Штосс (сборник) Антонов Сергей
– А почему бы и нет? У меня с официальной наукой свои, давние счеты. Эх, жаль Грини нет… Уж мы-то с ним развернулись бы!
Следующими в кабинете появились Льняной и Развитая.
– Ну, Егор Никанорыч, как насчет Министерства сельского хозяйства? – спросил Оторвин. – Берешь эту контору под свое крылышко?
– Если вы считаете, что достоин… Куда партия пошлет…
– Подписать назначение!
Леокадия Евменовна, как опытнейший управленец получила под начало Центральную избирательную комиссию.
Обвешанный новенькими камерами Ромка Губастенький удостоился крепкого президентского рукопожатия.
– Какой телевизионный канал у нас в стране самый лучший? – спросил Чубей у секретарей. – Самый-самый!
– Белибердусь – ТиВи!
– Тогда знакомьтесь с новым руководителем этого канала! Прошу любить и жаловать!
Сан Саныч Хряков вошел вместе с Никифором Громыхайло. Вопреки всему, они успели крепко сдружиться. Позабыв старые обиды, во имя забот о народе, Чубей назначил Хряка губернатором самой крупной области. Никифор наконец-таки получил возможность поквитаться со своим злейшим врагом и предметом ночных кошмаров. Комитет государственного контроля был передан Громыхайле со всеми потрохами и исключительным правом казнить и миловать своих бывших мучителей.
Преданность Иннокентия Порядкина тоже была оценена по достоинству: участковому было присвоено внеочередное звание генерал-лейтенанта и подписано назначение на пост главы Министерства внутренних дел.
– Шнурки-то все-таки завяжи! – усмехнулся Чубей, поздравляя Кешку. – Или ординарца себе назначь, чтоб за твои ботинки отвечал.
– Назначу, Михаил Фомич, – Порядкин почесал затылок. – А можно полковника Мелкокалиберного на эту работу пристроить?
– Можно! Министерство твое, кого хочешь, того и пристраивай. Хоть Жучку, хоть Тузика!
Чести быть принятым президентом удостоился даже Петька Гектаров. Чубей сурово посмотрел на племянника Максима Максимыча.
– Чего приперся? Тоже хочешь должность получить?
– Хочу, – честно признался Гектаров. – Надоело быть на побегушках. Мне бы самостоятельности капельку…
– Так ты ж круглый идиот!
– Так точно – круглый, – согласился Петька. – Круглее не бывает…
Откровенность Гектарова подкупила президента.
– Лады. Хотел, помнится, председателем «Красного пахаря» быть?
– Хотел.
– Ну и будь! Хрен с тобой. Хоть дачу дядьке достроишь. Теперь можно!
Кривоногий, смутно знакомый Мишке мужичок представился Тимофеем Шайбиным.
– Я по спортивной части, Михаил Фомич. Если припомните, тот матч, где вы голкипером были, я организовывал.
– Как не помнить! Сколько олимпийских медалей мне завоюешь?
– Да хоть тыщу!
– Молодцом, Тимошка! Принимай олимпийский комитет и никому там спуска не давай!
Последними в кабинет вошли Сенька Безшапко и Нюрка-кладовщица.
– А, неразлучная парочка, власти захотели? – улыбнулся Чубей. – Куда ж мне вас запихнуть?
– Мы тут подумали, Михаил Фомич, – пробормотал Сеня. – Может в Министерстве торговли порядок навести надо?
– Надо, Сеня. Еще как надо. Быть по сему. Нюру министром назначаю, а тебя – чиновником по особым поручениям при ней. Справишься с особыми поручения, а сексуальный ты мой маньяк?
– Справлюсь! – торжественно пообещал Безшапко. – Как раз с особыми – справлюсь!
Покончив с назначениями, Чубей-Оторвин, преподнес своим соратникам последний сюрприз. На улице каждого из них ждало по новенькому «мерседесу» и водителю в форменной одежде расцветок национального флага. Свежеиспеченные министры тут же отправились обмывать свои посты в самый большой столичный ресторан. От участия в пьянке отказался только президент Академии Наук. Фима долго сопел на заднем сиденье «мерса», а потом хлопнул водителя по плечу.
– Казино у вас тут есть?
– Полным-полно, шеф.
– Давай в ближайшее! Чувствую, что сегодня теория вероятности меня не подведет.
Чубей закончил вечер скромным ужином, состоявшим из суши, ананасов, парочки осьминогов в шоколаде и бутылки «Вдовы Клико». В президентской спальне, по размерам напоминавшей средней величины аэродром Оторвина поджидала молодая, но подающие большие надежды белибердусская киноактриса. Наряженная в прозрачные одежды, она сделала Чубею массаж и почесала пятки. Двадцать минут спустя кинодива и президент чокнулись бокалами с вином. Принялись рассуждать о ближайших тактических и дальнейших стратегических планах развития страны.
– Как думаешь, душа моя, – поинтересовался Чубей у собеседницы. – Может мне династию основать?
– А, че, Миша, стесняться? Основывай. Михаил Первый! Звучит.
– А народ?
– Народ… Пару-тройка референдумов и народ династию Чубеев узаконит. Чем ты хуже Романовых, Меровингов и Габсбургов?
– Ничуть не хуже. Хм… Династия Чубеев…
Мишка закрыл глаза, вздохнул и погрузился в сон.
В эту ночь президент спал крепко, без сновидений, как человек, честно выполнивший свой долг перед отчизной. Теперь он был не один. В управлении страной Чубею помогали свои, закаленные в боях, проверенные в деле, а главное – до конца преданные люди.
Глава шестнадцатая,
последняя, самая короткая, но вселяющая оптимизм и веру в завтрашний день.
На Нижние Чмыри опустился вечер. Малиновый солнечный диск больше чем наполовину скрылся за лесом. Светило посылало свой прощальный цвет Чмыревке, воды которой сделалась в лучах заката настолько красивыми, что даже уродливый остов плотины, строительство которой когда-то начинал сам президент, не портил пейзажа. У подножия памятнику Григорию Бурому сидели Никита Кулачков и Мамед Култуяров. На газете между ними краснела горка нарезанных помидоров, истекало жиром сало и призывно поблескивала стеклянными боками непочатая бутылка самогона. Мужики так залюбовались закатом, что на какое-то время забыли о цели своего прихода к реке. Кулачков поднял глаза вверх и посмотрел на памятник. Отлитый из бронзы Гриня поразительно напоминал оригинал. Скульптору удалось передать и худобу Бурого, и его непомерно длинные руки, и многозначительный прищур глазенок, при жизни сверкавших бесовским блеском. Каменный плащ доходил до колен, открывая взору высокие резиновые сапоги, с заткнутым за голенище кнутом. Вскинутая рука памятника была направлена в сторону деревни, словно Гриня собирался осенить Нижние Чмыри крестным знамением. Казалось, Бурый вот-вот сойдет со своего постамента, чтобы хряпнуть самогоночки и отправиться на колхозный склад воровать комбикорм. Все эти святотатственные мысли вдребезги разбивались о мраморную табличку, надпись на которой гласила: «Верному соратнику ПРЕЗИДЕНТА, павшему в борьбе за светлое будущее. Ты вечно с нами, Гриша!».
Кулачков прочитал эпитафию в тысячный раз и в тысячный раз на его глаза навернулись слезы.
– Эх, Мамедушка, а вспомни, какой он был!
– Настоящий мужик, нижнечмыринский, – согласился Култуяров, разливая самогон по стаканам. – Я ему как-то говорю: пойдем, Гриня, пропустим по маленькой. А он: нельзя, Мамед, если нажрусь, кто рядом с Михаилом Фомичем окажется? Кто поможет ему добрым советом? Кто подставит плечо в трудную минуту? Эх, едрит все в дышло! Каких людей теряем!
Последние слова Мамед произнес с надрывом и его скуластому, смуглому лицу ручьем побежали слезы.
– Брось! – принялся успокаивать друга Кулачков. – Не надо плакать. Ему сейчас лучше, чем нам.
– Точно, – всхлипнул Култуяров, шмыгая носом. – В раю, небось, автолавка приезжает чаще, чем раз в неделю. Улицы там асфальтированы, а вместо стадиона – парикмахерская.
Представления Мамеда о рае на минуту выбили Никиту из колеи. Он, наверное, представил себе Гриню, подстригающего усы в райской парикмахерской и забыл о стакане в руке.
– И менты там, подобрее, чем наши, волки позорные, – закончил Култуяров. – Ну, за Гришку!
– Стоя! – очнулся от фантазий Кулачков. – За него только стоя!
Дружки встали и выпили за упокой души, светлую память Бурого. После этого Никиту потянуло в дебри высокой политики.
– Поеду-ка я на прием к самому Михаилу Фомичу. Ничего, что неоднократно судим, президенту сейчас ой как свои люди нужны.
– Думаешь, вспомнит он тебя? – усомнился Мамед.
– Всенепременно. Не одну бутылку вместе выпили, а однажды, стыдно признаться, я президенту собственноручно рыло набил.
Кулачков оглянулся по сторонам и, убедившись, что их не подслушивают, продолжил:
– Разве в государстве для меня местечка не найдется?
– Ха! И где ж твое местечко?
– Ну, например, в сфере борьбы с криминалом. Зря я что ли пятнадцать годков нары полировал? Я этот самый криминал изнутри знаю, А это, друг Мамед, в нынешних политических и экономических условиях очень актуально.
После второго стакана Култуяров решил, что тоже поедет к президенту.
– У меня шансов даже больше чем у тебя, Никитка, – Мамед сунул под нос Кулачкову под нос свои, даже шапочно не знакомые с мылом ладошки. – Этими самыми ручонками я ось у телеги подпилил. Когда на Михал Фомича покушение организовывалось.
– Орел! А в какую сферу подашься?
– Могу по вопросам национальностей, а могу, черт побери, и по сексуальным меньшинствам! Козу-то, если помнишь, я лично отоварил! По самые помидорки!
Кулачков признал обоснованность претензий Мамеда на место в госаппарате и благосклонно разрешил ему ехать в столицу вместе с собой.
– Эх и заживем, Мамед! – выдал Никита после третьей. – Бабы, водка, квартиры, дачи, сауны!
– Нельзя с такими глупыми мыслями за важное дело браться! – вконец окосевший Култуяров погрозил Кулачкову пальцем. – Ты, можно сказать без пяти минут государев человек, а думаешь о всякой ерунде! Нам с тобой брат, экономику поднимать, родненькую Белибердусь на мировую арену выводить!
– А если не примет? – вдруг затревожился Никита. – Все-таки Чубей – президент. До нас ли ему?
– До нас, до нас, – успокоил Мамед. – Не забыл, поди, что еще год назад таким же говном, как мы был. Примет. Гарантирую. Он все-таки из простого народа. Все чаяния и мысли белибердусов назубок знает.
– А ты типа – белибердус!
– А кто ж я, по-твоему?
– Чурка ты неотесанная! Только и умеешь, что козе хвост задирать!
– А ты – петух! Расскажи, как в зоне возле «параши» спал!
– Я? Возле?
Кулачков вскочил и влепил Култуярову такую оплеуху, что голова будущего министра по вопросам национальностей закачалась, как маятник. Мамед не остался в долгу и ткнул советника по проблемам криминала кулаком в солнечное сплетение. Через минуту, сплетясь, как две змеи во время спаривания, дружки скатились к илистому берегу Чмыревки. Поединок проходил на живописном фоне недостроенной плотины. Над деревней уже поднялась луна, а Мамед и Никитка все еще обменивались тумаками. Лунный свет лился на крыши ветхих избенок, на стадион, который вернулся в первобытное состояние Чертова Лога, на склад комбикорма, из ворот которого президент начал свое восхождение к сверкающим вершинам власти.
После отъезда Чубей-Оторвина в столицу в Нижних Чмырях все вернулось на круги своя. Валилось все, что должно было валиться. Зарастало бурьяном, то, что должно было зарасти. Впрочем, нижнечмыринцы, большая часть которых уже перебралась в столицу, не сетовали на свою горькую участь. Ведь сам президент, едва ли не каждый день твердил в своих речах о том, что нынешние достижения оценят даже не внуки, а скорее правнуки белибердусов. Бывший пастух наверняка знал, о чем говорит и четко представлял на кого опираться в своей борьбе за светлое будущее. Ничего, что двое из этой славной когорты пьяные в дымину сейчас катались в грязи. Наступит утро, они помирятся и возьмут два билета до столицы Белибердуси. Если не будет денег, то поедут зайцами. В любом случае даже эти прощелыги выполнят свою миссию. Ведь кадры решали и решают все. А кадров у белибердусов всегда хватало.
И кто знает, может уже сейчас, в вонючей деревеньке со странным названием Нижние Чмыри подрастает новый глава государства. Не в тепличных условиях столицы, а здесь в вечно грязной, пропахшей потом и самогоном глубинке мужает тот, кто примет из ослабевших рук Чубей-Оторвина, хрустальную чашу под названием Белибердусь.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
Мне жаль расставаться с героями переведенной мною рукописи. За год, потраченный на работу по переводу, я успел сродниться с ними и полюбить. Возможно, у кого-то возникнет закономерный вопрос: зачем автору истории Чубей-Оторвина взбрело в голову упаковывать свое произведение в бутылку и швырять ее в параллельное измерение? Ответ может быть только один: в Белибердуссии пока не изжито такое позорное явление, как политическая цензура. Даже при всей демократичности такого выходца из народа, как Михаил Фомич, отдельные детали этой летописи могут показаться белибердусским властям слишком откровенными. С этим ничего не поделаешь. Нам остается лишь радоваться тому, что в нашем мире каждый может писать и говорить то, что думает и желать того же братьям по разуму из Белибердуссии.
Не исключено, что в следующий раз старое настенное зеркало выкинет еще какую-нибудь шутку. Например, выбросит в наш мир бутылку не с рукописью, а с веселящим белибердусским напитком ой-ляля-опца. Тогда я наполню бокал и произнесу тост за здоровье всех жителей параллельных миров.