Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны Плохий Сергей

Глава 10

Смерть в скорой

В квартире на третьем этаже дома № 7 по Крайттмайрштрассе Ярослава Бандера (фрау Попель для соседей), как обычно, ждала мужа на обед. Когда со двора раздался знакомый звук мотора, она выглянула с балкона, увидела перед гаражом «опель» и пошла открывать входную дверь. Сорокадвухлетняя домохозяйка и мать троих детей собиралась с духом для продолжения жестокой ссоры, что вспыхнула тем же утром. Поругались они из-за женщины.

Жена годами подозревала Бандеру в изменах и никак не желала их терпеть. По воспоминаниям телохранителей, она то и дело звонила мужу на работу, проверяя, в кабинете ли он или уехал домой. Избавилась от женской прислуги, подозревая, что супруг обхаживает каждую горничную. Посторонним женщинам вход в их дом теперь был заказан, да и гостей-мужчин фрау Попель едва терпела – герр Попель вызывался отвезти их домой и пропадал на долгие часы. Тем не менее многие из тех, кто знал Ярославу Бандеру лично, уверяют, что она всей душой любила мужа, пусть даже их брак едва ли можно было назвать счастливым.

По выходным Степан Бандера предпочитал куда-нибудь уезжать, по будням же являлся на Цеппелинштрассе раньше всех и сидел там допоздна (бывало, и до одиннадцатого часа). Он действительно любил волочиться за женщинами, особенно молодыми. Товарищи и коллеги знали, что он годами встречался с женщиной на десять лет его младше и не прервал эту связь, даже когда та вышла замуж. Теперь супруга подозревала его в намерении соблазнить юную сиделку, точнее, няню, которая присматривала за тремя детьми семьи Вайнеров, занимавшей квартиру на первом этаже их дома. Близкие друзья видели, что старый подпольщик совсем потерял голову и не упускает ни единого шанса столкнуться с девушкой – то на улице, то в подъезде, когда она приходила на работу либо уходила. Жена чуяла неладное и косо смотрела на соперницу каждый раз, когда их пути пересекались. И потребовала от мужа объяснений – потому-то они и рассорились утром 15 октября. В расстроенных чувствах Степан Бандера ушел из дому еще раньше обычного. Последними словами, которые он слышал дома, были: «Погоди, когда придешь на обед, я тебе доскажу свою литанию».

Теперь Ярослава Бандера ждала, пока муж поднимется к ним в квартиру, чтобы продолжить ссору. Но открыв дверь, она услышала пронзительный вопль снизу и громкое «Боже мой!» Хайи Гамзе, соседки с первого этажа (они жили напротив Вайнеров). Хайя и ее муж Мелах побывали в нацистских концлагерях и потеряли там здоровье. Ярослава Бандера подумала, что одному из них стало плохо. По лестнице как раз поднялся герр Гамзе и она спросила, не нужно ли ему позвонить с их домашнего телефона. В ответ тот попросил ее спуститься: герр Попель упал на первом этаже. Она схватила ключи от квартиры и сбежала вниз. Между лифтом и дверью Вайнеров лежал ее муж. Изо рта, носа и ушей у него шла кровь, но он был жив – хрипел, открывал и закрывал глаза.

Магдалена Винкльманн, та самая няня, к которой Ярослава Бандера ревновала мужа, сидела рядом, вытирая кровь с его лица. Казалось, умирающий крепко держит ее за руку. Вокруг собирались люди. Супруги Гамзе как раз думали пообедать, когда услышали шаги на лестнице и сразу же какой-то крик. Хайя вышла в коридор первой – она и увидела на полу герра Попеля. Магдалена выскочила из квартиры Вайнеров и вместе они положили его на бок, чтобы не захлебнулся кровью. Фрау Гамзе научилась этому в концлагерях.

Ярослава закричала и села на пол. Она приподняла мужу голову и спросила его по-украински: «Степан, что случилось? Степан, скажи, что случилось». Гамзе уже вызвал скорую – та приехала через несколько минут. Ярослава подумала, что у мужа случился сердечный приступ – потому он и рухнул на лестнице. Она позвонила на Цеппелинштрассе и сообщила его подчиненным о несчастье. По ее голосу было слышно, как она сама едва не падает в обморок. Человек, поднявший трубку, вспоминал через несколько дней: «Она несла какую-то чепуху. Я мог разобрать только что-то об инфаркте, о падении на лестницу». Он обещал немедленно приехать. Сама фрау Попель отправилась на той же машине скорой помощи в больницу на Лацареттштрассе, всего лишь в нескольких минутах от их дома66.

Когда партийные товарищи Бандеры прибыли на Крайттмайрштрассе, скорую они уже не застали. Наталья, его старшая дочь, сказала им, что у отца, видимо, случился инсульт. Они расспросили девушку, потом поговорили с Гамзе. На полу возле входа и у дверей лифта остались пятна крови. Сумку с помидорами, которую Бандера нес в одной руке, он, казалось, успел аккуратно поставить на пол. Когда мрачные как туча украинцы вышли наружу, Магдалена и фрау Гамзе взяли швабру, ведро воды и тщательно вымыли пол. Через пять минут подъезд выглядел так, словно ничего не произошло. Помидоры герр Гамзе забрал себе67.

Степана Бандеру доставили в больницу уже мертвым. Дежурный врач осмотрел тело и подтвердил предварительный диагноз: инсульт стал причиной падения на лестнице и ушиба, что вызвало кровотечение изо рта, носа и ушей. Доктор не увидел признаков насильственной смерти – для него это был без сомнения несчастный случай. Националисты, однако, не хотели этому верить. Степан Ленкавский спросил, нельзя ли еще реанимировать умирающего – возможно, инъекциями или кислородом. Получив отрицательный ответ, он задал другой вопрос: не убийство ли это? Врач отмел эту версию: инсульт или сердечный приступ на лестнице – опасная вещь, падение легко может оказаться фатальным. Бандеровцам ничего не оставалось, как наблюдать за составлением свидетельства о смерти от несчастного случая68.

Впрочем, вернувшись на Цеппелинштрассе, они начали собственное расследование гибели вождя. Утром 15 октября в доме № 67, где располагалось множество подразделений Заграничных частей ОУН, все шло как обычно. Бандера приехал вскоре после восьми в сопровождении телохранителя Василя Ниновского (Сколоздры). Он прошел к себе в кабинет, а Ниновский – в типографию издаваемой организацией газеты «Шлях перемоги» («Путь победы») на первом этаже.

Соратники Бандеры и конторские служащие подтянулись часам к девяти. Бандера провел встречи с тремя помощниками – каждого позднее допросили полиция ФРГ и Служба безопасности ЗЧ ОУН. Около половины двенадцатого начальник вышел из кабинета и спустился на этаж ниже в редакцию газеты. Там работала его старая знакомая Евгения, по немецким документам – Евгения Мак. Бандера предложил ей проехаться вместе с ним на рынок за овощами. Она отклонила предложение. Свидетель припоминал, как она отказывалась трижды и говорила, что не в настроении и что ей ничего не надо. Но вождь настаивал, говорил, что просто прокатиться с ним за компанию ей ничто не мешает. К нему присоединились ее коллеги, и Евгении пришлось согласиться.

Они пошли было к выходу, но Бандера вдруг сообразил, что оставил в кабинете свой берет. Поколебавшись секунду, он сказал девушке, что заберет его после обеда. Обедал он, как правило, дома и поэтому решил купить овощей и фруктов на знаменитом мюнхенском рынке Гроссмарктхалле. Друзья Бандеры знали, что он не заставляет жену вести домашнее хозяйство в одиночку, охотно выполняет ее просьбы. Он любил хорошо поесть и сам покупал для семьи продукты. Еще одной страстью вождя была его машина – он часами ее мыл, чистил и ремонтировал (к механику мог обратиться только из-за серьезных неполадок).

Итак, Евгения с шефом спустились на улицу, сели в темно-синий «опель-капитан» и поехали на рынок, расположенный к юго-западу от Цеппелинштрассе, на левом, противоположном берегу Изара. На Гроссмарктхалле Бандера купил винограда, слив и еще помидоров – видимо, для консервации. Положив в багажник набитые съестным сумки, он отвез девушку обратно и высадил на Цеппелинштрассе недалеко от дома № 67. Евгения хотела забрать свой пакет с орехами, но он очутился под грудой вещей Бандеры и тот пообещал вернуть ей орехи уже после обеда. Степан Андреевич спешил домой. Евгения просила его дождаться телохранителя – она сказала, что немедленно прикажет тому выйти. Но Бандера, который всегда отмахивался от увещеваний охраны, пренебрег разумным советом и на этот раз. «Пока Ниновский спустится, я буду дома, – сказал он девушке. – Увидимся». Это все, что соратники убитого могли выяснить о его последних часах69.

Скорее заведенный порядок, чем какие-либо подозрения о причине смерти, заставили врачей вызвать сотрудников мюнхенской криминальной полиции. При осмотре трупа под правой рукой обнаружили кобуру с пистолетом «Вальтер-ППК» калибра 7,65 мм. Небольшое оружие, которое легко было спрятать под одеждой, разработали до войны как раз для полиции. Ношение оружия частным лицом в Западной Германии было делом необычным и даже незаконным. Медперсонал имел инструкцию вызывать представителей власти каждый раз, когда попадалось нечто подобное. Сперва полицейские отнеслись к находке прохладно – осмотр трупа не выявил признаков насильственной смерти. Но всё же решили перевезти его для вскрытия в Институт судебной медицины Мюнхенского университета Людвига-Максимилиана. Операцию назначили на следующий день, так что сыщики могли со спокойной совестью ехать по домам. Причин для спешки не было. Расследовать этот случай назначили обермайстера Адриана Фукса и Хермана Шмидта.

Аутопсия состоялась в пятницу 16 октября. Проводила ее группа врачей, руководил которой профессор Вольфганг Лавес. Этот корифей предпенсионного возраста, лысоватый и в очках, служил директором института уже тринадцать лет. Лавесу помогал коллега моложе – доктор Вольфганг Шпанн. Он же намного позднее обследовал труп Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера по партии. Вскрытие тела Бандеры заняло два часа, а результаты застали полицию врасплох. Шмидт, шеф отдела убийств, вернулся в управление бледным и озадаченным. В ответ на вопросы журналистов он буркнул: «От меня вы ничего не узнаете!» Затем он созвал подчиненных к себе в кабинет и позвонил в баварское управление Федеральной службы защиты конституции. Его разговор с сотрудниками контрразведки продлился довольно долго. Новости, которые Шмидт хотел скрыть от прессы, не на шутку встревожили защитников основного закона Западной Германии.

Не надеясь добиться чего-нибудь от Шмидта, репортеры бросились к полицайпрезиденту Мюнхена Антону Хайглю. Там их ждал холодный прием. Хайгль заявил: «Мне пока ничего не доложили, и все дело меня нисколько не интересует». Начальник полиции разочаровал журналистов, но в то же время заинтриговал. До публикации результатов аутопсии правоохранительные органы опубликовали только одно заявление, подтвердившее то, что пресса выяснила и без них: Стефан Попель – не настоящее имя покойного. Документ гласил:

Смерть в результате несчастного случая. В обеденное время 15 октября 1959 года пятидесятилетний журналист без гражданства Стефан Попель, известный как Бандера, упал на лестничной клетке своего дома в западной части города. Во время транспортировки в больницу он скончался от полученных повреждений. Расследование того, как произошел несчастный случай, началось.

Имя Бандеры в связи с Попелем впервые упомянули во всеуслышание около десяти вечера 15 октября, когда «Баварское радио» передало такое известие: «Сегодня в Мюнхене ушел из жизни один из лидеров украинских эмигрантов, пятидесятилетний Степан Бандера. Сообщается, что он так неудачно упал на лестнице дома, где проживал, что умер по дороге в больницу. О подробностях его смерти полиция до сих пор ничего не знает». Бюллетень завершала биографическая сводка: «Как украинский националист, Бандера перед Второй мировой войной и во время нее сидел в польских и немецких тюрьмах, а точнее концлагерях». Имя Бандеры у многих было на слуху, но мало кому удавалось видеть лично одного из самых таинственных и скрытных руководителей украинского антисоветского движения на Западе. Редакторы средств массовой информации понимали, что действия ОУН так или иначе сказываются на жизни десятков тысяч украинцев, эмигрировавших в Германию, Британию, США, Канаду и некоторые другие страны.

Журналисты не ошиблись, добиваясь от полиции ответов как можно скорее, – та явно замалчивала какие-то важные факты. Мюнхенский таблоид Abendzeitung объяснил всплеск интереса к делу так:

Мюнхен стал площадкой для игр агентов, шпионов и эмигрантов, главным образом с Востока. Невинный обыватель, как правило, ничего не знает об овеянных тайной поступках таких людей. Лишь время от времени над этими зловещими событиями поднимается завеса, а именно – когда жертвой преступления становится один из тех, кому Федеративная Республика дала политическое убежище.

В субботних и воскресных выпусках других газет тоже давали заметки о загадочной смерти Бандеры, но не пытались опровергнуть версию о несчастном случае из-за инсульта70.

В понедельник 19 октября отдел убийств криминальной полиции Мюнхена опубликовал заявление для прессы. Пресса тотчас поняла, почему начальник этого отдела Херман Шмидт выглядел в пятницу задерганным и упорно молчал. В документе сообщалось о процедуре вскрытия трупа Бандеры, не ограниченной одним днем: «Произведенное в субботу 17 октября в Институте судебной медицины обследование для определения причин смерти установило, что Бандера умер от отравления цианистым калием. Теперь отдел убийств выясняет, идет ли речь о суициде или о преступлении».

В пятницу Вольфганг Шпанн, помощник профессора Лавеса, при осмотре мозга покойного уловил слабый запах миндаля. Дальнейшие поиски выявили следы цианида в желудке (по той причине, что киллер выстрелил ядом из обоих стволов). Осколков капсулы не нашли, а того цианида, что оставался во внутренних органах, для летального исхода не хватило бы. С другой стороны, цианид явно попал каким-то образом в пищевод и стал самое меньшее одной из причин смерти. Полиция решила обнародовать факт отравления, не вдаваясь в подробности. Окончательного заключения о том, откуда происходил яд, обнаруженный в желудке Бандеры, ждать было еще долго. В тот же день новость передали международные агентства, включая Reuters. Немецкие газеты последовали за ними 20 октября, в день похорон вождя ОУН71.

Известие о гибели от яда поразило как удар грома не только веривших в инсульт или нечто подобное, но и людей из окружения Бандеры, которые с самого начала заподозрили покушение. Отравление цианидом без каких-либо признаков насилия указывало скорее на самоубийство, чем на происки врагов, – но бандеровцам покойный вождь нужен был в роли мученика украинской идеи, а не того, кто наложил на себя руки, не находя сил жить дальше. Тем не менее именно суицид считали самой правдоподобной версией и в полиции, и в Институте судебной медицины. Профессор Лавес в ней уже почти не сомневался. Он рассказал фрау Попель (теперь уже фрау Бандере) и знакомым ее покойного супруга, что проводил вскрытие семи или восьми трупов покончивших с собой «борцов за свободу». Имея подобный опыт, он утверждал, что борцы эти испытывают постоянный стресс и поэтому нередко сами уходят из жизни.

Опыт Вольфганг Лавес и впрямь накопил немалый, хотя касался тот главным образом заурядных самоубийц, а не «борцов за свободу». Среди его «пациентов» был сам Гитлер – он пустил себе пулю в лоб 30 апреля 1945 года. Теперь профессор пояснял убитой горем вдове, что для такого человека, как Степан Бандера, самоубийство – приемлемый выход из трудного положения. «Борец за свободу» вполне способен покончить с собой, если враг создает для него нестерпимые условия путем психологического давления, шантажа или угроз его родным и близким. Если что-то из перечисленного (или все сразу) происходило на самом деле, Бандера мог решить, что ему остается лишь принять яд.

Лавес заключил, что цианистый калий был принят перорально самое раннее за три часа до смерти. Но Ярослава Бандера и члены верхушки ЗЧ ОУН и далее отвергали версию о суициде, ссылаясь на характер покойного. Профессор вышел из себя. «Кто же его убил? Призрак?» – спросил он украинцев не без снисходительности. Тогда ему казалось, что дело раскрыто72.

Глава 11

Похороны

На церемонии предания земле тела Степана Бандеры ожидались десятки, если не сотни националистов из разных частей света. Поэтому сотрудники мюнхенской полиции и федеральной контрразведки приняли меры по охране траурного шествия и самих похорон. Они понимали, что коммунистические режимы из-за железного занавеса могут устроить теракт против борцов за свободу именно тех народов, что им подвластны.

20 октября выдалось холодным и мрачным. После обеда за деревьями на кладбище Вальдфридхоф (этакий сад безмятежного покоя, разбитый в начале XX века) укрылось несколько сот полицейских в штатском. Некоторые снимали происходящее на фото- и видеокамеры. Компанию им составили гости с Востока – главным образом из ГДР, но также и Советского Союза. Кроме дипломатов и журналистов, на похороны пришли руководители украинского народного хора – он как раз приехал из Киева в Мюнхен на гастроли. Бандеровцы косо смотрели на советских украинцев, подозревая, что убийца мог проникнуть в Западную Германию под таким прикрытием.

На погребение Бандеры собралось около двух тысяч человек. Похороны были под стать первому лицу государства, хоть покойный и возглавлял тех, кто государства не имел. Во главе процессии выступал мужчина средних лет с большим крестом в руках, за ним – множество священников и церковный хор. Далее следовали знаменосцы с сине-желтыми флагами Украины и красно-черными – бандеровской ОУН. Следом шестеро скорбящих торжественно несли две небольшие урны на красных подушечках. В одной хранилась украинская земля, в другой – вода из Черного моря, символы, очевидные большинству собравшихся: Бандера сражался и погиб не только за независимость Украины, но и за то, чтобы ее территория простиралась от его родных Карпат до далеких южных степей. Соленую воду в урну налили в Турции – единственной стране на Черном море, не отрезанной от западного мира железным занавесом73.

Дубовый гроб с телом покойного несли шестеро его близких друзей – ровесники и старые соратники по националистическому подполью. За гробом шли вдова и трое детей. Когда процессия достигла места погребения, первым слово взял грекокатолический священник, который сам не так давно покинул Западную Украину: «Тернистым был жизненный путь блаженной памяти Степана Бандеры – едва ли не четверть своей взрослой жизни он пребывал в тюрьмах и концентрационных лагерях иноземных государств, что пытались поработить нашу родину».

Попрощаться с Бандерой пришли не только украинцы. Корреспондент Frankfurter Allgemeine Zeitung писал о тех, кого там видел: «Кавказцы, грузины и белорусы, венгры и литовцы – калейдоскоп восточной эмиграции». Некоторые из них, особенно приверженцы левой идеологии, резко критиковали политику Бандеры, пока он был жив. Но несмотря на разногласия, они выразили солидарность с недавним оппонентом, ведь всем угрожала опасность и почти каждого мучил вопрос: кто следующий? «Убийство просто витало в воздухе», – утверждал журналист другого немецкого издания, Das Grne Blatt74.

События 15 октября не только стали тяжелым ударом для сторонников Бандеры – как в плане личном, так и в политическом, – но и раскрыли мрачную правду: охрана лидеров украинских националистов никуда не годится. Телохранителей покойного обвинили в провале. После заброски Мирона Матвиейко на Украину в мае 1951 года Службой безопасности ЗЧ ОУН командовали Иван Кашуба, второй после вождя человек в организации, и начальник разведки Степан Мудрык. Оба должны были неплохо знать уловки КГБ. Впрочем, они упрекали самого Бандеру. Мудрык признавался германской полиции: «Мои предостережения не всегда учитывали, и я могу только сказать, что мой шеф вел себя весьма легкомысленно. Послушай он меня, и, думаю, до такого дело не дошло бы».

Нельзя сказать, что Кашуба с Мудрыком наговаривали на шефа. Преуспев в начале 30-х годов в деле превращения нелегальной сети ОУН в террористическую структуру, Бандера считал, что уберечь себя может и сам. Годами прячась от карательных органов, он привык к риску – настолько, что, когда жил в деревне под Мюнхеном, во время поездок в город нередко подвозил незнакомцев. Вождь не только отмахивался от рекомендаций подчиненной ему Службы безопасности, но и открыто пренебрегал телохранителями, из-за чего те не раз уходили с должности и вообще покидали ОУН. Бандера в итоге взял свою охрану полностью в собственные руки. Осенью 1959 года в ней служил только один человек – телохранитель, шофер и курьер Василь Ниновский, который в рядах УПА воевал против СССР на западе Украины75.

За две недели до теракта Служба безопасности ЗЧ ОУН получила тревожные вести, вынудившие Бандеру задуматься над усилением охраны и даже сменой псевдонима. Он жил под именем Стефана Попеля далеко не первый год. 2 октября 1959 года начальник разведки Мудрык позвонил шефу из Дюссельдорфа, куда ездил по делу, и потребовал третьего утром созвать экстренное совещание руководства – к тому времени он уже вернулся бы в Мюнхен. Новости, которые он хотел передать соратникам, так его взволновали, что он почти не сомкнул глаз в купе ночного поезда.

Наутро его ждали в кабинете Бандеры. Вождь восседал за столом вместе с помощниками. Мудрык, всклокоченный и уставший, уселся напротив и перешел к делу. 2 октября в Дюссельдорфе он назначил плановую встречу с двойным агентом – тот работал на КГБ, но при этом служил бандеровцу информатором. Агент только что вернулся из Восточного Берлина, где имел разговор с кураторами, и раскрыл Мудрыку тайну: на высшем уровне принято решение ликвидировать Бандеру и его ближайшее окружение. «На Бандеру уже все приготовлено. Покушение может произойти в любой день. Помните, что есть решение с вами покончить, в дело пойдут такие технические средства, о каких мир еще не знает. Вам против них не устоять».

За более подробные сведения перевертыш просил денег. Мудрыку нечего было ему дать, но он верил, что информация того стоила. Он настойчиво советовал вождю уехать из Мюнхена – лучше всего в Испанию. При диктатуре Франко КГБ там было не разгуляться.

Бандера рекомендации Мудрыка пропустил мимо ушей. Он заявил, что ОУН ведет войну, опасности не миновать, а им надо просто делать свое дело. Но через несколько дней он уехал в короткий отпуск в Альпы, послав все того же главу разведки в Бонн похлопотать о новых документах для себя и семьи. Бандера решил надеть новую маску и сбить киллеров с толку. Мудрык снова сел на ночной поезд и утром 15 октября навестил в Бонне тех, кто мог бы помочь ему с деликатным поручением. В обеденный перерыв он позвонил в Мюнхен сообщить о своих успехах, но шеф вышел из кабинета несколькими минутами раньше. В журнале Службы безопасности он написал, что в течение недели охрана в обеденное время не понадобится, поскольку он не планирует выходить из здания. Тем не менее около полудня 15 октября Бандера поехал обедать домой. Днем позже Мудрык позвонил жене и узнал, что оформлять новые документы больше не надо, – Бандера мертв76.

Теперь другие члены ОУН винили верхушку Службы безопасности в катастрофическом провале и требовали объяснить, как такое могло случиться. Мудрыку придется годами оправдывать свое поведение в интервью, мемуарах и частной переписке, доказывая, что он сделал все возможное для предотвращения убийства. Долгие годы он задавался одним вопросом: успел ли Бандера в последние мгновения жизни вспомнить его слова? Ниновского, телохранителя на полставки, которого вождь в роковой день решил не беспокоить, эта трагедия по-настоящему надломила. И четверть века спустя его жена уверяла родню Ниновского, что 15 октября муж лежал в больнице: по ее словам, до этого в автомобиль Бандеры врезалась неизвестная машина, и телохранитель, вывернув руль, принял удар на себя. Семейная легенда гласит, что, будь Ниновский тогда рядом с вождем, Бандере ничего не грозило бы77.

Иван Кашуба, руководитель контрразведки, на котором в первую очередь лежала ответственность за организацию охраны, рассказывал всем подряд, что Бандера наложил на себя руки из-за безответной любви к Магдалене – няне, смотревшей за детьми с первого этажа дома на Крайттмайрштрассе. Кашуба признался по секрету одному из агентов ЦРУ: «Степан Бандера был влюблен в ту немку и из-за нее провел не одну бессонную ночь. Он хватался за любой предлог, чтобы с ней встретиться или перед домом, или перед ее дверью – и поговорить. Возможно также, что он с ней встречался по вечерам втайне и от жены, и от хозяев той бонны». И добавил, что Бандера нарочно принял яд перед дверью квартиры Вайнеров, где работала его возлюбленная. Она-то и держала его за руку, когда он умирал. Кашуба утверждал, что другие лидеры ОУН знали, насколько потерял голову Степан Андреевич из-за молодой немки. Все гадали, верит ли сам Кашуба в эту романтическую версию. Возможно, это был просто отвлекающий маневр, попытка избежать обвинений в халатности с тяжелейшими последствиями78.

Когда над кладбищем Вальдфридхоф сгустились осенние сумерки и людей стало трудно разглядеть среди деревьев и выстроенных рядами крестов, последние скорбящие разошлись. Не задерживались и кинооператоры из ГДР. Сюжет о похоронах Бандеры попадет на большой экран уже в конце октября. Правоохранительные органы могли отчитаться: церемония прошла гладко, никто не стрелял, никаких неожиданностей. Вскоре разъехался по домам и отряд полиции, дежуривший во дворе кладбищенскй часовни. Полицайпрезидент Мюнхена вздохнул с облегчением.

Глава 12

Телеграмма ЦРУ

Шеф базы ЦРУ в Мюнхене уведомил Вашингтон о смерти Бандеры в тот же день – срочной телеграммой Аллену Даллесу. На ней стояли пометки «Красное дерево» (вниманию отдела, занимавшегося Советским Союзом) и Lcimprove – обозначение того, что речь идет о действиях советской разведки. В телеграмме, переданной около полуночи по центральноевропейскому времени, суть дела излагали весьма загадочно: «15 октября дол[ожено, что] Стефан Бандера мертв. Детали при наличии. Конец сообщения»79.

Хотя директор ЦРУ далеко не всегда читал формально адресованные ему телеграммы, именно эта могла привлечь его внимание. Уильям Худ, тридцатидевятилетний руководитель мюнхенской базы ЦРУ, знал его лично. В конце Второй мировой Худ служил в Управлении стратегических служб (предшественнике ЦРУ) и в составе команды Даллеса находился в Швейцарии, в Берне. Там они занимались налаживанием контакта с генералом Карлом Вольфом, командующим войсками СС в Италии, надеясь договориться о капитуляции всех сил Третьего рейха на Апеннинском полуострове. О переговорах Даллеса с немцами сообщили в Кремль, что привело к международному скандалу – первой ласточке противостояния бывших союзников во время холодной войны.

В 1949 году, вскоре после создания Центрального разведывательного управления, Худ вступил в его штат. Молодого разведчика часто командировали за рубеж – например, заместителем начальника венского филиала, где он участвовал в разработке Петра Попова, майора ГРУ, ставшего двойным агентом. Затем Худу поручили более ответственный пост в Мюнхене. Центральный штаб ЦРУ в Германии располагался во Франкфурте, однако и мюнхенское подразделение играло весьма важную роль, уступая лишь Западному Берлину, куда Худа и перевели в декабре 1959 года80.

После войны Мюнхен оказался в американской зоне оккупации. Центр города после бомбардировок союзной авиации почти полностью лежал в руинах. Крыша католического собора Фрауэнкирхе – образца готики, неизменно привлекательного для туристов, – обрушилась, серьезно повреждена была одна из двух башен с луковичными главами. 30 апреля 1945 года через груды битого камня в центр Мюнхена прошли солдаты 42-й пехотной дивизии армии США – той самой, что днем раньше освободила узников Дахау. Сопротивления им никто не оказывал. Уцелевшие жители города, в пивных которого в 20-е годы зрел нацизм, спешили теперь выразить покорность американцам. Шуцманы сдавали оружие в обмен на расписки от победоносной армии. Гораздо хуже было бы бежать на восток, где немцев ждал советский плен81.

Американская администрация сделала Мюнхен одним из самых безопасных и уютных мест проживания перемещенных лиц – беженцев с Востока, желавших остаться на Западе. СССР требовал их выдачи, называя изменниками родины. Сами «ди-пи» (displaced persons), как правило, отвергали такие обвинения и указывали, что родиной их был не Советский Союз, а захваченные им в ходе войны Прибалтика, еще недавно польские Западная Украина и Западная Белоруссия, румынские Бессарабия и Северная Буковина, чехословацкое Закарпатье. Поначалу американцы выдавали некоторых беженцев Советам насильно, но большинству повезло этого избежать. Со временем многие из них уедут в США, Британию, Канаду и Австралию. Некоторые осядут в Германии как лица без гражданства. В конце 50-х годов только в Мюнхене жило около 80 000 выходцев из-за железного занавеса, и самую крупную группу составляли украинцы из межвоенной Польши82.

Степана Бандеру в мюнхенском отделении ЦРУ знали неплохо. Сразу же по окончании войны Корпус контрразведки армии США, который следил за порядком в американской зоне оккупации, прибегал к услугам бандеровцев для поиска советских шпионов в лагерях для перемещенных лиц. Выяснилось, однако, что такие помощники компрометируют США. Бандера и его соратники использовали террор для закрепления своего первенства в самой ОУН и подавления политических конкурентов в борьбе за умы украинских беженцев. Эту группу отличали непоколебимые антикоммунизм и русофобия, однако в первые послевоенные годы на Западе это ценилось гораздо меньше, чем в начале холодной войны – всего лишь два-три года спустя.

Особых оперативных преимуществ от привлечения бандеровцев на негласную службу не видели ни в военной контрразведке, ни позднее в ЦРУ. Американские офицеры плохо знали повстанцев Восточной Европы, поэтому никак не могли контролировать эту жестко централизованную структуру, где узкий круг опытных конспираторов, выживших в открытом противостоянии с поляками, немцами и русскими, держал рядовых членов на коротком поводке, – вообще, любое взаимодействие шло со скрипом. Члены ЗЧ ОУН контактировали с офицерами Корпуса контрразведки, но надежные сведения сообщали разве что о возможном проникновении красных в украинские лагеря беженцев. Бандеровцы неохотно делились секретами, зато беспрерывно занимались чем-нибудь противозаконным. Они устраняли заподозренных в измене и тех, кто уклонялся от партийной линии. Их кассу пополняли поддельные доллары США.

Советский Союз требовал выдачи Степана Бандеры – знамени националистических партизан на западе Украины. Ради его похищения чекисты послали в американскую зону оккупации не одного агента, но Бандера ускользал от них, переезжая с места на место и меняя псевдонимы. Американцы готовы были пойти навстречу недавним союзникам. Офицеры Подразделения стратегических служб (исторически промежуточное звено между УСС и ЦРУ) ухватились за просьбу о выдаче как за удобный предлог избавиться от обременительной, да и просто опасной для них фигуры. Но как они ни старались, схватить Бандеру не выходило. Среди информаторов разведки США оказалось немало его сторонников, которые давали кураторам неверные сведения о местонахождении Бандеры. К тому же, ему невероятно везло. Как-то раз его машину остановил американский военный, но лидер ОУН отделался легким испугом благодаря удостоверению журналиста. Бандера действительно редактировал свою партийную газету, поэтому пользовался этим прикрытием до конца жизни. В итоге США розыск отменили, а вскоре их отношения с Советами ухудшились настолько, что ни о каком сотрудничестве уже не было речи. Верхушка ОУН могла теперь спокойно жить в Баварии83.

В 1949 году Корпус контрразведки передал недавно сформированному ЦРУ эстафету по разработке беженцев и их организаций в Германии. Сотрудники ЦРУ теперь и не думали выполнять просьбы СССР, но все так же предпочитали не вести дел с Бандерой, пренебрегая услугами, которые могла бы оказать ОУН. Бандера же, не покидая американской зоны оккупации, нашел общий язык с британской внешней разведкой МИ-6. Англичане получше знали народы Центральной и Восточной Европы и сквозь пальцы смотрели на неблаговидные убеждения и дела своих подручных. В докладе одному из британских чиновников Бандеру характеризовали так: «Профессиональный подпольщик с опытом террора и безжалостно-циничным представлением о правилах игры». В МИ-6 также полагали, что из всех русских и восточноевропейских организаций наиболее обширную и эффективную сеть агентов имеют бандеровцы. И что ее можно использовать для шпионажа против СССР84.

Американцы в это не очень-то верили – подозревали, что бандеровская ОУН кишит агентами МГБ. Поэтому ЦРУ делало ставку на их конкурентов в стане украинского национализма. К 1947 году ЗЧ ОУН раскололись, и новую фракцию возглавил Микола Лебедь. В свое время он руководил Службой безопасности ОУН(б) и взял в руки бразды правления всей организацией после ареста Бандеры немцами в июле 1941 года. То, что бандеровцы на Западной Украине устояли под давлением Третьего рейха и даже оказывали сопротивление, во многом было заслугой Лебедя. С другой стороны, он нес ответственность за истребление десятков тысяч поляков на Волыни. В 1944 году, когда Красная армия подошла к Западной Украине, Лебедь уехал в Европу с надеждой на переговоры с представителями США и Великобритании. Спор двух вождей за власть над организацией привел к тому, что Бандера стал называть бывшего соратника наймитом западных разведок и, возможно, даже приказал его устранить. Но ЦРУ помогло Лебедю укрыться в Америке. Оттуда он управлял собственной организацией – Заграничным представительством Украинского главного освободительного совета (УГОС). Убитый Сташинским в октябре 1957 года интеллектуал Лев Ребет был одним из близких к Лебедю лидеров эмиграции.

Пока Заграничные части ОУН Бандеры работали на Лондон, Заграничное представительство УГОС Лебедя снабжало Вашингтон агентами для заброски в Советский Союз. В мае 1951 года ЦРУ и МИ-6 совместно отправили на Западную Украину парашютистов. Британских агентов, во главе с Мироном Матвиейко, благословил на операцию Бандера, американских провожал Лебедь.

Сразу несколько групп было сброшено над карпатскими лесами. Первые новости от них несказанно обрадовали натовские разведки: группы ушли от преследования и наладили связь по радио. Но со временем и британцы, и американцы заподозрили, что дела у их подопечных идут как-то слишком гладко. В действительности же произошла катастрофа – большинство парашютистов попало в руки МГБ и вынужденно перешло на сторону Москвы (среди них и Матвиейко). Потеряв множество агентов, ЦРУ и МИ-6 в итоге отказались от заброски с воздуха. США поручили теперь фракции Лебедя участвовать в психологической войне против СССР. Англичане к 1954 году просто махнули рукой на бандеровцев. Тем не менее западные спецслужбы сходились на том, что (как утверждали британцы) «несмотря на наше общее желание утихомирить Бандеру, необходимо принять меры, с тем чтобы Советы не могли его убить или выкрасть… Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Бандере стать мучеником»85.

Как бы туманно ни звучала телеграмма Уильяма Худа в Вашингтон, не оставалось сомнений в одном: это был провал американских и британских спецслужб. Если именно Советы устранили лидера ЗЧ ОУН, то после гибели он мог стать более значительной фигурой, чем при жизни. 16 октября из мюнхенского филиала пришло более подробное сообщение: «Бандера доставлен в больницу мертвым. Неясно, вызвана ли травма на макушке падением. Бандеровцы подозревают насилие». 18 октября, в воскресенье, перед обнародованием результатов вскрытия, офицерам ЦРУ вновь пришлось давать телеграмму из Мюнхена в Вашингтон с новостью от одного из агентов в рядах германских спецслужб: «Предварительное вскрытие показало, что Бандера умер неестественной смертью. Признаки отравления». О возможном самоубийстве шеф филиала в Мюнхене ничего не писал. Он подозревал убийство86.

Глава 13

Подъем

В течение нескольких дней после гибели Бандеры сотрудники ЦРУ в Мюнхене предпринимали отчаянные попытки выяснить, кто убрал лидера украинской эмиграции и почему. Очевидного ответа не было.

Еще в марте 1958 года они получили телеграмму из Вашингтона с требованием свежей информации о Бандере. Директора ЦРУ запросил об этом Государственный департамент, а дипломатов в свою очередь – некий член Конгресса. Один из влиятельных игроков американской столицы захотел пригласить лидера Заграничных частей ОУН в Соединенные Штаты. В Мюнхене проверили досье на Бандеру и не отыскали ничего, что помешало бы тому пересечь океан. Также в ЦРУ проверили, не обращался ли Бандера за визой в консульство там же в Мюнхене. Как выяснилось, нет – видимо, он ждал сигнала от своих друзей в Вашингтоне. Какое-то время, однако, Уильям Худ и его люди ничего по этому поводу не предпринимали. Круги украинской эмиграции на службе ЦРУ – Лебедь и соратники – всячески пытались не пустить нежелательного для них гостя в США и Канаду, где они уже чувствовали себя как дома. Их враг остался в Баварии87.

Но позднее Бандера все же подал в мюнхенское консульство прошение о выдаче трехмесячной визы для посещения США. Надеясь оказаться по ту сторону Атлантики весной 1959 года, он писал при этом одному из нью-йоркских друзей, что боится отказа. В документах, представленных им в консульство, значилось имя Стефана Попеля, хотя жена и дети были указаны под фамилией Бандера. Собеседование с заявителем провел Кермит Мидтун, который, несмотря на молодость, имел опыт службы в ФБР. Украинец показался ему отнюдь не заслуживающим доверия. Что еще важнее, Мидтун сомневался в приверженности Заграничных частей ОУН принципам демократии – стержню американской политики в послевоенной Европе88.

Бандере было нелегко переубедить американца. После нападения Третьего рейха на Советский Союз некоторые члены бандеровской ОУН вступили в подчиненную оккупантам «народную милицию» и приняли участие в «окончательном решении еврейского вопроса». Но лидеры националистов отнюдь не в евреях видели врага номер один. Главной угрозой желанной государственности они считали поляков и «предателей» среди своих. И легко прибегали к террору для решения любых проблем – даже по окончании Второй мировой войны. Теперь их жертвами становились те, кто воевал против УПА на стороне СССР, и те, кто оказался на западе Украины между двух огней и решил принять новую власть89.

Бывший сотрудник ФБР спросил Бандеру, как тот намерен внедрять и укреплять устои демократии в случае триумфального возвращения на Украину. Ответ ему совсем не понравился – Бандера отделался тем, что демократия, мол, неизбежно придет вместе с национальным самоопределением. Он пообещал прислать Мидтуну литературу ЗЧ ОУН, чтобы тот убедился, как демократична их организация. Скоро в консульство доставили восемь брошюр. Авторы критически отзывались о резолюциях последнего съезда КПСС, осуждали Советский Союз за ГУЛАГ, обосновывали стремление Украины к независимости, излагали программные документы бандеровской ОУН. Мидтун не стал даже читать эти брошюры – в итоге их выслали в подотдел сбора и распространения информации. В любом случае он не мог единолично принять решение, давать ли Бандере визу в США. Свое слово должно было сказать ЦРУ90.

5 октября 1959 года, всего за десять дней до выстрела Сташинского, Худ написал начальству в Вашингтон и намекнул, что неплохо было бы помочь лидеру ЗЧ ОУН с получением въездной визы, в которой консульство месяцами ему отказывало. Записка главы мюнхенского офиса ЦРУ сопровождала более детальный запрос от сотрудника западногерманских спецслужб, обозначенного псевдонимом «Хердаль». Американцы заверили Хердаля в том, что «центр весьма заинтересован этим вопросом, особенно признаками того, что Бандера „исправился“, и соображениями о том, какова может быть оперативная выгода от него». В ЦРУ надеялись, что он больше не будет угрозами и насилием держать в ежовых рукавицах подчиненных и всю общину эмигрантов с Украины – это в первую очередь тревожило консульство.

Бандера просил трехмесячную визу в США, чтобы повидать родственников. Но это был только предлог, на деле же он хотел мобилизовать своих сторонников в Северной Америке. По западногерманским оценкам, бандеровцев в Америке насчитывалось от трехсот до четырехсот тысяч. К тому же они имели огромное значение для финансирования организации. Немцы полагали, что за пять лет (1954–1958) только жители Канады перевели ЗЧ ОУН девятьсот тысяч долларов США. Гость из Мюнхена надеялся обсудить и возможное сотрудничество с представителями власти. Худ поддержал Хердаля, который уверял американцев: «В принципе, сегодня Бандера обещает больше оперативной выгоды, чем все остальные группы русских эмигрантов на Западе». Имелись в виду шпионаж и прочие дела по ту сторону железного занавеса – на земле неведомой и желанной для разведок стран НАТО. Худ верил, что ЦРУ немало приобретет, если протянет руку тому, кто может поделиться с ними множеством полезных сведений. Он писал начальству: «Если визу выдадут, мы полностью будем в курсе будущего взаимодействия между „Подъемом“ и Бандерой. Если не выдадут, Хердаль, видимо, разозлится и отрежет нас от этого направления деятельности „Подъема“». Ответа из Вашингтона на это предложение в мюнхенском офисе ЦРУ до гибели Бандеры так и не дождались91.

Информатора ЦРУ по прозвищу Хердаль звали Хайнц Данко Херре. Он занимал высокий пост в БНД (Федеральной разведывательной службе). Формально эта служба возникла 1 апреля 1956 года и непосредственно подчинялась федеральному канцлеру Конраду Аденауэру. Фактически же она была детищем Западной Германии и США и десять лет (1946–1956) таилась под вывеской «Организации Гелена», на содержании и под контролем ЦРУ. Название этой организации дал генерал Райнхард Гелен, во время войны – начальник разведотдела Генштаба вермахта на Восточном фронте. Во внутренней переписке ЦРУ конца 50-х годов БНД обозначали словом «Подъем», а позднее – «В гору». Образование БНД и вправду показало, что у американцев дела шли в гору. Тесный контакт с разведкой Западной Германии ЦРУ сохранило, но вот платить по счетам стали немцы. К обоюдному удовольствию, Гелен теперь сам руководил БНД, заняв пост ее президента на следующие двенадцать лет. Его карьера тоже была на подъеме92.

Именно такое повышение статуса Организации Гелена дало ЗЧ ОУН шанс выйти из британско-американской опалы и снова претендовать на важную роль в борьбе разведок Запада и Востока. Переговоры Бандеры и людей Гелена начались в марте 1956 года, еще до создания БНД. Американцы предостерегли своих младших партнеров против использования бандеровской агентуры на западе Украины – по их мнению, КГБ нашпиговал ее сексотами. В БНД прислушались к совету и свернули переговоры. Но через два-три года Бандера вновь стал казаться полезным – по нескольким причинам сразу. Западногерманской разведке следовало набраться опыта и показать коллегам, на что она способна. Гелену ради этого проще всего было пустить в ход наработки военного времени. Один из его помощников писал Уильяму Худу: «Бандеру мы знаем около двадцати лет». Теперь возражениям ЦРУ в БНД уделили меньше внимания.

Хайнц Данко Херре служил Худу главным источником сведений о Бандере, а также о его гибели и расследовании возможного убийства. В БНД именно Херре поручили курировать ЗЧ ОУН и их вождя. Так совпало, что он же отвечал и за контакты с ЦРУ. Херре имел репутацию эксперта по России и Восточной Европе. Гелен заметил его еще в начале войны и в апреле 1942 года устроил ему перевод из фронтовой части в свой отдел Генерального штаба. Там Херре стал одним из авторов успешной пропагандистской кампании «Проблеск надежды» по привлечению красноармейцев в ряды власовцев. Весной 1945 года Херре вошел в узкий круг офицеров, которых Гелен взял с собой при переходе на сторону США. Через год после «легализации» БНД Херре поставили во главе отдела разведывательных операций против коммунистических стран. Эксперт по России занялся привычным делом93.

На этом посту Херре как нельзя лучше пригодился ЦРУ. Джеймс Критчфилд, глава американской разведки в Пуллахе (пригороде Мюнхена, где размещалось руководство новой западногерманской спецслужбы), называл его ключевым американским агентом «в кругу близких Гелену людей». Почти полвека спустя Критчфилд, описывая в мемуарах пребывание в Пуллахе, признавал, что именно Херре был тем, кто «в трудных обстоятельствах мог найти общий язык с обеими сторонами, расчищать путь диалогу и вести дело к компромиссу». Херре немало приложил усилий для того, чтобы стать у американцев своим. «Он серьезно увлекся бейсболом и с ходу безошибочно называл средние показатели команд и какие у них были шансы на первое место в лиге», – вспоминал Критчфилд94.

После внезапной смерти Бандеры Херре держал Худа в курсе расследования криминальной полиции. Рассказал он своему куратору в ЦРУ и о совместном обеде с вождем ЗЧ ОУН и его помощниками. Застолье в мюнхенском ресторане «Эвиге-Лампе» началось в десять утра 14 октября, а кончилось в два часа дня (менее чем за сутки до убийства). Бандеру сопровождали два человека – от них-то полиция и узнала, как прошла встреча. Украинцы, впрочем, подробно описывали меню, подозревая, что в одно из блюд подсыпали отраву. Один из них добавил, что по счету заплатил представитель немецкой стороны. Но вот о разговорах за столом спутники Бандеры упорно молчали.

Зато Херре от ЦРУ мало что скрывал. «Обед был посвящен главным образом тому, как именно „Подъем“ поддержит проведение дальнейших операций в СССР, – телеграфировал Худ в Вашингтон. – Также обсудили положение нынешней группы агентов, от которой несколько недель не было ни слова, а последний выход на связь имел место до пересечения границы СССР». В июле 1959 года Херре отправил группу националистов на Украину через Чехословакию. Еще раньше, 9 апреля, он согласовал операцию с Бандерой и одним из его людей. И хоть эта группа не подавала признаков жизни, 14 октября, на новой встрече в ресторане «Эвиге-Лампе», Херре предложил украинцам расширение сотрудничества. Позднее от источников среди эмигрантов станут известны новые детали той встречи. В докладе ЦРУ читаем: «Немцы приняли все предложения ЗЧ ОУН и пообещали всяческую поддержку. Степан Бандера остался весьма доволен итогом переговоров». Ярослава Бандера вспоминала, что муж был в тот день в хорошем настроении. По его словам, встреча прошла хорошо, а в ресторане вкусно кормили. Особенно понравилась ему куропатка95.

Руководство осиротелой фракции ОУН подозревало, что их вождя отравили именно тогда за обедом, и не замедлило предупредить мюнхенское отделение ЦРУ. Но там и мысли не допускали, что Гелен или Херре могли убить Бандеру. Другое дело Лубянка. 19 октября, за день до похорон, все тот же Худ отправил директору ЦРУ очередную телеграмму. Он просил передать БНД «данные о случаях применения Р[усскими] Р[азведывательными] С[лужбами] конкретных ядов». По его мнению, такая информация «будет крайне полезна, поскольку достаточное количество яда, видимо, пока не найдено, хотя вскрытие точно указывает на отравление Бандеры». Худ полагал, что сведения об одном из прошлых дел ЦРУ навели бы на след «конкретного яда, который могли применить, – трудно обнаружимого и такого, который могли бы дать Бандере существенно ранее его смерти»96.

Глава 14

Подозреваемая

Сотрудники центрального офиса ЦРУ в Вашингтоне не просто собирали данные из Мюнхена – они стремились дать немецким сыщикам важные улики. Этому служила, например, телеграмма в столицу Баварии от 5 ноября 1959 года: «Aecassowary-2 говорит жена Aecavatina-11 с ним незадолго до смерти»97.

Разобрать такое послание могли только те, кто имел доступ к словарю кодов ЦРУ. Вместе с пометкой «Красное дерево» (отдел, занимавшийся Советским Союзом) в верхнем правом углу бланка стоял другой криптоним: Aerodynamic. Так обозначали действия ЦРУ по поддержке Заграничного представительства Украинского главного освободительного совета – группы националистов во главе с Миколой Лебедем. Она откололась от бандеровской ОУН в конце 40-х годов и тогда же перешла под крыло американской разведки. Сотрудники ЦРУ использовали «приставку» ae- для кодирования агентурных мероприятий против СССР и вовлеченных в них людей. Aecassowary-2 и Aecavatina-11, несомненно, входили в число последних. По-английски словом cassowary называют казуара – крупную, живописную и нелетающую птицу Новой Гвинеи. Aecassowary обозначало членов группы Лебедя в категории Aerodynamic – в том числе парашютистов, заброшенных на территорию СССР. Термин «каватина» взяли не из зоологии, а из мира классической музыки – так по-итальянски называют простую и короткую арию. Код Aecavatina присвоили ЗЧ ОУН.

Благодаря относительно недавнему рассекречиванию кодов ЦРУ времен холодной войны теперь этих членов фракций Лебедя и Бандеры можно назвать по именам. Код Aecassowary-1 означал Заграничное представительство УГОС в целом, Aecassowary-2 окрестили главу этой группы – Миколу Лебедя. Для бандеровцев использовали немного другой подход. Их вождя назвали Aecavatina-1, а вот имя Aecavatina-11 обозначало бывшего шефа Службы безопасности ЗЧ ОУН Мирона Матвиейко98.

Таким образом, ЦРУ передало мюнхенскому отделению слова Лебедя о том, что среди тех, с кем Бандера общался незадолго до гибели, была и супруга Матвиейко Евгения. Известная германской полиции под именем Евгении Мак секретарша из неформального штаба ЗЧ ОУН, которая ездила с начальником на рынок в роковой день 15 октября, на самом деле была женой агента, давно уже засланного в советскую Украину.

Евгения родилась во Львове в 1916 году. К сорока трем годам она успела сменить не одну фамилию, в том числе Мак, Щиголь и Кошулинская. В Мюнхен она переехала после войны и осталась там, когда ее мужа Мирона отправили с рискованным заданием на Западную Украину. Евгении же досталась скромная должность на Цеппелинштрассе, 67.

15 октября, около полудня, Евгения Мак ушла с работы вместе с Бандерой и составила ему компанию в поездке по городу, ставшую для него последней. Теперь вопросы к ней возникли и у сыщиков, и у многих других, заинтересованных в установлении причины смерти – насильственной, как уже было ясно. В мюнхенской полиции и баварском отделении контрразведки считали, что фрау Мак могла быть сообщницей убийц. И результаты вскрытия, и слова полицейского информатора в рядах бандеровцев указывали на то, что отравителем стал кто-то из ближайшего окружения жертвы. Евгения оказалась подозреваемой номер один. Многие подчеркивали ее вражду с Ярославой Бандерой, а кое-кто намекал на любовную связь Евгении с шефом. К тому же, если Степан Бандера получил смертельную дозу, когда пробовал товар у продавцов, это никак не могло произойти без участия его спутницы. С другой стороны, как сказано в сообщении ЦРУ, никто «не мог определить, как яд ввели в один из фруктов на глазах у Бандеры. Едва ли отравленный фрукт принесли на рынок – ведь никто заранее не знал, что эти двое внезапно отправятся за покупками»99.

ЦРУ и его агенты в среде украинской эмиграции не исключали того, что устранить Бандеру Евгении поручил ее муж. Трудно было не заподозрить руку КГБ в изумительной ловкости Мирона Матвиейко, избегавшего преследователей на протяжении восьми с лишним лет. За несколько дней до переброски его группы на Украину туда же сбросили парашютистов ЦРУ, набранных из окружения Лебедя. Матвиейко и его подручные легко установили радиоконтакт с британской разведкой и Бандерой. А вот группа ЦРУ попала в засаду, и ее командира схватили советские оперативники. С тех пор Матвиейко находился под подозрением. Если он и вправду был завербован, сам собой выстраивался логический ряд: Лубянка – Мирон Матвиейко – Евгения Мак – убийство Бандеры100.

Теперь нам известно, что, когда Матвиейко попал под колпак МГБ, ему нелегко далось предательство дела национализма (если не бывшего вождя лично). В ночь на 17 июня 1952 года, через год с небольшим после своего пленения, Матвиейко ускользнул из дома во Львове, где под строгой охраной он исполнял ведущую роль в радиоигре с разведками НАТО. Потеря ключевой фигуры этой операции – а ее успешное начало сулило немалые достижения в будущем – потрясла верхушку советских органов безопасности. Министр госбезопасности СССР велел арестовать полковника Ивана Шорубалку, руководителя радиоигры, двумя годами прежде награжденного за участие в ликвидации главнокомандующего УПА. Расследование побега Матвиейко возглавил Роман Руденко, главный обвинитель на Нюрнбергском процессе от Советского Союза.

Утром 17 июня, когда МГБ расставляло повсюду сети, беглец лихорадочно проверял старые контакты и явочные квартиры. Его ждало жестокое разочарование. Никого из тех, у кого он мог попросить помощи в годы войны, уже не было: одних взяли, других – убили. Матвиейко пришлось принять новые обстоятельства. На этот раз коммунистическая пропаганда не лгала – сопротивление и вправду свелось к разбросанным в горах изолированным мелким отрядам. Судьба его была предрешена. Матвиейко понял, что из вражеских тисков ему не вырваться, ведь идти было некуда. В отчаянии он написал от руки листовки: кто он, что с ним произошло и как он работал под контролем органов. Эти листовки он разбрасывал на улицах в надежде, что одна из них попадет к подпольщикам, а от них и за рубеж. Для спасения собственной жизни оставалось только добровольно вернуться в плен.

Вечером 17 июня, проведя на свободе менее суток, Матвиейко направился на львовский главный вокзал. Там он спросил у проходившего мимо сержанта, служит ли тот в МГБ. Сержант ответил, что служит, и тогда беглец заявил о желании сдаться органам и о том, что вооружен. Потом назвал свое имя. Его отправили на самолете в Москву и держали в тюрьме в условиях совсем не львовских.

Только после смерти Сталина в марте 1953 года Матвиейко вернули под опеку тех, кто следил за ним еще во Львове. О его кратковременном побеге и пребывании в Москве не узнали ни члены ОУН, ни британская разведка. Целых восемь лет радиограммы двойного агента играли роль «голоса командования УПА» на Украине. Матвиейко сумел заслужить вновь доверие своих кураторов. В июне 1958 года, через семь лет после пленения и через шесть после отчаянной попытки побега, шефа бандеровской Службы безопасности, «закоренелого националиста», помиловали секретным постановлением Верховного Суда СССР. К этому времени он успел жениться на сотруднице КГБ, за ним же и надзиравшей101.

Своего эмиссара на Украине Бандера впервые заподозрил в нечистой игре, когда жить ему оставалось менее полугода. В первые дни лета 1959 года мюнхенский центр получил от Матвиейко сообщение, которому там не поверили ни на йоту. Руководство ЗЧ ОУН встревожилось. Неужели их собрат попал-таки в руки врага и теперь служит Москве? Бандера послал ему сообщение по стандартному каналу связи, давая возможность намекнуть в тайне от любых соглядатаев, что он теперь под колпаком КГБ. Матвиейко в таком случае должен был просто упомянуть борщ. В конце сентября он ответил, но слова «борщ» в его тексте не было.

Вождь ОУН вздохнул с облегчением. На ноябрь того же года он запланировал съезд националистических организаций и нуждался в помощи Матвиейко. На съезде должны были оценить положение партизанских сил на Украине, наметить задачи на будущее, а самое главное – решить раз и навсегда, кто на самом деле представляет «Украину в борьбе», Лебедь или Бандера. Матвиейко, как надеялся последний, возглавит представительную делегацию с театра «боевых действий» и обеспечит победу в долгой, изнурительной распре среди эмигрантов. Но подчиненный разочаровал шефа: отправить делегацию в Германию осенью не выйдет. С другой стороны, он уверял, что, скорее всего, сможет приехать в компании нескольких делегатов через год. Когда глава ЗЧ ОУН за час до смерти поехал на рынок, он порадовал Евгению Мак тем, что ее муж довольно скоро вернется в Мюнхен. Бандера умер, так и не узнав о многолетней измене своего посланника на Украине102.

Они с Евгенией, похоже, оставались последними, кто еще верил, что Матвиейко с 1951 года с блеском водит за нос Лубянку. Агенты ЦРУ, занятые расследованием гибели Бандеры, не разделяя такого оптимизма, видели в Матвиейко советскую марионетку и не понимали, почему в Кремле решили убить вождя ОУН, если им можно было манипулировать через ближайшего помощника. Американцы могли предположить только одно: КГБ не хотел допустить личной встречи Бандеры с Матвиейко на съезде, ведь, если двойной агент попал под подозрение, Бандера мог заставить его сознаться. Таким образом, Москве лучше было бы убрать старого врага и послать Матвиейко на съезд в Германию, когда Бандеру сменил бы другой лидер, послабее103.

И мюнхенская криминальная полиция, и контрразведка ФРГ сомневались в том, что жена вероятного двойного агента могла убить шефа собственноручно. В докладе сотрудника ЦРУ о расследовании этого дела говорились: «Евгения Матвиейко-Мак способна на все. Но я не верю, что она лично подсунула Бандере цианид. Немецкая полиция того же мнения». По состоянию на 12 ноября 1959 года, как видим из телеграммы мюнхенского отдела ЦРУ в Вашингтон, самой правдоподобной казалась такая версия: «Яд ввели силой, после того как Бандера вошел в подъезд своего дома». По той же версии, Евгения могла «подсказать убийцам, когда именно Бандера вернется домой». Видимо, преступники «прятались в лифте, остановленном на одном из верхних этажей»104.

Следователи полагали, что Бандера оказал сопротивление. Та же телеграмма гласит: «Когда тело обнаружили, Бандера лежал ничком в подъезде, поджав под себя левую руку и схватившись за правое плечо. Опрос окружения Бандеры установил, что он был левшой и носил пистолет в кобуре на правом боку». Таким образом, складывалось впечатление, что в последние секунды жизни он потянулся за оружием. К большому сожалению следствия, пятна крови на полу первого этажа, где лежал труп, смыла ненайденная «уборщица», прежде чем ими могли заняться эксперты105.

Глава 15

Активные мероприятия

Алексей Деймон стал первым, кто поздравил Богдана Сташинского с успехом, когда тот вернулся после ликвидации Бандеры в Берлин (16 октября 1959 года). В воодушевлении офицер КГБ даже назвал подопечного героем. Тот подал два рапорта – так же, как после убийства Ребета. В первом он подробно описал маршрут перемещения по Западной Германии. Во втором Сташинский доложил, что встретил известного начальству человека и успешно передал от них привет106.

Новости сообщили командованию филиала КГБ в Карлсхорсте, а оттуда – в Москву. У берлинского «короля нелегалов» Александра Короткова, уполномоченного КГБ при МГБ ГДР, появился повод выпить шампанского. Сорокадевятилетний генерал-майор занимал один из важнейших постов во внешней разведке. Впервые он приехал в Берлин по дипломатическому паспорту накануне вторжения Третьего рейха в СССР в июне 1941 года. Он и тогда, под прикрытием должности третьего секретаря посольства, руководил сетью советских шпионов в этой стране. В апреле 1945 года Коротков вернулся в Берлин, присутствовал на церемонии капитуляции 8 мая – происходила она в Карлсхорсте – и остался там в качестве первого начальника советской разведки в оккупированной Германии. В январе 1946 года Короткова отозвали в Москву, но через десять лет он приехал на берега Шпрее в третий раз, уже генерал-майором, заняв должность советника посольства в ГДР. На самом деле, он возглавил аппарат КГБ в Карлсхорсте и отвечал за контакты с разведкой Восточной Германии107.

В зону ответственности подчиненных Короткова входила вся Западная Европа (они даже оказывали поддержку секретным операциям в Северной Америке). Персонал Карлсхорста составляли офицеры из разных подразделений КГБ. Первым по значению и числу сотрудников был отдел нелегальной разведки в Западной Германии и на Западе вообще. Более скромное место занимал отдел противодействия эмигрантам из СССР, к которым причисляли и никогда не имевших советского гражданства выходцев из Прибалтики и Западной Украины, аннексированных в ходе Второй мировой войны108.

В январе 1959 года на Лубянке решили образовать новый отдел в составе управления внешней разведки. Этому отделу отводили «активные мероприятия» – эвфемизм для кампаний по манипуляции общественным мнением. Возглавил отдел «Д» (то есть дезинформации) Иван Агаянц – он же встретил Павла Судоплатова в Париже в мае 1938-го, после убийства Евгена Коновальца. Теперь Агаянцу предстояло взяться за ФРГ. Ему поручили изобразить Западную Германию логовом антисемитов. Вначале он опробовал свой метод в пределах Советского Союза. Ночью сотрудники КГБ осквернили могилы евреев в одном селе в российской глубинке. Выяснилось следующее: хотя большинство местных жителей осуждали такой акт вандализма, «активные мероприятия» вдохновили несколько юнцов и те стали подражать неизвестным преступникам по своей воле. В Западную Германию отправили агентов разведки ГДР. Надругательство над еврейскими могилами дало тот же результат – всплеск агрессивной юдофобии по всей стране109.

Тем временем ЦРУ крайне интересовали разговоры за высокими стенами штаб-квартиры КГБ в Берлине. Агенты пытались завербовать работавших там граждан ГДР. Используя полученные от двойных агентов сведения, американцы составляли карту Карлсхорста, пытались опознать офицеров противника и устанавливали неподалеку подслушивающие устройства. В июне 1958 года государственный секретарь США Кристиан Хёртер озадачил министра иностранных дел СССР Андрея Громыко превосходной осведомленностью о неблаговидных делах КГБ в Берлине и среди прочего – тщательно составленным ЦРУ описанием Карлсхорста.

Коротков хорошо понимал, что западные коллеги стараются выведать его секреты. Офицеры технической контрразведки обнаружили микрофон не где-нибудь, а в кабинете самого генерала. Когда они доложили об этом Короткову, он хотел на какое-то время оставить жучок, чтобы во всю мощь русского лексикона доходчиво объяснить американцам, что он про них думает. Его разубедили – слишком велик был риск, что на той стороне услышат и слова, никак не предназначенные для чужих ушей. В кабинете шефа Карлсхорста нередко обсуждали вещи, которыми ни одна разведка не имела права заниматься. Под его руководством не только снабжали Москву ценными сведениями, но и устраняли тех, кого в столице считали «неудобными»110.

Гибель Бандеры стала для отдела по дезинформации очередным поводом проявить свои таланты. В отличие от Льва Ребета, вождя ОУН на Западе почти сразу же сочли убитым. КГБ мог настаивать на том, что смерть вызвал сердечный приступ, поддержать версию о суициде или же обвинить кого-то другого, как и планировалось после ликвидации Ребета. Выбрали последнее. На этот раз решили сыграть по-крупному и оклеветать не соперников из другой фракции украинских эмигрантов, а западногерманскую власть. Кампания по дезинформации стартовала сразу же после того, как в Карлсхорсте узнали об итогах поездки Сташинского.

16 октября, на следующий день после убийства, Всегерманское информационное агентство (ADN) в переданном из Восточного Берлина сообщении увязало гибель Бандеры и знакомство последнего с Теодором Оберлендером, членом правительства ФРГ. Министра по делам перемещенных лиц, беженцев и жертв войны изобразили самыми черными красками:

Бандера, бывший шефом украинской группы фашистских террористов, несет частичную ответственность за жестокие злодеяния против украинского и польского населения. [Агентство имело в виду события Второй мировой войны и клеило, как обычно, на все антикоммунистические течения один и тот же ярлык фашизма. – С. П.] Некоторые из этих злодеяний они совершили под непосредственным руководством боннского министра Оберлендера. После назначения министром Оберлендер делал все, чтобы избавиться от компрометирующей связи с Бандерой. Говорят, что следствием его усилий стало недостаточное финансирование деятельности Бандеры боннским правительством. Поэтому некоторые предполагают, что Бандера публично припомнил боннскому министру Оберлендеру их общее прошлое111.

Газета Neues Deutschland, орган Центрального комитета Социалистической единой партии Германии, 19 октября добавила новые подробности к версии ADN: «В нацистское время Бандера был убийцей, соучастником теперешнего министра Оберлендера в кровавых расправах батальона „Нахтигаль“ во Львове. Вскоре он должен был выступить главным свидетелем обвинения на процессе против Оберлендера. Но теперь главный свидетель устранен». Статью сопровождала карикатура на Оберлендера, притворно скорбевшего о Бандере: «Жалко его. Такой был хороший нацист, но слишком уж много он знал обо мне». Дальнейшее развитие эта версия получила вскоре в Berliner Zeitung, еще одной восточногерманской газете. Ее корреспонденты предполагали, что Бандеру убили по приказу Оберлендера подручные Райнхарда Гелена, главы разведки ФРГ. В советской прессе проводили ту же линию, что и в прессе ГДР. «Комсомольская правда» даже перепечатала карикатуру на Оберлендера112.

Летом 1941 года будущий политик служил в абвере и отвечал за связь германского командования с набранным из бандеровцев батальоном «Нахтигаль». Теперь же он попал под прицел Кремля, поскольку открыто оппонировал признанию Западной Германией послевоенных восточных границ. В августе 1959 года Союз жертв нацистского режима в ФРГ подал иск против Оберлендера как соучастника преступлений украинских националистов. Федеральная прокуратура возбудила дело и потребовала у федерального министра объяснений. Оберлендер все отрицал, утверждая, что бойцы батальона не причастны ни к расстрелу профессоров, ни к еврейскому погрому во Львове. И добавил, что «Нахтигаль» вошел во Львов рано утром 30 июня, в авангарде регулярных частей вермахта, и обнаружил сотни трупов заключенных, расстрелянных НКВД перед бегством из города. Так что вину за военные преступления не надо было перекладывать с больной головы на здоровую. Позднейшие исследования показали, что батальон и вправду не играл какой-либо роли в погроме – это было делом рук антисемитского сброда, подстрекаемого немецкими офицерами113.

Западногерманская пресса в общем поддерживала Оберлендера, ведь у Союза жертв нацистского режима была репутация марионетки Москвы. Христианские демократы его ненавидели, социал-демократы и лидеры еврейской общины старались избегать. Но затем неведомый убийца поставил точку в биографии Бандеры, и дело Оберлендера предстало в новом свете. Не пошел ли министр на преступление, чтобы устранить свидетеля его черных дел в эпоху нацизма? Именно такую картину рисовали противники Оберлендера из ГДР. 22 октября, через три дня после похорон в Мюнхене, Альберт Норден, глава «Комитета за немецкое единство», созвал пресс-конференцию и прямо обвинил Оберлендера в организации убийства Бандеры. Норден был не просто профессором одного из восточногерманских вузов и главой упомянутого комитета. Он входил в Политбюро ЦК СЕПГ, занимал пост секретаря ЦК и отвечал там за сбор информации, пропаганду и отношения с Западом.

Пресс-конференция и то, как Норден вместе с другими участниками действа изображал роль Оберлендера во львовском погроме 1941 года, вывели дело на иной политический уровень. Теперь тяжкие обвинения против члена правительства ФРГ выдвигали не какие-то журналисты, а главный пропагандист ГДР. В конце октября студия документального кино восточногерманской компании DEFA выпустила кинохронику, где после 32 минут репортажа с пресс-конференции Нордена, целых 25 минут уделяли похоронам Бандеры. Покойника выставили подручным Оберлендера в батальоне «Нахтигаль», замаравшим руки массовым убийством во Львове114.

Фильм произвел неожиданно сильное впечатление на Богдана Сташинского, который увидел его в одном из кинотеатров Восточного Берлина. Чекиста ошеломил образ Бандеры в гробу, в окружении семьи – в том числе трех детей. После того как диктор провозгласил, что главаря украинских националистов хладнокровно убил наймит Соединенных Штатов, слово «убийство» не выходило у Сташинского из головы. Он выскочил в смятении на улицу, а позднее сказал Деймону: «У него были жена и дети. Я это сделал, я убийца». Но куратор не понимал, из-за чего тут переживать. Он ответил Богдану с улыбкой: «Это не должно вас никак беспокоить. Когда его дети вырастут и поймут, какую роль играл их отец, они будут вам благодарны за то, что вы сделали». Кающегося убийцу эти слова никак не убедили. «Активные мероприятия» произвели совершенно неожиданный для КГБ побочный эффект115.