Не буди дьявола Вердон Джон

Глава 16

Сомнения

На следующее утро Гурни проснулся у себя дома, встревоженный и измученный: правая рука так и горела, каждое движение вызывало боль. Окна спальни были открыты, из них струилась влажная прохлада.

Мадлен, по своему обыкновению, встала рано. Она любила вставать на рассвете. Первые лучи солнца были для нее как витамины – придавали сил.

Гурни чувствовал, что ступни у него потные и холодные. Мир за окном спальни был сер. У Гурни давно уже не бывало похмелья, но нынешнее состояние на него походило. Позади осталась мучительная бессонная ночь. Воспоминания о случившемся в подвале у Ким, гипотезы и догадки, вызванные тем, что случилось после падения, – все это вертелось в голове без толку и без связи, от боли никак не желая укладываться в единую картину. Заснул он перед самым рассветом. И теперь, через два часа, уже проснулся. Из-за перевозбуждения спать дальше было невозможно.

Ему страшно хотелось как можно скорее осмыслить и структурировать все случившееся прошлым вечеом. Он еще раз прокрутил в голове цепочку событий, стараясь вспомнить как можно больше деталей.

Он вспомнил, как осторожно наступал на ступеньки, как старался освещать фонариком не только саму лестницу, но и пространство справа и слева. Ни звука, ни малейшего движения. Не дойдя несколько ступенек до конца лестницы, он обвел фонариком стены, чтобы отыскать щиток. Обнаружил серую металлическую коробку на стене, недалеко от зловещего сундука – того, к которому двумя днями раньше его привел кровавый след. Потемневшие пятна все еще были различимы на деревянных ступеньках и бетонном полу.

Он вспомнил, как ступил на следующую ступеньку, как услышал треск, почувствовал, что она проваливается. Луч фонарика описал широкую дугу, когда он инстинктивно выставил руки вперед, защищая лицо. Он знал, что падает, что не может не падать, знал, что все кончится плохо. Полсекунды спустя он руками, правым плечом, грудью и виском с силой ударился о бетонный пол.

Сверху донесся крик. Сначала просто возглас, потом вопросы: “Вы целы? Что с вами?”

Сперва он замер от шока и не мог ответить. Затем – он не понял, в какой стороне, – послышалось что-то вроде топота, будто кто-то убегал, врезался в стену, споткнулся, снова побежал.

Гурни попробовал пошевелиться. Но тут он услышал шепот – у самого уха.

Это было неистовое шипение, скорее звериное, чем человечье, слова вырывались словно бы с усилием, сквозь зубы, как пар под давлением.

Гурни дотянулся до кобуры на голени, достал “беретту” и замер в темноте, прислушиваясь и ничего не слыша. Этот шепот так его потряс, что он не помнил, сколько времени прошло: полминуты, минута, две или больше, – пока не вернулась Ким с фонариком “мини-мэглайт”, который теперь светил гораздо ярче, чем в прошлый раз, когда они спускались в подвал по кровавому следу.

Ким стала спускаться по лестнице, как раз когда Гурни, шатаясь, вставал на ноги – по руке, от запястья до локтя, разливалась жгучая боль, ноги тряслись. Он велел девушке не подходить ближе, только посветить фонариком на ступеньки. Потом поднялся к ней по лестнице, торопясь, как мог, дважды чуть не упал – так кружилась голова. Взял у нее фонарик, повернулся и, насколько удалось, осветил пол подвала.

Затем он спустился еще на две ступеньки, снова пошарил узким лучом фонарика. Еще две ступеньки… теперь удалось осветить весь подвал: пол, стены, стальные опорные колонны, балки на потолке. Никаких следов шептуна. Ничто не опрокинуто, ни малейшего беспорядка, ни малейшего движения – лишь заскользили по шлакоблочным стенам зловещие тени колонн.

Продолжая освещать помещение вокруг, Гурни спустился до конца и заключил – отчасти к своему облегчению, отчасти к пущему беспокойству, – что в подвале негде укрыться от света: ни закоулков, ни укромных мест, ни темных углов. Человеку спрятаться было негде – разве что в сундуке.

Он спросил у Ким, застывшей в нервном оцепенении наверху, не слышала ли она чего-нибудь, когда он упал.

– Чего, например?

– Голоса… шепота… чего-нибудь в этом роде?

– Нет. А что… что вы хотите сказать? – Она снова начала тревожиться.

– Ничего, я просто… – Он покачал головой. – Похоже, я слышал свое дыхание.

Потом он спросил, она ли побежала.

Да, сказала Ким, наверное, да, она, возможно, бежала, по крайней мере ей так кажется, да, наверное, споткнулась, перешла на быстрый шаг – может быть, точно не помнит, была в панике, – пробралась в спальню, взяла с ночного столика фонарик.

– А почему вы спрашиваете?

– Просто проверяю свои ощущения, – ответил он расплывчато.

Он не хотел распространяться об альтернативной версии развития событий: что неизвестный мог подняться по лестнице из подвала, когда Ким бежала в спальню, потом мог спрятаться в темноте, в какой-то момент, возможно, находился в нескольких дюймах от нее, а когда она вернулась к подвалу, выскользнул из дома.

Но куда бы он ни пошел, каким бы образом ни выбрался из дома – если он и правда выбрался из дома, а не корчился сейчас в ящике, – что все это значило? Прежде всего, зачем он вообще спускался в подвал? Мог ли это быть Робби Миз? Теоретически мог. Но с какой целью?

Все это пронеслось в голове Гурни, пока он стоял у подножия лестницы, направив луч фонарика на сундук и пытаясь решить, что делать дальше.

Отказавшись от идеи разбираться с тем, кто скрывался – или что скрывалось – в сундуке, при свете одного лишь фонарика, он велел Ким нажать выключатель наверху, хотя и знал, что толку не будет. Светя фонариком попеременно то на сундук, то на щиток, он направился к последнему. Гурни открыл металлическую дверцу и увидел, что рубильник выключен. Он щелкнул тугим черным пластмассовым выключателем.

Голая лампочка на потолке сразу же загорелась. Гудела она, как холодильник. Где-то наверху Ким сказала: “Слава богу!”

Гурни быстро огляделся, еще раз удостоверившись, что в подвале и впрямь негде спрятаться, кроме как в сундуке.

Он приблизился к сундуку. На смену страху и мурашкам пришли злость и запальчивость. Из осторожности он решил не открывать крышку, а перевернуть сундук. Положил фонарик в карман, ухватился за край сундука, повалил его набок – с такой легкостью, что понял: он пуст. Открыл крышку – и правда пуст.

Ким спустилась до середины лестницы и теперь озиралась, как испуганная кошка. Взгляд ее упал на сломанную ступеньку.

– Вы же могли разбиться, – проговорила она, широко раскрыв глаза, будто бы только осознав, что случилось. – Она прямо так под вами и сломалась?

– Прямо так, – сказал Гурни.

Ким в ужасе уставилась на место его падения, и Гурни тронуло наивное выражение ее лица. Собирается снимать амбициозный проект про страшные последствия убийств – и так поражена, увидев, что жизнь бывает опасна.

Вместе с Ким он еще раз посмотрел на сломанную ступеньку и заметил то, чего она то ли не увидела, то ли не поняла: прежде чем ступенька сломалась, ее с обоих концов основательно подпилили.

Гурни сообщил об этом Ким, та нахмурилась, явно в замешательстве.

– Что вы хотите сказать? Как так могло случиться?

– Еще одна загадка, – только и мог ответить он.

Теперь, лежа в постели, глядя в потолок, без особого результата массируя руку и восстанавливая в памяти события прошлого вечера, он обдумал свой ответ в деталях.

Похоже, это вредительство – дело рук того, чей шепот он слышал. Жертвой должна была стать Ким, а он, Гурни, случайно оказался на ее месте.

Устроить ловушку на лестнице, подпилив ступеньку, – это классика жанра, как в детективном фильме. Такую ступеньку, на которую точно наступят. След от пилы не оставлял сомнений, что ступеньку сломали нарочно – почти наверняка злоумышленник и хотел, чтобы это заметили. Тогда это часть предупреждения. Вероятно, и выбор достаточно низкой ступеньки – тоже: тот, кто наступит на нее, упадет и что-нибудь себе разобьет, но не настолько серьезно, как если бы сломанная ступенька была выше. Не смертельно. Пока.

Посыл был такой: если вы проигнорируете мои предостережения, будет хуже. Больнее. Вплоть до смерти.

Но против чего именно неизвестный предостерегал Ким? Очевидный ответ: против продвижения ее проекта, это главное ее дело в последнее время. Вероятно, посыл был такой: “Брось это все, Ким, кончай раскапывать прошлое, не то последствия будут страшны. За делом Доброго Пастыря скрывается дьявол – не стоит его будить”.

Значит ли это, что злоумышленник как-то связан с этим знаменитым делом? Что он крайне заинтересован в том, чтобы прошлое не ворошили?

Или же, как настаивает Ким, это всего лишь маленький поганец Робби Миз?

Может ли быть так, что все недавние нападения, все попытки нарушить ее спокойствие исходят от этого жалкого бывшего? Он настолько болезненно воспринял разрыв? Может ли быть, что все это: открученные лампочки, пропавшие ножи, кровавые пятна, нож в сундуке, даже этот демонический шепот – все это было из ревности, из простого желания отомстить?

С одной стороны, не исключено, что виноват и правда был Миз, но только мотивы у него были куда более темные и зловещие, нежели простая злоба. Возможно, он предупреждал Ким, что, если она к нему не вернется, он сделает что-нибудь и правда страшное. Если она не вернется, он станет чудовищем, самим дьяволом.

Возможно, он болен серьезнее, чем думает Ким.

В этом неистовом шепоте явственно слышалась патология.

Но могло быть и другое объяснение. Объяснение, больше всего пугавшее Гурни. Настолько, что он едва осмеливался о нем думать.

Может быть, никакого шепота не было?

Вдруг то, что “услышал” Гурни, было следствием падения, эдакой мини-галлюцинацией? Вдруг этот “звук” был порожден сотрясением едва зажившей раны? Ведь был же тихий звон в ушах не реальным звоном, а, как объяснил доктор Хаффбаргер, когнитивной ошибкой, следствием нервного возбуждения. Вдруг и угрожающий шепот – как бы неистов он ни был – ему только померещился? Мысль о том, что видения и звуки могут быть порождением его мозга, следствием ушибов и порванных нервных связей, заставила его содрогнуться.

Наверное, из-за этой подспудной неуверенности Гурни и не стал рассказывать о шепоте патрульному, которого сам вызвал, обнаружив подпиленную ступеньку. И, наверное, поэтому же ничего не рассказал о шепоте и Шиффу, прибывшему через полчаса.

Трудно было понять, что выражало в тот момент лицо Шиффа. Но уж точно не радость. Он смотрел на Гурни так, словно чувствовал: чего-то в его рассказе недостает. Затем с присущим ему скепсисом обратился к Ким, задал ей ряд вопросов, чтобы определить временной промежуток, в который был совершен акт вандализма.

– Значит, вы так это называете? – поинтересовался Гурни. – Вандализм?

– Пока да, – безучастно отозвался Шифф. – У вас есть какие-то возражения?

– Болезненная форма вандализма, – заметил Гурни, медленно потирая руку.

– Вам вызвать скорую?

Гурни не успел ответить, потому что вмешалась Ким.

– Я сама отвезу его в больницу.

– А вы что думаете? – Шифф поднял глаза на Гурни.

– Я за.

Шифф несколько секунд смотрел на него, потом обратился к патрульному:

– Запишите, что мистер Гурни отказался от вызова скорой помощи.

Гурни улыбнулся.

– Так как у нас дела с камерами?

Шифф словно бы не расслышал вопроса.

Гурни пожал плечами.

– Вот если бы вы вчера их установили…

В глазах Шиффа вспыхнула злость. Он в последний раз окинул взглядом подвал, пробормотал что-то о том, чтобы прийти проверить отпечатки пальцев на щитке, спросил, почему перевернут сундук, заглянул внутрь. Потом поднял перепиленную ступеньку, взял ее с собой и еще десять минут осматривал окна и двери в квартире. Спросил Ким, приходилось ли ей в последние дни общаться с теми, с кем она обычно не общается, и общалась ли она с Мизом. Наконец, поинтересовался, как попасть в дом на следующий день, если понадобится. И ушел, патрульный – за ним следом.

Глава 17

Просто частная инициатива

Потолок в спальне как будто чуточку посветлел, простыня, которой был накрыт Гурни, словно бы потеплела. Он был доволен собой: сумел восстановить события предыдущего вечера достаточно полно и последовательно. Значение этих событий, их причины и цели, мотивацию неизвестного – все это только предстояло понять. И тем не менее Гурни чувствовал, что он на верном пути.

Он закрыл глаза.

Через несколько минут его разбудил телефонный звонок, а потом шаги. После четвертого звонка трубку взяли. Из кабинета смутно донесся голос Мадлен. Несколько фраз, пауза, снова шаги. Он подумал, сейчас она принесет ему трубку. Кто его спрашивает? Хаффбаргер, невропатолог? Он вспомнил свое препирательство с девушкой из клиники. Боже, когда ж это было? Пару дней назад? А кажется, прошла целая вечность.

Шаги прозвучали мимо спальни и удалились в направлении кухни.

Женские голоса.

Мадлен и Ким.

После клиники неотложной помощи в Сиракьюсе Ким отвезла его домой, в Уолнат-Кроссинг. Когда Гурни попробовал включить передачу на своем “субару-аутбек”, локоть пронзила боль, так что он испугался, уж не сломана ли у него рука и не стоит ли забыть о рычаге. А Ким, судя по всему, рада была предлогу переночевать не дома.

Он вспомнил, как она настаивала на том, что ему опасно вести машину, даже когда рентген показал, что никакого перелома нет.

Что-то такое было в Ким, в ее манере держаться, что вызывало у Гурни улыбку. Сбежать из квартиры под предлогом заботы о ближнем – это пожалуйста, сбежать из страха – ни за что.

Он заставил себя встать – мышцы отозвались новой болью. Потом принял четыре таблетки ибупрофена и отправился в душ.

Горячая вода и таблетки хоть отчасти, но сотворили чудо исцеления. Когда Гурни вытерся, оделся, пришел на кухню и сварил себе кофе, боль слегка поутихла. Он пошевелил пальцами на правой руке – терпимо. Сжал в руке кофейную чашку – его аж передернуло. И все же он решил, что с рычагом в машине справится, если понадобится. Неприятно, но не безнадежно.

Ни Мадлен, ни Ким не было видно. В открытое окно у буфета слышался негромкий разговор. Гурни поставил чашку на стол перед французской дверью. И увидел Мадлен и Ким – за террасой, за разросшейся яблоней, на маленьком скошенном пятачке, который они с Мадлен именовали газоном.

Мадлен и Ким сидели в деревянных креслах “адирондаках”. На Мадлен куртка расцветки вырвиглаз, на Ким – похожая, несомненно, выданная Мадлен. Обе держали в ладонях чашки, словно бы грея руки у тихого пламени. Их разноцветные куртки – лавандовый, фуксия, оранжевый, салатовый – сверкали в лучах утреннего солнца, пробившихся сквозь туман. Выражения их лиц, как и расцветки курток, свидетельствовали о куда лучшем, чем у Гурни, настроении.

Ему хотелось открыть французскую дверь, проверить, не потеплело ли на солнце. Но он знал: как только Мадлен его увидит, она примется убеждать его выйти, мол, какое чудесное утро, как удивительно пахнет. И чем больше она будет нахваливать свежий воздух, тем сильнее Гурни будет протестовать. Такой вот ритуальный поединок – они частенько его разыгрывали, как по писаному. В конце концов, сказав, что слишком занят, он все же уступит, а потом будет наслаждаться красотой утра и удивляться своему ребяческому упрямству.

Но в тот момент у Гурни не было никакого желания исполнять известный ритуал. Так что он не стал открывать французскую дверь. Решил вместо этого выпить еще чашку кофе, распечатать психологический портрет Доброго Пастыря и попытаться перечитать его непредвзято: допуская, что там есть и зерно истины, а не только чушь собачья.

Он пошел в кабинет и открыл письма от Хардвика: с компьютера читать оказалось куда удобней, чем с крошечного экрана телефона. Распечатывая профиль, он решил посмотреть первый из отчетов о происшествии, который в спешке пробежал накануне.

Он сам не знал, чего ищет. Пока что он был на том этапе, когда главное все просмотреть, собрать побольше информации. Выводы о том, что важно, что нет, поиск закономерностей – все это потом.

Он чувствовал, что слишком разогнался. Надо помедлить, осмотреться. За годы работы он убедился в том, что худшая из ошибок детектива – это начать строить гипотезы, не собрав достаточно данных. Потому что как только тебе покажется, что ты что-то понял, сразу же возникнет искушение отбросить все неудобные факты. Естественная потребность мозга выстраивать все в связную картинку, заставляет игнорировать детали, которые в эту картинку не укладываются. Добавьте сюда свойственную сыщикам привычку быстро ориентироваться в ситуации – и получите пристрастие к поспешным выводам.

Этап, когда ты просто смотришь, слушаешь, впитываешь, невероятно важен. Прожить этот этап сполна – лучший способ начать расследование.

Начать расследование?

Начать расследование чего? По чьей просьбе? На каких законных основаниях? Вступив при этом в конфликт с Шиффом и с кем еще?

Чтобы упростить дело – по крайней мере, избавиться от сомнительной терминологии, – он сказал себе, что это просто частная инициатива, выяснение фактов, скромная попытка ответить на несколько вопросов. Вот таких:

Кто стоит за “розыгрышами”, которые так напугали Ким?

Какая характеристика ближе к истине: та, которую Ким дала Мизу, или та, которую Миз дал Ким?

Кто устроил ту маленькую ловушку, в которую он попался и в итоге упал с лестницы? Кто должен был оказаться жертвой: он или Ким? Если шепот, который он слышал, реален, то кто шептал? Почему он скрывался в подвале? Как он проник в дом и как его покинул?

Что значит это предостережение: “Не буди дьявола”?

И какое отношение нынешние события имеют к той серии убийств на дорогах десять лет назад?

Так что Гурни ухватился за идею рассмотреть факты и для того прочитать все отчеты о происшествиях, приложения к ним, отчеты Программы предотвращения ненасильственных преступлений, психологический портрет преступника, составленный ФБР, сведения о родственниках жертв из папки Ким и пометки, которые он сделал, слушая рассказы Хардвика о каждом из убитых.

Все это он мог обдумать и сам. И в то же время он чувствовал, что хорошо бы сесть и поговорить с Ребеккой Холденфилд, основательнее углубиться в психологический портрет Доброго Пастыря и версии следствия: как происходили сбор, анализ и сортировка фактов, как проверялись версии, как в итоге исследователи пришли к консенсусу – и выяснить, не изменилось ли за десять лет ее мнение об этом деле. А еще любопытно, довелось ли ей пообщаться с Максом Клинтером.

Телефон Ребекки Холденфилд сохранился в его мобильном (они пересекались в связи с делами Марка Меллери и Джиллиан Перри, и Гурни подумал, что, может быть, еще случится вместе работать). Он отыскал номер и нажал вызов. После длинных гудков включился автоответчик.

Он прослушал долгую речь о времени и месте приема, с указанием адреса сайта и электронной почты, по которой с ней можно связаться. Звук голоса вызвал в памяти ее образ. Жесткая, умная, сильная, целеустремленная. У нее были безупречные черты лица, но ее невозможно было назвать хорошенькой. Глаза, яркие, выразительные, были бы красивы, но им не хватало теплоты. Профессионал в своем деле: все время, свободное от работы судебным психологом, посвящает психотерапевтической практике.

Он оставил краткое сообщение, надеясь, что Ребекку оно заинтересует: “Ребекка, привет, это Дэйв Гурни. Надеюсь, все хорошо. Тут одна непростая ситуация, хотел бы с тобой поговорить, может, что скажешь и посоветуешь. Это связано с делом Доброго Пастыря. Я знаю, ты страшно занята, но перезвони, как сможешь”, – и положил трубку.

Любой человек, с которым он полгода не общался, счел бы такое сообщение формальным и безличным, но с Холденфилд никакой безличности опасаться было не нужно. Это не значило, что Гурни она не нравилась. Более того, когда-то, вспомнил он, сама ее резкость казалась ему привлекательной.

Тот факт, что он собрался и позвонил, оставил у Гурни чувство удовлетворения: дело сдвинулось. Он вернулся к открытым отчетам и стал продираться сквозь них. Через час, на пятом отчете, зазвонил телефон. “Судебные эксперты в Олбани”, – сообщил определитель.

– Ребекка?

– Привет, Дэвид. Я на заправке, могу говорить. Чем могу помочь? – в голосе ее странно сочетались внимательность и резкость.

– Насколько я понимаю, ты вроде как эксперт по делу Доброго Пастыря.

– Отчасти.

– Не найдешь минутки про это поговорить?

– Зачем?

– Тут происходят странные вещи, и они могут быть связаны с этим делом. Мне нужен кто-то, кто знает его изнутри.

– В интернете море информации.

– Мне нужен кто-то, кому можно доверять.

– Как срочно?

– Чем скорее, тем лучше.

– Я сейчас еду в “Отесагу”.

– Прости?

– В отель “Отесага” в Куперстауне. Если ты сможешь туда приехать, я могу освободить сорок пять минут – с четверти второго до двух.

– Отлично. А где?..

– В зале “Фенимор”. Полпервого у меня доклад, потом короткое обсуждение, потом буфет и болтовня. Болтовню я могу пропустить. Так сможешь в час пятнадцать?

Гурни сжал и разжал правую руку, уговаривая себя, что справится с рычагом.

– Да.

– Тогда до встречи, – и она положила трубку.

Гурни улыбнулся. Он чувствовал родственную душу в любом, кто рад пропустить болтовню. Быть может, именно это ему больше всего нравилось в Холденфилд – склонность минимизировать общение. На секунду он задумался, как эта черта сказывается на ее личной жизни. Затем покачал головой и отогнал эту мысль.

Он с новым вниманием вернулся к открытому на середине отчету о пятом убийстве – к фотографиям места убийства и автомобиля и сопроводительным подписям. “Мерседес” доктора Джеймса Брюстера в разных ракурсах – врезался в дерево, всмятку до середины. Как и машины других жертв Пастыря, престижный стотысячный седан доктора превратился во что-то совершенно неузнаваемое, безымянное, бесполезное.

Интересно, подумал Гурни, это тоже часть замысла – не просто убить богача, но превратить символ его богатства в металлолом? Так посрамлен будет сильный и превознесенный. Ибо прах ты и в прах возвратишься.

– Мы тебя не отвлекаем? – раздался голос Мадлен.

Гурни с удивлением поднял глаза. Она стояла на пороге, Ким рядом с ней. Он и не слышал, как они вошли в дом. Все еще в куртках вырвиглаз.

– Отвлекаете?

– Ты, кажется, на чем-то очень сосредоточен.

– Просто пытаюсь осмыслить кое-какие факты. Что собираетесь делать?

– На улице солнце. День будет хороший. Я свожу Ким в горы.

– А не грязно? – Он сам слышал, как раздраженно звучит его голос.

– Я дам ей свои ботинки.

– Вы прямо сейчас идете?

– А ты против?

– Нет, конечно. Кстати, мне самому надо будет уехать на пару часов.

Мадлен с тревогой посмотрела на него.

– На машине? А как же твоя рука?