Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

Критогнат был старше Верцингеторига и совсем не походил на него. Крупный, рыжеволосый, тонкогубый, голубоглазый, он вскочил с кресла и заметался по комнате.

– Я не верю, – сказал он наконец, хлопнув кулаком по левой ладони. – Эдуи сожгли за собой мосты. Они не могут предать нас, они не посмеют. Литавик тут же отправится в обозе Цезаря в Рим, где после триумфального шествия его наверняка прикончат. Он один правит эдуями, и больше никто! Нет, я не верю. Литавику нужно, чтобы мы победили, потому что он хочет сделаться царем Галлии, а не каким-нибудь вергобретом или римской марионеткой. Он приложит все силы, чтобы помочь тебе победить, Верцингеториг, и лишь потом пойдет на измену! Лишь потом он сделает этот ход. – Он снова подошел к столу, умоляюще посмотрел на Верцингеторига. – Неужели ты не видишь, что я прав? Армия из Карнута придет! Я знаю точно, что она будет здесь, а почему опаздывает, не знаю. Через какое время она появится, я тоже не знаю. Но это произойдет! Произойдет непременно!

Верцингеториг улыбнулся, протянул руку:

– Да, Критогнат, непременно. Я тоже так думаю.

– Минуту назад ты говорил по-другому, – проворчал Битургон.

– Минуту назад я по-другому и думал. Но Критогнат меня убедил. Эдуи слишком много теряют, изменив нам. Нет, скорее всего, они нам верны, просто общий сбор затянулся. Гутруат ведь очень нетороплив, пока что-нибудь не заденет его за живое. А что может быть вдохновляющего в организации общего сбора?

По мере того как Верцингеториг говорил, к нему возвращалась присущая ему бодрость. Он оживился и уже не выглядел таким изможденным.

– Тогда нам нужно еще раз урезать суточный рацион каждого человека, – вздохнув, сказал Дадераг.

– Есть кое-что еще, что нам надо бы сделать, – сказал Критогнат.

– Что? – скептически спросил Битургон.

– Солдаты должны жить, Битургон. Жить, чтобы сражаться, когда придет помощь. Ты можешь вообразить, каково будет тем, кто поразит Цезаря и, войдя в Алезию, найдет там одних мертвецов? Что будет с Галлией? Царь ее мертв, Битургон мертв, Дадераг мертв, Критогнат мертв, мертвы все воины и все женщины и дети мандубиев. А почему? Да потому, что им не хватило еды. Их пожрал голод.

Критогнат отступил на пару шагов и встал так, чтобы видеть всех:

– Я предлагаю сделать то, что мы сделали, когда кимвры и тевтоны напали на нас. Как мы тогда поступили? Заперлись в крепости и, когда закончился провиант, стали есть самых слабых и бесполезных. Тех, кто не способен был драться. Страшное дело, но необходимое. Вот как выживали мы, галлы. А вспомните, кому мы противостояли тогда? Обыкновенным германцам! Непоседливому народу. Им надоело нас осаждать, и они отправились дальше, оставив нам все, чем мы владели. Нашу свободу, наши традиции, наши права. А теперь призадумайтесь, кто сейчас наш противник? Римляне! Они никуда не уйдут. Они захватят наши земли и наших женщин. Построят себе виллы с нагревательными печами, купальнями и садами! Втопчут нас в грязь, а наших рабов возвысят. Превратят наши крепости в города со всеми присущими им страшными соблазнами! А мы, галлы, сделаемся их рабами! И я говорю вам: я лучше буду есть человечину, чем стану римским рабом!

Верцингеторига едва не вырвало.

– Это ужасно! – процедил он сквозь зубы, бледнея.

– Я считаю, мы должны поговорить с армией, – высказал свое мнение Битургон.

Дадераг уронил голову на сцепленные в замок руки.

– Мой народ, мой бедный народ, – пробормотал он. – Старики, женщины, дети. Невинные души.

Верцингеториг вздохнул.

– Я не смогу, – произнес он.

– А я смогу, – сказал Битургон. – Но пусть решает армия.

– Если должна решать армия, – сказал Критогнат, – тогда на что у нас царь?

Кресло скрипнуло, Верцингеториг резко встал:

– О нет, Критогнат, такие решения цари в одиночку не принимают! У царей есть советы, даже у величайших царей. И вопрос, терять или не терять человеческий облик, должен задать себе каждый из наших людей. Дадераг, собери всех для голосования.

– Как умно! – прошептал Дадераг, поднимаясь. – Ты знаешь, чем кончится это голосование, Верцингеториг! Но твое имя не будет покрыто позором. Люди сами решат, что пришла пора подкрепить себя человеческой плотью. Они голодны, а мясо есть мясо. Но у меня есть идея получше. Давайте поступим со слабыми и бесполезными так, как поступают с теми, кого уже не прокормить. Отдадим их богам. Оставим их на склоне горы, словно нежеланных младенцев. Выступим в роли родителей, не способных прокормить своих отпрысков, но молящихся о том, чтобы кто-нибудь более состоятельный их подобрал и призрел. Пусть боги решат их судьбу. Может быть, римляне пожалеют их и пропустят через свои укрепления. А может, у них так много еды, что они кинут голодным какие-нибудь объедки. Может, придет наша армия. Может, они умрут там, где их оставят, покинутые всеми, включая и богов. Это я приму. Но даже не думайте, что меня можно вынудить питаться собственными детьми! На это я ни за что не пойду! Ни за что! Единственное, что я могу сделать, – это подарить их богам. В этом случае несколько тысяч голодных ртов будут сняты с довольствия, и высвободившийся резерв поможет воинам продержаться дольше. – В его глазах с расширенными зрачками блеснули слезы. – И если армия не придет сюда к тому времени, как у нас кончится вся еда, вы можете съесть меня первым!

Последний скот, пасшийся на не огороженном стеной восточном краю плато, загнали в крепость. Женщин, детей и стариков вывели из нее. Среди них были жена Дадерага, его отец и его старая тетка.

Пока не стемнело, они стояли группами у ворот, плача, моля и призывая своих сородичей сжалиться. А потом сгрудились, улеглись и забылись беспокойным, голодным сном. Утром они опять плакали, просили, протестовали. Но никто им не ответил. Никто не пришел. В полдень несчастные стали спускаться к подножию горы, где останавливались на краю большой траншеи и простирали к римлянам руки. На них смотрели из-за брустверов и со всех башен, но никто им не ответил, никто их не позвал. Никто не выехал на совершенно ровную площадку, сплошь покрытую пожухлыми листьями, чтобы перекинуть через траншею подобие какого-нибудь мосточка. Никто не бросил им пищи. Римляне просто смотрели, пока это им не надоело, потом вернулись к своим делам.

Вечером мандубии, помогая друг другу, снова взобрались на гору и снова плакали, выкрикивая имена своих близких. Но никто не ответил. Никто не пришел. Ворота были закрыты.

– О Дану, мать всего мира, спаси моих людей! – бормотал Дадераг в темноте своей комнаты. – Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними! Пусть завтра сюда придет армия из Карнута! Умоляю, идите к Езусу и просите за них! О Дану, мать мира, спаси моих людей! Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними! Пришлите к нам армию! Ступайте к Езусу и просите его защитить их! О Дану, мать мира, спаси моих людей! Сулис, Нуаду, Бодб, Маха, сжальтесь над ними!..

Он повторял это снова и снова.

Молитвы Дадерага были услышаны. Утром прибыла армия. Она пришла с юго-запада и захватила в том секторе господствующие высоты. Зрелище не особенно впечатляло, ибо лес на горных склонах скрывал облепивших скалы людей. Но к полудню следующего дня трехмильная равнина между двумя реками словно бы закипела. Ее заполонили конники, море конников, столько тысяч, что невозможно и сосчитать.

Незабываемая картина.

– Их слишком много, – заметил Цезарь. – И маневрировать они не смогут. Им никак не взять в толк, что подавляющее численное превосходство не всегда оборачивается превосходством на деле. Вот одной восьмой своей частью они могли бы нас побить. В численном отношении у них все равно оставался бы перевес, и вдобавок им было бы где развернуться. А так количество мало что значит.

– У них нет командира, – сказал Лабиен. – У них несколько командиров. И нет единого мнения.

Любимый боевой конь Цезаря Двупалый пасся поблизости, его необычные копыта, словно бы разделенные на пальцы, скрывала трава. Старший командный состав был в полном сборе: все легаты, Требоний, чье место на поле боя еще не было определено, и тридцать трибунов на германских лошадках, готовых мчаться с приказами на тот или иной участок.

– Сегодня твой день, Лабиен, – сказал Цезарь. – Не упусти же его. Я не буду вмешиваться в твои действия. Командуй конницей сам.

– Я выпущу на равнину кавалерию из трех лагерей, – решительно заявил Лабиен. – Лагерь на северной стороне остается в резерве для сражений на склонах. А в долине четырех тысяч конников будет более чем достаточно. Если передние ряды дрогнут, они сомнут собственный тыл.

Кавалерийские лагеря римлян выступали из большого периметра, а не встраивались в его стены, как лагеря пехоты. Они были хорошо укреплены, но на подступах к ним не было ни острых палок, ни лилий, ни могильных столбов. И потому римская конница выехала на равнину.

– А вот и Верцингеториг, – сказал Требоний.

Цезарь повернулся. Западные ворота крепости были открыты. Галлы ринулись вниз по крутому западному склону, вооруженные деревянными козлами, досками, веревками, кошками и щитами.

– По крайней мере, мы знаем, что они обессилены голодом, – сказал Квинт Цицерон.

– А они знают, что ждет их в нашем «саду», – добавил Требоний. – Но им понадобятся часы, чтобы его пересечь. Пока они доберутся до основных фортификаций, в долине все будет кончено.

Цезарь подозвал свистом Двупалого, вскочил без помощи конюха в седло и расправил свой яркий алый палудамент так, чтобы тот накрыл конский круп.

– Всем по коням! – скомандовал он. – Трибуны, смотрите мне в рот и запоминайте каждое слово. Я не намерен повторять приказы, а каждый приказ нужно в точности довести до людей.

Хотя у Цезаря каждый солдат знал, где его место и что он должен делать, в этот первый день Цезарь не ожидал атаки пехотинцев неприятеля. Кто бы ни командовал армией галлов, он явно считал, что огромная масса галльских конников одержит победу и ослабит боевой дух неприятельских легионов. Так зачем же сражаться тогда, когда этот дух силен? Но неизвестный Цезарю полководец был достаточно умен, чтобы поставить среди своей кавалерии отряд лучников и копьеметателей, и этот фактор поначалу сильно способствовал успеху галлов.

С полудня и почти до заката исход битвы был неизвестен, хотя галлы считали, что побеждают они. Потом германцам Цезаря, сражавшимся разрозненными отрядами, удалось собраться в кулак и ударить. Галлы отступили, сминая своих бездействующих товарищей, и оголили ряды лучников и копьеносцев. Те в один миг превратились в добычу и были безжалостно перебиты. Волна наступавших отхлынула, повернулась и покатилась назад, а германцы и римляне рьяно преследовали бегущих. Но Лабиен, триумфатор этого боя, приказал всем вернуться, пока безрассудная храбрость победителей не свела на нет такую хорошую работу.

Люди Верцингеторига, как и предсказывал Требоний, все еще возились в «саду», преодолевая препятствия и ловушки. Шум с равнины подсказал им, кто берет вверх. Они тут же собрали свои приспособления, с таким трудом спущенные ими с горы, и снова поднялись на плато, в свою тюрьму, так и не увидев толпу сирых мандубиев, дрожавших от страха и боявшихся подойти ближе к тому месту, где проходили военные действия.

Следующий день прошел в бездействии.

– Ночью они выйдут на равнину, – сказал Цезарь на военном совете, – но уже пешими. Требоний, возьмешь под контроль внешние укрепления между северной рекой и средним из трех лагерей Лабиена. Антоний, тебе выпала удача. Будешь руководить защитой внешних фортификаций от среднего лагеря кавалерии до моего поста на склоне южной горы. Фабий, ты отвечаешь за внутренние фортификации от северной до южной реки, если Верцингеториг преодолеет препятствия прежде, чем мы побьем тех, кто атакует снаружи. Они не знают, что мы им приготовили, – с удовлетворением продолжал Цезарь, – но у них есть мостки и щиты, так что некоторым удастся пройти. Я хочу, чтобы на валу всюду горели факелы, но не закрепленные на стенах, а в руках у солдат. Объявите, что любого, кто выронит факел, ждет порка. Я также хочу, чтобы все башенные скорпионы и катапульты были готовы к стрельбе, так же как и баллисты, мечущие фунтовые камни. Баллисты лучше пристрелять днем, чтобы эффективно использовать их в темноте, а те, кто обслуживает машины, мечущие картечь и стрелы, будут вынуждены довольствоваться светом факелов. Вряд ли нам удастся разить врагов с такой же меткостью, как в Аварике, но я все же думаю, что артиллерийская обработка внесет смятение в неприятельские ряды. Фабий, если Верцингеториг пройдет дальше, чем я ожидаю, немедленно проси подкрепления. Антистий и Ребил, держите ваши два легиона наготове и ловите любой знак того, что галлы обнаружили наше слабое место.

Атака снаружи началась в полночь. Многие тысячи глоток издали оглушительный крик, явившийся для осажденных галлов сигналом. Слабый звук барабанов Алезии отозвался на крик. Верцингеториг давал понять, что не намерен сидеть сложа руки.

Имея меньше шестидесяти тысяч солдат, было невозможно расставить их так, чтобы оборонять каждый фут двойных стен общей протяженностью в двадцать пять миль. Стратегия Цезаря строилась на предположении, что галлы сконцентрируются на более ровных участках, ибо бой пойдет в темноте. Однако, поскольку Цезарь не был склонен недооценивать возможности неприятеля, он установил пристальное наблюдение за оголенными частями периметра со специально построенных башен. Основной обязанностью наблюдателей было немедленно извещать командующих о приближении вражеских сил. И во все последующие безумные дни боев под Алезией у римлян было два преимущества: тактическая изворотливость и скорость перемещения войск.

Наружные галлы доставили к крепости изрядное количество тяжелых артиллерийских машин. Какие-то они отобрали у Сабина и Котты, но большинство их было скопировано с оригинальных орудий. Пока атакующие старались преодолеть внешнюю траншею, другие галлы стреляли камнями по римским укреплениям, хорошо освещенным факелами по приказу Цезаря. Эти огромные камни наносили римлянам определенный урон, однако ответный град небольших фунтовых камней работал более эффективно, ибо был прицельным. Галльские артиллеристы целиться не умели, зато их товарищи наконец перебросили через траншею мостки. Теперь нападавших и римские фортификации разделяло всего лишь две тысячи футов. Или четыре сотни шагов по земле, сплошь покрытой листвой и казавшейся ровной и гладкой.

Одних распороли острые колья, других пронзили шипы железных стрекал, но большинство галлов пало от стрел, пущенных из скорпионов. Артиллеристы в свете факелов хорошо видели неприятеля, но стреляли, почти не целясь, – так велика была напиравшая на них масса. А галлов, наоборот, слепил яркий свет, и они не могли разобрать, какие ловушки устроены против них и по какой они расположены схеме. Тела павших заполняли канавы, и галлы перебегали по ним, стремясь пройти дальше, но натыкались на рогатые ветви. Те были воткнуты в землю так густо, что ни одному галлу не удалось продраться сквозь них, чтобы установить лестницу и попытаться взобраться на стену. Атакующие жутко вопили, но от воплей не было толку, и римские лучники и копьеметатели поражали их сотнями.

Всегда остававшиеся начеку, Требоний и Антоний немедленно посылали дополнительные отряды туда, где галлы, казалось, вот-вот полезут на вал. Многие из солдат были ранены, но почти все легко, а потерь среди них не было вообще.

На рассвете галлы отхлынули от фортификаций, оставив тысячи тел в «садах Цезаря», усыпанных лилиями и могильными столбами. Верцингеториг, все еще пытавшийся разобраться с препятствиями, не дававшими его людям вступить в прямой бой, услышал шум отступления и сообразил, что вся римская армия теперь повернется к нему. Он дал команду собирать снаряжение и поднялся в крепость все по тому же западному склону, подальше от того места, где едва слышно стенали мандубии, позабытые всеми.

От пленников Цезарь узнал кое-что об армии галлов. Как и предполагал Лабиен, командиров у них было несколько: Коммий от атребатов, Котий, Эпоредориг и Виридомар от эдуев и кузен Верцингеторига Веркассивелаун.

– С Коммием все ясно, – поморщился он. – Но где Литавик? Интересно, куда он девался? Котий слишком стар для того, чтобы командовать большим войском. Эпоредориг и Виридомар в счет не идут. Единственный, к кому следует присмотреться, это Веркассивелаун.

– А не Коммий? – удивился Квинт Цицерон.

– Он белг. Его номинально назначили командиром. Белги разбиты и деморализованы, Квинт. Не думаю, что они составляют хотя бы десятую часть этой армии. Восстание подняли кельты, и они – люди Верцингеторига, как бы это ни огорчало эдуев. Надо приглядывать за Веркассивелауном.

– Сколько же это будет продолжаться? – спросил Антоний, очень довольный собой, потому что он делал все не хуже Требония (по крайней мере, ему так казалось).

– Я думаю, следующая атака будет самой трудной и решающей, – медленно ответил Цезарь. – Мы не можем очистить поле сражения с внешней стороны равнины, а они используют тела как мостки. Очень многое зависит от того, найдут ли они наше слабое место. Антистий, Ребил, говорю вам еще раз: утройте бдительность, не сводите с них глаз. Требоний, Фабий, Секстий, Квинт, Децим, будьте готовы к молниеносным перемещениям. Лабиен, твое место в лагере на северной стороне, со всеми германцами. Как и всегда, действуй самостоятельно, но информируй меня о каждом своем шаге.

Веркассивелаун совещался с Коммием, Котием, Эпоредоригом и Виридомаром. Присутствовали также Гутруат, Седулий и Драпп вместе с неким Олловиконом, разведчиком.

– Оборона римлян на северо-западном склоне горы выглядит неприступной, – сказал Олловикон, который принадлежал к племени андекавов, но завоевал себе громкое имя как человек, умеющий лучше других разведывать местность. – Однако прошлой ночью, когда шло сражение, я подобрался к тому участку поближе. У подножия северо-западной горы, в соседстве с рекой, расположен большой лагерь пехоты, а за ним, в конце узкой лощины, – лагерь кавалеристов. Фортификации между этим лагерем и главным римским периметром очень внушительные. Там у нас мало шансов. Но сам периметр у римлян неполный. Есть брешь на берегу северной реки позади лагеря пехоты. Отсюда или из долины ее не видно. Римляне умны, они построили там укрепления, которые выглядят так, словно идут прямо по кручам. Но это только кажется. Как я говорил, есть брешь, идущая вниз, к реке, – полоска земли, не обнесенная стеной. Впрочем, оттуда внутрь римского кольца не проникнуть, поэтому сразу я и не придал особого значения этому месту. Но оно позволяет атаковать укрепления лагеря пехотинцев снизу, с подножия, – фортификации идут поперек склона, выше они не поднимаются и через вершину не проложены. Земля с наружной стороны двойного рва и стена у лагеря не напичканы всякими сюрпризами. Почва для этого неподходящая. Там проще всего прорваться внутрь. Возьми этот лагерь – и ты проникнешь в расположение римлян.

– Ага! – улыбнулся Веркассивелаун.

– Очень хорошо, – спокойно сказал Котий.

– Нужно, чтобы Верцингеториг сообщил нам, как лучше это сделать, – предложил Драпп, дернув себя за ус.

– Веркассивелаун справится, – возразил Седулий. – Арверны – горный народ, им к скалам не привыкать.

– Мне понадобятся шестьдесят тысяч наших лучших бойцов, – сказал Веркассивелаун. – Я хочу отобрать из тех людей, что действуют без особой оглядки на обстоятельства.

– Тогда начни с белловаков, – тут же посоветовал Коммий.

– Мне нужна пехота, Коммий, а не кавалерия. Я возьму пять тысяч нервиев, пять тысяч моринов и пять тысяч менапиев. Седулий, я также возьму тебя и десять тысяч твоих лемовиков. И тебя, Драпп, и десять тысяч твоих сенонов. И тебя, Гутруат, тебя и десять тысяч твоих карнутов. От имени Битургона я возьму пять тысяч битуригов, а от имени моего родственника, царя Галлии, десять тысяч арвернов. Вы согласны?

– Конечно.

Все дружно кивнули, хотя эдуи – Котий, Эпоредориг и Виридомар – не выказали особенного удовольствия. Высокие посты в армии галлов достались им совершенно неожиданно, когда Литавик по непонятным причинам вдруг вскочил на коня и умчался куда-то, сопровождаемый своим родичем Суром. Минуту назад Литавик был единоличным лидером у эдуев, а через миг – исчез, растворился, пропал. Ускакал на восток вместе с Суром!

Таким образом, командование тридцатипятитысячным войском эдуев передали Котию, очень усталому старому человеку, и двум его соплеменникам, которые все еще не были точно уверены, что Рим им враг. Кроме того, они подозревали, что приглашение их на совет было чем-то вроде лицемерного одолжения.

– Коммий, ты будешь командовать кавалерийской атакой на северо-западный римский лагерь. Эпоредориг и Виридомар с остальной пехотой ударят с юга и попытаются пробиться к римскому оборонному валу. Котий, отвечаешь за тыл. Эй, эдуи, все ли вам ясно? – резко спросил Веркассивелаун.

Те показали кивками: да, все.

– Начнем атаку в полдень, когда солнце станет клониться к западу. В этом случае оно будет бить римским легионерам в лицо. Я покину наше расположение уже ночью с шестьюдесятью тысячами воинов и Олловиконом. Мы обойдем северо-западную гору, укроемся за ней в лесу и будем ждать сигнала к атаке, который дашь нам ты, Коммий.

– Я понял, – сказал Коммий, чей лоб рассекал уродливый шрам, памятка о предательстве римлян.

О, как бы он хотел отомстить этим коварным людям! Но все его мечты стать единовластным царем белгов развеялись, а Лабиен уменьшил число атребатов настолько, что Коммий привел в Карнут всего четыре тысячи соплеменников, в основном стариков и подростков. Он надеялся взять под начало конницу соседствующих с его землями белловаков, но из десяти тысяч конников, затребованных Гутруатом и Катбадом, белловаки прислали только две тысячи, и то лишь по личному ходатайству Коммия. «Возьми их, если для тебя это так важно, – сказал царь белловаков Коррей, его друг и родственник через брачные связи, – но больше я тебе не дам. Белловаки отличные воины, но предпочитают драться по своему разумению и за свои интересы. Верцингеториг – кельт, а кельты не изведали, что такое истребление целого народа. Иди, Коммий, но когда ты вернешься после поражения, то помни, что белловакам больше по душе союзники белги. Постарайся сохранить всех людей – и своих и моих. Не умирай ради кельтов».

«Коррей прав, – думал Коммий, начиная все четче различать над Алезией тень римского орла. – Кельты ничего не знают о полном уничтожении целых народов. А белги знают! Коррей прав. Зачем умирать ради кельтов?»

С наступлением утра наблюдатели, находившиеся в Алезии, поняли, что армия галлов готовится к новому бою. Верцингеториг удовлетворенно заулыбался. Он заметил блеск кольчуг и шлемов среди деревьев, выше уязвимого лагеря римской пехоты. Римляне не увидят, они расположены ниже, даже те, что на башнях южной горы, потому что солнце было позади Алезии. Какое-то время он боялся, что с башен на северной горе заметен предательский блеск, но лошади, привязанные у подножия башен, мирно подремывали, опустив голову. Солнце всходило над Алезией, как раз напротив. Да, Алезия определенно была единственным местом, откуда был виден блеск.

– На этот раз мы не отступим, – сказал он советникам. – Наши друзья двинутся, я думаю, в полдень. Значит, и мы двинемся в полдень. И сосредоточимся исключительно на подступах к бреши. Если нам удастся прорвать римскую оборону, все будет кончено. Римляне не сдержат атаки с обеих сторон.

– Нам намного труднее, – сказал Битургон. – Мы на виду, а друзья наши скрыты.

– Это тебя пугает? – строго спросил Верцингеториг.

– Нет. Я просто отметил этот факт.

– У римлян наблюдается большое движение, – сказал Дадераг. – Цезарь знает, что будет атака.

– Мы никогда не считали его дураком, Дадераг. Но он не знает, где мы нанесем удар.

В полдень армия галлов ударила с северо-запада конницей, а с юга – пехотой и напоролась все на те же стрекала, лилии и могильные столбы. Факт, смутно осознанный Верцингеторигом, ибо он и его люди уже подбирались к внутренним укреплениям лагеря пехотинцев, где командовали Антистий и Ребил. На этот раз они спустили с плато тяжелые неуклюжие мантелеты на колесах, служившие им укрытиями от стрел и камней, а те воины, которые не могли укрыться под мантлетами, держали ручные щиты над головами, наподобие черепах. К этому времени в «садах Цезаря» и с той и с другой стороны уже имелись «проторенные» дорожки – галлы шли по завалам из трупов, укладывая на них мостки. Верцингеториг дошел до рва с водой первым, но и шестьдесят тысяч воинов Веркассивелауна неустанно трудились, засыпая канавы-ловушки землей.

Высота склона, где завязалась главная схватка, позволяла Верцингеторигу видеть, что творится внизу в римском кольце, пересекавшем конец долины двух рек. Кое-какие башни внешнего периметра римлян дымились, и галлы взбирались на вал. Но сказать, что победа близка, было пока нельзя, ибо то здесь, то там в местах вроде бы неминуемого прорыва всегда появлялась фигура в алом плаще, за которой следовали когорты резерва.

Раздался оглушительный радостный крик. Веркассивелаун и его люди подобрались к валу и стали на него взбираться. Сражение переместилось на территорию римлян. Ровные ряды римской пехоты стойко оборонялись, используя свои pila как осадные копья. В то же время люди Верцингеторига со своей стороны перебрались через ров. Метнулись вверх кошки, всюду вскинулись лестницы. Ну все, победа близка! Римлянам не устоять в бою на два фронта. И тут среди скал замаячили конники: Лабиен на пятнистом сером коне вел германцев, чтобы ударить атакующим в тыл.

Верцингеториг громко крикнул, пытаясь предупредить Веркассивелауна, но этот крик потонул в шуме. Башни справа и слева обрушились, его люди забрались на стену, но рев внизу все не смолкал. Смахнув пот, застилавший глаза, Верцингеториг повернулся и посмотрел вниз. Там по периметру легким галопом в ярком алом плаще, развевавшемся за спиной, скакал Цезарь со своей свитой, и тысячи пехотинцев бежали за ним. А по всему фронту сражения римские легионеры громко приветствовали своего военачальника. И не как триумфатора – ведь битва еще не закончилась. Нет, они приветствовали его самого. А он словно бы слился со своим скакуном – приносящим удачу жеребцом с пальцами. Разве бывают лошади с пальцами, а?

Римляне, яростно отбивавшиеся от наседающих с двух сторон галлов, не видели, что делается за их спинами, но по крикам поняли, кто к ним идет. Они разом метнули pila, выхватили мечи и бросились в контратаку. Люди Верцингеторига дрогнули, падая гроздьями в ров. А в ушах царя новой Галлии стояло немолчное ржание лошадей, перекрывающее предсмертные вопли. Германцы рубили противника с тыла, солдаты Цезаря – с фронта. Все шестьдесят тысяч галлов были обречены.

Арверны, мандубии, битуриги упорно сражались, но Верцингеториг этого не желал. Кое-как собрав тех, кто был рядом с ним, и приказав Битургону и Дадерагу (где же Критогнат?) сделать то же, он возвратился в Алезию.

Оказавшись в крепости, Верцингеториг не захотел ни с кем говорить. Весь остаток дня он провел на стене, глядя, как победители наводят порядок. Было видно, что они измотаны, а потому не очень старательно преследовали отступающих. Один только Лабиен, казалось, не знал устали. Он не давал отдыха кавалерии, стараясь уничтожить как можно больше спасающих свои жизни людей.

Глаза Верцингеторига неотступно следили за Цезарем. Тот все еще был в седле. Какой замечательный воин! Победа на его стороне, но бреши в периметре уже ремонтируют – на случай новой атаки. А легионеры, занятые тяжелым трудом, все же находят силы приветствовать полководца, словно и впрямь верят, что, пока он сидит на своем счастливом коне, удача их не покинет. Уж не считают ли они его богом? А почему бы и нет? Даже наши боги любят его. Если бы они не любили его, победили бы галлы. Иноземец пришелся богам кельтов по нраву. Наверное, совершенство высоко ценится богами любого народа.

В своей комнате, освещенной лампами, Верцингеториг снял с золотой короны покров, на котором еще остались веточки омелы. Сел перед ней и замер без движения. А часы шли, звуки и запахи пробирались в окно. Громкий смех из долины. Это римляне празднуют победу. Слабое бормотание. Это Дадераг привел брошенных всеми мандубиев в крепость и кормит их бульоном, сваренным из последнего мяса. Бедный Дадераг! Запах бульона вызывал тошноту, как и вонь начавших разлагаться внизу трупов. И над всем этим – безмолвствующие боги. Их безмолвие подобно беззвучному грому. Наступал безрадостный рассвет. С галлами все было кончено. И с ним, разумеется, тоже.

Утром он говорил с оставшимися в живых. Дадераг и Битургон стояли рядом. О Критогнате никто не слышал. Он был где-то внизу, мертвый, умирающий или плененный.

– Все кончено, – сказал Верцингеториг собравшимся. Голос его, сильный и ровный, был хорошо слышен всем. – Объединенная Галлия остается мечтой. Мы окончательно утратили независимость. Римляне станут хозяевами над нами, хотя я не думаю, что враг столь великодушный, как Цезарь, принудит нас пройти под ярмом! Я верю, что он хочет мира, а не истребления уцелевших. Сытый и здоровый галл полезнее Риму, чем мертвый.

На его исхудавшем лице не дрогнул ни один мускул. Он спокойно продолжил:

– Боги любят павших на поле боя, никто не пользуется у них большей честью. Но друиды не велят нам кончать с собой. В других местах, я знаю, люди предпочитают смерть плену. Киликийцы убили себя, когда к ним пришел Александр Великий. И греки Азии. И италийцы. Но мы так не поступим. Эта жизнь – испытание, которое мы должны вынести, пока она не закончится естественным образом, независимо от того, каким будет этот конец.

Он помолчал.

– Я прошу вас – и прошу передать тем, кого здесь нет, – обратить ваш ум и энергию на то, чтобы сделать Галлию великой страной, заслуживающей уважения римлян. Вы должны снова разбогатеть и многократно умножить свое богатство. Ибо однажды – когда-нибудь! – Галлия снова поднимется! И это не пустая фантазия! Галлия снова поднимется! Галлия вынесет все, ибо она огромна! Сквозь годы рабства и низкопоклонства, через которые вам придется пройти, лелейте эту мечту! Я уйду, но запомните мои слова! Однажды Галлия, моя Галлия возродится! Придет день, и она будет свободной!

Все молчали. Верцингеториг повернулся и пошел в дом, за ним следовали Дадераг и Битургон. Галльские воины медленно разошлись, мысленно повторяя слова царя, чтобы потом передать их своим детям.

– Остальное предназначено только для ваших ушей, – сказал Верцингеториг в пустом помещении для совещаний.

– Сядь, – тихо произнес Битургон.

– Нет-нет. Битургон, вполне возможно, что Цезарь возьмет тебя в плен как вождя великого и многочисленного народа. А ты, Дадераг, думаю, будешь свободен. Я хочу, чтобы ты пошел к Катбаду и повторил ему все, что я сказал нашим людям. И еще скажи, что я начал эту войну не для того, чтобы прославиться. Я сделал это ради освобождения моей страны от иноземного ига. Все – для общего блага, и ничего – для себя.

– Я передам все в точности, – пообещал Дадераг.

– А теперь вы двое должны принять решение. Если вы потребуете моей смерти, я приму ее здесь, в Алезии, принародно. Или пошлю делегатов к Цезарю.

– Пошли делегатов, – сказал Битургон.

– Передайте Верцингеторигу, – сказал Цезарь, – что все осажденные воины должны сложить оружие и доспехи. Это надо сделать на рассвете. Пусть они бросят все мечи, пики, луки, стрелы, топоры, кинжалы и булавы в нашу траншею. А также кольчуги. Только тогда вашему царю, Битургону и Дадерагу разрешается спуститься вниз. Я буду ждать там. – Он показал на площадку под крепостью. – На рассвете.

Он велел построить небольшой помост высотой в два фута, а на него поставить курульное кресло. Рим принимает эту капитуляцию, поэтому проконсул не будет вооружен. Тога с пурпурной каймой, темно-бордовые сенаторские кальцеи с консулярскими в форме полумесяца пряжками, на голове венок из дубовых листьев – corona civica, награда за личную храбрость на поле сражения (единственная награда, какую Помпей Великий так и не получил). Жезл из слоновой кости, символ его империя, длиной в предплечье. Один конец зажат в ладони, другой упирается в сгиб локтя. Рядом на помосте – лишь Гирций.

Цезарь сидел в классической позе – правая нога выставлена вперед, левая подогнута, спина абсолютно прямая, плечи развернуты, подбородок приподнят. Справа от помоста стояли его легаты: Лабиен в серебряной, местами золоченой кирасе с ярко-красной лентой, завязанной специальным узлом, а также Требоний, Фабий, Секстий, Квинт Цицерон, Сульпиций, Антистий и Ребил в парадных доспехах и с аттическими шлемами, взятыми под левую руку. Соратники помоложе расположились слева от возвышения: Децим Брут, Марк Антоний, Минуций Базил, Мунаций Планк, Вулкаций Тулл и Семпроний Рутил.

Все ближние стены и башни были забиты любопытствующими солдатами, службу несли лишь патрульные и конники, образовавшие живой коридор от траншеи до помоста. Канавы в том месте засыпали, стрекала убрали.

Остатки восьмидесятитысячного воинства Верцингеторига появились, как и было велено, первыми. Один за другим галлы бросали в траншею свое оружие и кольчуги, потом их отвели в сопровождении нескольких эскадронов кавалерии к тому месту, где им предстояло ждать решения своей участи.

Из цитадели выехал Верцингеториг, за ним следовали Битургон и Дадераг. Царь Галлии ехал на желтовато-коричневом, безукоризненно ухоженном жеребце. Упряжь вычищена, шаг поставлен. Верцингеториг весь в золоте и сапфирах. Перевязь и пояс нестерпимо сверкают. На голове золотой крылатый шлем.

Царь галлов степенно проехал сквозь ряды всадников к возвышению, где сидел Цезарь. Он неторопливо спешился, снял перевязь, на которой висел меч, отстегнул кинжал, после чего шагнул вперед и положил оружие на край помоста. Затем отступил и сел на землю, скрестив ноги. Снял корону и склонил голову в знак подчинения.

Битургон и Дадераг, уже безоружные, последовали его примеру.

На лице Цезаря не дрогнул ни один мускул. Он, не мигая, смотрел на Верцингеторига. А когда крики окружающих стихли, кивнул Авлу Гирцию, также одетому в тогу. Тот со свитком в руке сошел с возвышения, к нему подскочил писарь с пером, чернильницей и деревянным столом высотой в один фут. Если бы Верцингеториг не сидел на земле, ему пришлось бы встать на колени, чтобы подписать акт о капитуляции. А так он просто протянул руку, обмакнул перо в чернила, стряхнул с кончика лишние капли в чернильницу, как получивший хорошее воспитание человек, и подписал документ. Писарь посыпал подпись песком и передал свиток Гирцию, который тут же вернулся на свое место.

Только после этого Цезарь поднялся. Он легко спрыгнул с помоста, подошел к Верцингеторигу и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Верцингеториг принял помощь. Дадераг и Битургон встали самостоятельно.

– Честная борьба, завершившаяся хорошим сражением, – сказал Цезарь, подводя царя Галлии к краю периметра и указывая на то место, где развернулся решающий бой.

– Мой кузен Критогнат – пленник? – спросил Верцингеториг.

– Нет, он мертв. Мы нашли его на поле битвы.

– Кто еще мертв?

– Седулий, вождь лемовиков.

– Кто взят в плен?

– Твой кузен Веркассивелаун, Эпоредориг и Котий. Бульшая часть армии ретировалась. Мои люди слишком вымотались, чтобы преследовать отступавших – Гутруата, Виридомара, Драппа, Тевтомара и прочих.

– Как ты с ними поступишь?

– Тит Лабиен сообщил мне, что все галлы направились к своим землям. Армия за горой разбилась на племена. Я не намерен наказывать тех, кто ушел домой, чтобы зажить мирной жизнью, – сказал Цезарь. – Конечно, Гутруат ответит за Кенаб, а Драпп – за сенонов. В плен я возьму Битургона.

Он посмотрел на двух других галлов, стоявших чуть в стороне:

– Дадераг, можешь вернуться в Алезию, прихватив с собой всех мандубиев. Прежде чем я уеду, мы с тобой подпишем договор. Если ты согласишься с каждой его буквой, никаких репрессий не будет. А сейчас с кем-нибудь из своих загляни в галльский лагерь. Поищи там провиант, чтобы накормить голодных. Я взял трофеи и столько провизии, сколько мне нужно, но там еще оставалась еда. Арверны и битуриги могут уйти в свои земли. Битургон, ты пленен.

Дадераг вышел вперед и опустился на левое колено перед Верцингеторигом. Потом встал, обнял Битургона, по галльскому обычаю поцеловал его в губы и отошел.

– Что будет с Битургоном и со мной? – спросил Верцингеториг.

– Завтра вас отправят в Италию, – ответил Цезарь. – Ждать моего триумфа.

– Во время которого мы все умрем?

– Нет, это не в наших обычаях. Ты действительно умрешь, Верцингеториг. Но Битургон не умрет. Не умрут Веркассивелаун и Эпоредориг. Котий умрет. Гутруат умрет. Они предательски убивали моих сограждан. Литавик умрет обязательно.

– Сначала их надо поймать, Гутруата и Литавика.

– Ты прав. Но я изловлю их. Умрешь ты, и умрут палачи. Остальных отошлют домой.

Верцингеториг улыбался. Лицо белое, глаза синие, огромные и очень печальные.

– Я надеюсь, ждать придется недолго. Сырость темниц моим костям не по нраву.

– Темниц? – Цезарь остановился и посмотрел на него. – В Риме нет темниц, Верцингеториг. Есть Лаутумия, развалины старой тюрьмы в бывшей каменоломне, где мы держим людей день-другой. Но они могут выходить из нее и прогуливаться, если на них нет оков. А оковы у нас применяются весьма редко. – Он нахмурился. – Последний, кого мы приковали, был той же ночью убит.

– Веттий, информатор, во времена твоего консульства, – тут же блеснул осведомленностью плененный царь.

– Очень хорошо! Нет, тебя поместят с комфортом в каком-нибудь хорошо укрепленном небольшом городке, таком как Корфиний, Аскул Пиценский, Пренеста, Норба. Подобных мест у нас много. По одному пленнику на городок, без информации, где размещены остальные. Ты сможешь выходить в сад, совершать верховые прогулки. Правда, не в одиночку, а с эскортом.

– Значит, ты примешь меня как почетного гостя, а после задушишь?

– Идея триумфального шествия состоит в том, – пояснил Цезарь, – чтобы показать гражданам Рима, насколько сильна наша армия и ее полководцы. Ошибкой было бы водить по городу избитых, спотыкающихся узников, полуживых от голода, грязных и в кандалах! Нет, ты будешь идти во всем блеске, как царь и вождь великого народа, едва не одержавшего над нами верх. Твое хорошее самочувствие и твой внешний вид, Верцингеториг, имеют для нас большое значение. Твои драгоценности, включая корону, будут описаны казначеями и конфискованы. Но перед парадом тебе их вернут. А когда процессия доберется до Форума, тебя отведут в Туллианскую тюрьму, единственное узилище Рима. Эта небольшая тюрьма построена Туллием не для содержания в ней заключенных, а для свершения казней. Я пошлю в Герговию за твоей одеждой и всем тем, что тебе захочется взять с собой.

– Включая мою жену?

– Конечно, если ты пожелаешь. Женщин будет достаточно, но, если ты хочешь, жена твоя присоединится к тебе.

– Да, жена. А также младший ребенок.

– Конечно. Это девочка или мальчик?

– Мальчик. Кельтилл.

– Ты понимаешь, что он получит римское воспитание?

– Да. – Верцингеториг облизнул пересохшие губы. – Я еду завтра? Не слишком ли спешно?

– Спешно, но так разумнее. Ни у кого не возникнет соблазна устроить тебе побег. А из Италии убежать ты не сможешь. Нет необходимости сажать тебя в тюрьму, Верцингеториг. Внешность и незнание языка – лучшая твоя охрана.

– Я могу подучить латынь и убежать, переодевшись.

Цезарь засмеялся:

– Верю, что можешь. Но не очень на это рассчитывай. Мы сварим концы твоего золотого торка. Это, конечно, не воротник узника, какие используют на Востоке, но он заклеймит тебя лучше, чем любое тавро.

Требоний, Децим Брут и Марк Антоний шли сзади на некотором расстоянии. Кампания, несмотря на разницу в возрасте и характере, сблизила их. Антоний и Децим Брут, знакомые еще по «Клубу Клодия», походили на шаловливых мальчишек и были глотком свежего воздуха для Требония, уже далеко не юнца, но все же уставшего от длительного общения с другими легатами Цезаря, казавшимися на фоне молодых людей занудливыми дедами.

– Какой день для Цезаря! – воскликнул Децим Брут.

– Памятный, – сухо отозвался Требоний. – Буквально. Он все запомнит, и в день триумфа актеры воспроизведут эту сцену на движущейся платформе.

– Нет, он все-таки один такой! – засмеялся Антоний. – Вы видели у кого-нибудь столь царственную осанку? Это у него в крови, я думаю. В сравнении с Юлиями египетские Птолемеи выглядят выскочками.

– Хотел бы я, – задумчиво произнес Децим Брут, – чтобы нечто подобное выпало на мою долю. Но этому не бывать, как вы понимаете. Ни со мной, ни с кем-либо из вас.

– А почему бы и нет? – возмутился Антоний.

Он жаждал славы и не жаловал рассуждений, приземляющих его мечты.

– Антоний, ты всегда поражаешь меня, ты просто чудо! Но ты – гладиатор, а не Октябрьский конь, – ответил Децим Брут. – Подумай, парень, подумай! Нет равного ему человека! Никогда не было и не будет.

– Я бы не стал с такой легкостью отметать Мария или Суллу.

– Марий был «новым человеком» низкого происхождения. Сулла был патрицием, но он не соответствовал своему статусу. Во всех отношениях. Он пил, любил мальчиков, он должен был учиться командовать армией, поскольку не обладал врожденными качествами военачальника. А Цезарь безупречен. У него нет ни одного уязвимого места. Он не пьет вина, так что всегда ясно мыслит. Когда он строит невероятные планы, ты знаешь, что он их воплотит. Ты сказал, что он один такой, Антоний, и ты не ошибся. Не отрицай, ты мечтаешь превзойти его, реальных шансов у тебя нет. И ни у кого из нас нет. Так зачем понапрасну себя изводить? Даже если отбросить его гениальность, останется нечто, чему нельзя найти объяснения. Это любовь между ним и солдатами. Пройдет хоть тысяча лет, нам подобного не достичь. Нет, и тебе тоже, Антоний, так что заткнись. Толика обаяния в тебе есть, но не на сто же процентов. А у него – на все сто, и сегодняшний день это лишь подтверждает! – воскликнул с горячностью Децим Брут и умолк.

– В Риме это кое-кому не понравится, – заметил Требоний. – Он сегодня затмил даже Магна. Вот увидите, что будет с нашим консулом без коллеги. Он закипит, как горшок на огне.

– Затмил Помпея? – переспросил Антоний. – Сегодня? Требоний, я не понимаю тебя. Галлия – это, конечно, здорово, но Помпей завоевал Восток. У него цари ходят в клиентах.

– Да, все это так. Но подумай, Антоний, подумай! По крайней мере половина Рима считает, что на Востоке всю тяжелую работу сделал Лукулл и что Помпей просто присвоил его лавры. О Цезаре в Галлии никто такого не скажет. Как полагаешь, во что более уверует Рим? В то, что Тигран пал ниц перед Помпеем, или в то, что Верцингеториг сел у ног Цезаря на землю? Квинт Цицерон – очевидец события, и он уже сочиняет в уме письмо брату. А у Помпея все свидетельства высосаны из пальца. Были ли равные Верцингеторигу пленники на его триумфальном параде? Припомните, и вы скажете – нет!

– Ты прав, Требоний, – кивнул Децим Брут. – Сегодняшний день делает Цезаря Первым Человеком в Риме.

– Boni этого не допустят, – ревниво заметил Антоний.

– Надеюсь, у них хватит ума не чинить препятствий, – сказал Требоний. Он посмотрел на Децима Брута. – Ты замечаешь, как он меняется, Децим? Нет, он еще не ведет себя как царь, но делается все более властным. Его dignitas для него важнее всего! Значение и положение в обществе заботят его больше, чем кого-либо, о ком я читал. Больше, чем Сципиона Африканского или даже Сципиона Эмилиана. Я не думаю, что существует граница, которую Цезарь не перейдет, чтобы осуществить свои планы. Мне страшно подумать, что будет, если boni попытаются ему воспрепятствовать! Этим комнатным военачальникам больше нравится возлежать на кушетках, чем вести в битву войска. Они читают его донесения и презрительно фыркают, уверенные, что он приукрашивает события. Ну, в каком-то смысле он это делает, но лишь в мелочах и никогда в чем-то значительном. Мы с тобой прошли с ним через многое, Децим. Boni не знают того, что знаем мы. Если Цезарь закусил удила, ничто его не остановит. Воля этого человека невероятна. И если boni попробуют усомниться в его праве на первенство, он взгромоздит Пелион на Оссу, чтобы их остановить.

– А заодно растерзать, – хмуро добавил Децим Брут.

– Как ты думаешь, – вкрадчиво спросил Антоний, – сегодня вечером наш старичок разрешит нам пропустить по паре бокалов вина?

Это Катбад был повинен в том, что Литавик столь спешно покинул Карнут. Он шел на общий сбор, убежденный в верности своей стратегии – помочь Верцингеторигу выкинуть римлян из Галлии, а потом сесть на трон. Когда это было, чтобы эдуй кланялся арверну? Деревенщине с гор, который не знает ни греческого, ни латыни, а лишь прикидывается грамотным и ставит свои закорючки на документах, не умея читать! И по всем вопросам управления государством вынужден обращаться к друидам! Что же это за царь?

Тем не менее Литавик привел эдуев на сбор и там встретил Котия, Эпоредорига и Виридомара, которые тоже кое-кого с собой привели. Племена прибывали, но весьма медленно. Даже когда прокричали, что Верцингеториг заперт в Алезии, никто особенно не спешил. Гутруат и Катбад очень старались, чтобы дело шло быстрее, но Коммий и белги не пришли, и этот не пришел, и тот не пришел… Сур с амбаррами появился.

Очень знатный эдуй (амбарры принадлежали к эдуям), Сур был единственным, кого Литавик счел нужным приветствовать, когда тот появился. Котий в это время был занят тем, что усиленно обрабатывал Эпоредорига и Виридомара, которые содрогались при мысли о возмездии римлян, если что-то пойдет не так.

– Послушай, Сур, почему такой человек, как Котий, должен уговаривать такое ничтожество, как Виридомар, ставленник Цезаря?

Они прогуливались между деревьями священной рощи, вдали от равнины, где встали лагерем галлы.

– Котий сделает все, лишь бы разозлить Конвиктолава.

– Который, я вижу, остался дома! – фыркнул Литавик.

– Конвиктолав оправдался тем, что должен охранять свои земли, и вдобавок он самый старый из нас, – пояснил Сур.

– Можно сказать, даже слишком старый. Да и Котий такой же.

– Перед отъездом из Кабиллона я слышал, что войско, которое мы послали на аллоброгов, ничего не добилось.

Литавик напрягся:

– Мой брат?

– Насколько мы знаем, Валетиак невредим и его люди тоже. Аллоброги решили не драться в открытую. В подражание римлянам они встали на оборону своих границ. – Сур погладил пышные усы песочного цвета, прокашлялся. – Мне что-то невесело, Литавик, – наконец сказал он.

– Почему?

– Я согласен, что нам, эдуям, не пристало довольствоваться ролью римских подпевал, иначе меня бы здесь сейчас не было, как и тебя. Но можем ли мы надеяться объединиться именно так, как проповедует наш новый царь Верцингеториг? Мы ведь такие разные! Что? Разве кельт не плюет на белгов? И как могут кельты Аквитании, эти маленькие темнокожие олухи, равняться с эдуями? Я думаю, это правильная идея – объединить все галльские племена, но тут нужно учитывать очень многое. Да, мы все – галлы, но некоторые галлы лучше других. Разве лодочник паризий равен коннику эдую?

– Нет, не равен, – согласился Литавик. – Вот поэтому царем будет Литавик, а не Верцингеториг.

– О, я понимаю! – улыбнулся Сур. Но улыбка тут же исчезла. – Я полон скверных предчувствий. После всех разглагольствований Верцингеторига о том, что нам нельзя запираться в своих крепостях, он сам заперт в Алезии. Что же это за царь?

– Да, Сур, я понимаю, что ты хочешь сказать.

– Эдуи запятнаны. Назад пути нет. Цезарь знает, что мы перешли на сторону Верцингеторига. Трудно поверить в то, что он со своими малыми силами сумеет побить нас, когда мы подступим к Алезии. И все-таки на душе у меня неспокойно! Что, если мы погубим и себя, и весь наш народ ни за что ни про что?

Литавик поежился:

– Мы не должны допустить этого, Сур! Я не ничтожество, я всюду известен. Для меня единственный выход из ситуации – после поражения Цезаря отнять трон у Верцингеторига. Мы пойдем к Алезии вместе со всеми. Либо Верцингеториг победит, либо его вызволят из Алезии вместе с его нетронутым царством. Это само по себе позор и дает мне право бросить ему вызов. Так что давай-ка лучше обдумаем, каким способом мы отберем власть у этого отвратительного, неграмотного арверна!

– Да, об этом стоит подумать, – согласился Сур.

Какое-то время они шли молча. Обутые в мягкие кожаные сапоги для верховой езды, они бесшумно ступали по толстому слою мха, покрывавшего камни дороги, ведущей к роще Дагды. Среди стволов деревьев виднелись статуи длиннолицых богов, сидящих на корточках. Их висящие пенисы едва не касались земли.

Вдруг послышался голос, казалось исходящий из сердцевины гигантского дуба, такого старого и огромного, что дорога раздваивалась, обтекая его с обеих сторон. Это был голос Катбада.

– Верцингеториг выйдет из-под контроля после нашей победы над Римом.

– Я уже это понял, – ответил другой голос.

Это был Гутруат.

Литавик схватил Сура за руку. Оба эдуя замерли, вслушиваясь в разговор.