Женщины Цезаря Маккалоу Колин

– Моя бедная малышка! – с чувством произнес Клодий, привлекая Помпею к груди. – Я уйду, обещаю.

Он подошел к великолепному серебряному зеркалу, висевшему на стене, и с помощью Фульвии поправил парик.

– Не могу сказать, что ты симпатичный, Публий, – заметила его жена, поправляя его прическу, – но вполне можешь сойти за женщину, – она хихикнула, – только несколько сомнительной профессии!

– Уходим, уходим, – поторопил Клодий остальных гостей. – Я только хотел показать Клодии, что это можно сделать. И мы сделали это!

Дверь открылась, женщины быстро вышли – стайкой, с Клодием в середине.

И вовремя. Вскоре появилась Аврелия. Она удивилась:

– Кто это был? Почему они так поспешно ушли?

– Клодия с Клодиллой и еще несколько женщин, – уклончиво ответила Помпея.

– Тебе надо решить, какое молоко мы будем подавать.

– Молоко? – удивилась Помпея.

– О Помпея, честное слово! – Аврелия поглядела на невестку. – Неужели в твоей голове нет ничего, кроме побрякушек и тряпок?

Помпея расплакалась. Аврелия, что случалось с ней редко, выругалась (правда, не грубо и понизив голос) и быстро удалилась.

А пять женщин и Клодий спешили по Священной дороге в сторону, противоположную Нижнему форуму: там безопаснее и меньше риск встретить знакомых. Клодий был очень доволен собой. Он вышагивал с важным видом, привлекая внимание богатых покупательниц, которые часто посещают портик Маргаритария и Верхний форум. Женщины облегченно вздохнули, когда им удалось доставить Клодия домой неузнанным.

– Теперь несколько дней меня будут спрашивать, кем было то странное существо, что прогуливалось со мной этим утром! – добродушно проворчала Клодия, когда опасность миновала и вымытый, респектабельный Публий Клодий вальяжно разлегся на ложе.

– Это была твоя идея! – возразил он.

– Да, но тебя никто не просил устраивать публичный спектакль! Мы же договорились, что ты переоденешься, войдешь туда, а после мы быстро уйдем. Никто не ожидал, что ты начнешь жеманно улыбаться и вихлять задом всем на удивление!

– Заткнись, Клодия! Я думаю!

– О чем?

– О небольшой мести!

Фульвия прижалась к нему, чувствуя в нем перемену. Никто лучше, чем его жена, не знал, что Клодий держит в голове список грядущих жертв. И не было у него помощника лучше жены. В последнее время список сократился. Катилины больше не было. Вероятно, и арабы уже вычеркнуты. Так кто же на очереди?

– Кто? – спросила она, беря в рот мочку его уха.

– Аврелия, – процедил он сквозь зубы. – Пора кому-нибудь щелкнуть ее по носу.

– И как же ты это сделаешь? – спросила Палла.

– Фабии это придется не по вкусу, – задумчиво проговорил он, – но ей тоже стоило бы преподать урок.

– Что ты замыслил, Клодий? – устало спросила Клодилла.

– Одну шалость! – пропел он, потянулся к Фульвии и стал немилосердно ее щекотать.

Bona Dea – Благая Богиня, древняя, как сам Рим. У нее нет ни лица, ни формы. Она – numen. У нее есть имя, но его никогда не произносят, так свято оно. Что значила Bona Dea для римских женщин, не мог понять ни один мужчина. Как и то, почему ее называют Благой. Посвященные ей ритуалы не входили в официальную религию государства, и, хотя казна выделяла богине немного денег, она все равно оставалась глуха к мужчинам. Весталки заботились о Bona Dea, потому что у нее не было своих жриц. Это весталки нанимали женщин, которые ухаживали за ее священным огородом с целебными травами. Они хранили эти травы, которые предназначались только для женщин.

Поскольку Bona Dea являлась богиней женщин в мужском Риме, огромная территория ее храма простиралась вне померия, на склоне Авентина, как раз под Священной скалой, поблизости от Авентинского водохранилища. Ни один мужчина не смел подойти близко к этому месту. В храме стояла статуя. Но это не было изображение Bona Dea. Это было всего лишь нечто, помещенное туда, чтобы обмануть дьявольские силы, исходящие от мужчин. Пусть дьявольские силы верят, будто истукан в храме – это она, Bona Dea. В мире не нашлось ничего, что символизировало бы Bona Dea, которая любит женщин и змей. Территория ее храма кишела змеями. Говорили, что мужчины – это змеи. Имея так много змей, она не нуждалась в мужчинах.

Целебные травы Bona Dea были знамениты, ибо они росли вокруг самого храма. Везде были клумбы с лекарственными растениями и целое море ржи. Ее сажали в первый день мая и собирали под наблюдением весталок. Весталки брали зараженные головней колосья и готовили из зерен эликсир Bona Dea, а тысячи змей дремали или шуршали среди стеблей. Они ни на кого не обращали внимания, и на них тоже никто не обращал внимания.

В майские дни женщины Рима пробуждали свою Благую Богиню от ее полугодового зимнего сна. Это пробуждение происходило среди цветов и праздничного веселья в ее храме. Римлянки собирались на мистерии, которые начинались на рассвете и заканчивались в сумерки. Двойственность Благой Богини проявлялась в майском возрождении и смертоносном снадобье из ржи, в вине и в молоке. Вино было запрещено, но его пили в больших количествах. Вино называли молоком и держали в драгоценных серебряных сосудах, именовавшихся «медовыми горшками», – еще одна хитрость, чтобы обмануть мужчин. Уставшие женщины шли домой, напившись этого «молока» из «медовых горшков», все еще дрожа от сладострастных прикосновений сухой змеиной кожи, вспоминая мощные извивы мускулистых тел, поцелуи раздвоенного языка, землю, разверзшуюся, чтобы принять зерно, корону виноградных листьев, вечный женский цикл рождения и смерти. Но ни один мужчина не знал (или не хотел знать), что происходит в храме Bona Dea в майский день.

Затем, в начале декабря, Bona Dea опять засыпала, но не на людях, не при солнечном свете, и все женщины должны были быть дома. То, что ей снилось зимой, было ее тайной. Ритуал отхода ко сну был известен только высокородным римлянкам. Любые дочери богини могли быть свидетелями ее возрождения, но только дочери царей могли видеть ее смерть. Смерть священна. Смерть – не для всяких глаз.

То, что в нынешнем году Bona Dea будут укладывать отдыхать в доме великого понтифика, было решено заранее. Место сбора женщин выбирали весталки. В своем выборе они были ограничены: римлянки собирались только в доме действующего претора или консула. Со времени великого понтифика Агенобарба не было случая, чтобы ритуал проводился в Государственном доме. В этом году такой случай представился. Весталки назвали дом городского претора Цезаря. Его жена Помпея Сулла будет официальной хозяйкой ритуала. Праздник наметили на вечер третьего дня декабря, и в этот вечер ни один взрослый мужчина, ни один ребенок мужского пола не мог оставаться в Государственном доме, включая слуг.

Естественно, Цезарь был рад тому, что выбор пал на его дом. Он с удовольствием переночует в своих комнатах на улице Патрициев. Он бы предпочел старую квартиру в инсуле Аврелии, но сейчас ее занимал нумидийский царевич Масинта, его клиент, проигравший процесс в суде в начале года. У этого царевича ужасно вспыльчивый характер! В какой-то момент он пришел в такую ярость от клеветы, которую распространял царевич Юба, что схватил Юбу за бороду и бросил к своим ногам. Поскольку Масинта не являлся римским гражданином, ему грозили порка и удушение, но Цезарь выкрал его с помощью Луция Декумия и спрятал в своей старой квартире. Может быть, думал великий понтифик, направляясь в Субуру, в эту ночь он позовет одну из тех восхитительных земных женщин, которых удалило из его круга время и положение. Какая замечательная идея! Сначала поужинать с Луцием Декумием, потом послать за Гавией или Апронией. Или Скаптией…

Стало совсем темно, но сегодня эта часть Священной дороги, пролегающая через Римский форум, была освещена факелами. Бесконечный поток паланкинов и слуг стекался к Государственному дому со всех сторон. В дымной завесе горящих факелов поражали взор одежды дивных расцветок, искрились драгоценности сказочной красоты, мелькали оживленные лица. Возгласы приветствий, смех, мимолетный обмен фразами. Женщины выходили из паланкинов и следовали в вестибул Государственного дома, разглаживая платья, проверяя прически, поправляя брошь или серьгу. Сколько часов головной боли, сколько вспышек раздражения в процессе обдумывания, что выбрать, что надеть, ибо это – лучшая возможность показать женщинам своего круга самые лучшие платья и самые дорогие украшения. Мужчины этого не замечают! Но женщины – женщины замечают такие вещи всегда.

Список гостей оказался необычно длинным, потому что помещение было очень просторным. Цезарь устроил навес над садом главного перистиля, чтобы скрыть его от любопытных глаз жителей Новой улицы, а это значило, что женщины могли собираться и там, и в атрии, и в большой столовой великого понтифика, и в его приемной. Везде тускло светили лампы, на столах стояли самые изысканные угощения, «медовые горшочки» с «молоком» казались бездонными, а само «молоко» было великолепным годичным виноградным вином. Везде сидели или ходили музыкантши, играя на свирелях, флейтах, лирах, маленьких барабанах, стуча кастаньетами, тамбуринами, гремя серебряными погремушками. Служанки переходили от одной группы гостей к другой с блюдами деликатесов и «молоком».

Прежде чем приступить к торжественной мистерии, требовалось, чтобы у всех было надлежащее настроение. Все должно быть съедено и выпито, все пустые разговоры прекращены. Никто не торопился. Слишком много надо было еще сделать: поприветствовать друзей и поболтать с теми, кого давно не видели, собраться с близкими подругами, чтобы обменяться последними сплетнями.

Змеи не принимали участия в церемонии отхода ко сну Bona Dea. Усыпляющим ее средством был змеевидный кнут – ужасная вещь, заканчивающаяся пучком плетей, которые, как змеи, красиво обвивались вокруг тела женщины. Но бичевание начнется позже, после того, как будет зажжен огонь на зимнем алтаре Благой Богини и будет выпито достаточно, чтобы притупить боль и превратить ее в особое наслаждение. Bona Dea – жестокая госпожа.

Аврелия настояла на том, чтобы Помпея Сулла вместе с Фабией приветствовала гостей у входа. Она была рада, что женщины «Клуба Клодия» пришли последними. Конечно, они должны были прийти! Наверное, пожилым шлюхам вроде Семпронии Тудитаны и Паллы понадобились долгие часы, чтобы наложить на лица множество слоев косметики. Наверное, не меньше времени потребовалось и на то, чтобы втиснуть в тесные одежды свои дряблые тела! Аврелия вынуждена была признать, что обе Клодии выглядели безупречно: красивые одежды, со вкусом подобранные драгоценности, чуть сурьмы и кармина на лицах. Фульвия, как всегда, была сама себе закон, от платья огненного цвета до нескольких ниток темного жемчуга. У нее уже имелся двухлетний сын, но фигура Фульвии определенно не пострадала после родов.

– Да, да, теперь ты можешь идти! – разрешила Помпее ее свекровь.

Аврелии одной приходилось приветствовать всех гостей. От Помпеи не было толку. И теперь она кисло улыбнулась, глядя, как взбалмошная жена Цезаря ускакала с подружкой, весело болтая.

Вскоре после этого Аврелия решила, что присутствуют все, кто должен, и покинула вестибул. Желая удостовериться, что все идет как положено, она ни на минуту не присела. Все ходила из комнаты в комнату, взгляд туда, взгляд сюда, пересчитывала служанок, оценивала количество еды, мысленно перебирала имена гостей, прикидывая, кто где расположился. Даже среди такого контролируемого хаоса она подмечала все детали, и все они складывались в целостную картину. И все же нечто тревожило ее… Что это было? Кто отсутствовал? Кто-то определенно отсутствовал!

Две музыкантши прошли мимо нее, на ходу закусывая в перерыве между номерами. Их свирели висели на ниточках на запястьях, оставляя руки свободными, чтобы можно было выпить «молока» и закусить медовыми пряниками.

– Крис, это лучший праздник Bona Dea за все время, – сказала высокая.

– В самом деле, – согласилась другая с набитым ртом. – Если бы все наши приглашения хоть наполовину были такими, Дорис.

Дорис, Дорис! Вот кого не было! Служанки Помпеи, Дорис! В последний раз Аврелия видела ее час назад. Где она? Чем она сейчас занимается? Таскает тайком «молоко» на кухню или сама так напилась, что спит где-нибудь в углу?

Аврелия шла, не обращая внимания на приветствия и приглашения присоединиться. Она шла по следу, который различала только она одна.

В столовой – нет. В перистиле – нет. Определенно ее нет ни в атрии, ни в вестибуле. Оставалось осмотреть гостиную, а потом перейти на другую половину.

Может быть, потому, что шафрановый тент, который Цезарь натянул над перистилем, был таким новшеством, большинство гостей решили собраться именно там. Те, кто остался в помещении, укрылись в столовой или в атрии, выходящих прямо в сад. Это значило, что гостиная, огромная, плохо освещенная из-за ее формы, была пуста. Государственный дом снова доказал, что двести гостей и сто слуг не могли заполонить его целиком.

Ага! Вот где Дорис! Стоит у входа в дом и впускает женщину-музыкантшу. Но какую музыкантшу! Странное создание, одетое в дорогущее платье из косского шелка с золотыми нитями, с великолепными драгоценностями на шее и в ярко-желтых волосах. Под левой рукой у нее красивая лира из панциря черепахи, инкрустированного янтарем. Каждый колок – из золота. Неужели в Риме есть женщина-музыкантша, которая может позволить себе такое платье, драгоценности и такую лиру? Конечно нет, иначе она была бы знаменита на весь Рим!

И с Дорис творилось что-то неладное. Девушка глупо улыбалась, прикрывала рот рукой и во все глаза таращилась на музыкантшу. Что-то было не так. Аврелия бесшумно подошла к двум женщинам, прижимаясь спиной к стене, где тени были погуще. И когда она услышала, что музыкантша говорит мужским голосом, Аврелия так и прыгнула на злодея.

Незваный гость был худощав, среднего роста, но обладал мужской силой и юношеской гибкостью. Стряхнуть с себя пожилую женщину, такую как мать Цезаря, для него было нетрудно. Ах ты, старая cunnus! Это научит ее и Фабию, как мучить его! Но Аврелия – не старуха! Это настоящий Протей! Как бы он ни вертелся, как бы он ни извивался, ее хватка не ослабевала.

Аврелия кричала:

– Помогите, помогите! Торжество осквернено! На помощь! На помощь! Кощунство! Помогите, помогите!

Отовсюду прибежали женщины, привычно подчиняясь матери Цезаря. Люди всегда подчинялись ей – всю ее жизнь. Лира, бренча, упала на пол. Руки музыкантши связали. Незваный гость был побежден простым большинством нападающих. Тогда Аврелия отпустила его и повернулась лицом к остальным.

– Это мужчина, – грозно провозгласила она.

К этому времени сбежалось большинство гостей. Объятые ужасом, они глядели, как Аврелия срывает золотоволосый парик и дорогое платье из тонкой ткани, как обнажается волосатая мужская грудь… Публий Клодий.

Кто-то закричал о богохульстве. Вопли, крики, визг поднялись такие громкие, что вскоре по всей Новой улице из окон выглядывали люди. Женщины бежали из дома во все стороны, крича, что ритуал Bona Dea осквернен, а служанки закрылись в своих комнатах. Музыкантши бросались на пол, рвали на себе волосы и царапали грудь, а три взрослые весталки закрыли покрывалами лица, спрятав свое горе и ужас от всех, кроме Bona Dea.

А Аврелия все терла смеющееся лицо Клодия подолом своего платья, размазывая черную, белую и красную краски грязно-коричневыми полосами.

– Будьте свидетелями! – крикнула она зычным голосом, которого раньше у нее никогда не слышали. – Я призываю вас в свидетели! Этот мужчина, который осквернил мистерию Bona Dea, – Публий Клодий!

Внезапно Клодию стало не смешно. Он перестал хихикать и уставился на каменное красивое лицо, которое находилось так близко от его собственного. Его охватил ужас. Он вдруг как будто снова очутился в той таинственной комнате в Антиохии. Только на этот раз не яйца он боялся потерять. На сей раз под угрозой была сама его жизнь. Кощунство до сих пор каралось смертью, и никакой адвокат Рима, будь он даже божественно гениален, не сможет защитить его. И в пароксизме ужаса Клодия осенило: Аврелия была сейчас сама Bona Dea!

Он собрал все свои силы, вырвался из державших его рук и бросился по коридору, петляя между комнатами великого понтифика и триклинием. Дальше открывался малый сад перистиля. Свобода ждала его у дальней стороны высокой кирпичной стены. Как кошка, Клодий прыгнул на стену, вскарабкался наверх, перекинул свое тело через ограду и упал на голую землю по другую ее сторону.

– Приведите ко мне Помпею Суллу, Фульвию, Клодию и Клодиллу! – приказала Аврелия. – Они – подозреваемые, и я хочу их видеть!

Она собрала в комок платье, парик и передала его Поликсене:

– Положи их в надежное место. Это улики.

Рослая вольноотпущенница из Галлии Кардикса стояла молча, ожидая указаний. Ей велено было как можно быстрее проводить женщин. Продолжать ритуал было нельзя. В Риме разразился религиозный кризис. Такого серьезного кризиса никто и не помнил.

– Где Фабия?

Появилась Теренция. Хорошо, что Публий Клодий не видел сейчас ее лица.

– Фабия не в себе. Но скоро ей будет лучше. О Аврелия, Аврелия, это ужасно! Что нам делать?

– Постараемся как-то исправить положение, если не ради нас самих, то ради всех римлянок. Фабия – старшая весталка. Она служит Благой Богине. Пожалуйста, скажи ей, чтобы она поискала в книгах, что мы можем сделать, чтобы отвратить несчастье. Как мы можем похоронить Bona Dea, если не искупим это святотатство? И если Bona Dea не будет похоронена, она не воскреснет опять в мае. Целебные травы не взойдут, ни один ребенок не родится нормальным, все змеи уйдут или умрут, зерно не прорастет, и черные собаки будут поедать трупы в сточных канавах в этом проклятом городе!

Стоны и вздохи слышались в темноте из-за колонн, в углах. Город был проклят.

Привели Помпею, Фульвию, Клодию и Клодиллу. Они стояли перед толпой женщин, плача и в смущении озираясь по сторонам. Никого из них не было поблизости, когда обнаружили Клодия. Они только что узнали, что Bona Dea была осквернена мужчиной.

Мать великого понтифика оглядела их. Она была беспощадна, но справедлива. Замешаны ли они в святотатстве? Но они смотрели на нее широко открытыми глазами, в которых застыли страх и недоумение. Нет, решила Аврелия, они ничего не знали. Ни одна женщина не знала. Разве что глупая гречанка, рабыня Дорис, могла согласиться на нечто настолько чудовищное, настолько немыслимое. Что же Клодий обещал этой идиотке, служанке Помпеи, за помощь?

Дорис стояла между Сервилией и Корнелией Суллой, рыдая так, что из носа и рта текло больше, чем из глаз. С ней Аврелия разберется потом. Сначала – гости.

– Женщины, прошу всех, кроме четырех передних рядов, разойтись. Этот дом осквернен. Ваше присутствие здесь может навлечь на вас беду. Подождите на улице ваших провожатых или идите домой пешком. Прочие мне понадобятся как свидетели, ибо если эту девушку не допросить сейчас, то потом ее будут допрашивать мужчины, а мужчины глупеют, когда допрашивают молодых женщин.

Наступила очередь Дорис.

– Вытри лицо, девушка! – прикрикнула на нее Аврелия. – Быстро вытри лицо и успокойся! Если не успокоишься, я прикажу выпороть тебя прямо здесь!

Служанка вытерла лицо подолом своего домотканого платья. Слово Аврелии – закон.

– Кто подбил тебя на это, Дорис?

– Он обещал мне мешок золота и свободу, domina!

– Публий Клодий?

– Да.

– Был ли это только Публий Клодий или замешан кто-то еще?

Что же сказать, чтобы облегчить себе грядущее наказание? Как ей снять с себя хотя бы часть вины? Дорис прикидывала быстро и хитро. Она была продана в рабство, когда пираты напали на ее рыбацкую деревню в Ликии. Ей тогда было двенадцать лет, ее уже можно было насиловать и продавать. До Помпеи Суллы она сменила двух хозяек, и обе они были старше и строже, чем жена великого понтифика. Служба у Помпеи превратилась для нее в рай, а маленький сундучок под кроватью Дорис в ее спальне был полон подарков. Помпея была щедрой и беззаботной. Но теперь для Дорис ничто не имело значения, кроме предстоящей порки. Если с нее сдерут кожу, Астианакт никогда больше не посмотрит на нее! Любой мужчина содрогнется, увидев такое.

– Была еще одна, domina, – прошептала Дорис.

– Говори громче, чтобы тебя все слышали, девушка! Кто еще замешан?

– Моя хозяйка, domina. Госпожа Помпея Сулла.

– Каким образом? – спросила Аврелия, не обращая внимания на реакцию Помпеи, которая ахнула при этих словах, и на бормотание свидетельниц.

– Domina, если на собрании присутствуют мужчины, вы не пускаете туда Помпею без Поликсены. Я должна была впустить Публия Клодия и провести его наверх, где они с Помпеей могли остаться наедине.

– Это неправда! – взвыла Помпея. – Аврелия, клянусь всеми нашими богами, что это неправда! Я клянусь Bona Dea! Я клянусь, клянусь, клянусь!

Но рабыня упрямо настаивала на своем: у ее хозяйки было назначено свидание с Клодием.

Через час Аврелия сдалась:

– Свидетели могут идти домой. Жена и сестры Публия Клодия, вы тоже можете идти домой. Завтра будьте готовы ответить на вопросы, когда кто-нибудь из нас придет к вам. Это касается только женщин. И вы будете иметь дело только с женщинами.

Помпея Сулла лежала на полу, рыдая.

– Поликсена, проведи жену великого понтифика в ее комнаты и ни на секунду не оставляй одну.

– Мама! – крикнула Помпея Корнелии Сулле, когда Поликсена помогала ей встать на ноги. – Мама, помоги мне! Пожалуйста, помоги мне!

Еще одно красивое, но каменное лицо.

– Никто не может помочь тебе, кроме Bona Dea. Ступай с Поликсеной, Помпея.

Возвратилась Кардикса, которая провожала гостей, заливавшихся слезами. Их помятые платья трепал сильный ветер. От пережитого шока они были не в состоянии идти – им пришлось долго ждать паланкинов и носильщиков, которые были уверены, что до рассвета они не понадобятся. Женщины сидели вдоль Священной дороги, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, и с ужасом взирали на проклятый город.

– Кардикса, запри Дорис.

– Что со мной будет? – крикнула девушка, когда ее уводили. – Domina, что со мной будет?

– Ты будешь отвечать перед Bona Dea.

Ночь кончалась. Светало. Остались только Аврелия, Сервилия и Корнелия Сулла.

– Пойдем в кабинет Цезаря, посидим там. Выпьем вина, – Аврелия печально улыбнулась, – но не будем называть его молоком.

Вино, стоявшее на консольном столике у Цезаря, немного помогло. Аврелия дрожащей рукой провела по глазам, расправила плечи и посмотрела на Корнелию Суллу.

– О чем ты думаешь? – спросила мать Помпеи.

– Я думаю, что Дорис лгала.

– Я тоже так думаю, – сказала Сервилия.

– Я всегда знала, что моя бедная дочь очень глупа. Вряд ли она настолько коварна. У нее не хватило бы смелости помогать мужчине осквернить Bona Dea. Она не стала бы этого делать! – сказала Корнелия Сулла.

– Но Рим будет думать именно так, – возразила Сервилия.

– Ты права, Рим поверит в тайное свидание во время священной церемонии и начнет сплетничать. О, это кошмар! Бедный Цезарь, бедный Цезарь! Чтобы такое случилось в его доме, с его женой! О боги, какой это будет праздник для его врагов! – воскликнула Аврелия.

– У зверя две головы. Кощунство – ужаснее, но скандал будут помнить дольше, – сказала Сервилия.

– Согласна. – Корнелия содрогнулась. – Вы можете вообразить себе, что сейчас говорят на Новой улице? В этот самый момент служанки ищут носильщиков по тавернам. Они просто умирают от желания рассказать всем об этом безобразии. Аврелия, как нам показать Благой Богине, что мы любим ее?

– Я надеюсь, Фабия и Теренция – какая замечательная и разумная женщина! – как раз сейчас ищут способ.

– А Цезарь? Он уже знает? – спросила Сервилия, чьи мысли никогда не уходили далеко от Цезаря.

– Кардикса отправилась в Субуру – сообщить ему. Если он сейчас не один, они будут говорить на наречии галльских арвернов.

Корнелия Сулла поднялась и повернулась к Сервилии, взглядом давая ей понять, что им пора уходить.

– Аврелия, ты выглядишь очень усталой. Мы больше ничем не можем помочь. Я иду домой, немного посплю. Надеюсь, ты сделаешь то же самое.

Цезарь с присущим ему тактом не стал возвращаться в Государственный дом до рассвета. Он пошел сначала в регию, где помолился, принес жертву, зажег огонь в священном очаге. После этого он отправился в официальное помещение великого понтифика, расположенное позади регии, где зажег все лампы. Затем послал за членами жреческой коллегии, проследил, чтобы хватило кресел всем понтификам, присутствующим в Риме. Сделав все это, он позвал Аврелию, зная, что она уже ждет.

Аврелия выглядела старой! Боги, неужели его мать – старая?

– О мама, мне очень жаль, – сказал он, помогая ей сесть в самое удобное кресло.

– Не жалей меня, Цезарь. Жалей Рим. Это ужасное проклятие.

– Рим залечит свои раны, все религиозные коллегии позаботятся об этом. Важнее, чтобы ты пришла в себя. Я знаю, как много для тебя значил ритуал Bona Dea, проводимый в твоем доме. Какой злой, идиотский, эксцентричный поступок!

– Этого можно было бы ожидать от какого-нибудь грубияна из Субуры, который из пьяного любопытства способен перелезть через стену во время ритуала! Но я не в силах понять Публия Клодия! Да, я знаю, его воспитал этот обожающий его дурак Аппий Клавдий. Да, я знаю, что Клодий любит мутить воду. Но переодеться женщиной, чтобы осквернить Bona Dea? Сознательно совершить святотатство? Он, должно быть, сумасшедший!

Цезарь пожал плечами:

– Может быть, и сумасшедший, мама. Это древний род. Очень много браков заключалось между родственниками. Клавдии Пульхры всегда выкидывали номера. Их никогда не уважали. Вспомни того Клавдия Пульхра, который утопил священных цыплят, а потом проиграл сражение при Дрепане во время нашей первой войны с Карфагеном. Не говоря уже о том, что он посадил свою дочь-весталку в триумфальную колесницу! Странный народ эти Клавдии, умный, но неуравновешенный. Я думаю, и Клодий такой же.

– Осквернить Bona Dea – намного хуже, чем осквернить весталку.

– Ну, по словам Фабии, он и это пытался сделать. Но когда это ему не удалось, он обвинил Катилину. – Цезарь вздохнул, пожал плечами. – К сожалению, поступки Клодия вполне осмысленны. Мы не можем назвать его безумцем и запереть.

– Его будут судить?

– Поскольку ты разоблачила его перед женами и дочерьми консуляров, мама, его надо судить.

– А Помпею?

– По словам Кардиксы, ты считаешь, она не участвовала в этом.

– Да. Такого же мнения Сервилия и ее мать.

– Поэтому слово Помпеи перевесит слово рабыни. Если, конечно, Клодий не впутает ее.

– Он не сделает этого, – жестко произнесла Аврелия.

– Почему?

– Тогда у него не будет выбора, кроме как признать, что он совершил святотатство. Клодий будет все отрицать.

– Слишком многие из вас видели его.

– С огромным количеством краски на лице. Я стерла ее, и все разглядели Клодия. Но, думаю, лучшие адвокаты Рима смогут заставить свидетельниц усомниться в увиденном.

– Фактически ты хочешь сказать, что для Рима будет лучше, если Клодия оправдают.

– Да. Bona Dea принадлежит женщинам. Она не поблагодарит мужчин Рима за то, что они потребуют наказания от ее имени.

– Нельзя позволить Клодию избежать наказания, мама. Кощунство совершено публично.

– Он и не избежит его, Цезарь. Bona Dea накажет его, когда сочтет нужным. – Аврелия встала. – Понтифики скоро придут, так что я ухожу. Когда я буду тебе нужна, пошли за мной.

Вскоре вошли Катул и Ватия Исаврийский, почти следом за ними явился Мамерк. Цезарь молчал, пока все трое занимали места.

– Никогда не перестану поражаться, великий понтифик, сколько информации ты можешь уместить на одном листе, – сказал Катул. – И всегда так логично изложено, так понятно.

– Но читать неприятно, – сказал Цезарь.

– Нет. На этот раз нет.

Входили остальные: Силан, Ацилий Глабрион, Варрон Лукулл, Марк Валерий Мессала Нигер – консул следующего года, Метелл Сципион и Луций Клавдий, царь священнодействий.

– Остальных сейчас нет в Риме. Квинт Лутаций, ты согласен, чтобы мы начали? – спросил Цезарь.

– Мы можем начать, великий понтифик.

– Вы уже в основном знаете о случившемся из моей записки, но я попрошу мою мать рассказать вам о том, что именно произошло. Я знаю, что излагать ход событий должна Фабия, но в настоящий момент она и другие взрослые весталки просматривают книги. Они ищут совета, какие ритуалы провести, чтобы искупить преступление.

– Аврелии вполне достаточно, великий понтифик.

Аврелия рассказала всю историю – решительно, кратко, с превосходным здравым смыслом. Такого никто не ожидал! Собравшимся вдруг стало совершенно очевидно, что Цезарь пошел в мать!

– Ты готова показать на суде, что тот мужчина был именно Публий Клодий? – спросил Катул.

– Да, но с оговоркой. Пусть его отдадут в руки Bona Dea.

Они смущенно поблагодарили ее. Цезарь отпустил свою мать.

– Верховный жрец, сначала я спрошу у тебя, каков твой вердикт, – сказал Цезарь.

– Публий Клодий nefas esse.

– Квинт Лутаций?

– Nefas esse.

И так далее, один за другим, все объявили, что Публий Клодий виновен в совершении святотатства.

Сегодня не было скрытых трений из-за личной вражды или недоброжелательства. Все жрецы явили единодушие. Они были благодарны Цезарю за твердую руку. Политика делала их врагами, но религиозный кризис не допускал проявлений вражды. Он на всех влиял одинаково, он требовал единения.

– Я немедленно направлю пятнадцать хранителей просмотреть книги предсказаний, – сказал Цезарь. – Следует узнать мнение коллегии авгуров. Сенат соберется и спросит наше мнение. Мы должны быть готовы.

– Клодия надо судить, – сказал Мессала Нигер, которого трясло от одной мысли о том, что сделал святотатец.

– Для этого нужен указ сената и специальный законопроект, который предстоит провести через трибутное собрание. Женщины против публичного разбирательства, но ты прав, Нигер. Клодия надо судить. Однако последние дни месяца будут искупительными, а не карательными. Значит, дело Клодия будут рассматривать консулы будущего года.

– А что с Помпеей? – отважился спросить Катул.

– Если Клодий не впутает ее – а моя мать считает, что этого не будет, – тогда против нее только показание рабыни, которая сама принимала участие в осквернении ритуала, – ответил Цезарь спокойно. – Это значит, что она не может быть обвинена публично.

– Но ты полагаешь, что она принимала участие, великий понтифик?

– Нет. И моя мать так не думает, а она была там. Рабыня хочет спасти себя, что вполне понятно. Bona Dea потребует ее смерти, чего она еще не понимает, но это от нас не зависит. Решать участь рабыни будут женщины.

– А жена и сестры Клодия? – спросил Ватия Исаврийский.

– Моя мать говорит, что они не виноваты.

– Твоя мать права, – согласился Катул. – Ни одна римлянка не осмелится осквернить таинство Bona Dea, даже Фульвия или Клодия.

– Однако я как-то должен поступить с Помпеей, – молвил Цезарь и кивком подозвал писаря, в руках у которого были таблички. – Запиши: «Помпее Сулле, жене Гая Юлия Цезаря, великого понтифика Рима. Сим уведомляю тебя, что я развожусь с тобой и отсылаю тебя к твоему брату. На твое приданое не претендую».

Никто не проронил ни слова, даже после того, как писарь подал этот краткий документ Цезарю, чтобы тот поставил свою печать.

Затем, когда посланец с табличкой ушел, чтобы доставить ее в Государственный дом, заговорил Мамерк:

– Моя жена – ее мать, но она не примет Помпею.

– Ее и не надо просить об этом, – холодно сказал Цезарь. – Поэтому я распорядился, чтобы Помпею отослали к ее старшему брату, который является ее paterfamilias. Он сейчас управляет провинцией Африка, но его супруга находится здесь. Хотят они того или нет, им придется принять Помпею.

Силан наконец задал вопрос, который мучил всех:

– Цезарь, ты говоришь, будто веришь в то, что Помпея не принимала участия во всем этом. Тогда почему же ты разводишься с ней?

Светлые брови поднялись. Цезарь искренне удивился.

– Потому что жена Цезаря, как и все в семье Цезаря, должна быть вне подозрений, – сказал он.

Через несколько дней, когда вопрос этот повторили в сенате, он ответил точно так же.

Фульвия надавала Публию Клодию таких пощечин, что у него треснула губа и из носа пошла кровь.

– Дурак! – кричала она с каждым ударом. – Дурак! Дурак! Дурак!

Он не пытался сопротивляться или взывать о помощи к своим сестрам, которые наблюдали за происходящим со странной смесью сострадания и удовлетворения.

– Зачем? – спросила Клодия, когда Фульвия наконец угомонилась.

Потребовалось время, чтобы остановилась кровь и слезы перестали литься. Затем он сказал:

– Я хотел позлить Аврелию и Фабию.

– Клодий, ты навредил Риму! Мы прокляты! – крикнула Фульвия.

– Да что с тобой? – заорал он. – Кучка женщин избавляется от своей обиды на мужчин! Какой в этом смысл? Я видел кнуты! Я знаю о змеях! Это абсолютная чушь!

Но это лишь ухудшило положение. Все три женщины налетели на него. И Клодий получил новую порцию пощечин и тумаков.

– Bona Dea, – проговорила Клодилла сквозь зубы, – это тебе не красивая греческая статуя! Bona Dea стара, как Рим, она – наша, она – Благая Богиня. Все женщины, что были там, осквернены тобой, а беременные будут вынуждены принимать снадобье, чтобы избавиться от проклятого ребенка.

– В том числе и я, – сказал Фульвия и заплакала.

– Нет!

– Да, да, да! – крикнула Клодия, пнув его ногой. – Клодий, зачем? Ведь есть тысячи других способов отомстить Аврелии и Фабии! Зачем было совершать святотатство? Ты обречен!

– Я не подумал об этом, все казалось просто идеальным! – Он попытался взять Фульвию за руку. – Пожалуйста, не причиняй вреда нашему ребенку!

– И ты еще не понял? – крикнула она, отпрянув. – Это ты причинил вред нашему ребенку! Родится бесформенное чудовище, я должна избавиться от него! Клодий, ты проклят!

– Уходи! – крикнула Клодия. – Ползи на животе, как змея!

И Клодий выполз из комнаты на животе, как змея.

– Надо еще раз провести ритуал Bona Dea, – сказала Теренция Цезарю, когда она, Фабия и Аврелия явились в кабинет великого понтифика. – Ритуал тот же самый, но с добавлением искупительной жертвы. Девушку Дорис надо наказать так, чтобы ни одна женщина не могла рассказать о том, что с ней случилось. Никому, даже великому понтифику.

«Благодарю всех богов за это», – подумал Цезарь, сразу догадавшийся, кто будет этой искупительной жертвой.