Стихи для мертвецов Чайлд Линкольн

25

Эксгумация Элизы Бакстер, хотя и не столь катастрофическая, как эксгумация Агаты Флейли, прошла не без трудностей. Она была запланирована на шесть часов утра, чтобы не тревожить посетителей, и Колдмун проснулся под звуки дождя, барабанящего в окно отеля. Бейсайдское кладбище хлюпало под ногами, не успевая впитывать в себя воду ливня, и, несмотря на все меры предосторожности (высокотехнологичное подъемное оборудование, водонепроницаемый брезент, временная палатка, поставленная над могилой), яма начала заполняться водой, и Колдмун поскользнулся и упал в грязь, испортив свой костюм из «Уолмарта». Когда они поставили гроб в кузов катафалка, Пендергаст тоже превратился в пугало: его черный костюм промок, туфли и обшлага брюк были заляпаны грязью, на лице тоже появились пятна грязи, отчего он сам стал похож на свежеэксгумированное тело. Что еще хуже, Пендергаст настоял на том, чтобы они сопровождали гроб в морг и вскрытие началось немедленно, так что времени переодеться не было. По какой-то причине он безумно спешил. Колдмун, мучимый угрызениями совести сильнее, чем предполагал, мог только гадать, какое такое шестое чувство предупредило Пендергаста о ловушке, которую для него подстроили.

Они прибыли в подвальную зону приема трупов в морге под неумолчный стук дождя по крыше автомобиля. Грузчики сноровисто сняли гроб с катафалка, поставили на электрифицированный конвейер, переместили в специальный приемник, промыли и очистили, наконец открыли и переложили тело на каталку. Весь процесс занял не более получаса, и Колдмун как зачарованный наблюдал за их эффективными действиями. Более того, само тело являло собой полную противоположность телу Флейли: не говоря уже о его странном цвете, оно выглядело так, будто Бакстер умерла всего неделю назад.

Они последовали за останками в секционную. Когда они вошли внутрь, Пендергаст сообщил Колдмуну:

– Я заранее позвонил, чтобы вскрытие проводила доктор Фоше, а не ее начальник Моберли.

Колдмун одобрительно кивнул. Хотя он мало что понимал в судебно-медицинской анатомии, но первоклассного козла мог определить с первого взгляда.

Два ассистента начали подготовку к вскрытию: разложили инструменты, настроили видеокамеры, отрегулировали свет, разрезали одежду на трупе. Помещение наполнилось сильным запахом формалина, влажной земли и разлагающейся плоти, и Колдмун поймал себя на том, что изучает стены и потолок. Все это дело было мартышкиным трудом, но от этого ему не становилось легче при мысли о том, как ловко Пикетт вынудил его исполнять роль иуды. Он еще раз напомнил себе, что именно Пендергаст собирается разрушить собственную карьеру вопиющим неподчинением. Что он, Колдмун, может тут поделать? Он слишком упорно работал, пробивался наверх, несмотря на обстоятельства, чтобы теперь совершить харакири.

Когда тело было готово, дверь открылась и вошла Фоше.

– Джентльмены, – сказала она, коротко кивнув. – Мы помним правила?

– Несомненно, доктор Фоше, – ответил Пендергаст, вежливо поклонившись.

– Тогда я приступаю.

Она начала длительное и точное описание тела, в то время как ассистенты переворачивали для нее труп, потом возвращали в прежнее положение. Наконец эта часть была завершена, но не успела Фоше начать Y-образное рассечение, как дверь открылась и появился Моберли в рабочем облачении, принеся с собой запах «Олд спайс».

– А, Шарлотта, – сказал он. – Рад, что я вовремя! – Он вошел, потом повернулся к Пендергасту и Колдмуну. – Видимо, что-то случилось со связью: сообщение о вскрытии попало в мой офис всего несколько минут назад. Я позвонил ответственному заместителю директора Пикетту, и он заявил, что не давал на это санкции. Кто дал?

– Я имею эту честь, – холодно произнес Пендергаст.

– Похоже, у вас разногласия с вашим начальством, агент Пендергаст, но меня это не касается. Меня заботит другое: в таком важном деле необходимо участие старшего патологоанатома. Сказать по правде, я не понимаю, что здесь делает Шарлотта.

– Я обратился конкретно к ней с просьбой провести аутопсию, – объяснил Пендергаст.

– А кто дал вам право принимать решения такого рода? Мы не можем допустить, чтобы из-за отсутствия опыта у патологоанатома произошла ошибка. – Он повернулся к ассистентам, одновременно показывая на видеокамеру. – Вскрытие провожу я. Запись идет?

– Да, доктор Моберли.

– Хорошо. Шарлотта, вы можете остаться и наблюдать. Для вас это будет ценным учебным опытом.

На лице Фоше, когда она стянула вниз маску, сменилась череда выражений, и ни одно из них не было приятным. Она открыла было рот, но, видимо, передумала, сделала шаг назад и снова надела маску.

– Ножницы, пожалуйста.

Ассистент подал шефу ножницы.

– Прошу прощения, доктор Моберли, – произнес Пендергаст тихим голосом.

Колдмун неожиданно почувствовал, что волоски у него на шее встают дыбом. В голосе Пендергаста он услышал что-то такое, что уже слышал раньше, только еще хуже.

– Да, агент Пендергаст? – сказал через плечо Моберли.

– Положите инструмент, повернитесь и посмотрите на меня.

Эти слова были произнесены негромким, вкрадчивым голосом, но он почему-то звучал очень неприятно.

Моберли выпрямился и повернулся, не понимая, что происходит:

– Простите?

– Вскрытие будет производить доктор Фоше. Вы можете остаться и наблюдать и, возможно, получите ценный учебный опыт.

Моберли уставился на агента, лицо его посерело, когда он осознал оскорбление.

– Чего вы хотите добиться, разговаривая со мной подобным образом?

Пендергаст вперился своими сверкающими серебристыми глазами в лицо старшего патологоанатома:

– Я попросил доктора Фоше провести эту судебно-медицинскую аутопсию, и проводить вскрытие будет она.

– Это неслыханно! – повысил голос Моберли. – Как вы смеете отдавать приказы в моем патологоанатомическом отделении?

Пауза. Затем Пендергаст спросил:

– Доктор Моберли, вы уверены, что хотите, чтобы я ответил на ваш вопрос?

– Что, черт побери, это должно означать? – сердито спросил Моберли. – Это что, угроза? Пикетт предупреждал меня касательно вас. Что это вы о себе возомнили?

– Я агент ФБР с допуском к отличным источникам.

– Мне на это наплевать. Убирайтесь из моего морга!

– Я использовал эти источники, чтобы заглянуть в ваше прошлое. И оно – как это говорится? – пестрое.

Он замолчал. Моберли уставился на него, замерев.

– Например, проведенная вами в две тысячи восьмом году аутопсия шестнадцатилетней Анны Гутьеррес, по результатам которой вы указали, что она умерла от инфекции крови, была опровергнута второй аутопсией, назначенной судом, и вторая аутопсия показала, что девушка стала жертвой изнасилования и удушения. Или проведенное вами в две тысячи десятом году вскрытие восьмимесячной Гретхен Уорли, по результатам которого вы указали, что причиной ее смерти был синдром детского сотрясения, тогда как…

– Хватит! – оборвал его Моберли, побагровев. – Каждый патологоанатом совершает ошибки.

– Правда? – сказал Пендергаст своим прежним вкрадчивым голосом. – Из вашего личного дела я узнал, что, подавая заявление на должность старшего патологоанатома, вы не сообщили, что в тысяча девятьсот девяносто третьем году вас уволили в Индианаполисе.

Молчание.

– Уволили, могу я добавить, после ареста и приговора за пьяную езду… по пути на работу.

Последовавшее молчание было насыщено невидимыми электрическими разрядами.

– Это, конечно, не все, – произнес Пендергаст все так же тихо. – Вы хотите, чтобы я продолжал?

Невыносимое молчание продолжалось несколько секунд. Потом Моберли просто покачал головой. Колдмун, пораженный таким поворотом событий, обратил внимание, что лицо Моберли утратило все свои краски. Глаза доктора устремились в верхний угол помещения. Колдмун проследил за его взглядом и увидел поблескивающую линзу камеры.

– Ах! – воскликнул Пендергаст. – Видеокамера! Господи боже, неужели то, что я сейчас говорил, записано? Как неловко! Полагаю, придется начать официальное расследование. А пока, доктор Моберли, мы и так потеряли много времени на болтовню. Думаю, вам уже не терпится уйти. Доброго вам утра.

Моберли дрожащими руками медленно стащил с лица маску, потом халат, уронил их в корзину и поплелся к дверям. Дверь за ним закрылась с пневматическим шипением. Два ассистента стояли неподвижно, раскрыв рот. Никто не произнес ни слова.

Наконец Колдмун, все еще ошеломленный неожиданным поворотом фортуны Моберли, проговорил:

– Не могу поверить, как быстро вы его уничтожили. Я в том смысле, что он даже слова сказать не мог.

– Когда взрывают атомную бомбу, – сказал Пендергаст, – тени, оставшиеся на стене, редко способны протестовать. – Он обратился к доктору Фоше, которая тоже выглядела потрясенной: – Сожалею, что нарушил вашу работу так драматично. Пожалуйста, продолжайте.

Фоше набрала полные легкие воздуха, потом, не говоря ни слова, взяла инструменты и начала работать.

26

Тело Элизы Бакстер сохранилось гораздо лучше, чем тело Агаты Флейли, а потому аутопсия была гораздо более сносной. Колдмун вынес ее со своим обычным стоицизмом, радуясь тому, что с утра у него во рту не было ничего, кроме его любимого кофе. Фоше продолжала с исключительной осторожностью, непрерывно сопровождая свои действия комментариями на видеокамеру. Пендергаст, со своей стороны, хранил молчание. В десять часов Фоше все еще продолжала работу, она медленно рассекала тело, удаляла органы, помещала их в контейнеры. Никаких сюрпризов не случилось. Тело Бакстер, как и тело Флейли, имело все признаки самоубийства.

До одиннадцати оставались считаные минуты, когда у Колдмуна в кармане завибрировал сотовый телефон. Он вытащил его так быстро, что из кармана на пол высыпались монетки. Звонил Пикетт. Фоше предупреждала их не отвечать на звонки в ее присутствии, поэтому Колдмун выскочил в тамбур.

– Да?

– Я звонил Пендергасту, – сказал Пикетт. – Он не отвечает. Только что старший патологоанатом Моберли сообщил мне, что Пендергаст, вопреки моим указаниям, эксгумировал тело. Я хочу поговорить с вами обоими. Немедленно.

– Пендергаст все еще наблюдает за аутопсией.

– Колдмун, вы слышали, что я сказал?

– Я пойду за ним.

– Уж будьте добры.

– Ждите.

Колдмун проскользнул в секционную. Фоше уже приближалась к концу, работала над головой и плечами, а Пендергаст внимательно наблюдал. Колдмун подал ему знак, и тот, нахмурившись, подошел.

– Пикетт на телефоне. Он хочет поговорить с нами.

Судя по виду Пендергаста, он почти готов был отказаться от разговора, но все же кивнул. Они вышли из секционной, и Пендергаст протянул напарнику мелочь, минуту назад выпавшую у того из кармана на пол.

– Ваши тридцать сребреников, – сказал он.

Колдмун ничего не ответил на это. Он перевел смартфон в режим громкой связи.

– Агент Пендергаст? – раздался голос Пикетта. – Вы меня слышите?

– Да.

– Агент Колдмун?

– Да, на связи.

– Хорошо. Потому что выслушать должны вы оба. Специальный агент Пендергаст, насколько я понимаю, вы санкционировали эксгумацию останков Бакстер, получили судебный ордер и в настоящий момент проводите аутопсию.

– Верно.

– Таким образом, вместо того, чтобы вести следствие в таком важном направлении, как убийство этой девицы по вызову, которое, как я понял, произошло прямо под окнами вашего отеля на другой стороне улицы, вы, в нарушение моего приказа, предприняли аутопсию. В нарушение моего прямого приказа.

– Да.

Пауза.

– Мне только что звонил адвокат семьи Бакстер. Вы предприняли эксгумацию, несмотря на их возражения. Они собираются подавать в суд.

– Прискорбно.

– И это все, что вы можете сказать? «Прискорбно»?

– Поскольку это дело федеральных правоохранительных органов, разрешения родственников не требовалось.

– Я знаю. Но мы живем в реальном мире, и такого рода судебный иск выглядит некрасиво. Итак, выявило ли вскрытие какие-либо важные новые улики?

В его голосе слышалась изрядная доля сарказма.

Никто не ответил.

– Агент Колдмун?

– Нет, сэр, не выявило.

– Вскрытие завершено?

– Подходит к концу.

– Понятно. Агент Пендергаст, я несколько раз говорил вам, что это будет бесполезной тратой времени, тем не менее вы нарушили мой приказ. Ваше неподчинение привело лишь к тому, что мы имеем судебный иск и проблемы в области пиара.

– Мне жаль это слышать, – ответил Пендергаст.

– Мне тоже. Потому что, как вы, конечно, понимаете, подобное поведение со стороны федерального агента недопустимо. Вам известно, что неподчинение в ФБР является одним из серьезных служебных нарушений. Я снимаю вас с дела. Я уже привел в действие формальный механизм отстранения. Новым ведущим агентом становится Колдмун, ему в подчинение передаются три младших агента, два из Майами, один из Нью-Йорка. Как выясняется, у нас есть вакансия в офисе ФБР в Солт-Лейк-Сити.

Молчание.

– Позвольте мне подчеркнуть, что это не понижение в должности и не наказание. Это даже не вопрос для рассмотрения службой внутренней безопасности. Офис в Солт-Лейк-Сити контролирует территорию штатов Юта, Айдахо и Монтана. Ваша зона ответственности будет не менее широкой, чем здесь.

Пикетт сделал паузу. Молчание продолжалось.

– Суть в том, агент Пендергаст, что ваше представление об этике противоречит моему. Я просто не могу руководить офисом, в котором работает фрилансер вроде вас и делает все, что взбредет ему в голову, наплевав на иерархию. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

– Вы можете сказать что-нибудь в свою защиту?

– Нет.

– Агент Колдмун, если у вас есть какие-то соображения в связи с тем, что вы сейчас услышали, изложите их.

Колдмуна удивила мягкая уступчивость Пендергаста. Если она и в самом деле была такой мягкой, то как объяснить язвительное замечание минутной давности о тридцати сребрениках? Но, слушая торжествующий голос Пикетта, Колдмун еще больше удивился тому, что с ним самим происходило что-то непонятное. Он начинал злиться: на себя – за то, что позволил собой манипулировать и оказался в такой ситуации; на Пендергаста – за его скрытный характер и неординарные методы; но более всего на Пикетта – за то, что вынудил его нарушить один из самых священных кодексов ФБР – кодекс преданности напарнику. Это было неправильно. Как бы на него ни давили, он не должен был соглашаться на игру Пикетта, и винить в своем согласии он мог только себя. Но для начала Пикетт не должен был ставить его в такое положение.

– У меня есть одно соображение, – заговорил Колдмун.

– Я слушаю.

– Это соображение состоит в том, что я на сто процентов поддерживаю моего напарника. Если вы отстраняете его от дела, отстраняйте и меня.

– Что? Вы с ума сошли?

– По-моему, то, что я сейчас сказал, вполне понятно и логично.

– Что ж, я буду… – Пикетт замолчал, но через несколько мгновений снова раздался его резкий голос: – На протяжении всего следствия вы были не согласны с методами его ведения Пендергастом. Вы говорили, что он тратит ваше время, отвлекаясь на не имеющие отношения к делу побочные вопросы. Вы попусту потратили время на полеты в Мэн и Итаку, а теперь попусту тратите его на эту бесполезную аутопсию. И в то же время вы выступаете в его защиту, исходя из ложно понятого чувства преданности. Что ж, если вы этого хотите, я переведу в Солт-Лейк-Сити вас обоих. Дело чрезвычайно важное, и мне не составит труда найти высококлассных агентов, чтобы они довели его до конца. Вы этого хотите?

– Да, сэр, именно этого.

– Так тому и быть. Я вылетаю для официального оформления моих распоряжений.

Телефон замолчал.

Колдмун повернулся и встретился взглядом с Пендергастом.

– Вам не обязательно было делать это.

– Нет, обязательно. Я это заслужил. Согласился шпионить за напарником… я полагаю, вы, вероятно, поняли, что происходит.

– Я подозревал это с самого начала.

Колдмун безрадостно рассмеялся:

– Ну конечно!

– Вы хороший человек, агент Колдмун.

– Черт, в Солт-Лейк-Сити не так уж и плохо. Мне всегда нравился Запад. Флорида слишком плоская. И слишком зеленая.

Они помолчали секунду, потом Пендергаст показал на дверь в секционную:

– Прежде чем собирать вещички, мы вполне можем выслушать выводы доктора Фоше.

Они вошли в секционную в тот момент, когда Фоше начала укладывать инструменты.

– Джентльмены, я хочу показать вам кое-что. Пожалуйста, подойдите сюда.

Колдмун и Пендергаст встали по разные стороны стола, а Фоше отрегулировала свет, направив его на переднюю часть шеи.

– Я попытаюсь описать это с точки зрения непрофессионала, – сказала она. – Но сначала позвольте мне заметить, что первоначальная аутопсия, как и в случае с телом миз Флейли, была проведена в лучшем случае поверхностно. А теперь, держа в памяти это мое соображение, скажите: вы видите отметины здесь, здесь и здесь?

Она показала на несколько очень слабых кровоподтеков.

– Они были вызваны сдавлением – если верить отчету коронера – от связанной в петлю простыни, на которой Бакстер предположительно повесилась, привязав ее к штанге для занавески. При таком повешении эти синяки вполне естественны. Вы пока понимаете меня?

Колдмун кивнул.

– Далее, вот здесь… – Фоше показала на кость в форме подковы, обнажившуюся в верхней части шеи, – находится подъязычная кость. Как вам известно, у Флейли эта кость была сломана. В ее случае кость сломалась посередине, что называется, в теле кости. То же самое мы видим и здесь. И опять же это типично при самоповешении. – Она сделала паузу. – Кроме того, имеются переломы в двух больших рогах, здесь и здесь, которые образуют крылья подъязычной кости. – Она выкатила небольшое увеличительное стекло на креплении. – Так вам будет лучше видно.

Колдмун посмотрел, потом посмотрел и Пендергаст.

– Оба рога сломаны практически симметрично. – Фоше убрала увеличительное стекло. – Подобные двусторонние переломы не могут появиться при удушении повешением. Обычно причиной таких повреждений является то, что мы называем удушением сдавливанием. То есть жертву хватают за шею двумя руками и с силой вдавливают два больших пальца, при этом сдавливание сопровождается периодическим усилением-ослаблением нажатия и сотрясением. Для этого требуется человек с мощными руками, почти без вариантов мужчина. В данном случае – правша, судя по различиям в повреждениях двух рогов. Такое удушение не может иметь места при самоубийстве.

– То есть вы хотите сказать… – начал было Колдмун, но замолчал.

– Я хочу сказать, что жертва умерла не от удушения повешением. Она была задушена руками. А повешение произошло сразу после смерти, когда образование синяков все еще возможно, что позволяет скрыть удушение руками и представить его как самоубийство. – Доктор Фоше сделала паузу. – Но это не было самоубийством. Эта женщина, несомненно, стала жертвой убийства.

27

Роджер Смитбек остановился, высморкался в листовку агентства по продаже недвижимости, скатал ее в комок и швырнул в урну, после чего вошел в приземистое здание из белого кирпича на Северо-Западной Пятнадцатой авеню, где размещалась профессиональная ассоциация «Психиатрическая группа Бронера». Сезон образования пыльцы (даже не сезон, а круглогодичный бич Флориды) был в полном разгаре, и аллергическая реакция проявляла себя обычным образом.

Смитбек остановился, чтобы сделать глубокий вдох и полностью сосредоточиться на том, ради чего он сюда пришел. Он не был репортером-расследователем, но в последние дни стал спрашивать себя, не поменять ли ему профессиональную ориентацию: у него вроде бы прорезался нюх хорошего расследователя. Именно нюх (в данный момент страдавший из-за насморка) и привел его сюда.

С помощью бинокля Смитбек легко прочитал имена и даты жизни покойников, на чьих огороженных полицейской лентой могилах мистер Брокенхартс оставил свои жуткие подношения: Бакстер и Флейли. Другие журналисты, конечно, сделали то же самое, и теперь эти имена были известны обществу. То же самое и со вчерашней получательницей подарка, Мэри Адлер, чей прах покоился в колумбарии.

Но Смитбек пошел дальше, чем ленивые недоумки из его журналистской братии. Он извлек некрологи Бакстер и Флейли из своего цифрового газетного морга (про Адлер ему ничего не удалось найти) и узнал, что они обе покончили с собой. Потом он нашел их бывшие адреса в старых телефонных книгах и узнал, что они жили в Майами всего в нескольких милях друг от друга. Из этого он смог по кусочкам собрать их персональные истории.

Несомненно, полиция Майами и Пендергаст пошли тем же путем. Но тут Смитбека внезапно осенила гениальная мысль. Он до сих пор краснел, вспоминая о своей проницательности. Две молодые многообещающие женщины покончили с собой. И он подумал: а не могла ли хотя бы одна из них ходить к психотерапевту? А если да, то к какому и не удастся ли выудить у психотерапевтов какую-нибудь информацию об этих женщинах?

Затем все стало складываться еще лучше. Просматривая архивные страницы Интернета, Смитбек нашел шестнадцать офисов психиатров и психотерапевтов в пределах разумной доступности от домов самоубийц. Он прокашлялся, придумал схему и начал обзванивать офисы, используя самые разные приемы, в том числе выдавая себя за брата покойной, который много лет оплакивает сестру и теперь хочет поставить точку в истории с ее необъяснимым самоубийством. Смитбек понимал, что ему не удастся выцарапать у них историю болезни по телефону, но по крайней мере он узнает, была ли у кого-нибудь из них пациентка по имени Бакстер или Флейли.

И тут он напал на золотую жилу. Бакстер и Флейли обе посещали психиатров – одного и того же психиатра. Человека по имени Петерсон Броннер. Связь была совершенно невероятная, но в то же время настолько невозможная, что вряд ли полиция или даже Пендергаст установили ее. Или они ее установили, но держат это в тайне. В любом случае это не имело значения – именно он держал сенсацию за хвост.

Итак, кто такой этот Броннер и что он знает о Бакстер и Флейли? У Смитбека возникло туманное представление, а может, надежда, что сам Броннер имеет какое-то отношение к злодейским преступлениям. Мозг журналиста лихорадочно работал, и он выстроил ряд сценариев: Бакстер и Флейли обнаружили, что Броннер мухлюет с программой «Медикэр». Или что он этакий доктор-рвач, выписывающий рецепты пациентам направо и налево. Или что он делает какие-то другие противозаконные вещи… и он убил этих женщин, чтобы избежать огласки. Кто лучше, чем психотерапевт, знает, как инсценировать убийство? А может быть, сам мистер Брокенхартс был – или все еще остается – пациентом Броннера? Господи Исусе, может, Броннер и есть Брокенхартс и таким образом извиняется за их самоубийства, которые были неудачным результатом лечения!..

Смитбек сделал еще один глубокий вдох и попытался обуздать свое воображение. Сначала он должен познакомиться с мистером Броннером.

Пригладив непокорные волосы, он принял подавленный вид, какой, по его преставлениям, приличествовал человеку, находящемуся в глубокой депрессии, и толкнул стеклянную дверь в здание Психиатрической группы Броннера. Он подошел к секретарю, пухлому человеку лет тридцати пяти, который жизнерадостно приветствовал его, осведомился о его имени, потом спросил, записан ли он на прием.

– Мм… нет, – ответил Смитбек монотонным голосом. – Я… – Он подавил рыдание. – Я испробовал все. У меня не осталось никакой надежды. Я хочу прекратить все это. Мне необходимо немедленно увидеть доктора Броннера, это чрезвычайные обстоятельства.

Секретарь выглядел слегка встревоженным, что было странно для человека, работающего у психотерапевта.

– Прошу прощения, но мы не занимаемся людьми с улицы. Вам нужно обратиться за неотложной помощью. – Он взял телефон. – Вот, я набираю девять-один-один и вызываю вам «скорую».

– Постойте! Нет. Я никуда не поеду. Я хочу увидеть доктора Броннера, и больше никого. Он помогал моей сестре много лет назад – она говорила, что он творил чудеса. Мне не нужен никто другой, только он!

Он повысил голос, надеясь, что шум дойдет до ушей доктора и тот заявится сюда собственной персоной.

Секретарь, встревоженный теперь по-настоящему, сказал:

– Я немедленно приглашу вам медсестру.

Он нажал кнопку.

– Я хочу доктора! – завопил Смитбек.

Он чувствовал себя немного неловко. Его брат Билл всегда наслаждался такими спектаклями, но ведь он был экстравертом. Роджеру, разумеется, было далеко до брата.

В приемную вбежала сестра: тощая пожилая женщина с манерами боевого топора.

– Мне нужно увидеть доктора Броннера! – вскричал Смитбек. – Вы не понимаете? Я на грани!

Женщина смерила его суровым, но сочувственным взглядом:

– Как вас зовут, сэр?

– Смитбек. Ро… Роберт Смитбек.