Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

В начале декабря Помпей Великий с чувством глубокого облегчения отбыл в западном направлении и по Эгнатиевой дороге двинулся к Диррахию. Жизнь в Фессалонике с сенаторской сворой превратилась в конце концов в сущий кошмар. Ибо к нему возвратились все, от Катона до старшего сына. Тот привел из Александрии великолепную боевую флотилию и шестьдесят забитых доверху транспортов. Предполагалось – пшеницей, ячменем, бобами и нутом. Оказалось – в основном финиками, сладкими и очень ценимыми гурманами, но, разумеется, не годящимися для солдат.

– Эта тощая стерва, чудовище! – прорычал молодой Гней Помпей, обнаружив, что лишь десять транспортов честно загружены зерном. В амфорах же полусотни судов были одни финики, хотя ему обещали пшеницу! – Она обманула меня!

Его отец в присутствии Катона и Цицерона предпочел увидеть смешную сторону в ситуации. Он хохотал до слез, ибо пролить их иначе не мог.

– Ничего, – успокоил он разъяренного сына. – После победы мы поспешим в Египет и оплатим всю нашу войну из казны Клеопатры.

– А я лично вышибу из нее дух!

– Ц-ц-ц! – зацыкал Помпей. – Любовнику так говорить не пристало! Ходят слухи, что ты ее все-таки поимел.

– Нет, но с удовольствием поимею. Единственным способом: набью финиками и поджарю!

Услышав такое, Помпей снова расхохотался.

Катон возвратился как раз перед этим событием, очень довольный результатом своей родосской миссии и жаждущий поведать о встрече с Сервилиллой, еще одной своей сводной сестрой, разведенной женой умершего Лукулла, и с ее сыном Марком Лицинием Лукуллом.

– Не понимаю ее, так же как никогда не понимал Сервилию, – объявил он хмуро. – Я встретил Сервилиллу в Афинах. Кажется, она думала, что в Италии ее занесут в проскрипционные списки. Первым делом она поклялась никогда больше не расставаться со мной и отправилась на Родос. Перессорилась с моими философами. Но когда пришло время отплывать, вдруг сказала, что остается.

– Женщины – странные существа, мой Катон, – сказал Помпей. – Ну, ступай же.

– Я не уйду, пока ты не пообещаешь урезонить своих галатийских и каппадокийских конников. Они дурно ведут себя.

– Они здесь, чтобы помочь нам победить Цезаря, мой Катон, и мы не платим за их содержание. Пусть изнасилуют всех женщин в Македонии и передерутся со всеми мужчинами, меня это не касается. Уходи!

Затем притащился Цицерон в сопровождении своего сына. Измученный, несчастный, обиженный на всех, от своего брата с племянником до Аттика, которые, видите ли, отказывались бранить Цезаря и всеми силами облегчали ему жизнь в Риме.

– Меня окружали изменники! – кричал он, страшно тараща свои бедные гноящиеся, красные и запекшиеся глаза. – Мне понадобились месяцы, чтобы организовать свой побег, и все-таки я убежал. К сожалению, без бедняги Тирона.

– Да, да, – устало соглашался Помпей. – Послушай, Цицерон, за Ларисскими воротами живет очень хорошая знахарка. Поезжай, покажи ей глаза. Немедленно. Будь добр, не мешкай!

В октябре прибыли Луций Афраний и Марк Петрей из Испаний с горестными вестями. Они привели с собой несколько жалких когорт, что не утешило ошеломленного их рассказом Помпея. Цезарь завоевал обе его провинции – и опять малой кровью! Это вызвало бешеную ярость Лентула Круса, возвратившегося из провинции Азия.

– Твои Афраний и Петрей изменники! – орал он в ухо Помпею. – Я требую, чтобы сенат судил их и изгнал!

– Заткнись ты, Крус! – рыкнул Тит Лабиен. – По крайней мере, Афраний с Петреем умеют сражаться. Чего не скажешь ни о ком из вас.

– Магн, кто этот безродный червяк? – вскипел Лентул Крус. – Почему мы должны терпеть его здесь? Почему меня, патриция из рода Корнелиев, оскорбляют людишки, недостойные чистить мои сапоги? Вели ему убираться!

– Сам убирайся, Лентул! – крикнул Помпей, готовый залиться слезами.

Слезы пролились-таки ночью на подушку, после того как Луций Домиций Агенобарб явился к нему с новостью, что Массилия капитулировала и что Цезарь контролирует все земли к западу от Италии.

– Однако, – сказал Агенобарб, – при мне остался мой маленький флот, и я намерен с толком пустить его в дело.

В конце декабря Бибул встретил Помпея на перевалах Кандавии.

– Разве ты должен быть здесь? – спросил нервно Помпей.

– Успокойся, Магн! В ближайшем будущем Цезарь не появится ни в Эпире, ни в Македонии. Во-первых, в Брундизии не хватит судов для перевозки войск Цезаря. Во-вторых, у меня есть флотилия твоего сына на Адриатике, а также мои собственные флотилии под командованием Октавия, Либона и Агенобарба, патрулирующие Ионическое море.

– Но ты, наверное, не знаешь, что Цезарь назначен диктатором и что теперь вся Италия на его стороне? И что он против проскрипций?

– Знаю. Но выше нос, Магн, все не так плохо. Я послал Гая Кассия и семьдесят сирийских судов в Тусканское море с приказом блокировать вывоз сицилийского урожая. Этот флот также помешает Цезарю переправить войска в Эпир с западного побережья.

– Вот это здорово! – воскликнул Помпей.

– Я тоже так думаю. – Бибул сдержанно улыбнулся. – Он будет заперт в Брундизии, и можешь себе представить, как заворочается Италия, вынужденная всю зиму кормить двенадцать легионов? После того как Гай Кассий заблокирует поставки зерна, у Цезаря возникнет достаточно неприятностей, связанных с необходимостью кормить гражданское население. И не забывай, Африка в наших руках.

– Это правда. – Помпей вновь помрачнел. – Но, Бибул, меня все же волнует отсутствие двух сирийских легионов. Мне бы они очень пригодились. Ведь основной костяк армии Цезаря составляют закаленные ветераны.

– Что помешало Метеллу Сципиону привести свое войско к тебе?

– Согласно последним полученным от него сведениям он испытывает трудности с переходом через Аманские горы. Арабы-скениты расположились на перевалах, и он вынужден с боями пробиваться вперед. Ты же знаешь Аман, ты воевал там.

Бибул нахмурился:

– В таком случае ему еще предстоит пересечь всю Анатолию, чтобы выбраться к Геллеспонту. Сомневаюсь, что ты увидишься с ним до весны.

– Будем надеяться, Бибул, что и Цезаря мы до весны не увидим.

Напрасная надежда. Помпей все еще находился в Кандавии, преодолевая высоты севернее Охридского озера, когда в самом начале января его разыскал Луций Вибуллий Руф.

– А ты что здесь делаешь? – удивился Помпей. – Мы думали, ты в Ближней Испании!

– Я – живое свидетельство того, что случается с человеком, дважды выступившим против Цезаря. После Корфиния он простил меня, а после Илерды взял в плен. И с тех пор держал при себе.

Помпей почувствовал, что бледнеет.

– Ты хочешь сказать…

– Что Цезарь с четырьмя легионами отплыл на обычных транспортах из Брундизия за день до нон. – Вибуллий невесело улыбнулся. – Он не встретил ни одного военного корабля и благополучно высадился в Палесте.

– В Палесте?

– Между Ориком и островом Коркира. Потом послал меня на Коркиру сказать Бибулу, что он упустил свой шанс, и спросить, где ты находишься. Так что в моем лице ты видишь посла твоего неприятеля.

– О боги! Что это за человек! С четырьмя легионами! Всего с четырьмя?

– Всего.

– Что он просил передать?

– Что уже достаточно пролито римской крови. Что теперь самое время прийти к соглашению. Обе стороны, по его мнению, обладают равными силами, и сталкивать их ни к чему.

– Равными силами? – медленно переспросил Помпей. – При четырех его легионах?

– Это его слова, Магн.

– Его условия?

– Ты и он обратитесь к сенату и народу Рима, чтобы они сами выработали приемлемый вариант. Обе армии до того должны быть распущены.

– Сенат и народ Рима. Его сенат. Его народ, – процедил сквозь зубы Помпей. – Его избрали старшим консулом, он уже не диктатор. Но Рим и Италия все равно рукоплещут ему. Как же, он ведь не Сулла!

– Да, он правит не с позиции силы, а с помощью сладких речей. О, он умен! Знает, чем вскружить головы дуракам как в Италии, так и в Риме.

– Ну что ж, Вибуллий, он теперь – герой дня. Десять лет назад им был я. Существует мода и на народных героев. Десять лет назад – пиценское чудо. Сегодня – правитель патриций. – Помпей неожиданно посуровел. – Скажи, кого он оставил в Брундизии?

– Марка Антония и Квинта Фуфия Калена.

– Значит, в Эпире кавалерии у него нет?

– Очень мало. Два или три галльских эскадрона.

– Он пойдет к Диррахию?

– Без сомнения.

– Тогда я велю своим легатам вести наше войско бегом. Я должен спешить, или он захватит Диррахий.

Вибуллий понял, что беседа окончена:

– Что ему передать?

– Пусть ждет, – сказал Помпей. – Останешься здесь, ты мне будешь полезен.

Помпей примчался к Диррахию первым. Еле-еле успел.

Границы на западном берегу материка, где располагались Греция, Эпир и Македония, были весьма условными. Южной границей Эпира служил северный берег Коринфского залива, но это была также и греческая Акарнания, а где шла северная граница Эпира, каждый решал сам. Римляне считали, что Эгнатиева дорога длиной почти в семьсот миль, пролегающая от Геллеспонта через Фракию и Македонию к Адриатическому морю, находилась в Македонии. На расстоянии около пятнадцати миль от западного берега она разветвлялась на север и юг. Северная ветвь заканчивалась у Диррахия, а южная ветвь – у Аполлонии. Поэтому большинство римских военачальников считали Диррахий и Аполлонию частью Македонии, а не Эпира.

Помпей, в спешке и беспорядке вторгнувшийся в Диррахий, узнал, что весь Эпир присягнул на верность его врагу. С этим решением согласилась и Аполлония, а потому теперь все, что располагалось южнее реки Апс, фактически принадлежало Цезарю, который выгнал Торквата из Орика, а Стаберия из Аполлонии. Без кровопролития, в привычной манере. Сначала радостные приветствия местного населения, затем сдача гарнизонов. Высадившись в Палесте, Цезарь устремился к Диррахию по плохой местной дороге и, невзирая на это, едва не сел Помпею на хвост.

К большому разочарованию Помпея, Диррахий тоже решил поддержать Цезаря. Ополчение и городские жители вообще отказались сотрудничать с римским правительством в изгнании и приступили к подрывным действиям. С семью тысячами лошадей и почти восемью тысячами мулов, которых надо было кормить, Помпей не мог позволить себе сидеть во враждебной стране.

– Разреши, я призову их к порядку, – сказал Тит Лабиен.

В глазах его что-то мелькнуло. Эту искорку разгорающейся тяги к расправе мгновенно распознали бы и Цезарь, и Требоний, и Фабий, и Децим Брут.

Не зная этой черты характера Лабиена, Помпей задал невинный вопрос:

– Как же ты призовешь их к порядку?

Большие желтые зубы сверкнули.

– Так же, как треверов.

– Ну хорошо, – сказал Помпей, пожав плечами. – Делай как знаешь.

Нескольких сотен изуродованных тел жителей Эпира – и Диррахий решил, что гораздо разумнее хранить верность Помпею. А тот, услышав рассказы, ходившие по всему его огромному лагерю, закрыл на все глаза и не стал ничего предпринимать.

Когда Цезарь подошел к южному берегу Апса, Помпей встал на северном берегу как раз напротив, около брода. Обе армии принялись строить оборонительные укрепления.

Их разделял какой-то жалкий поток воды. «Это не расстояние, – думал Помпей. – У меня под рукой шесть римских легионов, семь тысяч всадников, тысяча ауксилариев, две тысячи лучников и тысяча пращников. А у Цезаря что? Седьмой, девятый, десятый, двенадцатый. У меня гораздо больше солдат! Более чем достаточно для победы! Такая огромная силища против четырех легионов пехоты! Я разобью его. Обязательно разобью!»

Но он все сидел на северном берегу Апса, так близко от фортификаций противника, что можно было, метнув через реку голыш, попасть им в шлем какого-нибудь галльского ветерана. Но он не двигался.

Мысленно он возвращался в Испанию, к Квинту Серторию, который мог вынырнуть ниоткуда, миновать всех разведчиков и нанести страшный урон его огромному войску, а потом вновь исчезнуть. Он опять стоял под стенами Лаврона, смотрел на Оску, уходил, поджав хвост, через Ибер.

Луций Афраний и Марк Петрей тоже вспоминали противостояние с Серторием в Ближней Испании. И то, как легко полгода назад Цезарь разделался с ними. Лабиена не было рядом, чтобы высмеять их, развеять страхи, пренебрежительно отозваться о Цезаре и укрепить пошатнувшуюся решимость Помпея. Лабиен остался в Диррахии – следить за лояльностью населения – вместе с занудными кабинетными вояками Катоном, Цицероном, Лентулом Крусом, Лентулом Спинтером и Марком Фавонием. Те тоже могли бы взять командующего в оборот. А без них Помпей все мрачнел, и никто в лагере не решался к нему подступиться.

– Нет, – сказал он Афранию и Петрею после нескольких рыночных интервалов бездействия, – я буду ждать Сципиона. Придут сирийские легионы, тогда и начнем. А пока будем просто сдерживать Цезаря, вот и все.

– Хорошая стратегия, – с облегчением сказал Афраний. – Он терпит лишения, Магн, весьма большие. Бибул почти задушил все морские поставки. Цезарь теперь может надеяться на продовольственные поставки только из Греции и Южного Эпира.

– Хорошо. Зима основательно истощит их. В этом году она обещает быть ранней и прийти внезапно.

Но зима оказалась недостаточно ранней, да и наступила не столь уж внезапно. С Цезарем был Публий Ватиний. Близость двух лагерей привела к тому, что часовые стали переговариваться через узкую речку. Потом к ним присоединились остальные легионеры с той и с другой стороны. Цезарь это не пресекал. Овеянным боевой славой ветеранам Галльской войны люди Помпея задавали много вопросов. Оценив это подсознательное уважение, Цезарь решил на нем сыграть. Он послал Публия Ватиния на среднюю фортификационную башню с наказом как следует обработать неприятельскую аудиторию. Ребята, неужели вам хочется проливать римскую кровь? Зачем впустую мечтать о победе, когда всем известно, что Цезарь непобедим? Кстати, почему Помпей не предлагает сражения? Похоже, он просто боится. Тогда что вы вообще здесь делаете?

Когда Помпей узнал о происходящем, он тут же послал за Лабиеном и Цицероном: первый умел решать проблемы, второй мог запросто переплюнуть Ватиния в краснобайстве. В результате к нему прибыли все кабинетные полководцы, включая Лентула Круса, которому в тот момент усердно предлагал деньги Бальб-младший. Разумеется, посланный Цезарем. Но Лентул Крус потянулся за всеми, и Бальб-младший, молясь, чтобы в стане Помпея его не узнали, потащился за ним.

А у реки дело дошло до того, что к Цезарю собралась делегация с северной стороны, возглавляемая одним из Теренциев Варронов. Встреча так и не состоялась. Прибыл Лабиен, перекричал Ватиния и приказал метнуть в южан копья. Запуганные Лабиеном сторонники Помпея позорно ретировались, отказавшись от мысли о переговорах.

– Не будь дураком, Лабиен! – взывал Ватиний. – Переговоры нужны! Спасай, кого можешь! Спасай солдатские жизни!

– Пока я здесь, никаких сделок с изменниками не будет! – орал Лабиен. – Но принесите мне голову Цезаря, и мы попробуем столковаться!

– Ты не меняешься, Лабиен!

– И не изменюсь никогда!

Пока шла эта пикировка, Цицерон посиживал у Помпея, радуясь теплу и уюту и попивая вино.

– У тебя очень бодрый и уверенный вид, – уныло заметил Помпей.

– Тому есть повод, – провозгласил Цицерон, распираемый жгучим желанием похвастаться своей удачей. – Я только что получил довольно приличное наследство.

– Уже получил? – спросил, прищурясь, Помпей.

– Да, Магн, и очень вовремя, очень! – пел Цицерон, не замечая сгущавшихся над ним туч. – Туллия вышла замуж, ей нужно приданое. Первый взнос я уже сделал. Не полностью, правда. Пришел срок делать второй. Двести тысяч, как тебе это нравится! А я все еще должен Долабелле шестьдесят тысяч от первого взноса. Он ежедневно мне пишет. Напоминает. – Цицерон захихикал. – Я полагаю, у него хватает времени, чтобы марать бумагу, поскольку он флотоводец, оставшийся без флота.

– И сколько ты получил?

– Около миллиона.

– Именно такая сумма мне и нужна! – сказал Помпей. – Как мой соратник и друг, Цицерон, одолжи мне эти деньги. Я ума не приложу, чем платить армии, я занимаю у своих же солдат. Немыслимое положение для полководца! Мои войска – мои кредиторы. А тут еще Сципион застрял в Пергаме, наверняка до весны. Я надеялся выкрутиться, получив сирийские денежки, но… – Помпей пожал плечами. – Твой миллион очень выручил бы меня.

Во рту у Цицерона пересохло, горло перехватило. Он сидел, не в состоянии что-либо сказать, пока ясные голубые глаза Немезиды обшаривали его мозг.

– Я же посылал тебя к знахарке в Фессалонике, да? Она ведь вылечила твои глаза?

Цицерон с трудом сглотнул и кивнул:

– Да, Магн, конечно. Я дам тебе денег.

Он поерзал в кресле, хлебнул немного вина, чтобы снять горловой спазм.

– Э-э-э, я полагаю, ты оставишь мне что-то, чтобы я мог уплатить Долабелле?

– Долабелла на стороне Цезаря! – с праведным гневом воскликнул Помпей. – Это бросает тень и на тебя, Цицерон.

– Ты получишь миллион, – дрожащим голосом произнес Цицерон. – О боги, что я скажу Теренции?

– Ничего из того, что ее бы обрадовало, – ухмыльнулся Помпей.

– А бедняжке Туллии?

– Скажи ей, что с Долабеллой расплатится Цезарь.

Обосновавшись на острове Коркира, Бибул принялся действовать. И гораздо решительнее, чем оробевший Помпей. Плохо, конечно, что Цезарь успешно миновал выставленный на море заслон. Но еще хуже, что он сам сообщил Бибулу об этом, послав к нему легата Помпея, плененного им. Ха-ха-ха, получай, Бибул! Ничто не могло пришпорить Бибула сильней, чем эта оскорбительная насмешка. Он всегда до самозабвения отдавался работе, но после визита Вибуллия стал еще безжалостнее подгонять и себя, и других.

Каждый новый полученный им корабль шел патрулировать Адриатику. Цезарь сгниет, прежде чем увидит остальные свои войска. Первая кровь – пустяк, но все-таки это кровь! Выйдя сам в море, Бибул перехватил тридцать транспортов Цезаря и сжег их. Вот! Получите, Антоний и Кален! Этих судов у вас теперь нет!

Он поставил перед собой две задачи. Во-первых, не дать Антонию и Калену набрать флот, достаточный для переброски восьми легионов и тысячи германских конников в помощь Цезарю. Чтобы добиться этого, он послал Марка Октавия патрулировать италийскую часть Адриатики севернее Брундизия. Скрибонию Либону было велено следить непосредственно за Брундизием, а Гнея Помпея обязали перекрыть все подходы к нему с греческой стороны. Если Антоний и Кален попытаются получить корабли из портов северной части Адриатики, или из Греции, или из портов Италии с западной стороны, им это не удастся!

Его второй задачей было лишить Цезаря возможности получать морем продовольствие, поэтому без внимания не остались ни Коринфский залив, ни Пелопоннес.

Тут прошел слух, что Цезарь, обеспокоенный этой морской блокадой, попытался инкогнито, чтобы не встревожились его люди, вернуться в Брундизий на небольшом открытом полубаркасе. Но у острова Сасон разразился ужасный шторм. Когда капитан суденышка решил повернуть назад, переодетый Цезарь открылся ему, умоляя продолжить путь. «Я Цезарь, – сказал он, – удача сопутствует мне!» Была сделана вторая попытка, но в конце концов полубаркас вернулся в Эпир. Правда ли это, Бибул не знал. Не знал он и того, что Цезарь собирался предпринять в Брундизии такого, чего не могли сделать два его толковых легата. Зато он знал, что Цезарь способен на авантюры, и стал действовать еще энергичнее, принимая все меры, чтобы сорвать любой его план.

Когда штормы обложили Брундизий, Бибул вполне мог бы расслабиться, но он себе этого не позволил и, поскольку возглавить патруль между Коркирой и Сасоном было некому, отправился в море сам. В любую погоду он вел наблюдение, всегда продрогший, всегда промокший, всегда голодный, ибо ел он урывками, как, впрочем, и спал.

В марте он простудился, но отказывался вернуться на базу, пока не потерял способность соображать. Голова в огне, руки-ноги как лед, дыхание сбилось. Он упал на палубу, и его помощник Лукреций Веспиллон приказал флоту идти к Коркире.

Там Бибула уложили в постель, но состояние его не улучшилось, и Лукреций Веспиллон принял еще одно решение: послать за Катоном в Диррахий. Тот, боясь не увидеться с дорогим ему человеком, нанял для перехода самое быстроходное судно.

Войдя в комнату, Катон с облегчением понял, что Бибул еще здесь. Но уютный каменный домик словно содрогался от его прерывистого дыхания.

Какой он маленький! Меньше, чем был. Или это кровать такая большая? Седые волосы и седые брови почти сливаются с мертвенной чешуей, в которую превратил его лицо морской ветер. Только серебристо-серые глаза, огромные на этой усохшей маске, кажется, еще живы. Они отыскали Катона, увидели, увлажнились. Маленькая рука шевельнулась.

Катон сел на край кровати, взял руку друга в свои. Наклонился, поцеловал Бибула в лоб. И чуть не отпрянул – так горяча была кожа. Ему казалось, что слезы, скопившиеся в уголках глаз умирающего, вот-вот зашипят, пыхнув струйками пара. Он весь горит! Грудь вздымается с хрипом! С болью! Но в застланных слезами глазах светится истинная любовь. Любовь к Катону, которому вскоре опять суждено испытать горечь потери.

– Теперь, когда ты здесь, ничто не имеет значения.

– Я буду здесь, сколько ты захочешь, Бибул.

– Я проявил слишком большое рвение. Нельзя дать Цезарю победить.

– Мы никогда не дадим Цезарю победить. Даже ценой наших жизней.

– Он разрушит Республику. Его надо остановить.

– Мы оба с тобой это знаем.

– Остальные мало стараются. Кроме Агенобарба.

– Я подгоню их.

– Помпей – сдувшийся пузырь.

– А Лабиен – чудовище. Я знаю. Не думай о них.

– Присмотри за Порцией. И за маленьким Луцием. Теперь он – мой единственный отпрыск.

– Я позабочусь о них. Но сначала разделаюсь с Цезарем.

– О да. Сначала возьмись за него. У него сто жизней.

– Ты помнишь, Бибул, как в твое консульство ты заперся у себя в доме, чтобы следить за небом? Как он тогда возмущался? Но и мы испортили ему консульство. Заставили пойти против закона. И заложили основы для будущих обвинений. Когда все кончится, ему придется держать ответ…

Его резкий от природы, каркающий голос звучал сейчас очень мягко, даже нежно. Он словно пел колыбельную, погружая товарища в вечный нескончаемый сон. Это подействовало: Бибул заулыбался, как ребенок, слушающий самую замечательную сказку на свете. И так, с улыбкой, не отрывая глаз от лица друга, он отошел в иной мир.

Последние слова его были:

– Мы его остановим.

Теперь все воспринималось не так, как в прошлом, когда умирал Цепион. Ни опустошающего взрыва горя, ни исступленного отрицания смерти. Когда затихли предсмертные хрипы, Катон встал, сложил руки Бибула на груди, закрыл ему глаза. Он знал, конечно, что произойдет, и потому в его поясе нашелся денарий. Катон опустил монету в раскрытый рот, потом поджал холодеющий подбородок и чуть раздвинул мертвецу губы. И Бибул снова словно бы улыбнулся ему.

– Vale, Марк Кальпурний Бибул, – сказал он. – Не знаю, сможем ли мы победить Цезаря, но он никогда нас не победит.

Луций Скрибоний Либон ждал за дверью с Веспиллоном, Торкватом и прочими.

– Бибул мертв, – громко объявил Катон.

Либон вздохнул:

– Это многое осложняет. Вина?

– Спасибо. Побольше. И неразбавленного.

Катон выпил до дна, но от еды отказался.

– Возможно ли при таком шторме развести погребальный костер?

– Его уже готовят.

– Мне шепнули, Либон, что Бибул пытался переиграть Цезаря как дипломат и пригласил его в Орик на переговоры. И что тот будто бы даже явился туда.

– Да, это правда. Хотя на встречу Бибул не пошел из опасения взбелениться. Я сказал это Цезарю и попробовал разговорить его, мы хотели усыпить его бдительность и понять, есть ли в обороне побережья лазейки, через которые мы могли бы протаскивать для себя провиант.

– Но замысел не удался, – сказал Катон, вновь наполняя бокал.

Либон поморщился, развел руками:

– Иногда, Катон, я думаю, что Цезарь не из смертных. Он засмеялся мне в лицо и ушел.

– Цезарь смертен, – сказал Катон. – Однажды он умрет.

Либон наклонил свой бокал, выплеснув часть вина на пол:

– Это богам. Чтобы я дожил до этого дня.

Катон улыбнулся, покачал головой:

– Нет, я свое вино выпью сам. Что-то мне говорит, что я умру раньше.

От Аполлонии до Брундизия по морю миль восемьдесят, не больше. Утром второго апреля Цезарь снарядил в путь баркас и передал капитану письмо. Он еще в Британии понял, что баркасы быстры и надежны. Море успокаивалось, ветер с юга дул слабый, а горизонт был незапятнанно чист. Ни единого корабля, не говоря уже о флотилиях.

На закате того же дня Марк Антоний ознакомился с содержанием доставленного ему в Брундизий послания. Цезарь писал его сам, читать было легко. Почерк почти каллиграфический, хотя и очень характерный, а первая буква каждого нового слова помечена точкой над ней.

Антоний, штормы прошли. Наступила зима. Ждем обычного для этого времени затишья. Мы можем надеяться на два спокойных рыночных интервала до следующих штормов.

Я буду очень признателен, если ты поднимешь свою толстую задницу и переправишь ко мне еще хоть какие-то легионы. Немедленно. На всех имеющихся у тебя кораблях. В первую очередь отправляй ветеранов и кавалерию, потом новые легионы.

Сделай это, Антоний. Мне надоело ждать.

– Цезарь раздражен, – сказал Антоний Квинту Фуфию Калену. – Труби сбор! Через восемь дней отплываем.

– У нас достаточно транспортов для ветеранов и кавалерии. И для четырнадцатого, только что прибывшего. У него будет девять легионов. Это хороший кулак.

– Он и с меньшим количеством утирал всем носы, – сказал Антоний. – Шугануть бы Либона с моря, но где нам взять флот?

Сложнее всего было погрузить тысячу лошадей и четыре тысячи мулов. Семь дней и семь ночей не прерывался блестяще организованный, но весьма и весьма трудоемкий процесс. Большая гавань Брундизия с множеством бухточек позволяла отчалившим от пристани кораблям ожидать остальных, встав на якорь. Они и ждали – с животными, конюхами, а также с германскими воинами, втиснутыми между лошадьми. Повозки и артиллерию погрузили скорее. А уж с пехотой разобрались и вовсе легко.

Отчалили в ночь на десятое. Дул юго-западный ветер. Это значило, что всю основную работу возьмут на себя паруса.

– Нас понесет так, что никакой Либон не догонит! – смеялся Антоний.

– Будем надеяться, что нас не растащит, – угрюмо откликнулся Кален.

Но везение Цезаря не подвело его бравых парней. Так, по крайней мере, считали шестой, восьмой, одиннадцатый, тринадцатый и четырнадцатый легионы. Ветер гнал корабли кучно, паруса раздувались. В обозримом пространстве – никакого Либона, над головами – никаких туч.

Но у острова Сасон ветер вдруг посвежел, изменил направление, откуда-то появилась вражеская флотилия и стала их нагонять.

– О боги! Нас сносит к Тергесте! – крикнул Антоний, когда маяк Диррахия пронесся мимо.

Но вдруг, словно по велению богов, ветер стих.

– Поворачивай к берегу, пока можно, – велел капитану Антоний.

Капитан кивнул двум рулевым. Те налегли на весла с таким напряжением, словно ворочали валуны.

– Это Копоний, – сказал Кален. – Он нас нагоняет.

– Пусть нагоняет. Мы успеем причалить, если будет такая необходимость.

В тридцати пяти милях севернее Диррахия был город Лисс, и здесь Антоний повернул свои корабли носом, чтобы встретить таранный удар боевых галер Копония, находившихся меньше чем в миле от его отставших кораблей и набиравших скорость для атаки.

Вдруг ветер переменился, задул с севера. Вне себя от радости все на кораблях Антония смотрели, как корабли противника стали уменьшаться и скрылись за горизонтом.

Жители Лисса собрались, чтобы приветствовать армию Цезаря. К ним присоединились селяне и стали помогать выгружать тысячи животных на берег, где не было такой удобной пристани, как в Брундизии.

Счастливый Антоний провел в Лиссе несколько часов, чтобы дать своим людям отдохнуть и перекусить, а потом трибуны, центурионы, командиры кавалерии построили войска в маршевую колонну, которая двинулась к югу. Чтобы встретиться с Цезарем.

– Или с Помпеем, – прибавил Кален.

Антоний раздраженно хлопнул себя по бедру:

– Кален, не мели ерунды. Неужели ты и вправду считаешь, что этот слизняк развернется быстрее, чем Цезарь?

Глядя на море с вершины самого высокого холма в районе его лагеря в Апсе, Цезарь заметил вдали свой флот и облегченно вздохнул. Но потом сжал в бессилии кулаки, увидев, как ветер уносит корабли на север.

– Сворачивай лагерь, мы выступаем.

– Помпей тоже снимается, – сказал Ватиний. – Он будет там первым.

– Помпей заурядный командир. Он не пойдет прямо на север, поскольку сам хочет выбрать поле битвы, а та местность ему неизвестна. Думаю, он пойдет к реке Генус и остановится у Аспарагия. Это немного южнее Диррахия, но – на Эгнатиевой дороге. Помпей ненавидит плохие дороги. К тому же он должен помешать мне соединиться с Антонием. Так почему бы ему не встать там, где, по его мнению, пойдут мои войска?

– Ну а ты? – нетерпеливо спросил Ватиний.

– А я его обойду. Я перейду Генус вброд и в десяти милях от побережья двинусь по местной дороге, которую мы разведали.

– А-а-а! – воскликнул Ватиний. – Но ведь тогда Антоний подойдет к Аспарагию раньше, чем ты!

– Антоний прошел галльскую выучку и передвигается быстро, как я. Но он не дурак, наш Антоний. Далеко не дурак.

Точная оценка. Антоний действительно двигался быстро, но не вслепую. Разведка вскоре доложила, что Помпей стоит лагерем около Генуса. Антоний тут же остановился и далее не пошел.

Пятнадцатого июня армии Антония и Цезаря соединились – радостное событие для ветеранов.

Приплясывая от возбуждения, Антоний сказал Цезарю:

– У меня есть сюрприз!

– Надеюсь, приятный.

Как фокусник, которых он так любил включать в свою дикую свиту, Антоний жестом показал на толпу офицеров. Те расступились, и появился высокий красивый мужчина лет сорока пяти, рыжеватый и сероглазый.

– Гней Домиций Кальвин! – воскликнул Цезарь. – Вот это сюрприз!