Любовь за гранью 11. Охота на Зверя Соболева Ульяна
– О чём ты? Как я мог сделать это?
– А разве сейчас это имеет хоть малейшее значение? Ты снова позволил маме оказаться на грани жизни и смерти. Ты думаешь, найдёшь нападавших, и искоренишь любую опасность для нас? Ты и есть самая большая опасность для нашей семьи, Ник».
И я думал именно об этом, сидя на полу возле кровати Марианны. Глядя, на её осунувшееся, побледневшее лицо и длинные тёмные ресницы. Глядя на посиневшие губы и на почти прозрачные запястья, исколотые иголками, и чувствуя, как в свои словно тысячи таких же впиваются. Или позволяя себе опуститься на колени возле изголовья и осторожно касаться тёмного водопада волос. Каждый новый день с призрачными ожиданиями того, что хотя бы очнётся…и к ночи эти ожидания разбиваются вдребезги. А мне ничего не остаётся, кроме как собирать их руками и отчаянно склеивать, снова и снова лаская пальцами шероховатости на поверхности.
Вдыхать её запах и беситься…беситься, потому что сейчас он был безжалостно испорчен вонью медицинских препаратов. И тут же одёргивать себя, что именно они не позволяют ей окончательно исчезнуть в той тьме.
Дьявол, я даже представлять не хотел, что такое возможно…что моя девочка окажется слабее. Каждая предательская мысль, появлявшаяся в голове, тут же беспощадно пресекалась…чтобы атрофироваться в вязкое ощущение безысходности, с особым злорадством полосующее по венам, проникающее в кровь, отравляющее даже дыхание. Мне казалось, я не воздух выдыхаю, а эту самую безысходность.
Я всегда ненавидел ждать. А сейчас мне не оставалось ничего другого. Только молиться…впервые…я так думаю, что впервые, молиться небесам, чтобы сохранили ей жизнь. Фэй говорила, что она поправляется, что пик кризиса прошёл, а я не верил. Я не мог верить её словам, когда мои глаза видели другое, видели её ослабленное тело, накрытое белое простыней. И этот грёбаный писк аппарата, раздражающе отдававшийся в висках, от которого на стены лезть хотелось.
Иногда меня подбрасывало от страха, и я вскакивал и бежал к её кровати, чтобы убедиться, что ошибся, что она по-прежнему дышит. Я настолько привык вслушиваться в звук её сердцебиения, что в те редкие минуты, когда выходил из палаты, чтобы позвонить ищейкам, ловил себя на том, что во время разговора отстукиваю его ритм пальцами по ноге.
Это произошло неожиданно. Марианну вдруг выгнуло на кровати, и она закричала…почти беззвучно, но этот её шёпот, полный страданий, оказался страшнее и громче любого крика и ещё очень долго отдавался гулким эхом в моей голове. Она металась на постели из стороны в сторону, закрыв глаза и продолжая что-то шептать, и сколько я ни прислушивался, не мог понять ни одного слова. И тогда у меня получилось. Инстинктивно. Сначала проникнуть в мысли Марианны, успокаивающе касаясь их своей энергией, давая её сознанию установку расслабиться, доверившись ей. А когда она распахнула глаза, безжалостно впиться них взглядом, вытягивая ту тварь, что так терзала её все эти дни. Просто нагло выдирать её собственной энергией, представляя, как перетекает черным облаком в моё тело. Стиснув зубы от той боли, что она таила в себе, смотреть, как начинает выравниваться дыхание Марианны, когда боль отходит. И так каждый раз. Я не мог вырвать её из лап тьмы, но я мог облегчить её страдания. А, значит, подарить нам обоим шанс на победу.
Не знаю, на фоне чего, но мои воспоминания начали возвращаться ко мне. Хотя «возвращаться» слишком громко сказано. Они вспыхивали яркими кадрами, в которых иногда без контекста трудно было разобраться. И если после сеансов с Фэй и детьми я всегда мог обратиться к Марианне за расшифровкой некоторых частей пазла, то теперь голова болела не столько из-за неожиданных всплесков активности моей памяти, сколько из-за попыток вспомнить сам контекст.
«В большой зале столпилась куча разношёрстного народа, среди которых было много Чёрных львов. И все они притихли при моём появлении. Кто-то отводил глаза, кто-то сжимал руки в кулаки, некоторые смотрели с презрением. Ненависть ощущалась в воздухе. Дикая, животная ненависть ко мне. Если бы они могли, набросились бы на меня всей толпой и тут же растерзали на мелкие кусочки…»
Такое ощущение, будто очутился в своём прошлом. В том, которое могу вспомнить без особых усилий. Именно так меня принимали при дворе. Или, вернее сказать, не принимали. Вот только эта сцена для меня совершенно новая, и я смотрю на неё словно со стороны. Сторонним наблюдателем без тех эмоций, которые должны одолевать при любом воспоминании. Но ведь это всего лишь благородный жест со стороны моей памяти, она милосердно соглашается делиться со мной этими крохами, зная, что я с готовностью приветствую каждую из них. Чтобы потом анализировать всё увиденное. Как сейчас. Стискивать челюсти, пытаясь сосредоточиться и понять, почему я стою в окружении целого клана врагов и при этом на мне перстень с эмблемой Львов. Что за чёрт?
И не успеваю я опомниться, как в голове ещё одной вспышкой…впервые такое. Прямо целый сериал.
Я, Влад и молчаливая Анна рядом с ним…И полный ненависти и жажды убийства взгляд Воронова. Каждое его слово пропитаны ими настолько, что невольно сжимаются кулаки и срывается дыхание.
«– А ты убирайся к дьяволу, Мокану. Тебя сюда никто не звал. Ты предатель, и тебе не место рядом с опальным королем. Давай, вали в Лондон к Эйбелю. Отпляши на костях тех, кто умер, защищая Братство сегодня, а ты трусливо прятал свою задницу. Давай, Мокану, убирайся. Ты для меня сдох в тот момент, как отрекся от нас.
– Я все понял, брат. Мне все ясно.
– Я тебе не брат. У меня нет братьев – предателей. В моей семье нет предателей, Николас Мокану».
Я всегда подозревал, что перемирие досталось нам с Вороновым далеко не легким путём, но почему тот Ник в своей тетради писал о том, что сначала помирился с братом и только потом был принят в клан? Или всё же, Мокану, ты умудрился настроить против себя абсолютно всех Чёрных львов и после воссоединения с ними?
Почему-то в памяти всплыла недавняя находка. В кабинете Марианны в сейфе я обнаружил документы на присоединение Асфентуса к клану Воронова. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Учитывая, что территориально Асфентус относился всё же к Европейскому клану…и был слишком лакомым куском, чтобы кто-то в здравом уме согласился отдать его. Даже брату. Пограничная зона между мирами, выход на Арказар – зону торговли живым товаром и много других преимуществ, которыми обладал самый невзрачный, на первый взгляд, город в мире. И я с некоторым оцепенением пролистывал лист за листом договор, подписанный Марианной, действовавшей от моего имени. Причём подписанный в тот период, когда меня считали мёртвым.
Отбрасывать в сторону непрошеные воспоминания, сосредотачиваясь только на тихом дыхании Марианны. После. Я разберусь со всем после. Когда она придёт в себя, и я снова почувствую себя живым, а не полумёртвым изваянием, стоящим на самом краю пропасти. И я понятия не имею, кто там за спиной, но только от него зависит, упаду я сейчас вниз или смогу сделать спасительный шаг назад.
Единственное, что меня волновало ещё – это обстрел машины Фэй.
Да, я давал задание ищейкам найти ублюдков, осмелившихся напасть на мою семью, и их расследование навело на след охотников. Вот почему Сэм обвинил в произошедшем меня…и он был чертовски прав. Осознание этого не просто давило на плечи, нет. Оно обрушилось на голову, впечатав в землю всем телом, пробуждая жажду мести. Отомстить каждой твари, сделавшей выстрел в автомобиль с моими детьми. Каждой твари, из-за которой моя жена сейчас лежала ослабленной и подключенной к чертовой куче приборов. А потом в голове флешбеком слова сына о том, что я и есть самая большая опасность.
Но я не собирался сдаваться. Я вдруг отчаянно понял, что не отдам её никому. Ни её, ни своих детей. Ни другому мужчине, ни смерти не позволю забрать их у меня.
Пусть даже и отдергивает пальцы, когда я прикасаюсь к ним.
***
Ветер злится. Воет диким зверем, срывая сухие ветки и кидая их на землю, чтобы потоки воды подхватили их и понесли прочь. Плач дождя всё сильнее, вторит яростному мычанию ветра барабанной дробью по отвесной крыше веранды.
***
Я не знаю, как понял, что она очнулась. Понял и всё. Аааа…нет. Я не увидел. Почувствовал. Когда вздохнуть смог свободно, без ощущения тисков в лёгких. Впервые за все те дни, что она лежала в больнице. Тогда и дошло. Бросился к ней и едва не закричал, увидев её глаза. Дьявол, сколько всего я обещал тебе за возможность снова смотреться в них? Сколько раз закладывал тебе душу за её спасение, и уже почти потерял веру в то, что тебе нужны эти лохмотья?
И когда, наконец, ты согласился на сделку, я едва снова рассудка не лишился от радости. Настолько бешеной, одержимой, что ком в горле образовался. Поэтому и говорить не смог. Только всматриваться в эту сиреневую бездну…дааа…там нет дна. Там пропасть такая, что запросто можно шею свернуть ещё в полёте, но если это та цена, которую я должен заплатить, чтобы отражаться в них, то я согласен! Только мысленные вопросы…чтобы тут же вернуться в нашу с ней реальность, когда захотела ладонь мою оттолкнуть В нашу отвратительную на вкус реальность, состоявшую из разочарования и холода. В
сё правильно. Заключая сделки с Дьяволом, всегда грамотно формулируйте свои условия. Я ведь не просил о чём-то большем, чем её жизнь. Хотя в тот момент это и было самым большим для меня.
Поэтому я просто убрал руку, не обращая внимания на то, как оборвалось и исходило кровью сердце в этот момент.
Заставил себя натянуть на губы улыбку, чувствуя, как вспарывают губы до крови сотни крошечных шипов. Насильно подавлять любые мысли о чём-то другом. Любые чувства. Плевать на всё. Она приходила в себя, с каждым днём всё больше, а, значит, у меня появился шанс вернуть её себе. Точнее, получить. Мне она никогда не принадлежала.
***
Протянуть руку вперед, ловя холодные капли, глядя на то, как расползаются они на ладони, стекая на деревянный пол. Каплями по нервам. Воспоминания, которые выворачивают остатки души наизнанку. Если что-то там от неё ещё оставалось. Но я не знал, как ещё объяснить ту агонию, что так извивалась внутри, утягивая в своё туманное марево.
***
Она будет моей. Чего бы мне это ни стоило, и как бы она ни сопротивлялась этому. Она будет моей. И жирная точка на этом. Никаких сомнений, никаких вопросительных знаков или многоточий.
Правда, я не хотел брать её силой. Не хотел заставлять, хотя мог. Только на хрен мне не нужна была такая любовь – да, тот самый суррогат для неё. Спасибо, нажрался им по самое не хочу за всё то время, что с ней был. Пускай разбирается в себе сама, пусть сама убьёт в своих мыслях и в сердце того, кого невозможно больше ни оживить, ни сыграть. Да, я не собирался отказываться от неё, но и становиться для Марианны тем, кого сам не знал, тоже не собирался. Заменять ей кого-то другого? Увольте.
Она просила дистанцию, и я предоставил ей эту самую дистанцию. После того, как привез к себе домой. Иные варианты даже не рассматривались. Только не после нападения наемников.
А вот расстояние между нами я всё же оставил. Тем более, что и она не стремилась к его сокращению. Иначе я бы почувствовал. Что я ощущал на самом деле между нами? Даже не расстояние, а стену, высокую и толстую настолько, что сколько бы ни ударил кулаками по ней, разрушить не получалось. Так и бился об неё, сначала со всей злости, потом, скорее, по инерции, но добился лишь того, что самого напополам скручивало от безысходности, а с той стороны мои удары даже не ощущались.
Иногда смотрелся в зеркало и испытывал навязчивое желание убить того, кто был по ту его сторону. Но не себя, а того, кого видела во мне она. Убить любыми способами, но у неё на глазах. Чтобы увидела, чтобы убедилась, что его больше нет. И, может, тогда смогла бы хотя бы подсказку дать, где мне дверь в эту грёбаную стену найти.
А потом на меня злость нападала. За то, что жалок был настолько, что с самим собой соперничал. Хотя в моём случае, скорее, насмерть дрался.
Насильно образ его из её головы вытеснял. Она любила его длинные волосы, и я остриг их, брился каждый день, чтобы не появилась щетина, о которую она так любила тереться щекой. Раздать всю свою одежду прислуге и закупить абсолютно новый гардероб, чтобы не напоминать ей себя же…того себя, к которому сам чувствовал невероятное отвращение. Мог бы – украшения бы её все выкинул, сжёг, чтобы не осталось ни одного напоминания о том, кто их дарил. И именно поэтому я этого не сделал. Потому что не простила бы мне. Она так крепко держалась обеими руками за любовь к тому Нику, что мне оставалось лишь врываться в её сознание в часы сна. Потому что нагло вырывать его из её рук означало сломать и её тоже. А мне претила любая мысль причинить ей боль.
И поэтому методично сводить с ума её, чтобы не одному вариться в адском котле из похоти и одержимости. Сатанел от дикого желания ворваться в её комнату и брать до самой ночи, но не позволял себе сорваться. Дожидался, пока уснёт и начинал делиться с ней теми картинами, что рисовало мое воображение. Телепортироваться в её комнату и жадно смотреть, как её выгибает на постели от тех кадров, что я показывал. И она такая отзывчивая даже во сне, такая горячая и чувствительная, что накрывать начинало и меня. И я откидывал голову назад, расстёгивая молнию брюк и проводя ладонью по напряжённому от дикого желания члену. Сжимал его рукой и шипел сквозь зубы, глядя на острые соски, просвечивающие сквозь полупрозрачную ночную рубашку. Прислонившись к стене, мысленно врывался в стройное, упругое тело, под её реальные стоны подводя себя к оргазму. Безумие, вырывавшееся из-под контроля днём, чтобы ночью исчезнуть, маскируясь под невозмутимость.
Её вело. Её вело, я чувствовал это. Но я не знал, вернее, не был уверен, что это не из-за того голода, на который мы обрекли себя. Да, она хотела меня…Дьявол, иногда у меня вставал только от одного её такого голодного взгляда, и тогда я отворачивался от неё, пряча собственный интерес…и распирающую штаны эрекцию. Отворачивался, потому что знал, что хотела она не меня, а его. Его тело, его губы и пальцы, его член глубоко в себе. А я…я стал настолько психопатом с ней, что приходил в ярость только от подобных мыслей.
Именно поэтому я должен был уехать. Уехать, чтобы не слететь с катушек окончательно. Поэтому и потому что мы, наконец, вышли на заказчиков нападения.
***
Дождь усиливается, теперь уже не просто настойчиво барабанит по крыше и деревянным перилам, а обрушивает ведрами воду, словно в попытке смыть ту грязь, что осела внутри липкими комьями, оставив во рту мерзкое послевкусие.
***
– Говори, мразь! Говори, иначе лишишься второго глаза.
Поигрывать перед смертным его же глазом, насаженным на острие лезвия, глядя, как расширяется от ужаса и предчувствия адской боли зрачок его пока ещё целого глаза, когда-то зеленого, а сейчас покрытого красной сеточкой сосудов.
– Пппп…пппрррошу…не надо. Я ннничего ннне…
Ударить его со всей злости и резким ударом вонзить нож в глазницу, проворачивая лезвие. Под истошные нечеловеческие вопли, но для меня они как музыка сейчас. Музыка, которую я впитываю в себя всеми клетками. Тело сводит судорогой удовольствия, а запах его крови заставляет печь дёсны. Правда, тут же растворяется в вони его страха и мочи. Ублюдок обмочился в штаны, как только увидел, кто выбил дверь в его съемную квартиру. Наемники, на которых дал наводку Шейн, привели нас к этому ублюдку, оказавшемуся посредником между ними и заказчиком, а теперь сидевшему обездвиженным перед нами.
– Ц-ц-ц… Ты не захотел сохранить себе зрение, человек…как насчёт, – медленно вести лезвием по его коже вниз, вспарывая её и вздрагивая от наслаждения его агонией, – как насчёт возможности потрахаться, а? Может, – приставив к его съёжившемуся члену ножу, слегка надавить, улыбнувшись, когда он заорал, – уболтаешь меня на то, чтобы оставить тебе яйца, а, охотник? Тогда болтай быстрее, иначе лишишься и их.
И он заговорил. Всё же некоторые слишком сильно переоценивают собственную мошонку и развязывают языки. Я всё равно убил его, правда перед этим он ещё долго орал, умоляя не трогать его достоинство. Идиот. Нельзя тронуть семью Мокану и при этом надеяться остаться живым. Кем бы ты ни был: ничтожным смертным или сильнейшим на свете нейтралом.
***
Я сам не понял, как почувствовал её. За долгие минуты до того, как машина вообще приблизилась к дому. Это нарастающее возбуждение, от которого внутри взвивается бешеное торнадо и закручивается в дьявольский столп с летящими в разные стороны обрывками пепла. Рывком распахнул двери веранды, и в лицо ударил запах озона, мокрой листвы и…ванили. Едва уловимо. Словно сам его придумал. Холодные капли обжигают воспаленную кожу, а я смотрю вдаль, далеко за пределы особняка, высокой ограды с потрескивающими искрами электричества, макушек деревьев, как с высоты птичьего полета, на дорогу, стиснув челюсти и пальцы. Будь я проклят, если мое чертовое предчувствие обманывает, выдавая желаемое за действительное.
Очередная молния совсем рядом, словно приветствуя её. Видишь, малыш, мы вышли встретить тебя здесь. Слышишь, как радуется дождь твоему приезду? Он понятия не имеет, почему ты приехала. Сама! Ко мне! Именно сегодня, когда я бы трижды душу дьяволу продал за эту встречу с тобой, потому что времени больше нет. От нетерпения ливень всё сильнее бьёт по деревьям, он самоотверженно тонет в глубоких лужах в ожидании тебя. Открыть глаза, чтобы смотреть на появившиеся вдали слабые отблески света. Фары. Всё ближе и ближе. И моё сердце присоединяется к рваной пляске дождя, все быстрее и быстрее, беснуется с ним, сходя с ума и теряя контроль. Смотреть, как автомобиль останавливается возле дома, и мысленно подталкивать тебя скорее выйти. Я долбаный псих, если так соскучился по тебе. Так, что свело скулы от желания приникнуть к твоим губам, когда вскинула голову вверх и посмотрела прямо на меня. Дождь целует тебя, а я вонзаюсь когтями в ладони, чтобы сдержаться, чтобы не спрыгнуть вниз, к тебе и не стереть следы его поцелуев с твоих губ. Потому что ревную. Дьявол, ревную даже к дождю! К порывам ветра, который играет твоими мокрыми волосами, нагло задирая подол твоего пальто. Ревную и не делаю ни шага навстречу. Потому что это твой путь. Это твой выбор. Я свой сделал давно. Сделал и ждал все эти дни, успеешь ли сделать его ты или корчится мне в этом пекле одному.
Пальцами ласкал её ресницы мокрые, скулы, целую вечность проводил по губам, чтобы потом голодно впиться в них и застонать от дикого удовольствия, ударившего в голову, сильнее красного порошка. Жадно слизывать капли дождя, прикусывая плоть, чтобы отметить собой. Потому что впервые почувствовал своей. Только своей. И это самое охренительное, что я когда-либо чувствовал. Я, мать вашу, даже не знал, что вообще умею чувствовать, малыш. Я так злорадно высмеивал самого себя в прошлом, потешался над идиотом, опустившимся до слюнявых эмоций и зависимости от женщины, а теперь я нашел себя там же, где был и он…если не ниже и не глубже. Увяз по самое горло. Сдыхал от мысли, что моей не станешь. Ты знаешь, что значит за все гребаные пять веков ощутить, что тебя любят, видеть в твоих глазах, слизывать с каплями пота с твоего тела и трястись от удовольствия только от звука моего имени твоим голосом? Потому что НИКТО и НИКОГДА не произносил его так, как умеешь ты. А потом на острые рифы адского разочарования, что не меня…Не меня, чёрт её побери!. И возненавидеть это свое имя, отражение в зеркале, почерк.
В глаза твои смотрю, жадно выискивая ответы и меня разрывает на части потому что в них вижу СЕБЯ. Не его. Наконец-то не его.
– Теперь моя.
Оторвавшись на короткие секунды, чтобы снова с рычанием накинуться на её рот, когда кивнула и прошептала:
– Твоя. Только твоя…всегда твоя.
Глава 25
Я думал, что смогу забыть, каково это держать её в своих объятиях и вздрагивать от прикосновений теплых ладоней к своему лицу. Думал, если исчезнуть, запретить себе видеть её, перемещаться в её комнату, чтобы продолжать тайно, словно вор, любоваться её сном, то смогу избавиться от состояния вечного голода по ней. Ни черта! Мать её, ни чер-таааа!
Прижимал её к себе, потираясь щекой о бархат её щеки, вдыхая аромат ванили, приправленный нотками дождя, и ощущал, как голод становится всё сильнее, всё неудержимее. Яростнее. И злее. Потому что я, наконец, дорвался. Потому что ни одна фантазия никогда не сравнится с ощущением тепла её тела в моих объятиях. Ни одна иллюзия не будет кружить голову так только от взгляда в глаза её полупьяные. И я себя таким же пьяным ощущаю.
Словно обезумевший, оттолкнул Марианну к стеклянным дверям веранды и, срывая пуговицы, сдернул вниз её пальто. Не переставая терзать солёные от слёз губы, по которым так истосковался, что свои начало покалывать от прикосновений, непослушными руками лихорадочно вытаскивать полы блузки из-за пояса юбки, чтобы разорвать её руками, оставив висеть жалкими лохмотьями на её плечах. Отойти на шаг, долгие секунды любуясь бурно вздымающейся грудью, скрытой красным кружевом, вздрагивая от возбуждения, прострелившего в паху от одного только взгляда на бесстыже торчащие соски. И снова наброситься на неё, углубляя поцелуй, сжимая упругие полушария руками.
Судорожными движениями ладоней спуститься к подолу юбки, поднимая его вверх и проникая пальцами за резинку трусиков. Горячая…Такая горячая, что между нами воздух искрами вспыхивает, разрядами молний впивается под кожу.
Она дрожит, и меня колотит вместе с ней от желания взять быстро. Не насытиться – нет. По крайней мере, точно не так скоро. Но утолить это адское, иссушающее чувство голода.
– Соскучился…, – прикусывая мочку уха и утробно зарычав, когда почувствовал новый приступ её дрожи, – пи***ц тебе, малыш.
Оторвавшись от неё, спускаться языком по длинной шее, царапая клыками, и снова возвращаясь вверх. Ладонью надавить на плоть под нижним бельём, ловя губами её выдох.
В голове только одна мысль – сожрать. Всю и целиком. Только сначала заставить кричать от наслаждения всю ночь. Кричать так, чтобы голос сорвала. Тихим рыком в ухо, когда вонзилась ногтями в мои плечи. А мне эта боль лаской отдается. Самой изысканной. Хочу чувствовать, как её срывает вместе со мной. В мою бездну.
Двумя пальцами проникнуть в жаркое лоно, сцепив зубы, когда обхватила их мышцами изнутри.
– Последняя возможность вернуться, малыш. Потом, – толчок пальцами, перекатывая между пальцами другой руки напряженный острый сосок, – потом не отпущу.
Я лгал. Хрена с два я ее отпущу теперь! Но хотел услышать её ответ. Мне мало ощущать его влагой на пальцах, мало видеть в сиреневом хрустале, подёрнутом кружевом страсти. Должен услышать этот ответ её голосом… и разорвать на части. В самом порочном смысле этого слова.
Выскользнуть из неё, чтобы, отыскав набухший узелок, погладить его, шипя в открытые опухшие губы, зверея от тихих стонов и закатывающихся в удовольствии глаз.
– Тебя убью. Сам сдохну. Но не отпущу.
***
Это не просто лихорадка по нему. Это какое-то первобытное чувство, что, если не буду глотать его дыхание широко открытым ртом, я умру. Мне его не хватает в легких. Глоток за глотком ошалевшими мокрыми губами, сплетая язык с его языком, цепляясь ему в волосы и прижимаясь губами к губам до боли, до крови и синяков не со стонами, а со всхлипами и голодным рыданием. И меня ведет от его дыхания. Моя личная доза с шипением проникает в вены, и от запредельного кайфа кружится голова. Я не целую. Нет. Это мало похоже на поцелуи. Это пожирание друг друга с диким рычанием двух обезумевших от голода и жажды. Когда первые куски пищи приводят в жесточайшее возбуждение на грани с агонией. Я не знаю, чья кровь у меня на языке – моя или его, и мне плевать, потому что это самое вкусное из всего, что я пробовала в жизни. Я обезумела от отчаянного желания почувствовать его в себе, сейчас. Мне хватало даже языка, толкающегося все глубже и глубже, чтобы начать чувствовать себя живой. Он стонет мне в рот так же, как и я ему, сдирает с меня одежду дрожащими мокрыми руками и отходит назад…а я, тяжело дыша и облизывая окровавленные губы, смотрю ему в глаза и понимаю, что еще секунда, и сойду с ума от этой разлуки в сантиметры, мне кажется, он мой воздух себе забрал… И глаза его бешеные… от одного взгляда голод набирает такие обороты, что меня начинает трясти. Мне кричать хочется, что я задыхаюсь, и он это знает, набрасывается снова.
Задирает юбку, и я извиваюсь, помогая поднять быстрее, впиваясь ногтями ему в плечи, срывая пуговицы с рубашки, притягивая к себе за воротник, и снова пальцами в волосы, чтоб не оторвался. Чтоб не убивал отсутствием кислорода. Дышать хочу его рычанием, глотать, как смертельный наркотик, жадными глотками, так, чтобы горло болело.
– Соскучился.
Острым лезвием по оголенным нервам, лаской по всему телу, так, что начинает шатать от страсти и швыряет прямо в космос. Высоко, так высоко, что от набранной скорости свистит в ушах и тело вибрирует от приближения взрыва. Да. Только от звука его срывающегося голоса, от этой хрипотцы. Запрокинула голову, закатывая глаза и чувствуя, как оно все ближе и ближе, как сейчас взорвется это проклятое напряжение. Проводит пальцами между ног, а я головой из стороны в сторону, широко открыв рот… я уже в точке невозврата. Но он не чувствует. Не сейчас. Не в тот момент, когда сам трясется крупной дрожью в голодной лихорадке.
Рывком в меня пальцами, и я воздух судорожно хватаю…раскачиваясь на том самом лезвии. Еще секунда, и я сорвусь.
Я даже слов отличить не могу…только голос. Голос, который ведет все ниже и ниже, туда, где пальцы жадно ласкают пульсирующую плоть, и я смотрю ему в глаза остекленевшим взглядом, замерев всем телом, чтобы сорваться в оргазм с последними словами, сорваться прямо в пекло его глаз. Сильно, с гортанным воплем, запрокинув голову, ударяясь о стекло, изогнувшись всем телом, впиваясь снова в его волосы, и на выдохе:
– Убивай…
Сжимая в оргазме колени, содрогаясь всем телом, ища его рот, чтобы со стоном выдохнуть еще раз:
– Убивааай.
***
Когда взорвалась, мне показалось, сам вместе с ней на атомы сумасшествия разлетелся. И теперь кружил под каплями дождя, оголтело отбивающего сатанинские ритмы где-то вне границ нашего мира. За пределами нашей общей лихорадки. Там, где не колотит от жажды вгрызться в её искусанные губы и до одури пить рваное дыхание.
– Убью, – языком по её губам, – обещаю. Убью.
Развернуть её к себе спиной, рванув вниз бюстгальтер и жадно сминая ладонями грудь с вызывающе торчащими соскам, ведя носом по её щеке,
– Смотри, маленькая, – глядя на наше отражение в стекле, расстегнуть молнию брюк, чтобы, отодвинув трусики, тереться об округлые ягодицы. Откинул голову назад, резко втягивая в себя воздух…Дьявол! Ощущение, будто взорвусь, не успев войти в неё. Потому что слишком сильная жажда по этому телу, слабому, дрожащему в моих руках. Мой самое большое искушение, настолько сильное, что даже ни разу в голову не пришло, что устоять смогу. Потому что знал – ни хрена не устою. Тем более теперь, когда знал, какое бешеное удовольствие обладать ею.
До крошева стиснув зубы, смотреть на её закушенную губу и глаза, затуманенные, подёрнутые поволокой наслаждения. Отражение мигает, то исчезая, то появляясь вновь в свете тусклой лампы. Отблески молний выхватывают её лицо…не просто красивое. Идеальная красота. Хотя заводит далеко не это. Красота может быть холодной, вызывающей желание лишь издали любоваться, возможно, поклоняться. И не более того. С ней? Чёрт, от её красоты слишком горячо. Горячо в низу живота, в венах кровь пениться начинает, и дерет горло от желания трахать до потери пульса. Её красота – чистейший секс. Особенно когда она вот такая, с мокрыми волосами, которые я наматываю на ладонь, и она резко выдыхает, не отводя от меня взгляда. Снова дрожит, прижимаясь ко мне, и выгибая спину. А меня ломает. От этой покорности ее. И от того, что впервые не чувствую себя заменой. Впервые не вижу, как при взгляде на зеркало, о другом думает. Точнее, вижу, что не думает. Настолько моя, настолько чувствует…что меня корёжит от желания пометить как свою. Пальцем по шее, надавливая на нежную кожу, пока не появляется тонкая красная бороздка. От подбородка и вниз, и я зажмуриваюсь на мгновение, чтобы не наброситься на запах её крови.
Рывком к себе за волосы, насаживая на член, и зарычать от грёбаного удовольствия, слишком сильного и нереального, чтобы оказаться правдой. От безумия, кристаллизовавшегося в воздухе. Я, мать его, вижу эти кристаллы! Бордово-красные, цвета её крови. С чёрными вкраплениями моей одержимости.
Удерживая за бедра и за волосы, вдалбливаться остервенело в её тело, сатанея от громких стонов. От того, как запрокинула голову и зашипела, когда в сторону за волосы дёрнул и в шею сзади клыками вонзился, стиснув руками бёдра, когда вкус её на языке ощутил. Вкус терпкого вина, безжалостно ударивший в голову.
Ослепительно красивая в своей порочности, моя девочка всхлипывает, впиваясь пальцами мне в руки…не смея отвернуться от отражения. Я не позволяю. Удерживаю её взгляд через стекло. Пусть смотрит, в какого монстра превращает меня своим присутствием. Пусть знает, что начисто лишает человеческого облика. Оторваться от её шеи, чувствуя, как безумие накаляется…как раздуваются кристаллы в воздухе, подобно пузырям. Пот градом по спине, по позвоночнику дрожь от надвигающегося урагана. Я его запах чувствую в воздухе. В каждой клетке тела. Слышу в порывах ветра, озлобленно срывающих ветви с деревьев.
Он кружит невидимые кристаллы моего безумия, чтобы взорвать их. С оглушительным звоном они падают на пол веранды, безумие вырывается наружу. Отметинами на её теле, яростными толчками в её лоно.
Оно разворачивается к двери веранды, алчно смотрит на отражение, покрывающееся крупными трещинами.
Меня несёт. Оно меня несёт за болью. За той, что уходит сейчас из меня в Марианну. Продолжая диким зверем вбиваться в горячую плоть, завести руку вперед и безжалостно терзать клитор, растирая его пальцами.
– Смотриии, – голосом своего безумия, удерживая её за волосы, заставить сильнее выгнуться, – смотрии, малыш.
Трещины расходятся по поверхности стекла тонкой сеточкой вен из моей ненависти и злобы…чтобы в следующую секунду с пронзительным звоном распасться на сотни обломкоыв. Вдребезги.
И едва не завыть триумфальным воем, почувствовав спазмы её лона в этот самый момент.
Успеть развернуть к себе и прикрыть ладонью её лицо, впиваясь в губы и не позволяя осколкам поранить его. И когда звон стих, отвернуть её от себя и прошипеть на ухо, продолжая бешено насаживать её на свой член:
– Только я. Чувствуешь?
***
Он мог мне говорить о любви. Мог и умел…а он говорил мне о смерти, и я дрожала от каждого слова. Этого не понять…Даже мне сложно понять. Но он говорил о моей смерти, как никто и никогда не мог бы сказать о любви. Признания бывают разными…И да, для Николаса Мокану эти два слова все еще оставались рифмой, а для меня – безумным доказательством его одержимости. И я не хотела меньше, чем это. Я не хотела сказку, букеты цветов и нежный шепот на ушко… я смерти вот такой хотела. Умирать из-за него и убивать его собой. Осознавать, насколько повернут на мне…Страшно. Невыносимо страшно и так же дико и невыносимо вкусно ощущать привкус этой ужасающей правды каплями крови на искусанных им губах. Понимать, что не отпустит никогда…понимать, что настолько его, что скорее убьет, чем отдаст даже самой себе.
Все еще дрожащую разворачивает лицом к стеклу, сжимая грудь ладонями, и я вижу этот дьявольский контраст его смуглых пальцев с моей белой кожей и свои красные соски между ними…Трясти начинает от завораживающей грязно-прекрасной картинки. Она то гаснет, то появляется в бликах молнии, а я не могу оторвать взгляда от его глаз, в которых похоть так же сменяется вспышками отчаянного безумия…и я его боль ощущаю каждой клеткой вместе с диким возбуждением от трения горячего члена о мои ягодицы, прогибаясь ниже, в немой мольбе взять. Ощутить его глубоко в себе, и от предвкушения дух захватывает, и влага течет по бедрам. Готовая. Такая бессовестно готовая для него. Врывается безжалостным толчком, и я вижу, как широко распахиваются мои глаза, чтобы с криком закрыться. Нашим общим криком. Ощутить его в себе. Глубоко. Так глубоко, что от этой наполненности трясет все тело. Инстинктивно сжать в себе, привыкая…К нему всегда надо привыкать. А он не дает. Рвется в меня все быстрее и быстрее, выгибая к себе за волосы. Раздирая плоть своей мощью так, что я чувствую и твердость врывающейся головки, трением по сжимающимся стенкам лона, и каждую вздувшуюся, пульсирующую вену. Глубже и глубже. Чтоб ощутила, где заканчиваюсь…сильными ударами до сладкой боли.
Новый виток сумасшествия с его жадными глотками моей крови. И я понимаю, что это животная потребность взять всю меня, до последней капли. То, чего раньше между нами не было…и мне нравится. Нравится быть его добычей.
Осознание, что со мной дикий зверь. Мой бешеный зверь, в чьих руках настолько хорошо, насколько и безумно опасно, и именно осознание этой опасности заставляет взвиться от возбуждения, потираясь напряженными сосками о холодное стекло и глядя на нас, совокупляющихся так пошло, так грязно, что от натуралистичности этой картинки все скручивается в узел внизу живота и пульсация плоти начинает приносить боль нетерпения.
Оторвался от моей шеи, смотрит в глаза через отражение, хищник в самой первозданной красоте, ведет языком по кончикам клыков, запрокидывая голову и вбиваясь в меня на бешеной скорости, и каждая мышца на его идеальном теле вибрирует, а по голому торсу катятся капли воды, и я не знаю, что меня заводит больше: его член, поршнем входящий в мое тело, или эта дьявольская красота дрожащего от страсти зверя, готового разорвать добычу на ошметки ради своего удовольствия.
Скользит по животу ладонью вниз, сжимает уверенными пальцами клитор, и я слышу собственный хриплый стон. Хочу закрыть глаза, но он не дает, удерживая за волосы и так же сильно впиваясь в мой взгляд своим звериным. Он хочет мне что-то показать, и я, обезумевшая от накатывающих волн приближающегося ослепительного смерча, смотрю, как по стеклу идут трещины.
Резко впивается в мой рот вместе со звоном стекла, и в это же время внутри меня все так же разрывается в оргазме. Резком, болезненно-остром. С криком ему в губы, судорожно сжимая плотью его член. Чувствую…только тебя. Оооо… как же сильно я тебя чувствую бешеными сокращениями плоти!
Заводя руки за голову, прижимаясь к его груди взмокшей спиной, ощущая ладонь на своей шее и нескончаемые толчки внутри…продлевает агонию наслаждения, срывая в очередную следом. Понимание, почему стекло разбил… и понимание, что мне не нужно ни одно его отражение, что я хочу видеть только свое и только в одном зеркале – в его глазах.
***
Она разбилась практически одновременно со стеклом. Разбилась громким криком, сжимая меня стенками лона, а меня уже вело от взгляда на осколки, в которых я убил и себя, и её. К чёрту отражения!
Развернуть её к себе лицом, не позволяя отдышаться, смаковать отголоски оргазма, и, приподняв за ягодицы в воздухе, посадить на член, зарычав в её шею.
Быстрыми движениями поднимать и снова опускать на себя, ощущая, как нарастает гул того самого урагана в голове. Мокрые волосы бьют по моему лицу, Марианна стискивает тонкими пальцами мои плечи, а я закрываю глаза…какофония звуков в голове всё сильнее, всё громче. Бьёт в виски. С громким рычанием всё быстрее врываться в нее, чтобы закричать, когда тело охватит мощным порывом наслаждения. Он обрушивается с головой, ударом в солнечное сплетение, через грудную клетку к позвоночнику, растекаясь дьявольским кайфом по всему телу. Мой личный наркотик наконец попадает в кровь, позволив впервые за целую вечность без дозы вздохнуть полной грудью. Удерживать её на своих руках, впившись зубами в шею и изливаясь до последней капли.
Отдавая ту бурю эмоций, которая сейчас бушует во мне. Опустил её на землю, улыбнувшись, когда едва не упала. Удерживая за талию, приникнуть к её шее, зализывая раны. Тихим шёпотом, вбирая губами вкус её кожи.
– Люблю тебя, маленькая.
***
Я проваливаюсь в сон, лежа сверху на нем. По коже все еще перекатываются волны мурашек, и я жадно обнимаю его за сильную шею дрожащими руками. Мой зверь терзал меня часами напролет, за все недели дикого голода, за каждое мое немое "нет" он заставлял кричать меня "да", умолять, стоять на коленях, принимая во рту эту осатаневшую похоть со слезами на щеках от его беспощадности к моему телу, а потом сжимать его голову трясущимися коленями, чувствуя удары языка по воспаленной плоти, по набухшему клитору, тягучими толчками внутрь и на десятый круг обжигающе-сладкого ада уже под ним, с закатывающимися глазами и сорванным в криках голосом. Чудовище. Ненасытное, жестокое, голодное чудовище.
Он брал меня бесконечно долго, до полного истощения и изнеможения, пока не обессилела настолько, что монстр сжалился. Мне казалось, он любил меня так, как любят в первый или в последний раз…но я была слишком счастлива, чтобы задумываться об этом сейчас. У меня сил не осталось глаза открыть и руку поднять, не то, что думать о чем-то, кроме его плоти внутри меня…не вышел, даже когда я уснула.
Не знаю, который уже час, и мне плевать, я вырубилась под бешеный стук его сердца. Он на спине, согнув одну ногу в колене, с сигарой в зубах, а я во сне все еще судорожно цепляюсь за его шею и чувствую его всем телом.
Проснулась неожиданно, словно от мощного толчка, приподнялась и к губам его потянулась, не целовать, а нежно потереться. Краем глаза заметила полную пепельницу. Все это время, пока я спала, он просто ждал…ждал, когда проснусь. Уже успел одеться и снова лечь рядом, все так же перебирая мои волосы на затылке одной рукой и другой поглаживая мою спину вдоль позвоночника.
А я молча даю ему услышать свои мысли. Беззвучным шепотом лаская его сознание, впуская его в себя, приглашая их прочесть. Чувствуешь, как я соскучилась по тебе за несколько часов сна?
Да, я умею скучать по тебе, даже когда ты рядом. Обжигаться искрами счастья, захлебываться пьяными словами о любви, смотреть на тебя безумным взглядом и понимать, что вот он ты – рядом, а я все равно истосковалась до истерики. Потому что ломка начинается заранее, еще до того, как отдалился даже на миллиметр.
Это страшно.... и это прекрасно. Моя боль по тебе нескончаемая.
– Который час и какого дня? – спросила сонно и опустилась губами по скуле ниже, к шее, пряча лицо и вдыхая аромат его тела. Господи, как же он пахнет! От этого аромата ведет и уносит. Как я могла так долго держаться без моего яда?
***
Я перебирал её волосы, пока она спала, отключившись после многочасового марафона. Прости, малыш, никакой жалости. Только не сейчас, когда мне нужно было насытиться тобой. Наесться тобой так, чтобы, когда спускался вниз позвонить ищейкам и дать последние распоряжения, чувствовал твой запах на своей ладони. Мог бы – сохранил бы его на себе любой ценой. Мысленно обещать себе, что буду возвращаться каждый раз, чтобы освежить его. Твой аромат на своей коже и свои отметины на твоей.
Когда она проснулась и потянулась ко мне губами, сжал её плечи, Чувствуя себя последним ублюдком, потому что должен был разбить, подобно тому стеклу, это полное ощущение счастья, окутавшее всю комнату.
– Разве время имеет значение, когда ты со мной?
Уткнуться лицом в её волосы, демонстративно громко вдыхая их запах. Ей нравится видеть мою одержимость собой. А мне нравится показывать ей эту одержимость. Нравится, когда после бесконечного числа оргазмов под моими пальцами, губами, членом, после самых пошлых и жестоких способов получить удовольствие она все еще смешно смущается, заливаясь краской и опуская глаза от таких невинных проявлений любви.
– Хотя…, – отстранился от неё, заглядывая в ещё сонные глаза, светящиеся умиротворенным удовольствием, – что бы ты делала, малыш, будь у тебя в распоряжении только один день?
***
Я уже знаю это чувство, когда где-то внутри начинает зарождаться тревога и безжалостно отравлять каждую клетку тела…сначала очень медленно. Так медленно, что я еще не готова прислушаться к подкрадывающейся боли. Но я уже точно ощущаю – она где-то рядом.
Внимательно глядя ему в глаза, проводя кончиками пальцев по скуле, сильному подбородку.
– Просто любила бы тебя. – теперь уже касаясь губами его губ, – Разве имеет значение завтра, если там нет никого из нас? Мы есть сегодня.
Но все тело напряглось, и я хотела привстать, а он удержал за плечи.
***
Её напряжение сквозь пальцы под мою кожу. Да, малыш, ты всё правильно поняла. Не может быть всё слишком долго и хорошо. Кое-кому там, наверху, сразу становится неинтересно. Хотя в нашем с тобой случае этот ублюдок явно никогда не скучает.
Пальцами проводить по её предплечью, стараясь успокоить ту тревогу, что в воздухе зазвенела вместе со звуком её голоса.
– А если ты будешь знать, что наше сегодня расколется надвое…станешь ли ты ждать одного завтра на двоих?
***
Я взвилась. Поднялась так резко, что закружилась голова, и сжала его лицо двумя руками, видя свое отражение в его потемневших глазах и чувствуя, как та самая тревога начинает превращаться в паническое предчувствие.
Он ударит. Я это ощущаю нарастающим биением сердца. Готовит к удару прямо сейчас.
– Я всегда жду наше с тобой завтра, Ник, – продолжая смотреть ему в глаза, – почему ты у меня это спрашиваешь?
***
Не смотреть на её грудь, соблазнительно покачивающуюся прямо перед моими глазами. Не смотреть, иначе мы не успеем поговорить…а вот этого уже она мне не простит. Я не просто был уверен – я знал это. Видел в её встревоженном взгляде, слышал в сбившемся дыхании. Поднять глаза к её лицу и едва не вздрогнуть от того напряжения, что сковало её губы. Маленькие ладони продолжают сжимать мои скулы, опаляя кожу сумасшедшей волной тепла.
– Потому что уже с закатом начнётся наше ожидание завтра, Марианна.
Сесть в постели, отводя взгляд от её обнаженного тела, спрятав руки в карманы брюк, чтобы не поддаться желанию коснуться измученных мной же, искусанных сосков.
– После заката я должен буду уехать, малыш. И я понятия не имею, когда вернусь обратно
***
Предчувствие уже сковывает тело льдом, ищу в его глазах опровержение и не нахожу…там только нарастающая тьма и какое-то затаенное отчаяние вперемешку с отголосками голода…но я уже понимаю и его значение. Это алчная жажда надышаться перед смертью. Жалкая. И он знает об этом. И знал об этом и ночью. Отворачивается…садится спиной ко мне на постели, а я рывком встаю с кровати, утягивая за собой простынь и заматываясь в нее, чтобы стать перед ним и увидеть, как медленно поднимает голову. Вот почему так жадно, да? Вот почему так одержимо? Прощался со мной? Господи…я не хочу даже думать об этом. Не хочу! Только не сейчас. Пожалуйста. Не в эту секунду, когда я наконец-то поверила в нас.
– Куда? – голос сорвался, и по телу проходят волны холода. Хотя его взгляд обжигает пламенем, а меня начинает морозить, потому что в нем та же неуверенность, как и в его словах… и я еще пока не хочу слышать последние. Их просто нет. И не было. Мне послышалось.
***
Моя умная девочка. Тонко чувствует любую перемену в моем состоянии. Смотреть на неё снизу-вверх и чувствовать, что ни фига эта простынь не уменьшает желание снова завалить её на кровать. Или лучше на полу. Или усадив на подоконник. Наоборот, будто вызов. Содрать кусок ткани к чертям на пол и овладеть своей женщиной.
Мысленно дать себе пинка, возвращаясь в реальность. Позволяя себе эгоистично впитывать это беспокойство, отражающееся на её лице. Глупо, Мокану, так глупо, но ты не можешь отказать себе в удовольствии думать о том, что эта тревога вполне может быть еще одним доказательством ее любви, так ведь? Поэтому неосознанно, но всё же вбираешь в себя её, сдерживая урчание Зверя внутри. И в то же время ощущать, как сжимается сердце при мысли о расставании, как перестает биться и тут же срывается на ускоренный бег.
– В горы
Перехватить её за запястье, поддаваясь порыву, и, усадив к себе на колени, прошептать в шею, так сладко пахнущую нашим общим сумасшествием.
– К нейтралам.
***
Ударил, и в его же глазах отразилась боль от этого удара. Я ее волной почувствовала, но легче не стало…стало больней, слегка покачнулась. Двойной держать всегда сложнее. Дернул к себе за руку, усаживая на колени и с жадностью втягивая мой запах, не давая вырваться… а я бы и не вырывалась. Меня парализовало на какие-то мгновения, паника накрыла с такой силой, что я начала задыхаться…понимая куда и зачем. Понимая, что это из-за покушения на детей и из-за охоты, которую открыли на нас нейтралы.
Я бы могла закричать…я хотела. Могла бы орать, что никогда не отпущу туда, что мы умирали там вместе, и пусть лучше убьет меня прямо сейчас… Мысленно я уже судорожно впивалась в его колени, валяясь у него в ногах, цеплялась за брюки и просила не оставлять меня сейчас, умоляла не уходить к ним. Не убивать нас так быстро и безжалостно. Дать мне немного счастья, будь оно все проклято!
Но я молчала. Ни слова. Ни звука. Ни одного всхлипа. А изнутри раздирает от воплей, и барабанные перепонки лопаются от собственного воя. Только не вслух. Потому что он все равно пойдет. Он уже решил. Я эту проклятую решимость в глазах его вижу, в пальцах чувствую и в воздухе вокруг нас. Он вдруг стал концентрированным, как газ.
Но я так же понимала, что впервые за все наши годы вместе он сказал мне о своем решении. В глаза. Честно. И ждал моего приговора…от которого ничего не изменилось бы. Но все же ждал. Я это ожидание чувствовала в его дыхании и в удушливых объятиях, потому что сжимал все сильнее, до хруста в ребрах.
Нет. Я не унижу нас обоих истерикой… Это ради всех…ради детей, ради меня, ради Братства. Он должен. Знаю, что должен. Умом понимаю, а внутри все дрожит от паники и дикого желания заставить передумать…бесполезного желания.
– Ник, посмотри на меня, – хрипло и очень тихо, он поднял голову… и, не глядя ему в глаза, чувствуя, как голос начинает предательски пропадать, – ты пообещаешь мне, что вернешься. Ты поклянешься мне сейчас, что вернешься ко мне. Что сделаешь все для этого.
Продолжая смотреть в никуда, все тяжелее дыша. Такими же последними глотками кислорода.
***
Не знаю, чего я ожидал и хотел. Точно не криков или слёзной мольбы не рисковать собой. Но всё же понимание, что готова спокойно проститься, отпустить туда, откуда выход был гарантирован далеко не каждому, кольнуло в груди острой болью, оседая на языке послевкусием разочарования. Разозлился на самого себя за подобные чувства. Просто моя девочка достаточно сильная, чтобы не очернить последние наши часы вместе банальной женской истерикой.
Впиваться пальцами в её живот, всё сильнее вжимая в себя в стремлении стать одним целым. Сохранить её под своей кожей. Только от одной мысли, что оставляю её здесь, колотить самого начинает. От ревности дикой, что без меня хотя бы один день встретит…и от страха. От бешеного страха, потому что я не смог предотвратить нападение, находясь рядом…что если будут ещё, когда я буду физически неспособен помочь? Но и другого пути я не видел.
Только не после допросов охотников. Всех этих ублюдков, которые каждый в своем соло трусливо пели о задании нейтралов. Нейтралов, бл**ь! О задании уничтожить семью Николаса Мокану, при этом оставив в живых его самого. И нужно быть полным идиотом, чтобы не понять, что это было своеобразным приглашением на разговор. Конечно, я догадывался, с какой целью нейтралитет хотел видеть именно меня. Сотни человеческих трупов и трупов бессмертных не могли пройти мимо его внимания. Удивляло только, что самая сильная раса нашего мира доверила свою работу охотникам. Я старался не думать об этом. Разве имело значения, кто выпустит следующую пулю в моих детей или жену? Абсолютно никакого.
И да, как и Марианна, я понимал, что меня могут оттуда не выпустить. То, что я совершил несколько месяцев назад, каралось самым жестоким образом. Но если до сих пор никто из вершителей не соизволил явиться, чтобы снести мою голову с плеч хрустальным мечом, означало, что у меня есть все шансы не откинуть копыта на вершинах нейтральских гор.
А еще у меня была своя цель – узнать как можно больше о своих способностях. И единственные, кто мог помочь мне с этим, сейчас терпеливо ждали моего визита.
Обхватить подбородок Марианны пальцами и склонить к себе её лицо, чтобы коснуться губ нежным поцелуем. Пытаясь раздвинуть языком плотно сомкнутые губы. Моя девочка на другой волне. Не хочет сдаваться, ожидая клятвы. Ожидая надежды. Тихо зарычав, всё же ворваться в её рот, языком обвивая её язык, сплетая и тут же выскальзывая обратно.
– Клянусь. Вернусь.
Ещё одним поцелуй, застонав, когда зарылась пальцами в мои волосы, притягивая к себе.
– Вернусь за очередным глотком воздуха, малыш. Обязательно вернусь. Иначе сдохну.
ЭПИЛОГ
Он уходил, а я не могла разжать пальцы…Обняла у двери, и меня заклинило, не могу расцепить руки, впилась в воротник рубашки с такой силой, что, кажется, режу себе ладони о льняную материю и трясет всю. А он целует…в шею, в щеки. Чувствую напряжение… и эти жалкие попытки растянуть на вечность последние секунды. Еще немножко, еще пару мгновений. Пожалуйста. Совсем чуть-чуть. Запястья мои у себя на шее перехватил и осторожно отцепил от воротника, пальцы ледяные к губам прижал и в глаза мне смотрит. А я не знаю, вслух или про себя:
– Ты обещал…ты обещал мне.
Отходит назад и руки мои медленно отпускает, а меня начинает накрывать. Сильно, уже невыносимо сильно, и я вот-вот сорвусь на вопль. На унизительный крик. Вцепиться в него мертвой хваткой и не дать уйти. Не дать покинуть меня снова. Мне страшно. Как же мне страшно отпускать его. Наверное, он видит это в моих глазах, потому что сам бледный до синевы и челюсти сжал. Жалеет, что сказал… и я понимаю, почему раньше не говорил. Это безумно сложно – вот так уходить, сложно рвать с мясом и оставлять, когда боль от расставания режет на куски.
Но я не сорвалась. Не сорвалась, даже когда за дверь вышел. Даже когда спустился по ступеням тяжелыми шагами и каждый из них я отсчитывала ударом сердца. А потом не выдержала и сломя голову вниз, подворачивая ноги и на последней ступени опять обнять. Так сильно обнять, чтоб кости начало ломать. Целует мои щеки, быстро, хаотично, прижимая к себе.
– Ну что ты…что ты, малыш. Все хорошо будет. Слышишь? Посмотри на меня. Неделя. Максимум.
Не могу на него смотреть. Не могу, потому что меня уже не просто трясет, а швыряет из стороны в сторону, как пьяную. Не хочу рыдать…не хочу, чтоб видел, как меня разламывает на куски от панического страха его потерять. Сама руки разжала, опустила вниз, вспарывая кожу на ладонях до мяса.
– Иди…Иди, Ник. ИДИ! – Закричала и обратно наверх, быстро, не оглядываясь. Дверь у себя захлопнула и завыла, ломая об нее ногти, сползая на пол. Ударяя по ней ладонями окровавленными, а потом кулаками. Сильнее и сильнее. Сбивая костяшки и не чувствуя боли.
Почему? Почему я настолько проклята, что не имею право на счастье? Почему я не могу просто любить его и жить дальше, почему я не могу просто наслаждаться смехом наших детей, запахом любимого мужчины? Почему у меня всегда вот так? Бесконечный надрыв, агония? Вечный страх потерять его, вечная пытка и нескончаемая война. До крови, до смерти. До самого дна. И каждый раз все больнее – не привыкнуть, не научиться держать эти адские удары под ребра.
И я знала ответ…Знала, даже рыдая самой себе эти бесполезные вопросы – потому что люблю того, кого нельзя было любить. Потому что одержима им, потому что я выбрала и всегда выбираю его. Снова и снова. И потому что он любит меня. А это, наверное, еще страшнее, чем любить его самого безответно.
Но еще страшнее терять. Терять вместе с ним смысл жизни. Ощущать эту адскую пустоту и сходить с ума.
Я считала эти дни без него. Считала каждую минуту и секунду. Я ждала…ждала, что вернется ко мне. Он ведь обещал.
И снова в сумасшедшую агонию с головой, в дикий страх, что могу потерять, что могу не дождаться…Что он больше никогда не вернется оттуда ко мне. Кошмарами проклятый заснеженный лес и иней на наших лицах и волосах с дикой болью во всем теле и пониманием, что умираем. Мне снилось, что теперь я там одна под толстым белым саваном изо льда. Я кричу беззвучно его имя, а его нет нигде. Только эхо в висках отдается изнутри, и сердце бьется все медленней и медленней. А потом вижу его силуэт, через мутную корку. Стоит надо мной, а я бьюсь, ломаю ногти, извиваюсь под этим слоем, задыхаясь…оставляя кровавые разводы снизу, а он просто стоит и ничего не делает, смотрит, как я умираю там одна.
И я уже вижу нас со стороны, вижу, что у меня грудная клетка разворочена и сердца нет. Дыра зияет. Огромная, черная с белыми обломками, раздробленных костей, а он его в руках сжимает сильнее и сильнее, и моя кровь в снег капает.
Проснулась, задыхаясь, прижимая обе руки к ребрам и все еще ощущая боль невыносимую и пустоту. Боль не от того, что умирала, а от того, что это он меня убил. Это просто сон. Это из прошлого. Оно не вернется. Оно осталось далеко позади нас. Ник не причинит мне больше боли, он стал другим…Кажется, я тогда и сама верила в это.
Больше я не спала в нашей комнате, а перебралась в кабинет, на его кресло, как и несколько месяцев назад, маниакально не давала стирать его вещи и менять постельное белье. Мне нужен был этот запах. Он должен быть со мной, иначе я совсем потеряю разум. И, чтобы окончательно не свихнуться, я разговаривала с ним вслух, глядя на небо то звездное, то затянутое черной бездной, из которой беспрерывно лились ледяные слезы.
«Во вселенной много звезд, все они освещают чьи-то ночи. Я не могу назвать тебя звездой, я даже не могу назвать тебя солнцем или луной, потому что с тобой не нужен свет, потому что с тобой я свечусь изнутри. Ни один мрак так не ослепляет, как наш персональный. Не нужно видеть, чтобы любить, не нужно касаться, чтобы чувствовать и не нужно слышать, чтобы услышать. Достаточно сердца, оно говорит, кричит, шепчет, ласкает, бьет, унижает и возвышает. И ты слышишь мое сердце, как и я твое. Я знаю, что слышишь. На расстоянии. Там, где умерло все живое и где не пробивается ни один звук или запах. Ты меня слышишь. И только ты зажигаешь звезды внутри меня, и они обжигают мою душу. Мне всегда с тобой светло и жарко. Чувствуешь, как я тебя жду? Чувствуешь, что готова ждать тебя вечность?
Говорят, у каждой любви есть эволюция. Она меняется со временем. Наверное, именно поэтому мне так сложно говорить тебе о любви. Потому что моя к тебе остается неизменной. Она застыла где-то у самых истоков, когда от одной мысли о твоем имени сердце сжимается с такой силой, что становится больно дышать, а бабочки выгрызают внутри до рваных ран каждое воспоминание о НАС, чтобы они затягивались уродливыми шрамами, но постоянно кровоточили от каждого взмаха их чудовищно острых крыльев – лезвий. Я все еще там, где лихорадит от одного прикосновения словом и от каждого многоточия. Я еще там, где жадно ждут, дико ревнуют, одержимо жаждут. Моя любовь к тебе не подвластна никакой эволюции, она примитивно дикая, пошло-грязная и до безобразия уродливо-прекрасная.
Доверие с болезненной неуверенностью, отчаянная смелость с суеверным страхом потерять. Нет, у моей любви нет никакой эволюции.
Она лишь разрастается до чудовищных размеров, отбирая с каждой секундой меня саму и наполняя тобой. Тебя во мне так много, что все мои мысли каким-то образом всегда возвращаются к тебе.
Я никогда не чувствую насыщения тобой. Голод и жажда. Невыносимо и нескончаемо. Постоянно. Разве это любовь?
Когда при мысли о тебе нет никаких оттенков – только черный. Насыщенно черный, как та роза, что прислал мне, как эта цепочка у меня на шее. Но ведь именно в черном и есть все цвета и оттенки. Если их смешать вместе, получится только этот цвет нашей с тобой страшной любви и никакого другого мне не нужно».
Я впервые за долгие годы взяла в руки его дневник. Наткнулась в кабинете, разбирая бумаги и не смогла выпустить из рук. Перечитывала с самого начала. Страница за страницей. Проводя пальцами по косым буквам, по размазанным моими слезами чернилам. Улыбалась сквозь выступившие слезы. Как же он ошибается, считая себя другим, считая, что он не воскрес для меня. Он и сам не понял, как вернул себя мне, слившись в одно целое в тот момент, когда я почувствовала его эмоции, его любовь ко мне. Пусть без нашего прошлого, пусть без тех испытаний, что мы прошли. Ведь я помню. Я расскажу ему…он прочтет это сам до конца, когда вернется. Или пусть это прошлое останется там, позади. Мы создадим новое. Мы сумеем. Мы ведь с ним сильные. Как я хотела в это верить. Верить, что он обязательно выполнит обещание. Ради меня. Им его не сломать. Он сам сломает каждого из них, согнет и перебьет на куски.
Читать бесплатно другие книги:
