Любовь за гранью 12. Возрождение Зверя Соболева Ульяна
В ответ снова звенящая до боли в ушах тишина.
Бросил взгляд на раскинувшиеся руины. Где ты, Сэм? Под которой из них? В которую мне запретить входить своим людям, чтобы не позволить тебя поймать?
— Найти и изъять. Бармс, Рэйвен, Серпен берут на себя западный выход из города. Корал, Магнум, Волес закрывают с востока. Матис, Кин, Борхес — юг. Малкольм, Виктор, Блэд — на север. Проникшим в город — рассредоточиться на улицах. Приоритетная задача — найти членов королевской семьи. Мне нужны живыми все с фамилиями Вороновы, Вольские, Черногоров… Мокану. Допрос с каждым из них проводить буду лично. Всю информацию о них передавать только мне.
Молчание, и я представляю, как он снова покорно склоняет голову и вскидывает ее, готовый продолжать отчет.
— По Марианне Мокану. У нас информатор, утверждающий, что знает о ее местонахождении.
Услышал ее имя, и сердце пустилось вскачь. В дикую пляску, ударяясь до боли о ребра.
— Привести ко мне. Немедленно.
Теперь, когда ему не нужно было предупреждать меня о своем уходе звуком шагов, Лизард просто испарился за моей спиной, а я дождался, когда сзади воцарится абсолютная тишина, и, закрыв глаза, перенесся в своеобразный кабинет, устроенный в подвале этого же здания. Все же сообразительность этого карателя была одним из тех качеств, из-за которых я приблизил к себе его.
Да, я лично объявил награду тому, кто приведет мне Марианну Мокану или же откроет любую информацию о ее местонахождении. Объявил тогда, когда еще не был уверен в том, что она осталась жива. Когда еще понятия не имел, где и с кем она может находиться. Когда трясло только от мысли, что больше никогда не увижу больше… не услышу. И, да, это было адски рискованно, учитывая, что ее могли передать не мне, а, например, Курду, все те, кого, по-видимому, расстроило возвращение Морта в ряды нейтралов. Но тогда я хватался за любую нить, за любую, даже самую мельчайшую возможность найти ее, доказать себе, что моя девочка не покинула меня. За любой шанс не дать вырваться наружу тому монстру, который до костей обгладывал изнутри. Который ломился сквозь них, вырываясь наружу, чтобы разнести на хрен все вокруг, чтобы утянуть к самому дну черного потока ненависти к себе самому и ко всем, кто не умер вместо нее.
За то, что уберечь не смог. За то, что рядом с ней был кто-то другой. А я… я был по эту сторону. Был тем, кто сломал плотину, чтобы залить кровью собственный клан. Вот только мое присутствие или отсутствие в этой войне уже ничего не меняло. Решение о ликвидации действующей власти теми, кто так долго созерцал на беспредел, творившийся внизу, не могло быть вынесено спонтанно. Понимал ли это мой брат, который, наверняка, сейчас строил планы моей смерти? Понимала ли Фэй, каким-то "чудом" сумевшая проникнуть в окруженный со всех сторон Асфентус целой и невредимой? Какие ритуалы сейчас она изучала для устранения Вершителя, названного главным врагом королевской семьи? Или Рино? Кого из своей широкой сети беспризорных детей он отправил на верную смерть только для того, чтобы выведать ключевые позиции, на которых находились мои солдаты? Не удивился ли он тому, что так легко смог проскочить вместе с Фэй там, где остальные бессмертные непременно складывали головы?
Я думал, что мне будет наплевать на их мнение о себе. Я думал, что смогу с легкостью перешагнуть через эту ненависть и презрение, которые они испытывали сейчас ко мне.
Я ошибался. Это оказалось сложнее, чем я думал. Теперь, когда меня связывали с ними общие… МОИ воспоминания. Особенно с некоторыми из них. Зов крови? Хрен его знает. Но мне не хотелось видеть голову Влада или его… наших родных в руках хохочущего Курда. И это значило, что черта с два он их получит.
Да, мы считывали воспоминания тех, кого ловили. Не мелких сошек, трусливо пытавшихся спастись бегством из Асфентуса, когда в него вошли нейтралы. А тех, кто мог иметь доступ в убежище Рино. Видит Бог, Смерть умел прятаться, и карателям до сих пор не удалось отыскать местонахождение его и Воронова с семьей.
За дверью послышались шаги и тихое бессвязное бормотание, и уже через мгновение раздался стук.
— Входи.
Разворачиваясь спиной и убирая со стола нарисованные со слов пленных карты с отмеченными убежищами вампиров.
Поморщился от чувства дикого страха, ворвавшегося порывом ветра в комнату. Дикий страх и вонь немытого тела, смешанная с запахом смерти. Вампир явно подыхал от голода. Повернулся лицом к информатору, едва стоявшему на ногах. Он еле заметно покачивался, появилось ощущение, что, если не придержать его за локоть, он рухнет прямо на пол. Но Лизард, невозмутимо возвышавшийся за его спиной, даже не думал притрагиваться к вампиру. Дождался, когда я взмахнул рукой, позволяя заговорить и произнес:
— Миру Протеску. Клан Гиены. Сто пятьдесят четыре года. Профессия — водитель. Служит в доме Рино Мокану.
Вампир нервно оглядывался по сторонам, удивленно рассматривая помещение, в которое его привели. Не знаю, что он ожидал увидеть. Возможно, нечто, типа кабинета с роскошным интерьером, тяжелыми портьерами, столом из дорого красного дерева, если таковые вообще в Асфентусе имелись. Но явно не местами обшарпанные стены подвала без окон и с протекающими в нескольких местах трубами. Впрочем, эта черта свойственна тем, кто стоит у самого подножия горы — думать о том, что сила тех, кто оседлал вершину этой горы в виде, который открывается им сверху, забывая о том, что их сила в оставленных позади километрах. Настоящая мощь не в том, чтобы смотреть с высоты своего положения на россыпь мелких точек, мечущихся в нерешительности далеко внизу, а в том, чтобы видеть дорогу, которую проделал ты сам. Вот от чего захватывает дух, вот ради чего хочется подняться еще выше. Оставляя позади не жалкие точки, а самого себя секунду, минуту, день назад.
Но этот мужчина мог видеть только то, что желал показать ему я. Дрожащий от суеверного страха и, наверняка, уже наслышанный о тех зверствах, который совершали мои ребята на пути в Асфентус и непосредственно здесь, он шарил глазами по всему помещению, не решаясь посмотреть на мое лицо.
Кивком головы отпустил Лизарда и, присев на свой стул, откинулся назад, глядя на несчастного.
— Говори.
— Гос… господин, — все так же не глядя, уставившись себе на ноги, на носки изношенных ботинок, — обещали награду з-за информацию о М-Мари…
— Обещал. Говори.
— Я з-знаю, г-где гос-спожа находится.
Подался вперед, внимательно всматриваясь в его лицо и пытаясь все же поймать взгляд. Прищурился, вдыхая в себя его запах и пытаясь отделить вонь, исходившую от его тела, от запахов его эмоций. Не лжет. Знает. Что ж, ему повезло, по крайней мере, он, в отличие от своих предшественников, выйдет отсюда живым, а не отправится на корм носферату.
Да, водитель Рино был далеко не первым безумцем, решившим, что, предавая мою жену, мог рассчитывать на мою же благосклонность. Все же короля Европейского клана и Князя Черных Львов знал практически каждый представитель расы, как и членов его семьи.
Их было четверо — тех, кто наивно полагали, что смогут получить кровь, гарантию безопасности от нейтралов или же деньги в обмен на нужную мне информацию. Впрочем, одно они получали точно — защиту от преследований нейтралов. Вечную. Так как мы перестаем интересоваться мертвецами. Впрочем, все их сведения тщательно проверялись, и к огромному сожалению этих придурков Марианна к тому времени уже успевала покинуть место, которое они указывали.
Да, Асфентус был огромной территорией со множеством разрушенных зданий, но подземная часть этого проклятого места впечатляла еще больше. Сотни узких ходов, прорытых века назад вампирами, спасавшимися от солнечных лучей, сотни похожих на огромные кроличьи норы помещений, с покрытыми глиной стенами.
И единственное, что спасало шкуры всех тех, кто сейчас прятался от нас в них, это моя неуверенность в том, что при взрыве этого гребаного подземного царства не пострадают моя жена и дети. Хотя за одного, по крайней мере, я мог быть спокоен. Самый старший и самый упрямый из них упорно старался пострадать где-то на поверхности земли, чтоб ему.
Что я делал с теми, кто давал нам неверные данные? На одних срывался, вскрывая грудные клетки когтями и заставляя их смотреть, как я вытаскиваю один за другим внутренние органы и скармливаю находящимся в клетке Носферату, которых привезли сюда по приказу Курда. Других бросал к этим монстрам живьем и слушал их истошные вопли, зная, что их слышат также и пленные, находившиеся в смежных помещениях. Третьих отдавал на потеху своим карателям и заставлял остальных пленных смотреть, как их пускали по кругу десятки обозленных из-за гребаного целибата мужиков.
— Я жду.
— Она… она просила не называть место…
— СТОП.
Вскочил со своего места, почувствовав, как сердце снова оголтело забилось где-то в горле.
— Хочешь сказать, — обходя стол, давая себе несколько секунд времени на то, чтобы обдумать тот вариант событий, который исходил из его слов, — это она тебя прислала ко мне?
Остановился напротив Гиены, склонив головы набок и сканируя его ауру, ощущая, как она извивается, как вибрирует, меняя цвет. Из бледно-зеленого, оттенка страха и неуверенности, темнеет, погружаясь в цвет болотной тины с чернеющими от ужаса и подрагивающими краями. Он стиснул обтянутые кожей искривленные пальцы и опустил голову в пол. Вашу мать, сколько времени не ел этот доходяга? И если он стоит передо мной подобным скелетом, то в каком состоянии находятся все остальные? Марианна и мои дети? Навряд ли Смерть бы стал морить своих подчиненных голодом.
Подошел к небольшой холодильной камере, стоявшей в дальнем углу.
— Я не слышу ответа.
Тяжелый вздох, потому что я открыл дверцу, и он почуял запах крови.
— Д-д-да, Господин. Госпожа Марианна просила меня, — громко сглотнул, когда я подошел к нему с пакетом в руках, — просила сказать, — перевел взгляд на мое лицо и запнулся, тут же снова уставившись в пол, — сказать, что хотела бы встретиться с вами.
Сел на край стола, положив пакет с кровью рядом, и сложил руки на груди, продолжая изучать энергетику говорившего. Он снова не лгал. Марианна, действительно, просила его об этом. Впрочем, откуда водителю знать, с какими целями моя жена могла назначить мне встречу? Зная, что при желании я могу прочесть гонца, она просто поручила ему передать мне информацию.
Я молчал, продолжая смотреть на вампира и думая, почему сомневаюсь в ней. Почему допускаю мысль, что это могла быть ловушка. Что она могла заманить меня в западню, устроенную своим отцом, чтобы… Но для чего? Ведь она ответила мне. Да, черт возьми. Моя девочка не просто ответила. Она продолжала звать меня, и я знал об этом, слышал ведь. Кусал костяшки пальцев, крошил кулаками стены Асфентуса, но слышал, упорно блокируя собственное сознание.
На мгновение закралась мысль, что тот Ник мог доверять ей настолько безоговорочно. Тот Ник… которого она любила и за которым спускалась даже в Ад. Тот, который за нее убивал и умирал. И она знала об этом. И верила. И тут же накатывала злость на самого себя за эти подозрения. Нет другого Ника. Мы вместе с ней похоронили его. Есть только один. И этому одному она клялась заново в любви. Ночь напролет. Клялась и доказывала эту любовь. Мне. Мне, вашу мать.
— Продолжай.
— Госпожа просила передать вот это.
Залез дрожащей рукой к себе за пазуху и достал сложенный листок бумаги. Медленно протянул его мне, и я кинул ему пакет, забирая из трясущихся пальцев записку. Прочитал текст и услышал странное шипение, медленно переходившее в нарастающий гул. Вскинул голову, но вампир передо мной лишь жадно впился клыками в пакет и, захлебываясь, глотал жидкость, отойдя к самой двери и скосив глаза в мою сторону. Доли секунд на то, чтобы понять, что гул шел изнутри. Оттуда, где в венах зашипела кровь, мгновенно вскипая, ошпаривая огненными брызгами мясо.
"Это наша пропасть. Я держу. Впилась в самое сердце. Не отпускаю. Теперь твой черед, Ник"
Ответ на просьбу, которую не мог слышать никто, кроме нее. Отчаяние в ответ на мое отчаяние. И я закрываю глаза, позволяя себе глубоко вздохнуть. Вздохнуть ее запах, все еще хранившийся на крохотном клочке бумаги. Испытывая раздражение, желание свернуть шею Протеску за то, что посмел испачкать ее аромат вонью своего грязного тела. Но нельзя. Нельзя. Он должен передать ей кое-что от меня.
Вторым предложением Марианна указала место встречи. К западу отсюда, довольно далековато от того места, где, как я думал, они скрывались. К демону. Внутри все скрутилось в тугую пружину ожидания, какого-то дрожащего на самом острие лезвия предвкушения. Увидеть ее. Прикоснуться. По-настоящему. ПО-НАСТОЯЩЕМУ, блядь. Вжимать ее до боли в себя и ощущать, как ведет. Безнадежно ведет от этой близости к ней.
Тем временем вампир закинул руки назад и развязал… развязал цепочку с кулоном в виде сердца. С тем самым, который я дарил Марианне.
— Госпожа просила передать вам это. Сказала, что на этот раз вы лично должны надеть на нее.
Думитру Курд в это же самое время так же смотрел на записку, которую ему принесли всего несколько минут назад. Короткую. Всего несколько слов. Несколько слов, от которых его едва не перекосило. Тот самый информатор из окружения Воронова, казавшийся королю и его приближенным настолько верным, что те практически впустили его в свою семью… а на самом деле все эти годы ожидавший контрольного "фас" от Главы Нейтралов.
Записка, в которой говорилось о том, что эта шлюшка Мокану по-прежнему была жива. Дрянь, из-за которой некогда спокойная и размеренная жизнь Думитру практически полетела под откос. А Курд ценил покой, он ценил баланс. Если бы Думитру верил в Бога, то его бога бы звали Равновесие. И только во имя этого Господа он готов был убивать и ему же приносить самые изысканные жертвы.
Бывшая жена Морта, да, Курд про себя и при самом Морте так ее и называл, делая акцент на том, что она, так же, как и его отпрыски, остались в его прошлой, донейтральской, жизни. Так вот, эта тварь не просто выжила после взрыва, но еще и осмелилась выйти на связь со своим муженьком, который, подобно влюбленному идиоту, наверняка, не упустит возможности увидеть свою сучку. Сучку, которую он оплакивал с абсолютно сухими глазами. Но та ненависть, которой в этот момент горел его взгляд, обращенный на Главу, стоила самых горьких слез, которые Думитру видел. А за свою долгую жизнь он их повидал немало, причем причиной большей их части сам и стал.
Курд раздраженно схватил со стола бумагу, равнодушно глядя на аккуратно выведенные буквы, ощущая, как внутри разрастается раздражение… и снова появляются скребущие когти страха. Он уничтожит эту тварь и всю ее семью. Нет… Он заставит сделать это Морта. Так будет гораздо интереснее. Это сломает заносчивого ублюдка. Не Курд. Его сломает ее предательство.
Курд тихо засмеялся и скомкал в руках листочек. Мокану не простит предательства. Ни себе нынешнему. Ни себе прошлому.
Скомканная записка полетела в урну, с глухим звуком ударившись о дно. Приговор Мокану вынесен. Осталось поручить Морту привести его в исполнение.
Меня несло. Меня шатало так, что, приходилось стискивать ладони в кулаки, чтобы не пытаться хвататься за воздух. Меня разрывало на части. На долбаные неровные части, каждая из которых отчаянно пульсировала в какой-то бешеной радости.
Я чувствовал, как вертится с дикой скоростью где-то внутри та самая металлическая пружина, как с каждым новым витком все сильнее бьется о грудную клетку, невольно прикладывал руку к груди, стараясь успокоить бешеные вращения.
Я еще не видел ее, но уже чувствовал. Ощущал ее присутствие в нескольких десятках метров от себя и, сходил с ума от желания найти ее хотя бы взглядом. Даже после того, как услышал ее голос в своей голове. Даже после того, как разговаривал с ее же посланцем, как читал записку, написанную ее рукой… я должен был видеть ее, чтобы все же не свихнуться окончательно.
Пробирался медленно к небольшому деревянному домику, отбрасывая назад ветви деревьев, нагло цеплявшиеся за ткань пальто, царапавшие подбородок и виски. Поднимался к этой лачуге и думал о том, как туда добралась она.
А потом… потом я просто перестал думать. Я просто перестал существовать. Потому что дверь домика оказалась так близко. Потому что она распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. Потому что на пороге стояла она. Марианна. Такая красивая. Такая живая. Такая… моя.
И я исчез. Исчез полностью во влажном сиреневом взгляде, наполненном такой болью, что я едва не задохнулся.
ГЛАВА 9
Одна, две… пять… десять, тридцать три…
Смотреть на нее и невольно отсчитывать секунды молчания, стелившегося между нами, подобно туману, медленно опускавшемуся с крон деревьев на влажную землю. Оно путается в ее волосах, развевающихся от пронизывающего до костей ветра, цепляется колючими ветками за лицо, царапая скулы, подбородок, вызывая желание смахнуть его ладонью.
Пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три…
Мгновения безмолвия. Мгновения, отданные на откуп жадным прикосновениям взглядов. Тяжело выдыхая, смотреть на ее длинные черные ресницы, слегка подрагивающие, не скрывающие сиреневого влажного блеска широко раскрытых глаз. Алчно лаская собственными приоткрытые губы и ямочку между ключиц.
Один… восемь… двенадцать…
Новая минута. Новый отсчет перед тем, как протянуть руку и медленно коснуться костяшками пальцев бледной щеки. И тут же вздрогнуть, когда это прикосновение взорвалось на коже тысячами фейерверков.
Тридцать четыре… Тридцать пять… сорок…
Сдаться… Сдаться окончательно, рывком притянув ее к себе и зарывшись пятерней в водопад волос, потерявшись в аромате ее кожи. Глубокими вдохами впитывать его в себя, прижимая сильнее к груди, слыша, как понеслось вскачь ее сердце. В унисон с моим. Словно одно у нас обоих.
Не отстраняясь, выдохнуть в волосы всего один вопрос:
— Зачем?
Мне хотелось его убить. Мне хотелось впиться в его черную рубашку и кричать, просто орать и смотреть ему в глаза. Кричать без слов. Кричать так, как кричит кто-то, когда ему ампутируют конечности… потому что я пришла сюда ампутировать его из моего сердца… и себя. Когда Ник поймет, зачем я это сделала, он меня уничтожит. И мне нужно, чтобы он это понял намного позже. А значит, что я не стану кричать, я не стану убивать его словами, я не стану бить его, как мне хотелось бы, и резать лезвиями обвинений. Потому что сейчас я ненавидела его так сильно, как не ненавидела за всю нашу совместную жизнь. В это самое мгновение, когда поняла, как безумно соскучилась по нему, как не представляю своей жизни без него, как мне отчаянно больно осознавать, что все у нас какими-то урывками. Жизнь урывками, счастье урывками, любовь… осколками. И один острее другого. Режут, рвут, вспарывают, и никогда не спокойно, никогда нет того самого глубоко счастья, которым живут другие. За это я Ника ненавидела сейчас — за то, что не могу быть с ним счастлива. И я больше не хочу знать, что это обстоятельства, что это чертова судьба. Это он такой.
Видела этот блеск безумия в его глазах и саму трясти начинало. Этот взгляд дикий и голодный. Он полыхал красными вспышками посреди ярко-синей нежности, и Ник не играл сейчас. Я видела, что не играл.
Но ведь это ничего не меняло. Он по-прежнему вершитель — убийца моих собратьев, он по-прежнему проклятый нейтрал, который назначил награду за мою голову, и он по-прежнему безумно мною любим.
Есть вещи, которые невозможно простить. И я не могла ему простить его выбор. Потому что он его сделал. Потому что ни меня, ни наших детей там в приоритете не было. И я вынуждена играть. ЕМУ. Играть влюбленную и готовую на все женщину, чтобы спасти НАШЕГО сына. От него же. Я не знаю, как мы до этого докатились… да и знание тоже ничего не изменило бы.
И в тоже время где-то глубоко внутри сковырнуло тоской и отчаянным чувством наслаждения вдыхать его запах. Чувствовать его руки на себе, слышать голос, слышать, как колотится его сердце, как ускоряются удары о ребра под моей щекой. Вскинула руки и обняла в ответ, отстраняясь, глядя прямо в глаза.
— Потому что невыносимо хотела тебя увидеть. Потому что истосковалась по тебе, — сама нашла его губы. подавляя протест, рвущийся изнутри, — потому что каждая секунда без тебя превратилась в пытку.
Лжет. Знаю, что лжет. И она понимает, что я знаю это. Не просто увидеть. Упрекнуть. Задать вопросы, которые в глазах ее видел. Вопросы, которые сам бы на ее месте задавал. От которых бы выворачивало наизнанку меня самого на ее месте. Услышать ответы, которые бы заставили поверить, заставили бы исчезнуть всполохи злости, вспыхивающие на дне взгляда, когда вскинула голову и посмотрела мне в лицо. Хочет скрыть их, но за это время я научился читать ее чувства лучше своих. Но сейчас это все не имело значения. Не тогда, когда вжимал ее в себя, когда подрагивала каждая клетка тела от бешеного удовольствия ощущать ее настолько близко. После того, как едва не потерял… едва не обезумел от мысли, что никогда больше, малыш…
— Я чувствую твой запах среди сотен запахов, витающих в этом лесу. Я слышу твое дыхание там, где сама природа перестала дышать, склонив голову перед отрядом моих убийц. Твое присутствие… я ощущаю его кожей… даже если меня лишат зрения, обоняния и слуха, достаточно одного сантиметра моей кожи, чтобы ощутить тебя рядом… или сдохнуть окончательно, почувствовав вместо тебя пустоту, Марианна, — большим пальцем по ее подбородку, по полным приоткрытым губам, — я чувствую, когда ты лжешь мне, малыш. Я чувствую это. Сейчас.
Я смотрю в его глаза и чувствую, как погружаюсь в эту бездну. Нет, не добровольно. Он меня в нее тянет, насильно. И вся моя уверенность разбивается на осколки на дне его глаз. Я знала его разным… знала, когда он лжет и когда играет со мной. И я не могла понять почему не чувствую сейчас игры… лжи, лицемерия. Почему меня начинает трясти вместе с ним и хочется с диким воплем сдавить его в объятиях. Я просто хочу, чтобы все исчезло. Хочу жить. Носить нашего ребенка рядом с ним, смотреть по утрам в его глаза, чувствовать его руку в своей каждый день, спать у него на груди, слышать каждый день его голос. Божееее. Я хочу так мало… так обыденно и банально мало, я хочу то, что есть даже у самых невзрачных смертных женщин, и даже это оказывается невозможно с ним.
И мне так страшно. Я боюсь, что проговорюсь… Боже. Неужели я больше ему не доверяю? Наверное, это самое страшное, что могло произойти с нами, Ник.
— Лгу… я тебе лгу. Мне хочется орать от боли. Мне хочется ударить тебя. Мне хочется понять почему? И я боюсь, что у меня больше не будет этого шанса увидеть тебя вот так. Что ты наделал, Ник? — простонала ему в губы, — В какое адское пекло ты влез на этот раз?
— Почему в этот раз?
Продолжая ласкать пальцами ее лицо, понимая, что это какая-то странная одержимость — нездоровое желание до боли в руках трогать ее кожу, не потерять ни секунды из отведенных нам наедине в этом домике.
— Почему в этот, маленькая? Я стал нейтралом почти шесть лет назад. И еще не придумано ни одного способа переродиться в себя обратно.
Поцелуем в горячие губы, чувствуя, как ведет от ее вкуса, и, оторвавшись, прошептать, приникнув к ее лбу своим и продолжая лихорадочно гладить идеальные скулы.
— Нейтралы либо несут свою службу вечно, либо их уничтожают. Вы вытребовали наши жизни у Курда, — нервно рассмеялся, прижав ее голову к себе и проводя ладонью по мягким локонам волос, — а он обманул вас. Потому что моя принадлежит не ему. Не ему и распоряжаться ей.
Отстранить ее от себя, вглядываясь в потемневшие от отчаяния зрачки, ощущая, как дрожит в моих руках:
— Я не могу отказаться. Не могу позволить уничтожить себя. Тогда я не смогу защитить вас, малыш. Понимаешь?
— Ты вспомнил? — впиться ногтями ему в плечи, — Ты вспомнил, что с нами было в этом проклятом лесу? Ты вспомнил, как мы там умирали?
И я сорвалась. Я уже не могла остановиться. Он сорвал меня. Он выбил почву из-под ног этой искренностью. Неожиданной. Такой уродливо отвратительной искренностью… потому что я ждала ложь. Потому что я успела в нем усомниться, и сейчас меня начало лихорадить от понимания, что я не знаю кому мне верить… не знаю.
Покачал отрицательно головой, зная, что в следующую секунду эта надежда, появившаяся на дне ее глаз, разобьется вдребезги о разочарование.
— Я не вспомнил… но я знаю, что тогда произошло. И какой ценой нас выносили оттуда. И я не хочу этого дежавю для тебя, понимаешь? У меня есть план, Марианна. Но мне нужно время. Время и ваше доверие. Твое и их. Их всех. И нашего сына.
Кивок в сторону двери.
— Этот упрямец здесь. Недалеко. Но я не могу найти его. И я… — замолчал. Не смог сказать, что боюсь. До жути боюсь, что его обнаружит кто-то другой. Не я. Ее и без этого колотит так, что у меня руки, сжимающие ее, дрожат вместе с ней.
— Я в любом случае не позволю никому навредить Сэму. Но я не хочу, чтобы его выходка стоила жизни кому-то из вас.
Он заговорил о Сэми, и что-то дернулось под ребрами. Стало адски больно. Невыносимо больно… Я открыла было рот, чтобы сказать, где он и… и не сказала. Потому что перед глазами возникла та самая видеокамера, на которой он с карателями пришел проверить, все ли мертвы после взрыва, и я помнила эти красные глаза, горящие, несущие смерть всему живому. Может быть, я сейчас ошибаюсь… может быть, я сама себя возненавижу за это потом. Но мой выбор сделан, и рисковать жизнью сына я не стану. И в этот самый момент я уже точно поняла, что не верю ему. Этому Нику я не верю. И я очень надеюсь, я молю Бога или Дьявола, чтобы он вернул мне веру в него.
Я обхватила его лицо руками, заставляя смотреть мне в глаза.
— Да. У меня дежавю. Проклятое дежавю. Я столько раз тебя теряла. Я столько раз оплакивала нас с тобой. Мне страшно. Я не знаю, во что верить. Я заблудилась, Ник. Я словно в темноте и я не чувствую тебя.
Еще одним поцелуем впиваться в ее губы, не сдерживая жадного стона. Никаких игр, никакой проверки контроля. Слишком изголодался по ней. Раскрытый настолько, что, кажется, чувствую ее не кожей, а сердцем.
И желать. Адски желать, чтобы она поняла это, чтобы почувствовала ритм моего сердцебиения кончиками пальцев.
Спускаться поцелуями к ее шее, зарываясь лицом в шелковые локоны прижимая ее к себе… и замереть. Остолбенеть, ощутив нечто… ощутив нечто, похожее на…
Когда Марианна замерла одновременно со мной, и ее глаза широко распахнулись, мягко отстранил ее от себя, одновременно до боли стискивая ладони на ее запястьях.
— Что это?
Не отрывая взгляда от ее лица. Потому что я ошибся. Потому что я, блядь, настолько явно ощутил этот толчок, что не мог ошибиться.
Тяжело дыша смотреть ему в глаза и видеть это непонимание. Эту беспомощность. Чисто мужская растерянность перед чем-то, для них непостижимым.
Я вспомнила, как он первый раз почувствовал Сэми. Как я боялась его реакции, как ждала ее и как плакала, когда увидела его взгляд… Он был так похож на этот сейчас… и прикосновения к рукам. Мягкие. Горячие.
Я не ответила, притянула его руки и прижала ладонями к своему животу, продолжая смотреть в глаза и чувствуя, как все вдруг исчезает… отходит на второй план, теряет свою значимость. И я знаю, что ОНА его чувствует. Иначе и быть не могло.
Я ощущаю лишь толчки и легкие движения изнутри, а Ник ощутит ее ауру.
Наш ребенок бьется ему в ладони, а у меня дух захватывает и слезы застилают глаза.
"А ведь ты мог узнать о ней совсем иначе… а мог и не узнать никогда… "
Минуты ожидания и страха. Самого примитивного женского страха узнать реакцию своего мужчины.
И не важно, что потом у нас с ним больше не будет ни единого шанса и ни единой вот такой минуты.
Один… два… пять… десять
То же самое молчание. Только теперь оно не впивается колючими шипами в кожу. Оно мягко пульсирует теплом под моими ладонями. Оно отдается в ушах МОИМ сердцебиением. Это молчание… Оно отражается в глазах неуверенностью, напряженным ожиданием. Таким неправильным. Таким чужим. Контрастом с той теплотой, что разливается в руках от ее живота. Медленно большими пальцами проводить по нему, чувствуя, как застряли слова в горле. Встали комом, ни протолкнуть, ни вытолкнуть.
Глубокими вздохами. Тихими. Осторожными. Стараясь не спугнуть это тепло. То, которое под кожу. Нагло. Так нагло рвется в меня. То, которое бьется отчаянно. Колотится сердце с такой бешеной силой, что, кажется, сейчас разорвется. Не ее. Не мое. Наше. Наше? Сильнее прижать ладони, опускаясь на колени, желая услышать что-то большее. И ощутить, как собственное сердце оборвалось. Когда ухо к ее животу прижал. Округлившемуся. Как сразу не заметил? Сорвалось в пропасть и скачет теперь по самому дну. Вскачь. Вслед за ее. Вслед за нашим.
Музыка. Такая оглушительная в этой мертвой тишине леса. Мелодия жизни. Вскинул голову, глядя на Марианну. Вот так выглядит чудо? Хочется спросить. Нужно спросить. А я не могу. Ничего не могу. Только чувствую, как растягиваются губы в улыбку.
"Слышу тебя. Слышу. Дьявол… я тебя слышу"
Оно откликается. Бьет ножкой прямо в центр моей ладони. А у меня от этого толчка горло перехватывает, и в груди так непривычно больно становится.
"Я с тобой. Я рядом"
Оно успокаивается. Оно довольно. Маленькое сердце под моими пальцами успокаивается. Тепло больше не обжигает, оно пульсирующим шаром вертится в руках, согревая.
А мне его стиснуть в ладони хочется, чтобы удержать, не дать потухнуть. Чтобы продолжать сердцебиение слышать. Вот как звучит чудо.
Губами по ткани платья, лаская это тепло. Вбирая его в себя губами. Нежно-голубая энергия. Зарождающаяся жизнь. Она пульсирует совсем рядом со мной, и я зажмуриваюсь, чтобы увидеть, как переливается голубой разными оттенками, окрашивая воздух вокруг нас, рассеивая тот мрак, в котором тонула комната.
Чувствуя, как Марианна зарылась ладонями в мои волосы. Молча.
Снова в ее глаза, ощущая, как печет в горле. Я не знаю, что сказать. Я впервые не знаю, что сказать. Будто забыл слова. Буквы.
Притянуть ее к себе на пол, опуская перед собой. Носом по скулам, по шее, впиваясь пальцами в затылок.
— Но как… Дьявол, Марианна, как?
Сцеловывая остатки напряжения с ее кожи, продолжая лихорадочно касаться водопада волос.
Мне вспомнилось, как при страшной засухе, когда все живое сгорает от палящих лучей солнца, самые жуткие звери у водопоя забывают о том, что они хищники, и не трогаю добычу.
Так и я сейчас… я была той самой добычей, которая неотрывно смотрела, как жуткий зверь жадными глотками выпивает нашу бесконечность. Для него это стало шоком… Я никогда не видела Ника таким. Он растерялся. Растерялся до такой степени, что у него дрожал подбородок и ладони вздрагивали каждый раз, когда наша дочь пинала нас обоих. Я бы могла в этот момент простить ему все… вот за это выражение лица, за этот сумасшедший блеск в синих глазах, за этот трепет и трогательную нежность в каждом прикосновении. Наверное, так реагируют на чудо, когда видят его собственными глазами. Опустился на колени, и я невольно зарылась пальцами в его волосы, пока он слушал нашу девочку, пока говорил с ней. Я знаю, что говорил… я ощущала это по ее толчкам.
Могла бы простить… если бы не трое других детей, которых он обрек на погибель. Если бы не Сэми застрявший в ловушке. Если бы не предательство Ника, променявшего нас на другие блага… хотя именно в этот момент я готова ему снова поверить. Так лгать невозможно.
Потянул меня к себе вниз, и я покорно опустилась на пол, чувствуя, как трется об мое лицо, щека к щеке, вниз, по шее, как впивается пальцами в мой затылок.
Он дрожит… И я дрожу. Потому что мне невыносимо больно понимать, насколько это скоротечно.
Обхватила его лицо ладонями, чтобы видеть этот восторг. Считывать его голодным взглядом и на какие-то минуты опять ощущать себя счастливой.
— А как обычно получаются дети, Николас Мокану?
Провела языком по губам и одновременно большим пальцем по его чувственной нижней губе. С ума сойти, но даже сейчас, даже в этой невыносимой и ужасной ситуации каждое прикосновение к нему обжигало пальцы.
Не сдержался. Улыбнулся в ее губы. Улыбнулся, чувствуя, как в груди то самое тепло разливается. От него. Или от нее. От ребенка. От моего ребенка. Это тепло все выше. К самому сердцу. Согревая до костей. Заставляя улыбаться все шире. Вырывается из груди смехом. Тихо. А потом все громче и громче. Оно управляет мной, наполнив ощущением триумфа. Ощущением самого настоящего счастья. Дерзкого. Невероятного посреди всей той черноты, которая вьется вокруг нас клубами черного дыма. А оно рассеивает его. Я вижу, как черный цвет бледнеет, истончается, как вспыхивает светло-голубыми шарами.
Увидеть кончик языка на губах и резко выдохнуть, ощущая, как это движение отдалось в низу живота резким возбуждением. Прихватить зубами ее палец, сдерживая рычание, рвущееся из горла. Тыльной стороной ладони по щекам, утыкаясь носом в ее шею и пытаясь глубоко вдохнуть, сдерживая себя. Пытаясь это сделать.
Чеееерт… как же сложно, когда она настолько рядом. Когда задыхаешься от аромата ее волос. Выпустив ее палец из плена своего рта, одними губами по ее шее, осторожно гладя живот.
— Как же я хочу тебя сейчас, малыш…
Выдохнув в шею и ощущая, как кружит голову от близости ее тела.
— Изголодался… Бляяядь… как же я изголодался по тебе.
Сдерживая себя. Не позволяя убрать ладони с живота. Иначе сорвусь.
Минута умопомрачения, и горечь наполняет до краев стремительно быстро. Никогда раньше мне не приходилось с ним играть. Ни разу за всю нашу совместную жизнь я не была с ним ненастоящей. А сейчас понимала, что должна… прикасается ко мне дрожащими руками, даже улыбается, а я хочу закричать и зарыдать, чтоб не смел. Не смел радоваться так откровенно, а потом так же откровенно отказаться. Но ведь это потом, верно? Не сейчас… ты ведь тоже хочешь насладиться этой встречей. Хочет… я видела и чувствовала, как он хочет и не решается, потому что мое состояние повергло его в шок.
Ник дрожит, поглаживая мой живот… а я чувствую эту дрожь и понимаю, что должна дать ему то, что он хочет… У Сэми появится реальный шанс уйти, если я задержу Ника и его карателей здесь как можно дольше.
Взяла руку Ника и медленно передвинула к себе на грудь.
Подалась вперед и сама нашла его губы, едва касаясь, прижимая его ладонь сильнее и выгибаясь навстречу.
— И я изголодалась по тебе… невыносимо изголодалась.
Душа дрожит и стонет, потому что изголодалась именно она… потому что разодрал ее в лохмотья, а она все еще трепещет рядом с ним. А тело… оно пока онемело. Впрочем, я не сомневалась, что проклятое оживет под его ласками, едва он прикоснется к нему кончиками пальцев.
Передвинулась вперед, усаживаясь к нему на колени и обхватывая ногами его бедра.
— От тебя пахнет войной и кровью, от тебя пахнет тобой, — шепча на ухо, — я мечтала от твоем запахе каждую ночь.
ГЛАВА 10
Потом я вспомню именно это свое ощущение. Потом оно станет едва ли не главным доказательством ее лжи. Ощущение наигранности. Притворства. Обмана. Им завонял каждый сантиметр деревянной лачуги, в которой я слушал ее шепот и невольно отмечал странное шипение на заднем фоне. Потом я пойму, что именно так, наверное, шипят змеи, гипнотизируя свою жертву.
Но это будет позже. Гораздо позже. А сейчас меня вело. Вело от ее голоса. От тепла ее дыхания на моей коже. От умопомрачительной близости ее лона к моей эрекции. Стиснул зубы, ощущая, как дергается от возбуждения член в штанах. Как вдирается это возбуждение под кожу, прямо в мясо, вместе с дикой эйфорией. Как тают сомнения, подло закравшиеся в сознание, когда, стянув корсаж ее платья, ощутил жар женского тела.
Склонить голову и губами провести над лифом, оставляя влажный след, вжимая ее в себя и ощущая, как голод вырывается наружу.
Сдерживать его. Не сегодня. Не сейчас. Нельзя.
Все ниже опуская ткань, пока не обхватил губами острый сосок. Прикусил его, забираясь трясущимися пальцами под подол платья, касаясь осторожно резинки чулок. Проникая под нее и стягивая вниз.
Отстраниться на мгновение, чтобы поймать напряженный взгляд Марианны и тут же впиться в ее губы жадным поцелуем, сгоняя это гребаное напряжение. Заминка в несколько секунд, прежде чем она раскрывает губы, чтобы я проник языком… и застонал.
Колотит… Демоны, как же колотит от желания опрокинуть ее на спину и, закинув стройные ноги на свои плечи, ворваться в нее рывком, заполнить собой и вдалбливаться жестко, беспощадно, заставляя кричать, стереть эту отстраненность, которая исходит от ее кожи.
А вместо этого подняться, обхватив руками ее спину, и отнести к кровати, стоящей в углу хижины. Осторожно уложить ее на постель и, не позволяя опомниться, впиться губами в изящную шею.
И медленно… адски медленно ласкать плоть под тканью трусиков, проводя пальцами по лепесткам, но не проникая.
Спускаться губами к груди, дразня языком тугую вершину, чувствуя, как катится пот по спине от напряжения, как стонут цепи, сдерживающие рвущегося и ревущего от нетерпения зверя.
Я могла сопротивляться внутренне его напору, его обычной агрессивности в сексе, его жадной голодности, когда страсть затмевает разум и похоть превращает его в животное… я ожидала именно этого. Я внутренне была к этому готова… Не к нежности. Я почти не знала с ним, что это такое. Никогда не знала до этого самого момента. А узнав, кажется, обезумела. Изо льда окунулась в кипящее масло жажды. От молчания к жалобным стонам. Каждый поцелуй медленный, тягучий, и я задрожала от самого первого. Не в губы, а над корсажем платья, когда осторожно вел кончиком языка по воспаленной коже и сжимал пальцами спину, так аккуратно, словно я сделана из хрусталя. И я не думала, что осторожность окажется эротичней его обычного адского безумия со мной.
Это было непривычно… это было дико настолько, что у меня захватило дух. Непередаваемо. Непредсказуемо.
Обхватил губами сосок, и все тело пронизало тончайшим, острым возбуждением… непохожим на то, что я когда-либо с ним испытывала. Медленно обводит языком затвердевшую вершинку, и я невольно выгибаюсь навстречу ласке. Напряжен до взрыва и в то же время сдерживает себя железным усилием воли… И я чувствую, как откликается тело, как оно оттаивает под его осторожными пальцами. Его трясет, как в лихорадке, а меня начинает опьянять вкус этого тягучего поцелуя на губах и ощущение его голода. Оно передается мне, пробиваясь сквозь броню отчуждения.
Перенес на постель, и я выгнулась навстречу ласке уже не наигранно… ошеломленная новизной осторожности ощутила покалывание на коже, словно следы от его пальцев потянули за собой искрящийся шлейф, сотканный из невыносимо болезненной нежности.
Все ниже и ниже, под подол платья, по шелку белья, заставляя судорожно выдохнуть ему в рот и закрывая в изнеможении глаза… Не выйдет… здесь играть не выйдет и сдерживаться не выйдет. Никакой фальши. Я не умею… а он не позволит. Его руки и его губы знали все тайны моего тела… мне оставалось лишь отдать то, что он так хотел взять.
Язык трепещет на возбужденном соске, и меня начинает трясти от ярости на себя и от дикого возбуждения. Я уже не могу думать ни о чем, кроме его пальцев на моей плоти и рта на моей груди.
Невольно прижать его руки и, впиваясь пальцами ему в волосы, жалобно простонать…
— Сильнее… пожалуйстаааа.
Приподнявшись к ее лицу, жадно вбирать в себя мольбу в ее голосе, чувствуя, как разливается триумф по венам, потому что теперь ее ведет так же, как и меня. Потому что теперь уже не я, а она в моей власти. И меня крошит на части от желания использовать эту свою власть по-полной… и от понимания, что должен взять ее именно так — медленно. Окунуть нас обоих в эту пытку нежностью.
Покачал головой, улыбнувшись разочарованию, вспыхнувшему в ее глазах, и опустился вниз, задирая подол платья на живот. Несколько секунд на то, чтобы выдохнуть воздух, когда увидел, как он подрагивает от возбуждения. Контраст молочной кожи и черного кружева, облегающего стройное тело. Стянув вниз белье, провести языком по обнаженной плоти, вцепившись пальцами в простыню, чтобы не застонать от ее вкуса. Мне казалось, я его помнил, но ни хрена. Ни хренааа… Он куда более насыщенный, куда более завораживающий, куда более пьянящий, чем я знал.
— Мой, — языком по влажным складкам, — личный, — смакуя ее желание, — наркотик.
Пальцами расстегивая пуговицы платья, чувствуя, как извивается, выгибаясь, в нетерпении стягивая одежду и тут же зарываясь ладонями в мои волосы, когда втянул в рот клитор.
Сжимая ладонью упругую грудь, другую опустить вниз и скользнуть пальцами между ног, зарычав, когда сжала их изнутри.
Ударами языка по тугому пульсирующему комку плоти, лаская изнутри ее лоно… только лаская, несмотря на то, как приподнимает требовательно бедра навстречу моим движениям.
Оторвавшись, приподняться к ее лицу:
— Соскучился, — первый толчок пальцами, — как же я, — второй, и поймать ее выдох губами, не успев сдержать собственного рыка, — соскучился по тебе, Марианна.
Опираясь на локти, чтобы не задеть живот, прислонившись лбом к ее лбу, все быстрее двигая пальцами внутри нее. Растирать клитор большим пальцем, ощущая, как стекают капли пота по вискам. Вжимая свои бедра в постель, сцепив зубы, чтобы не взреветь от похоти, кипящей в венах огненной лавой. Вытащив пальцы, провести по своим губам, закатывая глаза от удовольствия. Успеть поймать вздох ее разочарования и, мазнув по приоткрытому рту ее же влагой, снова проникнуть в тугую дырочку.
— Сладкая моя девочка, — ускоряя темп, ощущая, как сжимается все тело от потребности ворваться в нее по-настоящему, — такая сладкая, Марианнааааа…
Цепляя большим пальцем клитор, ожесточенно растирая его, срываясь на рваные, хаотичные движения.
Это уже и мой водопой, и от жажды сводит все тело, подбрасывает вверх, заставляя выгнуться на постели, тянуться за его рукой. Никогда я не смогу здесь вести… никогда я не смогу здесь играть. Это та территория, где я вся в его власти и он хозяин. Он и только он. Это останется неизменным всегда. И меня трясет от возбуждения только при взгляде на его бледное лицо, на эти заостренные в муке черты и бешеный блеск в глазах… И осознание, почему сдерживается, сводит с ума вместе с пониманием, чего ему это стоит. Я вижу в его зрачках, чтобы он сейчас сделал со мной, если бы не мое состояние, и от этого видения прошибает током, каменеет низ живота и пульсирует между ног. Задирает подол платья на талию и склоняется к моим распахнутым коленям.
И голос… он умел им ласкать так, как и пальцами или наглым языком. Он играл им так же, как и прикосновениями к пульсирующему в ожидании клитору. Обхватил губами, и я со стоном впилась в его волосы руками, ощутила мягкое проникновение пальца и громко, протяжно застонала, сжимая его изнутри.
Поднимается ко мне и смотрит в глаза, проникая все глубже, но так же осторожно и я горю под этим взглядом. Голодным, внимательным, сосредоточенным на каждой эмоции на моем лице. Ему нужна реакция, он ею питается, он ее считывает, сжирает, сдирает с моих приоткрытых губ, не прекращая адски медленно проникать пальцами и контрастом быстро растирать горящий, твердеющий под его ласками клитор. Почти на грани. Глаза в глаза. Так близко, что я не вижу его лицо, только голодные обезумевшие зрачки.
Остановился, заставляя всхлипнуть и потянуться за его рукой, впиться в затылок, притягивая к себе, выдыхая со свистом раскаленный воздух. Облизывает влажные пальцы, показывая мне, насколько нелепыми были мои иллюзии о холодности собственного тела, и тут же проникает обратно в сжимающуюся в ожидании плоть, заставляя вскрикнуть и жадно сжать изнутри.
И ласка голосом. Невыносимая. Словно так же гладит и дразнит пальцами и мою душу. Занимается с ней сексом, имеет ее трепетно нежно и в то же время безумно остро. Ускоряет движения пальцев снаружи, не меняя ритма изнутри, и я, замираю на секунду, медленно открывая рот, выдыхая без вдохов, чтобы, закатив глаза и запрокинув голову, закричать, содрогаясь в оргазме, сжимая коленями его руки, впиваясь руками в простыню, извиваясь в агонии наслаждения, которое свело судорогой все тело.
Крик переходит в протяжный стон и, все еще задыхаясь, тянусь к его губам, одурманенная страстью. Вырванная этим безумием из реальности. Мы вне ее сейчас… и я хочу любить его тело. Хочу, чтобы он кричал для меня так же, как я кричала для него… потому что не знаю, когда в следующий раз прикоснусь к нему и захочет ли он прикоснуться ко мне.
Руками под рубашку, дергая воротник, срывая пуговицы, сжимая ладонью его взмокшую от пота сильную грудь, вниз по ребрам, по напряженным каменным мышцам плоского живота вдоль тонкой полоски волос чуть ниже пупка, за ремень штанов и, накрывая ладонью вздыбленный член, хрипло простонать ему в губы.
— Я хочу твой вкус у меня во рту… смешай его с моим… Хочу слышать, как ты рычишь для меня, когда врываешься в мое тело.
И я снова сдаюсь. Ее тугим спазмам, сжимающим так сильно мои пальцы, что я стискиваю зубы, чтобы не заорать от наслаждения вместе с ней. Ее хриплому голосу, который проникает под кожу, впивается острыми иглами в мышцы, заставляя их пульсировать. Отголоскам эха ее крика, вспоровшего вены дичайшим триумфом.
Стянуть вниз молнию брюк и, подтянувшись вверх на руках, осторожно толкнуться головкой члена между ее ног. Бросил взгляд на раскрасневшиеся щеки, на растрепанные волосы, темным облаком раскинувшиеся на белой ткани. Ощущая, как колотит, как адски трясет в потребности взодраться в нее со всей силы. И ненавидеть самого себя за то, что слишком медленно, слишком осторожно вхожу. Запрокинуть голову назад, чтобы не сорваться, когда стенки лона сильно сжали член. Дьявольская пытка, вот только я ни хрена не знаю, для кого больше: для нее или для меня.
Склониться над ее губами, совершая первый толчок, и громко застонать вместе с ней.
— Так долго, — еще движение бедрами, и еще один стон, — как же, мать вашу, — еще один осторожный толчок, ощущая, будто разрываются сухожилия, будто внутри клокочет лава, бурлит, вспенившись яростным желанием вдалбливаться со всей дури.
И снова к ее губам, позволяя себе не сдерживаться в поцелуе. Насиловать ее губы так, как насиловал бы сейчас ее тело. Сплетая свой язык с ее. Пригибая его книзу, ударяясь зубами о ее зубы и жадно забирая ее стоны.
— Моя девочка, — ускоряясь, чувствуя, как внутри зверь рвет все цепи, — как же я, — слышу, как они падают на землю, — изголодался, — с громким лязгом, — Моя… — рвутся звенья, — моя… — еще быстрее, кусая до крови ее губы, — моя… — слыша его громкий рев сквозь эхо наших стонов.
Можно лгать друг другу словами, но невозможно лгать прикосновениями, лаской, поцелуями. Ими невозможно сфальшивить ни на секунду. Тело чувствует тело вопреки разуму. И он чувствует мое, чувствует, как я хочу его сейчас, как безумно хочу принять в себе, увидеть, как закатываются от кайфа его глаза.
Читать бесплатно другие книги:
