Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Цицерон, – сказал Агенобарб.

– Цицерон, – очень неохотно согласился Катон.

– Превосходно, – подытожил Катул. – Пусть будет Цицерон. О боги, мне с моим слабым желудком трудно придется в сенате в будущем году! Выскочка – «новый человек» – один из консулов Рима! Фу! Меня заранее тошнит!

– Тогда предлагаю, – проговорил Гортензий с унылым видом, – перед собраниями сената в следующем году существенно ограничивать себя в пище.

Группа разошлась, чтобы приняться за дело. В течение месяца они действительно неплохо поработали. Катул с сожалением отметил, что Катон, едва достигнув тридцати лет, сделался самым влиятельным среди них. Великая казначейская война и возвращение в государственные закрома проскрипционных наград произвели огромное впечатление на первый класс, который больше всего пострадал от проскрипций Суллы. Катон был героем всаднического сословия. И уж если Катон посоветовал голосовать за Цицерона и Гибриду, за них будут голосовать все всадники первых восемнадцати центурий!

В результате консулами стали Марк Туллий Цицерон – старший консул, и Гай Антоний Гибрида – его младший коллега. Цицерон ликовал, так и не поняв, что обязан своей победой обстоятельствам, не имеющим ничего общего с заслугами, честностью или влиянием. Если бы альтернативным кандидатом не был Катилина, Цицерона никогда не выбрали бы вообще. Но поскольку никто не сказал ему об этом, он расхаживал по Римскому форуму и сенату с важным видом – в счастливом изумлении, щедро сдобренном тщеславием. О, какой год! Старший консул in suo anno, гордый отец долгожданного сына и четырнадцатилетней дочери Туллии, формально помолвленной с богатым и знатным Гаем Кальпурнием Пизоном Фруги. Даже Теренция стала к нему добрее!

Когда Луций Декумий услышал, что консулы этого года Луций Цезарь и Марций Фигул предложили ликвидировать общины перекрестков, его охватила паника, потом он пришел в ярость, ужаснулся и немедленно побежал к своему патрону Цезарю.

– Это несправедливо! – гневно воскликнул он. – Разве мы совершали преступления? Мы просто занимаемся своим делом!

Это заявление озадачило Цезаря, ибо он, конечно, знал обстоятельства, приведшие к представлению нового закона.

Эти события происходили в консульство Гая Пизона три года назад, во времена плебейского трибуната человека Помпея, Гая Манилия. Сперва Авл Габиний должен был добиться специального назначения Помпея для ликвидации пиратов. Затем Гай Манилий должен был обеспечить Помпею другое специальное назначение – в войне против двух восточных царей. С одной стороны, поручение было несложным – благодаря блестящей победе Помпея над пиратами. С другой стороны, оно оказалось более трудным, чем первое, поскольку те, кто выступал против специальных назначений вообще, ясно понимали: Помпей, человек огромных способностей, может использовать это новое назначение, чтобы сделаться диктатором, когда возвратится победителем с Востока. И в лице консула Гая Пизона Манилий встретил непреклонного и вспыльчивого врага.

На первый взгляд законопроект Манилия выглядел довольно безобидным и не относящимся к сфере интересов Помпея. Он просто просил плебейское собрание распределить вольноотпущенников, граждан Рима, по тридцати пяти трибам, вместо того чтобы ограничивать их двумя городскими трибами – Субураной и Эсквилиной. Но одурачить никого не удалось. Законопроект Манилия непосредственно касался сенаторов и всадников первых классов, поскольку и те и другие были главными рабовладельцами. Они имели среди своей клиентуры множество вольноотпущенников.

Человеку, незнакомому с обычаями Рима, простительно заблуждаться, считая, что любые меры, изменяющие статус римских вольноотпущенников, в принципе ничего не меняют. Унизительную бедность римляне определяли так: неспособность иметь хотя бы одного раба. И действительно, мало находилось в Риме таких, у кого не было хотя бы одного раба. На поверхностный взгляд плебисцит по распределению вольноотпущенников по тридцати пяти трибам практически не отражался на верхушке общества. Но проблема заключалась не в этом. Огромное количество рабовладельцев в Риме владело только одним или двумя рабами. Точнее, не рабами, а рабынями. По двум причинам. Во-первых, хозяин мог получать от женщины сексуальное удовольствие, а во-вторых, раб-мужчина представлял искушение для жены хозяина и, следовательно, хозяин мог сомневаться в своем отцовстве. В конце концов, для чего бедному человеку раб-мужчина? Обязанности раба касались хозяйства: стирка, снабжение водой, приготовление пищи, помощь в воспитании детей, мытье ночных горшков. Мужчины с такой работой справлялись плохо. Не важно, что человек имел несчастье родиться рабом, а не свободным. Склад ума от этого не меняется. Мужчинам нравится выполнять мужскую работу. Они презирают женские занятия, считая их тяжелыми и нудными.

Теоретически каждому рабу выплачивали peculium и содержали его. Небольшие суммы раб постепенно копил, чтобы купить себе свободу. Но на практике свободу мог дать только обеспеченный хозяин. Особенно с тех пор, как при освобождении от рабства приходилось платить пятипроцентный налог. В результате основную массу рабынь в Риме не освобождали до тех пор, пока они приносили пользу (а те, боясь нищеты, умудрялись оставаться полезными даже в старости). Рабы не могли позволить себе вступать в погребальное общество, где уплаченные взносы давали право после смерти на похоронную процессию и пристойное погребение. Их тела бросали в известковые ямы, даже не обозначив место могилы надписью о том, что такой-то человек когда-то жил на земле.

Только римляне с относительно высоким доходом и большим количеством домочадцев, которых необходимо обслуживать, имели много рабов. Чем выше социальный и экономический статус римлянина, тем больше у него рабов – и тем вероятнее, что среди этих рабов будут мужчины. В таких-то домах и было принято освобождать рабов. Служба ограничивалась десятью-пятнадцатью годами, после чего он (обычно это был именно он, а не она) становился вольноотпущенником и занимал свое место среди клиентов бывшего хозяина. Вольноотпущенник носил фригийский колпак – шапку свободы – и становился гражданином Рима. Если у него имелись жена и дети, они тоже освобождались.

Однако голос его значения почти не имел. И только время от времени случалось так, что у подобного человека набиралось достаточно денег, чтобы купить себе членство в одной из сельских триб. Бывало также, что по экономическим показателям он зачислялся в какой-нибудь класс в центуриях. И тем не менее огромное большинство вольноотпущенников оставалось в городских трибах Субурана и Эсквилина – самых многочисленных в Риме. Их многочисленность роли не играла, поскольку все трибы имели только по одному голосу в трибутном собрании. Следовательно, голос одного вольноотпущенника не мог влиять на результат голосования всего собрания.

Поэтому предложенный законопроект Гая Манилия имел огромное значение. Если бы вольноотпущенники Рима были распределены по тридцати пяти трибам, они получили бы возможность серьезно влиять на результаты трибутных выборов и законодательство. И это – несмотря на тот факт, что они не составляли большинство граждан Рима. Будущая опасность заключалась в том, что вольноотпущенники жили в городе. И вот, предположим, начинается голосование. Вольноотпущенники, голосуя в сельских трибах, превосходили бы численностью свободнорожденных граждан, принадлежащих к этим же трибам, потому что далеко не все свободнорожденные граждане из сельской местности находятся в Риме во время голосования. Конечно, летом многие селяне бывают в Риме. И все же такое положение дел сулило бы серьезную опасность для законодательства. Законы издаются в любое время года, но особенно активным этот процесс бывает в декабре, январе и феврале. И как раз в месяцы кульминации законотворчества новых плебейских трибунов сельские граждане не бывают в Риме.

Законопроект Манилия с треском провалился. Вольноотпущенники остались в составе двух гигантских городских триб. Неприятность для таких людей, как Луций Декумий, заключалась в том, что Манилий привлекал вольноотпущенников Рима, чтобы те поддержали его законопроект. А где собирались вольноотпущенники? В общинах перекрестков, поскольку именно такие таверны являлись местами отдыха рабов и вольноотпущенников, римских простолюдинов, где они могли повеселиться, выпить и свободно пообщаться друг с другом. Манилий ходил из одной общины в другую, везде рассказывал о том, сколь хорош его законопроект, убеждая слушателей отправиться на Форум и поддержать его. Зная, что их голоса не имеют никакой силы, многие вольноотпущенники все-таки решили помочь Манилию. Но когда сенат и всадники старших восемнадцати центурий увидели, как эти массы вольноотпущенников спускаются на Форум, они углядели в этом только одно – опасность. Любые собрания вольноотпущенников должны быть объявлены вне закона. Общины перекрестков следует ликвидировать.

Перекрестки были излюбленными местами духов, их требовалось охранять от злых сил. Там собирались лары, а лары – это мириады божеств, которые населяют подземный мир. Поэтому каждый перекресток имел алтарь ларов. Ежегодно в первых числах января проходил праздник под названием Компиталии – он посвящался задабриванию ларов, покровителей перекрестков. В ночь перед Компиталиями каждый свободный житель квартала, выходящего на перекресток, вывешивал куколку из шерсти, а каждый раб – шерстяной шар. Алтари в Риме были так обильно увешаны куколками и шарами, что одной из обязанностей общин перекрестков стало изготовление дополнительных креплений. У кукол имелась голова – подобно тому как свободный человек имел голову, сосчитанную цензором. У шаров не было головы – рабов цензоры не считали. Но рабы были важной частью празднеств. Как и во время Сатурналий, они праздновали наравне со свободными мужчинами и женщинами Рима. Именно они (на время праздника с них снимали знаки, указывающие на их рабское состояние) приносили ларам в жертву откормленную свинью. И все это происходило под наблюдением общин перекрестков и городского претора, их инспектора.

Таким образом, община перекрестка представляла собой религиозное братство. Каждая имела своего начальника, vilicus, и ее члены регулярно собирались в помещении, за которое не взималась арендная плата, недалеко от перекрестка и алтаря. Они содержали алтарь и перекресток в порядке, чтобы те не привлекали злых духов. Многие перекрестки не имели алтаря, поскольку алтари возводились только на пересечениях главных улиц.

Одна такая община располагалась на углу инсулы Аврелии, в первом этаже. Квартальным начальником в ней был Луций Декумий. Пока Аврелия, поселившись в этой инсуле, не заключила с Луцием Декумием договор, он занимался очень выгодным делом: обеспечивал защиту владельцам лавок и мастерских в его квартале. Естественно, за деньги. Когда Аврелия убедила Луция Декумия, что не потерпит вымогательств у себя под боком, он решил проблему, перенеся свое доходное занятие на Священную дорогу и улицу Фабрициев, где местные общины такими делами не занимались. Хотя его ценз был не выше четвертого класса и он входил в трибу Субурана, Луций Декумий определенно являлся силой, с которой следовало считаться.

В союзе со своими товарищами, другими квартальными начальниками, он успешно противостоял попытке Гая Пизона закрыть все общины. Что с того, что Манилий пытался их использовать? В конце концов Гай Пизон и boni были вынуждены искать другую жертву. И они выбрали самого Манилия. Тому удалось, правда, оправдаться в суде за вымогательство. Однако затем он был обвинен в измене и выслан навсегда. Его имущество было конфисковано – до последнего сестерция.

Однако угроза общинам не исчезла после окончания срока консульства Гая Пизона. Сенат и всадники первых восемнадцати центурий вбили себе в головы, что в бесплатных помещениях таких общин под прикрытием религии собирались политические заговорщики и инакомыслящие. Теперь за них взялись Луций Цезарь и Марций Фигул.

Что и послужило причиной появления разъяренного Луция Декумия в комнатах Цезаря на улице Патрициев.

– Это несправедливо! – повторил он.

– Я знаю, отец, – вздохнул Цезарь.

– Что ты будешь делать с этим? – строго спросил старик.

– Естественно, попытаюсь помочь. Однако сомневаюсь, что это в моих силах. Я знал, что ты придешь ко мне, поэтому уже поговорил с моим кузеном Луцием, но выяснил только, что он и Марций Фигул не отступят. Они намерены объявить вне закона все общины, братства и клубы в Риме. За очень немногими исключениями.

– И кто исключен из общего правила? – осведомился Луций Декумий, стиснув зубы.

– Религиозные братства, например евреи. Похоронные конторы. Коллегии государственных служащих. Торговые гильдии. Вот и все.

– Но ведь наша община религиозная!

– Как говорит мой кузен Луций Цезарь, недостаточно религиозная. Евреи не пьют и не сплетничают в синагогах, а салии, луперки, арвальские братья и прочие вообще редко встречаются. Общины перекрестков имеют помещения, где может собираться кто угодно, включая рабов и вольноотпущенников. Это делает их потенциально очень опасными. Так говорят.

– Так кто же будет заботиться о ларах и алтарях?

– Городской претор и эдилы.

– Они и без того заняты!

– Согласен, отец, конечно согласен, – проговорил Цезарь. – Я даже пытался высказать это кузену, но он и слушать не хочет.

– Ты не можешь нам помочь, Цезарь? Честно!

– Я буду голосовать против этого закона и попытаюсь убедить как можно больше других сделать то же самое. Странно, некоторые boni тоже выступают против этого закона. Для них важно то обстоятельство, что общины перекрестков – очень древняя традиция, поэтому ликвидировать их – значит оскорбить mos maiorum. Катон кричит об этом во всю глотку. Однако закон пройдет, отец.

– Нам конец.

– Вовсе нет, – улыбнулся Цезарь.

– Я знал, что ты не позволишь закрыть нашу общину! Что плохого мы делаем?

– Ты определенно потеряешь свой официальный статус, но это просто финансовая проблема. Я предлагаю тебе поставить там стойку с горшками и плошками и назвать общину таверной. А ты будешь ее хозяином.

– Я не могу этого сделать, Цезарь. Старый Росций, сосед, вмиг пожалуется городскому претору – мы покупаем у него вино еще с тех пор, как я был мальчишкой.

– Тогда предложи Росцию концессию. Если ты закроешься, отец, он понесет большие убытки.

– Могут ли так сделать все общины?

– По всему Риму?

– Да.

– Не вижу, почему бы нет. Однако твоя община богата – благодаря определенной деятельности, не буду говорить какой. Консулы убеждены, что общины будут вынуждены закрыться, поскольку им придется платить арендную плату за первый этаж. Как ты будешь платить моей матери, отец. Она деловая женщина и настоит на этом. Ты мог бы получить небольшую скидку, но другие? – Цезарь пожал плечами. – Сомневаюсь, что количество выпитого вина покроет расходы.

Сдвинув брови, Луций Декумий погрузился в раздумья.

– Знают ли консулы, чем мы занимаемся, чтобы выжить, Цезарь?

– Если я им не сказал – а я не сказал! – тогда вряд ли найдется человек, который откроет им глаза.

– В таком случае нет проблем! – радостно воскликнул Луций Декумий. – Большинство из нас занимается таким же доходным делом. И мы будем продолжать заботиться о перекрестках. Не можем же мы позволить, чтобы лары гневались? Я созову собрание квартальных начальников – мы их надуем, Павлин!

– Вот это я понимаю, отец!

И сияющий Луций Декумий ушел.

Осень в том году принесла проливные дожди в Апеннины, и Тибр залил долины на двести миль. Уже несколько поколений Рим не знал такого. Только семь холмов выглядывали из воды. Римский форум, Велабр, Большой цирк, Бычий форум и овощной рынок, вся Священная дорога до Сервиевой стены и мастерских на улице Фабрициев ушли под воду. Из сточных труб выплеснулось все содержимое, здания с непрочными фундаментами рушились. Редко заселенные Квиринал, Виминал и Авентин стали лагерями для беженцев. Всех мучил кашель. Чудесным образом уцелел невероятно древний Деревянный мост. Вероятно, потому, что располагался ниже всех по течению. А вот каменный Фабрициев мост, соединяющий Тибрский остров и Фламиниев цирк, рухнул. Поскольку это случилось в конце года и уже поздно было выставлять свою кандидатуру на должность плебейского трибуна, Луций Фабриций, который был подающим надежды членом семьи, объявил, что будет баллотироваться в следующем году. Забота о мостах и дорогах, ведущих к Риму, лежала на плебейских трибунах, и Фабриций не собирался позволить кому-то другому восстанавливать то, что считалось гордостью его семьи. Это был Фабрициев мост, и таковым он останется.

Цезарь получил письмо от Гнея Помпея Магна, завоевателя Востока.

Ну, Цезарь, вот это кампания! Оба царя разгромлены, и теперь все хорошо. Я не могу понять, зачем Лукуллу понадобилось на них так много времени. Заметь, он не мог контролировать войска, а теперь ко мне перешли все, кто служил у него, и никто даже не пикнет. Кстати, Марк Силий передает тебе привет. Хороший человек.

Какое странное место этот Понт. Теперь я понимаю, почему царю Митридату приходилось использовать в своей армии наемников и северян. Некоторые понтийцы настолько примитивны, что живут на деревьях. Они еще гонят отвратительное пойло из прутьев. Но как они умудряются пить это и оставаться живыми, я не знаю. Несколько моих солдат шли по лесу в Восточном Понте и нашли большие чаны этого пойла прямо на земле. Ты же знаешь солдат! Они все выпили, повеселились, а потом умерли.

Трофеи невероятные. Я, конечно, взял все эти так называемые неприступные цитадели, которые он построил по всей Малой Армении и Восточному Понту. Это легко было сделать. О, ты же можешь не знать, кого я имею в виду под словом «он». Митридат. Да, и в каждой цитадели – а их было семьдесят с лишним! – спрятана казна, и казна немалая. Понадобятся годы, чтобы увезти все в Рим. У меня целая армия чиновников, делающих описи. Я считаю, что удвою римскую казну. Отныне доход Рима от дани будет тоже удвоен.

Митридату я навязал сражение. Назначил ему для встречи одно местечко в Понте, которое я переименовал в Никополь – уже есть город Помпейополь, – и разгромил его. Он убежал в Синорию, где украл шесть тысяч талантов золота и бросился вниз по Евфрату в поисках Тиграна. Тому тоже не сладко! Пока я возился с Митридатом, парфянский царь Фраат вторгся в Армению и фактически осадил Артаксату. Тигран снял осаду, и парфяне ушли домой. Но и Тиграну настал конец. Он уже не смог мне противиться, скажу я тебе! Он запросил сепаратного мира и обещал, что не впустит Митридата в Армению. Поэтому Митридат двинулся на север, в Киммерию. Он не знал, что я встречался с его сыном по имени Махар, которого он посадил в Киммерию сатрапом.

Во всяком случае, я оставил Тиграна в Армении как данника Рима и забрал у него все земли западнее Евфрата вместе с Софеной и Гордиеной. Заставил его заплатить мне те шесть тысяч талантов золота, которые украл Митридат, и потребовал еще по двести сорок сестерциев за каждого моего убитого солдата.

Беспокоился ли я о Митридате? Ответ – нет. Митридату далеко за шестьдесят, Цезарь. Тактика Фабия Медлителя. Я просто позволил старичку удрать, считая, что теперь он не представляет опасности. Но Махара я не упустил. Пока Митридат уносил ноги, я просто шел. В этом вини Варрона, который не силен на марше, что неудивительно. Он выбился из сил и мечтал сполоснуть ноги в Каспийском море. И я подумал: а почему бы и нет? И мы пошли на северо-восток.

Мало трофеев и масса змей, огромные злые пауки, гигантские скорпионы. Смешно: наши солдаты бесстрашно сражаются со всевозможными врагами-людьми, а потом орут, как бабы, увидев ползучего гада. Они прислали ко мне делегацию, умоляя меня вернуться. Это случилось, когда Каспийское море было уже в нескольких милях. И я вернулся. Пришлось. Я тоже ору, когда вижу гадов. И Варрон – тоже. Он был счастлив сохранить свои ноги, пусть и сухими.

Ты, вероятно, знаешь, что Митридат умер, но я расскажу тебе, как это произошло. Он пришел в Пантикапей на Киммерийском Боспоре и стал набирать другую армию. Он привел с собой много своих дочерей, чтобы привлечь скифских рекрутов, – предлагал их скифским царям и царевичам в жены.

Ты должен оценить настойчивость старика, Цезарь. Знаешь, что он придумал? Собрать четверть миллиона воинов и идти на Италию и Рим! Он собирался обогнуть верхний край Эвксинского моря и через земли роксоланов выйти к устью Данубия. Затем он планировал двинуться вверх по Данубию, забирая в свою армию все племена, что встретятся по пути, – даков, бессов, дарданов. Я слышал, Буребиста у даков очень умен. Митридат собирался форсировать реки Драв и Сав и вломиться в Италию через Карнийские Альпы!

О, я забыл сказать: явившись в Пантикапей, он заставил Махара покончить с собой. Своего собственного сына! Никогда я не пойму этих восточных царей! Пока он был занят вербовкой армии, Фанагория (город на другой стороне Боспора) восстала. Мятеж возглавил другой его сын, Фарнак. Я тоже ему писал. Конечно, Митридат подавил восстание. Но он допустил одну грубую ошибку. Он простил Фарнака. Видимо, у него иссякал запас сыновей. Фарнак отплатил ему, опять собрав мятежников и напав на крепость в Пантикапее. Это был конец, и Митридат понял это. Он приказал убить тех дочерей, которые оставались у него непристроенными, и нескольких жен и наложниц. И даже пару сыновей, которые были еще детьми. Затем он принял огромную дозу яда. Но яд не подействовал. Он многие годы приучал себя к ядам, чтобы выработать невосприимчивость к ним. Боялся, что его отравят. Один галл из его охраны заколол старика мечом. Я похоронил его в Синопе.

А тем временем я дошел до Сирии – и теперь Рим может ее наследовать. Нет больше сирийских царей. Я уже устал от восточных монархов. Сирия станет римской провинцией. Намного безопаснее. Мне также понравилась идея поставить у Евфрата добрые римские войска – пусть парфяне задумаются. Кроме того, я уладил спор между греками и арабами, которых Тигран переселил из их родных мест. Думаю, арабы будут теперь ручными. Поэтому некоторых из них я отослал обратно в пустыню. Но это для их же пользы. Царем скенитов является Абгар. Я слышал, он сделал невыносимой жизнь Публия Клодия в Антиохии и Клодий смылся оттуда. Хотя что именно сделал Абгар, я так и не выяснил. Вождем другого племени я сделал кого-то с ужасным именем Сампсикерам. Интересно этим заниматься, Цезарь. Доставляет большое удовлетворение. Здесь люди очень непрактичны. Они без конца пререкаются, ссорятся. Глупо. Такая богатая местность. Можно подумать, что они научатся ладить, но – нет. Но я не могу пожаловаться. Гней Помпей из Пицена имеет в своей клиентуре царей! Скажу тебе, что я все-таки заработал прозвание Магн.

Но хуже всего обстоит дело с евреями. Очень странный народ. Они вели себя крайне разумно, пока пару лет назад не умерла старая царица Александра. Она оставила двоих сыновей, которые теперь грызутся за престол. Их распря осложняется тем, что религия для них не менее важна, чем государство. Поэтому один сын должен быть верховным жрецом, как я догадываюсь. Другой станет царем евреев. Но верховный жрец Гиркан считает, что хорошо бы соединить эти две должности. У них получилось что-то вроде маленькой войны, и Гиркана победил брат Аристобул. Затем появляется идумейский царевич по имени Антипатр, который нашептал что-то Гиркану и убедил его стать союзником царя набатеев Ареты. Сделка заключалась в том, что Гиркан передаст Арете двенадцать арабских городов, которыми управляли евреи. Затем они осадили Аристобула в Иерусалиме, как они называют Гиеросолиму.

Я послал моего квестора, молодого Скавра, разобраться, в чем там дело. Он объявил правым Аристобула, а Арете приказал вернуться в Набатею. Аристобул поймал его в ловушку в Папироне или где-то там еще, и Арета проиграл. Я прибыл в Антиохию и узнал, что Аристобул стал царем евреев и Скавр не понимает, что делать. Я получаю подношения от обеих сторон. Ты должен увидеть подарок, который прислал мне Аристобул. Да ты увидишь его на моем триумфе. Волшебная вещь, Цезарь. Виноград, сделанный из чистого золота, с золотыми гроздьями по всей лозе.

Я приказал обеим партиям встретить меня следующей весной в Дамаске. Я считаю, что в Дамаске очень хороший климат, так что собираюсь провести зиму здесь и закончить разбирать ссору между Тиграном и царем парфян. Сначала я хочу встретиться с идумеянином Антипатром. Вроде бы умный человек. Вероятно, обрезанный. Семиты почти все обрезаны. Странный обычай. Я дорожу моей крайней плотью – и буквально, и метафорически. Вот! Все получилось очень хорошо. Это потому, что со мной Варрон, а также Леней и Феофан Митиленский. Я слышал, Лукулл шумно радуется, что привез в Италию сказочный плод под названием вишня. А я привезу все сорта растений, включая нежный и сочный сорт лимона, который я обнаружил в Мидии, – оранжевый лимон, не странно ли? Должен хорошо расти в Италии, любит сухое лето, плодоносит зимой.

Ну, хватит болтать. Время перейти к делу и рассказать, почему я пишу тебе. Ты очень проницательный и умный парень, Цезарь, и я заметил, что ты всегда поддерживаешь меня в сенате, и всегда удачно. Никто больше не поддержал меня, когда дело касалось пиратов. Я думаю, я пробуду на Востоке еще года два. Но должен быть дома к тому времени, когда у тебя закончится срок преторства, если ты собираешься воспользоваться законом Суллы, позволяющим патрициям баллотироваться на два года раньше плебеев.

Но пока я не вернусь домой, я намерен иметь в моем римском лагере хотя бы одного плебейского трибуна. В следующем году это будет Тит Лабиен. Я знаю, что ты знаком с ним, десять или двенадцать лет назад вы оба были в штабе Ватии Исаврийского в Киликии. Он очень хороший человек, он из Кингула в северо-западном Пицене – это как раз в середине моих земель. И умный. Он сказал мне, что вы двое хорошо ладили. Я знаю, что ты не будешь магистратом, но, может быть, ты сможешь иногда протянуть руку помощи Титу Лабиену. А если он может оказаться тебе полезным – распоряжайся. Все это я ему уже сказал. Через год – полагаю, в год твоего преторства – моим человеком будет младший брат Муции, Метелл Непот. Я должен вернуться домой как раз после окончания его срока.

Цезарь, понаблюдай за моими. Ты ведь далеко пойдешь, даже несмотря на то, что я не оставил тебе незавоеванных земель, которые ты мог бы захватить для Рима! Я не забыл, что это ты научил меня, как стать консулом, не беспокоя старика Филиппа, которому пришлось бы платить большие деньги.

Твой друг из Митилены, Авл Габиний, шлет тебе привет.

Да, думаю, что еще могу тебе сказать и это. Пожалуйста, сделай все возможное, чтобы я получил земли для моих солдат. Для Лабиена еще слишком рано поднимать этот вопрос, так что им займется Непот. Я отсылаю его домой, чтобы он прибыл в Рим до будущих выборов. Жаль, что ты не можешь быть консулом, когда начнется драка за мои земли. Рановато для тебя. Но эта драка может затянуться до твоего избрания. И тогда ты сможешь оказать реальную помощь. Ведь вопрос о земле – непростой.

Цезарь положил это длинное письмо, подпер рукой подбородок и задумался. Он с удовольствием прочитал убогую прозу Помпея и все его непроизвольные отступления. Помпей писал так, как говорил, создавалось впечатление, словно он сам присутствовал в комнате. Это письмо очень отличалось от стилистически безупречных донесений сенату, которые за Помпея строчил Варрон.

При их первой встрече в тот памятный день, когда пиценский толстосум явился в дом тети Юлии просить руки Муции Терции, Помпей Цезарю не понравился. Их отношения, вероятно, никогда не станут теплыми. Но годы смягчили Цезаря. Он понял, что теперь испытывает к Помпею скорее симпатию, нежели антипатию. Да, конечно, достойны сожаления его тщеславие и невоспитанность, его открытое пренебрежение законом. Тем не менее Помпей – чрезвычайно одаренный человек. Он и раньше редко ошибался, а чем старше становится, тем правильнее действует. Конечно, Красс ненавидит его, в этом заключается трудность. И Цезарю приходится как-то лавировать между ними.

Тит Лабиен. Жестокий варвар. Высокий, мускулистый, курчавый, нос крючком, цепкий взгляд черных глаз. Отличный наездник. Вопрос о том, кем же был его дальний предок, сбивал с толку всех римлян, не только Цезаря. Слышали даже, как Помпей рассказывал, будто Мормолика выкрала новорожденного ребенка из колыбели и заменила его одним из своих детей, чтобы демоненка воспитали как наследника Тита Лабиена. Лабиен сообщил Помпею, как хорошо он ладил с Цезарем в те давние дни. Интересно, что он рассказал об этом. Впрочем, это было правдой. Два прирожденных наездника, они часто ездили верхом в окрестностях Тарса и вели бесконечные беседы о тактике кавалерии в бою. Но Цезарь не чувствовал к нему расположения, несмотря на неоспоримый ум этого человека. Лабиена можно было использовать, но доверять ему – никогда.

Цезарь хорошо понимал, почему Помпей беспокоился о судьбе Лабиена. Настолько беспокоился, что даже внес Цезаря в список своих сторонников. Новая коллегия трибунов представляла собой странную смесь независимых индивидуумов. Вероятно, каждый начнет тянуть в свою сторону и накладывать вето на решения остальных. Хотя в одном отношении Помпей ошибался. Если бы Цезарь подбирал ручных плебейских трибунов для Помпея, то Лабиена он оставил бы на тот год, когда Помпей поднимет вопрос о земле для своих солдат. Метелл Непот – слишком Цецилий, в нем нет необходимого стального стержня. Вряд ли он справится с вопросом о солдатской земле. А вот вспыльчивый пиценец – пусть без предков, без состояния – добился бы больших результатов в подобном деле.

Муция Терция. Вдова Мария-младшего, жена Помпея Великого, мать детей Помпея, мальчика, девочки и еще мальчика. Почему Цезарь до сих пор не соблазнил ее? Вероятно, потому, что он все еще относился к ней так, как к жене Бибула, Домиции. Перспектива наставить рога Помпею была так соблазнительна, что он все время откладывал это событие. Домиция (кузина зятя Катона, Агенобарба) была уже пройденным этапом, хотя Бибул еще не знал об этом. Но узнает! Вот забавно! Только… действительно ли хотел Цезарь подложить свинью Помпею? Цезарь понимал, что тот никогда ему не простит подобного предательства. Помпей может понадобиться Цезарю, как и он может понадобиться Помпею. Жаль. Из всех женщин, попавших в его список, Цезарь больше всех думал о Муции Терции. И то, что он нравится ей, он знал уже много лет. Сейчас… стоит ли? Вероятно, нет. Вероятно, нет. С большим сожалением Цезарь мысленно вычеркнул имя Муции Терции из своего списка.

И оказалось, что хорошо сделал. Когда год уже подходил к концу, Лабиен возвратился из своих поместий в Пицене и переехал в очень скромный дом, который недавно купил на Палатине. И на следующий же день кинулся к Цезарю – достаточно поздно, чтобы кто-нибудь оставшийся в квартире Аврелии мог вообразить, будто он – клиент Цезаря.

– Давай не будем разговаривать здесь, Тит Лабиен, – предложил Цезарь и повел его обратно к выходу. – У меня есть своя квартирка на этой же улице.

– А здесь неплохо, – похвалил Лабиен, усаживаясь в удобное кресло рядом со столиком, где стояло разбавленное водой вино.

– Намного тише, – ответил Цезарь, сидя в другом кресле.

Стола между ними не было. Цезарь не хотел, чтобы создалось впечатление, будто они ведут чисто деловой разговор.

– Интересно, – заметил Цезарь, отпив воды, – почему Помпей не подождал с твоим выдвижением еще год?

– Потому что не ожидал, что так долго пробудет на Востоке, – пояснил Лабиен. – Он думал, что вернется домой к следующей весне, но потом решил, что не может покинуть Сирию до тех пор, пока не решен вопрос с евреями. Разве он не сообщил тебе об этом в письме?

Значит, Лабиену известно о письме! Цезарь усмехнулся:

– Ты знаешь его по крайней мере так же хорошо, как я, Лабиен. Он просил меня оказать тебе всемерную поддержку. И писал о трудностях с евреями. А вот чего он не сообщил – что планировал вернуться раньше.

Черные глаза блеснули, но не от смеха. Лабиен не понимал шуток.

– Так вот в чем дело! Значит, вместо блестящего плебейского трибуната мне предстоит добиваться разрешения для Магна носить полные триумфальные регалии на играх.

– С киноварью на лице или без нее?

Это вызвало короткий смех.

– Ты же знаешь Магна, Цезарь! Он не измажет лица даже на собственном триумфе!

Постепенно Цезарь начинал лучше понимать ситуацию.

– Ты – клиент Магна? – спросил он.

– О да. Кто в Пицене не его клиент?

– Но все-таки ты не пошел с ним на Восток.

– Он не взял с собой Афрания и Петрея, когда отправлялся очищать моря от пиратов. Но прихватил их, уходя воевать с царями. И еще Лоллия Паликана и Авла Габиния. Заметь, у меня нет сенаторского ценза, поэтому я не мог баллотироваться на должность квестора. Единственный путь в сенат для бедного человека – стать плебейским трибуном, а потом попытаться накопить достаточно денег, чтобы новые цензоры позволили ему остаться в сенате, – резко проговорил Лабиен.

– Я всегда думал, что Магн очень щедр. Разве он не предлагал тебе помощь?

– Он бережет свою щедрость для тех, кто может помочь ему в чем-либо по-крупному. Сначала он и мне обещал помощь.

– Но теперь, когда триумфальные регалии – это все, что ему нужно от трибуната, его обещания превратились в пустые слова.

– Именно.

Цезарь вздохнул, вытянул ноги.

– Я так понимаю, – сказал он, – что ты хочешь остаться в памяти Рима и после того, как твой год в коллегии трибунов закончится.

– Да, это так.

– Прошло много времени с тех пор, как мы оба были младшими военными трибунами у Ватии Исаврийского, и мне жаль, что минувшие годы были для тебя не самыми удачными. К сожалению, мои средства не позволяют мне давать в долг даже мелкие суммы. И я понимаю, что не могу быть твоим патроном. Однако, Тит Лабиен, через четыре года я стану консулом, а это значит, что через пять лет уеду в провинцию. Я не намерен быть ручным наместником в ручной провинции. Куда бы я ни пошел, везде найдется много дела для солдат. Мне понадобятся отличные люди на должность легатов. В частности, один легат со статусом пропретора, которому я мог бы доверять. Как в моем присутствии, так и без меня. Я помню, что у тебя есть военная жилка. Я заключу с тобой соглашение. Здесь и сейчас. Первое. Я подыщу для тебя какое-нибудь дело, пока ты будешь плебейским трибуном, и год твоего трибуната хорошо запомнят. И второе. Когда я поеду в свою провинцию проконсулом, я возьму тебя с собой как моего старшего легата со статусом пропретора, – сказал Цезарь.

Лабиен глубоко вдохнул:

– Я помню, Цезарь, что ты отличный воин. Как странно! Муция говорит, что ты заслуживаешь внимания. Она отзывается о тебе с большим уважением, чем о Магне.

– Муция?

Взгляд черных глаз оставался спокоен.

– Да, она.

– Ну-ну! Кто-нибудь знает? – спросил Цезарь.

– Никто, надеюсь.

– Разве он не запер ее в своей крепости, пока его нет? Обычно он так поступает.

– Она уже не ребенок. Если когда-нибудь вообще была ребенком, – сверкнул глазами Тит Лабиен. – Она – как я, у нее была трудная жизнь. Трудная жизнь учит. Мы находим выход.

– В следующий раз, когда ты увидишь ее, скажи ей, что я сохраню секрет, – улыбнулся Цезарь. – Если Магн узнает, от него помощи уже не жди. Так ты заинтересован в моем предложении?

– Очень заинтересован.

После ухода Лабиена Цезарь продолжал сидеть не шевелясь. У Муции Терции есть любовник, и ей не пришлось выезжать из Пицена, чтобы найти его. Какой необычный выбор! Цезарь не мог вообразить троих мужчин более разных, нежели Марий-младший, Помпей Магн и Тит Лабиен. Матрона экспериментирует. Неужели Лабиен нравится ей больше других двоих? Или он просто развлечение из-за одиночества и отсутствия выбора?

Помпею, конечно, все станет известно. Любовники могут считать, что никто не узнает, но, если они встречались в Пицене, разоблачение неизбежно. Из письма Помпея не видно, что кто-нибудь уже разболтал ему о прегрешениях жены, но это лишь вопрос времени. И тогда Тит Лабиен потеряет все, что мог дать ему Помпей. С другой стороны, очевидно, что надежды Лабиена на благосклонность Помпея уже испарились. Может быть, интрижка с Муцией Терцией и возникла у Лабиена из-за разочарования в Помпее? Весьма вероятно.

Все это едва ли имело значение. Цезарь принялся размышлять над тем, как сделать так, чтобы год трибуната Лабиена запомнился римлянам. Трудная задача, если не невозможная – в сегодняшнем климате политической апатии и скучных магистратов. Единственной вещью, способной как-то расшевелить всех, являлся страшно радикальный закон о земле, согласно которому все общественные земли Рима должны быть розданы бедным. Но это не понравится Помпею. Ему необходима земля для солдат.

Когда новые плебейские трибуны вступили в должность на десятый день декабря, разногласия среди них стали очевидными. Цецилий Руф выдвинул безрассудное предложение: разрешить скомпрометировавшим себя экс-консулам Публию Сулле и Публию Автронию в будущем баллотироваться на консульские должности. Неудивительно, что все девять его коллег наложили вето на предложение Цецилия. Такой же ожидаемой оказалась и их реакция на законопроект Лабиена, дающий право Помпею носить полные триумфальные регалии на народных играх, – данный законопроект прошел сразу.

Сюрприз преподнес Публий Сервилий Рулл. Все общественные земли Рима, как в Италии, так и за рубежом, нужно раздать бедным, объявил он. Тень Гракхов! Рулл зажег огонь, обративший сенаторских черепашек в волков хищных!

– Если Рулл добьется своего, то для ветеранов Магна не останется государственных земель, – сказал Лабиен Цезарю.

– Да, но Рулл упустил это обстоятельство, – спокойно отозвался Цезарь. – Когда он решил представить свой проект в сенате до его оглашения в колодце комиция, ему следовало упомянуть солдат Магна.

– Но это и так все знают.

– Правильно. Но если и существует нечто, неизменно ненавистное для состоятельного человека, так это законопроекты о земле. Общественные земли священны. Слишком много сенаторских семей, пользующихся огромным влиянием, сдают их в аренду и делают на этом деньги. Предлагать отдать общественные земли войскам победоносного полководца – это уже достаточно плохо. Но требовать, чтобы всю ее предоставили неимущим паразитам? Проклятье! Если бы Рулл прямо объявил, мол, то, чем Рим больше не владеет, не может быть передано войскам Магна, – он мог бы получить некоторую поддержку. А так – законопроект провалится.

– Ты будешь выступать против него? – спросил Лабиен.

– Нет, конечно! Я буду поддерживать его во весь голос. Очень много сенаторов, занимающих нейтральную позицию, выступят против законопроекта. Хотя бы по той причине, что им не нравится то, что нравится мне. Цицерон – отличный пример. Как он называет таких людей, как Рулл? Популяр, то есть отстаивающий интересы народа, а не для сената. Мне это нравится. Я постараюсь, чтобы и меня называли популяром.

– Магн не одобрит поддержки Рулла.

– Одобрит, если прочтет письмо, которое я ему пошлю вместе с копией моей речи. Магн умеет отличить овцу от барана.

Лабиен нахмурился:

– Все это займет очень много времени, Цезарь, но никак не затронет меня. В чем будет заключаться моя роль?

– Ты провел свой законопроект, награждающий Магна триумфальными регалиями на играх. И теперь ты будешь молчать, пока вся эта суета с Руллом не прекратится. А она обязательно прекратится! Помни, хорошо смеется тот, кто смеется последний!

– У тебя есть идея.

– Нет, – сказал Цезарь.

– Да перестань!

Цезарь улыбнулся:

– Успокойся, Лабиен. Что-нибудь я придумаю. Мне всегда что-нибудь приходит на ум.

Придя домой, Цезарь разыскал мать в ее крохотной конторе – единственной комнате, в которую никогда не входила Помпея. Ничто не страшило жену Цезаря в свекрови, вот только любовь Аврелии к складыванию цифр определенно внушала ей ужас. Кроме того, было очень умно отдать Помпее свой кабинет (Цезарь работал у себя на квартире). Кабинет и спальня позволяли держать Помпею подальше от владений Аврелии. Из бывшего таблиния доносился женский смех. Никто не вышел оттуда, чтобы встретить Цезаря.

– Кто там у нее? – спросил Цезарь, усаживаясь в кресло возле стола Аврелии.

Комната действительно была так мала, что более тучный человек, чем Цезарь, не смог бы втиснуться в то малое пространство, которое занимало кресло. Рука Аврелии была заметна в той экономности и рациональности, с которыми она организовала свое рабочее место. Полки для свитков и бумаг повешены так, чтобы не стукнуться о них головой, когда хозяйка комнаты поднимается с кресла. Многоярусные деревянные подносы установлены на краях стола, оставляя свободным место в середине. Кожаные корзины для книг задвинуты в дальние углы.

– Кто у нее? – повторил Цезарь, не услышав ответа.

Аврелия отложила перо. Нехотя подняла голову, пошевелила пальцами правой руки, вздохнула.

– Дурочки, – ответила она кратко.

– Об этом можно было и не говорить. Глупость притягивает себе подобных. Но кто конкретно?

– Обе Клодии и Фульвия.

– А-а! Энергичные и незанятые. У Помпеи есть интрижки с мужчинами, мама?

– Конечно нет. Я не разрешаю ей развлекать мужчин здесь, а когда она выходит из дому, я посылаю с ней Поликсену, мою личную служанку. Ее невозможно подкупить. Конечно, Помпея берет с собой и свою прислужницу-идиотку, но они обе вместе не стоят моей Поликсены, уверяю тебя!

У Цезаря усталый вид, подумала мать. Год председательства в суде по делам об убийствах оказался утомительным, ведь Цезарь разбирал дела очень быстро и тщательно. Другие председатели судов могли терять время попусту, устраивать длительные перерывы между слушаниями, но только не Цезарь. Естественно, Аврелия знала, что он задолжал много денег, знала точную сумму долга. Но годы научили ее быть осторожной, поскольку финансовые вопросы всегда создавали напряжение между ними. Хоть она и горела желанием спросить его о денежных делах, она прикусила язык и заставила себя умолчать об этом. Правда, Цезарь не позволял себе сокрушаться по поводу долга, который теперь быстро рос из-за того, что он не смог выплатить основную сумму. В глубине души он искренне верил, что непременно найдет денег. Но Аврелия прекрасно знала, что деньги могут серой тенью омрачить жизнь самого жизнерадостного оптимиста. И она не сомневалась: именно такая серая тень легла сейчас на Цезаря.

И он еще продолжал свои отношения с Сервилией. Эта связь казалась нерасторжимой. А Юлии, которой месяц назад исполнилось тринадцать лет, все меньше и меньше нравился Брут. Конечно, ничто не могло спровоцировать девушку на грубость или даже на скрытую невежливость. Но вместо того чтобы влюбляться в Брута теперь, когда она уже готова к браку, она становилась все холоднее. Это было очевидно. Детские симпатия и жалость уступили место… скуке? Да, пожалуй, скуке. Единственной эмоции, которая может разрушить любой брак.

Эти проблемы серьезно беспокоили Аврелию. Все прочие были пустяками. Например, эта квартира стала слишком мала для человека со статусом Цезаря. Она больше не вмещала всех его клиентов. И адрес в Субуре плох для человека, который через пять лет будет старшим консулом. А в том, что Цезарь через пять лет сделается старшим консулом, Аврелия нисколько не сомневалась. С таким именем, предками, манерами, внешностью, обаянием, простотой и интеллектом… В каких бы выборах Цезарь ни участвовал, он всегда возглавлял список избранных. Врагов у него было много, но никто не мог умалить его влияния среди первого и второго классов – влияния, жизненно важного для успеха в центуриях. Не говоря уж о том, что среди классов слишком низких, чтобы иметь значение в центуриях, он ценился гораздо выше прочих аристократов. Цезарь чувствовал себя среди простого люда так же легко, как среди консуляров. Однако было невозможно начать разговор о подходящем доме, не затрагивая неприятную денежную тему. Так заговорить об этом или нет?

Аврелия глубоко вдохнула, сложила руки на столе перед собой.

– Цезарь, в следующем году ты будешь баллотироваться на преторскую должность, – начала она, – и я предвижу одну очень большую трудность.

– Мой адрес, – тут же определил он.

Она криво улыбнулась:

– Ты очень проницателен.

– Это прелюдия к другой теме – о деньгах?

– Нет. Или, лучше сказать, надеюсь, что нет. В течение многих лет мне удалось скопить приличную сумму. К тому же под залог этой инсулы я могу занять еще. Я могла бы дать тебе средства на покупку хорошего дома на Палатине или в Каринах.

Цезарь поджал губы:

– Это очень щедро с твоей стороны, мама, но я не приму от тебя денег. Как никогда не приму их от моих друзей. Понятно?

Невозможно было поверить, что ей шел шестьдесят второй год. Ни одной морщинки на лице, на шее. Вероятно, потому, что она немного пополнела. Единственное, что выдавало ее возраст, – это складки, сбегавшие с обеих сторон носа к уголкам рта.

– Я знала, что ты так ответишь, – проговорила Аврелия невозмутимо. Затем она заметила как бы между прочим: – Я слышала, что Метелл Пий, великий понтифик, болеет.

– Кто тебе сказал? – вздрогнув, спросил он.

– Во-первых, Клодия. Ее муж Целер говорит, что вся семья очень обеспокоена. И еще Эмилия Лепида. Метелл Сципион совсем пал духом из-за состояния здоровья отца. С тех пор как умерла его жена, он и заболел.

– Действительно, в последнее время старик не ходит на собрания, – заметил Цезарь.

– И уже не будет ходить. Когда я сказала, что он болеет, я имела в виду, что он умирает.

– И? – произнес Цезарь, озадаченный впервые с начала их разговора.

– Когда он умрет, коллегия понтификов должна будет назначить другого великого понтифика.

Большие блестящие глаза – знаменитые фиалковые глаза Аврелии – сверкнули и сузились.

– Если бы тебя, Цезарь, назначили великим понтификом, это разом решило бы несколько твоих неотложных проблем! И прежде всего, это продемонстрировало бы твоим кредиторам, что ты, без сомнения, сделаешься консулом. И твои кредиторы решат спокойно ждать возврата долга и после твоего преторства, если потребуется. Я хочу сказать – предположим, став претором, ты вытащишь по жребию Сардинию или Африку. Это не те провинции, чтобы ты сумел возместить свои затраты. А если такое случится, думаю, твои кредиторы очень забеспокоятся. Твой понтификат их обнадежит.

Тень улыбки мелькнула в его глазах, но лицо осталось серьезным.

– Превосходный вывод, мама, – прокомментировал он.

Она продолжала, словно не слыша его:

– Во-вторых, пост великого понтифика обеспечит тебя великолепной резиденцией за счет государства, а это пожизненная должность. Государственный дом будет твоим на всю жизнь. Он расположен на самом Форуме, он очень большой и в высшей степени удобный. Поэтому, – закончила она свою речь ровным и, как всегда, серьезным голосом, – я уже начала агитировать за тебя среди жен твоих коллег-жрецов.

Цезарь вздохнул:

– Это замечательный план, мама, но ты можешь его осуществить не больше, чем я. У меня полно противников в коллегии. Катул, Ватия Исаврийский… не говоря уже о половине других! У меня нет шанса. Во-первых, должность великого понтифика обычно переходит к тому, кто уже побывал консулом. Во-вторых, все самые консервативные элементы в сенате обожают эту коллегию. А я им не нравлюсь.

– Тем не менее я буду продолжать свою работу, – сказала Аврелия.

Именно в этот момент Цезарь понял, как это можно осуществить. Закинув голову, он расхохотался.

– Да, мама, конечно продолжай! – сказал он, смахнув выступившие от смеха слезы. – Я знаю ответ – о, какой фурор это произведет!

– И какой ответ?

– Я пришел к тебе побеседовать о Тите Лабиене, которого, я уверен, ты знаешь. Это плебейский трибун Помпея Магна в нынешнем году. Просто чтобы проговорить вслух свои мысли. Ты так умна, что я считаю тебя самой полезной стеной для игры в мяч. Только в твоем случае это не мячи, а идеи.

Одна тонкая черная бровь взлетела вверх, углы рта задрожали.

– О, благодарю! Неужели я лучшая стена, нежели Сервилия?

Цезарь опять засмеялся. Аврелии было несвойственно реагировать на намеки, но когда она это делала, то оказывалась не менее острой на язык, чем Цицерон.

– Серьезно, – сказал Цезарь, отсмеявшись, – я знаю, какого ты мнения об этом союзе, но не считай меня глупым, пожалуйста. У Сервилии сильно развито политическое чутье. И она влюблена в меня. Однако она – не член моей семьи, и ей нельзя полностью доверять. Когда я использую ее в качестве стены, я стараюсь контролировать все мои мячи.

– Ты меня очень успокоил, – вежливо произнесла Аврелия. – Так что это за блестящая идея?

– Когда Сулла упразднил lex Domitia de sacerdotiis, он шагнул чуть дальше, чем диктовали обычай и традиция, изъяв должность великого понтифика из трибутных выборов. До Суллы великого понтифика всегда выбирали. Его никогда не назначали коллеги-жрецы. Я заставлю Лабиена выдвинуть законопроект, согласно которому народ снова получит право выбирать жрецов и авгуров. Включая и великого понтифика. Народу понравится эта идея.

– Им нравится все, что аннулирует законы Суллы.

– Именно. В таком случае единственное, что я должен сделать, – сказал Цезарь, поднимаясь, – это стать великим понтификом.

– Заставь Тита Лабиена провести закон сейчас, Цезарь. Не откладывай! Неизвестно, сколько еще протянет Метелл Пий. Он одинок без своей Лицинии.

Цезарь взял руку матери и поднес ее к губам:

– Спасибо, мама. Дело будет ускорено, потому что это – закон, который поможет Помпею Магну. Он умирает от желания сделаться жрецом или авгуром, но знает, что его никогда не назначат. В то время как на выборах он может попытать счастья.

Смех и болтовня в кабинете становились все громче. Цезарь отметил это, входя в приемную. Он хотел сразу же уйти, но вдруг изменил решение и нанес визит жене.

Ну и собрание, подумал он, стоя незамеченным на пороге. Помпея полностью переделала некогда строгую комнату. Теперь там было полно лож с перинами из гусиного пуха, множество пурпурных подушек и покрывал, масса дорогих, но банальных безделушек, картин и статуй. Когда-то скромная спальня, заметил он через открытую дверь, ныне тоже носила следы безвкусицы.

Помпея возлежала на лучшем ложе. Она была там не одна. Аврелия могла воспрепятствовать ей развлекать мужчин, но не в силах оказалась пресечь визиты родного брата Помпеи, Квинта Помпея Руфа-младшего. Двадцати с небольшим лет от роду, он имел дурную славу. Без сомнения, это через него Помпея познакомилась с женщинами из семьи Клавдиев, ибо Помпей Руф был лучшим другом не кого-то, а самого Публия Клодия. Клодий был на три года старше его. И такой же неуправляемый.

Запрет Аврелии распространялся на самого Клодия, но не на двух его сестер, Клодию и Клавдию. «Жаль, – подумал Цезарь бесстрастно, словно ставя диагноз, – что красивая внешность подталкивает этих двух молодых матрон к разным вольностям». Клодия, жена Метелла Целера (старшего из двоих сводных братьев Муции Терции), была намного красивее, чем ее младшая сестра Клодилла, после громкого скандала разведенная с Лукуллом. Как все Клавдии Пульхры, сестры были очень смуглыми, с большими и ясными темными глазами, длинными, загнутыми вверх ресницами, пышными и волнистыми черными волосами. Их оливковая кожа была идеальна. Несмотря на маленький рост, обе обладали отличными фигурами, одевались со вкусом, в их движениях чувствовалась грация. Они были начитанны, особенно Клодия, которая любила высокую поэзию. Гостьи сидели рядом на ложе, лицом к Помпее и ее брату, спустив платья с гладких плеч так, чтобы чуть продемонстрировать полные, восхитительной формы груди.

Фульвия внешне ничем не была на них похожа. Бледная, с каштановыми волосами и фиолетовыми глазами – чем-то ее внешность напомнила Цезарю облик Аврелии. Очень решительная молодая женщина с твердыми убеждениями, набитая глупыми идеями, рожденными ее романтической преданностью братьям Гракхам – деду Гаю и двоюродному деду Тиберию. Ее брак с Публием Клодием пришелся не по вкусу ее родителям. Впрочем, это не остановило Фульвию, которая настояла на своем. После замужества она очень сдружилась с сестрами Клодия, во вред всем троим.

Однако никто из этих женщин не беспокоил Цезаря так, как две зрелые дамы известной репутации, занимавшие третье ложе: Семпрония Тудитана, жена одного Децима Юния Брута и мать другого (странный выбор подруги для Фульвии – все Семпронии Тудитаны были непримиримыми врагами обоих Гракхов, равно как и семья Децима Юния Брута Галлецийского, деда мужа Семпронии), и Палла, жена цензора Филиппа и цензора Попликолы, родившая по сыну каждому из мужей. Семпронии Тудитане и Палле должно было быть лет по пятьдесят, хотя они использовали все известные косметические средства, чтобы скрыть этот факт, – от краски и пудры на лице и шее до сурьмы вокруг глаз и кармина на щеках и губах. Они также следили за тем, чтобы тело не обвисало. Они усердно голодали, чтобы оставаться худыми как палки, носили легкие, летящие одежды, считая, что те возвращают им ушедшую юность. «Результат подобного вмешательства в процесс старения, – думал Цезарь, внутренне ухмыляясь, – жалок и смешон». Его мать выглядела намного привлекательнее, хотя и была на десять лет старше этих кокеток. Но Аврелия не искала общества мужчин, в то время как Семпрония Тудитана и Палла были аристократками-шлюхами, отнюдь не обделенными мужским вниманием, так как считались лучшими fellatores в Риме, даже по сравнению с профессионалами по оральному сексу обоих полов.

Их присутствие означало, заключил Цезарь, что Децим Брут и молодой Попликола также являются приятелями Помпеи. О Дециме Бруте нельзя сказать ничего особенного: молодой, скучающий, горячий. Вечно попадает в неприятности, проистекающие от неумеренного употребления вина, интриг с женщинами и игры в кости. Но молодой Попликола совратил свою мачеху, пытался убить своего отца-цензора и сделался изгоем, без состояния и перспектив. Ему никогда не будет дозволено войти в сенат. Однако, когда Публий Клодий женился на Фульвии и получил неограниченный доступ к деньгам, молодой Попликола стал вновь появляться в высших кругах.

Клодия первая заметила Цезаря. Она выпрямилась на ложе, выставила вперед грудь и одарила его соблазнительной улыбкой.