Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Я обратил внимание, Цезарь, что твое финансовое положение крайне затруднительно. Я здесь для того, чтобы просить тебя снять свою кандидатуру на должность великого понтифика. В ответ на эту услугу я дам тебе двести талантов серебром.

Он сунул руку в складку тоги, вынул оттуда небольшой свиток и протянул Цезарю.

Цезарь даже не взглянул на свиток.

– Ты сделал бы лучше, если бы использовал деньги для подкупа выборщиков, – вздохнув, сказал он. – Двести талантов помогли бы тебе.

– Такой ход казался мне более эффективным.

– Но напрасным, кузен. Я не хочу твоих денег.

– Ты не можешь позволить себе не взять их.

– Это правда. Тем не менее я отказываюсь.

Маленький свиток остался в протянутой руке Катула.

– Пожалуйста, подумай, – повторил он, начиная краснеть.

– Убери свои деньги, Квинт Лутаций. Завтра я буду на выборах в моей разноцветной тоге, чтобы просить граждан Рима голосовать за меня. Во что бы то ни стало.

– Умоляю, Гай Юлий, подумай еще раз, возьми деньги!

– Еще раз прошу тебя, Квинт Лутаций, прекрати!

Катул со всей силой швырнул на пол хрустальный кубок и вышел.

Некоторое время Цезарь сидел неподвижно и глядел, как по мозаичным плиткам пола растекается розовая лужа. Потом поднялся, прошел в кладовку за тряпкой и принялся вытирать пол. Как только Цезарь дотронулся до кубка, тот рассыпался на мелкие осколки, покрытые трещинками. Цезарь осторожно собрал осколки в тряпку, завязал узлом и выбросил в мусор.

– Я рад, что он швырнул этот кубок на пол, – сказал Цезарь матери на рассвете следующего дня, когда зашел получить ее благословение.

– О Цезарь, как же ты можешь радоваться? Я знаю этот кубок. Мне известно, сколько ты заплатил за него.

– Я покупал его, не зная, что в нем была трещина.

– Так потребуй деньги обратно.

Цезарь с досадой поморщился:

– Мама, мама, когда ты поймешь? Дело не в стоимости кубка! Он был с трещиной. А я не хочу, чтобы у меня были вещи с изъяном.

Ничего не поняв, Аврелия отступила.

– Желаю тебе успеха, сынок, дорогой, – сказала она, целуя его в лоб. – Я не приду на Форум. Буду ждать тебя здесь.

– Если я проиграю, мама, – сказал он, улыбаясь ей самой красивой из своих улыбок, – тебе придется ждать долго! Если я проиграю, я вообще не смогу прийти домой.

И он удалился, одетый в тогу жреца с алыми и пурпурными полосами. Сотни клиентов и все жители Субуры следовали за ним по улице Патрициев. А из каждого окна выглядывала женская головка, желавшая ему удачи.

Аврелия слышала, как ее сын крикнул своим доброжелательницам:

– Придет день, и удача Цезаря войдет в поговорку!

После этого Аврелия села за свой стол и начала складывать на счетах из слоновой кости бесконечные столбцы цифр, но не записала ни одного ответа. Она даже не помнила потом, как усердно трудилась.

Он отсутствовал недолго. Потом Аврелия узнала, что выборы длились всего шесть часов. И когда она услышала из приемной его торжествующий голос, то даже не могла встать с кресла. Цезарю пришлось самому искать мать.

– Ты видишь перед собой нового великого понтифика! – крикнул он с порога, хлопнув в ладони над головой.

– О Цезарь! – воскликнула Аврелия и заплакала.

Ничто другое не могло так повлиять на Цезаря. За всю свою жизнь он не видел, чтобы его мать пролила хотя бы одну слезинку. У него перехватило дыхание, он растерялся, вбежал в комнату, поднял ее с кресла… Они обнялись – и уже плакали вместе.

– Я так не плакал даже по Циннилле, – сказал он, когда наконец смог вымолвить слово.

– А я плакала, только не перед тобой.

Цезарь вытер платком свое лицо, потом ее.

– Мы победили, мама, мы победили! Я все еще на арене и с мечом в руках!

Аврелия улыбнулась. Ее губы дрожали, но это была улыбка.

– Сколько народа в приемной? – спросила она.

– Битком.

– Ты победил с большим перевесом?

– Во всех семнадцати трибах.

– Даже в трибе Катула? И Ватии?

– В их двух трибах я получил больше голосов, чем они оба, вместе взятые. Ты можешь себе представить?

– Приятная победа, – прошептала Аврелия, – но почему?

– Кто-то из них должен был снять свою кандидатуру. А оба они разделили голоса между собой, – объяснил Цезарь, почувствовав, что теперь он может предстать перед людьми, заполнившими приемную. – Кроме того, в юности я был личным жрецом Юпитера Всеблагого Всесильного, а Сулла лишил меня этого звания. Великий понтифик тоже принадлежит Великому Богу. Мои клиенты рассказывали об этом в комициях перед голосованием, пока не проголосовала последняя триба. – Цезарь усмехнулся. – Я говорил тебе, мама, что, помимо подкупа, существует много способов успешно провести предвыборную кампанию. Не найдется голосовавшего в Риме, который не был бы убежден, что мой понтификат станет для Рима удачей, ведь я всегда принадлежал Юпитеру Всеблагому Всесильному.

– Это могло бы и помешать тебе. Они могли сделать вывод, что человек, который был flamen Dialis, не способен принести Риму удачу.

– Нет! Люди всегда ждут кого-то, кто объяснит им, как они должны относиться к богам. Я просто постарался сделать это прежде, чем соперники додумаются предложить свою версию. А они не додумались!

Метелл Сципион не жил в Государственном доме великого понтифика со времени женитьбы на Эмилии Лепиде, что произошло несколько лет назад. А потом еще умерла бесплодная Лициния, супруга Свиненка. Поэтому государственная резиденция великого понтифика пустовала.

Естественно, все на похоронах Свиненка считали неприличным вспоминать о том, что этот единственный неизбранный великий понтифик был навязан Риму Суллой как злая шутка, потому что Метелл Пий сильно заикался, когда волновался. Его несчастное заикание привело к тому, что каждая церемония была чревата дополнительным напряжением для всех. Каждый гадал, произнесет ли великий понтифик все слова внятно, без запинки. Ибо ритуалы должны быть безупречными. Если случится хоть одна заминка, все придется начинать сначала.

Новый великий понтифик едва ли когда заикнется, тем более было хорошо известно, что он не пьет вина. Это была еще одна маленькая хитрость Цезаря на выборах – распространить эту информацию о себе. А также довести до сведения широкой публики некоторые комментарии о стариках Катуле и Ватии Исаврийском. После двадцати лет беспокойства по поводу заикания Рим был рад увидеть великого понтифика, который будет безупречно выполнять свои функции.

Орды клиентов и восторженных сторонников явились предложить помощь в переезде Цезаря и его семьи в Государственный дом на Римском форуме. Только Субура была неутешна при мысли о потере своего самого престижного жителя. Особенно горевал Луций Декумий, который все силы положил на победу Цезаря, хотя старик, конечно, знал, что после отъезда Цезаря его жизнь уже никогда не будет прежней.

– Тебе всегда будут рады, Луций Декумий, – сказала ему Аврелия.

– Теперь все изменится, – мрачно сказал старик. – Обычно я всегда знал, что вы здесь, рядом, что у вас все хорошо. А там, на Форуме, среди храмов и весталок? Брр!

– Выше нос, дорогой друг, – успокоила его шестидесятилетняя матрона, в которую Луций Декумий влюбился, когда ей было девятнадцать. – Он не будет сдавать в аренду эту квартиру или отказываться от своей квартиры на улице Патрициев. Он говорит, что ему все еще нужна своя нора.

Это была лучшая новость, которую Луций Декумий услышал за последние дни! И он поспешил уйти, подпрыгивая, как мальчишка, чтобы сообщить братьям общины перекрестка, что Цезарь по-прежнему остается частью Субуры.

Цезаря совсем не беспокоил тот факт, что теперь он твердо и на законном основании стоит во главе учреждения, заполненного большей частью людьми, ненавидящими его. По завершении официального введения в должность в храме Юпитера Всеблагого Всесильного он сразу же собрал жрецов своей коллегии. Собрание новый великий понтифик провел с такой эффективностью и беспристрастностью, что жрецы – Секст Сульпиций Гальба, Публий Муций Сцевола и другие – вздохнули с облегчением. Может быть, государственная религия еще и выиграет от взлета Цезаря до должности великого понтифика. Не важно, что на политической арене они его не терпели. Дядя Мамерк, старый и страдающий одышкой, только улыбался. Никто лучше его не знал, как Цезарь умеет добиваться, чтобы работа была выполнена.

Каждый второй год предстояло вставлять в календарь лишние двадцать дней, чтобы он совпадал с сезонами. Но великие понтифики Агенобарб и Метелл Пий пренебрегали своей обязанностью. В будущем эти лишние двадцать дней будут вставляться в календарь регулярно, твердо заявил Цезарь. Никаких отговорок или религиозных уверток он не потерпит. Затем он сообщил, что обнародует в колодце комиция закон, согласно которому в календарь будут внесены лишние сто дней и наконец календарь будет совпадать с сезонами всегда. Сейчас только начинается лето, а по календарю – уже конец осени. Эта схема вызвала гневный ропот у некоторых, но яростной оппозиции не получилось. Все присутствующие (включая Цезаря) знали: Цезарю придется ждать, пока он не сделается консулом. Только тогда у него появится шанс провести этот закон.

Во время перерывов в повседневной работе Цезарь хмуро оглядывал внутреннее помещение храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Катул все продолжал восстанавливать храм. Работа стала намного отставать от графика после того, как возвели стены. Храм уже можно было посещать, но он производил гнетущее впечатление. В нем не ощущалось прежнего великолепия. Большая часть стен была оштукатурена, но не украшена ни фресками, ни лепниной. Ясно, что Катул не обладал достаточной хваткой, чтобы заставлять иноземные государства и государей-клиентов отдавать замечательные произведения искусства своей земли Юпитеру Всеблагому Всесильному как часть их дани Риму. Ни статуй, ни славных Побед, управляющих четверками коней, впряженных в колесницы, ни картин Зевксиса. Не было даже изображений самого Великого Бога, чтобы заменить древнюю гигантскую терракотовую статую, выполненную этруском Вулкой еще до того, как Рим, словно младенец, начал карабкаться на мировую арену. Но пока Цезарь оставался спокоен. Великий понтифик – должность пожизненная, а ему еще не исполнилось и тридцати семи лет.

В конце собрания он объявил, что пир в честь его инаугурации состоится в Государственном доме через восемь дней, и направился по короткому спуску из храма Юпитера Всеблагого Всесильного в государственную резиденцию верховного жреца. Давно привыкший к неизбежной толпе клиентов, которые сопровождали его всюду, и потому научившийся не обращать внимания на их болтовню, Цезарь, погруженный в мысли, шел медленнее, чем обычно. Конечно, неоспорим тот факт, что он принадлежал Великому Богу, а значит, он победил на этих выборах по воле Великого Бога. Ему следует публично дать пинка Катулу и заняться решением неотложной проблемы: как наполнить храм Юпитера Всеблагого Всесильного сокровищами, когда все самое изысканное и роскошное уходит в частные дома и сады перистилей, вместо того чтобы украшать римские храмы, и когда лучшие художники и мастера предпочитают работать на частных лиц. Ничего удивительного: богачи платят им куда больше, чем государство, которое предлагает за украшение общественных зданий весьма скудное жалованье.

Самую важную беседу Цезарь отложил напоследок, считая, что лучше сначала закрепить свою власть в коллегии, а уж потом встречаться с весталками. Все коллегии жрецов и авгуров подчинялись ему – как фактическому главе римской религии, но коллегия весталок имела с великим понтификом особые отношения. Он не только являлся их paterfamilias, он также делил с ними жилище.

Государственный дом был очень старым. Пожары никогда не касались его. Поколения богатых великих понтификов вкладывали деньги в это здание, заботились о его состоянии, хотя и знали: что бы они ни вносили туда, от столов из золота и слоновой кости до инкрустированных египетских лож, это потом нельзя будет вынести оттуда и отдать наследникам умершего великого понтифика.

Как и все здания на Форуме раннего периода Республики, Государственный дом был расположен под необычным углом к вертикальной оси самого Форума, ибо в дни, когда его возводили, все религиозные и общественные строения должны были быть ориентированы на север и юг, а сам Форум, представляющий собой естественный склон, был ориентирован с северо-востока на юго-запад. Позднее дома располагали по линии Форума, что делало пейзаж более стройным и привлекательным. Как одно из самых больших зданий на Форуме, Государственный дом бросался в глаза и отнюдь не радовал своим видом. Частично заслоняемый регией и конторами великого понтифика, высокий фасад первого этажа был сложен из неотесанных туфовых блоков с прямоугольными окнами. Предприимчивый великий понтифик Агенобарб добавил еще верхний этаж, выстроенный методом opus incertum, из кирпича, с арочными окнами. Неудачная комбинация, которую – по крайней мере, если смотреть со стороны Священной улицы – можно было бы несколько улучшить, добавив красивый и внушительный храмовый портик и фронтон. Так думал Цезарь, решая в тот момент, каким будет его вклад в Государственный дом. Он имел статус храма, и не существовало закона, который запрещал бы великому понтифику делать с ним все, что он сочтет нужным.

В плане здание представляло собой неправильный квадрат. Позади него имелась невысокая, футов тридцать, скала, образующая нижний ярус Палатина. По верху этой скалы проходила шумная Новая улица с тавернами, магазинами и инсулами. Позади Государственного дома была проложена узкая улица, которая открывала доступ к фундаментам домов, что стояли на Новой улице. Все эти строения располагались выше уровня утеса, так что из их задних окон открывался вид на дворы Государственного дома. Они также полностью заслоняли дневное солнце, которому могли бы радоваться великий понтифик и весталки. А это значило, что в Государственном доме было всегда холодно. Портик Маргаритария, расположенный вверх по склону и ориентированный по оси Форума, фактически примыкал к его задней стене и отрезал угол дома.

Однако ни один римлянин – даже мыслящий столь логически, как Цезарь, – не находил ничего странного в необычной форме зданий, в отсутствии угла здесь, в выступе там. Вместо того чтобы выстраивать фасад к фасаду по прямой линии, римляне лепили дома вокруг прежних строений, уже находившихся на том месте. И границы домов были такими древними, что, вероятно, их когда-то жрецы определили по птичьим следам. И если смотреть на Государственный дом с этой точки зрения, он не был совсем уж неправильной формы. Просто – огромный, некрасивый, холодный и сырой.

Эскорт клиентов благоговейно попятился, когда Цезарь поднялся к входной двери из бронзовых панелей с барельефами, которые рассказывали историю Клелии. Обычно этой дверью не пользовались, так как с обеих сторон здания тоже имелись входы. Но сегодня – необычный день. Сегодня новый великий понтифик вступал во владение своей резиденцией, а это торжественная церемония. Цезарь трижды постучал ладонью правой руки по правой створке двери, которая тут же открылась. Старшая весталка впустила его с низким поклоном и тотчас закрыла дверь перед вздыхающими, печальными клиентами. Те уже примирились с тем, что им придется долго ждать патрона на улице, и принялись думать, где бы им перекусить да обменяться новостями.

Перпенния и Фонтея уже несколько лет как вышли из коллегии. Теперь старшей весталкой была Лициния, двоюродная сестра Мурены и дальняя родственница Красса.

– Я хочу как можно скорее выйти из коллегии, – сказала она, сопровождая Цезаря вверх по центральному пандусу вестибула к другой красивой бронзовой двери. – Но мой кузен Мурена баллотируется на должность консула в этом году. Он просит меня остаться старшей весталкой, чтобы помочь ему собрать голоса.

Цезарь знал Лицинию как простую и приятную женщину, хотя и недостаточно энергичную, чтобы надлежащим образом исполнять свои обязанности. Как понтифик, он уже много лет имел дела со взрослыми весталками и сожалел об их судьбе с того самого дня, как Метелл Пий Свиненок стал их paterfamilias. Сначала Метелл Пий десять лет отсутствовал, сражаясь с Серторием в Испании, потом он возвратился в Рим – уже старым, не желая брать на себя заботу о шести женщинах. А он обязан был присматривать за ними, наставлять их, давать советы! Мало пользы было и от его печальной, слабосильной жены. И ни одна из трех женщин, по очереди становившихся старшей весталкой, не могла справиться с ситуацией без твердого руководства. Как следствие, коллегия весталок пришла в состояние упадка. Да, конечно, священный огонь никогда не угасал и различные празднества и церемонии проводились как положено. Но скандал с обвинениями Публия Клодия в нарушении обетов все еще тяготел над шестью женщинами, которых было принято считать воплощением удачи Рима. Ни одна из тех, кто находился в коллегии, когда это случилось, не осталась без душевных травм.

Лициния трижды ударила по двери ладонью правой руки, и Фабия впустила их в храм, низко поклонившись. Здесь, в этих освященных порталах, собрались весталки, чтобы приветствовать своего нового paterfamilias на той единственной территории внутри Государственного дома, которая была общей для великого понтифика и для весталок.

И что же сделал их новый paterfamilias? Он одарил их веселой, совсем не торжественной улыбкой и прошел прямо сквозь их строй к третьей двери в дальнем конце слабо освещенного зала!

– Останьтесь здесь, девушки! – бросил он через плечо.

В очень холодном саду перистиля он нашел укрытие, где в колоннаде рядком стояли три каменные скамьи. Казалось, без всяких усилий он поднял одну скамью и поставил перед двумя другими. Он уселся на нее в своей великолепной ало-пурпурной полосатой тоге, под которой имелась такая же ало-пурпурная полосатая туника великого понтифика. Жестом Цезарь показал, что они тоже могут сесть. Наступила пугающая тишина. Цезарь рассматривал своих новых женщин.

Фабия, объект амурных вожделений Катилины и Клодия, считалась самой привлекательной весталкой за многие поколения. Вторая по старшинству, она заменит Лицинию, когда та уйдет. Не слишком подходящая замена. Если бы коллегия была переполнена кандидатками, эта девушка вообще никогда бы туда не попала. Но у Сцеволы, который был в то время великим понтификом, не оставалось выбора. Пришлось отказаться от намерения ввести некрасивую девочку и взять этого очаровательного отпрыска старейшей (хотя теперь уже состоявшей сплошь из приемных детей) славной семьи Фабиев. Странно. У весталки Фабии и жены Цицерона Теренции была одна мать. Но в Теренции не наблюдалось ничего от красоты или покладистости Фабии, хотя Теренция была, конечно, значительно умнее. Сейчас Фабии двадцать восемь, а это значит, что в коллегии она пробудет еще лет восемь-десять.

Еще две ровесницы, Попиллия и Аррунция. Обе обвинялись Клодием в нарушении целомудрия с привлечением к суду Катилины. Далеко не такие красивые, как Фабия, слава всем богам! Когда они пришли на судебное слушание, присяжные сразу признали их невиновными, хотя им было по семнадцать лет. Проблема! Три из этих шести уйдут друг за другом в течение двух лет. И новый великий понтифик должен будет найти трех маленьких весталок, чтобы заменить ушедших. Однако у него еще есть десять лет в запасе. Попиллия была близкой родственницей Цезаря, а Аррунция, из менее знатной семьи, не имела с ним кровной связи. Они так и не оправились от позорного обвинения. Поэтому они старались держаться друг друга и вели очень замкнутую жизнь.

Две девочки, заменившие Перпеннию и Фонтею, были еще детьми. И снова одногодки – по одиннадцать лет.

Одна была Юния, сестра Децима Брута, дочь Семпронии Тудитаны. Почему ее ввели в коллегию шести лет от роду, не было тайной. Семпрония Тудитана не выносила потенциальную соперницу, а Децим Брут оказался расточительным человеком. Большинство маленьких девочек становились весталками, будучи хорошо обеспечены своей семьей. Но Юния была бесприданницей. Ничего страшного: государство всегда предоставляло приданое тем весталкам, которых не могла обеспечить семья. Юния будет довольно привлекательной, когда преодолеет переходный возраст. И как только этим бедным существам удается справляться с муками взросления в столь узком кругу, без матери?

Другая девочка была патрицианкой из старейшей, но пришедшей в упадок семьи. Некая Квинтилия, очень толстая. Тоже бесприданница. Признак сегодняшней репутации коллегии, подумал Цезарь: никто из тех, кто может обеспечить девочке приличное приданое, чтобы найти ей подходящего мужа, не отдаст ее весталкам. Накладно для государства, да и плохой знак. Конечно, предлагали Помпею, Лукцею, даже Афранию, Лоллию, Петрею. Помпей Великий и его пиценские сторонники жаждут пустить корни в самых почитаемых институтах Рима. Но Свиненок, хоть и старый и больной, не хотел принимать никого из того стада! Намного предпочтительнее иметь детей со знатными предками, пусть и с государственным приданым. Или хотя бы с отцом, награжденным венком из трав, как, например, у Фонтеи.

Взрослые весталки знали Цезаря не лучше, чем он их. Познакомились на официальных пиршествах и в жреческих коллегиях. Поэтому знакомства эти нельзя было назвать близкими или особенно дружескими. Порой вечеринки в частных домах Рима сопровождались неумеренными возлияниями и чересчур доверительными беседами, но этого никогда не случалось на религиозных праздниках. Шесть лиц, повернутые в сторону Цезаря, скрывали… что? Понадобится время, чтобы узнать. И все же его живая и доброжелательная манера общения немного сбила их с толку. Он специально вел себя так. Он не хотел, чтобы они закрылись, как улитки в своих раковинах, или что-то утаили от него. Ни одна из этих весталок еще не родилась, когда их коллегию патронировал последний молодой великий понтифик, знаменитый Агенобарб. Поэтому очень важно дать им понять, что новый великий понтифик будет их истинным paterfamilias, к которому они могут обращаться без страха. Ни одного непристойного взгляда с его стороны, никакой фамильярности в обращении, никаких намеков. Но с другой стороны, никакой холодности, обескураживающей официальности, неловкости.

Лициния нервно кашлянула, облизала губы и отважилась заговорить:

– Когда ты переедешь сюда, domine?

Конечно, он был их господином, и он уже решил, что так они и будут к нему обращаться. Он мог называть их «своими девочками», но они не имеют права на фамильярность.

– Наверное, послезавтра, – ответил он с улыбкой, вытянув ноги и вздохнув.

– Тебе нужно будет показать все здание.

– Да, но завтра, когда я приведу свою мать.

Им было известно, что у него очень уважаемая мать. Они также были знакомы с членами его семьи, знали о помолвке его дочери с Цепионом Брутом и о сомнительных людях, с которыми общается его пустоголовая жена. Его ответ ясно показал им, кого они должны слушаться: его матери. Это было таким облегчением!

– А твоя жена? – спросила Фабия, которая считала Помпею очень красивой и соблазнительной.

– Моя жена, – холодно ответил Цезарь, – не имеет значения. Я сомневаюсь, что вы будете часто с ней видеться. Она много времени проводит с друзьями. И моя мать вынуждена заниматься в доме всем. – Последние слова он произнес с очаровательной улыбкой, подумал немного и добавил: – Мама – это бесценная жемчужина. Не опасайтесь ее и не бойтесь обращаться к ней. Хотя я ваш paterfamilias, но ведь наверняка найдутся темы, которые вы предпочтете обсудить только с женщиной. До сих пор для общения вам приходилось выходить из этого дома или ограничиваться беседами друг с другом. У моей матери богатый жизненный опыт и уйма здравого смысла. Пользуйтесь одним и учитесь другому. Она никогда не сплетничает, даже со мной.

– Мы с нетерпением ждем ее появления, – официальным тоном произнесла Лициния.

– Что касается вас, девочки, – сказал Цезарь, обращаясь к детям, – моя дочь не намного старше вас, и она – еще одна бесценная жемчужина. У вас появится подружка для игр.

Девочки застенчиво улыбнулись, но не произнесли ни слова. Ему и его семье, понял он, вздохнув, долго придется ждать, пока эти несчастные жертвы mos maiorum смогут прийти в себя и принять новое положение вещей.

Некоторое время Цезарь еще продолжал говорить, чувствуя себя совершенно свободно, потом поднялся.

– Ну хорошо, девушки, на сегодня хватит. Лициния, ты можешь провести меня по Государственному дому.

Он начал с того, что вышел на середину темного сада перистиля, куда не попадали солнечные лучи, и огляделся.

– Это общественный двор, – пояснила Лициния. – Ты знаешь это по мероприятиям, на которых присутствовал.

– Но у меня никогда не было времени и возможности побыть одному, чтобы рассмотреть его как следует, – отозвался Цезарь. – Когда нечто принадлежит тебе, ты смотришь на это совсем другими глазами.

Нигде высота Государственного дома не была так заметна, как с середины этого главного перистиля, с четырех сторон обнесенного стенами до самых крыш и окруженного крытой колоннадой из темно-красных дорических колонн. Полукруглые окна верхнего этажа были закрыты ставнями и находились над красиво расписанными стенами. На красном фоне были изображены знаменитые весталки и их деяния. Лица весталок имели портретное сходство, потому что старшие весталки обладали собственными imagines – расписанными восковыми масками, с париками того же цвета, что и волосы у живого человека. Эти маски и послужили образцами для художников.

– Мраморные статуи все изваяны Лисиппом, а бронзовые – Стронгилионом, – пояснила Лициния. – Это подарки одного из моих предков, великого понтифика Красса.

– А бассейн? Очень недурен.

– Его сделал великий понтифик Сцевола, domine.

Садом явно кто-то занимался. И Цезарь уже знал, кто будет здесь новым садовником, – Гай Матий. Он повернулся, чтобы осмотреть заднюю стену, и увидел сотни окон, глядевших вниз с Новой улицы, и в большинстве их белело чье-то лицо. Все знали, что сегодня новый великий понтифик введен в должность и явится сюда, чтобы осмотреть резиденцию и увидеть своих подопечных, весталок.

– Вы совершенно лишены уединения, – сказал Цезарь, показывая на окна.

– Да, domine, со стороны главного перистиля. Но великий понтифик Агенобарб устроил нам собственный перистиль. Он возвел такие высокие стены, что нас никто не видит. – Она вздохнула. – Увы, это скрывает от нас солнце.

Они прошли в единственное общедоступное помещение, cella – маленький храм. Хотя в нем не было статуй, он был украшен фресками и обильной позолотой. К сожалению, там было недостаточно светло, чтобы оценить качество работы. Внизу с каждой стороны был выставлен ряд миниатюрных храмов на дорогих подставках – ларцов, в которых находились imagines старших весталок. Всех – с тех самых пор, как в далекие дни ранних царей Рима был учрежден их институт. Бесполезно пытаться открыть, чтобы взглянуть, какого цвета была кожа Клавдии или как она укладывала свои волосы. Слишком темно.

– Надо подумать, что можно сделать, – сказал Цезарь, возвращаясь в вестибул.

Здесь, понял внезапно Цезарь, лучше всего ощущалась древность этого места. Оно было таким старинным, что даже Лициния многого не знала. Она не могла сказать ему определенно, почему или с какой целью вестибул был построен именно так. От входных дверей храма пол поднимался на десять футов тремя отдельными пандусами, и каждый из них покрывали сказочно красивые мозаичные плитки со спиралевидными абстрактными узорами – стеклянные или фаянсовые, насколько мог судить Цезарь. Отделяли пандусы один от другого и придавали им изгиб две так называемые amygdalae – бассейны миндалевидной формы, выложенные почерневшими от времени блоками туфа. В середине каждого водоема имелся черный каменный пьедестал, на котором стояли половинки полого сферического камня с вкраплениями кристаллов граната, сверкавшими, как капли крови.

Стены и потолок вестибула относились к более позднему времени. Их отличало изобилие гипсовых цветов и решеток, выкрашенных разными оттенками зеленого и отделанных позолотой.

– Священная колесница, на которой мы увозим наших умерших, легко спускается по любому боковому пандусу. Весталок везут по одной стороне, великого понтифика – по другой. Но неизвестно, кто пользовался центральным пандусом и для чего. Может быть, по нему съезжала похоронная колесница царя, но в точности я этого не знаю. Это тайна, – сказала Лициния.

– Где-то должны быть ответы, – предположил Цезарь. Он вопросительно посмотрел на старшую весталку. – Куда теперь?

– Какое крыло дома ты предпочитаешь посмотреть сперва, domine?

– Давай начнем с вашего.

На той половине Государственного дома, где обитали весталки, располагались также хранилища и кабинеты. Это сразу бросилось в глаза, едва только Лициния провела Цезаря в длинную комнату. Атрий, или приемная обычного дома, превратился у весталок, которые были официальными хранительницами завещаний римлян, в хранилище. Помещение было хорошо оборудовано для этой цели. До самого потолка тянулись полки с ящиками для книжных корзин или свитков; повсюду стояли столы и стулья, лестницы и скамеечки. Имелось также несколько стоек, с которых свешивались большие листы пергамента, аккуратно сшитые из маленьких прямоугольников.

– Вон там мы принимаем завещания на хранение, – пояснила старшая весталка, указывая на уголок комнаты возле входной двери, через которую входили все желающие оставить свое завещание в атрии Весты. – Как видишь, оно отделено стеной от остального помещения. Хочешь посмотреть, domine?

– Спасибо, я хорошо знаю это место, – сказал Цезарь, которому много раз приходилось выполнять роль душеприказчика.

– Сегодня feriae, поэтому двери закрыты и никто не дежурит. Но завтра там будут работать.

– А в этой части комнаты находятся завещания?

– О нет! – ахнула Лициния. – Здесь мы только регистрируем их, domine!

– Так это регистрационная комната?

– Да. Мы записываем каждое завещание, которое нам приносят. Учитывается все: имя завещателя, его триба, адрес, возраст, время, когда принесено завещание, и так далее. Когда завещание входит в силу, мы выдаем его. Но записи о нем оставляем у себя навечно и никогда не уничтожаем.

– Значит, все эти корзины с книгами и ящики набиты записями о бывших здесь некогда завещаниях, и больше ничем? Только записями?

– Да.

– А это? – спросил Цезарь, подходя к одной из стоек, чтобы сосчитать количество пергаментных листов, свисавших с нее.

– Это наши справочники. Здесь указано, как найти все: от вопроса принадлежности того или иного гражданина к той или иной трибе до списков municipia по всему миру, – все, что находится у нас на хранении. Имеется здесь и полный список римских граждан.

На стойке висели шесть пергаментных листов шириной в два фута и длиной в пять. И каждый исписан с двух сторон. Почерк отчетливый, красивый, буквы читаются легко. Ничем не хуже почерка любого натренированного грека-писаря, известного Цезарю. Он оглядел комнату и насчитал тридцать стоек:

– Здесь наверняка есть и еще кое-что.

– Да, domine. Мы записываем и храним все, что можем. Нам это нравится. Первая весталка Эмилия была достаточно умна, чтобы понять: повседневных обязанностей весталки недостаточно, чтобы полностью занять ее ум и помочь сохранить в чистоте помыслы и обеты. Мы призваны поддерживать священный огонь Весты и носить воду из колодца – во дни Эмилии это был фонтан Эгерии, который находится от нас значительно дальше, чем источник Ютурны. Все равно этого мало для молодой девушки. Мы сделались хранительницами завещаний еще с тех пор, когда весталками становились только царские дочери. При Эмилии мы расширили нашу деятельность и начали собирать архив.

– Следовательно, здесь я вижу кладезь достоверной информации о семьях Рима?

– Да, domine.

– И сколько же завещаний хранится у вас?

– Около миллиона.

– И все записаны здесь, – проговорил Цезарь, показывая рукой на высокие, заставленные полками стены.

– И да и нет. Списки действующих завещаний лежат в ящиках. Нам легче посмотреть в открытый список, чем каждый раз рыться в корзинах. Мы следим, чтобы не было пыли. В корзинах мы держим записи о завещаниях, которых у нас уже нет.

– И когда же вы начали регистрировать завещания, Лициния?

– Со времени двух младших дочерей царя Анка Марция, хотя и не так подробно, как потом установила Эмилия.

– Я начинаю понимать, почему этот новатор великий понтифик Агенобарб провел вам водопровод и превратил хождения к колодцу Ютурны в простой ритуал, сводящийся к наполнению водой единственного кувшина. У вас нашлась более важная работа. Хотя когда Агенобарб вводил свои новшества, это вызвало скандал.

– Мы никогда не устанем благодарить великого понтифика Агенобарба, – молвила Лициния, направляясь к лестнице. – Он добавил еще этот этаж. Условия проживания стали более здоровыми и комфортными. А кроме того, он выделил помещение для хранения самих завещаний. Сначала мы держали их в подвале – больше негде было. Кстати, сейчас хранение опять стало проблемой. Прежде мы заботились только о завещаниях римских граждан. По большей части – граждан, проживающих в самом Риме. А сейчас принимаем завещания от граждан и от неграждан, независимо от того, где они проживают.

Дойдя до верхней ступени, Лициния закашлялась и стала шумно дышать. Она открыла дверь в большое помещение с окнами только с одной стороны – со стороны храма Весты.

Цезарь понял, почему весталка начала задыхаться. Хранившаяся здесь бумага истлела до такой степени, что в комнате висела сухая бумажная пыль.

– Здесь лежат завещания римских граждан. Наверное, их наберется тысяч семьсот пятьдесят, – сказала Лициния. – Там – Рим, здесь – Италия. Различные провинции Рима – вон там, там, там. Здесь – другие страны. А вот здесь – новая секция для Италийской Галлии. Она появилась после Италийской войны, когда все сообщества, живущие южнее реки Пад, приобрели гражданские права. Пришлось расширить нашу секцию для Италии.

Каждая секция была снабжена полками с ящиками, каждый ящик помечен этикеткой. Цезарь вытащил одно завещание из секции Италийской Галлии, потом еще, еще. Все они различались по размеру, толщине и сорту бумаги. Все запечатаны воском и чьей-то печатью. Вот это толстое – много имущества! А то тоненькое и скромное, – вероятно, наследники получат лишь небольшой домик и свинью.

– А где лежат завещания неграждан? – спросил Цезарь Лицинию, спускавшуюся с лестницы впереди него.

– В подвале, domine, вместе с регистрациями всех армейских завещаний и смертей, случившихся во время военной службы. Конечно, мы не храним самих солдатских завещаний – они остаются у командования легиона. Когда человек заканчивает службу, они уничтожают его завещание. Он составляет новое завещание и хранит его уже у нас. – Старшая весталка печально вздохнула. – Там, внизу, осталось еще место, но, боюсь, оно недолго будет пустовать. Нам нужно перенести туда завещания некоторых граждан из провинции. А ведь там еще должны храниться предметы, необходимые для проведения священных церемоний, – и наши, и твои. И куда нам расширяться, – грустно вопросила она, – когда весь подвал заполнится так, как это было до Агенобарба?

– К счастью, Лициния, тебе не придется беспокоиться об этом, – сказал Цезарь. – Это будет уже моя забота. Удивительно! Работоспособность римской женщины и ее внимание к деталям создали хранилище, какого еще не видел мир! Все хотят, чтобы их завещание было в безопасности, чтобы никто не смог его прочесть и что-нибудь исправить. Где еще возможно такое, кроме как в атрии Весты?

Высокая оценка Цезаря осталась незамеченной. Лициния внезапно пришла в ужас, вспомнив, что упустила нечто важное.

– Domine, я забыла показать тебе секцию для завещаний женщин! – воскликнула она.

– Да, женщины пишут завещания, – подтвердил Цезарь, сохраняя серьезный вид. – Приятно узнать, что вы сохраняете раздельность полов даже в смерти. – Когда Цезарь понял, что до старшей весталки не дошел смысл сказанного, он переключился на другое: – Поразительно, как много людей оставляют свои завещания здесь, в Риме, хотя многим приходится добираться сюда по нескольку месяцев. Ведь все движимое имущество и деньги могут исчезнуть, до того как будет исполнена воля завещателя.

– Не знаю, что и ответить, domine, потому что мы никогда не сталкивались с этим. Но если люди так поступают, следовательно они уверены в надежности. Я думаю, – заключила она, – что все боятся Рима и его карающей руки. Посмотри на завещание царя Птолемея Александра! Сегодняшний царь Египта ужасно боится Рима, поскольку знает: Египет фактически принадлежит Риму согласно тому завещанию.

– Правильно, – торжественно подтвердил Цезарь.

Из кабинета (где, как он заметил, две девочки-весталки были заняты какой-то работой, несмотря на feriae) его провели в жилые помещения. Новый великий понтифик полагал, что личные покои весталок служат хорошей компенсацией за одинокое существование. Хотя столовая оказалась обычной, сельского типа. Вокруг стола стояли стулья.

– А мужчины у вас не обедают? – спросил Цезарь.

Лициния пришла в ужас:

– Только не в наших личных покоях, domine! Ты – единственный мужчина, которому позволено войти сюда.

– А как же врачи, плотники?

– Есть женщины – хорошие врачи и мастеровые на все руки. У Рима ведь нет предрассудка против женщин, занимающихся ремеслами.

– Этого я не знаю, несмотря на то что более десяти лет прослужил жрецом Юпитера, – признался Цезарь, покачав головой.

– Тебя не было в Риме, когда нас судили, – сказала Лициния с дрожью в голосе. – Тогда вынесли на публику все: и как мы развлекаемся, и как мы живем. Но обычно только великий понтифик интересуется нашей жизнью. И конечно, наши родственники и друзья.

– Да, это так. Последней Юлией в коллегии была Юлия Страбона, она безвременно скончалась. Многие из вас умирают рано, Лициния?

– Сейчас – очень мало, хотя я думаю, что прежде смерть бывала здесь частой гостьей. До того, как нам провели водопровод. Хочешь осмотреть ванные комнаты и уборные? Агенобарб считал, что все должны соблюдать гигиену, поэтому он и для слуг построил ванные комнаты и уборные.

– Удивительный человек, – произнес Цезарь. – Как они поносили его за изменения закона! И в то же время выбрали его великим понтификом! Я помню, Гай Марий рассказывал мне истории об уборных с мраморными сиденьями, когда Агенобарб закончил перестройку Государственного дома.

Хотя Цезарь не очень хотел, но Лициния настояла, чтобы он посмотрел спальни весталок.

– Великий понтифик Метелл Пий подумал об этом, когда вернулся из Испании. Видишь? – спросила она, показывая ему несколько занавешенных арочных проемов, ведущих в ее спальню. – Единственный выход – через мою спальню. Раньше у каждой спальни имелась отдельная дверь в коридор, но великий понтифик Метелл Пий заложил их кирпичом. Он говорил, что мы должны быть защищены от голословных обвинений.

Сжав губы, Цезарь не проронил ни слова. Они вернулись в кабинет весталок. Там он снова заговорил о завещаниях – теме, которая его очень заинтересовала.

– Цифры поразили меня, – сказал он, – но я понимаю, что ничего необычного в этом нет. Вся моя жизнь прошла в Субуре, и сколько раз я видел сам, как простой человек, имевший лишь одного раба, торжественно шествовал к атрию Весты, чтобы оставить там свое завещание. Ему и завещать-то особо нечего, разве что брошь, несколько стульев и стол, ценную для него плиту да своего раба. Одетый в тогу гражданина, неся в руках талон на зерно как свидетельство его статуса, гордый, как Тарквиний. Он не имеет права голосовать в центуриях, а его принадлежность к городской трибе делает его голос бесполезным в колодце комиция. Но ему позволено служить в наших легионах и хранить свое завещание у весталок.

– Ты забыл упомянуть, domine, что каждый раз он приходит сюда с тобой как со своим патроном, – сказала Лициния. – Мы ведь замечаем, кто из патронов находит время, чтобы прийти со столь ничтожным клиентом, а кто посылает вместо себя одного из вольноотпущенников.

– И кто же приходит сам? – полюбопытствовал Цезарь.

– Ты и Марк Красс – всегда. Катон – тоже. И Домиции Агенобарбы. И больше, кажется, никто.

– Я не удивлен, услышав именно эти имена!

Пора сменить тему и кое-что объявить погромче, чтобы это могли услышать усердно трудившиеся белые фигурки.

– Вы много работаете, – проговорил Цезарь. – Я принес вам достаточно завещаний. Немало их я изымал для утверждения судом, но никогда не думал, какая это трудная задача – заботиться о последних распоряжениях римлян на случай их смерти. Вас следует похвалить.

Старшая весталка была счастлива, провожая нового великого понтифика до вестибула. Там она отдала ему ключи от его половины дома.

Замечательно!

Приемная великого понтифика была зеркальным отражением кабинета весталок – тоже в форме буквы «L» и тоже пятьдесят футов в длину. Кругом – роскошь, от великолепных фресок до позолоченной мебели и произведений искусства. Мозаичный пол, потрясающий потолок с лепниной и позолотой, цветные мраморные пилястры на стенах и единственная отдельно стоящая колонна, тоже облицованная мрамором.

Кабинет и спальня великого понтифика, кабинет и спальня меньших размеров для его супруги. Столовая с шестью ложами. Сад перистиля, примыкающий к портику Маргаритария, с видом на окна инсул, стоящих на Новой улице. Кухня, которая могла накормить человек тридцать. Хотя она находилась в главном здании, большая часть внешней стены отсутствовала и представлявший опасность огонь для приготовления пищи разводили во дворе. Во дворе также стояла цистерна с водой для стирки и на случай пожара.

– Великий понтифик Агенобарб подсоединил нас к Большой клоаке, после чего он стал очень популярным и на Новой улице, – пояснила Лициния, улыбаясь, потому что говорила о своем кумире. – Когда он провел здесь сточную трубу, инсулы тоже получили возможность пользоваться ею. А также – портик Маргаритария.

– А вода? – спросил Цезарь.

– На этой стороне Римского форума – множество родников, domine. Один родник наполняет твою цистерну, другой – цистерну во дворе.

Вверху и внизу располагались комнаты для слуг, в том числе помещения, в которых Цезарь решил поселить Бургунда, Кардиксу и их неженатых сыновей. И как же рад будет Евтих получить собственное гнездышко!

Увидев переднюю часть верхнего этажа, Цезарь возблагодарил судьбу за то, что стал хозяином Государственного дома. Лестница между гостиной и его кабинетом удобно делила пространство пополам. Все комнаты, что находятся слева от лестницы, он отдаст Помпее, и они не будут ни видеть, ни слышать друг друга неделями! Юлия займет просторные апартаменты справа от лестницы. Там же находилось несколько гостевых комнат, к которым вела задняя лестница.

Так кого же хотел Цезарь поселить внизу, в апартаментах, предназначенных для супруги великого понтифика? Конечно, свою мать. Кого же еще?

– Что ты думаешь обо всем этом? – спросил Цезарь Аврелию, поднимаясь по спуску Урбия после осмотра дома на следующий день.

– Он великолепен, Цезарь. – Аврелия нахмурилась. – Только одно меня беспокоит – Помпея. Слишком легко пробраться наверх! Места много, никто не увидит, кто приходит, кто уходит.

– О мама, не заставляй меня держать ее рядом с собой! – взмолился Цезарь.

– Нет, сын мой, я не сделаю этого. Однако нам следует найти способ следить за всеми ее гостями. В субурской квартире это было легко – достаточно лишь послать за ней Поликсену, как только та выходила на улицу. Но в таком огромном доме? Мы же не узнаем, когда она решит выйти. В Субуре она не могла тайком провести мужчин в мою квартиру. А здесь? Ничего нельзя заметить.

– Но к моему новому положению, – вздохнув, сказал Цезарь, – прилагается еще множество государственных рабов. В целом они ленивые и безответственные, потому что долго находились без присмотра и никто не хвалил их за хорошую работу, равно как и не ругал за безделье. Теперь все изменится. Евтих, конечно, стареет, но он все еще замечательный управляющий. Бургунд и Кардикса могут вернуться из Бовилл с четырьмя младшими. Четверо старших справятся в Бовиллах и без них. Твоей обязанностью будет организовать новый режим работы слуг и вправить им мозги. Как тем, кого мы приведем с собой, так и здешним. У меня не будет на это времени, поэтому забота об управлении домом ляжет на твои плечи.

– Понимаю, – согласилась Аврелия, – но это не решает нашу проблему с Помпеей.

– Единственное, что необходимо, мама, – это надлежащий надзор. Мы оба знаем, что ты не можешь поставить часового возле двери. Он попросту заснет, если не от скуки, так от усталости. Поэтому у передней лестницы должны дежурить двое слуг. Днем и ночью. Будем поручать им какую-нибудь работу: складывать белье, чтобы не было ни одной морщинки, чистить ножи и ложки, мыть посуду, чинить одежду – ты лучше в этом разбираешься, чем я. В каждую смену надлежит выполнить определенную работу. К счастью, есть приличного размера ниша между подножием лестницы и боковой стеной. Я поставлю там скрипучую дверь, чтобы отделить нишу от гостиной. А это значит, что всякий, кому нужно подняться по лестнице, должен будет сначала открыть ее. Если наши часовые заснут, скрип их разбудит. Когда Помпея захочет выйти, часовой немедленно даст знать Поликсене. К счастью для нас, у Помпеи не хватит находчивости убежать прежде, чем найдут Поликсену! Если ее подруга Клодия попытается подсказать ей такое, то фокус получится лишь однажды, уверяю тебя. Я объявлю Помпее, что подобное поведение – прямой путь к разводу. Я также скажу Евтиху, чтобы он ставил на дежурство только таких слуг, которых нельзя подкупить.

– О Цезарь, мне это очень не нравится! – воскликнула Аврелия, хлопнув в ладоши. – Мы что, легионеры, охраняющие лагерь от внезапной атаки врага?

– Да, мама, думаю, что именно легионерами мы и являемся. Помпея сама, глупая, виновата. Она связалась не с теми людьми и отказывается порвать с ними.

– И в результате мы вынуждены держать ее в тюрьме.

– Не в настоящей же. Будь справедлива! Я не запретил ей общаться с подругами – здесь ли, где-нибудь в другом месте. Они могут приходить и уходить, когда захотят. Даже такие «красавицы», как Семпрония Тудитана и Палла. И этот ужасный Помпей Руф. Но Помпея теперь – жена великого понтифика Цезаря. Нешуточная высота на социальной лестнице, даже для внучки Суллы. Я не могу полагаться на ее здравый смысл, тем более что его у нее нет. Мы все знаем историю Метеллы Далматики. Мы знаем, как ей удалось – несмотря на ее безупречного супруга Скавра, принцепса сената, – сломать карьеру Сулле, когда тот пытался стать претором. Тогда Сулла отверг ее домогательства, что свидетельствует о наличии у него инстинкта самосохранения. Но можешь ли ты представить себе, чтобы Клодий, или Децим Брут, или молодой Попликола повели себя с осмотрительностью Суллы? Да они вмиг опрокинут Помпею на спинку.

– В таком случае, – решительно сказала Аврелия, – когда ты увидишь Помпею, чтобы сообщить ей о новых правилах, я советую тебе пригласить ее мать. Пусть она присутствует при вашем разговоре. Корнелия Сулла – замечательная женщина. И она знает, какая Помпея дура. Подкрепи свою власть властью ее матери. Бесполезно привлекать меня. Помпея ненавидит меня за то, что я приставила к ней Поликсену.

Решили – сделали. Хотя переезд в Государственный дом состоялся на следующий день, Помпея уже была ознакомлена с новыми правилами. Это произошло прежде, чем она и несколько личных слуг увидели ее роскошные апартаменты наверху. Конечно, она плакала, протестовала, уверяла, что она ни в чем не виновата. Но все было напрасно. Корнелия Сулла оказалась даже строже, чем Цезарь. Если ее дочь будет вести себя неподобающим образом и получит развод по причине прелюбодеяния, она не сможет вернуться в дом дяди Мамерка. К счастью, Помпея не умела долго сердиться, так что ко времени переезда она уже полностью погрузилась в хлопоты, связанные с перевозкой своих безвкусных, но дорогих безделушек и предстоящими покупками, чтобы заполнить то пространство в доме, которое она сочла пустым.

Цезарь не знал, как Аврелия переживет изменение своего статуса. Из хозяйки преуспевающей инсулы она превратилась в хозяйку роскошного здания в Риме, почти дворца. Будет ли она настаивать на том, чтобы по-прежнему вести свои бухгалтерские книги? Порвет ли сорокалетние узы, связывающие ее с Субурой? Но к тому времени, как наступил день его инаугурационного приема, Цезарь уже знал: ему не надо беспокоиться об этой воистину замечательной женщине. Аврелия сказала, что, хотя контроль она оставляет за собой, все дела, связанные со сдачей внаем помещений в инсуле, будет вести надежный человек, которого нашел Луций Декумий. Оказалось, что большая часть работы, которую она выполняла, не касалась ее собственности. Чтобы заполнить дни заботами, Аврелия сделалась агентом более десятка других домовладельцев. Ее покойный муж Гай Юлий Цезарь пришел бы в ужас, узнай он об этом! А ее сын Гай Юлий Цезарь только хихикнул.

Фактически, то, что он стал великим понтификом, возвратило Аврелии жизненные силы. Его мать присутствовала теперь везде, в обеих половинах здания, она без всяких усилий, безболезненно установила власть над Лицинией, ее полюбили все шесть весталок. Скоро Аврелия, смеялся про себя сын, с головой уйдет в работу с завещаниями.

– Цезарь, мы должны брать плату за такую услугу, – сказала она с решительным видом. – Сколько усилий! Римская казна не должна оставаться внакладе.

Но этого он не мог одобрить.

– Я согласен: плата за регистрацию завещаний у весталок увеличит доходы казны, мама, но это лишит простой народ одного из самых больших удовольствий в жизни. Нет. Рим не конфликтует с proletarii. Дать им хлеба да зрелищ побольше – и они довольны. Если мы начнем брать с них плату за их гражданские права, мы превратим их в чудовище, которое в конце концов пожрет нас самих.

Как и предсказывал Красс, избрание Цезаря великим понтификом волшебным образом успокоило его кредиторов. Кроме того, должность обеспечила ему значительный доход от государства, как и троим главным фламинам – Юпитера, Марса и Квирина. Три их государственные резиденции стояли на Священной дороге, напротив Государственного дома. Впрочем, фламинов было теперь только двое. Не было flamen Dialis – жреца Юпитера. Эта должность оставалась незанятой с того времени, как Сулла разрешил Цезарю снять шлем из слоновой кости и накидку. До самой смерти Цезаря другого flamen Dialis не будет. Несомненно, резиденция этого жреца была обречена на разрушение – с тех самых пор, как двадцать пять лет назад она потеряла своего последнего жильца Мерулу. Но поскольку теперь дом находился в ведении великого понтифика, Цезарь должен будет присматривать за ним. Надо бы прикинуть, что необходимо сделать для этой резиденции, и выделить деньги на ремонт из того неиспользованного жалованья, которое Цезарь получал бы, живи он в этом доме в качестве фламина. Приведя здание в порядок, Цезарь сдаст его в аренду за целое состояние какому-нибудь честолюбивому всаднику, умирающему от желания обосноваться на Римском форуме. Рим от этого выиграет.

Но сначала Цезарь должен решить вопрос с регией и канцелярией великого понтифика.

Регия была старейшим зданием на Форуме. Говорили, именно там некогда жил Нума Помпилий, второй царь Рима. Входить во дворец не разрешалось ни одному жрецу, кроме великого понтифика и rex sacrorum – царя священнодействий. Впрочем, весталки помогали великому понтифику, когда он приносил здесь жертву богине плодородия Опе, а царь священнодействий приглашал себе в помощь младших жрецов, жертвуя божеству барана в дни Агоналий – dies agonales.

Когда Цезарь вошел в регию, у него мурашки побежали по телу и волосы встали дыбом – такие чувства внушало ему это здание. Землетрясения то и дело вызывали необходимость восстанавливать регию. За время Республики это происходило по меньшей мере дважды. Здание всегда отстраивали на прежнем фундаменте, используя такие же необработанные туфовые блоки. «Нет, – думал Цезарь, оглядываясь, – дворец Нумы никогда не был человеческим жилищем. Он такой маленький, без окон. Форма здания, – решил новый великий понтифик, – была, наверное, выбрана специально. Слишком странная, чтобы предназначаться для чего-то еще, кроме ритуального действа». В плане дом представлял собой неправильный четырехугольник, ни одна его сторона не была параллельна другой. Какое религиозное значение имел этот дом для людей, которые жили так давно? У него даже не имелось фасада как такового, то есть одной из четырех сторон, которую можно было бы считать передней. Причина, вероятно, заключалась в нежелании обижать богов. Если невозможно определить, каким именно образом ориентировано здание, значит ни один бог не оскорблен. Да, изначально это был храм, и ничто иное. Именно здесь царь Нума Помпилий проводил первые религиозные ритуалы молодого Рима.