Цезарь, или По воле судьбы Маккалоу Колин

– Он молод, горяч и уже мнит себя самодержцем. Боюсь, он больше не захочет с нами считаться, а ведь лишь мы, друиды Карнута, способны управлять столь огромной страной. Мы обладаем знаниями и надежно храним их. Мы издаем законы, мы следим за их исполнением, мы вершим правосудие. Да, конечно, я сам заставил вождей признать его царем Галлии. Это правильно, с этого надо было начать. Однако царь-воин должен властвовать номинально, а не единолично, что, боюсь, произойдет после Алезии, Гутруат.

– Он не карнут, Катбад.

– Он начнет с того, что введет в совет друидов-арвернов. И власть друидов-карнутов сойдет на нет.

– И мы, карнуты, во всем будем вынуждены подчиняться арвернам, – добавил Гутруат.

– Этого нельзя допустить.

– Согласен. Царь Галлии должен быть воином и карнутом.

– Литавик считает, что царем Галлии должен быть эдуй, – сухо заметил Катбад.

Гутруат фыркнул:

– Литавик, Литавик! Он как змея. Раздвинь траву – и найдешь его там. А у меня возникает желание раздвинуть своим мечом волосы на его голове.

– Все в свое время, Гутруат, все в свое время. Сначала главное, а главное – это поражение Рима. Потом – Верцингеториг, который после Алезии будет героем. Поэтому он должен умереть смертью героя, смертью, о которой ни один арверн или эдуй не сможет сказать, что она принята от руки галла. В данный момент мы находимся между белтейном и лугнасадом. Но самайн уже не за горами. Значит – самайн. Вероятно, тогда с царем Галлии что-то случится. В начале темных месяцев, когда урожай уже в закромах и люди собираются, чтобы очистить души и просить благословения у богов. Может быть, новый царь Галлии исчезнет в огненной дымке или его увидят плывущим по Лигеру на запад в лодке-лебеде. Верцингеториг должен остаться героем, но сделаться легендой.

– Я с удовольствием этому помогу, – сказал Гутруат.

– Я был в тебе уверен, – сказал Катбад. – Благодарю, Гутруат.

– Ты будешь толковать знамения?

– Дважды. Один раз для себя, прямо сейчас, потом – для общего сбора. Ты можешь присутствовать, – сказал Катбад.

Голос его затихал, ибо карнуты, видимо, удалялись.

Эдуи переглянулись. Какое-то время оба не двигались, затем Литавик кивнул, и они осторожно пошли вперед, но уже не по дороге, а между дубами, сдерживая дыхание, пока их взорам не открылась роща Дагды. Завораживающее место. На заднем плане – груда булыжников, поросших сочными мхами. Из нее выбивался родник, впадавший в глубокий пруд, все время подернутый рябью. Таранис, верховное божество, любит огонь. Езус любит воздух. Дагда любит воду. Земля принадлежит Великой Матери Дану. Огонь и воздух не могут смешиваться с землей, поэтому Дану вышла замуж за Дагду.

Голый раб-германец лежал лицом вниз на большом плоском камне. Он не был привязан. Катбад чистым голосом пропел над ним песнь, соответствующую обряду. Лежащий никак не отреагировал, он находился в наркотическом опьянении, не ощущая ни страха, ни боли. Гутруат отошел в сторону и встал на колени, а Катбад взял у прислужников длинный двуручный меч, такой тяжелый, что друиду пришлось расставить ноги, вознося его над головой. Меч вошел в спину жертвы ниже лопаток и так точно разрубил позвоночник, что клинок прошел насквозь.

Германец задергался в корчах. Катбад, в белом одеянии, наклонился над ним. Он пристально следил за агонией, за подергиваниями рук и ног, за пляской пальцев и судорожным сокращением ягодиц. На это ушло много времени, но Катбад все стоял. Губы его беззвучно шевелились всякий раз, когда конвульсии затихали. Когда все закончилось, он вздохнул, сомкнул веки, потом устало посмотрел на Гутруата. Карнут неуклюже поднялся с колен, и два прислужника подошли к алтарю, чтобы снять с него тело и омыть камень.

– Ну? – нетерпеливо спросил Гутруат.

– Я видел мало. Движения были странными, в большинстве незнакомыми.

– И ты ничего не узнал?

– Почти ничего. Когда я спросил, умрет ли Верцингеториг, голова шесть раз одинаково дернулась. Я понял, что ему отпущено еще шесть лет. А когда я спросил, будет ли побежден Цезарь, он не шевельнулся. Не знаю, как это понимать. Я спросил, будет ли Литавик царем, и ответ был – нет. Очень ясный, понятный. Я спросил, будешь ли ты царем, ответ был – нет. Ноги его танцевали, значит ты скоро умрешь. Больше я ничего не увидел. Ничего… Ничего…

Катбад привалился к побледневшему Гутруату. Обоих трясло.

Эдуи, переглянувшись, неслышно ушли.

Литавик отер стекавший со лба пот. Казалось, мир вокруг него рухнул.

– Я не буду царем Галлии, – прошептал он.

Дрожащей рукой Сур провел по глазам:

– И Гутруат не будет. Он скоро умрет. Но Катбад не сказал, что ты тоже умрешь.

– Сур, я понял, что будет с Цезарем. Ни один мускул жертвы не дрогнул. Это значит, что он победит. Ничто в Галлии не изменится. Катбад тоже понял это, но сказать Гутруату не смог, чтобы не распускать воинов, явившихся на сбор.

– Но почему тогда Верцингеториг проживет еще шесть лет?

– Я не знаю! – воскликнул Литавик. – Если Цезарь возьмет верх, Верцингеториг будет пленен. И его задушат во время триумфального шествия. – Комок подступил к горлу, но Литавик справился с ним. – Я не хочу в это верить, но все же верю. Рим победит, а я никогда не стану правителем Галлии.

Они шли вдоль ручья, вытекавшего из пруда Дагды, пробираясь между деревянными статуями, установленными на его берегу. Лучи заходящего солнца пронизывали пространство между стволами старых деревьев, делая зелень ярче и превращая коричневое в золотое.

– Что ты будешь делать? – спросил Сур, когда они вышли из леса к лагерю, где всюду, куда ни падал взгляд, теснились люди и лошади.

– Уеду куда-нибудь, – сказал Литавик, вытирая слезы.

– Я поеду с тобой.

– Я не прошу этого, Сур. Спасайся сам и спасай что можешь. Цезарю понадобятся эдуи, чтобы перевязывать раны Галлии. Мы не настолько перед ним виноваты, как белги или кельты-арморики.

– Нет, пусть этим занимается Конвиктолав! Думаю, я поеду к треверам.

– Что ж, это направление не хуже любого другого, если у тебя хороший попутчик.

Треверы поначалу приняли их за посланцев общего сбора.

– Этот Лабиен перебил столько наших воинов, что нам некого послать на помощь Алезии, – сказал их вождь Цингеториг.

– Алезию спасти не удастся, – веско произнес Сур.

– Я и сам так думаю. Вся эта болтовня о единой Галлии – чушь! Словно мы все заодно. А мы вовсе не заодно. Кем Верцингеториг мнит себя? Он серьезно верит, что арверн может сделаться царем белгов и что мы, белги, будем считаться с мнением кельта? Мы, треверы, будем голосовать за Амбиорига.

– Не за Коммия?

– Он продался Риму. Его привели на нашу сторону личные счеты, а не положение белгов, – с презрением объяснил Цингеториг.

О состоянии племени можно было судить по Тревиру, где следы деятельности Лабиена были хорошо там видны. Обыкновенно сами галльские оппиды для жилья не предназначались, но вокруг них всегда разрастались слободки. Такая слободка некогда окружала и Тревир. И процветала долгое время, но теперь в ней не осталось почти никого. Те силы, которые Цингеториг смог собрать, охраняли главное достояние треверов – лошадей, за которыми нагло охотились убии, приходящие из-за Рейна.

С тех пор как Цезарь стал пересаживать германцев на хороших коней, аппетиты убиев к таким грабежам возросли многократно. Арминий, вождь убиев, вдруг увидел новую перспективу для процветания своего народа. Когда Цезарь прогнал от себя эдуйскую кавалерию, Арминий не замедлил послать к нему тысячу шестьсот воинов, способных драться верхом, и намеревался и дальше посылать, сколько нужно. Скотоводам на скудных угодьях разбогатеть трудновато, но в конных битвах Арминий знал толк. Если все пойдет хорошо, то римские военачальники вскоре совсем отринут галльскую кавалерию. Им достаточно будет германцев.

Таким образом, серый массив Арденнского леса, пригодный разве что для пастбищ и выращивания злаков в долинах, огласился шумом битвы между треверами и убиями.

– Я ненавижу это место, – сказал Литавик спустя несколько дней.

– А я тут, похоже, прижился, – ответствовал Сур.

– Желаю удачи.

– И тебе тоже. Куда ты поедешь?

– В Галатию.

Сур ахнул:

– В Галатию? Да ведь это на другом конце света!

– Именно. Но галаты – галлы, и у них хорошие скакуны. Дейотару нужны знающие командиры.

– Литавик, этот царь – клиент Рима.

– Да, но я уже не буду Литавиком. Я буду Кабахием из вольков-тектосагов. Я поеду в Галатию повидаться с родней и влюблюсь в те края.

– А где ты найдешь подходящую накидку?

– Сур, в Толозе уже очень давно не носят накидок. Я оденусь как проживающий в Провинции галл.

Сначала он вознамерился посетить свои владения в окрестностях Матискона. Все галльские земли считались общей собственностью племени, на них обитавшего, но фактически они были поделены между аристократами этих племен, а Литавик принадлежал к их числу.

Он ехал вдоль Мозеллы, притока Рейна, через земли секванов, ушедших в Карнут. Поскольку оставшиеся дома секваны подтянулись поближе к Рейну на случай, если свевы вдруг решат похозяйничать в их владениях, ему никто не препятствовал и не задавал дурацких вопросов, зачем, мол, одинокий эдуй проезжает по землям недавних врагов с единственной вьючной лошадью в поводу.

И все-таки новость дошла до него. Когда Литавик огибал крепость Везонтион, он услышал, как через поле кричали, что Цезарь возле Алезии победил и что Верцингеториг ему сдался.

«Если бы мне не посчастливилось подслушать Катбада и Гутруата, я был бы там и тоже попал бы в плен к римлянам. Меня тоже послали бы в Рим ждать триумфа Цезаря. Как тогда царь Галлии собирается прожить еще шесть лет? Он ведь наверняка умрет во время триумфального шествия, даже если кого-то другого пощадят. Означает ли это, что Цезарь будет наместником Галлии третий пятилетний срок и таким образом не сможет отметить свой триумф еще шесть лет? Но зачем? Он покончит с нами уже в будущем году. Те, кто сейчас спасся, будут сокрушены. Никто не сможет помешать полной победе Цезаря. Тем не менее я верю, что Катбад истолковал знаки правильно. Еще шесть лет. Почему?!»

Поскольку его земли лежали к востоку и югу от Матискона, Литавик обогнул и эту крепость, хотя она принадлежала эдуям и, что еще важнее, там он оставил жену и детей на время войны. Лучше не видеть их. Они выживут. Главная забота сейчас – собственная судьба.

Его большой и удобный двухэтажный дом с шиферной крышей был построен на римский манер – вокруг огромного перистиля. Рабы обрадовались, увидев хозяина, и поклялись никому не говорить о его приезде. Сначала он думал задержаться в поместье только на срок, достаточный, чтобы опустошить секретный сундук, но лето на берегах спокойной, лениво текущей реки Арар стояло прекрасное, а Цезарь был далеко. Зачем же куда-то спешить? Что ему Цезарь? Арар течет медленно, словно бы вспять. И здесь его дом, а рабы ему преданы. Говорят, в Галатии тоже красивые земли, холмистые и привольные, пригодные для разведения лошадей. Но там он будет не дома. Галаты говорят на греческом, фракийском и диалекте галльского, на котором уже лет двести не говорят в Галлии. А он, Литавик, говорит лишь на греческом, да и то не так гладко, как хотелось бы.

Затем, в начале осени, когда он уже подумывал двинуться дальше, а рабы собрали неплохой урожай, приехал Валетиак с сотней всадников.

Братья тепло встретились, не в силах оторвать глаз друг от друга.

– Я не могу остаться, – сказал Валетиак. – Удивительно, что ты оказался здесь! Я приехал, только чтобы убедиться, что твои люди собрали урожай.

– Какова судьба аллоброгов? – спросил Литавик, наливая вино.

– Не блестящая, – ответил Валетиак, сделав гримасу. – Они дрались, по словам Цезаря, старательно, но неэффективно.

– А где сам Цезарь?

– В Бибракте.

– Он знает, что я здесь?

– Никто не знает, где ты.

– Как Цезарь поступит с эдуями?

– Мы, похоже, отделаемся довольно легко, как и арверны. Нам с ними надлежит стать ядром новой, исключительно проримской Галлии. Нас даже не лишат статуса друзей и союзников Рима. Конечно, при условии, что мы подпишем новый, очень пространный договор с Римом и введем в состав будущего правительства немало ставленников Цезаря. Виридомар прощен, но ты – нет. Фактически за твою голову назначили цену, из чего я заключаю, что тебе, если тебя схватят, уготована судьба Верцингеторига и Котия. Битургон и Эпоредориг тоже пройдут по Риму за Цезарем, но потом их отпустят домой.

– А что будет с тобой, Валетиак?

– Мне позволено сохранить за собой свои земли без права когда-либо возглавлять совет и сделаться вергобретом, – с горечью отозвался Валетиак.

Братья переглянулись, оба рослые, красивые, золотоволосые, голубоглазые. Мускулы на голых смуглых предплечьях Литавика напряглись так, что золотые браслеты врезались в кожу.

– Клянусь Дагдой и Дану, я бы им отомстил, будь у меня хоть какая-нибудь возможность! – воскликнул он, скрипнув зубами.

– Кажется, возможность имеется, – чуть улыбнувшись, сказал Валетиак.

– Какая? Какая?!

– Неподалеку отсюда я встретил группу путников, направлявшихся к Цезарю. Три телеги, удобная повозка, женщина на белом коне. В повозке нянька с мальчиком, очень похожим на Цезаря. Тебе нужны другие подсказки?

Литавик медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он, со свистом выдохнув воздух. – Это женщина Цезаря! Раньше она была женщиной Думнорига.

– Как он ее называет? – спросил Валетиак.

– Рианнон. Она рыжая.

– Правильно. Рыжая. Двоюродная сестра Верцингеторига. Рианнон, что значит «обиженная жена». Думнориг был плохим мужем.

– И что ты сделал, Валетиак?

– Я захватил ее. – Валетиак пожал плечами. – А почему бы и нет? Что мне терять? Я никогда больше не займу подобающего мне положения.

– Ты можешь потерять все, – решительно сказал Литавик. Он встал и обнял брата за плечи. – Я вынужден буду бежать. Меня ищут. Но ты должен остаться! Будь терпелив, затаись, возьми к себе моих близких. Цезарь уйдет, придут другие. Ты опять войдешь в совет племени. Уезжай, но оставь женщину Цезаря здесь.

– А ребенка?

Литавик сжал кулаки и весело потряс ими:

– Он будет жить. Найди на каком-нибудь дальнем хуторе верных людей и отдай им мальчишку. Пусть болтает, кто он и что он, кто ему поверит? Сын Цезаря будет расти как эдуй, обреченный на рабство.

Они прошли к двери, поцеловались. Во дворе жались друг к другу пленные с круглыми от испуга глазами. Всех трясло. Всех, кроме рыжей. Той связали за спиной руки, но стояла она в гордой позе, на удивление прямо. Мальчик лет пяти, хлюпая носом, прятался за юбку няньки. Когда Валетиак сел в седло, Литавик подхватил малыша и передал брату, который посадил его на холку коня. Сбитый с толку ребенок слишком устал, чтобы протестовать. Голова его тут же откинулась на грудь всадника, он закрыл глаза и моментально уснул.

Рианнон рванулась к нему и упала.

– Оргеториг! Оргеториг! – закричала она.

Но эдуи уже ускакали, унося с собой ее сына.

Литавик вынес из дома меч и зарубил всех пленников, включая няньку. А лежащая на земле Рианнон все звала своего сына.

Литавик подошел к ней, схватил за огненную гриву и рывком поднял на ноги.

– Пойдем, дорогая, – сказал он, улыбаясь. – У меня для тебя есть особое угощение.

Втащив Рианнон в столовую, он толкнул ее, и она опять упала. Он постоял немного, глядя на потолочные балки, потом кивнул и вышел из комнаты.

Вернулся Литавик в сопровождении двух рабов, которые были в ужасе от только что свершившейся кровавой расправы и беспрекословно ему подчинялись.

– Сделайте то, что вам велено, и я освобожу вас, – сказал им Литавик.

Он хлопнул в ладоши, и вошла рабыня, трясясь от страха.

– Принеси мне гребень, женщина, – приказал он.

У одного раба был в руке крюк, на каких обычно подвешивают кабаньи туши для разделки. Второй раб принялся сверлить отверстие в балке.

Принесли гребень.

– Сядь, моя дорогая, – сказал Литавик, поднимая Рианнон с пола и усаживая на стул.

Он собрал сзади рыжую гриву пленницы и стал расчесывать волосы медленно и прилежно, но всякий раз сильно дергая гребень на спутанных прядках. Рианнон, казалось, не ощущала боли. Она не морщилась, не вздрагивала. Вся ее сила, так восхищавшая в ней Цезаря, куда-то девалась.

– Оргеториг, Оргеториг, – время от времени повторяла она.

– Какие чистые у тебя волосы, дорогая, какие великолепные, – ласково приговаривал занятый своим делом Литавик. – Ты ведь хотела удивить Цезаря, прибыв в Бибракту без сопровождения римских солдат? Конечно, ты хотела сделать ему сюрприз! Но ему это не понравилось бы.

Он отложил в сторону гребень. Закончили свою работу и рабы. Крюк свисал с балки на высоте семи футов от пола.

– Помоги мне, женщина, – резко приказал он рабыне. – Я хочу заплести ей косу. Покажи, как это делается.

Та показала, но все равно ей пришлось помогать. Литавик переплетал пряди, рабыня поддерживала их. Наконец коса была заплетена. Толщиной в руку Литавика около своего основания, она постепенно делалась тоньше и заканчивалась крысиным хвостиком, валявшимся на полу.

– Вставай, – приказал Литавик, поднимая жертву со стула, и окликнул двух рабов: – Эй вы, подойдите!

Он поставил Рианнон под крюком, потом дважды обмотал косой ее шею.

– Еще много осталось! – воскликнул он, вставая на стул. – Поднимите ее.

Один из рабов обхватил Рианнон за бедра и приподнял над полом. Литавик перекинул косу через крюк, но не смог закрепить. Коса была не только тяжелой, но и шелковистой, она соскальзывала с металла. Рианнон опустили на пол, а один из рабов поднялся наверх. Наконец им удалось закрепить косу на крюке и прижать ее скобами к балке. Раб опять держал Рианнон на весу.

– Опускай ее, но осторожно, чтобы у нее не сломалась шея, – приказал Литавик. – Иначе все удовольствие будет испорчено!

Рианнон не сопротивлялась, хотя все происходило очень долго. Невидящим взглядом она смотрела на дальнюю стену, а кожа лица ее постепенно меняла цвет, становясь из кремовой серой. Но язык оставался во рту, а слепые глаза не вылезали из орбит. Иногда ее губы двигались, беззвучно произнося имя сына.

Все из-за этих волос! Они стали растягиваться. Сначала пола коснулись пальцы повешенной, потом ступни. Жертву, еще живую, сбросили на пол, как мешок с песком, и принялись вешать вновь.

Когда лицо Рианнон стало иссиня-черным, Литавик сел к столу и велел принести себе канцелярские принадлежности. Написав письмо, он отдал его управляющему.

– Поезжай в Бибракту, – сказал он. – Говори людям Цезаря, что едешь с письмом от Литавика, и они не тронут тебя. Цезарь тоже тебя не убьет, ты понадобишься ему как проводник к моему дому. Ступай. Под моей кроватью лежит кисет с золотом. Возьми его. И скажи моим людям, чтобы собирались и уезжали к Валетиаку: он примет их. Но тела во дворе никто не должен трогать. Я хочу, чтобы все оставалось как есть. И она, – он указал на тело повешенной, – пусть висит. Пусть Цезарь найдет ее в таком виде.

Вскоре после отъезда управляющего уехал и сам Литавик. На своем лучшем коне, в своей лучшей одежде, правда без накидки, зато сопровождаемый тремя вьючными лошадьми, основной поклажей которых были золото, драгоценности и меховой плащ. Он направлялся к Юре – горной цепи, разделявшей земли секванов и гельветов. Гельветы, конечно же, будут рады ему. Он – враг Рима, а все дикари не любят Рим. Ему только стоит сказать, что Цезарь назначил награду за его голову, и от Галлии до Галатии все будут им восхищаться. Так все и было до Юры. Затем у истоков Данубия он повстречался с людьми, которые называли себя вербигенами. И те взяли его в плен. Вербигенам было наплевать и на Рим, и на Цезаря. Они отобрали у Литавика все имущество. А заодно и голову.

– Я рад, – сказал Цезарь Требонию, – что мне суждено видеть мертвой только ее. Свою дочь и мать мертвыми я не видел.

Требоний не знал, что сказать, как выразить свои чувства. Колоссальное возмущение, боль, горе, ярость переполняли его, когда он смотрел на бедняжку с почерневшим лицом, висевшую на собственных волосах, которые так растянулись, что она уже стояла на полу, чуть согнув колени. О, это несправедливо! Этот человек так одинок, так не похож на других. Он благороден, он выше всех, кто его окружает! С Рианнон ему было интересно, она забавляла его, он обожал ее пение. Нет, он не любил ее, любовь была бы ярмом. Требоний знал Цезаря достаточно хорошо, чтобы понимать это. Что сказать? Как могут слова облегчить такое потрясение, вызванное величайшим оскорблением, бессмысленной, безумной жестокостью? О, это несправедливо! Несправедливо!

С того момента, как Цезарь въехал во двор дома Литавика, на лице его не дрогнул ни один мускул. Потом они вошли в дом и увидели Рианнон.

– Помоги мне, – сказал он Требонию.

Они сняли повешенную с крюка. Ее одежда и драгоценности нетронутыми лежали в повозке. Рыжую одели для похорон, пока несколько германских солдат копали могилу. Кельтские галлы не признавали обряда сожжения, так что ее положили в землю вместе со всеми убитыми слугами у ее ног, ведь она была царской крови.

Гот, командир четырех сотен убиев, ждал снаружи.

– Мальчика здесь нет, – сказал он. – Мы обыскали каждую комнату в доме и все другие строения, каждый колодец, каждую конюшню – проверили все. Мальчика нигде нет.

– Спасибо, Гот, – улыбнулся Цезарь.

Требоний не сводил с него глаз. Как он держится! И какой же ценой ему даются эта вежливость и это спокойствие?

Больше ничего не было сказано, пока не закончились похороны. Поскольку друидов в округе не отыскалось, Цезарь сам провел обряд.

– Когда ты хочешь начать поиски Оргеторига? – спросил Требоний, когда они отъехали от пустого дома.

– Никогда.

– Что?!

– Я не хочу его искать.

– Но почему?

– Тема исчерпана, – отрезал Цезарь.

Он посмотрел на Требония, как всегда. Холодно и несколько отрешенно. Потом отвел взгляд.

– Мне будет не хватать ее песен, – сказал он и больше никогда не упоминал ни о Рианнон, ни о своем исчезнувшем сыне.

Косматая Галлия

Январь – декабрь 51 г. до Р. Х.

Тит Лабиен

Когда новость о поражении и пленении Верцингеторига дошла до Рима, сенат объявил двадцатидневный праздник. Но это не могло залатать бреши, которую Помпей и его новые союзники boni пробили в позициях Цезаря, отлично сознавая, что у того нет ни времени, ни сил противостоять им. Он был, правда, хорошо информирован о римских делах, но ему прежде всего следовало выиграть войну в Галлии. И хотя такие превосходные люди, как Бальб, Оппий и Рабирий Постум, рьяно пытались разогнать сгущавшиеся над головой Цезаря тучи, у них не было ни его политического чутья, ни его огромного авторитета. Драгоценные дни проходили в бесплодном обмене письмами.

Вскоре после того, как Помпей стал консулом без коллеги, он женился на Корнелии Метелле и окончательно перешел в лагерь boni. Первое свидетельство его новых идеологических обязательств появилось в конце марта, когда он возвел прошлогодний декрет сената в ранг закона. Достаточно безобидного на первый взгляд, но Цезарь оценил его возможности, как только прочел письмо Бальба. Отныне консул или претор должен был ждать пять лет после окончания срока своей службы, прежде чем он сможет управлять провинцией. Серьезная неприятность, потому что сразу появилась уйма потенциальных наместников из числа тех, кто в свое время отказался взять провинцию после своего пребывания претором или консулом. Теперь каждый из них обязан был исполнять обязанности наместника, если прикажет сенат.

Еще хуже был закон, по которому все кандидаты на должности претора или консула обязаны были регистрироваться лично. Каждый член оппозиции яростно протестовал. А как же Цезарь? Как же закон десяти плебейских трибунов, позволяющий ему баллотироваться на второй консульский срок in absentia? «О! – воскликнул Помпей. – Извините, я совершенно об этом забыл!» И он тут же внес в свой проект дополнение, делающее исключение для Цезаря. Но дополнение почему-то не было приписано на бронзовой таблице, что автоматически лишило его законной силы.

Цезарь узнал, что он не может зарегистрироваться in absentia, когда осаждал Аварик. Потом была Герговия, потом измена эдуев, потом еще что-то. Колесо вертелось. Возле Декетии ему сообщили, что сенат попал в сложное положение, обсуждая, кого посылать в провинции. Недавние преторы и консулы не годились, они теперь должны были ждать пять лет. Сенаторы чесали в затылке, спрашивая себя, где взять наместников, а консул без коллеги смеялся. «Проще простого! – сказал Помпей. – Тот, кто ранее отказался от предлагаемой должности, пусть едет в провинцию. И совсем не важно, хочет он этого или нет». Поэтому Цицерону велели ехать в Сицилию, Бибулу – в Сирию. Домоседы, естественно, пришли в ужас.

В самом разгаре строительства фортификационного кольца вокруг Алезии Цезарь получил письмо, в котором говорилось, что новый тесть Помпея Метелл Сципион избран коллегой своего зятя до конца года. И – более веселая весть! Катон проиграл выборы на должность консула. Несмотря на всю свою хваленую неподкупность, Катон не сумел привлечь выборщиков. Наверное, потому, что представители первого класса, голосующие в центуриатных комициях, хотели, чтобы у них все же оставалась возможность (за некоторое вознаграждение) попросить консулов о той или иной услуге.

Итак, наступил новый год, а Цезарь все еще оставался в Косматой Галлии. Целый ряд неотложных забот не давал ему перейти Альпы, чтобы следить за римскими событиями из Равенны. Два враждебных Цезарю консула – Сервий Сульпиций Руф и Марк Клавдий Марцелл – вступили в должность, и это не сулило ничего хорошего. Впрочем, немного утешало то, что четверо из десяти новых плебейских трибунов принадлежали Цезарю, им хорошо заплатили. Зато Марк Марцелл, младший консул, уже поговаривал, что он намерен лишить Цезаря полномочий, провинций и армии, хотя согласно закону, который провел Гай Требоний и по которому Цезарь получил второй пятилетний срок наместничества, запрещалось даже обсуждать этот вопрос до марта следующего года. То есть Цезарь в конституционном порядке имел пятнадцать месяцев форы. Но, похоже, законность существовала лишь для мелкой рыбешки. Boni плевали на все, метя в такую мишень, как Цезарь.

Методично разделываясь с чередой неприятностей, омрачавших сейчас его жизнь, Цезарь не имел возможности сделать даже то, что должен был сделать. А именно пригласить в Бибракту надежных людей, таких, например, как Бальб или плебейский трибун Гай Вибий Панса, сесть с ними за стол и лично проинструктировать их. Способы выправить ситуацию у него имелись, но разговор о них мог идти только с глазу на глаз. Помпей, обласканный boni и получивший в жены очередную аристократку, ликует. Но он уже не у дел, а новый консул Сервий Сульпиций весьма осторожный boni, в отличие от вспыльчивого Марцелла.

Однако, вместо того чтобы плести политические интриги, Цезарь отправился покорять битуригов, ограничившись письмом в сенат. В свете его ошеломляющих успехов в Галлиях, написал он отцам, внесенным в списки, ему кажется справедливым и правильным, если к нему отнесутся так же, как к Помпею. Ведь выборы того в консулы без коллеги были проведены в обход всех принятых правил, ибо он в тот момент являлся наместником обеих Испаний. Но ему позволили сделаться консулом, невзирая на этот пост, занимаемый им по сей день. Поэтому не соблаговолят ли почтенные отцы, принимая во внимание этот случай, продлить срок наместничества Цезаря в Галлиях и Иллирии, пока он не станет в свою очередь консулом? Что разрешено Помпею, должно быть разрешено и Цезарю. В письме не упоминалось, как, собственно, Цезарь собирается обойти закон Помпея относительно того, что кандидаты в консулы должны лично регистрировать свою кандидатуру в Риме. Молчание Цезаря на этот счет непреложно свидетельствовало о его уверенности, что этот закон к нему неприменим.

Минимум три нундины должны были пройти с момента отправки послания до того времени, когда можно было ждать ответа. И Цезарь заполнил паузу тем, что принялся деятельно вынуждать галлов просить у Рима пощады. Его кампания представляла собою серию форсированных маршей. Он жег, убивал, грабил, обращал в рабство, молниеносно перемещаясь от поселения к поселению. Сегодня он здесь, завтра – в полусотне миль от разоренной деревни, опережая предупредительный крик. Он уже хорошо понимал, что Косматая Галлия отнюдь не сочла себя побежденной. Всюду предпринимались попытки с помощью череды мелких восстаний навязать Цезарю роль человека, вынужденного гасить десять пожаров в десяти разных местах. Но любое восстание против Рима предполагает убийства римлян, а тех – увы! – под рукой не имелось. Пополнением запасов провизии занимались отныне сами легионеры на марше.

Цезарь поочередно подчинил себе несколько сильных племен, начав с битуригов, весьма недовольных отправкой их вождя в Рим для принудительного участия в триумфальном шествии. Он двинул на них всего два легиона: тринадцатый, за несчастливый номер, и пятнадцатый, состоящий из новобранцев. Этот легион с неких пор стал его кадровой базой. Рекрутов обучали, по возможности закаляли, а потом распределяли по другим легионам, когда появлялась нужда. Сегодняшний пятнадцатый был сформирован благодаря прошлогоднему закону Помпея, согласно которому в армию в случае надобности мог рекрутироваться любой римский гражданин в возрасте от семнадцати до сорока лет. Закон оказался удобным для Цезаря, который теперь набирал добровольцев без оглядки на сенат, недовольный ростом численности его войска.

На пятый день февраля Цезарь возвратился в Бибракту. Земли битуригов лежали в руинах, большинство мужчин племени были мертвы, а женщины и дети взяты в плен. В Бибракте его ожидала депеша сената – ответ на посланное недавно письмо. Он, конечно, не очень надеялся на положительный отклик, но в душе все-таки верил, что разум восторжествует. Отказать ему было бы верхом безрассудства со стороны отцов-сенаторов.

Ответ был «нет». Сенат не готов отнестись к Цезарю, как к Помпею. Если он хочет баллотироваться через три года, ему придется, как и любому другому римскому наместнику, сложить свои полномочия, сдать провинции, армию и лично зарегистрировать свою кандидатуру в Риме. После чего он, без сомнения, в скором времени сделается старшим консулом. Сенату эта уверенность недорого стоила. Все знали, что, если Цезаря допустят до выборов, дело решится именно так. Цезарь всегда возглавлял список избранных магистратов. И не за взятки. Он просто не осмеливался их давать. Слишком много пристальных глаз следило за ним в надежде найти хоть какой-нибудь повод для обвинения.

Именно в этот момент, глядя на скупые холодные строки, Цезарь придумал план, не допускавший случайностей.

«Они не хотят позволить мне стать тем, кем я должен стать. Кем мне предназначено быть. Но их устраивает такой псевдоримлянин, как Помпей. Они кланяются Помпею, пресмыкаются перед ним, ежечасно, ежеминутно его прославляют, внушая этому олуху мысль о его значимости и в то же время посмеиваясь над ним. Что ж, это его удел. Однажды он узнает, что думают о нем в действительности. Придет время, и маски спадут. Помпей лопнет, как мыльный пузырь. А сейчас он полон спеси. Как Цицерон, ополчившийся на Катилину. C ним, с презренным арпинским мужланом, boni тогда заключили союз, чтобы избавиться от подлинного аристократа. А теперь они заключили союз с Помпеем, чтобы избавиться от меня. Но я этого не допущу. Я им не Катилина! Они хотят снять с меня шкуру лишь потому, что мое превосходство подчеркивает степень их собственной несостоятельности. Они думают, что могут заставить меня пересечь померий, чтобы зарегистрировать свою кандидатуру и, сделав это, лишиться империя, который защищает меня от судебных преследований. Они все будут там, в помещении для голосования, готовые наброситься с дюжиной сфабрикованных обвинений за измену, за вымогательство, за подкуп, за казнокрадство и даже за убийство, если они найдут кого-нибудь, кто поклянется, что видел, как я пробрался в Лаутумию и задушил Веттия. Мне уготована участь Габиния и Милона. Обвиненный в таком множестве преступлений и не имеющий возможности оправдаться, я вынужден буду бежать, чтобы никогда более не показываться в Италии. Меня лишат гражданства, описания моих деяний изымут из исторических книг, а люди вроде Агенобарба и Метелла Сципиона ринутся в мои провинции пожинать лавры, подобно Помпею, присвоившему то, что сделал Лукулл.

Этому не бывать. Я этого не допущу, чего бы мне это ни стоило. И буду делать все, чтобы мне разрешили зарегистрироваться in absentia. Я сохраню свой теперешний империй, пока не получу консульских полномочий. Я не хочу, чтобы меня считали человеком, попирающим закон. Никогда в жизни я не поступал незаконно. Все делалось в соответствии с тем, что предписывают mos maiorum. Мое самое большое желание – получить второе консульство, не преступая закона. Став консулом, я смогу отмести все облыжные обвинения, опираясь на тот же закон. Они знают это, и это их страшит. Проигрыш для них подобен смерти, ибо тогда им придется признать, что я превосхожу их не только в знатности, но и в умственном отношении. Ибо я – один, а их много. Если они проиграют мне на законном основании, им ничего не останется, кроме как броситься с ближайшей скалы.

Однако надо предвидеть и самые плохие варианты. И подготовиться к действиям, обеспечивающим успех любой ценой, вне рамок закона. Глупцы! Они всегда недооценивали меня.

О Юпитер Всеблагой Всесильный, если ты желаешь, чтобы к тебе обращались, называя тебя этим именем, если же нет – я буду славить тебя под любым другим именем, какое ты хочешь услышать. Ты – любого пола, который ты предпочитаешь, ты сила всех римских богов! О Юпитер Всеблагой Всесильный, заключи со мной союз, помоги мне добиться победы! Если ты сделаешь это, клянусь, что почту тебя величайшими и наилучшими жертвами…»

Поход против битуригов занял сорок дней. Как только Цезарь вернулся в расположение своих войск под Бибрактой, он построил тринадцатый и пятнадцатый легионы и каждому солдату подарил по пленной женщине из этого племени. Затем преподнес каждому рядовому по двести сестерциев, а каждому центуриону по две тысячи. Из своего кошелька.

– Это моя благодарность за вашу поддержку, – объявил он. – То, что Рим вам платит, – это одно, но сейчас я, Гай Юлий Цезарь, премирую вас лично. В этом походе трофеев у нас было немного, как, собственно, и сражений, но я оторвал вас от зимнего отдыха и заставил делать по пятьдесят миль каждые сутки. И все это – после ужасной зимы и напряженной войны с Верцингеторигом. Но ворчали ли вы, когда я послал вас на марш! Жаловались ли вы, когда я велел вам свершить то, что под силу лишь Геркулесу? Нет! Сбивались ли с шага, роптали ли из-за еды, позволили ли мне хотя бы на миг в вас усомниться? Нет! Нет, нет и нет! Ибо вы – люди Цезаря, и Рим никогда не видел ничего похожего! Вы – мои парни! Пока я жив, вы – мои любимцы!

Они приветствовали его во всю силу своих легких. И за то, что назвал их своими парнями, и за деньги, и за рабынь, которые тоже были оплачены им, ибо выручка от продажи рабов принадлежала исключительно главнокомандующему.

– Я получил письмо от Куриона. Оно прибыло в том же пакете, что и письмо Цезарю от сената, – тихо сказал Децим Брут. – Они не позволят ему баллотироваться без личного присутствия. Сенат настроен лишить его полномочий, и как можно скорее. Они хотят предать его позору и навечно изгнать из Италии. Того же хочет и Магн.

Требоний презрительно фыркнул:

– Это меня не удивляет! Помпей не стоит гвоздя из его сапога.

– Да, как и все остальные.

– Разумеется.

Требоний повернулся и покинул плац. Децим шел рядом.

– Думаешь, он решится на это?

Децим Брут не стал вилять:

– Я думаю… я думаю, надо быть сумасшедшими, чтобы провоцировать его. Но если ему не оставят выбора, да, он пойдет на Рим.

– И что же будет, если пойдет?

Светлые брови вскинулись.

– А ты что думаешь?

– Он их раздавит.

– Согласен.

– Тогда нам надо выбирать, Децим.

– Это тебе надо выбирать. Мне не надо. Я – его человек до мозга костей.

– Как и я. Но он не Сулла.

– За что мы должны быть ему благодарны.

Вероятно, из-за этого разговора Децим Брут и Гай Требоний были молчаливы за обедом. Они возлежали вдвоем на lectus summus, Цезарь один – на lectus medius, и Марк Антоний – на lectus imus, напротив них.

– Ты очень щедр, – сказал Антоний, с хрустом вонзая в яблоко зубы. – Ты оправдываешь свою репутацию, но… – Он сильно наморщил лоб, глаза его полузакрылись. – Но ты раздал сегодня около ста талантов. Я прав?

В глазах Цезаря блеснул огонек. Антоний забавлял его. Ему нравилось, что он охотно разыгрывал из себя дурачка.

– Клянусь Меркурием, Антоний, твои математические способности феноменальны. Ты в уме сумел вычислить сумму. Думаю, настало время взять наконец на себя обязанности квестора, чтобы дать возможность бедному Гаю Требатию заняться делом, которое ему больше по душе. Вы не согласны? – обратился он к задумчивой парочке.

Гай Требоний и Децим Брут, усмехнувшись, кивнули.

– Да клал я на эти обязанности! – взревел Антоний, сделав жест, который заставил бы упасть в обморок большую часть женского общества в Риме, но оставил совершенно равнодушными присутствующих.

– Необходимо кое-что знать о деньгах, Антоний, – сказал Цезарь. – Я понимаю, в твоем представлении это некая жидкая субстанция, что течет как вода между пальцами, о чем свидетельствуют твои колоссальные долги, но все же деньги весьма полезны как для будущих консулов, так и для полководцев.

– Не делай вид, что не понял меня, – резко бросил Антоний, смягчая дерзость обезоруживающей улыбкой. – Ты только что раздал сотню талантов людям двух из твоих одиннадцати легионов и каждому до последнего подарил по рабыне, а это еще тысяча сестерциев, если ее продать. Но очень немногие сделают это, поскольку ты постарался, чтобы они получили самых молоденьких, самых аппетитных. – Он повернулся на ложе и стал массировать свои толстые икры. – А девять легионов не получили ни обола. Возникает вопрос: намерен ли ты одарить чем-либо остальных?

– Это было бы неразумно, – серьезно ответил Цезарь. – Кампания обещает быть долгой. В следующий раз со мной отправятся два других легиона. Потом еще два других. И еще.

– Умно!

Антоний протянул руку, взял чашу и одним глотком осушил ее.

– Дорогой мой Антоний, – заметил Цезарь. – Не заставляй меня изымать из зимнего рациона вино. Сдерживайся, или я сдержу тебя сам. Советую тебе разбавлять вино водой.

– Одного я не понимаю, – сказал хмуро Антоний. – Откуда у тебя это пренебрежение к лучшему из даров, преподнесенных богами мужчинам. Вино – это панацея.

– Это не панацея. И не дар богов, – медленно ответил Цезарь. – Скорее это проклятие, вылетевшее из ящика Пандоры. Оно отупляет, даже если пить изредка. А мысль отупевшего человека подобна мечу, неспособному разрубить волос.

Антоний захохотал:

– Вот и ответ, Цезарь! Ты – меч, разрубающий волос. И более ничего!

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » ... »»