Юность Панфилов Василий
В голосе и самой позе нескрываемый скепсис и непонимание такого поступка.
– Да! То есть нет. На общину, но не раздавать и не помогать, а… На общину сейчас бессмысленно, потому как буры в нас заинтересованы.
– И не только они, – подтвердил Бляйшман, – но и Франция с Германией, кто бы мог подумать?! А куда им деваться, если самих буров с гулькин… хм, нос, а ехать в Африку европейцы особо и не хотят.
Проблема эта остро стоит у европейских держав. В Германской Восточной Африке меньше тысячи белых, и это включая как чиновников и офицеров, командующих аскари[31], так и торговцев, плантаторов и членов их семей. В Юго-Западной Германской Африке около десяти тысяч белых, что тоже как бы… не слишком.
У французов немногим лучше, равно как и у бельгийцев с итальянцами. Не едут!
– Зажрались, – выразил Санька свою, единственно верную позицию, сощурив пренебрежительно глаза, – им клозеты тёплые подавай и вежливых полицейских на каждом углу, а если и нет – дайте сразу землицы побольше, рабов полсотенки, да этих… субсидий от государства. А иначе ни-ни!
– Да нет, Санечка, – грустно усмехнулся дядя Фима, – не они зажрались, а у нас – жопа!
– Во-от такой тухес, – растопырил он руки в стороны, показывая што-то совершенно слонячье, – и я тебе так скажу, шо если из государства люди готовы бежмя бежать хоть в малярийное чисто поле посреди Африки, то это таки пиздец, а не государство!
– Буры… – он пожевал губами, – не так штобы в большом восторге от нас, а просто поняли – случись што ещё раз, только всерьёз, и их просто стопчут. А германцы с французами всегда готовы воевать до последнего русского солдата! Или бурского. Поэтому будут давать много, но размазывать это много тонким слоем по большой тарелке на ещё больше народа, так вот.
– Угум, – спеша прожевать, соглашаюсь с ним, – потом вот прямо сейчас – бессмысленно давать. Дам я, так буры меньше дадут, ну или французы с германцами, не суть важно. А вот потом…
Я замолчал, ощущая подступающее, а потом и всё нарастающее аление ушей.
– … универ… гхм! Университет хочу заложить, – признался наконец, не подымая глаз. И зачастил скороговоркой:
– Возьму только пару жменей на Фиру и Наденьку, ну и так, штоб было! А остальное, вот ей-ей – на университет!
– О как… – сомнабулически отозвался дядя Фима, глядя перед собой оловянными глазами.
– Здоровски! – завопил брат, хлопнув меня по спине, – Я знал, што ты такое придумаешь, чтоб ваще – ух!
– Университет, – повторил дядя Фима, и уже более осмысленно:
– Университет… а знаешь, в этом што-то есть! Целиком если, это никаких алмазов не хватит, но основать… хм, это такая реклама, такая… Самому, што ли, – забубнил он себе под нос, явственно задумавшись, – это ж какой уровень получается! Никаких денег… Хотя нет, всё равно жалко… но реклама! И Свет, даже и самый высший, н-да…
Мотанув головой, он снова было впал в транс, но быстро справился.
– Неожиданно… н-да, красивый жест, и ведь правда… Ладно, закрыли пока! Я так понимаю, алмазы пока полежат?
– Угум.
– А-атлично! С этим тоже можно будет провернуть… я снова забежал вперёд и не о своём? Так, о чём я… А! О моторе.
– Дело такое, – Бляйшман затарабанил пальцами по столу, – в общем, тебе его лучше продать. Не вскидывайся! Не целиком, а семьдесят пять процентов в пользу Союза, смекаешь?
– Нет? – огорчился он, – Хм… такое дело, шо мотор получился слишком… слишком! Передовые технологии, и дело такое, шо за тобой их просто не признают. Уже… звоночки были.
– Будут, – дядя Фима завздыхал, – рисовать всякие старые каракульки, якобы наследия умерших изобретателей… ну ты понял, да?
– Понял, – у меня ажно зубы скрежетнули, тогда только опомнился.
– Прости, – повинился дядя Фима, – здесь я тебе просто не помогу! Это на государственном уровне, понимаешь? То есть официально тебя могут в жопку целовать и награды давать, а всякие там судебные претензии, это же ж частное дело!
– И сколько? – мрачно поинтересовался я, смиряясь с реалиями. Не то штобы вовсе не ожидал чево-то подобново, но думалось всё больше за промышленный шпионаж, а тут такое – разом! Но да, при здравом размышлении…
– Дело такое… – Бляйшман кхекнул смущённо, – денег у Союза сейчас не то штобы и много, да и те нужны… В общем, землёй! Соглашайся! Три тысячи акров[32] в Претории, и два раза по три в новых землях.
– О как… – моя крестьянская натура завопила радостно, и ажно голова закружилась от такой дурнины.
– Мотор и коленвал – живые деньги, – возразил я для порядку, пытаясь унять несостоявшевося крестьянина внутри меня, – а эти пустоши то ли поднимешь, а то ли и нет. Когда с них деньги пойдут, да и пойдут ли вообще, большой вопрос! Я таки понимаю, што в земле может быть што-то, но может и вовсе не быть! Да и наладить добычу, даже если там што-то есть, это сильно непросто и очень денежно.
– Двадцать пять процентов твои, – напомнил мне дядя Фима как-то нехотя, будто для порядку.
– Не очень-то я верю в эти проценты, – во рту кисло, – скорее буры сторгуются с Большими Державами, а мой мотор – лишний козырь в этой игре. Будет капать копеечка малая… а-а! Ладно! Я так понимаю, вариантов у меня нет?
– Ты таки думаешь, шо я сильно в восторге? – взвился неожиданно Бляйшман, – Мине сказали передать, и я как последний передаст говорю тибе чужие слова! Скажу тибе сразу, шо по итогам войны будут раздаваться земли согласно заслугам, а у вас с Санечкой и Мишей их стока, шо скакать не обскакать! Если рядовым – от ста шестидесяти акров, а?!
– Тогда… – я откинулся назад./p>
– А вот так! – перебил он меня, злясь на всю ситуацию разом, – Так вот, Егор, так! Мине это нравится? Нет! И больше скажу – Де Вету и Бота это тоже не нравится, и тем более Сниману! А денег всё равно нету, и мотор твой – всё равно сопрут, а так вроде и польза!
– В таком разе… ха! – меня оскалило по росомашьи, – Таки да, но с условиями! Землю эту буду выбирать я сам, и если надо – не одним куском!
– В стратегических местах не буду, – понял я его взгляд, – имею понимание.
– А нет? – дядя Фима склонил чутка голову набок, похожий на экзаменатора.
– Подарю патент Кайзеру, – снова оскалился я, – и пусть тогда все претензии – к нему!
Бляйшман выпучил глаза, а потом ка-ак захохотал! Чисто гиена! Слёзы капали из его глаз, и от смеха он едва мог дышать.
– Шломо, – убеждённо сказал он, отхохотавшись, – никакой ты не Егор, и не убеждай! Кайзеру, а?! Там такое себе интересное намечается, шо даже и не представляешь, какой это козырь!
– Так… погодь, – он посерьёзнел и задумался, – а если… хм, а почему бы и не да? Шо мы теряем?
– Давай так, – он наклонился ко мне, – мы с тобой поговорили, и ты сильно обиделся, а я тибе уговариваю за буров, а не Кайзера! Пару… месяцев, ладно? Мне… нам это может интересно помочь, и пожалуй… Мише. Да, Мише…
– А земли помогу… хм, поможем подобрать. И с университетом!
Четырнадцатая глава
– Прости, – в который уже раз повиноватился Мишка, страшно конфузящийся от невозможности поехать с нами в Москву, – я бы непременно, но сам знаешь…
Сняв шляпу и промокнув влажный лоб, он так и оставил её в руках, нервно теребя широкие поля.
– Вот же самоед, – покачал головой Санька, слегонца пхая брата кулаком в перепоясанную портупеями грудь, – хватит, а? Никто тебя не виноватит, и если тебя пока при штабе оставляют, то это оченно даже и здорово!
– На время переговоров, – педантично уточнил Мишка, которому, кажется, стало чуть-чуть полегче, – потом в резерв.
– И то! – пхаю ево в грудь уже я, – Мало, што ли? Заодно и дела общины порешать проще будет.
Снова вздохи и виноватый вид…
– Я не…
– Знаем, што не можешь, – перебиваю ево самоедство на взлёте, – и не вижу ничево страшново, што ты имеешь какие-то отдельные дела и тайны от нас. У нас их тоже – во! Правда, Санечка?
– Угум, – невнятно ответил тот, розовея смущённо, и очевидно – воображая што-то своё. Ажно отвернулся человек, ну как тут удержаться, а?!
– И эти, – выделил я голосом, – тоже! Но што естественно, то не безобразно!
Зафыркали втроём, и косясь на подымающихся по трапу пассажиров, отошли чуть поодаль, штоб не смущать людей всяко-разным. А прибарахлился народ… каждый второй, не считая каждого первого, таким оборванцем в Африку приехал, што просто ой! А сейчас, на каком-никаком, но жаловании, да на трофеях, вполне себе добротно выглядят. Иному купчику из небогатых не стыдно будет этак вот нарядиться.
– Не виноваться, – повторил я ещё раз, понижая голос, – Мария Ивановна тебе не чужой человек, но и не родня ни разу, а здесь ты остаёшься по делам службы и родовы одновременно. Так што успокой свою воспалённую совесть, да неси свою службу так, штоб не было стыдно.
– Ага! Заодно и за нашими проектами присмотришь, – добавил Санька, – Вплоглазика, просто штоб глупостей на ровном месте не наворотили, ладушки?
– Ладушки, – улыбнулся Мишка, обнимаясь на прощание, но без христосования – выучили уже, што не люблю мужских слюней, – Ну… всё! Только вас ждут… с Богом!
Перекрестив нас, он остался стоять с непокрытой головой, и вот ей-ей… опять себя накручивает!
Пароход наш строился для перевозки всякого рода скоропортящейся продукции, и ходовые ево качества превыше всяких похвал. Корпус не новый, но машину меняли третьево года, и такая… ровненько фырчит.
С началом войны трюмы отчистили и наспех оборудовали под перевозку людей, набивая их подобно сардинам в банке. Многоярусные нары, вечно то занятые, а то и сломавшиеся гальюны, да неизбежная духота и вонь.
Несколько душевых кабин, где можно ополоснуться морской водой, прогулки на палубе да сносное питание, от которого не пробирает кровавый понос – вот и весь скудный набор удобств, предоставляемый владельцем и капитаном пассажирам второго класса. Несколько тесных, одновременно душных и сквозных кают, в которых нельзя было развернуться без синяков, считались первым классом.
Впрочем, пассажиры неприхотливы, в большинстве своём воспринимая такие условия как нечто естественное, и как бы даже не единственно возможное. Там паче, што сардинной тесноты в этот раз нет, отчево капитану маятно и сварливо. Вроде и оплатили ему весь фрахт, а всё едино, привык уже.
Какие-либо развлечения пассажиры выискивают сами, коротая время в разговорах, карточных играх да песнях. Свободное время, по хорошей погоде, проводим на палубе безо всяких чинов.
Мужики иногда подковыривают меня с Санькой, величая «Благородиями», но без злобы и жесточи. Да и мы не особо подковыриваемся, хотя и на панибратство не скатываемся. Сумели как-то так, по канату пройтись. Не самое простое дело, н-да…
Потому как с одной стороны – звания воинские и заслуги военные, да и деньги, куда ж без них!? И образование и кругозор жизненный, они тоже очень даже и сказываются. А с другой – возраст, да и не на службе мы сейчас. Оченно непросто иногда – што нам, што мужичкам да мещанам вчерашним, ажно ломает некоторых.
– В картишки будешь, благородие? – позвал меня Ван-Ваныч, расположившийся с приятелями прямо на палубе, подстелив под жопы сюртуки.
– Сам такой! – отгавкнувшись привычно от корнета, становился, зачесав задумчиво нос.
– Ха! – вытягивая худую шею, тасанул колоду Федот, – Чует нос-то, што вскорости карты об ево облупасивать будут!
– Ах ты… раздавай! – плюхнувшись рядом на нагретую солнцем палубу, двинул локтем в ребристый бок, – Двигай, холера!
– Пф… – отфыркнулся он облаком махорки, щуря весело глаза, – тока без шулерских штучек!
– Шулерских-мулерских… у тя карты какие? Рубашка вся затрёпана да обцарапана! Пару раз раздашь, я те их наизусть запомню!
– Ишь, – почесал он в затылке, – образованный!
– … да ты вытяни морду-то! Во… – и с оттягом, да по колодой по покрасневшему носищу!
– Всё… – начал я было вставать.
– Сиди пока!
– Чево? – повернулся я к брату, а тот, оказывается, рисовать нас подобрался!
– Когда успел-то? – озадачило меня, – Долго сидеть-то?
– Ну… минуток с двадцать ещё, эскизов мал-мала набросаю.
– Ладушки. Ну… – потираю ладони, – кто тута ещё не битый!?
Завалившись в каюту, прикрыл глаза и устало привалился к переборке.
– Притомился?
– А? – открыв глаза, гляжу на Саньку, роющевося в книгах, – Есть маленько. Не то штобы и скушно с мужиками, но актерствовать приходится. Вся эта херобора, когда и себя не уронить, и реакцию каждово соседа отслеживать, дабы не обидеть ненароком.
– Ну, – брат пожал плечами и достал Гюго на языке оригинала, – сам так хотел. Этот, как ево…
– Имидж, да… знаю, што надо. Как ни крути, – плюхаюсь на узкую койку, – а чуть не полторы сотни мужиков, которые не просто смотрят на нас с тобой, но перескажут родне и знакомым в России, какие мы есть.
– В их глазах, – педантично добавил брат, подтянув поближе мешок со всяко-разными сухофруктами.
– Угум, – запускаю туда лапу, нагребая здоровую жменю, – Не стали ли благородиями? Нет ли слабины? Потом проще уже будет – мнение мал-мала сформируем. Да! Дядя Гиляй где?
– В народ пошёл, рассказы жизненные да байки собирать.
– Ну… и то дело, – одобрил я, – ему пить поменьше, а там глядишь, и издаст цикл рассказов о русских переселенцах в Африку. Судьбинушка там почти у каждого такая, што и не продохнуть. При ево талантах оченно даже сильно получиться может.
– У нас издать? – скептически приподнял бровь Чиж.
– У нас не дадут, эт понятно, но кто мешает в той же Африке напечатать? Я ж постоянно долбасю ему о собственной газете да об издательстве. Даже здания присмотрел, да с плным раскладом по ценам и пригодности под издательские нужды. А теперь…
– А теперь да… – эхом отозвался брат, мертвея лицом. Вздохнув прерывисто, он отвернулся… уж насколько он сперва боялся Марию Ивановну, настолько же потом и привязался, ласкунчик…
К Порт-Саиду опекун напрочь бросил пить, и сделался молчаливым, то и дело впадая в задумчивость, порой вовсе на ровном месте. Вот так вот идёт, а потом – раз, и замер! Притулился к переборке или лееру, и думает, думает… только губами иногда шевелит, да лицо этакое делается, што не дай Бог – глянуть на нево в этот момент! Ей-ей, обсикаться можно! И это я о себе да о брате говорю, так-то вот.
Раз так, да другой, потом Коста его зашептал, разговорил. Я сунулся было, но не-ет… не хотят втягивать, как будто нам и без тово не ясно, к чему ведётся и как закончится.
Сердце иногда сжимается, но молчу. Только кулаки обгрызаю иногда, да думы думаю. Планов – громадьё! Как в одном случае буду поступать, да как в другом. Проблема только в том, што дядя Гиляй с Костой не сознаются ни капельки, это они нас вроде как оберегают!
А вспомнить за наши приключения да то, што звания офицерские не на пустом месте появились, и кровищи на каждом поболе, чем на ином Иване будет, тяму не хватает. Ну или эта… психология.
Остаётся только надеяться, што не к Одессе, так хоть к Москве отойдёт мал-мал, и будет действовать с холодной головой, а не пропади оно пропадом! А мы… ждём, только взрослые наши никак в толк взять не могут, што ожидание это, да при полном понимании, нам ножом по сердцу. Каждый день чуть не хуже, чем когда рукопашная с кровищей и говнищей, а надо – улыбаться!
Надсадно гудя, пароходик причалил к пристани, и толпа на берегу заволновалась, подавшись вперёд.
– Ишь ты… – озадачился нервенно Ван-Ваныч, привстав на цыпочки, – никак нас встречают?
– … герои… – донеслось из толпы, где какой-то самодеятельный нетерпеливец начал сумбурную речь, силясь перекричать весь порт.
– Ну, раз герои, – ёрническо отозвался кто-то невидимый, – то етто мы, хтож ишшо?
– Пиисят лет в морду тыкали да шапку ломать заставляли издалече, и таперича героем стал? – издевательски протянул голос вроде как в ответ.
– Да ты не переживай, Фролыч! – тут же развернулся к нему Ван-Ваныч, – оно ить быстро на круги своя вернётся! Чичас тебе хлебом с солью по сусалам мазнут, а через недельку ужо кулаком! Ась, благородие?
– Не… чуть попозжей! – отзываюсь в тон, – с месяцок выждут.
– То-то и оно, – дробно засмеялся тот, которому пиисят лет кулаком в морду мазали, – то-то и оно…
Толпа принаряженных ветеранов разом загомонила, и праздничное настроение их смешалось со злым настроем к барам и жизни вообще.
– Егор!
– Иду, – отозвался я на зов опекуна, проталкиваясь через расступающуюся толпу, – да пропусти ты, орясина! Я всё ж таки официальное лицо, ети твою медь! Раскорячился караморой!
Протолкавшись наконец к трапу, принял вид настолько официальный, насколько это вообще возможно в пятнадцать лет. Духовой оркестр грянул што-то бравурное и хор запел едва ли не самое неуместное, што только можно придумать втакой ситуации – марш Преображенского полка. Где мы, а где…
– … на сраженья, на победы, нас всегда сам Царь ведёт.
– Не видел, – вроде как озадаченно пропыхтел мне в ухо Ван-Ваныч, и по рядам прокатился смешок, – уж такое-то я бы запомнил!
Следом, почти без перерыва, грянул гимн, и новый конфуз – шляпы как были на наших головах, так и остались. Может, где-то в толпе и сдёрнули по привычке головные уборы, но в общем и целом – так. Музыканты от таково даже с ритма сбились пару раз, а рожи у встречающих начало корёжить нехорошим предчувствием.
А вот зась вам! До единого все – не буры, но африканеры! Все паспортинами нужными обзавестись поспешили, и если ково и манит виденье родных берёзок, то виденье исправника и весенней голодухи, оно куда как быстро такую ностальгию вымораживает. Сюрпризец, а?
Но пока…
– … герои Африки… воинство бранное… православные герои, осиянные славой…
Как уже бывало не раз, пропускаю трескучие фразы мимо ушей, и вот – хлеб с солью…
… протащили мимо меня, ткнув в опекуна. И куда деваться? Отломил, макнул, откусил… сказал, што не тому. Ломать и кусать пришлось уже мне, делая встречающим интригу. А потом и речь… пересиливая неожиданный страх перед толпой, вышел вперёд, и…
– Жители Одессы и весь народ русский! Мы рады столь тёплой встрече на землях Отчизны её сынов…
– … какой молоденький, – ловлю обрывки фраз, протискиваясь через толпу и пытаясь одновременно общаться с чиновничеством и общественностью, не растеряв по дороге своих.
– … непременно должны показаться на ужине в нашем обществе! – наседает дама, какающе пуча глаза, но её оттесняют, и я так и не успеваю понять – кому и што я успел задолжать. Только озадачила зря.
– … вы же понимаете, Егор… Кузьмич, – запинается на отчестве человек из канцелярии градоначальника, – это разумеется формальность, но без неё вам…
Видно, што ситуация эту ему – нож острый! Всё не так, с самого начала не зашло, а крайним кто будет? Так-то… заранее переживает, болезный.
– …мой, мой… Степа-ан! – молодая симпатишная девка, да с разбегу на шею добру молодцу! Дождалась! А счастья-то…
– … брульянты вёдрами… да вон тот! – хабалистово вида бабы, с рожами совершенно жабьими, пробившиеся в первые ряды, тыкают в меня пальцами, ничуточки не стесняясь. – Ты не смотри, шо молодой, там такой хват и жох, шо ево жиды за своево признали, я те точно говорю!
– Да ты шо?! Вёдрами? – жадно пучит глаза, обшаривая всю мою фигуру – никак, надеется заприметить те самые вёдра.
– … а мужичья-то! Ради этих собирались?! – немолодой господин со снуло обвисшим пузцом искренне возмущён и не думает даже понижать голос, – Столько разговоров, а…
Встреча…
… не задалась.
Пятнадцатая глава
«Русские Ведомости»
«Вчера в Одессе встречали героев англо-бурской войны, возвратившихся на Родину. Общественность очень приязненно встретила бравых ветеранов, однако же не обошлось без курьёзов.
„Марш Преображенского полка“ исполненный любительским оркестром портовых служащих с немалым мастерством и чувством, выглядел несколько неуместно и архаично. Выбор музыки для торжественной встречи изрядно озадачил как общественность, так и наших героев.
Курьёзный инцидент произошёл и во время подношения хлеба и соли. Встречающие преподнесли дары известному литератору Гиляровскому, приняв его по важному виду и осанистой фигуре за главного в сём караване. Как можно было так оконфузиться, нам решительно непонятно. Телеграмма с поимённым перечислением возвращающихся на Родину африканцев, с указанием их званий, регалий и должностей, была дана загодя, ещё из Дурбана.
Наших косных чиновников, по-видимому, смутил возраст Егора Кузьмича Панкратова, и они предпочти обойти его, поступив самым оскорбительным образом. Остаётся только радоваться, что известный литератор и изобретатель воспринял эту ситуацию с присущим ему юмором. Впрочем, чиновникам рано вытирать пот со лба…»
«Московские ведомости»
«Вчера в Одессу прибыл пароход с русскими добровольцами, вернувшимися из Африки. Горожане весьма тепло встретили африканцев, но вскоре были фраппированы манерами не только рядовых, но и их так называемых офицеров. Вульгарные манеры и развязное поведение бросались в глаза, и общественность была изрядно смущена.
Так, во время исполнения „Марша Преображенского полка“, священного для всех людей, гордящихся историей России, они позволяли себе неуместные разговоры и даже смешки. Когда же заиграл гимн, африканцы позволили себе остаться в головных уборах. Сей провокационный поступок не получил должной реакции только благодаря сдержанности властей, не пожелавших раздувать скандал.
Вероятно, нам нужно задаться вопросом о благородстве мотивов и понять наконец, что нужно различать добровольцев, поехавших в Африку из высоких соображений, и тех, кого можно назвать скорее наёмниками. Как бы ни было неприятно это признавать, но при столкновении с африканскими добровольцами из простонародья, возвышенные иллюзии разбиваются вдребезги. Развязность эту и хамские манеры нужно лечить, притом жёстко и незамедлительно, пока эта зараза…»
«Одесский листок»
«Торжественная встреча героев англо-бурской войны, организованная властями нашего города, с самого начала пошла так, как мы уже привыкли, то бишь кувырком. В лучших цирковых традициях, началось всё с буффонады: встречающие ухитрились всучить хлеб с солью не тому. Затем был „Марш Преображенского полка“, неуместный, излишне пафосный для этой ситуации, и решительно незнакомый большинству добровольцев, происхождения самого что ни на есть простонародного.
Есть прекрасные песни из „Африканского цикла“, в том числе написанные нашими земляками – Корнейчуком и Житковым, близкие и понятные как африканским добровольцам, так и самой широкой публике. Однако какому-то из чиновников показалось необходимым показать верноподданническое усердие, отдающее затхлостью и нафталином, а не организовать встречу должным образом. Вместо сердечной встречи вышла изрядная нелепица, оставившая всех в разочарованном недоумении.
Нашлись свои клоуны и среди встречающих. Так, некий господин N, очевидно, будучи в просветлённом состоянии по случаю праздника, позволил себя ряд неуместных и даже оскорбительных высказываний. Господина N не устроило простонародное происхождение добровольцев, и своё возмущение этим прискорбным фактом он высказал весьма громко.
Да, господа, прискорбным! Но не для добровольцев из крестьян и мещан, а только лишь для представителей привилегированных классов, выказывавших свою горячую поддержку храброму народу буров преимущественно на словах! Факт этот не только печальный, но и тревожный, вскрывающий болезненное состояние общества, в котором привилегированные классы цепко держатся за права, не желая видеть обязанности.
А господину N, равно как и его духовным последователям редакция желает скорейшего душевного выздоровления. Нужно помнить, что боевые действия составляются из людей разного происхождения, а не из одних лишь благородных. Простонародное происхождение не делает людей некоей серой массой, которой должно только воевать и погибать, но никак не принимать заслуженные почести.
Господину N, очевидно, и в голову не придёт, что человек из народа может не удовольствоваться своим положением. Крайней степенью своей эволюции он видит не положение зажиточного крестьянина, мелкого купчика или городового, но желает в полной мере иметь все права и свободы, присущие привилегированным классам.
Господин N решительно не одинок в своих высказываниях и суждениях, и общество в целом видит в простонародье некую серую массу, аморфную и безликую. Однако же англо-бурская война весьма болезненно вскрыла этот чирей и показала, что верхи хотят удержать власть, ничего для того не делая. Низы же, не имея силы взять власть, решительно не желают мириться с существующим положением дел.
Не имея возможности эволюционировать в пределах Российской Империи, лучшие её представители либо борются с несправедливостью, либо покидают страну. Наши африканские герои с той же решимостью, с какой они шли добровольцами на чуждую для них войну, отказались от подданства Империи, и вернулись сюда лишь затем, чтобы забрать родных?!
Отказавшись от подданства, они стали гражданами, и не нам винить их в отсутствии патриотизма!»
– Да куда ж… простонал официант, разом вспотев подмышками и набриолиненной головой при виде нестандартного посетителя, – мужик же, как есть мужик…
Перебирая ногами на месте, он поглядывал на буфетчика, а тот, зараза, ну хоть бы глазом дёрнул! Выкручивайся, дескать, как знаешь, милейший Жан, в святом крещении Акакий!
– Собакам и нижним чинам вход воспрещён! – проскулил тихохонько официант, чувствуя любопытное, и не всегда доброжелательное, внимание посетителей.
– Ну мужик же…
Посетитель, уложив широкополую шляпу на стул, взглядом поймал официанта, и тот, сглотнув болезненно…
– А, пропади оно!
… подбежал рысцой.
– Чего изволите?
– Какаву, – пробасил мужик, скребя с наслаждением проволочной жёсткости бороду, – тока штоб не это ваше… ты мне сразу – во!
Руками показав объём немаленькой такой кастрюльки, африканец сощурил нехорошо глаз, чудом не потерянный после сабельного удара поперёк рожи.
– И чашку штоб нормальных, а не ети ваши… – оно покосился на брюзгливого вида барыню с парой детей-подростков, и не отводя от неё взгляда, зашарил ногтями в бороде, будто ища насекомое. Щёлк ногтями!
Барыня вздрогнула, и дёрнув всем телом по лошажьи, будто отгоняя слепня, встала резко, отодвинув со скрежетом стул.
– Дети! – прозвучало повелительно, и подростки неохотно, оглядываясь то и дело на африканца, заспешили вслед за недовольной матерью.
– Савва! – гоготнув удачной шутке, он уже не обращал внимание на согнанную барыню, замахав проходящему на улице знакомцу, – Давай сюды, какаву попьём!
Скандализированная публика начала быстро расходиться, но в беседе неожиданно зазвучали имена Снимана, Де Ла Рея, и…
… в таком контексте, что становилось ясно – знают, и знают лично! Мужики… или нет? Мужики, но… такие знакомства!
Или уже – граждане? Но ведь… а-а, как всё сложно и неправильно!
– В морду бы… – городовой с усилием отвёл глаза от рассевшегося на лавочке мужика в широкополой бурской шляпе, раздражавшего его одним свои видом. Да как он…
… смеет?! Здесь чистая публика, а он…
– Не нарушает ничего, – вслух пробормотал полицейский, измученный самим видом мужика, которому и хочется дать в морду, да нельзя! Ишь, падла такая… сидит! Не пьяный, семечки не плюёт, матом не выражается, а просто сидит среди чистой публики, будто право имеет. Вот же… социалист!
Развернувшись спиной, городовой решительно направился прочь. Потому как ну очень уж хочется, штобы – р-раз! И в морду! С юшкой кровавой! А нельзя, потому как скандал будет, дипломатический.
«– И когда они только уедут!?» – заевшей патефонной пластинкой билась в виски единственная мысль.
Песса Израилевна наслаждалась центром внимания, будто даже помолодев, и уж точно – похорошев! Короткая их встреча с Егором обсказана много раз и со всех сторон, как это умеют только женщины.
– Он та-ак на Фирочку смотрел… – Фейга Бляхер закатила глаза, заобмахивавшись грязноватым платочком, – шо ажно мине жарко стало!
– Да ты шо?! – завистливо протянула одна из заклятых подруг, которая не попала под чужой жар, и не догадалась за то соврать, а теперь не могла даже и похвастаться.
– Да мине аж неудобно стало видеть такое! – подтвердила Фейга, затрепетав ещё сильней, – Одними глазами такой огонь, и это мальчику ещё пятнадцать!
– А шо ж он не сюда? – выпучив жадно и без того базедовые глаза, полюбопытствовала Сара, которая имела такое несчастье, как пропустить такое интересное и потому страшно завидовала, – Всё уже, не по чину?
– Вот уж кто на што тьфу! – отмахнулась снисходительно Песса Израилевна, даже не думая морально растаптывать Сару, и эта её снисходительность сказал женщинам больше, чем сотня оправданий, – Владимир Алексеевич человек известный, и то не гнушался, а Егору ту и вовсе – роднее родново!
– Он мине так сразу и сказал… – она примолкла, ожидая внимания и тишины, – Тётя Песя! Без тибе и Фиры Африка как не родная, и еда сплошной треф, и жить неинтересно!
– Я вот таки подумаю, да и соглашуся! – подбоченилась она, – Потому как мальчик без присмотра, и кто его покормит, если не мы и я?!
– И ви таки будете жить в ево доме? – засомневалась Кац, которая не Рубин и дура.
– А как захотим! Хотим – так, а хотим – он мине говорил за ево гостиницу, которая без женской руки в непорядке. Вот мине и работа, а Фирочка шить будет. А ещё он сказал, шо я могу черпануть брульянтов хоть целую жменю, и это только за моё мамство над Фирой!
Лицо её сияло тем женским торжеством, когда она – выше всех своих подруг и соседок, и ихняя зависть льётся бальзамом, выдавливая прыщи и распрямляя морщины. Окружающих придавило величием, как повышенной гравитацией, и даже задорно торчащие носы несколько обвисли.
– А как там за наших? – снова влезла Кац, – Я таки понимаю за любовь и светлое будущее, но без приличного общества таки тяжело!
– Ты как откуда?! – удивилось на неё несколько соседок разом, – Фима Бляйшман всех своих да наших тащит, а ты и не знаешь? Там скоро будет половина Одессы и вся Молдаванка с ещё чуточкой!
Пристыженная Кац начала оправдываться тем, шо болела и даже в самой больнице, а не как обычно, но выглядело это жалко и неубедительно. Все которым надо, они знают, а если ты нет, то фу такой быть!
– … и работает, и работает, – рассказывала Песса Израилевна уже не только женщинам, – в баню только по приезду сходили, с Фирочкой за руки подержались, и всё! Сперва таможня вопросы спрашивала, потом кому из своих билеты, кому што.
– Там же такие есть! – она сделала глаза, показывая величину проблемы, но видя непонимание некоторых мужчин, решила-таки пояснить, – С проблемами!
– О-о! – закивали, запереглядывались понимающе.
– Да не такими! – замахала она на них руками, – Если кто совсем да, тот взад не поехал. Много тех, которые без паспортов уходили, лишь бы как!
– Всё это решать, – Песса Израилевна прижала руку к груди, но немножечко спустя передумала на голову, – и везде таки он за главного! Даже с его головой такая себе морока, шо и не позавидуешь! А как порешал, то и в поезд на Москву, там же такая трагедия с казаками!
Глаза её увлажнились, и Песса Израилевна шумно высморкалась, жалея в равной степени не старую ещё женщину, и Владимира Алексеевича, которому надо поднимать дочь, а ни одной приличной дамы рядом! Ну ничего… они с Фирой дадут помочь, воспитают как надо!
– А как… – переглянувшись, мужчина подвинулись, сбивая с мыслей, – с возможностями? Штоб не как со всеми туда, а чуточку отдельно и интересней?
«– Тётя Песя, – всплыл в её голове голос Егора, – ты таки бери всех, за ково можешь ручаться – всех пристрою!»
На Пессу Израилевну упал отсвет чужих возможностей и авторитета, и глядя в эти ожидающие глаза, она таки поняла за счастье!
Шестнадцатая глава
– … счастливы были… – махнув напоследок толпе на станции, скрываюсь в глубине вагона, по всему коридору роняя цветы и письма. Состав дёрнуло, и вагоны с железным скрежетом сдвинулись с места, медленно набирая скорость.
Пожилой проводник, идучи за мной, подбирает цветочно-бумажные какахи, и с видом самым деликатным сваливает на столик.
– Вашество… – расплывшись морщинками, он с поклоном выходит из купе, закрыв за собой дверь.
– А я ещё, дурак, о всемирной славе мечтал, – трагическим тоном высказал мне Санька, не отрывая лица от крохотной щёлочки в окне.
– Бегут?
– Угу… а нет – всё, отстали.
Читать бесплатно другие книги:
