Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Он шагнул вперед, схватил Кальвина за руку:

– Что ты делаешь в такой сомнительной компании? Я был уверен, что ты у Помпея.

– Только не я, – с жаром возразил Кальвин. – Да, я был верным приверженцем boni в течение многих лет. Фактически до марта прошлого года. – Взгляд его посуровел. – Но, Цезарь, не мог же я с этими жалкими негодяями в трудный момент бежать из страны. Помпей и его клика своим бегством разбили мне сердце. Теперь я твой, и уже до конца. Ты хорошо обошелся с Италией, с Римом. Разумные законы, разумный сенат.

– Ну и оставался бы там с моими лучшими пожеланиями.

– Нет! Я – воин, а не законник. И не хочу в решающую минуту отсиживаться в кустах!

За скромным обедом (хлеб, масло, овощи, сыр) Цезарь рассказал о своих планах. Присутствовали Ватиний, Кальвин, Антоний, Кален, Луций Кассий (двоюродный брат Гая и Квинта), Луций Мунаций Планк и Гай Кальвизий Сабин.

– У меня девять плотно укомплектованных легионов и тысяча конников, – сказал Цезарь, сосредоточенно жуя редиску. – Слишком много, чтобы Эпир мог прокормить их зимой. Помпей на такой местности драться не будет, тем более в такую погоду. Весной он пойдет на восток, в Македонию или в Фессалию. Сражение, если оно вообще состоится, будет именно там. Мне же пока надлежит склонить на свою сторону Грецию. Поддержка и снабжение для нас сейчас очень важны. Поэтому я разделю нашу армию. Луций Кассий и Сабин, вы возьмете седьмой легион и займетесь Западной Грецией – Амфилохией, Акарнанией и Этолией. Ведите себя хорошо. Кален, ты с пятью старшими когортами четырнадцатого легиона и с половиной моей кавалерии убедишь Беотию принять правильное решение. Таким образом, центральная Греция будет нашей. Но в Афины не лезь. Не трать зря сил. Сосредоточься на Фивах.

– Цезарь, а что ты оставишь себе? – хмуро спросил Планк.

– Думаю, пары легионов мне будет достаточно, – спокойно ответил Цезарь. – Помпей ждет Метелла Сципиона и до тех пор активности не проявит.

– А вдруг проявит? – воскликнул Кален. – Если он ударит всей своей мощью, тебе конец.

– Я знаю. Но он не ударит.

– Надеюсь, ты прав.

– Кальвин, для тебя есть особое поручение, – сказал Цезарь.

– Все, что смогу, я сделаю.

– Хорошо. Возьми одиннадцатый и двенадцатый легионы и попробуй найти Метелла Сципиона, прежде чем он присоединится к Помпею.

– Ты хочешь, чтобы я был в Фессалии и Македонии.

– Именно. Возьми эскадрон галльской конницы. Они замечательные разведчики.

– С тобой останутся только эскадрон галлов и пятьсот германцев, – сказал Кальвин. – У Помпея тысячи конников.

– И их надо кормить. – Цезарь повернулся к Антонию. – Как ты распорядился тремя легионами, оставшимися в Брундизии?

– Отправил их в Италийскую Галлию, – ответил тот с полным ртом. – Я решил, что ты перво-наперво захочешь обезопасить Иллирию, поэтому пятнадцатый и шестнадцатый идут в Аквилею. Третий сейчас шагает в Плаценцию.

– Мой дорогой Антоний, ты – бесценный перл! Делаешь именно то, что нужно. Ватиний, Иллирия в тебе нуждается. Поедешь сушей, это быстрее. – Серые выцветшие глаза опять обратились к Антонию и потеплели. – Не беспокойся о брате, Антоний, я слышал, что с ним обходятся прилично.

– Хорошо, – угрюмо сказал Антоний. – Я знаю, он немножко дурак, но он мой брат.

– Жаль, что ты позволил большой группе своих галльских легатов остаться в Риме, – сказал Кальвин. – Они пригодились бы тебе здесь.

– Им надо делать карьеру, – спокойно ответил Цезарь. – Они отслужили свое. Никто не может стать консулом, не побывав в шкуре претора. – Он вздохнул. – Хотя я скучаю по Авлу Гирцию. Отменный помощник.

Обед закончился, и все поспешили откланяться, но Ватиний и Кальвин задержались. Цезарь хотел услышать последние римские новости.

– Что случилось с Целием? – спросил он Кальвина.

– Долги, – кратко ответил тот. – Он ставил на то, что ты аннулируешь все заемные векселя, и просчитался. А способностей ему было не занимать. Цицерон души в нем не чаял. И он хорошо показал себя как эдил: прикрыл аферы с водой, провел несколько очень нужных реформ.

– Хлопотная и неблагодарная должность, – сказал Цезарь. – Знаю это по опыту. Эдилы всегда много тратят на то, чтобы устроить замечательные игры. А потом никак не могут выпутаться из долгов.

– Ты выпутался, – улыбнулся Ватиний.

– Лишь потому, что я – это я. Продолжай, Кальвин. Мы тут мало что знаем. На море блокада. Продолжай.

– Как претор по делам иноземцев, Целий, похоже, счел, что сможет сам все обстряпать. И попробовал провести закон об аннулировании долгов через трибутное собрание.

– Я слышал, что Требоний пытался остановить его.

– Безуспешно. Собрание было бурным. Очень многим хотелось провести этот закон.

– И Требоний пошел к Ватии Исаврийскому, – сделал предположение Цезарь.

– Ты знаешь этих людей, поэтому твоя догадка верна. Ватия сразу ввел senatus consultum ultimum. Два плебейских трибуна пытались противиться, но чрезвычайное положение было уже введено. Он их обставил, причем очень чисто. Я был восхищен.

– А Целий бежал из Рима, чтобы набрать возле Капуи войско. Это последнее, что я слышал о нем.

– А мы слышали, – ввернул Кальвин, – что ты очень обеспокоился и даже пытался прорваться на открытом полубаркасе в Брундизий!

– Edepol! Как быстро распространяются слухи! – ухмыльнулся Цезарь. – Но что сталось с Целием? Продолжай.

– Твой племянник Квинт Педий был претором, которому поручили привести четырнадцатый легион в Брундизий, и он находился в Кампании в тот момент, когда Целий встретил не кого иного, как Милона, тайком возвращавшегося из Массилии.

– А-а-а! – протянул Цезарь. – Значит, Милон замыслил собственную революцию? Полагаю, сенат, руководимый Ватией и Требонием, не был так глуп, чтобы разрешить ему вернуться.

– Нет, разумеется. Милон тайно высадился в Сурренте. Они с Целием обнялись и решили объединиться. Целию удалось наскрести около трех когорт из ветеранов Помпея – авантюристов, гуляк, выпивох. Милон вызвался набрать еще столько же.

Кальвин вздохнул, поменял положение.

– Ватия и Требоний послали Квинту Педию депешу с приказом справиться с ситуацией в рамках senatus consultum ultimum.

– Другими словами, они дали моему племяннику полномочия начать войну.

– Да. Педий развернул свой легион и встретил их неподалеку от Нолы. Произошло что-то вроде сражения. Милон был убит. Целию удалось бежать, но Квинт Педий нагнал его и убил. Вот и все.

– Молодец, племянник. Не растерялся.

Тут вздохнул и Ватиний:

– Надеюсь, Цезарь, в этом году в Италии больше не будет неприятностей.

– Я и сам искренне надеюсь на то. Но, Кальвин, по крайней мере ты знаешь теперь, почему я оставил в Риме так много моих самых верных легатов. Они – люди действия, а не скопище боязливых старух.

Помпей решил остановиться на реке Генус у Аспарагия, уверенный, что находится севернее главного лагеря Цезаря и что Диррахий в безопасности. Но Цезарь появился на южном берегу Генуса и стал ежедневно выстраивать войска в боевой порядок. Помпей был обескуражен. Он знал, что у Цезаря теперь вдвое меньше кавалеристов и что три легиона он отправил в Грецию за фуражом. Он также знал, что Кальвин переметнулся к противнику, но не знал, что тот уже подходит к Фессалии, чтобы перехватить там сирийские легионы.

– Как я могу принять бой? – брюзжал он. – Слишком мокро, слякотно, холодно. Я дождусь Сципиона.

– Тогда, – сказал Цезарь Антонию, – пусть немного погреется.

Со свойственной ему поразительной быстротой он свернул лагерь и исчез. Сначала Помпей решил, что нехватка еды погнала противника к югу. Потом разведчики доложили ему, что Цезарь перешел Генус в нескольких милях от лагеря и направляется через горные перевалы к Диррахию. Помпей взвыл. Он понял, что его вот-вот отрежут от огромных запасов провизии, и не мешкая тронулся в путь. По Эгнатиевой дороге, а не по каким-то проселкам. Он придет первым и посрамит Цезаря!

Цезарь шагал вместе с солдатами, окруженный молодыми, но уже видавшими виды ветеранами десятого легиона.

– Да, это марш, Цезарь! – сказал ему кто-то, перелезая через огромный валун. – На этот раз то, что надо!

– Перед тобой еще тридцать пять миль такой радости, парень, – сказал Цезарь, широко улыбаясь, – и их нужно пройти до заката. Я хочу, чтобы наш веснушчатый друг, шагающий по Эгнатиевой дороге, уткнулся своим курносым носом мне в зад. Он думает, что с ним идут лучшие римские легионеры. А я знаю, что это не так. Настоящие римские легионеры топают вместе со мной.

– Настоящих римских легионеров, – сказал Кассий Сцева, один из центурионов десятого, – воспитывают настоящие римские полководцы, а самый настоящий римский полководец это ты, Цезарь.

– Это как посмотреть, Сцева, как посмотреть, но спасибо на добром слове. А теперь, парни, берегите дыхание. Оно вам еще пригодится.

К концу дня армия Цезаря заняла высоты восточнее Эгнатиевой дороги, милях в двух от Диррахия. Поступил приказ окопаться, то есть построить большой лагерь с фортификациями.

– Почему ты не хочешь закрепиться там, где повыше? – спросил Антоний, указывая рукой на юг. – На том плато. На Петре, по-местному.

– Петру пусть занимает Помпей.

– Там ведь наверняка лучше с рельефом!

– Но слишком близко к морю, Антоний. Нас начнет доставать флот. Нет уж, благодарю, обойдемся без Петры.

На следующее утро марширующий по Эгнатиевой дороге Помпей обнаружил Цезаря между собой и Диррахием и незамедлительно занял плато.

– Цезарю придется попотеть, чтобы выкурить нас отсюда, – сказал он Лабиену. – Здесь хороший рельеф и Диррахий доступен, потому что мы возле моря. – Он повернулся к своему зятю Фавсту Сулле. – Фавст, пошли сообщение моим флотоводцам, что отныне разгружаться нужно здесь. И пусть начнут перевозку того, что есть в Диррахии. – Он иронически вздернул губу. – Нельзя, чтобы Лентул Крус жаловался, что его повара остались без гарума.

– Это тупик, – мрачно сказал Лабиен. – Цезарь нас тут обложит.

Удивительно точное предсказание. Несколько следующих дней старшие офицеры Помпея наблюдали за тем, как Цезарь укрепляет линию холмов на расстоянии полутора миль от Эгнатиевой дороги, начиная от стен своего лагеря и прямо на юг. Затем он соединил укрепления траншеями и земляными валами.

Лабиен с досады выругался:

– Cunnus! Он строит циркумвалацию. Он собирается отрезать нас от моря и пастбищ.

Чуть ранее Цезарь собрал свою армию.

– Сейчас мы в тысяче миль от Косматой Галлии, ребята! – весело крикнул он. – Прошедший год должен был показаться вам странным в сравнении с теми, что мы провели там. Пришлось больше шагать, чем копать! Не так много голодных дней! И по ночам вы не очень-то мерзли! Время от времени ерундовые стычки! А в солдатских кубышках денег все больше! Приятное, краткое путешествие по морю, чтобы проветрить ноздри! Все это хорошо, – продолжал он спокойнее, – но в таком режиме вы потеряете форму! Можем ли мы это допустить, а, ребята?

– НЕТ! – радостно взревели солдаты, от всей души веселясь.

– Я думаю то же. А еще думаю, что пришло время этим cunni в моих легионах заняться тем, что они делают лучше всего! А что вы делаете лучше всего, ребята?

– КОПАЕМ! – в один голос ответили солдаты и засмеялись.

– Ну так покажите свое мастерство! Будем копать! Похоже, Помпей в ближайшие годы все же решится дать нам сражение! А можем ли мы идти в бой, не перетащив для начала несколько миллионов корзин земли?

– НЕ МОЖЕМ! – закричали хохочущие солдаты.

– Вот-вот. Значит, займемся этим. Наверстаем упущенное! Будем копать, копать и копать! А потом покопаем еще. Я хочу, чтобы Алезия показалась вам праздником. А еще хочу отрезать Помпея от моря. Как, ребята? Вы согласны копать вместе с Цезарем, вместе со мной?

– ДА! – заревели они, размахивая платками.

– Циркумвалационная линия, – задумчиво промолвил Антоний.

– Антоний! Ты не забыл это слово!

– Как можно забыть Алезию? Но, Цезарь, зачем?

– Чтобы Помпей нас зауважал, – сказал Цезарь таким тоном, что нельзя было понять, шутит он или нет. – Ему нужно прокормить больше семи тысяч лошадей и девяти тысяч мулов. Здесь это легко, поскольку зимой в этой местности идет дождь, а не снег. Трава не жухнет, продолжает расти. То есть если он сможет пасти животных. Но если я обнесу его лагерь стеной, у него возникнут проблемы и его конница перестанет быть силой. Когда нет места для маневра, конница бесполезна.

– Ты меня убедил.

– Но это не все. Я хочу унизить Помпея в глазах его союзников и клиентов-царей. Я хочу, чтобы такие властители, как Дейотар и Ариобарзан, грызли бы ногти, гадая, даст ли Помпей мне сражение. Его войско по численности и по мощи вдвое превосходит мое. Но он не решается атаковать. Если так пойдет и дальше, союзники могут в нем усомниться и отозвать своих солдат. В конце концов, они платят, а люди, которые платят, хотят видеть результат.

– Убедил, убедил! – крикнул Антоний и поднял руки, показывая, что сдается.

– Надо еще продемонстрировать Помпею, на что способны пять с половиной таких легионов, как мои, – продолжил Цезарь, игнорируя его восклицание. – Он хорошо знает, что перед ним галльские ветераны и что за последний год они прошагали две тысячи миль. Но они будут копать, несмотря на усталость и недостаток провианта. Зная, что я связан и что еды мало, Помпей наверняка будет постоянно патрулировать море, а я не заметил, чтобы его флот стал действовать менее эффективно после смерти Бибула.

– Как ни странно, но это так.

– Бибул всегда делал больше, чем от него требовалось. И сейчас флотоводцы используют его наработки, Антоний. – Цезарь вздохнул. – Говоря откровенно, мне горько, что его нет. Из моих старых врагов он первым покинул этот мир. Сенат без него будет уже не тот.

– Он будет намного лучше!

– В смысле простоты принятия решений – конечно. В смысле наличия крепкой и уверенной в своей правоте оппозиции – нет. Единственное, чего я опасаюсь, Антоний, – это того, что победа в войне окончательно лишит меня оппонентов.

– Иногда я тебя не понимаю, Цезарь, – проворчал Антоний, поджав губы. – Скажи на милость, зачем тебе нужны оппоненты? Сейчас ты можешь выполнить все, что задумал. Все твои решения идут Риму на пользу. А кто не давал твоим планам осуществиться намного раньше? Все те же самые Бибул и Катон. У них двойные стандарты: одни – для себя, другие – для прочих. Извини, но я думаю, что смерть Бибула весьма полезна для нашего дела. То же я скажу, если вдруг окочурится и твой доброжелатель Катон.

– Ах, Антоний, ты веришь в меня больше, чем я сам. Пойми, автократия очень коварна. Нет человека, который не уверует в собственную непогрешимость, если его будут со всех сторон восхвалять, – сдержанно сказал Цезарь. Он пожал плечами. – Во всяком случае, Бибула уже не вернуть.

– Есть еще сын Помпея со своими египетскими квинквиремами. Он ликвидировал твой опорный пункт Орик и сжег тридцать моих транспортов в Лиссе.

– Ха! – презрительно выдохнул Цезарь. – Все это ерунда. В Брундизий, Антоний, мы поплывем по чистому морю и на кораблях Помпея. Что мне Орик? Я без него обойдусь. А вот Помпею от меня не избавиться. Я буду донимать его всюду, куда бы он ни пошел.

В дни непрерывных майских дождей затеялось странное соревнование. Обе армии рьяно копали. Цезарь старался сжать территорию, контролируемую Помпеем, тот же, напротив, старался расширить ее. Люди Цезаря работали под постоянным градом стрел и камней. У Помпея были другие трудности. Его люди терпеть не могли копать, не понимали, зачем это нужно, и копали только из страха перед Лабиеном, который, казалось, один сознавал, насколько важен этот тяжелый и изнурительный труд. Рабочих рук у него было вдвое больше, и лишь это позволяло ему немного опережать землекопов противника, но не настолько, чтобы сделать прорыв.

Иногда случались стычки, но обычно не в пользу Помпея. Ему мешал страх спровоцировать настоящую битву. Не сразу он понял, что близость к морю хороша не во всем. Ручьи и речушки, питающие водой его армию и животных, стремились, естественно, к побережью, но с территории, занятой Цезарем, а тот все активней пускал их в обход плато.

Самым большим утешением для Помпея было знать, что у Цезаря нет бесперебойного снабжения. Все нужно было доставлять из Западной Греции. Дороги раскисли от дождей, а более легкие прибрежные пути были отрезаны флотом Помпея.

Как-то Лабиен принес Помпею несколько серых вязких и волокнистых брикетов.

– Что это? – спросил удивленно Помпей.

– Это основной паек Цезаря. Вот что ест он и его люди. Корни местных растений. Их крошат, смешивают с молоком и пекут. У них это называется хлебом.

Широко открыв глаза, Помпей взял один брикет и с трудом отломил кусочек серого вещества. Положил его в рот, чуть не подавился и выплюнул:

– Они не едят эту дрянь, Лабиен! Это есть невозможно!

– Для них возможно. Они это едят.

– Убери это, убери! – взвизгнул Помпей, содрогнувшись. – Убери и сожги! И не смей говорить об этом моим людям! Если они узнают, чем готовы питаться люди Цезаря лишь для того, чтобы нас запереть, у них опустятся руки!

– Не беспокойся. Я сожгу это и никому ничего не скажу. Знаешь, откуда у меня этот хлеб? Цезарь прислал его мне с наилучшими пожеланиями. Что бы с ним ни было, он всегда дерзок.

К концу мая ситуация с выпасом мулов и лошадей стала для Помпея критической. Он собрал транспорты и переправил несколько тысяч животных к Диррахию. Этот маленький городок располагался на конце небольшого дугообразного полуострова, который почти касался материка в полумиле от порта и смыкался посредством моста с Эгнатиевой дорогой. Жители Диррахия пришли в отчаяние. Драгоценные пастбища были нужны им самим. Только страх перед Лабиеном заставлял их придержать языки.

Шел июнь, землекопное соревнование продолжалось, а оставшиеся в лагере лошади и мулы Помпея стали худеть, слабеть и болеть, что неизбежно на влажной и слякотной почве. К концу июня начался падеж. Помпей, продолжая копать, не счел возможным возиться с уборкой гниющих и начинающих смердеть туш. Зловоние потекло по лагерю, проникая повсюду.

Первым не выдержал Лентул Крус:

– Помпей, ты ведь не думаешь, что мы способны существовать в этих миазмах!

– Ну да, меня так все время тошнит, – поддержал его Лентул Спинтер, поднося платок к носу.

Помпей мило улыбнулся.

– Тогда я советую вам упаковать свои сундуки и вернуться в Рим, – сказал он.

К сожалению, жалобы не стихали, но беспокоило Помпея не это. Цезарь упорно перегораживал все речушки, лишая его воды.

Когда линии Помпея достигли пятнадцати миль, а линии Цезаря – семнадцати, плато было окружено. Положение Помпея стало отчаянным.

С помощью Лабиена он убедил группу жителей Диррахия пойти к Цезарю с предложением занять город. Весна не принесла хорошей погоды. Люди Цезаря слабели от «хлебной» диеты. Да, подумал Цезарь, овладеть съестными припасами Помпея было бы совсем неплохо.

На восьмой день квинтилия он атаковал Диррахий. Пользуясь этим, Помпей ударил сразу с трех направлений по центральным редутам вражеских фортификаций. Два редута приняли главный удар, их защищали четыре когорты десятого легиона под командованием Луция Минуция Базила и Гая Волькация Тулла. Защитные сооружения были так прочны, что они продержались против пяти легионов Помпея, пока Публий Сулла не привел к ним из главного лагеря помощь. Вступив в бой, Публий Сулла не дал легионам Помпея уйти восвояси. Загнанные на ничейную землю между двумя круговыми валами, они приняли на себя град копий и стрел. К тому времени как Помпей пришел им на выручку, потеряно было две тысячи человек.

Для Цезаря – рядовая и мало что значащая победа, но он был уязвлен тем, что его обманули. Он торжественно провел четыре когорты десятого перед всей армией, лично прикрепив к их штандартам дополнительные награды. А когда ему показали щит Кассия Сцевы, ощетинившийся ста двадцатью стрелами и подобный морскому ежу, Цезарь выдал Сцеве двести тысяч сестерциев и назначил его примипилом.

В Диррахии дела шли хуже. Занять его не удалось. Тогда Цезарь послал достаточно людей, чтобы отрезать город от суши, потом загнал лошадей и мулов Помпея в образовавшийся коридор. Не имея выбора, Диррахий отослал животных Помпею, а потом вынужден был начать поедать его продовольственные запасы.

Тринадцатого квинтилия Цезарю исполнилось пятьдесят два года. Пятнадцатого квинтилия Помпей наконец осознал, что ему придется либо вырываться из ловушки, либо погибнуть от жажды и удушающего зловония. Конечно, первое было предпочтительней. Но как это сделать? Как? Сколько Помпей ни ломал голову, он не мог отыскать решения, не чреватого неминуемой большой битвой.

Ответ ему дали два перебежчика, офицеры из эскадрона эдуйской кавалерии, осуществлявшей у Цезаря связь между редутами. Эти перебежчики присвоили деньги своего эскадрона. Эдуи переняли римский метод армейских расчетов и имели накопленный фонд жалованья и фонд на погребения. Разница состояла в том, что они ведали финансами сами, выбрав для этой цели двух офицеров. В римских же легионах эти обязанности исполнял целый штат служащих, которых регулярно и тщательно проверяли. Двое управляющих финансами эдуйского эскадрона присваивали деньги с тех пор, как покинули Галлию. Но они попались и были вынуждены спасаться бегством к Помпею.

Они рассказали Помпею, как Цезарь расположил свои силы, и указали на слабое место в его обороне.

Помпей атаковал на рассвете семнадцатого. Слабое место находилось на дальнем южном конце фортификационных линий, где они поворачивали на запад и направлялись к морю. Здесь еще не закончилось строительство второй, наружной стены. Эта внешняя стена была не защищена, и со стороны моря обе стены нельзя было считать надежными.

За этим участком приглядывал девятый легион Цезаря. На него накинулись все шесть римских легионов Помпея, а пращники, лучники и часть легкой пехоты каппадокийцев тайком обошли стену и напали на девятый сзади. Тот небольшой отряд, который привел из ближайшего редута Лентул Марцеллин, помочь не смог. Девятый был выбит из укреплений и принужден к бегству.

Все изменилось, когда прибыли Цезарь и Антоний с хорошим подкреплением, но до тех пор Помпей прекрасно использовал время. Он поместил пять из шести своих легионов в лагерь на дальнем конце укреплений Цезаря, а шестому велел занять пустующий лагерь поблизости. Цезарь послал тридцать три когорты, чтобы выбить оттуда наглецов, но солдаты запутались в фортификационных ходах. Чувствуя близость победы, Помпей двинул на Цезаря всех своих конников. Всех, какие только сумели вскарабкаться на оставшихся у него лошадей. Но Цезарь ретировался с такой быстротой, что кавалерия захватила лишь воздух. Очень довольный собой, Помпей вернулся назад, вместо того чтобы приказать кавалерии преследовать исчезнувшего врага.

– Какой же он все-таки идиот! – сказал Цезарь Антонию, когда благополучно привел всю свою армию в главный лагерь. – Послав кавалерию следом за нами, он выиграл бы войну. Но он этого не сделал, Антоний. Похоже, знаменитое везение Цезаря заключается в том, что он сражается с дураками.

– Мы останемся здесь? – спросил Антоний.

– О нет. Диррахий теперь нам не нужен. Мы свернем лагерь и ночью скрытно уйдем.

Помпей вел себя как слепец. Возвратившись с ликованием на Петру, он даже не удосужился посмотреть с высоты, что делает Цезарь.

Утром тишина на фортификационных линиях и отсутствие дыма сказали ему, что Цезарь ушел.

Помпей зашевелился, приказал части своей кавалерии скакать на юг, чтобы помешать Цезарю перейти Генус, но конники опоздали. Слишком уверенные в себе после вчерашней победы, они перешли реку и наткнулись на воинов Цезаря, с которыми раньше не встречались, – на его германскую кавалерию. Та с помощью нескольких когорт пехоты погнала их прочь, и они понесли большие потери.

На Эгнатиевой дороге сильно потрепанная конница Помпея столкнулась с самим Помпеем, который решил нагнать Цезаря. Ночь противники провели на противоположных берегах Генуса, а на другой день к полудню Цезарь ушел. Помпей тоже протрубил сигнал к общему построению, однако обнаружилось, что, не подозревая о желании своего командующего задать противнику новую трепку, некоторые солдаты вернулись на Петру, чтобы забрать оставленное там имущество. Всегда ревностно относившийся к численности своей армии, Помпей решил их подождать. И так и не догнал Цезаря. Тот, как призрак из преисподней, все маячил перед ним и маячил, а в районе Аполлонии бесследно исчез.

К двадцать второму дню квинтилия Помпей и его армия возвратились на Петру, чтобы отпраздновать как подобает свое торжество и поскорее послать сообщение в Рим. Цезаря больше нет! Поверженный Цезарь отступает сломя голову! И если кто-то сомневался, можно ли считать поверженным полководца, совершающего маневр во главе своей армии, потерявшей лишь тысячу человек, то он держал свои сомнения при себе.

Впрочем, люди всегда рады праздникам, а счастливее всех в этот день был Тит Лабиен, который триумфально провел за собой несколько сотен солдат из девятого легиона, захваченных во время сражения в плен. Перед Помпеем, Катоном, Цицероном, Лентулом Спинтером и Лентулом Крусом, Фавстом Суллой, Марком Фавонием и всеми остальными Лабиен продемонстрировал свою запредельную жестокость. Солдат девятого сначала осыпали оскорблениями, потом выпороли, затем Лабиен взялся за раскаленные крюки, ножи, щипцы, бичи с шипами. Только после того, как все пленники были ослеплены, изуродованы и оскоплены, Лабиен наконец повелел их обезглавить.

Потрясенный Помпей беспомощно смотрел на все это, испытывая неодолимую тошноту. Казалось, он не понимал, что в его власти остановить Лабиена. Он ничего не сделал и ничего не сказал ни во время пыток, ни после, когда брел в свой шатер.

– Он не человек, он чудовище! – сказал, догоняя его, Катон. – Почему ты разрешил ему такое, Помпей? Что с тобой? Мы же только что разбили Цезаря, а ты все отмалчиваешься, демонстрируя беспомощность, неспособность контролировать своих легатов!

– А-а-а! – воскликнул Помпей, чуть не плача. – Чего ты от меня хочешь, Катон? Чего ждешь? Я не настоящий главнокомандующий, я – кукла, которую каждый считает себя вправе дергать за веревочки! Контролировать Лабиена? Я что-то не видел, чтобы ты вышел вперед и сам попытался его урезонить! Как контролировать землетрясение, Катон? Как контролировать извержение вулкана? Как контролировать человека, перед которым трепещут германцы?

– Я не могу поддерживать армию, в которой творится такое! – сказал верный своим принципам критик. – Если ты не выгонишь Лабиена, наши пути разойдутся!

– И пожалуйста! Уходи! Я это как-нибудь переживу! – Помпей перевел дыхание, потом крикнул вдогонку Катону: – Ты кретин, Катон! Ты чистоплюй! Неужели ты не понимаешь? Никто из вас не умеет сражаться! Никто из вас не может командовать! А Лабиен может!

Он вернулся к себе, там его ждал Лентул Крус.

– Вонь, как на бойне! – презрительно воскликнул Лентул Крус, принюхиваясь. – Мой дорогой Помпей, неужели ты должен держать при себе подобных зверей? Неужели ты не можешь сделать хоть что-нибудь правильно? Зачем ты объявляешь о великой победе над Цезарем, когда тот вовсе не разгромлен? Он просто исчез! А ты его даже не ищешь!

– Хотел бы и я исчезнуть куда-нибудь, – процедил сквозь зубы Помпей. – Если ты не можешь предложить ничего конструктивного, Крус, не тяни время. Ступай, пакуй свои золотые тарелки и рубиновые бокалы! Мы выступаем.

И в двадцать четвертый день квинтилия он действительно выступил, оставив в Диррахии пятнадцать когорт раненых под патронажем Катона.

– Если ты не возражаешь, Магн, я тоже останусь, – сказал, нервно вздрагивая, Цицерон. – Боюсь, на войне от меня мало пользы. Вот если бы мой брат Квинт был с тобой! У него большой воинский опыт.

– Да, оставайся, – устало согласился Помпей. – Ты будешь здесь в безопасности, Цицерон. Цезарь идет в Грецию.

– Откуда ты знаешь? А что, если он остановится в Орике и перекроет тебе путь в Италию?

– Только не он! Он просто пиявка. Репейник.

– Афраний хочет, чтобы ты отказался от идеи восточной кампании и поскорее вошел в Рим.

– Я знаю, знаю! Чтобы потом устремиться на запад и отбить обе Испании. Заманчивая фантазия, Цицерон. Но только фантазия, и ничего больше. Это самоубийство – оставить Цезаря за спиной, в Греции, в Македонии. Я потерял бы всех восточных клиентов. – Помпей дружески похлопал соратника по плечу. – Не беспокойся обо мне, Цицерон. Я знаю, что делать. Осторожность велит мне продолжать ту же стратегию, что и раньше, то есть изматывать Цезаря, не давая сражений, хотя этим многие недовольны. И все же я им не уступлю. Цезарь устал, он на пределе. Даже при его скорости путь ему предстоит долгий. У меня будет время заменить мулов и лошадей. Я купил других у даков и у дарданов. Они ждут в Гераклее. Их не так много, как хотелось бы, но и это лучше, чем ничего. – Помпей улыбнулся. – Сципион, наверное, уже в Лариссе с моими сирийскими легионами.

Цицерон промолчал. Он получил от Долабеллы очень доброжелательное письмо с просьбой скорей возвратиться в Италию, и ему очень хотелось уехать. По крайней мере, в Диррахии между ним и родиной будет лишь море.

– Завидую я тебе, Цицерон, – вздохнул Помпей. – Солнышко уже выглядывает, воздух здесь мягкий. Досаждать тебе будет только Катон, но это можно вынести. Он, кстати, оставляет при мне своего цербера Фавония, чтобы блюсти чистоту наших рядов. Это его слова, а не мои. И при мне остаются такие пиявки, как Лабиен, такие сластолюбцы, как Лентул Крус, критики вроде Лентула Спинтера, а еще жена и сын, о которых надо заботиться. С небольшой долей удачи Цезаря я мог бы выжить.

Цицерон остановился, оглянулся:

– Жена и сын?

– Да. Корнелия Метелла решила, что Рим слишком далеко от родителя и от меня. И еще Секст ее донял. Он очень хочет стать моим контуберналом. Короче, они уже в Фессалонике.

– В Фессалонике? Ты хочешь так далеко отступить?

– Нет. Я уже написал, чтобы они с Секстом ехали в Митилены. На Лесбосе все-таки безопасней. – Помпей патетически вытянул руки. – Попытайся понять меня, Цицерон! Я не могу идти на запад! Я не могу бросить здесь тестя с двумя легионами. Жена и сын тоже дороги мне.

Цицерон стоял, глядя, как он уходит. Пелена слез вдруг застлала ему глаза. Бедный Магн! Как он постарел! Как он жалок!

В Гераклее, на Эгнатиевой дороге – там, где она проходила по ровной местности в окрестностях Пеллы, родного города Александра Великого, – к Помпею прибыли еще двое: Брут, ездивший в Фессалонику по его поручению, и оставивший флот Луций Домиций Агенобарб.

Потом к нему пригнали несколько тысяч хороших лошадей и мулов. С ними были не только пастухи, но и сам царь Дакии Буребиста, прослышавший о поражении Цезаря под Диррахием. Ничто не могло его остановить. Он должен был лично заключить договор с величайшим военачальником в мире, победителем завоевателя Галлии, а также царей Митридата и Тиграна и некоего необычного человека с далекого Запада по имени Квинт Серторий. Царь Буребиста очень надеялся выпить со знаменитым Помпеем Магном, чтобы потом было что рассказать.

Прибытие царя Буребисты подбодрило Помпея, как и новость, что неуловимый Метелл Сципион стоит лагерем в Берое и готов по первому его знаку идти в Лариссу, на юг.

Чего Помпей не знал, так это того, что Гней Домиций Кальвин с одиннадцатым и двенадцатым легионами Цезаря приближается к Гераклее. Кальвин встретил Метелла Сципиона с его сирийскими легионами на реке Галиакмон и сделал все, чтобы вызвать того на бой. Но Сципион всячески уклонялся, да и местность была не очень подходящей для битвы, поэтому Кальвин оставил его и пошел по Эгнатиевой дороге, уверенный, что вскоре встретится с Цезарем, и не без причины. Весть о большой победе Помпея разнеслась повсюду в мгновение ока, и Кальвин решил, что Цезарь теперь отступает, теснимый гневным и беспощадным врагом. Горькая весть, но не способная убедить Кальвина перейти на сторону победителя. Да и легионеры не позволили бы ему сделать это. Они не верили в поражение своего командующего. Что с того, что Цезаря сейчас теснят? Такое бывало. Значит, ему нужны все галльские ветераны. Значит, надо ускорить шаг, а потом опрокинуть Помпея и покорить весь мир.

Глазами Кальвина в этом походе были эдуйские кавалеристы численностью в шестьдесят человек. Двигаясь с двумя офицерами во главе колонны, уверенный, что до Гераклеи не более четырех часов ходу, Кальвин с печалью в душе подыскивал для своего командира утешающие и ободряющие слова. Вдруг он увидел двух конников, рысью спускавшихся с небольшого холма. Сопровождавшие его офицеры, разглядев красные и голубые клетки на их накидках, пришпорили коней и галопом понеслись к ним. А Кальвин дал возможность своему жеребцу попастись на весеннем лужке. Несколько минут оживленного разговора, и офицеры вернулись, а два конных эдуя продолжили путь.

– Далеко ли до Цезаря? – спросил Кальвин Карагда, хорошо знавшего латынь.

– Цезаря нет в Македонии, – мрачно ответил Карагд. – Вообрази, командир! Эти два негодяя перебежали к Помпею со всей казной эскадрона! Их просто распирало от желания похвастать. Чтобы выведать у них еще что-нибудь, Вередориг и я сделали вид, что одобряем их низость.

– Пути богов неисповедимы, – медленно проговорил Кальвин. – Что вы узнали?

– Что у Диррахия состоялось сражение и Помпей одержал верх. Но это не было большой победой. Цезарь сумел отойти, потеряв всего лишь тысячу человек. Большинство из них взяли в плен, и Лабиен казнил их после страшных пыток. – Эдуй содрогнулся. – Цезарь ушел. Эти двое думают, что он идет к Гомфам. Где это, мы не знаем.

– Это юг Фессалии, – машинально уточнил Кальвин.

– В любом случае Помпей находится в Гераклее. С ним там еще дакский царь Буребиста. Нам надо убираться отсюда. Вередориг и я хотели зарубить этих предателей, но потом сочли за лучшее отпустить.

– Что вы сказали им о себе?

– Что охраняем фуражирный отряд всего в две когорты, – ответил Карагд.

– Молодцы! – Кальвин дернул поводья. – Поворачиваем, ребята. Цезарь сейчас совсем в другой стороне.

Цезарь не пошел в Фессалию по долгому пути через горный хребет, отсекающий Грецию от Македонии. Близ Аполлонии протекала река Аой, сбегавшая прямо с водораздела. Очень плохая дорога, шедшая вдоль нее, поднималась в горы Тимфе и затем спускалась в Фессалию у верховьев реки Пеней. Чем делать крюк в сто пятьдесят миль, Цезарь избрал этот путь, но шел с обычной для себя скоростью – тридцать миль в день. Укрепленных лагерей для ночлега не строили. Пастухи да овцы, встречавшиеся на пути, опасности не представляли. Армия Цезаря вошла в Фессалию у городка Эгиний.

Как и в других регионах Греции, всеми городами этого края управлял единый совет – Фессалийская лига. Узнав о большой победе Помпея, глава лиги Андросфен разослал во все города депеши с указанием всемерно поддерживать этого великого человека.

Пораженный скоростью, с какой двигалась бодрая и деловитая армия, Эгиний стал лихорадочно рассылать во все города Фессалийской лиги сообщения о том, что Цезарь уже близко и что он совсем не выглядит побежденным. Трикка была следующим городом, который занял Цезарь. Оттуда он пошел к Гомфам, и Андросфен послал срочное сообщение Помпею, что Цезарь прибыл значительно раньше, чем его ждали. Гомфы сдались.

Хотя по календарю уже начался секстилий, была еще весна. Всходы на нивах не поспели, и дождей восточнее хребта было мало. Создалась угроза голода. По этой причине Цезарь и подчинил себе Западную Фессалию, чем обеспечил бесперебойный приток провианта. На сытый желудок ждать легче. Седьмой, одиннадцатый, двенадцатый и четырнадцатый легионы должны были подтянуться к нему.

Они подтянулись, и вместе с Луцием Кассием, Сабином, Каленом и Домицием Кальвином Цезарь пошел на восток по дорогам, ведущим к Лариссе через Темпейскую долину. Лучше всего было идти вдоль реки Энипей к Скотуссе, где он планировал повернуть на север к Лариссе.

Но, не доходя десяти миль до Скотуссы, на северном берегу Энипея, близ городка Фарсал Цезарь остановился и стал строить лагерь. Ему сообщили, что Помпей на подходе, а местность возле Фарсала была весьма пригодна для боя. Впрочем, по своему обыкновению, выбирать для себя лучшую позицию он не стал. Всегда полезно казаться в менее выгодном положении. Заурядные военачальники – а он считал Помпея именно таким – предпочитали действовать в рамках определенных правил ведения войн. Помпею понравится у Фарсала. Цепь холмов с севера, небольшая, шириной в две мили, равнина, далее заболоченные берега реки Энипей. Да, Фарсал подойдет.

Помпей получил письмо Андросфена возле Берои. Он сразу повернул войско и направился к Темпейской долине. Но на пути его встала гора Олимп, и пришлось огибать ее грузно расползшееся подножие. Возле Лариссы он наконец соединился с Метеллом Сципионом и облегченно вздохнул по многим причинам, не самой последней из которых были два легиона надежных и закаленных в боях ветеранов.

После ухода из Гераклеи отношения между старшими офицерами ухудшились еще больше. Все решили, что пора поставить Помпея на место, а в Лариссе долго скрываемое недовольство вырвалось наружу.

Все началось, когда один из старших военных трибунов Помпея, некий Акуций Руф, собрал офицерский суд, на котором перед Помпеем и всеми легатами обвинил в измене Луция Афрания, якобы намеренно передавшего свое войско противнику у Илерды. Главным обвинителем был Марк Фавоний, по поручению своего обожаемого Катона ревностно борющийся за чистоту армейских рядов.

Помпей не выдержал. Лицо его пошло красными пятнами.

– Акуций, распусти это незаконное сборище! – рявкнул он, сжав кулаки. – Распусти, не то я обвиню в измене тебя! А что касается тебя, Фавоний, я полагал, что твой опыт политика научил тебя избегать незаконных преследований! Уйди с моих глаз! Прочь!

Суд распустили, но Фавоний не успокоился. Он стал крутиться возле Помпея, при каждом удобном случае нашептывая ему, что Афраний – предатель. А Афраний, пораженный таким бесстыдством, стал в свой черед внушать Помпею, что Фавония надо прогнать. Петрей, естественно, принял сторону друга и тоже твердил, что Фавонию следует как можно скорее дать под зад.

Командование армией между тем фактически перешло к Лабиену, у которого наказанием за любое, даже самое малое нарушение была порка. Легионеры роптали, тряслись от страха, отводили в сторону хмурые взгляды и раздумывали, как посадить Лабиена на пики во время боя, который все считали неизбежным.

За ужином Агенобарб нанес первый удар.

– Приветствую тебя, Агамемнон, царь царей! – возопил он от дверей, опираясь на руку Фавония.

Открыв рот, Помпей уставился на него:

– Как ты назвал меня?

– Агамемнон, царь царей, – ухмыльнулся Агенобарб.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что ты у нас на его положении. Титулованный глава армии в тысячу кораблей, титулованный глава целой группы царей, любой из которых имеет столько же прав называться царем царей, как и ты. Но прошло более тысячи лет с тех пор, как греки вторглись в страну Приама. Казалось бы, что-то должно измениться? Но нет же. В современном Риме мы все еще терпим Агамемнона, царя царей.

– А сам ты в роли Ахилла, да, Агенобарб? Будешь посиживать у своих кораблей, пока мир рвется на части? – спросил Помпей, еле шевеля побелевшими от ярости губами.

– Ну, я не уверен, – ответил Агенобарб, удобно располагаясь между Фавонием и Лентулом Спинтером.

Он отщипнул ягоду от грозди тепличного винограда, привезенного из колхидской Паллены.

– Фактически, – продолжал он, выплевывая косточки и протягивая руку за всей гроздью, – мне больше нравится роль Агамемнона, царя царей.

– Похвально, похвально! – пролаял Фавоний.

Он тщетно пытался сыскать себе снедь попроще и очень радовался, что с ним нет Катона. Тот, разумеется, не одобрил бы рациона старших офицеров Помпея в этой романизированной и изобильной стране. Тепличный виноград! Хиосское вино, протомившееся двадцать лет в амфорах! Морские ежи под рыбным соусом, спешно доставленные из Ризона! Перепела, чей скорбный удел – сгинуть навек в пищеводе Лентула Круса!

– Хочешь вселиться в палатку командующего, Агенобарб?

– Я бы не отказался.

– И все же в чем суть твоей аналогии? – спросил Помпей, нервно ломая хлеб с сыром.

– Суть аналогии заключается в том, – объяснил Агенобарб, поправляя венок из цветов, обрамлявший его розовую макушку, – что Агамемнон, царь царей, никогда не рвался в бой.