Позови меня Соболева Ульяна
Я не была ханжой и всегда считала, что знаю и умею более чем достаточно.
Сочиняя любовные сцены, создавая атмосферу утонченной эротики или откровенной животной похоти, невозможно быть не фальшивой, не зная на собственном опыте, что именно чувствуешь от того или иного вида секса или эмоций.
Но ничего подобного со мной раньше никогда не происходило. Это был даже не секс в прямом смысле этого слова. Мне искусно поимели мозги. Их трахали грубо, быстро и безжалостно. И дело не в тех диких картинках бешеного, животного совокупления, в которых я выла и орала, как голодная самка, сходя с ума от адского наслаждения. Нет. Дело в том, что мое сознание оказалось беззащитным от насилия, самого настоящего вторжения и насилия над ним. Это страшно, когда негде укрыться, когда нельзя быть уверенной в собственных мыслях, в собственных фантазиях, что они принадлежат только тебе, а не нарисованы у тебя в голове рукой дьявольского психопата-художника с неограниченной властью над твоим разумом, где он, как на белом холсте, поставил свои первые автографы, заявляя авторское право на тебя. Когда кто-то может выбить ногой дверь в то самое сокровенное, куда, казалось бы, есть доступ только у тебя, – в твои мысли. И не просто выбить, а разломать и разворотить там все настолько, что я с ужасом думала о том, на что он способен, если бы хотел показать мне нечто иное – например, мою смерть. Я уже не сомневалась, что Нейл Мортифер способен и на это – убить меня в моем же сознании и показать мне все до мельчайших деталей. Теперь я не сомневалась ни в чем. Он настоящий. Он настолько настоящий, что от осознания этого мне хотелось вжаться в стену и слиться с ней, как хамелеону, спрятаться, испариться. А потом истерическим смехом голос внутри: «Никуда ты от него не спрячешься. Он найдет тебя везде. Найдет и вернет обратно. Ты не принадлежишь себе. Может, тебя и не было никогда».
Если он настоящий… то кто я? Почему я описывала его в своих книгах? Каким образом мой мозг выдавал настолько четкую картинку, тем не менее, искажая ее? И я, как истинно влюбленная женщина, дорисовывала красивые черты у уродливого портрета его сущности. Добавляла цвета, украшала, улучшала, чтобы желать не чудовище, а некое подобие падшего идеала. Так проще. Так легче любить и оправдать того, кто, по сути, истинное воплощение зла. Через призму иного восприятия. Через иллюзию.
Неужели он проникал в мой мозг и на расстоянии. Кого я позвала? Кому я открыла путь в наш мир? Кого я туда впустила? Какое исчадие Ада и откуда?
Как вообще допустила увязнуть в нем настолько, чтобы желать до сумасшествия, до абсурда, до невыносимости. Или это были не мои мысли… Тогда чьи? Ведь я когда-то была уверена в том, что мне хорошо со Стефом. Да и мой брак был счастливым. Очень счастливым. Я любила мужа, а он безумно любил меня… Любила… Почему я думаю о нем в прошедшем времени. Разве что-то изменилось? Разве сейчас я не люблю его?
Сейчас? Как глупо. Нет. Не сейчас. Кто, как не я, всегда был уверен, что любовь – это навечно. Любовь – это один раз и навсегда. А меня хватило на пару лет. С какого момента Стеф перестал быть для меня тем, кем был в самом начале нашего брака? С того самого, когда впервые яростно ласкала себя дрожащими пальцами, закатив глаза и шепча пересохшими губами совсем другое имя. И то, что ОН делал со мной в моих фантазиях, то, что я позволяла ЕМУ делать, Стеф не посмел бы даже предложить. Потому что не догадывался, насколько я порочна для другого. Не догадывался о том, что я охотнее стану на колени на холодном кафеле, голая, связная, дрожащая, рыдающая от унизительного желания, готовая принять от НЕГО что угодно, даже боль, вместо шелковых простыней, усыпанных лепестками роз и нежных ласк, которые мог подарить мне Стеф. И дарил. Когда я последний раз с ним кончала, именно с ним, но представляла на его месте?… Я думала об этом? Когда?
Или с того момента, как синий цвет начал нервировать и вызывать ассоциации, а может, с того момента, как я нарисовала шариковой ручкой инициалы на лодыжке, представляя на их месте татуировку? Или вывела эти проклятые две буквы на шее, думая о том, как они смотрятся на нежном шелке кожи чуть ниже уха и как бы я хотела носить их на себе. Или с того момента, когда я начала избегать Стефа, чтобы побыть с НИМ еще хоть десять, хоть пятнадцать минут на придуманных страницах, где мысли о нем были выбиты на десятках, сотнях мегабайтов. Прозой, стихами, черновиками… Я рисовала его глаза, силуэты… Вот он. Здесь. Пришел за мной. Утверждает, что я принадлежу ему. Этого я хотела? Или мои фантазии поглотили меня настолько, что я просто сошла с ума?
Обхватила себя руками и облокотилась о стену, закрывая глаза, вздрогнула. Больно. Лихорадочно стянула через голову платье, паническими движениями, как психопатка, всхлипывая и задыхаясь, отрывая пуговицы дрожащими руками. На предплечье четыре багровые полосы – следы от его пальцев. Вскочила на ноги, осматривая себя со всех сторон, на бедрах такие же отпечатки.
Судорожно сглотнула и снова посмотрела на дверь. Кто ты, Нейл Мортифер? Кем мы были друг для друга? Зачем я тебе? Зачем ты это делаешь со мной?
Я даже не предполагала, как быстро я получу ответы на эти вопросы. Как скоро я пойму и где я, и кто он. Иногда лучше ничего не знать. Иногда иллюзия – это спасение, это и есть то сокровенное, где можно спрятаться.
Прошло около недели. Однообразно-серой. Неделя ожидания, страха, скитаний по этому огромному и чужому дому. Враждебному, как вся и все в нем. Я начала замечать, что присутствие Нейла меняет и саму атмосферу здесь. Никогда раньше я не задумывалась о слове «Хозяин» в отношении человека, а не предмета. Так вот здесь в полной мере чувствовалось, что Нейл – Хозяин. Даже дом менялся в его присутствии, словно настороженно затихал. Исчезали все звуки. Я переставала слышать голоса слуг, шаги. Дом погружался в тишину, и тогда я точно знала, что он здесь. Где именно? Я надеялась, что подальше от меня.
Я тоже забивалась в комнату и смотрела на дверь, ожидая, когда мое пространство будет взломано. Не «если», а именно «когда».
Но нарушил его не Нейл. Ко мне пришел тот самый слуга – Лиам. Сказал, чтобы я переоделась и через несколько минут следовала за ним – Хозяин приказал.
– Это твой хозяин, не мой. Он может попросить меня, а не приказывать, – дерзко сказала я и увидела, как вытянулось лицо Лиама.
– Попросить? Деусам не знакомо это слово, госпожа.
– Деусам? Кто такие Деусы?
Лиам нахмурился, наверное, он раздумывал, как мне ответить.
– Они Хозяева всего, что вы видите вокруг. Господин Мортифер – верховный Деус, приближенный к императору, начальник армии Единого Континента. Даже воздух, которым мы дышим, принадлежит ему, госпожа. Нам же позволено им дышать за определенную плату.
Потрясенная, я не совсем понимала, о чем он говорит, ощущение нереальности возвращалось.
– За воздух? Платить? Чем? Деньгами?
Лиам смотрел на меня, как на ненормальную. Словно он искал что-то в моем лице и все больше убеждался, что там этого нет.
– Мы платим за него иными ценностями, госпожа. Совсем иными. Есть нечто более дорогое, чем деньги, но те, кто хочет жить, готовы заплатить чем угодно.
– Чем?
Я боялась услышать ответ, меня трясло от желания закричать, чтоб не говорил, и в то же время от желания узнать правду.
– Кровью, душами, свободой, жизнями других смертных… Мы и есть валюта, госпожа. Ходовая, самая распространенная валюта в этом мире. И в тот же момент мы низшие существа. Мы – еда, развлечение, разменная монета, рабы. Некоторым везет, как мне, например, я удостоился чести прислуживать самому Нейлу Мортиферу, как и вся моя семья, которая служила ему ранее. В отличие от нас, Деусы бессмертны. И я советую вам начать это понимать. Для вашего же блага, госпожа. Для вашего блага. Пока вас не начали ломать.
К горлу подступила тошнота. Я не до конца понимала, что он имеет в виду. Но я поняла позже, спустя час. Когда Лиам проводил меня вниз к ожидающему автомобилю. А в тот момент я смотрела на слугу и не понимала этого странного выражения лица, с которым он смотрел на меня. Неужели я вижу в его глазах жалость? Он жалеет меня?
– Я не поеду, – упрямо сжала губы.
– Вам придется. У меня приказ, и я не хотел бы выполнять его силой, госпожа. Только не по отношению к вам… но я принадлежу Господину Мортиферу, и его приказы для меня закон.
Почему не по отношению ко мне? Черт возьми, он говорит со мной так, будто мы давно знакомы, а я… Я ничего не понимаю, и мне ТАК страшно.
– А что будет, если ты не выполнишь приказ?
– Вариантов множество, госпожа. Самый гуманный из них – это мгновенная смерть, а худший вам лучше не знать.
На лице Лиама отразился страх, панический ужас, с которым смотрят на иконы фанатики в ожидании смертной кары. В тот момент я еще не понимала, чего он боится. Я пойму это спустя несколько часов.
– Хорошо… хорошо. Я поняла. Я поеду. Только ответь на несколько вопросов, и я поеду. Я бывала здесь раньше, да?
Он кивнул, и я кивнула вместе с ним. Несколько секунд подумала.
– В качестве кого? Кем я была для него? Рабыней?
Лиам молчал, а мне не нравилось его молчание. Оно сводило с ума. Я хотела немедленных ответов.
– Рабыней, слугой, как и ты?
– Собственностью Нейла Мортифера. НМ13.
У меня закружилась голова.
– Как ты сказал? НМ?
– Да, госпожа. Вначале было именно так.
– Что это значит НМ13?
– Инициалами Хозяина помечаются все его вещи, госпожа. И мы в том числе.
– Вещи?
Я была его вещью? Мой мозг отказывался это воспринимать. Мы, черт их всех раздери, не в пещерные времена живем.
– Да. На вас тоже есть подобная метка.
– Бред, на мне ничего нет.
Я обхватила себя руками, потому что снова начало знобить.
– Есть. Вшито под кожу.
Он посмотрел на часы.
– Мы должны ехать. Нельзя опаздывать.
Я не спросила, куда мы едем, это было бессмысленно. Я уже поняла, что это не мой мир. Что ни один ответ меня не удовлетворит, так зачем задавать бесполезные вопросы. Мне уже было не просто страшно, я находилась в какой-то прострации, в оцепенении. Я пыталась понять хоть что – то из того, что говорил мне Лиам, и не могла. Это не для меня на данный момент. Это слишком.
Наивная… я даже не представляла, что «слишком» прочувствую совсем не скоро.
Я одевалась и даже не видела во что именно, пока не поняла, что натягиваю на ноги чулки. Все эти дни мне неизменно приносили, что надеть. Как ребенку или кукле, которую одевает хозяин. Каждое утро меня ожидала аккуратно сложенная одежда, до мелочей продуманные аксессуары и даже шпильки для волос. Я одевалась, потому что выбора не оставалось. Мне нравились вещи, несомненно, шикарные, в моем вкусе. Утонченно сексуальные, подчеркивающие достоинства, наверняка безумно дорогие. Неизменные платья, юбки и блузки с вычурными разрезами, стразами. Черные, красные, темно-синие. Бархат, шелк, кружева. В первый раз я помню, что проигнорировала принесенный наряд и надела платье из шкафа. На следующий я обнаружила, что все шкафы пустые. Нет даже нижнего белья и резинки для волос. Помню, как разозлилась, как кричала, глядя на стены: «Какая, к черту, разница, во что я одета? Ты все равно не видишь меня? Какая разница?»
А потом я с ужасом думала – а вдруг видит? Может, вся эта проклятая комната-клетка напичкана камерами и прослушкой. Но нет, я все же была уверена, что меня просто наказали за то, что ослушалась. Показали мое место.
Вот и сейчас, натягивая на ногу черный чулок, я на секунду замерла, наклонилась к ноге и судорожно сглотнула. Заметила шрам. Раньше его не было, а сейчас я видела его так отчетливо. Над косточкой у щиколотки. Ровный маленький рубец. Потрогала пальцем и одернула руку – под кожей затвердение, как кусок металла. Осмотрелась по сторонам в поисках острого предмета. На подносе завтрак и маленький нож для нарезки фруктов. Бросилась к нему, но, когда сжала витую рукоять, услышала голос Лиама:
– Если вы заденете чип – запустите механизм уничтожения. Попытка бегства Нихила карается немедленной смертью, госпожа.
Я вскинула голову.
– Кого?
– Нихила.
– Что значит «Нихил», Лиам?
– Никто. Нихил на языке Деусов означает – НИКТО.
Я лихорадочно оглядывалась по сторонам. Никогда не видела ничего красивее этого здания. Оно напоминало шикарный дворец. Как снаружи, так и изнутри. Только красота заставляла все сжиматься внутри, потому что возникало ощущение ледяного холода, словно стены покрыты инеем и я выдыхаю пар. Да, все не настолько мрачное, как в доме Нейла, но мурашки по коже ничуть не меньше, если не больше. Внутри здание казалось еще более величественным, чем снаружи.
Я слышала звуки музыки, видела снующих туда-сюда слуг и официантов с подносами. Убегающих в глубь темных коридоров танцовщиц. И вдруг поняла, что Лиам исчез. Испарился, и я здесь одна. Точнее, не одна. Меня окружают люди… или нелюди. Их много. Они разговаривают, веселятся, орет музыка, сверкает неоновое освещение. На меня не обращают внимания, и я иду сквозь толпу. На первый взгляд – это просто вечеринка. Какая-то невероятная, феерическая, и сама зала разделена на несколько ярусов, я вижу танцующих, вижу блестящую одежду, развевающиеся волосы, мужские руки на женских спинах, плечах. Официант поднес мне поднос с напитками, и я взяла один из них, приветливо улыбнулась, поднесла бокал к губам, но в этот момент он треснул в моих руках.
«Ничего не пьешь! Ничего не трогаешь, пока я не разрешу! Только с моих рук!»
Знакомый голос взорвался в голове, и я испуганно осмотрелась по сторонам, но обладателя так и не увидела. Официант тут же подал мне салфетку, и я вытерла пальцы, продолжая всматриваться в толпу.
Мое внимание привлекла пара, точнее, мужчина, который прижал девушку к стене и задирал на ней платье, вначале я отвела взгляд, а потом резко обернулась и замерла – по ее шее тонкой струйкой стекала кровь, и я видела, как мужчина жадно слизывает ее длинным языком и снова вгрызается в ее шею, а она не сопротивляется. Может, это такое представление… игра… Я попятилась назад, не веря своим глазам, и наткнулась на кого-то, обернувшись, увидела, как один из танцующих схватил какую-то женщину за волосы и склонился к ее лицу. Несколько секунд я не могла понять, что происходит, пока не заметила, как застыл ее взгляд и из приоткрытого рта в рот мужчины перетекала тонкая струйка голубого смога, тот втягивает его, издавая утробное рычание, а женщина оседает на пол, пока ее не отбрасывают в сторону, как тряпичную игрушку, а мужчина не переводит на меня сверкающие глаза, и я вижу в них… Боже, там ничего человеческого… там кайф, какое-то первобытное, дикое наслаждение. Я хотела закричать и не смогла, только хватать губами воздух и пятиться назад, глядя обезумевшим взглядом на вакханалию ада. Нет. Они не танцевали. Это мне на первый взгляд так показалось. И они не разговаривали.
Это смерть выплясывала свой танец в этом адском зале, где по полу бежали ручейки крови, и я ступала туда ногами. Выхватывая из полумрака жуткие картины, от которых мороз шел по коже и шевелились волосы на затылке.
Но самое страшное, что я не слышала криков. Только всхлипы жертв… их покорное принятие смерти. Меня начало тошнить, я не могла пошевелиться, я вросла в этот мраморный пол и дрожала. Увидела, как одну из танцовщиц схватили трое мужчин, они порвали на ней одежду, издавали рык, как голодные хищники, дорвавшиеся до пиршества. Толкая ее из рук в руки, как мяч по кругу, они смеялись, а она не вымолвила и слова протеста. Ее бросили на пол, и пока один пристраивался сзади, расстегнув ширинку, другой склонился к ее лицу и вгрызся в ее шею клыками. Они трахали ее прямо на полу и драли на части. То меняясь, то одновременно. Она кричала и хрипела, а они громко смеялись. Я видела, как они полосуют ее тело, на куски, на ошметки, проникая в нее везде, членами, руками, клыками. Они слизывали с нее кровь, обсасывая собственные пальцы, наслаждаясь и довольно урча. Я хотела броситься к ней, растолкать их, не дать им ее мучить, но не могла. Меня что-то сдерживало, что-то невидимо управляло мною. Или кто-то.
Я вдруг поняла, что мне это напоминает ресторан. Шведский стол, где гостям вместо закусок предложены живые люди, которые прекрасно понимают, зачем их сюда привели, и не сопротивляются. Они смирились. Они знают, что они НИКТО. Только сейчас я осознала истинное значение этого слова, когда увидела пустоту в глазах той девушки. И затем в глазах других жертв. Я хотела броситься вон оттуда. Прочь. Я задыхалась и спотыкаясь пробиралась куда-то, падала на пол и в ужасе отползала в сторону, натыкаясь на тела или на совокупляющихся нелюдей, которые устроили пиршество секса, крови и смерти. Пока не поднялась с колен и не застыла в очередной раз, на секунду задохнувшись от радости, – я увидела Нейла и с ним еще двоих мужчин. С облегчением вздохнула.
Мне захотелось закричать и позвать его, но я словно потеряла голос. У меня была одна надежда, что он заберет меня отсюда. Какая-то глупая, идиотская надежда. Я ошибалась. В очередной раз. Зачем тому, кто намеренно меня сюда привез, забирать меня отсюда? Нет. Это не вкусно… Он ради этого привез. Чтоб показать, что он такое на самом деле.
Нейл бросил на меня мимолетный взгляд, без всякого интереса, а потом повернулся к танцующей позади него одной из стриптизерш и поманил ее пальцем. Она покорно подошла к нему, сверкая алебастровым телом, натертым блестками. Очень красивая, точеная, как кукла. Нейл резко опустил ее на колени, надавив на плечи, схватил за подбородок и заставил посмотреть на себя. Я судорожно хватала ртом воздух, чувствуя, как легкие раздирает от желания закричать. И в голове… там странное ощущение дежавю… только сейчас все иначе, потому что происходит на самом деле.
А потом я услышала другой крик. Первый крик жертвы. Она кричала так, что у меня закладывало уши. Девушка извивалась на полу и рыдала, хрипела, просила, но продолжала смотреть Нейлу в глаза. По ее щекам текли слезы, и я видела, как она, обезумев, раздирает свою кожу на лице ногтями. Я тихо всхлипывала и тряслась. Смотрела и понимала, что она сходит с ума от дикой боли, но не от физической. Нейл мучает ее мысленно. Я не хотела знать, что именно он делает с ней.
Он вдруг поднял на меня взгляд, удерживая девушку за светлые волосы, и я содрогнулась, когда увидела, как трепещут в наслаждении его ноздри и как сверкают глаза, в которых, плещется бездна – та самая бездна, которую я так звала. Он получает удовольствие от ее боли и не скрывает этого, он ее поедает. Это его блюдо на этот вечер. И ему вкусно вдвойне. Потому что жрет нас обеих. Ее боль и мой страх одновременно. Настоящий страх, теперь уже не состоящий из догадок, не эфемерный. Нейл снова перевел взгляд на девушку, и та громко закричала. Но в этот момент он сжал ее скулы, поглаживая щеку большим пальцем, и подал ей нож. Он улыбался… какой-то новой для меня улыбкой, а она рыдала и шептала «пожалуйста»… А потом я увидела то, чего никогда не забуду. Никогда в своей жизни. Девушка резала на себе что-то. Резала и истошно кричала, продолжая смотреть ему в глаза. Нейл развернул ее спиной и, дернув за волосы, что-то шепнул на ухо, а я остекленевшим взглядом смотрела на две вырезанные на голой груди буквы НМ, из которых сочилась кровь. Нейл держал ее за волосы и не прерывал зрительный контакт. Она уже не кричала, а скулила и тряслась всем телом. И я вдруг поняла, что он делает, – Нейл забирает последние мгновения ее жизни. Он ее убивает. При мне, извращенно, по-садистски, наслаждаясь моментом. Я заплакала от бессилия и от осознания. От жестокого, безжалостного осознания.
Я могла писать об этом сколько угодно… Как легко описывать ужасы и жесть, когда не видишь этого лично… Как легко быть отстраненно-жестокой, дабы порадовать публику кровавым зрелищем, но сейчас это не вымысел. Это реальность. И это по-настоящему жутко. Это настолько страшно, что мне кажется, я сойду с ума. Как я могла любить это чудовище?
И вдруг погрузилась в темноту. В тот самый момент, когда почувствовала, что от шока у меня отнимаются ноги. Я отключилась. Резко. Быстро.
Глава 13
Мои воспоминания начинались смертью. В этом не было ничего шокирующего, ничего безобразного или отталкивающего. Для таких, как я. Смерть не может пугать того, кто сам же ее и сеет, кто ею живет и питается в полном смысле этого слова. Тогда, правда, еще и не понимал, что я и есть смерть. Смотрел на тела родителей, на то, как их уносят, накрытых черными саванами, которые мгновенно пропитались кровью, потому что телами то, что от них осталось, было очень трудно назвать. И я чувствовал, как сжимаются и разжимаются пальцы моей левой руки. Быстро сжимаются и разжимаются. До хруста в костях и боли в фалангах. Этот признак ярости или сильных эмоций, которые я пытался контролировать, останется со мной навсегда. Потому что это было похоже на бред. Хорошо спланированный. Умело приведенный в действие, но бред, не поддававшийся пониманию. Учитывая то, на кого было совершено покушение. Это не просто убийство императорской семьи и всех возможных наследников. Это открытый вызов системе и тому, кто останется. Остался я.
Такие, как мы, не умирают своей смертью, более того, умирают очень редко. Кто и зачем? В тот момент не имело значения. Я знал только одно – за мной смотрят сотни любопытных глаз тех, кто рад, что я остался сиротой, и никто из них не должен знать, что ребенку с ледяными равнодушными глазами, внушавшими ужас даже слугам, которые его вырастили, больно. Это была моя первая и последняя боль, я похоронил ее глубоко и закопал, зашвырял комьями мерзлой земли проклятого, провонявшего предательством Континента. А точнее, я гораздо позже узнаю название тому чувству, что разворотило все внутренности, заставляя жадно вдыхать отравленный воздух, пропитавшийся запахом покойников. Улыбка Смерти особенно устрашающа, когда навечно замирает на губах тех, кто нам дорог. И пусть это всегда считалось отклонением от нормы, но я был привязан к родителям. Нонсенс. Зверь, истинное чудовище может существовать в стае, но навсегда остается одиночкой. Он не может испытывать никаких эмоций к соплеменникам. Даже если это те, кто дал ему жизнь. Даже они со временем становятся конкурентами в борьбе за еду, за место обитания, за положение в обществе. Сфера чистого, жесточайшего эгоизма, не признающая родственных связей, кроме тех, что несли выгоду.
Только не со мной. Правда, понял я это, лишь когда мысленно попрощался с душами родителей. Выработанные тысячелетиями правила поведения обречены становиться отличительными признаками отдельно взятого общества.
Деус не может чувствовать боль. Деус – высшее существо, не знающее эмоций. Деус императорской крови – хладнокровней втройне.
Я никогда их не откапывал – воспоминания. На протяжении многих лет даже не пытался. На них образовался нарост пыли, инея и кровавой корки, но они не истлели. Оказалось, воспоминания бессмертны. Особенно те, что причиняют боль. У меня их было слишком мало, тех ценных, которые стоило сохранить.
Я убивал бессчетное количество раз сам. Чужая жизнь имела для меня ничтожную цену, а когда собственноручно назначаешь стоимость, то она кажется смехотворной. Мне доставляло удовольствие отнимать жизнь. Это естественная потребность для Деуса, такая же естественная, как поесть, поспать или заняться сексом.
И я не скрывал получаемого наслаждения. Я позволил себе этот недостаток, потому что благодаря ему меня боялись в десятки раз больше, чем других Деусов, а я пожирал чувство паники и смаковал все грани дикого ужаса и боли. По кругу. Я игрался с едой в изощренные игры. И не только с едой. Мне нравился сам процесс, всегда и во всем. Не вкусно просто отобрать душу, не интересно осушить досуха и при этом не вобрать в себя каждую грань страха и боли. Я – гурман, ем не только для насыщения. Более того, я мог бы не питаться долгое время. Высшие Деусы могут достаточно длительное время находиться без еды. Но это не имело смысла. Смертные. Их жалкие жизни не стоят того, чтобы ограничивать себя в удовольствиях. А сам процесс охоты настолько притягателен, что не имеет смысла отказывать себе в нем ради тварей, существующих только для удовлетворения моих потребностей.
Я испытал это наслаждение, когда убил впервые не ради насыщения, а только потому, что мне не понравились воспоминания смертного подростка, который прислуживал в казармах. Я увидел то, чего сам никогда не знал, и во мне проснулась волна ненависти – жадно отобрал его душу, чтобы понять. Вбирал ее в себя, кусками, перед глазами проносились мысли жертвы, фантазии, желания. А я беззвучно хохотал. Нет, мне не было смешно, я, мать его, не понимал, почему у меня, у высшего существа, нет и четверти тех ярких красок в голове, которые я видел у смертного. Никто. Презренная еда, которая живет и дышит только для того, чтобы кормить меня, развлекать и умирать с моим именем на губах. Я с этим вырос, меня так воспитывали, и не только меня. Этот мир принадлежал нам. Никто не задается вопросом почему-то или иное звено пищевой цепочки стоит в определенной последовательности. Мы замыкали ее. Такова иерархия нашего мира, где все принадлежит нам. Парадокс, но все миры, которые я видел, пусть даже мельком, пусть всего пару минут, несмотря на различия в климате, в рельефах местности, в устоявшихся обычаях населявших их существ, все эти миры объединяла одна особенная черта. Жизни достойны лишь сильнейшие. Физически, духовно. Испокон веков. Тот, кто сильнее, тот и определяет устройство того или иного пространства, а также возможность жизни для других.
В тот день я впервые откопал воспоминания и сравнил. Я возненавидел смертных ничтожеств, у которых есть право на эмоции, на счастье, на слезы. Я пожирал их с наслаждением, бл***, с изощренным кайфом, растягивая агонию на недели и месяцы. Питаясь страхом, желаниями, мольбами. Это было вкуснее крови, вкуснее всего, что мне доводилось пробовать, – страх и боль. Тот самый страх, который я почувствовал, когда к носкам моих ботинок растекалась багровой лужей кровь, и я не отступал, а смотрел, как мои ноги утопают в ней, как белеет рука матери на фоне красного, как блестит на ее пальце кольцо. Я знал, что она мертва, и мне было страшно. Нет, меня не напугали, как человеческого ребенка, мертвые тела. Жалкие смертные могли визжать от ужаса, увидев мертвеца. Мне тоже хотелось орать, звать ее по имени, плакать. Да, мать вашу, я не имел право даже на это. Меня напугало, что я больше никогда не услышу ее голос, не увижу, как она смотрит на меня, и не почувствую, как прикасается ко мне.
Никто никогда не прикасался к Деусу императорской крови – не положено, а мать прикасалась. Я помнил, как отец смотрел на нее исподлобья и, отчеканивая каждое слово, говорил: «Это не смертный – это Деус. Он не нуждается в прикосновениях. И сам касается, чтобы отнять жизнь. Не приучай его к тому, что приравнивает его к низшей расе». Но я помнил ее прикосновения, и я возненавидел того, первого сметного, убитого мной за то, что в его воспоминаниях мать целовала и ласкала своего ребенка, а отец подбрасывал вверх на вытянутых руках и мальчик смеялся. Я слышал смех, я сам мог хохотать, но это иное, в нем звенят другие ноты. Незнакомые мне, непонятные, но вызвавшие черную зависть. Зависть, потому что он мог позволить себе быть слабым, а я нет. Эмоции и привязанности – это самая большая наша слабость. Они оттягивают нас назад, не позволяя хладнокровно мыслить на несколько шагов вперед. Но, вашу мать… есть такие эмоции, что стоят золота всех миров, вместе взятых. И это я пойму гораздо позже.
А тот парень, он плакал, я видел, как по его щекам текут слезы, когда я заставлял его вспоминать снова и снова самые болезненные моменты его никчемной жизни. Помню, как трогал кончиками пальцев щеки, а потом лизнул соленую каплю. Я не умел плакать, а он, ничтожество, умел и имел право. Я сожрал его душу, сожрал и еще несколько часов смаковал трапезу. Одичавший, пытающийся выжить и выгрызть себе место под солнцем, Деус вдруг понял, в чем его сила – в страхе, который он внушает и не только смертным. Легче всего в этом мире продать именно страх. Страх и надежду. Испуг заставляет подчиняться, склонять головы, падать на колени не только людей, а надежда держит в узде глупцов, готовых верить в лучшее.
Это единственный убитый мной смертный, которого я помнил, а дальше это стало столь неважно, как вспоминать, что ты ел год назад на завтрак.
Вот почему меня боялись даже Деусы – я был отмороженным ублюдком, который никогда не скрывал, насколько ему нравится процесс убийства. Мой дядя понял это сразу и именно поэтому поручил мне командование армией Континента. Кто, как не я, обожавший запах крови и смерти, мог контролировать самый ценный ресурс нашего мира – смертных. И, внушая ужас, держать в кулаке оппозиционеров, периодически поднимающих мятежи против императора. Империя самых сильных существ нашего мира. Умные понимали, что править ими означает править всем Континентом. Честолюбивые же идиоты периодически пытались свергнуть действующего императора и прибрать власть к своим рукам. Последний всплеск неудовольствия был жестоко подавлен мною тридцать лет назад. Виновники мятежа еще несколько месяцев украшали центральные улицы городов обезглавленными тушами, лишенными кожного покрова, развешанными на зданиях, как транспаранты. Распространяя вонь на несколько километров. Их семьи лишились всего и были согнаны в резервации, где подыхали с голоду наравне со смертными.
Я, как никто другой, понимал, что уменьшение нашего основного ресурса грозит крахом моему миру. Настанет постепенная деградация, в некоторых районах уже есть нехватка. Скоро это начнет ощущаться более остро.
Все, что меня волновало, спустя столетия командования армией императора, – это то, как правильно распределить ресурсы нашего мира, как предотвратить мятежи, держать под контролем торговлю живым товаром и запрещенными препаратами. Сотни веков эволюций, осознание своей абсолютной мощи над окружающим миром, развитые технологии, высочайший уровень интеллекта… Все это становится не нужным никому атавизмом, когда перестает хватать еды. Голод. Вот что на самом деле правит миром. Он единственный способен поставить на колени любого. Целые страны и расы. Истинный голод. Тот, что проникает в подкорку мозга, полностью меняя восприятие действительности. Тот, что превращает разумное существо в подобие дикого зверя, следующего основному своему инстинкту. Там где правит голод, нет места иным ценностям.
Резервации смертных, их размножение, контроль за смертностью. Так следят за размножением скота или псарнями. Я продолжил проект отца – выведение особой породы смертных, которых мы могли использовать в своих целях. Рабов от рождения, с различными уникальными способностями. Когда-то он заметил, что люди обладают удивительными талантами, которыми не наделены мы – Деусы. Несмотря на превосходство нашей расы, мы не умели рисовать, петь, танцевать, играть на музыкальных инструментах. Это было унизительное занятие для Деуса, но таланты ценились в смертных, потому что это развлекало нас.
А что может быть более ценным в мире, где даже жизнь не стоит гроша? Возможность скрасить однообразие. Когда в твоих руках неограниченная власть, ты подыхаешь от скуки и одиночества. Вседозволенность вызывает тоску, все приедается, теряет вкус. Женщины, еда, охота – одно и то же из столетия в столетие. Разношерстные шлюхи, раздвигающие передо мной ноги или скулящие у носков моих сапог так тошнотворно, что мне хотелось зашить им рот, чтоб заткнулись. Иногда я так и делал, а потом долбился в их распятые тела и, глядя в обезумевшие глаза, наконец – то наслаждался искренностью. Нет ничего вкуснее боли. Ее не сыграешь. Эта нота никогда не звучит фальшиво, потому что попадает в тональность с запахом, каплями пота и судорогами агонии. А я любил чистое звучание. Я ненавидел ложь. И боль – самая честная эмоция, как и ненависть. Она мне нравилась намного больше, чем лицемерные стоны наслаждения. Я кончал от ее искреннего звучания, но чаще всего после взятия самых высоких нот инструмент ломался и приходил в полную негодность, потому что, извлекая звуки, я обрывал на нем струны до мяса, слышал, как они лопались одна за другой, чтобы потом замолчать – навечно.
Отец обратил внимание на одного из смертных, который рисовал иной мир. После проведения опытов и взлома сознания он понял, что некоторые люди наделены способностью преодолевать временные пространства с другими мирами. Это происходит в их мозгах, в фантазиях, которые лишь кажутся им фантазиями. Отец создал первого Нихила. Секретный государственный проект, ради которого был выделен целый остров. Наш основной ресурс – смертные, уменьшались в численности с каждым годом, но высшие законы запрещали нам проникать в другие миры, где этого ресурса было более чем достаточно. Мы не имели права там находиться. Рубеж был нам не подвластен. Зато он мог быть подвластен смертному, и это то, что интересовало отца, а потом и меня. Мы должны получить проводника, способного проникать и вести за собой Хозяина в иные реальности, параллельные нашим. Создав таким образом коридор, мы можем начать поставку ресурса из других миров, и проблема голода разрешится сама собой.
Проект не приносил должных результатов, а точнее, приносил, но далеко не те, которые я хотел получить.
Каждый год мы отбирали самых лучших, но уже после первых заданий они дохли как мухи или ликвидировались за ненадобностью. И ни одного проводника. Ни одного, кто смог бы преодолеть границы и вывести за собой Деуса. Они либо сгорали при переходе, либо вообще теряли связь с Хозяином. То есть со мной. Время, потраченное впустую, бешеные деньги, уплаченные за каждый новый заказ – и после раскрытия непригодному Нихилу секретной информации нам приходилось его уничтожать.
Со временем проект разросся, и у нас появлялись Нихилы с разными способностями. Запрограммированные роботы, покорно выполняющие любые приказы. Дорогие игрушки. Это было престижно – иметь своего Нихила с теми или иными талантами. Их уничтожали, использовали, трахали, убивали, калечили, продавали, покупали и заказывали новых. Производство было поставлено на широкую ногу и приносило мне доход, помимо ежемесячной выплаты из казны Континента.
Сейчас я понимаю, что сразу заметил ее там, на острове, когда увидел впервые. Потому что она посмела ко мне прикоснуться. Уже тогда посмела пойти против системы, потому что ей так захотелось. Упрямая малышка, дерзкая.
Я слышал свист хлыста и почувствовал запах ее крови после удара. Вспышка дикого голода была моментальной, но я даже не посмотрел на нее, решил, что сделаю это позже. Я еще не понимал, что именно в этот момент все изменится и для меня, и для нее. Это первая реакция на ее запах, потом все станет намного острее.
Шеренги безликих одинаковых кусков мяса. Пронумерованных и более ценных, чем другие смертные, и в тот же момент еще более бесправных. Я заранее знал, кто из них пройдет отбор, а кто нет. Я лично просматривал видеозаписи с опытов, проводимых Фиром, и уже тогда видел пригодных и непригодных. Списки составляли заранее. Из тех, кто прошел первую селекцию, выбирали самых способных и в тот же момент самых бесхребетных, согласных идти на заклание ради Континента и во имя Императора. Это и были идеальные экземпляры, в которых за счет повышения иных возможностей полностью отсутствовали эмоции.
Она была в этих списках. Моя собственность – НМ13. Моя вещь, которую создали по моему заказу. Тринадцатый проект. Проводник. Я не знал, как она выглядит, и мне в принципе было наплевать и на нее в целом, и на ее внешность. Я получал результаты тестов и был ими более чем доволен. Ее показатели превышали таковые у предшественников.
Пока не оказалось, что вещь вышла из-под контроля и совершила то, за что подлежала немедленному уничтожению. Ярость. Она овладевает всегда неожиданно. Когда рушатся надежды и планы. Я помню, как корчились в агонии проклятые охранники, оставившие незапертым блок. Как я наслаждался вкусом их боли и ждал, когда приведут ее, чтобы лично разодрать на части за то, что испортила проект. Помню, как сгреб за волосы с песка и поднял на вытянутой руке.
Я не знаю, что со мной, бл***, произошло в этот момент. Я смотрел в ее голубые глаза и видел, как отражаюсь в расширенных зрачках, а ярость сходила на «нет». Потому что я был поражен тем, что светилось в них. Тогда я не мог объяснить сам себе, что именно, но это недоумение спасло ей жизнь, потому что я не заметил там то, что привык видеть, – в ее глазах не было страха. Она пожирала меня взглядом с наглостью, не присущей Нихилам, и еще… я видел в них восторг.
Чокнутая, упрямая смертная смотрела на меня ТАК, как никто и никогда не смотрел. Я ее взгляд кожей почувствовал, каждой порой. Пальцы разжались, и она шваркнулась на песок. Кивнул своим воинам, чтоб вывозили с острова на личный допрос. Под пытками все боятся, и она испугается… возможно, ее страх и боль будут одними из самых вкусных из всех, что я когда-либо пробовал.
Черт меня раздери, если я в тот момент понимал, насколько изысканным блюдом она окажется для меня, безумно, дико вкусной с ее яркими эмоциями, с ее непосредственностью и наивностью… Да, я привык к смерти, но НМ13 излучала жизнь. Неуправляемая, не такая как другие, резко выделяющаяся из всех.
Она настоящая. Искренняя.
Понятия красоты в моем мире слишком завышены. Деусы обладают идеальной внешностью, как и любые хищники в природе, внешностью, призванной соблазнить добычу. Смертных же сортировали по масти, цвету глаз, росту и весу. Самые красивые пополняли бордели Континента или дорогие «рестораны» для гурманов и ценителей красивой еды, которую можно было и трахать, и жрать. Удовольствие для искушенных – долбиться в покорное идеальное тело и в этот момент впитывать и поглощать воспоминания, эмоции, душу, а возможно, и кровь. Пока жертва, с разодранным сознанием, бьется в агонии боли под тобой, а ты берешь ее и одновременно смотришь на себя и на нее, заливая спермой тело, глотаешь последние вздохи.
А я не отрывал взгляда от НМ13 и чувствовал, как каменеет член и как от желания попробовать ее на вкус, во всех смыслах этого слова, сводит скулы. Ее боль должна быть изысканней, чем у других, ее страх желаннее, а ее красота требует, чтобы ее взломали, вскрыли, прорисовали кровавыми бороздками, расписали шрамами. Это было мгновенное и навязчивое желание, которое пришлось тут же подавить. Нихил может утратить способности, потеряв девственность, и чаша весов в пользу возможности успеха проекта перевешивала желание воспользоваться всем остальным, что я мог получить от смертной, принадлежавшей мне целиком и полностью. Это была моя первая эмоция по отношению к ней. Злость за то, что не могу взять то, что захотел. Впервые отказывая себе ради иных целей.
Смотрел, как она отвечает на вопросы, как при этом подрагивает ее полная нижняя губа, как она опускает взгляд, когда я смотрю на нее, как учащается ее сердцебиение и усиливается запах гладкой, молочной кожи, и не от страха, мать ее, не от страха.
НМ13 пахла самым чистым возбуждением, неприкрытым желанием.
Когда добровольно впустила в свое сознание, меня прострелило током в тысячу вольт. Я видел ее глазами, при этом не разрывая оболочки и преграды, – она показывала сама. Это озадачивало и сбивало с толку. Я привык вламываться в их сознание насильно, причиняя страдания, разрывая покров за покровом, выдергивать то, что они пытались от меня спрятать.
А еще мне нравилось находиться в ней, в ее голове, видеть мир ее восприятием.
Видеть себя ее глазами. Сколько раз за всю свою бесконечную жизнь я видел себя глазами жертв, но никогда таким, каким видела меня она. Я еще не знал этому названия, но со мной что-то творилось. Монстр, чудовище, зверь… так меня называли другие смертные… а она, даже про себя, называла меня Нейлом. Ее голос звучал очень тихо, а я содрогнулся от наслаждения, когда услышал свое имя в ее сознании впервые. Потом это станет для меня персональным наркотиком, запрещенным и ядовитым препаратом, диким кайфом – слышать, как она его произносит. Просто смотреть в ее глаза и понимать, что она видит только меня. И это не раболепное поклонение бесправного раба своему Господину. В огромном зале, наполненном десятками подобных мне, она видела только меня. И от осознания этого крышу сносило напрочь.
Иногда она его шептала, а иногда громко и восторженно кричала. И, черт побери, когда понял, что она делала в этот момент, меня скрутило от бешеного желания услышать вслух, увидеть своими глазами, выбить из нее свое имя оглушительно громко, со стонами. Прощупать, почувствовать еще и еще. Можно лгать словами, но мыслями лгать не научились даже Деусы. Вот эта оборванка, с огромными голубыми глазами, юная, неискушенная, принадлежавшая мне, исступленно ласкала себя, представляя меня. Ее самой желанной и дикой фантазией оказался я.
Не свобода, не слава, не деньги, не еда, а я, мать вашу. Я.
Тот первый раз, когда она проходила тест, я убедился в этом еще раз, и не только я.
И мне понравилось. Слышать, как сильно учащается ее пульс, как концентрируется запах тела, как зашкаливает сердцебиение. Не от страха, а от моей близости.
Тестовый переход мог ее убить. Меня предупредили об этом. Ушла, и я затаился, готовый к сообщению о потере или о том, что нет связи с объектом.
А потом я услышал ее. Это было так чисто, так оглушительно громко. Она кричала мое имя, а по моему телу проходили волны наслаждения. Мне не нужно было ее искать. НМ13 показывала мне, где она, манила, вымащивая своими фантазиями и желаниями дорогу к себе.
Я почувствовал, как ее пальцы переплелись с моими, и утонул в огромных глазах, где не существовало ничего, кроме моего отражения и дикого восторга, что я пришел. Преодолел барьер в доли секунд и сильно сжал ее пальцы. Да! Мать вашу, да! Это оно! Да! У нее получилось. У нас получилось, и маленькая Нихилка искренне улыбается мне, сжимает мою ладонь, льнет ко мне. Та, которую могут покарать смертью за прикосновение к Деусу без спроса, не просто касается, а лихорадочно тянет к себе… Она думает, что это ее фантазия, а у меня перед глазами точки, и меня трясет. Я впервые теряю над собой контроль в жажде почувствовать еще и еще. Слабость. Проклятая слабость. Но мы одни, в никому не известном месте, и рядом со мной слишком большой соблазн, чтобы не уступить ему.
Я ощущаю жар ее упругого тела, и сносит все планки на хрен, и мне до физической боли хочется слизать свое имя с ее губ, вдохнуть его, почувствовать вкус, сожрать не жизнь, а свое имя, которое она всхлипывает, глядя мне в глаза. Зарываюсь в густые волосы пятерней, перебирая пряди, и сам не понимаю, как жадно впиваюсь в ее губы. Начинает лихорадить от вкуса, от прикосновений языка к ее языку. Вгрызаюсь в нежный рот и слышу ее стон… И мои фантазии подбрасывают уже совсем иные картинки, от которых член встает дыбом, каменеет, причиняя физическую боль, тело сводит судорогой от бешеной похоти и навязчивого желания взять. Здесь и сейчас, пометить еще раз. Заявить права обладателя. Но тогда это был бы крах.
Стер ей память. Это лишнее. Попробовал, и хватит. К дьяволу! К такой-то матери!
Подальше от меня. Вместе с дикой злобой на нее. Забываться в телах шлюх, драть их со всей дури, полосуя когтями и клыками, кончать им в рот, представляя, что это она передо мной на коленях… Бля***, я в собственном аду. Неожиданно и быстро. Пока без осознания, что это надолго. Что это, мать ее, навечно. Ад, построенный своими руками, убивает гораздо изощреннее, потому что его архитектор – ты сам, построивший туда вход, но потерявший право на выход.
Переход обратно был еще легче, потому что она все еще держала меня за руку, а я позволил ей это. НМ13 не знает, что это происходит на самом деле. А я уже точно знаю, что проект удался.
Глава 14
Мои права мне объяснила Клэр, с нотками уже знакомого презрительного высокомерия она сообщила, что никаких прав в этом доме я не имею. Можно подумать, я не поняла этого сама. Впрочем, Клэр вряд ли интересовали мои умственные способности, если она вообще допускала мысль, что я разумное существо, а не вещь. В чем я сильно сомневаюсь. Нихилы и есть вещи. Только живые. До поры, до времени. Их срок годности определяет только Хозяин. Тогда я не имела представления, каким ничтожным он может быть. Иногда Нихил жил не больше одного дня. До первого тестового перехода. Я даже не подозревала, с какой легкостью миновала грань чудовищного механизма смерти. Перепрыгнула через тонкое, остро заточенное лезвие и даже не порезалась, но квест будет усложняться, а уровней в нем ровно столько, сколько я смогу пройти. Ни больше ни меньше. Тот, что убьет меня, и станет последним, а убить может любой, и никто не протянет мне руку помощи. Всем наплевать. Не прошла – значит, негодная. Негодная – значит, мертвая. Понимание полного цинизма по отношению к таким, как я, придет не сразу.
Клэр сказала, что мое пребывание здесь временное и лучше всего меньше совать нос куда не нужно и еще меньше попадаться на глаза Хозяину. Со слугами я могу не общаться – им все равно запрещено со мной разговаривать. Я хотела спросить, а что тогда можно, но не стала. Моя неприязнь к этой женщине росла все больше и больше с того дня, как она растоптала цветок. И я уверена, что она знала об этом, видела в моем взгляде, так же как и Фир в свое время. Ее это озадачивало, и в тот же момент за взгляд не накажешь, а то, что она мечтала найти повод меня наказать, я даже не сомневалась, с того дня, как там, внизу, на засохшей земле, появились кустарники роз. Это была моя маленькая победа… и я смаковала ее каждый день.
Я видела из окна, как Клэр остановилась напротив цветов и долго их рассматривала. Очень долго.
Очередной осмотр она превратила для меня в пытку, нарочно причиняя боль, я терпела, чтобы не доставить ей удовольствия понять, что мне действительно больно и что меня это унижает. Металлическим голосом Клэр диктовала результаты своей ассистентке, а я, стиснув зубы, ждала, когда это закончится. Когда ее длинные ледяные пальцы перестанут шарить по моему телу и проникать в меня с особой жестокостью. Если бы она могла – она бы разодрала меня на части. И только голос ассистентки заставлял ее сдерживаться.
Когда та комментировала показатели, Клэр намеренно старалась причинить больше дискомфорта, словно ненавидя меня за отсутствие недостатков или сбоев.
– НМ13 прибавила в весе. Объемы талии… груди… бедер. Идеальное соотношение.
– Все они идеальные, их такими создавали. Записывай размеры.
– Не все и не настолько. Это самые лучшие показатели. Она универсальна, вы же это видите. Она может быть не только проводником.
– Нам важен проводник. Все остальное никого не волнует. Не справится – найдем другое применение.
– Выберите зеркало поменьше. Ценность Нихила…
– Ты будешь меня учить?
– Господин придет в ярость, если что-то пойдет не так.
Ценность Нихила, чистота его возможностей – в девственности, и мы все об этом знали. Клэр, несомненно, тоже. Но при том осмотре у меня возникло впечатление, что она бы не отказала себе в удовольствии все испортить.
Со временем я поняла, что она находится в доме для того, чтобы присматривать за мной и за слугами. Клэр не только врач, который ведет за мной наблюдение, она также выполняет функции смотрителя и управляющей. И я не раз слышала, как Клэр отдавала приказы о наказании для кого-то из несчастных, кто, по ее мнению, не так на нее посмотрел или чем-то не угодил. Ей была дана полная свобода действий. Только я ее не боялась. Ненавидела, да, но не боялась, и она это чувствовала. Нас разделяла огромная пропасть: то, что пугало ее, не имело для меня никакого значения, а то, чего боялась я, не могло даже прийти ей в голову. Жизненные ценности определяют глубину страха. И они у нас с ней явно разные.
Нейла не было очень долго. Я еще не научилась определять временной промежуток, но я остро ощущала его отсутствие, на физическом уровне. Уже тогда это было болезненное ожидание возвращения. Я, как и раньше на острове, ставила тонкие полоски, в том же месте за кроватью, у изголовья. Когда ложилась спать под утро, выцарапывала шпилькой еще одну зарубку. По вечерам я подолгу смотрела на ворота, ожидая, что он вот-вот появится. Иногда мне даже становилось страшно – а вдруг не вернется, вдруг что-то могло произойти… Да, я была настолько наивна. Я еще не понимала, что Деусы бессмертные и мне стоит беспокоиться в его присутствии, а не из-за отсутствия.
По ночам, как любопытный зверек, я шастала по дому, изучая его. Невзирая на запреты, о которых говорила Клэр. Я была влюблена в это здание. Оно казалось мне идеальным и прекрасным. Величественным, мрачным, красивым, как и его Хозяин. Скорее всего, я просто любила все, что принадлежало ему, а еще мне хотелось знать о нем больше, намного больше, чем то «ничего», что я имела. И узнавала. Каждую ночь я выбирала отдельный участок дома и изучала, касалась пальцами стен, картин, тяжелых портьер и хрустальных подсвечников. Представляла себе, как он их касается. Постепенно мне начало казаться, что в этом доме ничего и никогда не меняется. Возможно, уже долгими веками.
Словно ему или все равно, или же наоборот – он не хочет никаких перемен. Я, конечно, не могла сравнивать. Мое познание мира замыкалось на острове и на этом доме, но я, как и любое разумное существо, умела анализировать. Со временем я обнаружила, что дом разделен на секторы. Нижние этажи пустуют, и в них обитает только прислуга, и то в правом крыле дома, а в левом царит тишина и пустота. Но, в отличие от незапертых помещений, где гулял сквозняк от раскрытых окон, в огромной зале были признаки жизни. Возможно, здесь иногда проходили какие-то празднества неожиданные для прислуги, так как стол был неизменно сервирован, словно вот-вот нагрянет толпа гостей, и на утро все убиралось, а вечером снова накрывали. Иногда, затаившись за дверью, я смотрела, как они расставляют столовые приборы, и завидовала им, потому что я сама ничего не могла делать и подыхала от скуки. Если на острове весь мой день постоянно был забит тренировками и исследованиями, то здесь я считала, как монотонно тикают на стене часы, или смотрела в окно на розы.
После осмотра я долго разглядывала себя в зеркале в ванной, и сама заметила, что немного изменилась, перестала быть бесформенным мешком с костями. На острове нас не кормили так, как меня кормили здесь, да и тренировки вместе с пытками не располагали к здоровому цвету лица и округлости форм. В тот момент я еще не особо присматривалась к тому, как я выглядела. Еще не осознавая, какую власть имеет женское тело над мужчинами, даже несмотря на то, что меня учили, какой оно может быть приманкой. Но я не понимала, как выпирающие ребра, маленькие груди, острые бедра могут кого-то соблазнить. Ведь те женщины, которых нам показывали на картинках, отличались от нас настолько, что мы рядом с ними казались серыми мышами. Моя чувственность если и просыпалась, то еще никак не была связана с собственным телом, скорее, я погружалась в фантазии, в которых видела не себя. Для осознания красоты нужны мужские глаза, горящие желанием, похотью. На меня пока еще никто так не смотрел. Женщина осознает свою власть в мужском голоде. Как бы она ни была красива, но ее самоуверенность должна быть отражением чьего-либо восхищения.
Мною на тот момент не то что не восхищались, а я вообще не понимала, какой меня видят другие.
На верхних этажах, где расположен кабинет Нейла, его спальня, библиотека, вообще почти никогда не было слышно голосов и шагов. Я даже не могла определить, когда именно там наводят порядок, если вообще наводят. Клэр говорила, что эта часть дома – запрещенная территория, туда допускаются только избранные, и никто не осмеливается нарушать правила этого дома. Но мною постоянно овладевало дьявольское желание что-либо нарушить. То ли я была какая-то неправильная, то ли во мне постоянно бушевал дух протеста, но я неизменно пробовала грани дозволенного и все больше убеждалась, что за мной не наблюдают. Они не привыкли к тому, что кто-то может быть настолько идиотом, чтобы так рисковать.
Однажды я появилась в столовой для слуг. Мне было интересно, какие они. Другие люди. Не вымуштрованные Нихилы, а просто смертные. О чем говорят, чем развлекаются, что едят на ужин и на обед. Когда я вошла, все они дружно замолчали. Я смотрела на их лица, и мне казалось, что я вижу в их глазах какое-то странное сочувствие, какое-то непонятное мне выражение жалости, и в тот же момент они не произнесли ни слова. Я уже знала, что им запрещено общаться с Нихилами, а еще позже узнаю, что все те Нихилы, которые побывали в этом доме, уже давно мертвы. Для них я была эпизодом, не достойным особого внимания. Так, наверное, смотрят на смертников, к которым испытывают жалость и в тот же момент избегают разглядывать, чтобы это самое чувство жалости не стало чем-то большим, чтобы не запомнить. Ведь то, что мы запоминаем, перестает быть эпизодом, а становится частью нас. Запуганные до смерти, они тряслись за свою шкуру и положение. Я их понимала, но эта трусость вызывала во мне чувство брезгливости. Примерно то же самое я испытывала к своим собратьям на острове. Их фанатизм вызывал во мне рвотный рефлекс.
Я помню, как подошла к столу и все взгляды устремились на меня, а я протянула руку к подносу с фруктами, и никто меня не одернул. Я демонстративно съела дольку апельсина, медленно разжевала, проглотила и вышла. Еще долго в столовой не раздавалось ни звука.
А потом кто-то тихо сказал:
– НМ13…
– Она ненадолго. Как и остальные. Через пару лет появится НМ14.
– Она здесь несколько месяцев – это уже долго. Ходит везде, смотрит на нас.
– Не наше дело.
Я остановилась, а потом решительно вернулась в столовую.
– Меня зовут Лия, а не НМ13.
Они застыли в изумлении, видимо, не ожидая, что я заговорю с ними, а я взяла еще одну дольку апельсина и теперь уже действительно ушла. Нам действительно не о чем говорить. Между мной и ими тоже пропасть. Я вообще себя чувствовала в каком-то замкнутом пространстве, на каком-то клочке земли, окруженном бездной, и вдалеке я видела такие же острова, но ни мне, ни их обитателям никогда не дотянуться друг до друга. Точнее, они-то могут, а я нет.
Этой ночью я так и не смогла уснуть. Я, как обычно, долго смотрела на ворота, и когда поняла, что и сегодня он уже не приедет, мною овладела тоска. Мне кажется, так собаки скучают по хозяину. Мне даже стало казаться, что в доме пропадает его запах, что чем дольше его нет, тем меньше я чувствую его. И возникла острая необходимость вдохнуть полной грудью. Словно дозу наркотика. И я знала, где этот запах скорей всего сохранился. Меня тянуло туда каждую ночь, но я не осмеливалась, а сегодня… сегодня это вышло из-под контроля. Все вышло из-под контроля именно с этого момента.
Дождалась, пока в доме погаснет свет и стихнут все звуки.
Сама не заметила, как оказалась в той части дома, где раньше никогда не бывала. Сердце колотилось от понимания, что я совершаю то, за что меня могут наказать, но любопытство оказалось сильнее, чем доводы рассудка. Было еще нечто, что развязывало мне руки. И это нечто – осознание, что я нужна. Пусть для каких-то пока не понятных мне целей, но все же нужна. Иначе меня убили бы еще тогда, вместе с охранниками закрытого блока. Завидная уверенность, неизвестно откуда появившаяся у бесправного Нихила. И дикое желание быть там, где бывает он. Где проводит много времени.
Я прошла на носочках по зеркальному полу, чуть приподняв подол длинной юбки.
Затаилась возле двойной двери, прислушиваясь, а затем отворила ее и зашла в комнату. Закрыла глаза, наконец-то чувствуя его запах намного явственней, чем во всем доме, с восторгом понимая, что мне это было нужно. Несколько секунд наслаждалась, а потом обвела спальню любопытным взглядом, сделала несколько шагов. Я трогала его вещи, проводила ладонями по рубашкам в шкафу, по запонкам на комоде. Я даже осмелилась упасть навзничь на широкую постель и смотреть на свое отражение в зеркале на потолке. Мое бледное лицо, черные пряди волос, раскиданные по бордовому шелку наволочек и покрывала, а в голове вспыхнули дикие фантазии о том, что я на этой постели вместе с ним. Это было очень интимно, это словно касаться его самого без спроса.
Потом я снова ходила по комнате почти физически ощущая его присутствие здесь, представляя, что именно он мог делать, когда оставался один. Подошла к окну и с удивлением обнаружила, что и эти окна выходят на ту сторону, где посажены розы, более того, из его окон видно мои собственные.
Я остановилась у стола, рассматривая бумаги. Как бы я хотела понимать, что там написано. Я бы отдала за это очень многое… не знаю что, но очень многое. Потрогала бумагу пальцами, в углу каждого листа выбито два слова, и я даже понимала какие именно, потому что видела уже знакомые мне заглавные буквы. Потянулась к карандашу, взяла дрожащими пальцами и попыталась вывести буквы у края бумаги. Я так увлеклась, что не услышала, как дверь распахнулась, и когда раздался голос Клэр на несколько тонов выше, чем обычно, я вздрогнула и уронила карандаш. Она буквально взвизгнула:
– Ты что делаешь здесь?
Я спрятала лист за спиной. Клэр смотрела на меня с нескрываемой ненавистью. Она словно сама испугалась. Не ожидала увидеть меня здесь… или сама не должна была находиться в этой комнате.
– А вы? – вырвалось само собой, и пальцы смяли лист.
– Что у тебя в руках? Ты что-то украла, дрянь?
Я сделала шаг назад, быстро оторвала кусок, на котором успела вывести имя, и смяла в пальцах другой руки.
– Протянула руки и показала, что там у тебя!
Я прищурилась и не сдвинулась с места. Пусть попробует отобрать. Всплеск ярости достигал того же уровня, как тогда в закрытом блоке, и, видимо, Клэр что-то увидела в моих глазах. Что-то такое, что останавливало ее от того, чтобы напасть на меня. Да, Нихилы могут быть очень опасны, ведь меня тоже учили убивать.
– Тварь, – процедила сквозь зубы, – я покажу тебе, где твое место.
Через несколько секунд в комнату ворвалась охрана, один из них уже был мне знаком. Лиам. Они набросились на меня, а я успела сунуть клочок бумаги в рот и проглотить, в тот момент пока яростно сопротивлялась им. Клэр подошла ко мне несколько секунд смотрела в глаза, и я видела, как расширились от злости ее зрачки.
– Ты умеешь писать? Что ты там написала?
– Не ваше дело, – огрызнулась я, понимая, что меня все равно накажут, а может, даже и убьют за эту вольность, но остановиться уже не могла. Иногда есть предел, за которым срывает все планки. Я своего достигла в отношении нее.
– Сука! – Звонкая пощечина заставила зажмуриться, и в ушах зазвенело? – Что ты там написала, дрянь? Кто учил тебя писать? Кто?
Я упорно молчала, а она ходила передо мной взад и вперед.
– Десять ударов. По рукам, по пальцам. И в карцер до приезда Господина. Он решит, что с ней делать.
– Клэр, я бы… – Я узнала голос.
Она метнула взгляд, полный ненависти, на Лиама.
– Ты бы лучше молчал и выполнял приказ.
– У меня приказ охранять, а не бить, – возразил тот.
– У тебя приказ во всем подчиняться мне во время отсутствия твоего Хозяина, и этот приказ важнее любого другого. Ты же не хочешь ослушаться и быть наказанным, Лиам?
– Мне приказано ее охранять, – упорно повторил тот.
– Вот и охраняй ее в карцере. Вломиться в комнату Хозяина, трогать его вещи, писать что-то на официальном бланке – этого достаточно, чтобы Нейл содрал с нее кожу живьем.
– Господин Нейл, но не вы.
– Десять ударов, я сказала. Все. Уведи ее отсюда.
Когда они били меня по запястьям, я зажмурилась и снова мысленно писала его имя. Выводила букву за буквой. Я ведь знала, что за это последует расплата. За все приходится платить… Я заплатила несколькими минутами боли, красными рубцами за возможность научиться писать его имя. Я считала, что оно того стоило. Я еще даже не предполагала, какую боль готова буду вытерпеть ради него.
А потом меня бросили в карцер где-то в недрах этого дома. В кромешную темноту, в запах сырости и ржавчины. Они не видели, что я улыбаюсь. Наверное, это привело бы их в состояние ужаса.
«Нейл, возвращайся домой… я хочу просто знать, что ты где-то рядом, вдыхать твой запах и слышать твой голос. Нейл… Нейл… Нейл…»
Я бы не сказала этого вслух, но про себя звала его, даже не осознавая этого. Любовь играет с нами злую шутку – мы хотим видеть хорошее там, где его нет и быть не может. Я все еще была полна своими детскими иллюзиями. Я видела его другим, не таким, каким видели другие. Почему? У меня нет на это ответов. Влюбленные смотрят сердцем, а не разумом. А мое сердце уже принадлежало ему. Вот так просто. Без причин и следствий, без какой-либо отдачи, без надежды на взаимность… Даже больше – я бы и не посмела на что-то надеяться. Где я, а где он? Небо и земля. Точнее, небо и грязь. Черное небо и черная грязь. Общий у них только цвет, но они далеки друг от друга.
Я заснула на каменном полу, свернувшись клубочком.
Меня разбудил лязг отпираемого замка… За мной пришли. Хозяин вернулся.
Увидела его и забыла, что, наверное, он и будет тем, кто меня приговорит за наглость, слышала голос Клэр, как она обвиняла меня в проникновении на запретную территорию дома, как высказывала предположение, что меня этому научили, как описывала мое сопротивление и то, что я проглотила бумагу, чтобы скрыть написанное. Нихил вышел из-под контроля и по закону должен быть уничтожен. Таковы правила. Это порченый товар, и его нужно ликвидировать до того, как будет поздно, до того, как Нихил предаст или не выполнит задание. Все это время Нейл смотрел мне в глаза. Он молчал. Я видела, как темнеют радужки синих глаз, как играют желваки на идеальных скулах, покрытых легкой щетиной, и моя кожа покрывалась мурашками. Не от страха, а от дикого восторга, что он вернулся. Наверное, я не могла сдержать эмоции, и на моем лице отражалось все, что я чувствую. Мне не мешал даже голос Клэр, которая не замолкала ни на секунду. Я любовалась его лицом, впитывая каждую черту, черточку, морщинку. Я дышала полной грудью и сходила с ума от радости.
Нейл вдруг сделал предостерегающий жест, и Клэр замолчала.
– Это правда? – Взгляд становится тяжелым и требовательным.
– Ты спрашиваешь у нее? У Нихила? Не веришь МНЕ?
Резкий взгляд в ее сторону, и тишина. Ни звука. Кроме моего бешеного сердцебиения и учащенного дыхания.
– Отвечай, Лия, это правда? Ты находилась в моей комнате и рылась в моих вещах?
Я кивнула и стиснула пальцы, чтобы унять дрожь.