Любовь за гранью 5. Изгой Соболева Ульяна

Глава 12

Начиная с этого дня, в моей жизни многое изменилось. Да и я сама начала незаметно меняться. И мое отношение к этому миру тоже. Сегодня я впервые поняла, что могу бороться. Что я не должна плыть по течению и мириться с тем, что каждая нежить может меня убить. А я с этим смирилась и цеплялась за Изгоя как за единственную надежду выжить. Сегодня он мне показал, что я могу и сама за себя постоять. Наша тренировка началась настолько рано, что я с трудом продрала глаза. Меня разбудил стук в дверь. Обычно Изгой никогда не стучался, но наверное, все же мне удалось пробудить в нем хоть капельку уважения к себе.

Я оделась очень быстро. Было странно выйти с ним на улицу в такую рань. Вдвоем. С заговорщическим видом я шла за ним следом, едва поспевая, маяча, как карлик, за его широкой спиной.

Изгой начал урок с метания кинжалов. Нарисовал на стволе дерева круг и заставил меня бросать. Я не то, что ни разу не попала, я вообще не знала, как это делается. И когда он уже в сотый раз показывал мне, как нужно держать рукоятку, я все еще не понимала, почему у него кинжал летит прямо, а у меня падает сразу же как только я замахиваюсь. Мне казалось, что сейчас мой странный учитель придушит меня и на этом урок закончится. Но Изгой во всем был невозмутим и очень спокоен. Он показывал снова и снова. Вкладывал кинжал в мою руку, пока до меня наконец то не дошло, и я не сделала свой первый нормальный бросок. Конечно, я не попала не то что в круг, но и в само дерево. Но я была рада и, похоже, мой учитель тоже.

— Диана, ты бросаешь бездумно. Швыряешь как палку, а ты должна прицелиться. Мысленно увидеть траекторию полета твоего оружия. Думай когда бросаешь. Включай мозги. Каждый промах может стоить тебе жизни. Ведь шансов убить вампира на расстоянии гораздо больше, чем если ему удастся тебя схватить.

Я кивала. Снова бросала и промахивалась. Пока у меня не занемела рука. Изгой понял, что я устала, но тренировку не прекращал. Потом он попросил меня бросить кинжал в него. Я решила, что он шутит. Но он не шутил. Изгой отошел на несколько метров и приказал мне бросать кинжал и целиться ему в грудь.

— Давай, не смущайся. Меня так просто не убить. Я хочу, чтобы ты почувствовала опасность. Дерево явно не пробуждает в тебе инстинкт самосохранения.

— Я не буду в тебя целиться, — упрямо заявила я и опустила руку с кинжалом.

— Будешь. Думаю, с живой мишенью у тебя получится лучше.

— Ничего у меня не получится. Я ни разу не попала в дерево, ты хочешь, чтобы я попала в тебя? Я устала. Это глупая затея.

— Глупая — ты! Понятно? Если ты не научишься за себя постоять какого дьявола мне нужен кусок мяса, который может сожрать любой упырь?

Это он меня назвал куском мяса? Я разозлилась и бросила кинжал в него с такой силой, что заныли мышцы в плече. Как ни странно, я почти попала. Но Изгой поймал кинжал на лету прямо за лезвие. Я замерла, ожидая его реакции и поражаясь тому, что отважилась это сделать. А он улыбнулся. Вот так просто. И улыбка казалась довольной. Впервые.

— Не плохо. Так, оказывается, малышка умеет злиться?

Я нахмурила брови и отвернулась. Кто бы не разозлился, если его обозвали куском мяса? А?

Но ощущение, которое я испытала, когда все же бросила кинжал мне понравилось. В этот момент я его не боялась, а хотела сражаться, и адреналин просто зашкаливал в крови.

— Ну вот первая часть урока закончена. А теперь посмотрим насколько быстро ты бегаешь? Кроме того, я хочу, чтобы ты научилась заметать следы. Вампир чувствует тебя по запаху. Ты должна уметь оставлять запах повсюду, чтобы он путался. Но этому я еще тебя научу. Кроме того, у меня есть кое что, что мешает противнику чувствовать запахи. Но пока тебе это не нужно. Ну что будем бегать? До рассвета еще целый час. Готова? Или уже выдохлась?

Спросил презрительно. Черта с два выдохлась. Только перспектива бегать мне не совсем нравилась. Я знала, что мне будет очень трудно. Только ни за что ему не признаюсь.

Бегать с ним? Да он передвигается со скоростью звука. Я никогда его не догоню. Но Изгой бежал со мной рядом, как человек и считал мой пульс. Я устала очень быстро, но не потому что, не привыкла к физическим нагрузкам. А из за ступней. Вывернутые, изогнутые после многочисленных тренировок они отказывались меня слушаться и невыносимо болели. Это недостаток балерин и гимнасток художниц. Мы не можем бегать очень долго. Меня еще в школе освободили от этого мучения. Ступни болят так, что хочется орать. Вот и сейчас я бежала через "не могу", стиснув зубы. Наконец то Изгой увидел, как я кривлюсь от боли и остановился.

— В чем дело? Твой пульс в норме, сердцебиение тоже. Почему ты выглядишь так, словно пробежала целые сутки?

Я остановилась, и острая боль пронзила пятки. А потом и пальцы. Самые кончики. Черт, похоже, я растерла свои вечные мозоли от пуантов этими неудобными ботинками. Мне нужны кроссовки и при том хорошие. Если вообще нужны. Бегать я точно не смогу. Я села в снег и изо всех сил старалась не показать, насколько мне больно. Изгой смотрел на меня в недоумении, потом присел рядом.

— Что с ногами? Болят?

Я кивнула, и мне невыносимо захотелось стащить ботинки и опустить горящие ступни в снег.

— Снимай обувь, покажи, где болит.

Я стащила ботинки и охнула. Носки пропитались кровью. Чертовые мозоли. Я растерла их так, что теперь они не заживут несколько недель. Я бросила взгляд на Изгоя. Он внимательно смотрел на пятна крови. А я понимала, что снять теперь носки будет, ох, как непросто. Но я не покажу ему насколько мне больно.

Не дождется. Я не кусок мяса и буду бороться. Только пусть не просит меня бегать, а на остальное у меня сил хватит.

Я собралась стащить носок, но Изгой перехватил мою руку.

— Здесь холодно. Пошли в дом. Тренировка окончена.

В его голосе разочарование и снова презрение. Я чувствовала себя беспомощной дурой, которая не смогла пробежать и пары метров, которая сломалась на первой же тренировке. Если изгой решит, что я не справляюсь с той ролью, которую он мне приготовил, он избавиться от меня? Он меня выгонит?

Так я ж этого и хотела. Чтобы он отпустил, и я стала свободной. Я ведь мечтала об этом днями и ночами. Я видела во сне дом и маму с братьями. Отца. Я ведь хочу домой? Но почему то ответ уже не казался столь очевидным. Я не могу вернуться. Меня там уже не ждут, а еще, меня найдут ищейки, и тогда опасность будет угрожать не только мне. Сколько я проживу без Изгоя? Как быстро я и, правда, стану куском мяса? Ужином или завтраком какой нибудь твари?

Я решительно надела ботинки, с твердым намереньем идти, стиснув зубы и, не обращая внимания на боль. Я вытерплю. Я привыкла.

— Идем домой.

Он смотрел на меня странно, чуть прищурившись, словно испытующе, но все же пошел, а я за ним. Только не думать о ногах. Просто забыть. Отвлечься. Сколько там до этого проклятого дома? Как далеко мы ушли в лес? Черт каждый шаг как по лезвию ножа. Я чувствовала, как грубая кожа ботинок трет свежие раны на пальцах. Если я дойду, а я дойду черт возьми, все сотрется до мяса. Внезапно Изгой оказался возле меня и резко поднял меня на руки. Так быстро и легко, что я даже не успела удивиться.

— Ну и как долго ты собиралась ползти следом за мной?

От облегчения я чуть не заплакала. Ноги жгло так сильно, что сил терпеть уже не осталось.

— Я бы дошла.

— Я в этом не сомневался.

Это прозвучало как комплимент, и на секунду забыла о своих стертых пальцах. Посмотрела ему в глаза. Как же близко они от моих сейчас. Серо–сиреневые как грозовое небо, глубокие как заводь или бездна. И не холодные. Сейчас совсем не холодные. Он смотрел на меня иначе. С некоей долей уважения что ли. И я вдруг почувствовала радость. Глупую такую, щенячью. Мне она не нравилась. Но я ничего не могла с собой поделать. Как собачка, которую впервые похвалил хозяин.

— Упрямая дурочка.

Изгой прижал меня к себе крепче и вихрем рванул между деревьями. От невероятной скорости у меня дух захватило. Но мне уже не было страшно, я уютно устроилась в его сильных руках. Обхватила его за шею и склонила голову ему на грудь. Приятное чувство. Непередаваемое. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного. Я в безопасности. Такое мощное ощущение защищенности.

Изгой усадил меня в кресло, обложил подушками. Заботливо ничего не скажешь. Только у него на руках мне понравилось больше. Там теплее и уютней. Я подумала об этом и смутилась. Потом наклонилась и стянула чертовые ботинки. При взгляде на носки, которые теперь стали буро–серыми я вздрогнула. А теперь нужно их снять и это будет довольно неприятно. Я посмотрела на Мстислава. Вот ушел бы он и я бы их стащила. Чертыхаясь. Глотая слезы, или рыдая, но я бы стащила эти проклятые носки. А вот при нем не хотелось. Я беспомощно осмотрелась по сторонам. Изгой словно понял, что я хочу, чтобы он ушел и исчез, не сказав мне ни слова. Я, осторожно стянула носок, отлепила от раны тихо постанывая и отбросила его в сторону. Ну, вот все гораздо хуже, чем я думала. Все растерлось до лопнувших волдырей. Я не влезу ни в одну обувь в ближайшую неделю. Черт. Вот черт. Ну и что мне теперь делать? Кроме как босиком я ходить не смогу. От бессилия я тихо заплакала и тут же почувствовала, что кто то стоит прямо передо мной. Подняла голову. Изгой принес таз с водой и поставил на пол.

— Зачем содрала? Можно было отмочить в теплой воде и осторожно снять.

Ну и какого он вернулся? Смотреть на меня зареванную в одном носке и совершенно беспомощную. Видеть, что как минимум неделю от меня не будет никакого толка и тренироваться я точно не смогу? Я проглотила ком подкативший к горлу. Потом все же опустила ноги в таз. Вода оказалась едва теплой и даже прохладной. Горящим ступням это понравилось. Я наклонилась, пытаясь снять второй носок, и тихо всхлипнула, почувствовав, как он прилип к ранкам.

— Дай я.

Изгой присел на корточки и отодвинул мою руку. От неожиданности я замерла. Ну и что он будет делать? Он же сдерет с меня этот чертов носок вместе с мясом. Но вместо этого Изгой очень осторожно прикоснулся к зудящей ступне, и я почувствовала, как от этого прикосновения по коже пробежали мурашки. Его пальцы оказались мягкими, шершавыми и прохладными. Прикосновение было легким и даже нежным. Я замерла, не смея, пошевелиться. Никогда бы не подумала, что его руки могут быть настолько чуткими не приносить боль.

— Не бойся, я осторожно.

А я и не боялась, я затаилась, мне безумно нравилось, как он меня касается. Изгой отлепил материю от раны и отбросил мокрый носок на пол. Вода окрасилась в розовый цвет. Только я уже не чувствовала боли. Я смотрела на его красивые, длинные пальцы на моей тонкой лодыжке и мне показалось, что более эротичного зрелища я еще никогда не видела. Изгой приподнял мою ногу, склонился ниже, и в этот момент мне захотелось завопить. Его губы коснулись истерзанных пальцев. Со мной произошло нечто невероятное. Все тело наэлектризовалось и приготовилось взорваться как пороховая бочка. Внизу живота стремительно все связалось в узел от нарастающего напряжения. Что он делает? Он целует мои ноги? Изгой стоит на корточках и целует мои ноги?!!!

Но ровно через секунду я поняла зачем он это сделал. После прикосновения к ранке его языка, та стремительно затянулась. Я смотрела на это чудо, не моргая, я даже перестала дышать. Тем временем Изгой взял другую ногу и проделал то же самое. Потом посмотрел на меня и спокойно сказал:

— Слюна вампира целебная и умеет заживлять плоть, как смертных, так и бессмертных. Считай, что сегодня ты воспользовалась мною как лекарством.

Кстати, я никогда раньше этого не делал. Так что тебе повезло. Обычно я не врачую раны, а увечу сам.

Когда он убрал руки, мне стало холодно. Так, словно все это время, его пальцы грели меня. Нет, они обжигали. Утоляли боль. Как такое возможно?

— Завтра продолжим тренировки. А теперь у меня еще есть дела.

Он исчез, как всегда не прощаясь. Потом появился Константин, молча унес тазик. И оставил на спинке кресла полотенце. Я вытерлась насухо и снова посмотрела на ноги. Ничего. Ни царапины и самое странное — ни одного мозоля. Кожа как у младенца.

Но поразительно это, то, что я все еще чувствовала его пальцы на своей коже. Это непередаваемо. Более острого наслаждения я в своей жизни никогда не испытывала. Его руки не только утоляли боль, они пробудили во мне такие горячие желания, что у меня запылали щеки. Господи, если бы он так прикасался ко мне тогда когда брал меня. Я бы растаяла в его руках. Я бы позволила ему все.

Этот мужчина сводил меня с ума. Я постепенно понимала, что увлекаюсь им. Привязываюсь к нему. И что я хочу гораздо большего, чем просто исполнять роль его любовницы. Только более холодного мужчины я не встречала никогда. Но ведь он был человеком. Молодым мужчиной. У него, наверное, была девушка или женщина, которую он любил. Хотя мне не верилось, что Изгой даже в человеческом мире мог кого то любить. А вот я могла бы любить его. Да, могла бы. Потому что я уже чувствую к нему то, чего никогда в своей жизни не испытывала ни к одному мужчине.

Изгой сидел в библиотеке и смотрел телевизор. С недавнего времени это стало его излюбленным развлечением по ночам. Он любил сидеть в кресле и думать под разговоры этого голубого ящика. Так они его называют? Хотя на ящик и уж тем более на голобой это похоже не было. ЭТО висело на стене, имело внушительные размеры, было плоским и черного цвета. Первый раз он чуть не разбил эту штуковину, потому что оттуда на него чуть не выпрыгнул гигантский дракон. Совладав с собой, он все же принудил себя оставаться на месте и потом понял, что картинка нарисованная. А потом ему понравилось переключать каналы, слушать музыку, смотреть фильмы. Только по ночам. Когда его странная маленькая пленница спала глубоким сном в своей спальне. Странная девчонка. Сильная, упрямая, бесстрашная и очень отважная. Не похожая на других смертных. Ни разу не видел, чтобы она ныла и жаловалась. В ней неиссякаемый огонь, какая то нескончаемая энергия. Казалось бы она должна сломаться и покориться судьбе. Но она удивляла его снова и снова. Довольно быстро и ловко научилась метать кинжалы. У него самого, когда он был человеком, ушло на это гораздо больше времени. Странно, он все время вспоминал о своей человеческой жизни. За последние несколько недель гораздо чаще, чем за все пятьсот лет. Девчонка пробуждала в нем смутно знакомые чувства и в то же время совершенно неизведанные. Когда то он испытывал нечто подобное, но это было слишком давно. Изгой даже не помнил, как эти чувства называются, но они пугали и нравились ему одновременно. Одно он знал точно к присутствию Дианы он уже привык, более того ему стало нравиться, что она рядом. Его однообразная жизнь, где каждый день точная копия предыдущего, вдруг стала совсем иной и наполнилась смыслом. Сегодня он впервые почувствовал к ней уважение. Не жалость, а именно уважение. Запах крови он учуял еще до того как она стала прихрамывать и долго не мог понять откуда он взялся. Запах ее крови. А потом, когда увидел страдальческое выражение ее лица, понял, что что то не так. Терпеливая девочка. Когда то, в военных походах взрослые мужики выли от боли в стертых до крови ногах, а она шла, не пожаловалась, слова не сказала. Как мужественно содрала носок, на глазах слезы, а сама терпела.

Когда он увидел стертые до мяса пальцы в сердце защемило. Такое ноющее неприятное чувство, давно забытое им. Ей больно. Почему стало больно и ему? Не физически, а где то глубоко внутри.

Изгой щелкнул пультом и переключил канал. Забавная штука этот пульт. Так бы и нажимал на кнопки, пока никто не видит. В присутствии молчаливого Константина Изгой всегда делал вид, что не смотрит телевизор, а о чем то думает. Ему почему то это казалось слабостью. На экране герой и героиня какого то фильма бурно выясняли отношения. Ему нравилось смотреть за людьми, пусть это все игра, но так он узнавал их лучше. Слабости, привычки, обычаи. Ему нравились исторические фильмы. Он смеялся над несоответствиями, замечал ошибки режиссера и костюмера. Сейчас его увлек диалог героев. Он отложил пульт на маленький журнальный столик со стеклянной столешницей и поудобней устроился в кресле. Женщина была красивой, миниатюрной, хрупкой и темноволосой. Изгой расслабил, прикрыл глаза, но то что вдруг произошло дальше заставило его податься вперед и жадно всмотреться в экран телевизора. Героиня поцеловала мужчину. Их губы показывали крупным планом. Завораживающий поцелуй. Страстный и нежный одновременно. Изгой нахмурился, почувствовал напряжение во всем теле, но оторваться от экрана не мог. Там происходило то, чего он никогда в своей жизни не видел так откровенно близко. Там, на экране, это было красиво. Настолько красиво, что Мстислав не заметил как привстал, а потом подошел к телевизору вплотную. Мужские руки ласкали женское тело. Прикасались к коже, вызывая в любовнице сладкие стоны. И ее лицо, на нем не было страдальческого выражения, которое Изгой видел на лице своей пленницы, когда овладел ею. Эта женщина закатила глаза от наслаждения, ее тело извивалось, красиво поблескивая в мягком освещении. Она что то шептала любовнику, искала его губы, прижималась к нему. Мстислав выключил телевизор и даже выдернул из розетки. Несколько минут он смотрел на черный экран, потом посмотрел на свои руки. Они мелко дрожали. Голод вернулся. С новой силой. Изгой закрыл глаза и напрягся, пытаясь, успокоится. Обходился без этого пятьсот лет и сейчас обойдется. Но перед глазами снова извивающиеся мокрые от пота тела и женское лицо бледное от страсти. Только это уже не лицо незнакомки, это лицо Дианы. Могла бы она когда нибудь вот так же хотеть его? Стонать в его руках, целовать его губы. Изгой открыл глаза и в гладком экране отразилось его лицо со шрамом и горящие глаза. "Чудовище! Ты страшное, уродливое чудовище!"

Тонкий слух уловил странные звуки. Плач. Тихий жалобный, со всхлипываниями. Через секунду Изгой стоял под дверями спальни Дианы. Она плакала, очень тихо и очень жалобно. Изгой толкнул дверь рукой и та поддалась. Бесшумно зашел в комнату и приблизился к постели. Диана плакала во сне. Вспышкой молнии сверкнуло воспоминание…

…Темная комната, девочка, рыдающая от страха, зовущая его. Анна. Маленькая, младшая сестра. Его вселенная. Единственное существо, которое он когда либо любил. Ей часто снились кошмары. По ночам он приходил в ее комнату и брал ее на руки, баюкал, тихо пел ей песни. Он всегда успевал прийти раньше их матери. Мама вечно удивлялась насколько чутко он спит, и оставляла их вдвоем. Мстислав мог утешить девочку лучше ее самой. Между ними странная связь, они были больше чем брат и сестра. Они чувствовали друг друга на расстоянии. Как же сладко пахнут ее светлые волосики. Пахнут детством. Пахнут спокойствием. Иногда Мстиславу казалось, что Анна не его сестра, а его ребенок. Так было с самого ее рождения. Возможно, потому что у них большая разница в возрасте. Восемнадцать лет. Он и сам мог уже быть отцом, если бы послушался отца и женился. Но он предпочел войну. Они с сестрой были внешне похожи настолько, что некоторые диву давались. Те же волосы серебристо лунного цвета, те же сиреневые глаза. Особый цвет. Другие братья темноволосые и кареглазые, а они светлые, неестественно и ярко выделялись среди жителей деревни. Бабки в деревне крестились при взгляде на них обоих. То ли ангелами их считали то ли демонами. Насчет Изгоя они были близки к истине, но Анна — это самое доброе и великодушное существо на свете. Единственное существо, которое беззаветно любило Мстислава. Хотя Анна любила всех. Даже букашек и солнце. Любила дождь и мокрую листву… а еще она любила когда он ей пел.

Тихо, склонившись к маленькому розовому ушку. Она засыпала у него на руках…

Kocham Ciebie, cham Ciebie, bo wracasz Ty mi wiosn zoto wracasz Ty mi wiosn zot

Mej modoci i jasne powracasz mirae.

Twj cie trwa przy mnie jakby wierne strae,

Twj cie, mej duszy przywoa tsknota.

Niech wic ramiona mnie Twoje oplot -

Zaso oczy — dzi w przyszo nie chc patrze ciemn,

Chc zapomnie, e ycie za mn i przede mn -

Chc zapomnie o wszystkim, co nie jest pieszczot.

Tak. dzi ciemno i zimno… Daj mi Twoje oczy!

Twoje oczy rozwietl marzenia ogrody…

Tam dwik — zoto — purpura — alabastrw schody -

I korowd weselnykorowd weselny barwi si tczowo.arwi si tczowo.

Tak dzi ciemno i zimno,.. a nad moj gow

Sny majacz zowrogie… Daj mi Twoje oczy!…

Какая ирония. Отец прочил ему место в церковном хоре, а он избрал иной путь. Путь смерти, и в человеческой жизни и в иной.

Изгой очнулся от воспоминаний и изумленно увидел, что держит Диану на руках и баюкает как когда то Анну. Он замер. Посмотрел на спящую девушку. Какого черта он сейчас делает? Он ей пел? Да, он ей пел. Вот почему так отчетливо слышал слова давно забытой песни из детства у себя в голове. Он пел, спустя пятьсот лет. В глазах защипало. Неприятно. Изгой снова посмотрел на Диану. Веки подрагивают, склонила голову ему на плечо и спит… Как Анна. Но Диана не Анна и его чувства к ней далеко не братские, но они так похожи на те, что он испытывал когда то в другой жизни…Анну он так и не нашел. Ни живую, ни мертвую. Может именно поэтому его так тянет к этой девчонке. Потому что она напоминает ему о прошлом, где он был счастлив. О другой жизни.

Мстислав положил Диану в постель и прикрыл одеялом. Долго смотрел на ее губы. Мягкие, нежные, светло розовые, слегка припухшие со сна. Он еще ни разу не целовал ее. Поцелуй…прикосновения губ. Давно, очень давно. Он уже и забыл, целовал ли когда либо женщину. Наверное, целовал. Только все это стерлось и забылось. Его губы прикасались к другим телам лишь для того чтобы обнажить клыки и испить досуха. Принести смерть, мгновенную и безболезненную. Со временем и это исчезло. Он больше не питался смертными. Только вампирами. Их крови хватало надолго. Очень надолго. Досуха испитый вампир обеспечивал чувство сытости на месяц, а то и больше. Люди перестали интересовать Изгоя как объекты удовлетворения голода после первого убийства бессмертного. Они вообще перестали его интересовать. Их горести, радости, их волнения и суета. Они как муравьи. Их не замечаешь, их иногда давишь без жалости и злости, просто потому, что попались под ноги. Вспоминать о человеческом прошлом не хотелось. Это больно. Боль — это чувства. Изгою не нужны чувства. Были не нужны. Пять веков. А теперь они вернулись. В облике вот этой спящей смертной. В ее смехе, в ее дыхании. Она как хрустальная статуэтка, красивая, нежная, изящная и очень хрупкая. Одно неверное движение и разобьется или сломается. Изгой протянул руку и тронул каштановый локон. Шелковистая прядь обвила его палец, и он поднес ее к лицу. Пахнет. Ею. Наклонился и почувствовал запах ее кожи. Десна засаднили, предвещая появление клыков, рот наполнился слюной. Голод. Он снова возвращался. Но это не желание испить ее крови, хотя от одной мысли, что он попробует хоть одну каплю ему невыносимо захотелось зарычать. Это дикая потребность снова оказаться в ее теле. Но не так как тогда, а иначе. Чтобы она целовала его в губы, чтобы шептала ему нежные слова или стонала и кричала, но только не от страха. Изгой склонился к ее губам и застыл в нескольких миллиметрах. Девушка беспокойно пошевелилась и он исчез, еще до того как она успела открыть глаза и испуганно сесть на постели, оглядываясь по сторонам. Он слышал, как она подошла к двери и повернула ключ в замке. Изгой усмехнулся. Для него нет закрытых дверей. Он войдет куда захочет и когда захочет. Везде. Но только не в ее тело и не в ее душу. Пока она сама не позовет. А даже если позовет, нужно ли ему это? Нужна ли ему любовь смертной? У него не было ответа на этот вопрос. Но он вспомнил, как называется это щемящее болезненное, но такое ослепительное чувство — любовь

 Глава 13

— Проникни к ней в сознание, зови ее, обволакивай. Каждую ночь мани ее к нам. Когда яд проникнет в ее тело они сами отдадут ее нам. А это случится очень скоро.

Асмодей смотрел на Чанкра, сидящего на узорчатом мраморном полу и раскачивающегося из стороны в сторону, как в трансе. Губы мужчины беззвучно двигались, шепча заклинания, глаза закатились. Мужчина был лысым в длинном сером мешковатом балахоне, подпоясанном тонким поясом. Повсюду на полу стояли свечи. Руки Чанкра двигались над неподвижными огоньками, касались пламени, словно ласкали его. Голос мага становился все сильнее набирал силу. Свечи медленно приподнялись над полом и зависли в воздухе. Ладони колдуна крупно дрожали удерживая тысячи свечей. Чанкр прокричал последнее заклинание и замолчал.

Наконец то сеанс был окончен и он открыл глаза. Его радужки были белыми как у слепого, словно затянутые пленкой. Страшные глаза без зрачков и какого либо выражения эмоций.

— Она меня чувствует, но сопротивляется. Сильная, маленькая ведьма. Не пускает в свои мысли, борется, ставит барьеры.

— Что она за существо?

Чанкр криво усмехнулся тонкими потрескавшимися губами, показывая ряд гнилых зубов и словно гордясь своим открытием.

— Она, судя по всему — мастер. Рожденный вампир королевской крови. Я еще не уверен в этом до конца, но скорей всего это так. Когда она вырастет, то ее сила будет безгранична. Она объединит: и вампиров, и Чанкров, и оборотней. Она поработит демонов навсегда. С такой армией ей не страшен даже Повелитель.

Асмодей зашипел на Чанкра.

— Тише. Здесь есть уши даже у стен. Тише. Почему ты решил, что она мастер?

— Рожденные вампиры неизведанные существа и не подвластные нашим чарам. Но она другое. Она нечто более сильное. Она — мастер. Она та, от которой произойдут все расы. Как Лилит. Она — это все. Она — начало или конец, как тебе угодно. Она больше чем демон. Она та, кого мы ждали пятьсот лет назад, но так и не дождались и пророчество не сбылось.

— Тринадцатый рожденный вампир замкнет круг, и его кровь оросит старинный камень, откроет врата для Темной свиты и навсегда нарушит баланс.

Чанкр снова закрыл глаза.

— Если вы ее убьете сейчас — начнется война. Страшная и кровопролитная. Такой войны не знает даже Ад. Все Темные существа столкнуться в жуткой битве. Девчонка — королева темных. Ее нельзя уничтожить.

Асмодей нервно сжал тонкие пальцы с длинными острыми ногтями.

— У нас есть ровно год. Мы должны ждать своего часа. Все должно совпасть. Все числа составят тринадцать. На исходе последнего дня года, когда часы начнут бить двенадцать пойдет мертвый час, мертвый месяц и все еще будет тринадцатый год. Мы должны принести в жертву последнего тринадцатого рожденного вампира женского пола. Вернуть ее в прошлое, когда те двенадцать бессмертных были еще эивы и томились в подвале Великого Магистра Тьмы. Камилла Мокану — тринадцатая. Остальные двенадцать погибли, их потомки уже потеряли свою истинную сущность пока мы ждали рождения мастера. Ты прав, Асмодей, час пробил. Но все нужно сделать с умом. Спрячь ее. Спрячь там, где никому неподвластно ее найти. Даже Чанкр не может проникнуть в прошлое и будущее сквозь невидимые стены параллельных миров. Только ты и твоя черная армия Апокалипсиса не подвластны времени. Ее не найдут. Только так. И ритуал проведешь тоже в прошлом. Тогда не станет будущего. Тогда тьма покроет землю. Часы прошлого и часы нашего времени должны совпасть. Отправь ее в 1592 год. Там вас будут жать. Пророчество рун гласит, что если ритуал состоится при слиянии цифр, на исходе года и месяца числа совпадут, составят в общей сумме тринадцать, и ты сможешь произвести ритуал там, где тебе никто не помешает.

Асмодей захохотал, сжал руки Чанкра.

— Ты умен, Елисей. Я не ошибся в тебе. Уже сколько веков ты мой лучший тайный советник. Это гениальная идея. Мы отправим ее в прошлое. Изгой сделает свое дело, трусливый плебей Иван отравит кровь тринадцатой мертвым ядом, и с его помощью мы получим маленькую ведьму.

— Нам не нужны свидетели.

— Не нужны. От Ивана я избавлюсь, как только девчонка погрузится в мертвый сон. Изгой — отвлекающий маневр. Он возьмет на себя роль громоотвода. Он будет их единственным подозреваемым и на него обрушится гнев венценосной семейки. Ведь они узнают кто он на самом деле. Они казнят его сами, а если нет, это сделает Миха. Он единственный, кто сильнее Изгоя. Миха выполняет самые грязные заказы.

Чанкр улыбнулся:

— Ты сам дьявол, Асмодей. Послать брата воевать против сестры, заставить семью уничтожать друг друга и ненавидеть. А потом отдать Изгоя на растерзания его же родне — верх вероломства злого гения.

— Я обещал, что найду его Анну. Он ее получит. А может быть и убьет сам, прежде чем я расскажу ему кто такая Марианна Мокану — Вольская. Изгой своевольный и самый опасный из моих воинов.

— А так же самый сильный, — невзначай заметил Чанкр и снова закрыл глаза, поглаживая ладонями пламя свечей. Дрожащие огоньки тянулись к его рукам как диковинные цветы к солнцу.

— Он выходит из под контроля! Он начал сам выбирать какие заказы он хочет выполнить и да — он слишком дерзок и опасен. Его время окончено. Я должен или дать ему свободу или уничтожить.

— Свободу ты не кому не даешь. Значит, остается второй вариант. Только не вздумай его недооценивать. Изгой умен, хитер и очень расчетлив. Если он поймет, что ты задумал, он нарушит все твои планы. Он одиночка в отличии от многих других и этим опасен.

— Я подолью масла в огонь. Я расскажу ему, как умерла Анна. В чьих руках перестало биться ее сердце, и кто закопал ее у лесной дороги.

Чанкр резко открыл глаза, и белая пленка с его радужек внезапно исчезла.

— Но он не убивал ее.

— Кто об этом ему скажет? Ты? Я? Сам Мокану? А вот озлобленный, долгими веками поисков, Изгой поверит совсем в иную, мою, версию.

— А когда он все узнает? Когда узнает что княгиня Европейского клана его сестра что тогда?

— Она не его сестра, она воплощение, она перерождение, но она не его сестра. В ней течет его кровь, несомненно. Это одна и та же семья, и Анна ее дальняя родственница. Но это еще, ни о чем не говорит. Да и как он узнает? Если никто ему об этом не скажет?

— Не забывай о Чанкре.

— Фэй? Об этой дурочке, которая ничего не добилась? Которая перешла на сторону самых злейших врагов Чанкров? Ты заблокируешь ей возможность видеть человеческое прошлое Изгоя.

— А Самуил? Верховный Чанкр? Совсем молодой, но сильный. О нем ты тоже забыл?

Асмодей нахмурился.

— Он мальчишка и с ним ты сам справишься.

Елисей покачал головой.

— Не уверен. Возможно на время. Но если пацан поймет, что я блокирую воспоминания, он легко избавиться от моих заклинаний.

— Слишком молод чтобы понять. Будет мешать — убьем его.

Елисей засмеялся:

— Убить верховного Чанкра? Это не так просто как тебе кажется. Демоны не могут этого сделать.

— Зато ты можешь! — Прошипел Асмодей и наклонился к лицу Советника. Кожа Чанкра посерела от страха.

— Ты убьешь его, если он начнет нам мешать. Или я перестану кормить тебя!

Елисей поднялся с пола и задумчиво посмотрел на демона.

— Убью, если ты прикажешь. Но ты знаешь, что я не воюю с Чанкрами. Это не в наших правилах, нас и так слишком мало.

Асмодей сгреб Чанкра за шиворот.

— Прикажу! Уже приказал! Убьешь, если понадобится. Никогда не забывай, чем ты мне обязан. Я вытащил тебя из костра еще сотни веков назад. Я вернул тебе зрение и дал безграничную власть. Я забочусь о том, чтобы ты не сдох с голоду. Я — твой хозяин и ты сделаешь, как я скажу.

Два жарко сплетенных тела извивались на ковре у горящего камина. Комнату наполнили стоны и вздохи, тихий шепот и страстные звуки плотской любви. Черные волосы мужчины смешались с длинными шоколадными прядями женщины. Белое нежное тело, вздрагивало под смуглым мускулистым. Стройные ноги обвили торс любовника. Когда последние судороги экстаза затихли, а в комнате слышался лишь звук потрескивающих в огне поленьев, женщина встала с ковра, и подошла к окну, на ходу набрасывая легкий шелковый халат. Мужчина приподнялся на локте, провожая ее восхищенным взглядом синих пронзительных глаз.

— Иди ко мне. Я скучал. Я не видел тебя чертовых пять недель. Полежи со мной. Дай почувствовать тебя. Я все еще испытываю голод по твоему телу.

Женщина обернулась и улыбнулась мужчине.

— Я люблю смотреть на рассвет. Ты же знаешь. С тех самых пор как мы его начали встречать вместе.

Мужчина молниеносно оказался рядом, обернутый в простыню, до пояса. Обнял женщину сзади и прижал к себе.

— Я все еще не привык, что ты моя жена. Моя Марианна. Только моя.

Марианна вдруг насторожилась:

— Ты слышал?

Николас целовал ее шею прямо за мочкой уха и тихо ответил:

— Нет, а что я должен услышать? Я слышу только биение твоего сердца.

— Шорох, скрип. Кто то открыл окно. Вот снова.

Марианна отстранилась и посмотрела вдаль.

— Это в комнате Камиллы.

Через несколько секунд они уже стояли в маленькой спальне и, замерев, смотрели на дочь. Девочка балансировала на подоконнике. Зимний ветер развевал шелковую белую ночнушку.

Ник было рванул к девочке, но Марианна удержала его за руку.

— Тихо. Она в трансе. Она нас не слышит и не видит. Я уже наблюдала это несколько раз за последние недели.

— Что значит в трансе?

— Не трогай ее сейчас, сам услышишь. Она все расскажет.

Они смотрели на ребенка, а девочка застыла на самом краю подоконника. Она словно сопротивлялась какой то неведомой силе, которая манила ее за собой. Руки вытянуты вперед, удерживая невидимого кого то. Ветер ворвался в спальню и кружил вихрями шторы, бросая их из стороны в сторону, трепал очень светлые, почти белые пряди волос. Но самое странное, что на предутреннем небе не видно, ни одного облака. Звезды сияли очень ярко.

— Ветер только возле нее. Ты заметил?

Ник кивнул и обнял Марианну за плечи.

— Что это такое? Ты спрашивала у Фэй?

— Пока нет. Но думаю, сегодня спросим.

— Когда это началось?

— Три недели назад. Я нашла ее днем на крыше. В таком же состоянии. Она сказала, что ей снился сон.

— Но ведь она уже почти перестает спать. Как и мы. В прошлый раз Камилла спала несколько лет назад.

— А она говорит, что это сон. Кошмар. Последнее время она стала спать намного чаще.

Вдруг ветер резко стих и в тот же момент девочка громко заплакала, ее маленькое тельце задрожало, словно обессилев. Ник тут же схватил ее в объятия и прижал к себе.