Любовь за гранью 11. Охота на Зверя Соболева Ульяна
Спускаюсь поцелуями по шее, слегка прикусывая кожу, сатанея от пульсации её крови в венах. Я чувствую её запах, и мне сносит крышу. Сильнейшая, мать ее, концентрация адреналина.
– Раздевайся для меня, Марианна. Я сегодня разорву тебя на части.
Резко выпустил из объятий и сделал шаг назад, доставая портсигар.
***
Ощущать его голод мгновенно. Без возможности насладиться – сразу в адское пекло. Без лишних слов и прелюдий. Впился в мой рот, как одержимый, и меня уносит мгновенно. Перехватываю дыхание, чтобы ответить с таким же сумасшествием, ощущая жадные толчки языка, от которых сжимаются бедра, потому что он отдает мне картинки. Даааа. Я уже знала, что именно он делает это со мной – заставляет видеть, то что он хочет. Секс в чистом виде, грязное безумие, когда не его язык, а член толкается внутри моего тела, и от предвкушения срывается дыхание. Он не дает дышать, он его пожирает, выпуская клыки, царапая губы, и меня начинает трясти от нетерпения. Я хотела его так дико, что теперь мне хочется отдать все. Даже больше, чем захочет взять. Если такое вообще возможно. Ведь он отберет с мясом даже то, чего у меня, казалось бы, и нет. Вгрызаться в эти порочные губы, ударяясь о клыки деснами, вспарывая собственные и ощущая привкус крови во рту. Как голодное животное, доведенное до отчаяния тоской по его ласкам, поцелуям, по безумию. И он отбирает дыхание властно, дико и безжалостно. Сжимает грудь ладонями, а я в изнеможении трусь о них возбужденными сосками, которые печет от нетерпения почувствовать их голой кожей, почувствовать его рот на них, его пальцы. Божееее! Это дикое сумасшествие – так хотеть его.
Скользит вниз по животу, и я ощущаю, как возбуждение накатывает волнами и между ног становится нестерпимо горячо и мокро. Так бессовестно мокро. Всегда смущает собственная реакция на него, состояние на грани. Когда кажется, я могу кончить только представляя, что он берет меня…Как тогда, когда ласкала себя сама, извиваясь на влажных простынях и кусая губы, представляя его руки, язык и его член во мне, на мне, везде…
И от голодного обещания содрогнуться как от мини оргазма, пьянея и закатывая глаза под его бешеным и горящим взглядом.
– Разорви, – облизать пересохшие губы и обреченно добавить, – пожалуйста…
От наглого "раздевайся" потемнело перед глазами и мгновенно стало нечем дышать.
Медленно выдохнула. Расстегнула блузку, отбросила в сторону. Так же медленно стянула юбку и переступила через нее. Не разрывая зрительного контакта. Кожи тут же коснулась прохлада, побежала электрическими мурашками, заставляя слегка вздрогнуть.
Выпрямила спину, оставаясь в черных трусиках и лифчике. Сделала шаг к нему и потянула к себе за ворот рубашки.
– А ты? Ты разденешься для меня полностью, Николас Мокану? Хочу видеть тебя. Всего.
Нагло провела языком по его губам, погружаясь в потемневший взгляд и втягивая в себя запах его кожи.
***
Пока она раздевалась, достал сигару и прикурил, наблюдая за тем, как сбрасывает блузку, стягивает вниз узкую юбку, открывая взгляду черное кружевное белье. Дикий контраст с её молочной кожей. Адский контраст, от которого простреливает в паху и становится жизненно необходимым сделать затяжку. Тем более, когда провела острым язычком по губам…захотелось прикусить его так, чтобы закричала от боли. Очередная затяжка и выдохнуть прямо в лицо, чтобы потом рывком притянуть её к себе за затылок и накинуться на губы еще одним грубым поцелуем. Не целуя – втягивая в себя по очереди нижнюю и верхнюю, раздвигая их языком и набрасываясь на её язык. Насиловать рот, не позволяя пока себе притронуться к ней. Только вести сигарой по окружности груди, касаясь кружевного края лифчика.
– Ты не до конца разделась, малыш, – поддевая ножкой сигары лямку бюстгальтера и спуская её вниз на плечо, не отрывая взгляда от потемневших сиреневых глаз, затянутых маревом страсти. Приложить сигару к её губам, глядя, как обхватывает её ими и чувствуя, как начинает печь десна от бешеного возбуждения и в штанах дернулся член от моментального возбуждения.
– Раздевайся, малыш. Мои правила, – пальцами с сигарой провести по трусикам, между складками вверх и вниз, – ты можешь затянуться. Сегодня я разрешаю.
***
Зажигалка чиркнула и раздробила тишину на тысячу осколков. Я посмотрела на его пальцы с сигарой и судорожно сглотнула, перевела взгляд на губы, на то, как сильно затянулся, втягивая дым, как четко обрисовались широкие скулы. И выпустил тонкие колечки в мою сторону, чтобы тут же впиться губами в мой рот. От неожиданности вырвался стон и подогнулись колени. Целует с такой бешеной страстью, что у меня немеют губы. Обводит лифчик сигарой, и от прикосновения по коже бегут мурашки…еще и от осознания, как больно может обжечь пепел, упав на нежную кожу. Опустила взгляд, наблюдая за его действиями, видя, как сильно напряглись соски, упираясь в кружево лифчика.
Сбросил лямку с плеча, и я напряглась еще сильнее. Приложил сигару к моим губам, давая затянуться, а я, глядя в его глаза, крепко обхватила, в голове пронеслись картинки о том, как так же обхвачу его член.
Заскользил вниз, касаясь между ног, проводя пальцами по пульсирующей плоти. А я все еще держу в легких терпкий дым его сигары.
Медленно выпуская, завела руки назад, расстегивая лифчик, повела им вниз по коже, цепляя соски колючим кружевом, чуть прикрыв глаза и давая дыму выходить из приоткрытого рта. Отбросила в сторону и провела по груди ладонями, вниз по ребрам к трусикам, поддевая большими пальцами и медленно спуская вниз, наблюдая за тем, как он курит и смотрит на меня. Следит, как материя скользит по бедрам, как открывается низ живота и гладкий лобок, извиваясь, дала кружеву скользнуть к лодыжкам. Переступила через трусики и посмотрела на него полупьяным взглядом. Возбужденная до безумия выражением его лица и сильно сжатыми скулами.
– Всегда только твои правила…
Сказала очень тихо, и снова подошла ближе. Перехватила руку с сигарой и снова затянулась, медленно выпустила дым ему в губы.
***
Изводит неторопливыми движениями. Соблазняет и заставляет сдерживать в кулаке всю свою гребаную силу воли, которая по швам трещит от вида её возбужденных сосков. Сколько можно сходить с ума только от вида ее обнаженного тела? От ее близости, когда сносит на хрен весь контроль только от одного запаха. С ней – бесконечно.
Открыть рот, вдыхая ее дым в себя. Сжать сильно грудь, облокотившись о стол позади, приблизив её к себе уже вплотную. Касаясь возбужденным членом её голого живота. Ты хочешь, чтобы я разделся, а мне нравится чувствовать твою покорность, малыш. Она в трении твоего обнаженной кожи о ткань моей рубашки, понимаешь?
Сунул сигару в рот, и скользнул свободной рукой вниз по животу. Ущипнуть сосок и начать перекатывать твердую вершину между пальцами, в то же время пальцами другой руки раздвигая складки ее плоти.
– Моей девочке жаааарко, – погружая в нее один палец, – вот теперь я вижу, как жарко моей девочке.
В ней так узко, что хочется рычать от похоти.
– Горячая…Моя горячая малышка
Растирая клитор большим пальцем, быстро двигаться в ней, чувствуя, как поджимаются яйца от дикого желания взять своё. Она мой персональный воин апокалипсиса.
Выйти из нее, чтобы рывком усадить на стол и, упав на колени и достав сигару изо рта, провести языком по складкам… и по середине, задевая клитор. Погрузить в нее язык, собирая им влагу.
– Сладкая…Моя сладкая девочка
Заменить язык пальцами, набросившись губами на клитор, посасывая его, втягивая в себя и меняясь обратно: языком погружаться в тесную глубину, а пальцами растирать плоть. Под звуки её сбившегося дыхания. А потом только с силой вылизывать её, сосать и терзать, прикусывая нежную кожу и удерживая обеими руками ее ноги, не давая отстраниться. Стонет, вцепившись пальцами в мои волосы, а мне кажется, колокола набатом бьют. Дикое возбуждение в висках отдается оглушительной пульсацией.
Резко встал и склонился над ней, снова приложил к полуоткрытому в стоне рту сигару, глядя, как судорожно затягивается дрожащими губами.
– Маааать твою, Марианна…
Самое, мать вашу, эротичное, что я видел в своей жизни!
Вынул сигару и, стряхнув пепел на пол, погрузил её ножкой в сладкую дырочку между ее распахнутых ног. Склонился к её губам, жадно выжирая из них дым, кусая и сплетая свой язык с её языком, глотая первый стон. Одной рукой поддразнивая сосок, а второй очень медленно, чтобы не обжечь, растирать её плоть сигарой, ощущая, как у самого отказывают тормоза и член рвется наружу.
***
Чувствую его эрекцию низом живота, и сводит скулы. Вести начинает, как от алкоголя, как от дозы красного порошка. Все нервные окончания обнажены до такой степени, что мне хочется закричать. Сжимает сосок, и я, запрокинув голову, жадно хватаю губами воздух. Возбуждение волнами, одна яростней другой…и вместе с проникновением пальца громко вскрикнуть и намеренно сжать изнутри, удерживая в себе, стараясь успокоиться, прочувствовать каждую фалангу. Хочется взорваться и хочется удержать это состояние на грани полного кайфа…Он знает об этом. По глазам вижу, что знает. И ему нравится держать этот контроль своими пальцами, глубиной проникновения и силой нажатия. Опустился на колени, и от предвкушения свело судорогой низ живота, а когда коснулся губами, взвилась, выгибаясь на столе, распахивая ноги шире, подставляя плоть под удары языка.
Божееееее… Это невыносимо. Его порочные губы там, внизу, творят немыслимое, обхватывая клитор, сильно посасывая, ударяя по нему языком, пронзая меня пальцами, заставляя изгибаться и хныкать от надвигающегося торнадо. Корчиться от наслаждения, как от боли, впиваться пальцами в его волосы, извиваясь, подставляясь под жадный и умелый рот, а он не останавливается, вылизывает сильнее, яростней, и меня начинает лихорадить, трясти сильно крупной дрожью. Мне кажется, что соски и клитор настолько болезненно пульсируют, что меня подбрасывает. Наверное, я плачу, потому что по щекам катятся слезы, и сильно сжимается низ живота. Оставил на самой грани, с широко раскрытым ртом и закатившимися глазами, поднес сигару, давая затянуться, и тут же набросился на мой рот, пожирая дым, выкручивая сосок.
А потом коснулся сигарой набухшей плоти, растирая пульсирующий клитор и проникая внутрь. От остроты и осознания того, что боль от ожога настолько близко, тело начало покалывать от первых спазмов наслаждения, пока он не провел слишком резко и не сорвал меня в самый дикий и бешеный оргазм, от которого подбросило все тело, и я вонзилась зубами в его губы с громким надсадным криком, впиваясь в край стола и сжимаясь в спазмах под все такое же пошло-грязное трение сигары о мокрые складки плоти о пульсирующий, набухший клитор.
От наслаждения выгнуло все тело, и я уже кричу ему в рот его имя, вздрагивая и покрываясь капельками пота. Перед глазами разноцветные круги, и, мне кажется, у меня больше нет кожного покрова, меня пронизывает еще и еще, а плоть сокращается беспрерывно, заставляя хрипло стонать, закатив глаза.
***
Смотреть, как она кончает, как извивается под моими пальцами, и чувствовать, как самого начинает трясти от желания ощутить этот оргазм членом. По-настоящему. Чтобы сжимала меня, пока я там, внутри. Глубоко в ней.
Языком по губам, и, прикусив мочку уха, приказать:
– Смотри, малыш
Вытащить сигару и затянуться с бешеным желанием сожрать её всю. Бл**ь, этот вкус ее оргазма! От него все планки сносит и крышу рвет так, что больно самому.
Поднести сигару и смотреть пьяным взглядом, как она облизывает с неё собственный вкус.
–Вкусная…слишком вкусная, чтобы делиться честно, малыш.
Расстегнул ширинку и подтянул ее за ноги к краю стола. Резко вошел в нее на всю длину и зарычал, когда сжала изнутри. Впился в бедра пальцами, качнулся вперед и сразу на всю длину. Быстро. Так, что шлепки наших тел в голове выстрелами отдаются. Бесперебойно. Глядя, как колышется ее грудь. Переместил ладонь на шею и сжал пальцы, любуясь тем, как разметались темные волны волос по стеклянному столу.
– Такая красивая моя девочка....
Капли пота на ее теле, которые до боли в яйцах слизать хочется. И я слизываю их, вытащив сигару изо рта. Подтягивая ее еще ближе к краю стола и продолжая вдалбливаться в тугую дырочку, застонав, когда обвила меня ногами.
Затяжка сигарой и дать ей затянуться тоже. Зверея всё больше от ее стонов, от того, как цепляется за мои плечи, царапает спину. Отстраниться от нее и убедиться, что в ее зрачках уже отражается Зверь. Тот, что под кожей рвался наружу. И сейчас алчно, одержимо сминает ее тело лапами с когтями, оставляя отметины. Жадно наблюдает, как она выгибается, и рычит, всё быстрее толкаясь внутри.
***
Смотреть, как он затягивается все той же сигарой с выражением запредельного кайфа в синих глазах, дает ее мне, и я чувствую запах своего безумия вместе с табаком. Это самый сумасшедший запах из всех, что я ощущала. Даааа, он превращает в фетиш все, что захочет, все, чем ласкает или ранит, лаская. Нескончаемая пытка наслаждением с утонченной жестокостью. Я касаюсь его огня и кричу от удовольствия, потому что боль от голода по нему становится слишком материальной, давая ощутить реальность.
Я ждала его в себе. Содрогаясь после оргазма в дикой жажде наполненности. Вошел так резко, что я закричала от экстаза и от первых толчков, от которых волны оргазма внизу живота начали подниматься вверх по всему телу. Под каждый резкий толчок.
Это извращенное желание принимать от него все. Синяками по коже и пальцами на горле, когда не дает дышать, когда забирает контроль полностью, выбивая дикие крики и вопли. Беспрерывные стоны. Вперемешку с прерывистым дыханием, а мне хочется, чтоб сдавил сильно, до хруста, под кожу ему впитаться, стать одним целым. Он курит меня, как свою сигару, давая кусок порочного удовольствия и отнимая меня всю себе.
Алчно смотрю, как двигается, как напрягаются мышцы на его теле, как запрокидывает голову, с каждым толчком удерживая сигару большим и указательным пальцем, выпуская дым вместе со стонами, заставляя выгнуться под ним, впуская глубже, раздирая его спину под рубашкой и сатанея от его бешеных толчков. Пальцы впиваются в его волосы, притягивая к себе, и я кусаю его за губы, за шею, за скулы, превращаясь в животное под стать ему –безудержное, обезумевшее, его животное.
Он двигается беспрерывно и быстро, с каким-то дьявольским остервенением, и меня начинает уносить, глядя в его глаза, в которых вижу свое отражение, знаю, что он видит в моих себя… оскалившийся рот, бледная кожа и эти окровавленные клыки, по которым он проводит языком, собирая мою кровь. Глядя мне в глаза, слегка скривив идеально очерченный чувственный рот, сбивает пепел и рычит, когда я делаю движение бедрами навстречу. Впиваюсь ногтями в его запястье и выгибаюсь, замирая на секунду, чтобы взорваться снова, сильно сжимая его член, сокращаясь вокруг него в адских спазмах оргазма с хриплыми криками, гортанно надорванными, продолжая смотреть ему в глаза, то закатывая свои, то открывая, чтобы видеть это демоническое наслаждение моей агонией. Резко подняться, обвивая его шею руками, впиваясь в его рот, отдавая стоны и последние судороги ему в губы.
– Люблюююю, – выдыхая, – ооооооо, мой дьявол…люблю, – вздрагивая от последних судорог наслаждения, – тебяяяя....
Потому что люблю…даже такого чужого до дикости люблю. И иногда ненавижу себя за это, потому что предательство имеет вкус его новых поцелуев, которые стирают те, из прошлого…стирают и заменяют на более острый яд…предательство того, другого Ника, которого начала забывать, принимая этого.
***
Взвыть от дикого удовольствия, когда сжала меня изнутри. Лихорадочно. Бешено. Кончает, содрогаясь подо мной, с криками, с дрожью, которая меня же и колотит. И это ее "люблюююю", от которого внутри всё ходуном заходило и оборвалось. Потому что это мой триггер. Потому что впервые сказала это мне! МНЕ! Я ведь даже имя своё рядом с ней возненавидел, потому что для неё оно ЕМУ принадлежало! А сейчас это признание…и стонами моё имя – самое охренительное сочетание на свете, потому что в её зрачках Я! Я, мать вашу! Не кто-то другой, не прошлое её, а я! И это вкусно! Это, бл**ь, слишком вкусно…Поцелуем выдрать последнее слово, чтобы тут же оторвать ее от себя за волосы. Несколько секунд всматриваться в запотевшее зеркало на дне ее глаз, смотреть на то, как блестит от пота ее тело и всё еще не сошли с кожи следы моих пальцев. Как всё еще бесстыже торчат истерзанные соски. Смотреть, теряя полностью контроль, отпуская поводок выпущенного на волю зверя.
Вколачиваться в неё, нависая над ней и кусая подбородок, шею, грудь. Чувствуя, как прилипла к спине мокрая рубашка, как пот катится по вискам, по лбу на ее тело. Всё сильнее. Выдыхая через рот, ощущая, как покалывает пальцы от желания вонзиться в нее когтями…Ворваться клыками в шею и взреветь от животного удовольствия, подкатываемого к горлу. Оно несется по венам в кровь со скоростью звука. Оглушительный звук наших бьющихся друг о друга тел подводит к самой грани…
Чувствуя, как начинает пульсировать член, готовясь к разрядке, удерживать ее за бёдра, ощущая, как их сводит судорогами, но продолжая вбиваться всё быстрее, пока, наконец, яйца не поджимаются от адского наслаждения. Оно взрывается прямо в крови.
Дьявольским кайфом, простреливающим по позвоночнику, ударяет в голову наркотическим экстазом. Стискивать ее ладонями, снова склонившись над ней, глядя прямо в глаза, пока изливаюсь. До последней капли отдавая свое сумасшествие, а потом рухнуть рядом с ней на стол и прижать к себе, целуя в висок, поглаживая в волосы.
– Кажется, я определился с любимым вкусом никотина.
***
В этот день я впервые заговорила с ним о наших детях. Осмелилась спустя почти два месяца после его возвращения ко мне. Обессиленная, все еще подрагивающая после этого дикого сумасшествия, ощущая слабость во всем теле и спрятав лицо на его мокрой от пота груди, вдыхая наш общий запах, я тихо сказала:
– Дети…они соскучились по тебе, Ник. Они слишком долго ждут, и они уже в отчаянии. Может быть, ты…может быть, ты мог бы…, – приподняла голову и посмотрела на его лицо с закрытыми глазами с каплями пота на лбу и над верхней губой, – может быть, ты смог бы ради меня увидеться с ними. Пожалуйста.
И замерла…именно в эту секунду вспоминая, что он другой. Как хлыстом по нервам и едкой болью под ребрами с такой силой, что сердце перестало биться.
***
Нет…Только не это. Только не гребаное возвращение в прошлое, когда она вдруг начинает отдаляться, вспоминая того своего мужа…Сжимаю ладонью ей спину, а хочется когтями впиться в мягкое тело, чтобы навсегда разучилась вспоминать о нём.
На самом деле я боялся. Да, вашу мать, я до жути боялся встречи с теми, кого она называла моими детьми. МОИМИ. ДЕТЬМИ. Моя кровь и плоть. В каждом из них. Думал ли я о том, чтобы увидеть их воочию? Услышать голоса? Узнать их запах? Постоянно. В те минуты, когда не думал, где и в какой позе разложить их мать.
В её словах осторожность и, возможно, затаённый упрёк, я его кожей чувствую. Но меня не мучают угрызения совести. Чтобы заставить их принять меня, мне нужно было, чтобы меня приняла она. Сначала она. Потому что…я не знаю. Мне казалось, если они отторгнут меня, я сам сойду с ума от отчаяния. Если увижу в их глазах то же самое разочарование.
– Знаешь, малыш, мне всё чаще кажется, что ради тебя могу всё.
Повернул её лицо к себе за подбородок и провел пальцами по опухшим донельзя губам.
– Но это мои дети, так ведь? – дождался её молчаливого кивка и улыбнулся, – и им, действительно, пора познакомиться с обновленной версией своего папочки. Надо только предупредить их, что функция возврата к заводским настройкам удалена.
Глава 17
Я волновался. Я, мать вашу, волновался так, как не волновался никогда за всю свою жизнь. При мысли о том, что через какой-нибудь час я сойду с самолёта и увижу своих детей, у меня начинали трястись руки. И тогда я улыбался Марианне и прятал их в карман, чтобы скрыть эту слабость. Она смеялась и говорила, что у меня такой вид, будто меня на аудиенцию пригласил Папа Римский…Да, ради Папы я бы даже рубашку свою менять не стал, а сегодня утром я долго стоял перед открытой дверью гардероба и думал о том, что мне надеть. Пока не психанул и не решил, что любая одежда, висящая тут, всё равно одежда того отца, которого они знают и любят. Да, Марианна рассказывала, что любят и скучают. И, дьявол! Если ей я чертовски не хотел напоминать Ника из прошлого и меня приводила в бешенство одна только одна мысль о том, что она, как бы это ни скрывала, подсознательно всё равно сравнивает нас, то им…своим детям я хотел казаться, как минимум, не хуже его.
Я изучал детей с того момента, как узнал об их существовании. Хотя, если быть честным, с того момента, как смог уложить этот факт в своей голове, окончательно свыкнуться с ним, что оказалось не так уж и легко. Только не в том случае, когда только пару недель назад ты думал лишь о том, как сожрать очередную крысу или бродячего пса и суметь оторвать свою задницу от мерзлой земли, на которой валялся живым трупом…а уже сейчас тебе всунули в руки фотографии троих детей и стали утверждать, что они.
Это состояние…я не знаю, как объяснить. Во мне не вспыхнуло какой-то безоговорочной любви к ним. Ни сразу, ни когда я уже привык к звучанию их имён в своих мыслях и своим голосом. Да, оставаясь один, я иногда произносил вслух их имена, стараясь сделать это наиболее естественно. Что я чувствовал, глядя на их фотографии? Страх и, мать её, ответственность. Неподъёмную, грёбаную ответственность, которая вдруг опустилась на плечи с четким осознанием того, что эти дети – моя кровь и плоть. И теперь, чего бы мне это ни стоило, я должен защищать и заботиться о них.
Даже если до последнего меня колотило от суеверного страха не понравиться или разочаровать.
Всё оказалось совершенно не так, как я себе представлял. Всё оказалось…гораздо хуже. Я не знаю, чего я ожидал конкретно. Возможно, той же отчужденности, которую проявила Марианна…Возможно, некой холодности с учётом того, что они все втроем, знали, что я их не помнил…Но точно не того, что на меня накинутся с криками «Папа» и начнут целовать в щёки.
Спустившись с трапа в России, мы поехали в свой особняк на машине. И, когда вышли из неё и направились по ухоженной дорожке к крыльцу шикарного здания, Марианна обхватила мою руку своей теплой ладонью и, повернувшись ко мне, ободряюще улыбнулась. Я думаю, она уже знала, что произойдет в следующее мгновение, потому что моя жена вдруг резко остановилась и стиснула мои пальцы. А уже через секунду дверь дома открылась, и оттуда выбежал темноволосый мальчик на вид лет десяти – одиннадцати…Большего я рассмотреть не успел. Он бесцеремонно кинулся мне на шею, что-то приговаривая и крепко стискивая тонкими ручками мои плечи. А я стоял, ошарашенный, раскинув в стороны руки и растерянно смотрел на Марианну, которая даже не думала помогать мне. Просто стояла и улыбалась, сложив руки на груди и с невероятной теплотой глядя на сына.
Не знаю, почему, но я решил, что самое правильное – сомкнуть руки вокруг тела ребенка и прижать его к себе. И когда я сделал это, он заметно расслабился в моих объятиях, как расслабилась и его мать, стоя напротив меня. Мне казалось, я её напряжение кожей чувствовал.
– Яр, позволь папе отдышаться, ты же задушишь его.
Она всё же решила вмешаться.
Мальчик засмеялся, отстранившись от меня, и повернул к ней голову:
– Он такой большой, мне его не задушить. Привет, мам!
– Ну вот, наконец, вспомнил, что и мама у тебя есть? – она улыбнулась ему, и Ярик так же неожиданно слетел с меня вниз и бросился к ней за поцелуем.
«Спасибо, малыш». Мысленно, успев поймать её тихую улыбку.
«Будешь должен, Мокану». Покрывает поцелуями щёки ребенка, прижимая его ладони к своим щекам, а меня начинает пошатывать от той нежности, что сейчас искрится между ними. Я никогда не думал, что так бывает.
Казалось, если протянуть руку, то можно коснуться светящегося этой самой нежностью и такой невероятной любовью воздуха. Абсолютной. Я впервые видел абсолютную любовь настолько близко. У моей матери не было особо много времени показывать её мне. Чтобы не дать мне сдохнуть голодной смертью, она вынуждена была изображать любовь перед другими мужиками. Не могу сказать, что винил её за это. Она делала то единственное, что могла делать одинокая женщина в маленькой деревушке, чтобы прокормить своего ребенка. В какой-то мере я должен быть благодарен ей за это.
Сейчас же мне до зуда в пальцах хотелось ощутить их эмоции на своей коже, но я не рискнул нарушить эту идиллию и сделать хотя бы шаг вперед.
– Папа…Папа, – я резко вскинул голову, глядя на…сына. Дьявол! Вот к этому я точно не скоро привыкну. К тому, как они будут звать меня. Если можно свыкнуться к статусу мужа…если можно потихоньку привыкать отвечать на звонки Влада, иногда мысленно переставая называть его подонком, то быть отцом…То, о чем я не мог даже мечтать…то, к чему я не стремился и попросту, по всем законам природы потерял право иметь со своим последним человеческим вздохом.
Чёёёрт! Я дёрнулся в сторону что-то говорившего мне мальчика:
– Ками сказала, что ты нас совсем не помнишь. И еще, что если мы втроем постараемся, то обязательно сможем вернуть тебе память.
Растянул губы в нервной улыбке, не зная, что ему ответить.
«У тебя довольно необычные дети, Ник. Привыкай».
Мальчик молчал, прищурив глаза, до боли похожие на глаза его матери, и ожидая от меня какой-либо ещё реакции, и я снова беспомощно посмотрел на Марианну. Если бы сейчас передо мной стояли все демоны Ада, я бы чувствовал себя гораздо увереннее, потому что знал бы, что мне, бл**ь, с ними делать!
Но передо мной стоял всего лишь ребенок…Мой ребенок, и я понятия не имел, что ему ответить. Улыбнуться еще раз? Он меня за придурка примет. Хотя с учетом того, что мне нехило по голове прилетело…
В голове зазвучал тихий смех Марианны, и я быстро посмотрел на нее:
«Если бы у него сейчас был меч или оружие, тебе бы было гораздо легче, да, Ник?»
В точку! Именно так. Если бы он представлял опасность для меня, для неё. Но смотреть вот так? С этой откровенной радостью на лице и восторгом во взгляде?
И поэтому я сел на корточки перед ним и спросил, отмечая, насколько ребенок похож на свою мать: разлет бровей, разрез глаз, такой же нос и изгиб губ.
– А ты сильно расстроишься, если не получится?
Он нахмурился, и я с удивлением понял, что затаил дыхание в ожидании его ответа.
– Нет, – ответил так просто, быстро пожав плечами, – мы просто будем любить тебя как раньше.
Я опустил голову, чтобы сделать глубокий вдох, чтобы переждать боль, зародившуюся в районе груди. А когда он положил маленькую ладонь на моё плечо, сердце, подобно отбойному молотку, забилось о грудь, разрывая ее на части. Резко вскинул голову и встретился с его внимательным взглядом. На какое-то мгновение показалось, что этот мальчик считывает мои эмоции, словно с открытой книги.
И я не знал, какую страницу для него открыть, чтобы не увидеть вдруг разочарования от текста. Поэтому я просто встал в полный рост и, взяв его за руку, направился к дому, улыбнувшись напоследок:
– Мне кажется, пора познакомиться с твоими братом и сестрой.
Пока преодолевал эти несколько метров до входа, думал о том, что те двое, они старше него. С ними должно быть, наверняка, гораздо легче. Мне так казалось, по крайней мере. До тех пор, пока мы не вошли, и я не увидел, как вскочила с дивана девочка лет пятнадцати на вид. Она просто смотрела на меня, прижав руки к груди, в её больших сиреневых глазах застыли, словно кусочки хрусталя, прозрачные слёзы, а невероятно белые волосы спускались волнами на тонкие плечи. Моя дочь? Это моя дочь? Словно нарисованный талантливым художником портрет Анны…
Я отчетливо услышал, как она затаила дыхание, и уже через секунду её сердце колотилось настолько оглушительно, что даже я его слышал.
– Папа…, – быстрым шагом ко мне, пересекая огромную залу, и на последних шагах перешла на бег, обвивая руками торс и утыкаясь лицом в мою грудь, – папа…живой. Ты вернулся.
Поднялась на цыпочки, и я сам не понял, как невольно склонился к ней, чтобы замереть, когда она начала покрывать быстрыми поцелуями мое лицо. А я остолбенел, не смея отстраниться ни на сантиметр. Меня начало трясти от ощущения нереальности. Конечно, я видел её фотографии, я знал, насколько она похожа на неё. Но вживую…Фотографии были так далеки от её настоящего образа. Перехватил взгляд Марианны, обошедшей меня и теперь внимательно разглядывавшей нас. Медленно обнял девочку, просто потому что почувствовал, что именно этого она от меня ждёт. Они все именно этого ждут. Проявления хотя бы толики чувств. А я не мог показать им тех, настоящих, от которых сейчас сжимался желудок и появилось ощущение, будто кто-то невидимой рукой сжимает внутренности, сердце, легкие. И вот я не могу сделать даже вздоха. Просто ждать, пока этот ребенок…моя дочь, наконец, отойдет от меня на шаг, позволит втянуть в себя, наконец, кислород и попробовать избавиться от ощущения грёбаной боли в груди.
И она всё же отходит от меня на несколько шагов и, прищурившись, начинает разглядывать, будто ищет во мне перемены. А мне бы сказать ей, что эти перемены не снаружи, что они сжирают изнутри, и совсем скоро она сама поймёт, насколько острые клыки эти твари отрастили себе за прошедшие месяцы и как сильно и безжалостно могут теперь вгрызаться даже в самых родных и близких, разрывая на ошмётки любые их надежды.
Протягивает ко мне руку и сжимает мои ладони, а меня от этого простого жеста в пот бросило.
– Я соскучилась, пап. Очень соскучилась по тебе.
А я на пальцы её смотрю, длинные, тонкие, кожа такая белая, контрастом с моей смуглой. Сам не понимаю, как стискиваю их, думая о том, какая всё же у меня взрослая дочь. Девушка. Да, девушка. И во взгляде её что-то такое кроется, от чего ещё больнее сделать следующий вздох. Кажется, только попробуй, Мокану, и легкие кровоточить начнут. Не могу объяснить, что это…но это больно. Потому что вдруг захотелось, чтобы и дальше так продолжала смотреть. Потому что захотелось самому, чтобы действительно моей дочкой стала. А не просто восторженным подростком с океаном любви в больших глазах.
– Папа?
Так же, как и её брат, ждет моей реакции, а я пытаюсь ком в горле застрявший проглотить, чтобы суметь из себя хотя бы пару слов выдавить.
– Я…я многого не помню, малышка, – собственный голос чужим кажется, каким-то неправильным, сломанным, если такое вообще возможно, – но мне кажется, нельзя не любить и не скучать по такой дочери, как ты.
Она улыбается, и я чувствую, как мои губы растягиваются в такую же улыбку.
Камилла развернулась к матери и поцеловала её, прошептав что-то настолько тихо, что я не услышал, как ни напрягал слух. Всё это продолжая удерживать мои руки.
Я на некоторое время выпал из реальности. Я перестал слышать и воспринимать происходящее другими органами чувств, кроме зрения. Смотрел на них и ощущал, как в груди дыра расползается, будто настой вербы кто-то плеснул прямо в центр груди. И теперь она разъедает тот холод, который в ней столетиями царил, покрыв инеем каждую клетку. Со временем я к нему привык настолько, что сейчас его отсутствие отдавалось самой настоящей болью. Такой, что хотелось согнуться и широко открытым ртом хватать воздух в надежде хотя бы на мгновение утихомирить её. Особенно когда откуда-то сбоку снова налетел на меня младший и бесцеремонно устроился на моих руках, прижавшись к моему уху губами:
– Мама такая красивая, пап, правда?
В его голосе восхищение. То самое, с которым сын может смотреть на свою мать и только на неё. В голове кольнуло воспоминанием, как я любил перебирать волосы своей матери, расчёсывая их простым деревянным гребнем с тремя сломанными зубьями, подаренным одним из её клиентов, которых я молча провожал поздними ночами до крыльца нашего дома, чтобы самому закрыть за ними засов. А потом возвращался в её маленькую комнатку, похожую на келью и, забравшись с ногами в кровать, начинал расчёсывать её волосы. Я ненавидел каждого из этих ублюдков и мечтал стереть навсегда с неё их прикосновения, потому что дико ревновал, потому что она принадлежала мне, и никто не смел обидеть мою мать. И слёзы на её глазах были лучшим мотивом для моей ненависти к ним.
И сейчас я видел в глазах своего сына тот же самый восторг и любовь, которые ощущал когда-то сам при взгляде на Лию.
– Самая красивая, Ярослав. Самая.
Я не знаю, как это произошло, но следующую фразу мы произнесли с ним одновременно, и я оторопел, изумлённо повернув к нему голову:
– На неё можно смотреть вечно и всё равно не насмотреться.
Ребенок громко засмеялся, чем обратил внимание на себя наших женщин, но продолжил всё так же на ухо шептать мне:
– Вот! А они говорят, ты ничего не помнишь. Ты же всегда так говоришь!
Я расхохотался, спуская его на пол:
– Некоторые вещи необязательно помнить, Яр. Их достаточно видеть. Они бесспорны.
Пока Марианна распоряжалась насчёт того, чтобы нам принесли кровь, я попросил детей показать мне наш дом. И, как и в Лондоне, поражался, переходя из комнаты в комнату, насколько в этом доме ощущалось моё собственное присутствие. Даже не так. Насколько этот огромный особняк ощущался моим. Каждый штрих: от тёмных обоев и плотных тяжёлых штор до роскошных предметов мебели в классическом стиле.
Слуги, склонявшиеся в три погибели, с широкими улыбками на лицах и нездоровым желанием прикоснуться к моим рукам своими трясущимися от радости пальцами.
Мы были в комнате Камиллы, обустроенной в нежно-персиковых тонах, она вместе с постоянно комментировавшим что-то Яриком показывала мне фотографии и видео нашей семьи на своем планшете, когда меня пронзило мыслью:
– А где ваш брат, дети? Почему он не пришел…
– Попривествовать блудного отца?
Я вскинул голову, услышав этот голос, и замер, увидев в дверях молодого парня лет семнадцати. Он стоял, опершись спиной о косяк и сложив руки на груди. На его губах блуждала холодная улыбка, с которой он рассматривал моё лицо. Я перестал удивляться такому пристальному вниманию к себе после встречи с Марианной. Все, кто знал о потере мной памяти, смотрели на меня именно так – выискивая изменения в облике. Но он…Его взгляд был лишён любопытства или настороженности, как у всех остальных. Но был наполнен интересом сродни тому, с которым учёные исследуют в лаборатории очередной объект.
И, наверное, точно так же сейчас смотрел на него я. Вот только не думаю, что мне удавалось скрыть очередной шок. Да, я знал, что Самуил был похож на меня словно моя копия. Самая точная копия, какую только можно представить себе. В таких случаях принято говорить «как две капли воды». И это самое странное ощущение, которое я когда-либо испытывал. Смотреться в живое зеркало и видеть в нём отражение самого себя, но оно, как в фильмах ужасов, вместо улыбки отвечает тебе оскалом. Я медленно встал со своего места, продолжая разглядывать, отмечая про себя его спрятанные в карманах тёмно-синих джинс руки, чёрную футболку с короткими рукавами и кулон на шее в виде черного черепа с серебряными глазницами. Значит, всё это время засранец был дома и не удосужился спуститься вниз и встретить нас.
Парень продолжал молчать, склонив набок голову, а потом его интерес и вовсе иссяк, будто он сделал нужные для себя выводы, и он произнёс, по сути, не обращаясь ни к кому.
– Мама сказала, что всё готово, и вам следует спуститься вниз.
От меня не укрылся укоризненный взгляд, которым одарила его сестра, когда проходила мимо него, утягивая за собой младшего брата.
Я дождался, когда они скроются и рявкнул собравшемуся последовать за ними Сэму:
– Стой!
И он остановился. Вот только не соизволил повернуться ко мне лицом, предоставив смотреть на его напряжённую, будто каменную, спину.
– Ну здравствуй…сын!
Не знаю, почему назвал его так. Почему-то Камиллу и Ярослава не смог, а его захотелось. Хотя знаю. Мне до боли захотелось задеть его чем-нибудь. И откуда-то в сознании всплыло, что это возможно именно таким вот способом. Наверное, подсказал взгляд этот его равнодушный без малейшей толики тепла, с которым меня встречала каждая живая душа в этом доме. А возможно, я наконец впервые за всё время со своего воскрешения встретил реакцию, которую ожидал.
Ожидал каждый день, каждую минуту и не встречал ни разу. Ни у своей жены, ни у брата, ни у подчиненных, ни у детей. Реакцию, к которой привык с самого детства. А, соответственно, и знал, как вести себя при ней. В крови странный коктейль разочарования, потому что меньше всего хотелось получить её от него. Но и в то же время какого-то удовлетворения. Это Зверь внутри предвкушает противостояние, к которому привык, и которого его упорно лишали эти месяцы.
Наверное, это первый признак моего безумия, но я даже обрадовался такой встрече с его стороны. Вот этого я и ожидал. Вот это была моя стихия. Презрение, равнодушие, злость. То, к чему я привык, то, с чем умел справляться. В отличие от обезоруживающего восхищения и любви.
Он продолжает молча стоять передо мной, и я закрываю глаза, позволяя своему сознанию пересечь расстояние, разделяющее нас и проникнуть в его голову…вот только натыкаюсь на нечто, похожее на непробиваемую стену. Что за чертовщина?! Слышу тихий смех и тут же вскидываю голову вверх, ощущая ответные точечные удары прямо в виски. Изнутри. Вот же сукин сын! Решил показать, что не уступает в силе?
Поворачивается ко мне и с широкой улыбкой, напоминающей, скорее, оскал, цедит сквозь зубы.
– Добро пожаловать домой…папа!
Сказал и, не дождавшись ответа, развернулся на пятках и последовал в противоположную от лестницы сторону. Что ж…хорошо. Это действительно отлично, Мокану. Ты боялся не справиться с той волной любви, которую на тебя обрушила твоя семья? Теперь у тебя есть, как минимум, одна причина в полной мере ощутить себя в своей стезе. Кажется, твой старшенький не только унаследовал твою внешность, но, что больше всего удручало, твой долбаный невыносимый характер.
***
Я держал на руках спящего Ярика, вдыхая запах его волос и улыбаясь размеренному дыханию. За эти две недели, что провел рядом с ним, стало настолько естественным укладывать его самому и лежать с ним по нескольку часов, целуя одними губами нежные темные волосы на макушке и боясь даже пошевелиться. Он чувствовал, когда я отходил от него, и, проснувшись, в панике искал меня по всему дому.
Марианна предположила, что это из-за страха снова потерять меня, и я действительно видел этот страх на дне его глаз каждый раз, когда ложился на его кровать, задирая не помещающиеся на его постели ноги на стену. И еще с полчаса пытался успокоить его, объясняя, что нельзя смеяться над отцом, которого боится всё грёбаное Братство, так громко. Ведь наши враги могут быть где угодно и услышать этот совершенно непочтительный в адрес короля европейского клана смех.
И только после того, как я убеждался в том, что ребенок уснул, я, наконец, мог позволить себе добраться до блюда, которого ждал эти несколько часов. До блюда, при виде которого начинало печь дёсны и выделялись слюни, а в голове одна за другой вспыхивали такие картины, что приходилось едва ли не подушкой прикрываться, чтобы скрыть эрекцию. А она этим пользовалась. Марианна. Эта женщина носила самые скромные наряды так, будто на ней не было ничего, кроме нижнего белья. Неважно, в чём она была – шерстяное платье до колен или костюм для верховой езды, я сатанел от одного взгляда на её обтянутые тканью бёдра или выглядывавшую из декольте полоску груди.
И…Дьявол, как же всё-таки сложно надолго скрыться от двоих детей даже в особняке! Особенно от детей со сверхспособностями и сверхчутким слухом и нюхом. Марианна говорила, что всё дело в том, что они ужасно соскучились по мне. И это было самое лучшее, что я мог ожидать от своих детей. Но…
«– Чёрт, малыш, я сейчас душу готов продать за час наедине с тобой.
– Всего лишь час, Ник? Так мало?»
Отвечает мысленно на мой беззвучный крик души, невинно улыбаясь нашей дочери, что-то активно рассказывающей ей и щелкающей указательным пальцем по смартфону.
«– А тебе мало, значит?
– Мне всегда тебя мало.
– В таком случае…сама виновата, малыш. Пощады не жди».
И я откидываюсь на спинку дивана, с наслаждением глядя на её расширяющиеся от возбуждения зрачки и сбившееся дыхание, на хаотично подымающуюся грудь и крепко стиснутые пальцы, которыми она вцепилась в подлокотник кресла.
«– Выдержишь час в таком ритме, м, Марианна? – затянуться сигарой, улыбаясь тем картинкам, которые она видит сейчас в своем сознании.
– Ниииик…только не при них. Прошу!»
И я позволяю ей выдохнуть. Чтобы уже через несколько минут переместиться с ней в какую-нибудь из крытых веранд и взять по-настоящему, затыкая её рот то ладонью, то своими губами, отдавая в её губы своё рычание.
Моё сумасшествие. По прилёту домой ни черта не изменилось. Я хотел её так же одержимо и каждую секунду, когда она находилась рядом. И каждую секунду, когда думал о ней, если она была далеко. Постоянно. Я всё ждал, когда же наступит пресыщение ею…Ни хрена! К нам приезжали какие-то гости, знакомые, родственники. Я сам себе давал установку приглядеться к женщинам, испепелявшим меня откровенными взглядами, и…Ни хрена, мать её! Мне не было противно смотреть на них. Как не было бы противно смотреть на тумбочку в нашей спальне. И возбуждали они меня абсолютно так же, как та самая тумбочка.
В отличие от этой ведьмы, сводившей с ума одной только улыбкой.
– Папа, – я вздрогнул, поворачивая голову к двери. Настолько ушёл в свои мысли, что не услышал, как Ками вошла в комнату.
– Что, принцесса? – шёпотом, укладывая Яра на кровать и осторожно вставая с постели.
– Пап, я поговорить хотела.
– А тебе разве не пора самой ложиться?
Она закатывает глаза и берет меня за руку, вытягивая из комнаты. Да, принцесса. Моя принцесса. Я не мог называть её иначе. Несмотря на то, что в ней были такие способности, что она могла приручить любого дракона одним взглядом так, что тот бы приносил ей её розовые тапочки с мехом, подобно комнатной собачке. Но к нам…Чёёёёрт, я не думал, что в ком-то, в ком текла моя кровь, моя проклятая кровь, может быть столько нежности и любви. Правда, её мать как-то заметила, что любовь Камиллы распространяется не на всех, а только на ограниченный круг близких ей людей…На что я ей отвечал, что хоть в чём-то моя дочь должна была походить на меня, а не на неё.
Правда, как выяснилось, я бы с радостью предпочёл, чтобы и её старший брат был похож на свою мать…да, бл**ь, на кого угодно, только не на меня!
Упёртый парень избегал любого общения со мной и пресекал на корню все мои попытки поговорить с ним на эту тему. Нет, когда к нам приезжали гости, и нам приходилось разыгрывать маскарад перед ними, малолетний ублюдок спускался вниз с приторно-вежливой улыбкой на губах, с готовностью кивая на все замечания о том, насколько же он похож на своего отца, и даже садился рядом со мной за столом. Вот только мне иногда казалось, если бы хоть кто-нибудь удосужился присмотреться, заметили бы искры, которые летали между нашими плечами. Не искры, а смертельные разряды электричества в тысячи вольт, и каждый направлен против меня. Ни одного прикосновения за весь вечер. Максимальная собранность и аккуратность, чтобы ненароком даже не коснуться моей ладони.
Однажды подловил Самуила выходящим из комнаты и встал прямо перед ним, загораживая выход.
– Нам нужно поговорить, Сэм.
Пожимает плечами с максимально скучающим выражением на лице.
– Лично мне не о чем разговаривать с тобой.
– Ты хотел сказать, с блудным отцом, да?
Широкая улыбка, и ублюдок взмахнул ладонью:
– Ну вот, ты же всё сам отлично знаешь. Зачем тратить время на пустые разговоры.
Я прищурился, впервые за эти дни испытывая желание задать хорошую такую трёпку зарвавшемуся юнцу:
– К твоему сведению я не по своей воле исчезал…
Он шагнул ко мне, внимательно рассматривая моё лицо, почти одного роста со мной:
– А кто говорит о сейчас…папа?
– Тогда какого чёрта…
– Послушай, Ник, – склоняет голову набок, так же прищурившись и намеренно растягивая слова, – у тебя до последних событий была куча возможностей заслужить это звание, – холодная улыбка, от которой по коже раздражение кислотой разливается, – и ты использовал каждую из них, – шагнул вперед, упираясь своим плечом в моё плечо и глядя прямо перед собой, – на сто процентов…папа!
Толкнул меня плечом, и я отступил назад, пропуская его. Не будь этот мерзавец моим сыном…Но он был им. Был моим вторым «я», и я как никто другой знал, что его нельзя останавливать насильно. Мне нужно было, как минимум, разобраться в его обвинениях и только после этого идти на разговор с ним. Имея на руках хотя бы какие-нибудь гребаные карты!
Камилла привела меня в свою комнату и, выглянув за дверь, осторожно прикрыла её.
– Так о чём моя девочка хотела поговорить со мной?
Она садится рядом, устраиваясь в моих объятиях так, что я чувствую, как начинает заходиться в восторге сердце от этой её любви и доверия.
Читать бесплатно другие книги:
