Штампованное счастье. Год 2180 Поль Игорь

— Ничего не трогать! — гремит мой голос.

Тени отшатываются.

— Мне нужна Лиз Гельмих.

— Тут нет имен. Только номера. Скажите номер, — робко шепчут из тьмы.

— Я не знаю номера. Только имя. Ее зовут Лиз Гельмих. Она диспетчер подземки с Весты. Она жива?

— А вы кто? Как вы сюда попали? Вы не из охраны. Вы военный? Что случилось? Ее хотят забрать? Когда появится электричество? Вы один? Это у вас оружие? — Сотни тихих вопросов пауками карабкаются по мне.

«Легионеры! Мы отдаем должное вашему мужеству…»

— Лиз! Ты здесь? Ты жива?

— Женщины у нас не здесь. Женщины не с нами. Женщин мало — они отдельно. Там. Там…

— Где именно?

— Там…

«Двадцатый отсек захвачен противником. Возникла угроза захвата противником ключевых точек объекта. Противник продвигается через отсеки два, три, семнадцать, двадцать. Продолжаю оборонительные действия…»

— Лиз, ты здесь?

— Эй, ты кто такой? Ты легионер?

Я скалю зубы, точно волк, от этого властного голоса. Меня подбрасывает и разворачивает в сторону окрика. Шестерки, давно перешедшие грань жизни, не боятся ни бога ни черта. Они разбираются в цепь, охватывают меня в темноте со всех сторон. Я вижу присутствие у многих примитивного оружия. Самодельных острых предметов.

— Я капрал Ролье Третий. Я принял командование над базой. Мне нужна Лиз Гельмих. Больше тебе знать не положено, заключенный.

— Как знать, как знать. Ты не из охраны, солдатик. И системы контроля не работают. Некому нас глушить. А я тут главный. Я староста. Мое слово в этом блоке — закон.

Он тихо смеется. Смех его змеей струится из темноты. Белые зубы выделяются на фоне черного пятна растительности вокруг рта. Шестерки оттесняют лишних. Придвигаются ближе.

Смех обрывается.

— Хороший у тебя скафандр, солдатик. И оружие что надо. С таким можно долго продержаться. Может, поделишься с нами имуществом Федерации?

— Хочешь взять его? Можешь попробовать, — резким движением я закрываю шлем.

— Пугаешь? Я помню, как вы на Весте нас стреляли. И как волокли нас из домов, тоже помню. Вы просто животные, без мозгов и жалости.

— Не больше, чем такие, как ты, — парирую я.

— Не надо, Ролье. Я здесь.

Голос Лиз бьет меня в самое сердце. Она выступает из темноты под тусклый свет аварийного указателя. В грубой рабочей робе с белым пятном номера на груди она кажется еще тоньше, чем раньше. Дурак, откуда тебе помнить, какой она была? Ты ее без скафандра и не видел ни разу. Я всматриваюсь в ее огромные глаза. Она безучастна, словно мертвая.

— Женщины тут дефицит, солдатик. Они даже на работу не ходят — мы работаем за них по графику. Добиваем до нормы. Лиз — настоящая конфетка. И она моя. Никто не смеет к ней прикоснуться.

— Знаешь, а я тебя вспомнил, староста. Ты — тот самый слизняк, что дежурил с Лиз в подземке. Ты ее тогда бросил и сбежал, а она под огнем бинтовала раненых. И ваших в том числе.

— Крошка Лиз всегда была отзывчивой, — похабно хихикает борец за идеалы. За одно это хихиканье мне хочется свернуть ему шею. — Жаль, что мне не удалось тебя там пристукнуть. Я прятался в шкафу с инструментами. Не было случая врезать тебе по башке: ты слишком быстро бегал. Как крыса. — Джон гогочет, довольный своим остроумием.

Я старательно игнорирую противника, что намеревается вывести меня из равновесия. Единственное, что ему удалось, так это вырвать меня из состояния тупой апатии.

— Я пришел за тобой, Лиз, — говорю неловко. Язык почему-то не слушается. — Думал, ты погибла. В других отсеках сплошные трупы.

— Ты не понял, солдатик. — Бородач проталкивается ближе. Он выше меня на целую голову. Смотрю ему в бороду. — Я тут решаю, кому куда идти. Нас тут шесть десятков всего на шестерых дам. Моя крошка дорого стоит. А что у тебя есть взамен?

Напряжение сгущается. Если я ударю кого-то из шестерок — на меня бросятся скопом и похоронят под истощенными вонючими телами. Я еще сумею порвать троих-четверых мускульными усилителями. И все — конец капралу Ролье.

— Зачем я тебе, Ролье? — безжизненным голосом спрашивает Лиз.

Голова ее кажется непропорционально большой из-за коротко стриженых волос. Уж это-то я запомнил. Волосы у нее раньше были длинными. Я словно наяву вижу ее сидящей на перроне, и каштановые пряди выбиваются ей на плечи.

— Иди сюда, крошка, — приказывает Джон. — И не смей открывать рот без моего разрешения.

Все так же безучастно Лиз идет к нему. Тени медленно расступаются, давая ей дорогу. Староста по-хозяйски обнимает ее за плечи. Белая волосатая лапа на хрупком плече.

— Вы говорите, в других отсеках только трупы? — робко спрашивают за спиной.

Встревоженные шепотки просыпаются, как по команде, разбуженные страхом.

— А что случилось? Почему нет освещения? Землетрясение? Метеорит? Нас спасут?

— Эй, там! Молчать! — не глядя гаркает Джон. — После разберемся.

Шепотки мгновенно стихают. Староста щурится из тьмы:

— Там, на Весте, ты был на коне. Все козыри были с тобой. А теперь роли поменялись, солдатик. Тут ты мой. Рано или поздно я выберусь отсюда. И буду смотреть, как марсиане убивают твоих дружков-животных. А сейчас твой черед. Передавай там привет своему гребаному божку от нашего третьего блока.

«Угрожающая ситуация. Оборонительные возможности исчерпаны. Противник продвигается с трех направлений. Требуется вмешательство командующего базой…»

Шевеление за спиной. Шевеление слева. И справа. Бледные пауки подбирают лапки для решающего броска. Угольки близко посаженных глаз убежденного поборника демократии с Весты отсвечивают зеленым. Голос сержанта Васнецова: «Бей в уязвимое место. Не думай о последствиях. Позволь духу войны взять верх над собой. Следуй своему инстинкту убийства…»

«Легионеры, прекратите бессмысленное сопротивление…»

Отточенным движением я срываю «Гекату» с держателя. Мое движение слитно и неразличимо простым глазом. Дух войны берет верх. Зверь распрямляет тело в яростном броске. Хлопок одиночного выстрела выхватывает из темноты бледные лица.

Рты оскалены. Руки напряжены. Тела подаются вперед в едином порыве. Бородач пытается подняться на ноги. Ему удается. Целую вечность всем кажется, что я промазал. Десятки глаз с надеждой вглядываются в бородатое лицо. Напряженно ловят сочащиеся из его рта неразборчивые слова. Но это вовсе не слова — это клокотание крови во рту. В замедленном воспроизведении староста опускается на колени, прижав руки к развороченному животу. Чудная эта штука — пониженная гравитация. Превращает в балетных танцоров даже статистов и рабочих сцены.

Судорожным движением староста подтягивает ноги к животу. Скрючивается на холодном каменном полу в позе зародыша.

— Люди, освобожденные от тотального контроля, изберут своих лидеров, — насмешливо цитирую я. С жалостью у меня проблемы.

Шестерки разом теряют ко мне интерес. Из них будто вынимают стержни. Ссутулившись, они бредут в темноту. Лиз стоит ни жива ни мертва.

— Ты как вестник неприятностей, Ролье, — говорит она, апатично рассматривая дергающееся в агонии тело. — Только явишься — и они следом. Что случится на этот раз?

— Ничего особенного, — отвечаю. — Просто взорву к чертям базу, которую вы построили.

— Всего лишь? — Она пытается улыбнуться. Губы ее не слушаются. Она прикрывает искаженное гримасой лицо ладонью с коротко стриженными ногтями.

— Эй, ты! Как тебя? Бичем! Иди сюда! Быстро снимай скафандр! — приказываю я.

Истукан выступает из темноты.

— Это же мужская модель, — пытается возразить Лиз.

— Ну и что?

— Там нет… ну… катетер там другой, — смущается она.

— Потерпишь. Главное, воздух есть. Влезай скорее. Всем лечь! Держаться!

— Эй, солдат! Ты что задумал, а? Ты…

«Легионеры, сопротивление бессмысленно…»

— Получайте, сволочи, — хищно скалюсь я. «Позволь духу войны взять верх над собой…»

— База, говорит Ролье. Отправить всех оставшихся М-40 в мое распоряжение. Привести в действие программу самоуничтожения.

— Принято. Программа самоуничтожения задействована. Взрыв через две минуты. Противник занял отсеки с пятнадцатого по двадцать второй и с первого по пятый. Точное число вражеских особей определить затрудняюсь: в захваченных отсеках не работают датчики.

— Ты вот что. Перед самым взрывом передай им привет.

— Передам, капрал Ролье.

— Прощай, база.

— Прощайте, капрал Ролье. До взрыва одна минута тридцать секунд… одна минута двадцать…

— Лиз, скорее.

— Готово, Ролье.

— Меня зовут Жослен.

— Я запомню, — сосредоточенно кивает Лиз. Глаза ее под высоким белым лбом непроницаемо темны.

— Закрой шлем и проверь герметичность. Справишься?

Она молча кивает.

«До взрыва пятьдесят секунд…»

— Слышишь меня? Вот этот сенсор. Коснись его носом.

— Слышу. Тут внутри воняет. И все липкое.

— Потерпишь. Это на всякий случай.

— Хорошо. И не такое терпела.

«…двадцать секунд…»

«…гарантируем медицинское обслуживание для раненых…»

Чистый женский голос: «Передаю привет…»

— Эй, парень? Что ты там сказал насчет взрыва?!

— Ложись! Всем держаться!!!

На границе сознания мелькает мысль: мне все равно, что будет с этими людьми. Стыдно, скажете вы? Может быть. Но тогда я не ощущал ни малейшего трепета за их жизни. Все мои устремления замкнулись на хрупкой большеглазой женщине. Она, словно якорь, привязывала меня к действительности. С вами такого не случалось?

Пол беззвучно заваливается вбок. Все вокруг вращается. Я хватаю Лиз и крепко прижимаю к себе.

«Наконец-то я тебя нашел», — крутится в голове. Потом все мысли выдувает, будто ветром.

Принцип действия нашего оружия известен мне лишь в общих чертах. Ни к чему легионеру знать больше, чем нужно для эффективного ведения боя. Чем меньше знаешь, тем меньше противник сможет вытащить из тебя в случае пленения.

Про гравитационную бомбу мне известно лишь то, что она на короткий миг приоткрывает дверь в иной мир. В параллельное измерение с другими физическими константами. Гравитация в том мире в миллионы раз превышает гравитацию на поверхности Солнца. Чем мощнее бомба, тем шире окно, что она распахивает, и тем дольше оно открыто. Время и материя — все в нем мгновенно скручивается в воронку, на дне которой продолжает сжиматься в точку невообразимо малая пылинка. В этой пылинке сконцентрирован ужас живых, что не успели заметить, как умерли, — там нет времени. Их спрессованные в монолит души навеки остаются за пределами невидимого барьера. За этим барьером нет ни ада, ни рая. Только вечность — ничто без цвета и запаха.

Я заглядываю за край вечности и отшатываюсь, обожженный ее прикосновением. В панике я сжимаю Лиз так крепко, что она кричит от боли. И от крика ее я прихожу в себя. Лица живых покойников вокруг благостны и умиротворенны — они только что почувствовали то же, что и я, и души их исполнены вселенской мудростью. Потрясенные, они не произносят ни слова. Не уверен даже, что они помнят сейчас слова. Покойники лишь внимательно смотрят, медленно, сантиметр за сантиметром, деталь за деталью, ощупывая глазами новый для себя прекрасный мир.

Я разжимаю объятия. Вот и все. Что дальше?

Я соскочил, но я по-прежнему несвободен. Я нашел Лиз и теперь не знаю, что мне с ней делать. Тело мое действует само. Наверх. Подальше от этого склепа. Крабы за стеной наперебой гомонят, посылая мне образы полупрозрачных плоскостей. Рвутся в бой, неугомонные зверушки. Хватит, ребята. Повоевали. Я делаю шаг к шлюзу.

Лиз бросается следом. Хватает меня за руку. От резкого движения ноги ее отрываются от пола и она повисает на мне неуклюжим воздушным шариком.

— Я с тобой, Жослен, — говорит она.

Жаль, что лазерная связь не передает интонаций.

— Тебе туда нельзя, Лиз. Там может быть опасно.

— Все равно. Я тут больше не останусь.

— Мне нужно найти дорогу наверх. После я вернусь за тобой.

— Я все равно не хочу оставаться.

Я чувствую облегчение. Как всегда, когда кто-то принимает решение за тебя.

— Хорошо, идем. Держись рядом.

— Почему ты взорвал базу?

— Марсиане. Над нами их эсминец. Не передумала?

— Нет. Лучше там, чем тут от удушья. Я целую вечность не видела света. Не бросай меня.

— Это не твоя война, Лиз, — пытаюсь увещевать я.

— Ты меня спас затем, чтобы бросить?

— Я тебя не спас, — смущенно отвечаю я.

— А что ты сделал?

— Ну… не знаю. Мне захотелось убедиться, что ты жива. Увидеть тебя.

— А говорят, легионеры бесчувственны.

Должно быть, она едко улыбается, произнося это. Я не вижу ее лица: голова ее опущена вниз.

— Сколько тебе лет, Лиз? — неожиданно спрашиваю я.

Знаю, я бестактен. Но существу одного года от роду простительна некоторая наивность.

Ответ следует немедленно.

— Двадцать семь. Нет, постой, двадцать восемь. Или двадцать девять. — Она сбивается, беззвучно шевеля губами. — Слушай, я потеряла счет времени. Не помню. Это так важно?

— Да нет, в общем. Не знаю, зачем спросил. Сейчас мы выйдем и поищем запасные баллоны для тебя. А потом двинем наружу.

— Хорошо. Можно, я буду с тобой разговаривать? Я сто лет ни с кем не говорила. Лиз, сделай то, Лиз, сделай это… Можно?

— Можно, — разрешаю я. — А ты замужем? У тебя дети есть?

— Нет. А сколько лет тебе, Жос?

— Чуть больше года. Я родился взрослым.

— С ума сойти — меня спасает годовалое дитя!

— Ты смеешься надо мной?

— Почему ты спрашиваешь?

— Лазерная связь не передает интонаций.

— Жаль.

— Мне тоже.

Внутри я тихо млею от непонятной неги. Чувство это чем-то сродни наслаждению от убийства врага, и я никак не могу сообразить, откуда оно исходит. Да и не очень-то и стараюсь.

Болтая, словно школьники на прогулке, мы выбираемся во тьму узких коридоров. Часть их окончательно обрушилась от мощного толчка. И тогда мы возвращаемся к перекрестку и бредем в обход. На всякий случай я иду впереди, выставив ствол перед собой. Марсиане угомонились со своей агитацией. Голоса под черепом стихли. Ничто не мешает нам, даже трупы, через которые время от времени приходится перебираться в узких проходах, не вызывают досады. Лиз щебечет без умолку. Не дыша, я внимаю ее болтовне.

Крабы находят меня в разрушенной дежурке. Четыре зверушки с исцарапанной пулями броней. Их боевой дух высок. Они щелкают механизмами подачи и демонстрируют мне полные магазины. Все мое воинство — они да еще трое истуканов с обмороженными глазами, занявших позиции в центральных коридорах. Я требую у них картриджи для скафандра Лиз. Затем отправляю всех восстанавливать энергоснабжение отсека с заключенными.

— Эй, балбесы! — так я к ним обращаюсь.

Но истуканы слушаются. Похоже, они рады любому окрику, способному разогнать их ступор. Они хуже беспомощных слепых котят. Заботливая мамаша, я вытираю им сопли и меняю подгузники. Я заставляю их, уже хватающих ртом воздух от удушья, перезарядить скафандры и выпить по трети емкости с бульоном. Исполнительные дебилы, тупоголовые рабочие муравьи — они пускают пузыри от счастья, вновь оказавшись под чьей-то опекой.

— Ужасно, — говорит Лиз.

— Что именно? Их беспомощность?

— Нет. То, что они продолжают жить.

Я пожимаю плечами.

— Это цена за жизнь. Плата за предательство. Они выбрали такую жизнь сами.

— Лучше умереть.

— Вряд ли они чувствуют себя плохо, — сомневаюсь я. — Они теперь не испытывают сомнений.

— Единственный плюс, — соглашается Лиз.

Я даю ей найденный в дежурке карабин.

— Зачем он мне?

— На всякий случай. Мы ведь на войне. На тебе военный скафандр. Марсиане могут решить пострелять в тебя.

Заботиться о ней приятно. Я отыскиваю среди мусора сбрую с патронными подсумками. Самолично обвязываю щуплое тело. Лиз смотрит на меня из глубины шлема испуганным зверьком.

— Не передумала?

Она энергично трясет головой.

— Нет.

Мы выбираемся на поверхность не меньше часа. Кругом хаос разрушений. Резкий красный свет проникает через обрушившийся свод коридора. Поразмыслив, я решаю, что искать лучшей дороги бессмысленно.

Дыра выводит нас на склон огромного кратера. Противоположный его край теряется в зеленоватом мареве. Все, что осталось от базы. Пустота, возникшая на ее месте, схлопнулась тоннами раздробленной породы. Свод обрушившегося коридора за спиной зияет на щебнистом склоне точно щербатая распахнутая пасть. Даже пыли нет — россыпи щебня отражают раскаленный пятачок солнца миллионами красных граней.

Потрясенная Лиз замирает, вцепившись мне в руку.

— Как много открытого пространства, — шепчет она.

— Боишься?

— Кажется, если я шагну, то сразу улечу вверх.

— Шагай помельче, вот и все дела, — советую я.

— А это, над головой, — это что?

— Это Юпитер.

— Юпитер?

— Ты разве не знала?

— Нет. Мы ни разу не были на поверхности. Нам не говорили, куда нас везут. Всю дорогу мы спали. А проснулись уже под землей.

Я молчу, не зная, что ей сказать. Откуда мне знать, как утешают женщин, на полгода замурованных в каменном мешке? В наших наставлениях про это ни слова.

— А ты на самом деле революционерка?

— Глупости. Я просто делала свою работу. Я диспетчер. Поезда должны ходить при любой власти, иначе нельзя. К тому же мне нужно было что-то есть. Вот я и вышла на смену. Судья назвал это пособничеством.

— А что там говорил этот твой…

— Он не мой! — Гневное лицо Лиз с трепещущими крыльями носа никак не назовешь милым.

Лиз спохватывается:

— Извини. Сейчас я бы сама убила его.

— Ладно. Я не хотел тебя оскорбить. То, что он там говорил, — это серьезно?

— Для него и таких, как он, — да. А для остальных — все равно. Нам не привыкать плыть по течению.

— По течению?

— Конечно. Мы ведь покорны от природы. Хотя в Поясе живут самые отчаянные, даже они здорово ослаблены земной наследственностью.

— О чем это ты?

— Ты разве не знаешь? Хотя — откуда? Вам же это не нужно.

— Что — это?

— В конце двадцать первого века одна из стран применила генетическое оружие. Большинство людей больше не несут в себе ген непокорности. Обладающие избыточным геном агрессии постепенно вымерли. Объединение Земли и всепланетные программы восстановления экологии стали возможными только благодаря всеобщему равнодушию. Люди по большей части превратились в управляемое стадо. Применение этого оружия до сих пор не признано официально.

— Я этого действительно не знал.

— Я так и думала.

Я мнусь у выхода на сыпучий склон. Крабы выстроились позади меня двумя колоннами. Странная скованность не покидает меня.

— Мне так хочется поговорить с тобой еще. Но нужно идти. Ты должна остаться здесь.

— Здесь?

— Да. Тут ты мне нужнее, — отчаянно вру я. — Если поблизости увидишь чужого — стреляй, не думая.

На лице Лиз сомнение.

— Ты уверен, что здесь я смогу быть тебе полезной?

Я выдавливаю из себя искреннюю улыбку.

— Конечно. Я поищу воздух и припасы. Если я не вернусь через три часа — возвращайся вниз. Собери все баллоны, что сможешь найти. К своим не возвращайся — скоро там будут убивать за глоток кислорода. Рано или поздно за тобой прилетят, — говоря это, я стараюсь сам себе верить.

— Я буду ждать тебя здесь, Жослен Ролье. Вниз я больше не спущусь, — твердо заявляет Лиз. — Если тебя ранят, я приду за тобой. Я умею ухаживать за ранеными.

Я улыбаюсь, словно ребенок, обласканный матерью.

— Я знаю.

— Возвращайся, Жос. Пожалуйста.

— Хорошо.

— Обещаешь?

— Да.

— Может, тебе не надо туда ходить?

Я фантазирую, что в синтезированном голосе звучит надежда.

Я ловлю ее взгляд. Такой пристальный, твердый. Помню, как этот взгляд поразил меня, когда я увидел его впервые.

— Я должен найти воздух, Лиз. Потом мы вместе подумаем, что делать дальше.

Она молчит, теребя подсумок. Глаза ее отражают красные отсветы. Ослепительные точки под матовым стеклом. Я мягко отстраняю ее руку. Привычка. Амуницию положено беречь.

— Ладно. Хоть кто-то в этом мире еще не боится высунуться из норы, — наконец произносит Лиз.

— Я не умею бояться, — зачем-то говорю я.

— Все равно. Удачи, Жос.

СНОБы передают мне цветные картинки. Крабы пыхают голубыми выхлопами и исчезают в солнечном сиянии. Глубоко вдохнув, я отталкиваюсь ногами и включаю ранец. Черная нора за спиной становится меньше камня. Потом сливается с тысячами похожих на нее каверн. И исчезает. Красная пустыня плывет мне навстречу. Я стараюсь обойти по широкой дуге место боя. На месте разрушенных постов наверняка остались припасы. Чувства мои в полном раздрае — я впервые предоставлен самому себе. Вот она какая — свобода. Я пытаюсь найти в себе какие-нибудь изменения. Отличия от себя, прежнего Ролье.

«Теперь я буду называться Павлом» — такая вот глупость приходит в голову. Мне всегда нравилось это имя.