Стихи для мертвецов Чайлд Линкольн

20

Две записки, испачканные кровью, лежали под ярким светом между предметными стеклами на столике стереомикроскопа. Агенту Колдмуну записки представлялись страницами редкого манускрипта. Эксперт-криминалист по документам (в майамском офисе имелся специалист, который не делал ничего иного, только анализировал клочки бумаги) был невысоким человеком лет сорока, плотного сложения, с бритой головой, телом тяжелоатлета и татуировкой на запястье, выглядывавшей из-под манжета лабораторного халата. Звали его Брюс Янетти. Несмотря на слегка гангстерский вид, ему удавалось источать дух этакого мудреца, хранящего в себе познания в области, о существовании которой другие просто не подозревают.

Пендергаст взял бразды правления в свои руки, и Колдмун, еще не пришедший в себя после стремительного однодневного путешествия в Итаку и обратно, снова вынужден был прятать свое восхищение хамелеоновской способностью этого человека находить общий язык с людьми, принадлежащими к совершенно разным слоям общества, действуя грубо или по-дружески, надевая разные временные личины, каких требовала ситуация.

– Чертовски нелегко было вытянуть у местной полиции эти два письма, – сказал, а точнее, похвастался Янетти, после того как Пендергаст попросил эксперта устроить ему экскурсию по лаборатории и с огромным вниманием выслушал все, что пожелал поведать Янетти о новейших технологических достижениях.

– Как мне это понятно, – сказал Пендергаст голосом, излучающим симпатию. – Рад, что эти письма теперь в руках столь компетентного человека. Скажите нам, доктор Янетти, что вам удалось обнаружить?

– Не «доктор», а «мистер», но спасибо за повышение. – Янетти рассмеялся. – Так вот, мы не нашли ни ДНК, ни отпечатков, никаких физических улик. Это очень тонкая бумага, сто процентов хлопкового волокна, отрезана бритвой или ножом «Экс-Акто» от листа гораздо больших размеров. Удельный вес тридцать два фунта, хлопчатобумажный верхний слой. Идеальная для письма: гладкая, почти глянцевая, с минимальным расползанием или разбрызгиванием. Химический анализ бумаги и ее покрытия указывает, что она почти наверняка бренда «Арчез», холодной прессовки, изготовлена в районе Вогез во Франции.

– Очень интересно, – сказал Пендергаст. – То есть это редкая бумага?

– К сожалению, нет. «Арчез» – один из самых знаменитых и широко распространенных видов бумаги для акварели в мире. Проследить ее происхождение невозможно, поскольку пользователь отрезал ее так, чтобы не осталось водяных знаков или краев. Он работал над ней с большой осторожностью, не оставил ни ДНК, ни каких-либо других физических следов.

– Но партия этой бумаги изготовлена недавно?

– Я бы сказал, в последние несколько лет.

– Понятно. А перо и чернила?

– Запись сделана старомодной авторучкой – почти каллиграфический вид букв позволяет сказать, что перо имеет очень гибкий иридиевый кончик, какие традиционно изготавливались в двадцатые – тридцатые годы прошлого века. Кончик широкий, но не тупой. Чернила триарилметановые синие, и, естественно, этот продукт выпущен гораздо позднее, чем ручка. Скорее всего, это «Квинк», высококачественный, но широко распространенный. Жаль, конечно, учитывая то, сколько теперь в бутиках чернил, которые было бы проще проследить.

Пендергаст снова закивал.

– А почерк? – спросил Колдмун.

Анализ почерка был одним из его увлечений.

– Вот здесь и начинается интересное. Обычно в таких записках от руки автор предпринимает попытки скрыть свой почерк, иногда пишет недоминантной рукой, иногда – печатными буквами. В данном случае можно уверенно сказать, что автор не пытался скрыть свой почерк. Как видите, здесь красивый курсив, легкий и естественный, не изощренный, приятный для глаза. Что же касается характера самого почерка…

В этот момент телефон на столе Янетти зазвонил, и он поднял палец, прося прощения. Через секунду он вернулся со словами:

– У нас посетитель.

Не успел он закончить фразу, как дверь открылась и в лабораторию вошел человек в сером костюме.

– Коммандер Гордон Гроув, – произнес он, протягивая руку Пендергасту. Среднего роста, с задумчивым лицом, серыми глазами и длинными седыми волосами, этот человек, как заметил Колдмун, обладал небольшим брюшком, но искусный крой костюма позволял скрыть это. Если он носил при себе оружие, то крой костюма скрывал и это. – А вы, вероятно, специальный агент Пендергаст. День у вас выдался нелегкий, и я немного сомневался, что найду вас здесь так поздно.

Пендергаст пожал Гроуву руку.

Седоволосый человек обратился к Колдмуну:

– И агент Колдмун.

Он протянул Колдмуну большую прохладную ладонь и с удовольствием пожал его руку. Потом повернулся к эксперту по документам:

– Мы с Брюсом знакомы еще со времен работы в полиции Майами. Он лучший эксперт по документам в стране.

Янетти зарделся вместе со своей татуировкой. Колдмун переглянулся с Пендергастом. «Кто этот человек?» – подумал он с недоумением.

– Не знаю, помните ли вы, джентльмены, «убийство двух мостов» лет шесть назад? Я тогда служил детективом в криминальной полиции, и именно Брюс раскрыл то дело, доказав, что подпись в некоем завещании стоит на листе бумаги другого сорта, отличного от той бумаги, на которой напечатан весь документ, а значит, это подделка.

– Ну, там было не только это, – скромно сказал Янетти.

– Не преуменьшайте свои заслуги, – сказал ему Гроув. – Как бы то ни было, причина моего появления здесь заключается в том, что у полиции Майами и офиса ФБР в Майами трудная, мягко говоря, история взаимоотношений. Иногда требуется некоторое давление, чтобы заставить их играть в паре. Две эти улики – прекрасный пример.

– Спасибо, что так быстро вытрясли их у полиции, – сказал Янетти. И поспешил добавить: – Сэр.

– Рад помочь. – Гроув повернулся к Пендергасту. – Ответственный заместитель директора Пикетт попросил у полиции Майами помощи, а я как раз исполняю функции связного. Несколько лет назад между нашим полицейским и агентом ФБР имело место достойное сожаления непонимание, и после этого моей задачей стало улучшение отношений между местными и федеральными властями. Вы удивитесь, сколько волокиты нам удается избежать благодаря этому. Я здесь, чтобы обеспечить для вас получение всего, что вам потребуется и когда потребуется.

– Огромное вам спасибо, – сказал Пендергаст.

– Но хватит обо мне. Мистер Янетти, – обратился он к эксперту, – вы, кажется, собирались поделиться с нами вашими соображениями насчет почерка?

Янетти откашлялся.

– Всегда возникает вопрос: что можно сказать о преступнике по его почерку? Боюсь, что за последние двадцать-тридцать лет «наука» анализа почерка, то есть графология, полностью разоблачена.

– Разоблачена? – Колдмун не поверил своим ушам. – Что вы хотите этим сказать?

– Это псевдонаука. Графология принадлежит к той же категории псевдонаук, что и астрология, хиромантия и вглядывание в хрустальный шар.

– Не согласен, – возразил Колдмун. – По почерку человека можно немало о нем сказать. Неровный почерк свидетельствует о неровном характере, размашистая подпись говорит о чрезмерном самомнении. И так далее.

– Думать так очень заманчиво, – сказал Янетти. – Но метаанализ – а это анализ всех анализов, – вне всяких сомнений, доказал, что графология безнадежна в том, что касается определения человеческого характера. Например, выясняется, что многие превосходно организованные люди пишут неразборчиво и наоборот. – Он поднял брови. – Вы ведь не верите ни в астрологию, ни в возможности хрустального шара?

Колдмун не ответил. Никто не должен совать нос в то, во что его научили верить в детстве. Он посмотрел на коммандера, и тот кивнул:

– Криминалистические лаборатории местной полиции практически больше не занимаются графологическим анализом.

Все это время лицо Пендергаста сохраняло намеренно нейтральное выражение. Колдмун еще раз посмотрел на напарника, который задумчиво приложил палец к губам, потом опустил его и заговорил:

– И все же из этих записок мы можем немало узнать о психологии убийцы. Мы имеем дело с высокоорганизованным индивидуумом, который цитирует Шекспира и Элиота, использует высококачественную бумагу и редкие винтажные авторучки, – короче говоря, с человеком, имеющим литературные претензии. Вы указали, что найти источник бумаги или чернил будет затруднительно, особенно в наши дни, когда покупки делаются онлайн, но ваши люди могли бы заглянуть в клубы, библиотеки и другие посещаемые места, где может проводить время этот самозваный, литературно образованный джентльмен.

– Отличное предложение, – подхватил Гроув. – Я поручу нашим людям поискать в этом направлении.

– В любом случае, – сказал Янетти, – мне больше нечего вам сообщить, за исключением того, что преступник почти наверняка левша.

– Правда? – поднял брови Пендергаст.

– Определить такие вещи гораздо труднее, чем думают люди. Но наш автор явно использует то, что у нас называется саркастическим росчерком. Если вы посмотрите на буквы «t», то увидите, что черточка поставлена росчерком справа налево, а не слева направо.

Эта крупица знаний была воспринята в молчании.

– Мой отчет будет готов завтра утром, – сообщил Янетти. – Я отправлю вам копию по электронной почте.

– Вы нам очень помогли, – сказал Пендергаст. – Спасибо.

Они направились к выходу вместе с Гроувом. Уже подойдя к двери, коммандер посмотрел на часы:

– Бог ты мой, уже половина восьмого. Мне нужно бежать, но я рад, что перехватил вас. Хотел с вами познакомиться и заверить, что вы получите все, что вам необходимо. – Он пожал им руки, одновременно передавая визитки. – Если возникнут какие-нибудь проблемы, звоните.

– Очень вам признателен, – сухо произнес Пендергаст, пряча карточку в карман своего черного пиджака.

Как только Гроув вышел в коридор, Колдмун посмотрел на карточку. На ней было написано: «Гордон Гроув, коммандер, координатор по внешним связям, департамент полиции Майами».

– Координатор, – пробормотал Колдмун. – Иными словами, стопроцентное прикрытие задницы. Неплохой способ дожить до пенсии. Если мы напортачим, наша вина. Если они напортачат, все равно наша вина.

– Есть множество полицейских навыков, которым не обучают в академии, – сказал Пендергаст. – Прикрытие задницы, как это очаровательно называется, – самый важный из таких навыков.

21

Он неподвижно стоял во влажной темноте, все его чувства были обострены. Он ощущал легкий ветерок, который теперь, когда сумерки перешли в темноту, становился прохладным и высушивал пот на его затылке. Он ощущал разные запахи, одни резкие и близкие, другие более отдаленные: скошенная трава, жареная свинина, дизель, соленая вода, дымок сигары. Его мозг воспринимал составляющие звука, обволакивающего его: рев корабельного горна, далекий смех, грохот бачаты из дискотеки, злобное урчание набирающего скорость мотоцикла, скрежет тормозов. Острее всего он воспринимал свет: в темноте свет казался редким, драгоценным – более реальным. Днем ты не замечаешь света, ты погружен в него, надеваешь солнцезащитные очки и игнорируешь его. Но в темноте все по-другому. Темнота напоминала оправу драгоценного камня, а качества света по своей многочисленности не уступали его оттенкам: мягкий, низкий, напряженный, прозрачный, дрожащий. Натриевые уличные фонари; устремляющиеся в высоту штабеля света, называемые отелями; яхты, чьи стояночные огни мерцали в бархатной темноте бухты. Комфортнее всего он чувствовал себя в темноте, потому что становился защищенным, невидимым и незаметным. Эта безликость была плащом, которого ему не хватало днем, когда он был вынужден страховаться от собственной уязвимости. Он выучил это давно, через мучительный опыт и через Уроки. Именно темнота и незаметность, которую она даровала, позволяли ему выполнять его священный долг – завершить Действие, ставшее для него таким же необходимым, как воздух. Действие… Этот миг, когда ты – никто, облаченный в темноту, было лучшим временем, когда он мог забыть позор и сожаление и жить мгновением, когда его восприятие обострялось и страх уходил. Хотя приготовления требовали скрупулезности, само Действие всегда было непредсказуемым. Всегда возникали варианты, неожиданности. В этом смысле оно напоминало поэзию – никогда не знаешь заранее, куда тебя приведет великая поэма. Оно напоминало сражение, результат которого скрывается в дыме и тумане… «Стихотворение как поле боя», – писал Уильям Карлос Уильямс.

Движущиеся огни проходящего мимо судна проникли между ветками деревьев, а он прижался к стволу, еще больше растворился в шепчущей темноте. Приближающееся Действие наводило его на мысли об Арчи и Мехитабель[30], которые жили в глубоких усиленных карманах его штанов карго. Еще ребенком, еще до Смерти и Путешествия он читал и любил маленькие книги об Арчи и Мехитабель, эти шутливые стихи и рассказы. Арчи был поэт, писавший верлибром и превратившийся в таракана, а Мехитабель – замызганная уличная кошка. Он идентифицировал себя с ними обоими. Они тоже были никем – вредителями, ненавидимыми во всем мире. Но они обладали благородством, и он правильно назвал свои инструменты их именами. Они были его единственными друзьями. Никогда его не подводили. А он за это содержал их в чистоте и порядке так, как его научили на Уроках, оттачивал их так, что они могли волосок перерезать. Они бы ярко сверкали в цвете луны, если бы он не брал на себя труд зачернять их после заточки. Действие скоро затупит их, теплый фонтан крови сотрет чернение. Мехитабель обычно появлялась первой, ее одинокий коготь действовал так быстро, гладко и глубоко, что и боли-то не было, только мгновенный и благодатный сон. А потом уже появлялся Арчи. Деревянное топорище Арчи стало для него продолжением собственной руки. Арчи, несмотря на свою низменность, нес в себе силу искупления. Когда он держал Арчи в руке, то забывал обо всем, даже о Путешествии. Он вырос, и его истина стала яснее и горше, и это было хорошо, потому что других реальностей, кроме горечи и истины, не существовало. Потому что реальность горька. И его сердце становилось все горше от угрызений.

Но время для погружения в прошлое было неподходящим, он должен оставаться в настоящем, быть таким же отточенным, как Мехитабель, чувствовать пот, стекающий по затылку, и дым сигары, плывущий в воздухе, и странный механический разговор далекого трафика, потому что теперь он понимал: ожидание почти закончилось и приближается Действие. Он его слышал и видел, а скоро почувствует его запах, попробует на ощупь. Это произойдет совсем скоро. Сначала будет Действие, а после него появится оно, то единственное, что может – как он надеялся – навсегда прогнать боль, чувство вины и стыда:

Искупление.

22

Развалившись на двуспальной кровати в своем номере в майамской «Холидей Инн», агент Колдмун смотрел повторный показ «Шоу Дика Ван Дайка» и поглощал четыре пакета шоколадного печенья из автомата в вестибюле, когда зазвонил телефон.

Колдмун не был особым любителем этого шоу (с Робом Петри и его семьей, живущей в пригороде, у Колдмуна было не больше общего, чем с колонией марсиан), но ему всегда нравилось предсказывать, упадет ли Ван Дайк, споткнувшись о подставку для ног на вступительных титрах. Он подождал несколько секунд – как он и предугадал, подставка успешно провела этот эпизод, – прежде чем ответить.

– Да?

– Специальный агент Колдмун? – Звонил ответственный заместитель директора Пикетт.

Колдмун приглушил звук телевизора.

– Да, сэр.

– Я ждал звонка от вас.

Пикетт любил, чтобы звонили ему, а не наоборот. И Колдмун время от времени позволял себе маленькие приватные мятежи, заставляя Пикетта звонить ему.

– Прилетели поздним рейсом, – сказал он. – А потом у нас была встреча с экспертом по документам.

– Что происходило в Итаке?

– Мы заехали в местную полицию, взяли документы по делу, поговорили с женщиной из университета, которая проводила собеседование с Агатой Флейли, а потом посетили место происшествия с человеком, который первым прибыл на вызов.

– А мотель, в котором она остановилась вечером перед самоубийством?

– Его снесли десять лет назад. Персонал разъехался кто куда. Никаких записей не осталось.

– Значит, по существу, это была пустая трата времени, как я и предсказывал.

– Мы еще не просмотрели до конца документы.

– Чтобы сделать это, не обязательно было улетать из Майами. – Раздраженный вздох. – Значит, вы не вынесли из поездки ничего? Совсем ничего?

– Нет, сэр, я…

Колдмун помедлил, вспоминая странное поведение Пендергаста на мосту. То, как у него внезапно перехватило дыхание, словно он увидел что-то или сложил две части пазла.

Пикетт тут же почувствовал паузу:

– Что? Что у вас?

– Я думаю, Пендергаст что-то от меня утаивает.

– Что именно?

– Не знаю. Какую-то версию. План действий, может быть. Что-то ему стало ясно сегодня в Итаке. По крайней мере, мне так показалось. Больше я ничего не могу вам сказать.

– Вы у него не спрашивали?

Вопрос был глупый, и Колдмун даже не попытался скрыть это:

– Вы же знаете Пендергаста: если он почувствует, что я его зондирую, он замкнется еще больше.

– Хорошо. Никаких соображений насчет того, как эта версия, или что уж там такое, собирается проявить себя?

– Я просто… чувствую приближение бури.

– Бури? Хорошо. Я бы даже сказал, идеально. – Пикетт помолчал. – Вы правы, я знаю Пендергаста. Рано или поздно он сделает какую-нибудь глупость. Что-нибудь совершенно дикое или сомнительное с точки зрения этики. Или даже откровенно против приказа. И когда вы почувствуете, что буря уже на пороге, я хочу, чтобы вы доложили мне.

Колдмун беспокойно заерзал на кровати:

– Могу ли я спросить зачем, сэр?

– Мне казалось, мы обсудили это, когда вы согласились быть его напарником. Я хочу предотвратить эту бурю, прежде чем она начнется.

– Даже в том случае, если это поможет делу?

– Если что и поможет делу, так это начать действовать по-настоящему. Мы оба знаем, что относительно Пендергаста можно быть уверенными только в том, что он начнет охотиться за призраками, а это приведет к потере времени и выставит всех в дурном свете. То есть вас и меня, агент Колдмун. Вы посмотрите, каков результат поездки в Мэн.

– Да, сэр.

Голос Пикетта зазвучал неожиданно громко:

– Я был с вами откровенен. Правда в том, что Пендергаст как змея в саду. В моем саду. Я видел, как он обращался с прежним начальством. – Он резко замолчал, словно одергивая себя, и после короткой паузы продолжил, сбавив тон: – Мы в ФБР ведем себя, сообразуясь с правилами, потому что именно так мы арестовываем преступников и защищаем наши действия в суде. Мы защищаем себя, наши дела, нашу цепочку доказательств… и сохраняем нашу честную репутацию. Вот почему мне нужно, чтобы вы не спускали глаз с напарника и докладывали мне, если он начнет сходить с рельсов.

Колдмун нахмурился:

– Я не доносчик, сэр.

– Да господи боже, никто вас не просит становиться доносчиком. – Он снова возвысил голос. – Речь идет об улучшении практики работы. Мы говорили об этом – помните? Ни вы, ни я не хотим, чтобы это дело провалилось из-за неподчинения или неэтичных действий вашего напарника. Это дело важно как для моей, так и для вашей карьеры. Пендергаст – бомба, которая только и ждет, чтобы взорваться, а ваша задача – вытащить из нее взрыватель. Это не имеет никакого отношения к доносам.

– Да, сэр.

– Хорошо. – Голос Пикетта смягчился. – Послушайте, Колдмун… Вы – перспективный агент. Вы уже далеко продвинулись, невзирая ни на какие давние традиции. Мне симпатичны ваши устремления. И нужно ли объяснять, что на этом деле вы можете потерять больше, чем кто-либо другой? Вы меня понимаете, агент Колдмун?

– Да, сэр.

– Тогда мне больше не нужно тратить ваше время. Жду скорого звонка.

Телефон замолчал, издав тихий щелчок, и Колдмун, взяв пульт, снова вернулся к телевизору. Черт, он уже видел этот эпизод – в нем Роб Петри проводит ночь в хижине с привидениями.

Он вздохнул, пробормотал проклятие и принялся прокручивать каналы.

23

– Можете высадить меня здесь, – сказала Мисти Карпентер, чуть подавшись вперед и прикоснувшись к подголовнику переднего сиденья.

Такси притормозило, и в зеркале заднего вида она увидела, как ноздри водителя затрепетали, вдыхая ее духи.

Она вышла из машины на тротуар, засовывая телефон в надетый через плечо клатч от «Миу-Миу». Черный автомобиль тронулся с места и растворился в череде машин, направляющихся на юг по Коллинз-авеню. Мисти помедлила немного, вдыхая приятный вечерний воздух. Слева от нее, по другую сторону широкой авеню, расположился строй шикарных отелей и жилых высоток, омытых мягким приглушенным светом огней. Справа от нее, за темной полосой травы, располагался престижный район Индиан-Крик с его выставкой яхт и суперъяхт, неподвижных на спокойной воде. Очередной идеальный вечер в Майами-Бич.

Мисти пошла по тротуару, ощущая гладкую упругость своего черного вечернего платья, слыша цокот своих босоножек от Лабутена. Она знала, что это платье нравится Гарри больше других.

«Гарри» был Джей Гарольд Лоуренс III, почетный председатель крупнейшего частного банка в округе Палм-Бич и владелец яхты «Ликвидити» длиной в сто двадцать футов. Даже сегодня, когда он формально перестал возглавлять банк, все называли его «сэр» или «мистер Лоуренс». То есть, конечно, все, кроме Мисти. Мисти всегда называла своих клиентов по имени.

А вот клиентами она их никогда не называла в лицо. Потому что тогда они поняли бы, что клиент у нее не один. Мисти хотела, чтобы каждый из ее особенных друзей думал, что он у нее единственный, особенный друг. Это было почти правдой: она ограничивала круг своих друзей не более чем дюжиной рафинированных и богатых мужчин, большинство из которых (хотя и не все) были пожилыми. У них имелась одна общая черта: они ценили присущее этой девушке редкое сочетание красоты, изящества, сочувствия и эрудиции не по годам.

Мисти на мгновение замедлила шаг, глядя в сторону Индиан-Крик и хмуря идеально выщипанные брови. Она слишком рано вышла из «Убера» – в дешевеньком районе: яхты здесь стояли на стоянке борт к борту, корма к корме, засунутые в эллинги, словно плавучие особняки. Более крупные суда вроде «Ликвидити» стояли поодаль, расположившись параллельно берегу.

Она посмотрела на часы: четверть десятого. Гарри уже, наверное, ждет ее, сидя в общей каюте с бутылкой его любимого шампанского, охлаждаемого в ведерке со льдом. Они, вероятно, поедят на борту – он предпочитал есть на борту в такое время года, – и он, возможно, будет слегка меланхоличен. Почти ровно десять лет назад его жену унес рак. Работа Мисти состояла в том, чтобы помогать ему забыть об этом; заставлять его улыбаться ее искрометному остроумию, заводить с ним разговоры на темы, которые нравятся ему больше всего. На три или четыре часа она ему гарантирует, что он забудет о своих заботах и одиночестве. А потом она уйдет. К утру ее банковский счет увеличится на пять тысяч долларов.

Мисти – а на самом деле Луиза Мэй Абернати из Пойнт-оф-Рокс, штат Монтана, круглая сирота, – владела уникальной, по ее мнению, профессией. Эта профессия не подразумевала секса, по крайней мере теперь, когда избранный список ее особенных друзей был составлен и утвержден. Мисти чувствовала себя в безопасности, поскольку новых клиентов не принимала, а значит, не возникало и потребности в верификации, рекомендательных письмах, проверках фильтрационными агентствами. Она предоставляла доброкачественную и достойную услугу. Ее работа оплачивалась чрезвычайно хорошо. Возможно, даже не выходила за рамки закона.

Она шла дальше, цокая каблучками в темных омутах между фонарями. Транспортные пробки ежеминутно скапливались и рассасывались, когда светофор менялся на зеленый. Огни отелей высвечивали сумеречными многоцветными красками пальмовые деревья, сам Индиан-Крик и – в дальней части – парк Пайнтри. Мисти прошла стационарные эллинги и уже видела неподалеку хищные очертания «Ликвидити».

Ее всегда удивляло, как много яхт стоят в темноте и кажутся необитаемыми, даже при экипаже, словно некие экстравагантные предметы искусства, предназначенные только для демонстрации. Зрелище это, с его темнотой, смягченной рассеянным светом, просачивающимся с востока, неизменно напоминало ей серию картин Магритта «L’empire des lumires»[31].

В детстве Мисти всегда превосходила сверстниц умом и красотой, и поэтому ее уделом в те годы были одиночество и отчуждение. Положение дел изменилось, когда она поступила в колледж Уэллсли[32], где ее голодный интеллект расцвел в полную силу. Там она научилась искусству разговора и умению использовать свою привлекательную внешность как статью дохода или, если необходимо, как оружие. В конечном счете она окончила колледж со специализацией по трем предметам: история искусства, классические языки и музыка – интереснейший набор сокровенного знания, с которым, как выяснилось после получения диплома, она совершенно не знала, что делать.

У нее были деньги после работы в колледже на неполную ставку, и – при отсутствии каких-либо других планов – Мисти решила потратить их на большое путешествие, прежде чем сделать следующий шаг. Она обнаружила, что ей нравится бывать в казино и на частных вечеринках, находиться среди представителей высшего европейского света, если ей удавалось хитростью пробиться в их круги. Девять месяцев спустя она оказалась на острове Ки-Бискейн, где ее чуть не сбил «ягуар ХК», когда она переходила Крэндон-бульвар.

Машину вела шестидесятилетняя Кармен Хелд, расстроенная и подавленная горем: четыре месяца назад ее муж ушел в мир иной. Женщина, испуганная тем, что она могла стать убийцей за рулем, уговорила Мисти зайти в ближайшее здание, которое оказалось шикарным рестораном. За долгим ланчем две женщины подружились. Миз Хелд – Кармен – обнажила душу перед Мисти. Она была одинока и грустна, а самое главное – раздосадована: наконец-то у нее были деньги и время по-настоящему познать жизнь, вот только рядом не осталось никого, с кем она могла бы заняться этим.

Мисти очень понравился тот ланч. Она уже поняла, что ценит – и даже предпочитает – общество людей пожилых. А они, в свою очередь, получали удовольствие от ее способности с умом говорить на самые разные темы, от ее умения вести себя так, что у собеседников возникало желание довериться ей. Студенты постоянно жили впроголодь, и было так приятно пообедать в качестве гостя с кем-нибудь, кто не считает деньги в кармане и может потратить сколько угодно. Кармен было шестьдесят, но она всю жизнь хорошо за собой следила и – если не обращать внимания на появляющиеся морщинки – оставалась вполне привлекательной. Очень даже привлекательной.

Странная и в то же время абсолютно здравая идея начала вызревать в голове Мисти.

У нее не было никаких планов на тот вечер, и, когда Кармен сказала, что возвращается в Майами-Бич, и предложила Мисти подвезти ее, девушка приняла предложение. Вскоре Кармен стала ее первым особенным другом, а ее странная, но в то же время здравая идея вскоре стала карьерой.

«Временной карьерой», – напомнила себе Мисти. Она сошла с пешеходной дорожки и пошла по тропинке под темными пальмами к яхте Гарри. Такая жизнь удовлетворяла ее, хорошо кормила и одевала, но не могла продолжаться вечно. Недавно девушка стала подумывать о поступлении на юридический факультет. Она уже отложила двести тысяч долларов – более чем достаточно. Еще полгода, и она всерьез займется подготовкой к поступлению.

Мисти замедлила шаг и снова нахмурилась. Яхта, стояночные огни которой рассеивали бархатную темноту, показалась ей незнакомой. Вероятно, «Ликвидити» стоит за ней. Гарри уже расставляет бокалы под шампанское, нужно поспешить. Она ускорила шаг, раздражаясь, что каблуки слишком глубоко зарываются в сырую траву. Может быть, через полгода еще слишком рано. Она пока не может бросить своих особенных друзей, тем более так внезапно. Она еще не готова перестать пить cru class Bordeaux[33] и…

Из темноты пальм, наполненной насекомыми, раздался резкий шуршащий звук, вторгшийся в мысли Мисти. Она повернулась на звук, и в этот момент что-то с ужасающей скоростью, но при странном отсутствии боли глубоко вонзилось в ее шею. Она издала короткий непроизвольный звук, а потом словно погрузилась в сон.

На просторном балконе президентского люкса в Версальской башне отеля «Фонтенбло» Пендергаст осторожно пригубил принесенный ему официантом чай и одобрительно кивнул. Настоящий дарджилинг первого сбора, произрастающий на одной из высокогорных плантаций Западной Бенгалии: травянистые ноты его тонкого ароматного букета узнавались безошибочно. Пендергаст проводил взглядом официанта, сделал еще глоток, потом поставил чашку рядом с чайником, откинулся на спинкумягкого шезлонга и закрыл глаза.

По бокам кресла лежали стопки папок, для обеих нашлись своеобразные пресс-папье: его «Лес-Баер 1911» и запасной его пистолет «Глок-27 Джен-4». Пендергаст внимательнейшим образом прочел документы в папках; больше они ничего не могли ему предложить.

Размышляя, он медленно сплел воедино разные нити недавних убийств и далеких самоубийств: те, что укладывались в общую картину, и (что еще интереснее) то, которое не укладывалось. Пока он думал, звуки и запахи южнофлоридского вечера постепенно сходили на нет: слабый запах океана, гул разговоров из бара и из ресторана под открытым небом где-то далеко внизу, восхитительно теплая, влажная атмосфера, которая так точно соответствовала температуре его кожи.

Наконец Пендергаст отложил в сторону умственное плетение. Он знал, что он должен делать дальше. Главное на пути к достижению цели состояло в том, чтобы в процессе наломать как можно меньше дров.

– «Когда конец концом бы дела был, – пробормотал он себе под нос, – я скоро б сделал»[34].

С этими словами он открыл глаза, выпрямился и взял чашку чая.

И в этот момент его острый слух уловил какой-то звук, слабый, но различимый – резкий, гортанный, ничуть не похожий на смех внизу и мгновенно пресекшийся.

Пендергаст замер, чашка застыла на полпути к его губам. Он ждал, но звук не повторился. Громада отеля окружала его со всех сторон, и потому он не мог точно определить, откуда донесся до него этот звук. Тем не менее Пендергаст донес чашку до рта, пригубил, на сей раз сокрушенно, зная, что к его возвращению чай станет теплым, а то и совсем холодным, потом поставил чашку, встал, взял оба пистолета и вышел.

24

Стоя в этом обширном холодном пространстве, Колдмун не мог не испытывать сильное ощущение дежавю. И это вполне понятно: совсем недавно он побывал в склепе, покрытом плесенью, а теперь оказался еще в одном доме мертвецов. Этот носил название «колумбарий». Колдмун не знал значения этого слова, пока Пендергаст не объяснил ему, что так называется здание, где на вечном упокоении стоят в нишах урны с прахом мертвецов. Здесь было гораздо приятнее, чем в склепе Флейли: ротонда с куполом, повсюду золотые листья и белый мрамор, а ниши закрыты стеклом. Можно заглянуть внутрь, увидеть урну, а еще маленькую статуэтку и фарфор или серебряную табличку с гравировкой – именем и датами жизни покойного. И все же Колдмуну это казалось жестоким и варварским. Какой смысл хранить прах предка, если ты оказал ему неуважение – сжег его тело, а значит, оборвал его путь в мир призраков.

Его глаза притягивала ниша за полицейской лентой, ставшая местом преступления. В нише находилась урна из белого мрамора. Но мрамор перестал быть белым: тонкая струйка крови вытекла из-под крышки, побежала по наружной стенке урны, по стеклянному основанию ниши, и оттуда несколько маленьких капель упали на белый мраморный пол.

– Похоже, – пробормотал Пендергаст, глядя на нишу, – часть праха из урны выкинули. – Он показал на небольшой серый холмик на полу, помеченный флажком-маркером криминалистов. – Чтобы освободить место для сердца. Записка оставлена в нише, засунута между фарфоровой фигуркой святого Франциска и табличкой с именем усопшей. – Он обратился к Колдмуну: – Вы видите что-нибудь странное?

– Да тут все странное!

Пендергаст посмотрел на него, как смотрят на недоразвитого ученика:

– А я, напротив, нахожу это фактически идеальным повтором предыдущего modus operandi. Странной – или по меньшей мере красноречивой – представляется целостность картины.

– Вы думаете, это была постановка?

– Именно. Но не ради нас, а из личных соображений. Брокенхартс не театральная личность. Он живет внутри собственного разума, и ему безразличны как мы, так и следователи. А вот и записка.

Сандовал все еще находился в Индиан-Крик, где Пендергаст – вместе с другими – обнаружил последнее тело. Тем не менее команда криминалистов не стала терять времени, когда поступило сообщение о найденном сердце. Теперь один из криминалистов достал записку оттуда, куда ее положили. Колдмун сфотографировал ее, а Пендергаст вслух прочел:

Моя дражайшая Мэри,

ангелы оплакивают тебя, и я плачу вместе с ними. Пожалуйста, прими этот дар с моими глубочайшими соболезнованиями.

С непреходящей любовью,

мистер Брокенхартс.

P. S. Светила движутся, несется время, а мистер Брокенхартс будет продолжать заглаживать вину.

Пендергаст кивнул, и криминалист забрал записку. Колдмун видел на лице Пендергаста свет, подавляемое сияние возбуждения.

– Что вы об этом думаете? – отважился спросить Колдмун.

– Записка вносит полную ясность.

– Я весь внимание.

– Во-первых, мы имеем еще одну литературную цитату, на сей раз из «Доктора Фауста». Оригинал звучит так: «Светила движутся, несется время; пробьют часы»[35]. Я полагаю, вы знакомы с Кристофером Марло так же, как с Элиотом и Шекспиром?

– К сожалению, я не учился в Оксфорде, – невольно чувствуя раздражение, ответил Колдмун.

– Примите мои соболезнования. Это пьеса об ученом человеке, который в погоне за высшим знанием продает душу дьяволу. Бой часов – намек на Мефистофеля, который придет за Фаустом и утащит его в ад.

– А смысл?

– Ад – самая страшная расплата.

Колдмун ждал дальнейшего объяснения, но его не последовало. Типично для Пендергаста: он сообщил, что записка вносит полную ясность, но лишь протанцевал по периметру объяснения. Колдмун решил предложить собственное объяснение:

– Постскриптум, кажется, адресован нам, вы это понимаете. Это что-то новенькое.

– Действительно. Хотя я не думаю, что он подливает масла в огонь. Он просто пытается объяснить.

Колдмун чуть было не спросил: «Что объяснить?», но решил не давать Пендергасту еще одну возможность блеснуть уклончивостью.