала, как вдалеке остро режет лезвием — а ведь ОН мог быть здесь вместе с нами. Мог быть частью этой войны, а не по ту сторону баррикад. Мог вот так же, как Габриэль Кристину, обнимать меня за плечи, или как мой отец с Анной.
А потом вдруг что-то прорвало эту стекловату, пробилось даже через силу моего сына и ослепило острой вспышкой, полоснув по глазам и по нервам… И я вдруг осознала, что здесь сейчас происходит. Господи, да все они строят планы как убить тебя, Ник. Понимаешь? Я сижу в этой проклятой зале и слушаю, как они расправятся с тобой, когда ты войдешь в город, в какую ловушку будут заманивать нейтралов и как будут вырезать им сердца. Они называют тебя Вершитель, чтоб не произносить твое имя, а я… я ощущаю, как боль вгрызается в мою плоть все сильнее и сильнее, пока меня не пронизало ею насквозь, и она не прорвалась наружу.
— ХВАТИТ, — закричала и выскочила из залы, задыхаясь, к себе, держась за стену, шатаясь, пока не упала на четвереньки, придерживая уже заметный живот рукой и всхлипывая с каждым вздохом все громче. Боже. Я не могу больше. Сэм был прав… он отпустил ненадолго, и я, кажется, сейчас от боли с ума сойду. Наверное, нечаянно… наверное… Господи. Это невыносимо.
Лбом уткнулась в пол, шатаясь на коленях, и вдруг почувствовала руки, обхватившие меня за талию.
— Маняшааа, милая, — голос сестры сквозь пульсацию агонии в висках, поднимает и сильно прижимает к себе, — тихо, милая, тихо. Все хорошо. Мы здесь. Все мы здесь рядом с тобой. Нельзя тебе так.
Вы рядом. Вы. А мне он рядом нужен. ОН. Как же это… как же это вынести?
Кристина гладит мои плечи, сжимая их сильнее, а я, тяжело дыша, пытаюсь унять этот поток щемящей душу тоски и отчаяния.
— Давай, я помогу тебе лечь в постель. Ты бледная как смерть.
Слова сказать не могу, потому что чувствую ненависть к каждому из них, как и много лет назад. У меня тысячи проклятых дежавю. Рвут меня на части все. Он раздирает на куски, и они все втыкают мне в грудь ножи и прокручивают их там лезвиями под ребрами. Мой сын, который хладнокровно чертит на карте путь к КПП, за которым, возможно, есть засада нейтралов, и прикидывает, как заманить их в ловушку, чтобы раскромсать. А меня тошнит от этой мысли, меня от нее в лихорадку швыряет. Как же это? Как же ты допустил это, Ник? Как ты мог? Сын на отца и отец на сына? Лучше бы я сдохла, чем начала выбирать между вами.
Кристина помогла мне сесть на постель, но я не могла сидеть, подскочила и бросилась к окну, распахнула настежь, судорожно втягивая воздух, держась обеими руками за горло. Она подошла ко мне сзади и уткнулась лицом мне в затылок.
— Помнишь, когда мы были маленькими и ты плакала, я говорила, что убью каждого, кто посмел тебя обидеть?
Конечно, я помнила… помнила и понимала, что она имеет в виду сейчас. Я даже понимала, что она права. Тысячу раз права, как и наши мужчины, которые защищают свои семьи… от НЕГО. Не вместе с ним, будь все проклято, а от НЕГО? Как мы к этому пришли, какие тяжкие грехи я совершила, чтобы снова ползти по очередному кругу своего пекла?
— Он мой муж, — едва слышно, так что и сама не поняла, сказала ли это вслух, или ветер прошелестел за окном, — он брат, отец.
— Враг. Мне тоже больно, милая. Мне адски больно это осознавать, но сейчас он — враг, и если мы не защитим себя, нас всех убьют. Ты хочешь смерти Зарины? Смерти Велеса? Своих детей? Хочешь хоронить всех нас?
— Нет. Господи, нет, — закрыла глаза, — Я хочу проснуться. Я хочу открыть глаза и понять, что все это кошмар.
— Этот кошмар обязательно закончится, — прошептала Крис мне в затылок, а я вздрогнула и отшатнулась от нее.
— У вас… он закончится у вас. А я или потеряю кого-то из вас, или стану вдовой. Мой кошмар станет вечным. Он уже никогда не закончится. Уходи… я хочу побыть одна. Прости, но уходи.
— Ты только позови, и я вернусь, хорошо?
Не ответила ей, уклоняясь от объятий и слыша, как выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь.
Сползла на пол у подоконника, закрывая глаза и сжимая руки в кулаки.
"Ник. Ответь мне. Ты же меня слышишь? Ты не можешь меня не слышать. Почему ты молчишь, черт тебя раздери? Скажи мне в глаза, что хотел моей смерти, скажи мне в глаза, что пришел убивать наших детей. Ответь мне, не то я с ума сойду. Умоляю тебя. Один раз. Пожалуйста"
И тишина. Глухая отвратительная.
А потом через нее начали пробиваться звуки. Шум ветра или огня. Медленно открыла глаза.
"Где ты? Ты ведь услышал, да? Услышал меня и молчишь. Не дай мне возненавидеть и проклясть нас обоих. Проклясть все, что с тобой связано. Ответь мне"
И сквозь шум его голос, издалека, пока еще глухо, пробивается сквозь вату, сквозь нарезанное стружкой стекло или осколки зеркала, где отражается наше прошлое.
"Не могууу, малыш. Не могу, веришь? Пока не узнаю, где ты… в каком ты из миров… я не могу отправиться туда, оставляя тебя здесь. Ответь мне, Марианна".
Подалась вперед, замерев и глядя перед собой остекленевшим взглядом. Как эхо его голос, как вдирающиеся в мозги ржавые гвозди. И я не замечаю, как ломаю ногти о пол до мяса и оставляю на нем отпечатки окровавленных пальцев. Как же красиво ты снова лжешь, Мокану. Как проникновенно, как же адски жестоко ты лжешь. Он кричит, разрывая мне сознание, а я не могу ответить. Меня застопорило, и слезы катятся где-то внутри, беззвучно и сухо, они трещинами раскалывают мою плоть, и они паутиной расходятся по всему телу. Отправится за мной? Чтобы убить меня? Чтобы терзать меня снова? Какой грязный цинизм.
"Я не отпускал тебя, слышишь? Ты не имеешь права ослушаться меня"
Сжала виски руками и зажмурилась. Молчи. Я прошу тебя, лучше молчи. Не смей опять разрывать мне душу на части. Наверное, я хотела услышать что-то иное. Наверное, я хотела не эти слова… не эти крики хриплым и сорванным голосом, я хотела слышать жестокие фразы, я хотела соединить картинку с видео, застывшую кадром в голове, и этот голос, но они как два разных полюса. И во мне диссонанс бешеный, и голова от боли гудит и, кажется, лопаются вены.
"Просто отзовись… Отзовись, малыш. Тебе не спрятаться от меня. Я еще не сдох… значит, и ты не могла умереть"
Открываю рот и не могу закричать ему ни вслух, ни про себя. Только шептать:
— Не верю тебе… не верю… не верю тебе. Ложь. Все — ложь.
"Не верь им… слышишь? Никому. Я люблю тебя. Люблю, малыш. Это наша пропасть. Сейчас твой черед. Удержи меня. Не позволяй прыгнуть в нее. Отзовись"
Вскинуть голову и с рыданием выдохнуть:
"Ниииик… Ник, где ты?"
И снова тишина… а у меня по лопающимся венам слова эти бурлят, шипят, кипятком обжигают.
"Это наша пропасть. Сейчас твой черед. Удержи меня. Не позволяй прыгнуть в нее".
Что же ты делаешь со мной? Зачем ты душу мне выгрызаешь? Или это игра такая? Или это снова твоя очередная игра, Мокану? Опять молчишь? Держишь паузу? Дааа, ты хороший психолог, ты знаешь, когда нужно молчать, чтоб с ума свести, чтоб заставить кричать от боли других. А я уже не кричу, я охрипла, я раздавлена, разломана. Ты этого хотел? Твой Зверь жаждал моей крови? Так забирай. Мою забирай и больше никого не трогай.
А сама, шатаясь, с пола встаю, скользя ладонями по стеклу, глядя вниз на то, как Сэм выходит из здания вместе с несколькими молодыми бойцами, вооруженные мечами. Сама не поняла, как выбежала из комнаты и бросилась вниз по лестнице.
Вцепилась в руки сына, глядя ему в глаза.
— Он твой отец… помни об этом, Сэм… Он твой отец, слышишь? Поклянись мне, что ты не забудешь об этом, если вдруг… если ты и он.
Сжимая его лицо дрожащими ладонями, я не могла произнести этого вслух. Самый жуткий из кошмаров выбирать вот так. Лучше перерезать себе горло.
— А если он забудет, что я его сын? Что мне делать тогда, мама?
Закричать в отчаянии, впиваясь в воротник его рубашки.
— Не ходи туда, я умоляю тебя. Пусть кто-то другой.
— Кто? Все охраняют город, мама, — настойчивое "мама", подчеркивая, кто я для него, и он для меня, — Больше некому прорваться сквозь осаду и встретить обоз с оружием. Иди в дом, мама, береги себя и моего брата с сестрами.
— Пообещай мне, Сэм. Пообещай, иначе я с ума сойду. Ты хочешь моей агонии, сын? Ты хочешь, чтоб я обезумела?
Не отпуская и сжимая его руки. Смотрит мне в глаза отцовскими синими, и меня выворачивает наизнанку от того, насколько они похожи.
— Хорошо… хорошо, я обещаю. Я позволю ему убить меня.
Задохнулась, как от удара в солнечное сплетение, и сжала его запястья еще сильнее, до хруста.
— Ты просто уйдешь. Ты не пойдешь на отца с оружием. Ты не убьешь его и не умрешь сам. Слышишь меня, Сэм?
— Как же ты его любишь, — и в голосе такая отчаянная горечь.
— ОН. ТВОЙ. ОТЕЦ, — выдыхая с рыданием.
— А я — твой сын. Ками — твоя дочь, Яр — твой ребенок. Мы — твоя семья. А он… его нет с нами. Это он пришел сюда нас убивать. Ты слепа от своей любви, мама. И я боюсь, что ты прозреешь лишь тогда, когда он убьет кого-то из нас. Только будет уже поздно. Пришло время выбирать. Он или мы.
Отцепил мои руки и пошел в сторону ворот, догоняя своих людей. От жестокости его слов потемнело перед глазами, зарябило разноцветными точками. Медленно пошла в дом и так же медленно поднялась к себе.
Это были несколько дней ада и ожидания известий. Влад с Изгоем вернулись из города и сообщили, что им удалось уничтожить троих нейтралов. Но их слишком много, и они прочесывают улицы, Асфентус окружен со всех сторон. В него не въехать и не выехать.
— Они отлавливают нас как крыс. Несколько из наших уже попались, — отец прижал к себе Анну и осушил до дна бокал вина, который подала ему Диана, — Как там дети, Ди?
— Спят. Камилла с ними легла, и они успокоились.
— От мальчиков ничего не слышно? — спросила с волнением Крис. Велес ушел вместе с Сэмом, и мы обе ждали известий, содрогаясь от каждого звонка.
— Нет. Ничего не слышно. Они не включают мобильники, чтобы сигнал не засекли.
Со двора послышался шум, и мы бросились наружу. Увидели Изгоя, придерживающего под руки Габриэля. Кристина вскрикнула, подбегая к ним и заглядывая мужу в лицо.
— Что случилось?
— Он ранен. Порез на руке и ноге, нужно вывести яд. Помогите мне отнести его в дом. Несите мази Фэй. Времени мало. Быстрее поставить на ноги, у нас и так мало воинов, особенно настолько сильных.
Отец вместе с Мстиславом подхватили Габриэля и повели его в дом. Пока Крис обрабатывала раны мазью, изготовленной Фэй, Изгой нервно ходил по гостиной. Казалось, он что-то скрывает и не решается сказать. Я редко видела, чтобы он нервничал, но сейчас он с трудом держал себя в руках.
— Парни попали в засаду, — наконец-то сказал Мстислав, — мы пытались прорваться через окружение и не смогли. Их там слишком много.
— Как в засаду? — вскрикнула Крис и выронила банку с мазью, а я на автомате подняла и подала ей снова, чувствуя, как сердце бьется в горле и начинают дрожать пальцы.
— Да. Они пошли подземным ходом, чтобы выйти у дороги за Асфентусом, но там войско Ни… Вершителя. Они пришли в самое пекло прямо к засаде. Мы даже представить не могли, что с севера будут охранять дорогу. Ведь главная здесь южная, ведущая к цивилизации. Надеюсь, они не пронюхали насчет обоза с оружием.
Тяжело дыша, смотрю на Мстислава, видя, как играют желваки у него на скулах.
— Они разворотили там всю местность. Обратного хода у Сэми и Велеса нет. Им придется выйти прямо им в лапы или сидеть под землей без еды и без питья. И обоз… обоз с оружием может оказаться руках нейтралов. И нам без него не продержаться и пары дней.
— Что можно сделать? — спросила дрожащим голосом, продолжая смотреть в его глаза.
— Только увести оттуда отряд нейтралов. Но как? Ума не приложу. Мы попытались прорваться через КПП, чтобы вытащить их, но лишь понесли потери. Твари вооружены до зубов, и их там десятки. Не думал, что их ряды пополняются так быстро.
— Курд, сука, планировал эту операцию не один год, — выругался отец.
— И что теперь? Наши дети останутся в засаде ждать у моря погоды? А если появятся еще отряды карателей? Они там погибнут.
Влад подошел к моей сестре и сжал ее плечи ладонями.
— Отряд не пробудет там долго. Им нечего делать с северной стороны. Они покинут это место в ближайшее время.
— А если нет? — спросила я, — Нужно заставить их оттуда уйти.
— Как? — Изгой повернулся ко мне.
— Он ищет меня по всему городу. Назначил за мою голову награду, не так ли?
— НЕТ. Ты не пойдешь туда, — отец понял мгновенно и с яростью посмотрел на меня.
— Я отвлеку его и заставлю прийти в другое место. Он должен клюнуть на приманку, а вы меня потом вытащите. Сэм меня вытащит.
— А если он просто отдаст приказ убить тебя, а сам не сдвинется с места? — тихо спросила Кристина.
— Значит, такова моя участь.
— БРЕД. Никуда ты не пойдешь, — Влад нервно прошелся вдоль стены и снова вернулся к нам.
— Не бред, — Зорич нарушил повисшую тишину, — рискованно, но не бред. Награда обещана тому, кто найдет ее живой. Заметьте — живой.
— Вершитель может изменить свое решение в считанные секунды.
— Он ее не тронет.
Голос Фэй заставил всех обернуться и выдохнуть с облегчением. Мы ждали ее несколько дней, но было слишком опасно пытаться войти в город. И ей все же удалось вместе с Рино. Наверняка, он привез ее в Асфентус со стороны катакомб и тут же отправился на встречу с Нолду — вампирам нужна поддержка носферату.
— Это единственный шанс спасти наших мальчиков. Пусть идет. Мы придумаем, как потом вытащить ее оттуда, — добавила ведьма и склонилась на Габриэлем.
— Он ее уже не отпустит, — отец в отчаянии ударил кулаком по стене, — вы не понимаете этого? Он ее не отпустит, и мы все станем легкими мишенями для него. Что помешает ему нас шантажировать ею?
Изгой остановился у стола и посмотрел снова на карту.
— Но, если Марианне удастся заставить Вершителя уйти из этой точки хотя бы с половиной своих ублюдков, мы сможем атаковать этот КПП и не только освободить Сэма и Велеса, но и не упустить обоз с оружием. Там взрывчатка, начиненная хрусталем. С ее помощью можно подорвать этих тварей и прорваться на дорогу в Арказар. Если потеряем обоз, мы отсюда никогда не выйдем, и рано или поздно нейтралы могут отдать приказ сжечь город.
— Мы должны рискнуть. Марианна — единственная, кому Ник может поверить, — добавила Фэй.
— И как она потом оттуда выберется? У нее не будет ни одного шанса.
— Я пойду… Он мне поверит. Он меня ждет. Я знаю… я его слышала. Он говорил со мной. Я пойду, а вы делайте все, чтобы спасти моего сына.
— Если Ник поймет, что ты обвела его вокруг пальца, ты можешь не вернуться. Ты это понимаешь, дочь?
— Понимаю, папа… жизнь Сэми того стоит. Я — твоя дочь, а он — мой сын.
Наверное, именно в этот момент я и сделала свой выбор. Окончательный и бесповоротный.
ГЛАВА 8
Приказ об окружении Асфентуса не стал чем-то неожиданным, скорее, мы инстинктивно готовились к тому, что поступит команда взять город в кольцо. Правда, городом все же эту огромную территорию, больше похожую на жалкие руины некогда великолепной крепости, сотворенной самими Высшими для того, чтобы обеспечить безопасность и обособленность созданных ими миров, язык не поворачивался назвать.
Видимо, Высшим наблюдать за каждым из этих миров в отдельности было гораздо интереснее. Да и управлять ими так было гораздо проще, нежели смотреть сквозь слои атмосферы, как схлестнутся расы в своей жажде власти и ненависти друг к другу, тем более, когда одни были заведомо сильнее других.
Тогда-то и возник Асфентус. Город-крепость. Город-мечта. Именно так и переводилось его название с шипяще-хрипящего языка Высших, больше напоминавшего журчание воды или звуки ветра. Крепость, красоте и великолепию которой не было равных в свое время. Окруженная непроходимым густым лесом, она тянулась к своим создателям в самое небо казавшимися бесконечными шпилями храмов из роскошного белого камня, дарившего умиротворение любому мятежному взору. Город должен был служить великой цели — не только как граница между мирами, но и как обитель отчаявшихся, раскаявшихся бессмертных, которые смирением своим и служением храмам должны были искупить вину за свои деяния.
Сейчас, при взгляде на эти жалкие руины выцветшего серого камня эта история Асфентуса, известная немногим, казалась не более чем нелепой легендой. Уже сотни лет Асфентус олицетворял собой не мечту, а самый жуткий кошмар. Вызывал позывы не к искуплению, а к ожесточению. А благоухание садов, своим ароматом ласкавших обоняние любого грешника, входившего на территорию крепости, давно уже сменила вонь испражнений, протухшего мяса и крови.
Единственное, что осталось неизменным — сюда по-прежнему стекались все отбросы общества всех рас. Творения разрушили мечту своих создателей, не желавших навязывать свою волю и предоставивших им абсолютную свободу. Что ж, первые использовали эту свободу таким образом, что вторым пришлось скрыть выходы в другие миры в единственном сохранившемся храме Асфентуса, чтобы не допустить апокалипсиса на поле своей излюбленной игры.
Отсюда, с остатков крыши некогда развороченного снарядом здания, открывался вид на вход в город, который сдерживали тысячи бессмертных, не давая проникнуть внутрь нейтралам. Глупцы думали, что их заслуга в том, что до сих пор от этого места не осталась воронка размером с несколько футбольных полей. Храбрость, вынужденная, вызванная нежеланием быть вырезанными подобно скоту. На самом же деле мы не могли позволить разрушить тот самый храм, не могли позволить прорвать границу порталов. Носферату, выпущенные на свободу придурком Куртом-Вольфгангом, уже вовсю примерявшим свой зад на трон короля Братства, орудовали почти во всех ближайших к катакомбам местностях. Чистильщики, оставшиеся верными своего правителю, естественно, предпочитали прятаться за полуразрушенными стенами Асфентуса, и их работу приходилось выполнять карателям, уничтожавшим, как взбесившихся от вседозволенности и обилия еды тварей, так и смертных, для которых все самые жуткие рассказы о кровососах воплотились в реальность.
Я закрыл глаза, сосредотачиваясь на своих ощущения. Скрывается, заносчивый ублюдок. Упорно скрывает свою ауру от меня. Понимает ли этот малолетний засранец, что таким образом лишь еще больше тратит свою энергию, которой и так, наверняка, осталось не так много. Ведь он понял, что я его засек. Не мог не понять. Не мог не услышать злой рык, сорвавшийся с губ и превратившийся в такое привычное с ним желание надрать его тощую задницу ремнем. Правда, я не был уверен, что это не он намеренно позволил мне узнать себя, почувствовать. Словно очередной вызов бросил. Мол, смотри, отец, теперь это наша война. Я против тебя. Смотри и бойся. Всего мгновение, за которое так отчаянно захотелось найти его и, хорошенько приложившись к его лицу кулаком, спрятать как можно дальше. Так, чтобы сам выбраться не мог из убежища.
"Самуил, ты хоть понимаешь, куда ты влез? Ты понимаешь, на что идешь, черт тебя подери? Перестань быть дерзким ребенком и вспомни, что ты мужчина, который должен охранять свою семью."
И снова молчание. Разговор с моим старшим сыном словно разговор со стеной. Когда ты понятия не имеешь, слышат ли тебя, но готов поручиться, что сам ответа не дождешься. И нет смысла продолжать взывать к его благоразумию. Насколько он тонко чувствовал свою мать, настолько же глух и безразличен был к моим эмоциям. Но именно сейчас это его равнодушие было абсолютно некстати.
По нашим данным группа диверсантов скрывалась в районе леса, и каратели методично вылавливали их небольшие группы по два-три человека и волокли в штаб, чтобы допросить. Времени на проведение пыток или задушевные разговоры с пленными не было, поэтому их сознание жестко вскрывалось, считывалась информация, а затем тела ликвидировались.
Вот почему я не мог обратиться ни к кому из членов своей семьи. Впрочем, каждый из них знал, кем я стал шесть с небольшим лет назад. Да, Курд в обмен на верную службу Нейтралитету гарантировал безопасность моей семьи. Практически всей моей семьи в обмен на то, что у власти станет Курт-Вольфганг фон Рихтер, Черные Львы сдадут свои территории в собственность Братству, восстановится жесткая иерархия власти в Братстве, существовавшая до недавних пор. Естественно, все это фоном к основной задаче — вернуть Асфентус Нейтралитету, и попутно перекрыть возможность вампирам вести преступную деятельность через Арказар.
О том, что Нолду предал Львов и выпустил из катакомб своих подопечных, осажденные, однозначно, не могли знать. Мы повредили линии передач, поставили по всему периметру блокираторы связи. Пока остальные отряды карателей зачищали свободные территории, руководствуясь помощью поднявших свои гнилые волчьи морды ликанов, мы сосредоточились сугубо на Асфентусе, позволив главе одного из кланов хвостатых, Алексею, значительно расширить свои владения за счет территорий, сданных им в наши руки вампиров.
Думитру раздавал обещания и блага своим союзникам направо и налево, так как время, отведенное ему на проведение зачистки, безжалостно таяло, а Асфентус все еще не был возвращен под компетенцию Нейтралитета. Я не задумывался о том, чем ему пригрозили Высшие, но, судя по тому, как Курду не терпелось войти в город, усеянный трупами сторонников короля, наказание Главе сулило жестокое.
Вот только Курд ошибался, полагая, что сможет выиграть в этой войне. Даже полное уничтожение Черных Львов и смена действующей власти теперь ему не гарантировали спокойного существования. Только не после того, как ублюдок замахнулся на мое. На мою семью. На моего брата и друзей. Не после того, как отчетливо и твердо выкрикнул в мое сознание приказ уничтожить мою женщину. Единственное, что сейчас позволяло ему существовать — понимание того, что Высшие на переправе коней менять не станут. Но после того, как их команда будет выполнена… после того, как будет возвращен храм Асфентуса… после того, как эта тварь перестанет интересовать их, я заставлю подонка вымаливать пощаду. На коленях. По капле крови за каждый грамм ненависти, которую скармливали мне теперь мои же родные. По капле его гнилой крови за секунды, проведенные Марианной без меня. За тот страх и разочарование, которые, я знал, она испытывала. Несмотря на то, что теперь я сам закрыл от нее свое сознание, иногда я позволял себе слабость — всего на мгновения открыться. Открыться настолько, чтобы прикоснуться мысленно к ее волосам, к ее щекам. Я ощущал на расстоянии шелк ее кожи и сатанел от мысли, что не могу прикоснуться к нему по-настоящему прямо сейчас. Пальцами очерчивал линию губ, и мне казалось… дьявол. Мне казалось, она чувствовала мои ласки, потому что иногда я невольно вздрагивал от прикосновения влажного языка к пальцам. Открывал глаза и смотрел на свою ладонь, сам себе задавая вопрос, какой же тварью я стал, если был способен на подобное.
Сзади раздались тяжелые шаги, и я открыл глаза, чтобы тут же невольно зажмуриться от порыва ветра, взметнувшего вверх и ударившего в лицо окровавленным песком.
Повернул голову, позволяя одному из карателей подойти достаточно близко.
— Морт, — молчание, сопровождавшееся непременным почтительным кивком головы, — поступило сообщение о смерти троих нейтралов.
Отвернулся от него, глядя на медленно появлявшиеся лучи солнца. Странно, но в этом городе они были каким-то серыми, безликими, не отличавшимися от пыли, осевшей на стенах зданий. Сейчас, правда, даже эта пыль была окрашена в черный цвет. Цвет крови убитых вампиров.
— Значит, они были достойны ее. Раз позволили уничтожить себя низшей расе.
— Они использовали голубой хрусталь.
Я стиснул челюсти, стараясь усмирить злость, взрывной волной ударившую в груди.
Мысленно, абстрагировавшись от ожидавшего команды подчиненного, безрезультатно прочесывать энергетику каждого существа, прятавшегося далеко внизу, в обломках домов.
"Сэм, не смейте трогать хрусталь. Выкинь его к чертям собачьим. И всем, кто тебе дорог, скажи сделать то же самое. С хрусталем у вас нет дороги обратно".
Ни нейтралы, ни Высшие не закроют глаза на использование этого оружия. Прямая дорога на плаху без права на помилование. Как тому, кто обеспечил им сопротивление, так и тем, кто использовал его против нас. Убийство нейтрала само по себе приравнивалось к нарушению всех десяти библейских заповедей сразу, а с применением голубого хрусталя означало четко выраженное желание безумцев гореть в самом огромном котле Ада бесконечно.
Читать бесплатно другие книги:
