Возвращение Хислоп Виктория
Соня откинулась на спинку стула. Ее поразила страсть в голосе этого мужчины. Он говорил о событиях семидесятилетней давности так, как будто это произошло только вчера.
— Я не могу назвать одну конкретную причину, по которой разразилась война. Само начало войны поставило в тупик. Люди не знали, что происходит на самом деле, и уж точно не ведали, чем все обернется или сколько все продлится.
— Но что стало началом войны? И при чем здесь Лорка? Он же был поэтом, а не политиком, верно?
— Я понимаю, что ваш вопрос кажется простым, и я хотел бы дать на него такой же простой и вразумительный ответ, но не могу. Годы, предшествующие гражданской войне, были неспокойными. Нашу страну уже несколько лет лихорадило, сложная политическая обстановка… Многие из нас так ничего и не поняли. Люди голодали, правительство левого крыла, казалось, делало недостаточно для стабилизации положения, поэтому армия решила взять руководство на себя. Вот так вкратце можно описать ситуацию.
— Все ясно как день.
— Уверяю вас, все гораздо сложнее.
Соня потягивала свой кофе. Ее интерес не угасал, а поскольку других посетителей в кафе не наблюдалось, она не смогла удержаться от искушения и попросила старика продолжать.
В кафе появилась группа из двенадцати японских туристов, они ждали, когда у них примут заказ. Старик пошел обслужить их, а Соня наблюдала, как он записывает заказ в блокнот. А это было нелегким делом, если бы не его терпение, — японцы не говорили ни по-испански, ни по-английски. Сам же хозяин говорил по-английски бегло, но с сильным акцентом. И неудивительно теперь, почему меню было иллюстрировано яркими снимками с неаппетитно выглядевшими блюдами и молочными коктейлями с пенкой, — иностранцы могли сделать заказ, просто указав на понравившееся блюдо.
Принеся японцам напитки и выпечку, он подошел к столику Сони со второй чашкой кофе. Она была тронута такой заботой.
В кафе стал стекаться народ, ей пришлось немного подождать, прежде чем старик обратил на нее все внимание.
— La cuenta, por favor[18], — сказала она, используя весь свой словарный запас испанского.
Хозяин кафе покачал головой.
— Вы ничего не должны.
Соня улыбнулась. Это была элементарная вежливость, но она ее растрогала. Она инстинктивно понимала, что он не имеет привычки угощать посетителей кофе.
— Спасибо, — поблагодарила она. — С вами было очень интересно побеседовать. Пойду взгляну на дом, где жил Лорка. Где он находится?
Он кивнул на улицу и сказал, что в конце Соня должна повернуть направо. Не пройдет и десяти минут, как она окажется возле усадьбы Сан Висенте, летней резиденции семьи Лорка на юге города.
— Там очень красиво, — добавил он, — и хранятся некоторые вещи, принадлежавшие поэту и его семье. Хотя там немного прохладно.
— Прохладно?
— Сами увидите.
Больше ничего Соне узнать не удалось, старик был занят, он уже отвернулся от нее, чтобы принять очередной заказ. Она встала, забрала путеводитель, сумочку и карту и стала пробираться через толпу туристов.
Когда она уже вышла на улицу, старик поспешил за ней и схватил за руку. Он хотел ей еще кое-что сказать.
— Вам также стоит побывать на кладбище, — сказал он. — Лорка умер не там, но тысячи других были расстреляны именно на этом холме.
— Тысячи? — переспросила она.
Старик кивнул.
— Да, — задумчиво повторил он. — Несколько тысяч.
Поскольку городок был небольшим, Соне эта цифра показалась внушительной. Вероятно, из-за своего возраста старик кое-что запамятовал, к тому же советовать туристке пойти на городское кладбище — довольно странный поступок. Она вежливо кивнула и улыбнулась. Даже если дом погибшего поэта и будоражил воображение, Соня не имела ни малейшего желания посещать кладбище.
Следуя данным ей указаниям, она пошла по длинной прямой улице под названием Рекохидас на окраину городка. Сейчас магазины были открыты, над тротуарами, по которым под ручку прохаживались, весело болтая, молодые женщины с пустыми хозяйственными сумками на плечах, лилась музыка. Это была улица для молодых модниц — в красивых витринах были выставлены высокие сапоги, украшенные камнями пояса; стильные пиджаки на равнодушных манекенах притягивали этих девушек, как конфеты детей.
Шагая по солнечной стороне улицы, так и кричавшей: «Жизнь прекрасна!», трудно было представить Испанию, которую раздирали междоусобицы, как изобразил ее хозяин кафе. Однако Соня была заинтригована тем, что он рассказал о войне, и озадачена, что так мало осталось тому свидетельств. Она не заметила ни мемориальных досок, ни памятников, которые бы увековечили события тех времен, а окружавшая Соню атмосфера подтверждала, что эти молодые люди не очень-то задумываются о прошлом. Альгамбра — исторический памятник, привлекающий в Гранаду туристов, но такая улица, как Рекохидас, являлась доказательством того, что нынешняя Испания активно развивается, перестраивает здания минувших столетий в сказочные дворцы из стали и стекла. Несколько старых магазинов сохранили свои первозданные, витиевато украшенные фасады, где имя хозяина было выгравировано золотом на черном стекле, но подобное было редкостью, которую сознательно сохранили ради ностальгии; такие магазинчики не являлись частью современной Испании.
В конце улицы, где заканчивался ряд магазинов и как грибы вырастали безликие многоквартирные дома, Соня увидела, что за городом расстилаются зеленые долины Веги — пастбища с буйной растительностью. Сверившись с картой, Соня повернула направо и через ворота вошла в парк. Парк растянулся на несколько гектаров и представлял собой нечто среднее между унылым городским сквером и декоративным садом времен Елизаветы: с посыпанными песком тропинками, вьющимися вдоль геометрически правильных бордюров и низких живых изгородей. Растения недавно полили. Капли свисали, как хрустальные бусины, с бархатных темно-красных лепестков, а влажный воздух был наполнен тяжелым запахом роз и лаванды.
Парк был практически пуст, если не считать пары садовников и двух седовласых мужчин, сидевших на скамейке и опиравшихся на палочки, которые они держали между колен. Они были крайне заняты беседой и даже не подняли глаз, когда Соня прошла мимо, их даже ничуть не побеспокоил звук трубы, пронзивший воздух. Акустика пустого парка лишь усилила игру одинокого трубача, который не разогревался перед выступлением (это было лишено всякого смысла, учитывая количество гуляющих), а просто тренировался на воздухе.
Согласно путеводителю, усадьба Сан Висенте располагалась в самом центре парка, и сейчас сквозь густые заросли деревьев Соня могла разглядеть очертания белого двухэтажного дома. Несколько людей толпились у дома в ожидании, когда откроются двери.
Дом, ассоциировавшийся с таким великим именем, как Федерико Гарсиа Лорка, был скромнее, чем Соня предполагала. В одиннадцать темно-зеленые входные двери распахнулись, посетителей пригласили войти, а нарядно одетая женщина средних лет поприветствовала их по-испански. Соня решила, что вела она себя как настоящая хозяйка — уверенно, однако с благоговением перед домом, за которым присматривала. Ожидалось, что и посетители отнесутся к нему как к святыне.
Сониных знаний испанского было достаточно, чтобы она кое-что поняла из речи женщины перед началом экскурсии: Лорка любил этот дом и провел тут много счастливых летних дней. В доме ничего не трогали, все осталось так, как в тот день, когда он уехал в августе 1936 года искать пристанища у друзей в центре города. После его смерти все члены семьи отправились в изгнание. Посетителей попросили не пользоваться вспышками, у них было полчаса на то, чтобы осмотреть дом.
У Сони сложилось впечатление, что женщина ожидала, что посетители прекрасно знают, кто такой Лорка и что он написал, как экскурсовод в соборе предполагает, что туристам известно, кто такой Иисус Христос.
Сам дом мало что мог прибавить к сказанному. Белые стены, высокие потолки, кафельный пол. Соне он казался таким же бездушным, как и окружающий его парк. Было трудно представить, как вокруг обеденного стола из темного дерева, окруженного тяжелыми стульями с высокими спинками, велись оживленные беседы или как Лорка за этим громоздким столом сочинял стихи. В кабинете были выставлены некоторые из его рукописей: красивый почерк с завитками, на полях — изящные цветные рисунки. На стенах висели интересные портреты и кое-что из набросков Лорки для театральных постановок, но ничто не указывало на то, каким был этот человек. Дом казался скорлупой, пустой оболочкой. Соня была разочарована. Старик из кафе с такой страстью рассказывал о Лорке, однако она была потрясена тем, насколько мало здесь все напоминало атмосферу семейного гнездышка. Дом привел ее в уныние, вероятно потому, что она пришла сюда, узнав об ужасной смерти поэта.
Она остановилась у стойки с фотографиями. Лишь это место проливало хоть какой-то свет на личность Лорки. Здесь можно было увидеть несколько десятков его портретов. Вот он — тот человек, который когда-то наполнял этот дом своим присутствием. Было что-то удивительно живое и современное в его лице, шоколадные глаза пристально смотрели не только на фотографа, но и на любого, кто останавливался у стойки с фотографиями много лет спустя.
У него были волнистые волосы, густые брови, немного неровная кожа и торчащие — вероятно, к его огорчению — уши. Он примерил на себя множество различных образов: на одном снимке он играл роль дядюшки, а племянница, которая была на него похожа, будто его собственная дочь, сидела у него на коленях и училась читать: кряжистым указательным пальцем он водил по странице. На другом он уже был братом, весело позирующим со своими братом и сестрой, — казалось, все едва сдерживают смех. От теплого солнечного дня и от теплоты их отношения друг к другу фотография прямо-таки светилась изнутри. Прочие снимки были семейными, несущими отпечаток давно утраченного уклада, когда дети носили хлопчатобумажные фартуки, младенцы — чепцы, когда женщины надевали расшитые платья, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Здесь Лорка был показан с легкомысленной стороны: на одном он изображал летчика, стоящего под огромным изображением биплана; на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь большой ярмарочной карикатуры, изображавшей пышнотелую женщину. Было в этих фотографиях что-то от детских проказ, но на других — в компании группы интеллигентов или рядом с молодым мужчиной — он казался довольно серьезным.
Чем бы он ни занимался — играл на пианино, выступал с речью, шумно резвился, становился в позу, — Лорка явно был человеком, который любил жизнь, от этих снимков веяло теплом и жизнерадостностью. Они воодушевили Соню намного больше, чем сам дом. На них были запечатлены памятные моменты беззаботной жизни, которую вскоре разрушили. Даже по одной этой причине они притягивали внимание.
Последней в ряду фотографий, которые аккуратно лежали вдоль стойки в деревянных отделениях, была та, на которой Лорку запечатлели у входных дверей этого дома летним солнечным днем, он отбрасывал резкую тень. Интересно: этот снимок был сделан в то лето, когда его арестовали и убили?
Соня двигалась вдоль стойки, доставая по очереди все фотографии.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила девушка у кассы.
Ее немного обескуражило то, как много времени эта посетительница провела у стойки, переминаясь с ноги на ногу. Иногда случалось, что фотографии воровали, но в основном тогда, когда на экскурсию приходили школьники, эта же женщина не вызывала ни тени подозрения. Увидев кипу снимков в Сониных руках, девушка наклонилась к стопке книг.
— Если вы хотите купить все фотографии, — сказала она, — лучше купите эту книгу.
Соня взяла у нее из рук тоненькую книжку и пролистала ее. Все эти и другие снимки были собраны в книге и сопровождались подписями и цитатами. С помощью словаря Соня могла бы их перевести.
Ее взгляд остановился на последнем снимке Лорки, на котором он сидел в белом костюме за столиком в кафе, а рядом с ним — стильно одетая женщина в берете. На столе стоял графин с вином, сквозь густую листву и ветки деревьев проглядывало солнце, за остальными столиками сидели, развалившись на стульях из лозы, другие посетители — люди на отдыхе, мирная Испания.
Под снимком несколько слов: «Lo que ms me importa es vivir». Соне не нужен был даже словарь, чтобы понять смысл написанного: «Для мен важнее всего — жить!»
Печальная ирония этих слов невольно поразила Соню. Все эти образы Лорки: в тюрбане, в аэроплане, с друзьями, в кругу семьи — характеризовали его как человека, который страстно любил жизнь. Казалось просто невероятным, что можно было расстрелять такого выдающегося поэта. Простой побеленный дом — воплощение невинности, которая замерла в веках, памятник, который сохранился, в то время как предметы, непосредственно его окружавшие, стерли с лица земли ради новой, будущей Испании. Дом казался пустой могилой.
Она отдала девушке несколько песет и вышла.
Скоро она вернулась в гостиницу. Едва она нажала кнопку вызова лифта, как двери распахнулись и из лифта вышла Мэгги, добрая и веселая после крепкого десятичасового сна.
— Соня, — тут же набросилась она на подругу, — где ты была?
— Просто гуляла, — ответила Соня. — Я оставила тебе записку.
— Да, я читала. Я просто не знала, когда ты вернешься.
— Пойду возьму туфли, — успела сказать Соня, пока двери лифта не закрылись.
В темной кабинке лифта ее начало подташнивать, она поняла, что необходимо что-нибудь съесть. В полумраке она взглянула на собственное отражение на зеркальной стене. По сравнению с сияющим лицом подруги Соня выглядела помятой: впалые щеки и ввалившиеся глаза. Под глазами залегли темные круги, а волосы были блеклыми и грязными. Соня отдавала себе отчет, что ей наплевать, как она выглядит, но все же прекрасно сознавала, что чувствует уколы давней обиды, когда мужчины провожают восхищенным взглядом Мэгги, а она превращается лишь в тень своей подруги. Много лет примеряя на себя роль тени, Соня испытывала до боли знакомое чувство.
Поднявшись в номер, она быстро расчесала волосы, подвела глаза карандашом, мазнула по губам блеском. Когда она спускалась на лифте в холл, ее настроение немного улучшилось — она отметила видимые перемены к лучшему.
Вскоре они уже шагали по улице, подгоняя друг друга, обе с одинаковым нетерпением ожидая урока танцев.
Не прошло и двадцати минут урока, как энтузиазм Сони заметно угас, резкие звуки трубы сальса-бэнда, немного искаженные проигрывателем, стали действовать на нервы. Тело ее было деревянным, как у магазинных манекенов, которых она видела сегодня утром. Стараясь запомнить инструкции, она отсчитывала ритм, как ребенок, повторяя в уме цифры.
Фелипе заметил ее нахмуренные брови и напряженные руки.
— Сеньора, — сделал он замечание, — не так. Пожалуйста. Более расслабленно.
Соня почувствовала, что ее отчитали. В танце нельзя быть напряженной и задумчивой, нужно отдаться чувствам. Она совсем не была уверена, что сегодня у нее получится что-нибудь толковое.
Ровно в пять, когда урок был окончен, она почувствовала несказанное облегчение.
— Я отвратительно танцую, — прошептала она, пытаясь расстегнуть пряжку на туфлях, в конце концов стянула их, не расстегивая, и с раздражением засунула в сумку, которая лежала неподалеку.
— Не говори ерунды, — ответила Мэгги. — Просто у тебя выдался плохой день. Сегодня вечером пойдем вместе на танцы. А как же иначе ты научишься танцевать сальсу? Зачем мы тогда вообще сюда приехали?
— А мы приехали за этим? — угрюмо спросила Соня, когда они вышли из здания. — Я уже и не помню.
— И отпраздновать мой день рождения.
— Мэгги! Прости меня! У тебя же сегодня день рождения! Поздравляю! Господи! Как ужасно, я напрочь забыла, какое сегодня число. Мне очень, очень жаль. — Она бросилась изо всех сил обнимать подругу на залитой солнцем улице.
— Не беспокойся, — улыбнулась Мэгги, — я все понимаю, честно. Ты погружена в раздумья, но лучшая услуга, которую ты можешь себе оказать, — попытаться выбросить все из головы. Расслабься хоть немного.
В другой раз Соня в ответ на замечания Мэгги дала бы волю своему раздражению, но только не сегодня. Сегодня у Мэгги был день рождения.
— Да, возможно, ты права, — согласилась она.
— Значит, сегодня вечером идем танцевать?
— Конечно, пойдем. Ты уже решила, куда именно хочешь пойти?
— Недалеко от танцевальной школы есть одно местечко. Там очень дружелюбная и приятная атмосфера. Тебе понравится.
Незадолго до полуночи Соня, опустив голову, прошла под низкой каменной аркой и спустилась по узкой лесенке в сумрачный подвал. В одном углу находился небольшой бар с рядом высоких стульев, а две танцующие пары наслаждались тем, что им принадлежит весь танцпол. В этот поздний час они показывали чуть ли не акробатические номера, такими искусными были повороты и вращения.
Вскоре Соня поняла, почему ее старинная подруга настаивала на том, чтобы она пришла. Не успели они ступить на последнюю ступеньку, как из полутьмы бара показался красивый коренастый мужчина и направился к ним. Перекрикивая музыку, Мэгги представила Пако, и, хотя все трое активно жестикулировали, они с трудом понимали друг друга. И виной тому была не только оглушительная музыка, но и скудные познания Пако в английском, а их — в испанском. Тем не менее он выказал Соне неподдельное внимание, что дало ей возможность оценить его обаяние, купил обеим женщинам выпить, а потом, извинившись жестом, повел Мэгги на танцплощадку. Соня не могла не признать, что он привлекателен. Хотя Мэгги была на голову выше своего партнера, ее новому знакомому нельзя было отказать в некой неуловимой сексуальности.
Соня зачарованно наблюдала за тем, как Пако, положив распластанную, как звезда, кисть руки на хрупкую спину Мэгги, решительно и искусно ведет ее в танце. Соня сидела на высоком стуле с бокалом пива в руках, ее переполняло ощущение дежа-вю. Сколько раз она смотрела со стороны, как Мэгги танцует? Так случалось, когда им было по четырнадцать, так происходит и сейчас, больше двадцати лет спустя.
Никто не мог долго усидеть на месте — всеобщий энтузиазм, желание потанцевать никого не оставило в стороне. Сейчас в клубе было полно народу, и вскоре на танец пригласили и Соню. Даже если она и не хотела, речи не могло идти о том, чтобы отказать.
Она узнала музыку — под одну из этих мелодий они танцевали сегодня на занятиях, знакомый мотив придал ей уверенности. Музыка была не слишком медленной, но и не слишком быстрой. Следующие пять минут наполнили самую ее суть энергией, весельем и танцем. Чуть ли не сразу она ощутила долгожданное единство ума и тела, когда ее ноги стали двигаться без всяких указаний. Казалось, разорвались невидимые нити, которыми она была привязана к земле. Последний звук музыки положил конец случайному знакомству. Танец сам поставил точку. Единственное, что она успела заметить, — партнер вел ее так, как будто танцевал всю жизнь. Танцевать было для него так же естественно, как дышать.
К третьему или четвертому танцу, каждый раз с новым партнером, Соня стала чувствовать себя более раскованно. Она больше не указывала ногам, куда повернуть, и больше не считала в уме шаги. Ею овладело неуловимое ощущение, похожее на то, которое она различала на лицах своих учителей-кубинцев в Лондоне, — они танцевали не умом, а сердцем. Соня вспомнила то ощущение, когда мурашки побежали по телу. Теперь она сама знала, каково это, — она с головой окунулась в магию танца.
В перерывах между танцами она возвращалась к бару. Время от времени Мэгги с Пако покидали танцплощадку и подходили к Соне. Мэгги сияла. Ее белая блузка, сверкающая при флуоресцентном освещении, от пота стала прозрачной, а капельки пота на лбу выглядели, словно настоящая диадема.
— Соня, ты как? — спросила она. — Веселишься?
— Да, еще бы, — ответила она.
Соня не имела ни малейшего понятия, сколько было на часах, когда она наконец уронила голову на подушку. Последовала еще одна бессонная ночь, но на этот раз не из-за Мэгги, чья кровать в их двухместном номере оставалась пустой. Сегодня в ее жилах до самого рассвета бурлили эндорфины, так что голова шла кругом.
Глава шестая
Часов в двенадцать Соня повернула кран с холодной водой и затаила дыхание, когда из душа ударили струи, обдавая тело пронзительным холодом. Ей был просто необходим ледяной душ, чтобы полностью проснуться. Следующей ее мыслью была мечта о чашечке кофе — у Сони не было выбора, куда пойти. Она выскользнула из вестибюля, прекрасно понимая, что в любом случае уже опоздала на скудный гостиничный завтрак: упакованный в целлофан несвежий круассан, который можно было разгрызть, только обмакнув в некрепкий кофе.
Руководствуясь каким-то внутренним чутьем, она пошла той же дорогой на красивую площадь, где была вчера. Соню привлекал в тамошнем кафе не только прекрасный кофе с молоком, но и ощущение того, что ее разговор с любезным хозяином еще не закончен. На улице было прохладно, все столики на веранде, когда она пришла, были свободны, поэтому она шагнула внутрь. Минут пять она сидела за столиком, но никто не появлялся. Чувство охватившей ее досады не соответствовало ситуации. Вокруг множество других кафе, где варят приличный кофе, уверяла она себя.
Ожидая, она успела заметить: чем больше в кафе посетителей, тем больше людей туда идет. Она уже хотела последовать их примеру и отправиться в другое кафе, как услышала дружеское приветствие за спиной:
— Buenos das[19], сеньора.
Она обернулась. За ней стоял улыбающийся хозяин кафе, явно обрадовавшийся, что она пришла.
— Я подумала, что у вас закрыто.
— Нет, нет. Прошу прощения, я говорил по телефону. Что будете заказывать?
— Caf con leche, por favor. И что-нибудь перекусить. Пирожное?
Через несколько минут хозяин кафе принес заказ.
— Поздно легли спать? — заметил он. — Простите за грубость, вы выглядите очень усталой.
Соня улыбнулась. Ей нравилась открытость хозяина кафе, она понимала, что выглядит ужасно со следами бессонницы на лице.
— Хорошо провели время?
— Да, отлично, — улыбнулась она в ответ. — Я ходила танцевать.
— Любите танцевать? Наверное, нашли duende[20]?
Соне это слово было незнакомо. Для нее оно прозвучало как «дуэт», вероятно, он интересовался, нашла ли она себе партнера. Впервые за минувшие сутки ее мысли вернулись к Джеймсу. Понравилось бы ему здесь? Оценил бы он убранство танцевальной школы? Неослабевающее напряжение танцевальных занятий? Количество децибелов в ночном клубе? На все вопросы был ответ «нет». Возможно, ему бы и понравилась величественная архитектура, решила она, взглянув на верхние этажи крепких, довольно внушительных зданий, которые возвышались над этой небольшой площадью. Ее пронзило чувство вины, когда она поняла, что даже не подумала о том, чтобы позвонить Джеймсу. Но с другой стороны, муж ей тоже не звонил. Он был неистово увлечен какими-то банковскими сделками, она была практически уверена, что он ничуть по ней не скучает.
— Я чудесно провела время, — просто ответила она. — Fantstico!
— Bueno, bueno[21], — сказал он, как будто получил личное удовольствие оттого, что его посетительница отлично провела ночь. — Люди всегда будут танцевать. Даже когда мы жили при тираническом режиме, люди продолжали танцевать. Многие из нас утратили веру, но у большинства простых людей появилась другая религия. Танец стал ею, а для некоторых — еще и формой протеста.
— По правде говоря, я приехала сюда брать уроки танцев, — призналась Соня и, засмеявшись, добавила: — Мне нравится танцевать, но не думаю, что танец станет моей религией.
— Я даже и не думал. Но сегодня все изменилось. Сейчас в Гранаде многие танцуют и делают это открыто.
Как и вчера, у хозяина кафе было больше свободного времени, чем клиентов, хотя в сезон, как думала Соня, дело обстояло совсем иначе. Ей тоже спешить было некуда, а этот улыбчивый пожилой испанец явно желал продолжить с ней беседу.
— А вы танцуете? — поинтересовалась Соня.
— Я? Нет, — ответил он.
— А как давно вы владеете этим кафе? — спросила она.
— О, уже много лет, — сказал он. — Оно перешло ко мне в середине пятидесятых годов прошлого столетия.
— И вы все время живете здесь?
— Да, все время, — тихо признался он.
Жить в одном и том же месте, заниматься одним и тем же делом в течение десятилетий — подобное не укладывалось в Сониной голове. Как человек может вынести полную скуку такого непоколебимого постоянства?
— Тогда все находилось в состоянии разрухи. Виной всему гражданская война. Война все изменила.
Соне стало неловко за свое незнание истории Испании, но она чувствовала, что от нее ожидается адекватный ответ.
— Должно быть, ужасно…
Хозяин кафе перебил ее. Она вдруг поняла, что он не хочет продолжать этот разговор.
— Вы же спрашиваете из вежливости. Это долгая история, а у вас еще занятия в танцевальной школе.
Он был прав. После нее в кафе не вошел ни один посетитель, поэтому он не торопил ее, но ей пора было идти на занятия. Несмотря на то что ей нравилось часами сидеть в этом кафе и беседовать с приятным хозяином, уроки танцев она пропустить не могла. Соня взглянула на часы и изумилась, насколько быстро пролетело время: была уже половина второго. Занятие начиналось в два.
— Мне очень жаль, — извинилась Соня, — но мне пора.
— Скажите, пока не ушли, вы ходили в дом Лорки?
— Ходила. Я поняла, что вы имели в виду, когда сказали, что там холодно. Трудно понять душу дома, верно? Но какое-то внутреннее чутье подсказывает, что судьба его обитателей была трагической, поэтому в нем никто так и не жил все эти годы.
— А парк вам понравился?
Он проявлял неподдельный интерес к ее точке зрения и с интересом ждал ответа.
— По-моему, в парке слишком много симметрии. Сады редко выглядят угрюмыми, но в данном случае хозяевам это удалось.
Соня почувствовала, что ненамеренно высказалась слишком грубо о родном городе хозяина кафе, но, увидев его реакцию, вздохнула с облегчением.
— Я полностью с вами согласен. Не слишком-то приятное местечко. Сам Лорка не любил этот парк. Я точно знаю. Он был против всякого жеманства и отсутствия воображения.
Старик внезапно разгневался. Соня не могла не сравнивать его со своим отцом — воплощением доброты и терпения. Ничто не могло вывести Джека Хайнса из состояния молчаливого согласия. Однако хозяин кафе был совершенно другим человеком. Соня заметила холодность в его взгляде, мимолетную вспышку, которая свидетельствовала о том, что он не такой уж и добряк. Он открылся с совершенно другой стороны, что заставило Соню задуматься о том, что стереотипное представление об испанцах как о вспыльчивых людях все-таки имеет под собой почву. Этот тяжелый взгляд не имел ничего общего с той добротой, с которой хозяин кафе до сего момента ассоциировался у Сони. Во взгляде мелькнула злость, но не на Соню, а на собственные мысли. Морщины у рта стали глубже, а в глазах погасла теплая улыбка, которую привыкла видеть Соня.
— Мне действительно пора идти, — сказала она. — Спасибо за завтрак. Или за обед? Точно не скажу, но все равно спасибо.
— Беседовать с вами — одно удовольствие. Желаю приятно провести время на занятии.
— Я уезжаю домой только послезавтра, — сообщила она. — Поэтому еще зайду к вам позавтракать, если вы будете работать.
— Разумеется, кафе будет работать. Исключая редкие выходные, кафе открыто каждый день, сколько я себя помню.
— Тогда до завтра, — тепло попрощалась Соня.
Соня улыбнулась, отчасти из-за того, что увидит его снова, отчасти из-за гордости, которая явно слышалась в его голосе, — гордости за собственное кафе, ставшее делом его жизни. Создавалось впечатление, что он все делал сам. Ни жены, ни сына, который последовал бы по его стопам. Она повесила сумочку на плечо и встала. До начала занятия оставалось менее пяти минут.
Она немного опоздала к началу, вошла в танцкласс, когда Фелипе и Корасон уже показывали новые движения. Это была не сальса. Норвежки ездили минувшим вечером на представление в Сакро-Монте и пожелали попрактиковаться в новом танце. Мэгги нисколько не возражала, а мужчины согласились вернуться к сальсе во второй половине занятия. Уже во второй раз за много дней их учителя могли показать классу то, что, по их мнению, являлось величайшим танцем в мире.
Как только раздался страстный, похоий на пулеметный выстрел топот ног, Корасон выкрикнула своим ученикам: «Вот так начинается фламенко».
Музыка, под которую они сейчас танцевали, была совсем не похожа на хрупкие звуки сальсы, в ритм которой они успели вжиться. Музыка фламенко была намного резче для уха, намного труднее было уловить ритм; но, тем не менее, у нее были свои повторяющиеся размер и тональность, хотя порой нелегко было их прочувствовать. На фоне партии гитары слышались хлопки, ритм отбивался ногами, звуки сливались друг с другом, вновь звучали по отдельности в невероятных комбинациях, подчас разрешаясь в консонанс и звуча в унисон, а заканчивалось все последним решительным ударом. Соня напряженно вслушивалась в ритм.
Теперь Корасон держала руки высоко над головой. Ее гибкие запястья позволяли кистям рисовать идеальные круги, выворачивая пальцы в такт. Бедра свободно покачивались под музыку; время от времени она акцентировала ритм, цокая языком.
Вскоре женщины в классе — кто-то лучше, кто-то хуже — стали повторять ее движения.
Таким образом они разогревались минут десять-пятнадцать, пытаясь уловить ритм. Время от времени Корасон прерывала это полугипнотическое состояние наставлениями:
— Прислушайтесь! Слышите? — спрашивала она, без малейшего труда разговаривая и покачиваясь одновременно. — Звук наковальни? Удар по металлу?
Класс недоуменно воззрился на нее. На непонятливость она ответила испепеляющим взглядом и упорно продолжала сравнивать.
— Ну же, — нетерпеливо воскликнула она. — Прислушайтесь! Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Неужели вы не были в Альбайсине? Неужели не заметили кузниц? Неужели вы не слышите звук металла, прогуливаясь по узким улочкам?
Кто-то хихикнул, но, по мнению Корасон, неспособность понять характеризовала учеников не с лучшей стороны. У нее не было ни времени, ни терпения пускаться в объяснения.
Соня услышала эхо ударов кузнеца, и короткие паузы между ударами заставили ее представить, как молот заносится над наковальней. Корасон вовсе не была похожа на умалишенную. Она хлопала в ладоши и раскачивалась, чтобы показать то, что имеет в виду, а ученики с развитым воображением слышали звук молота.
— Сейчас! Повторяйте за мной! Вот так!
Казалось, Корасон чувствовала себя словно рыба в воде, давая наставления, как строгий начальник. Сальса являлась для нее второстепенным занятием, было ясно видно, что ее сердце принадлежит фламенко.
Она сжала кулаки, потом медленно стала разгибать палец за пальцем, начиная с мизинца и заканчивая большим, повторять это движение, потом с вариациями: начала с указательного и закончила мизинцем, все время не переставая крутить запястьями.
Соня едва не вывихнула запястья, совершая непривычные движения, руки заломило. Вслед за кистями руки Корасон извивались вверх-вниз подобно змеям: только что они взметнулись над головой — и вот уже опустились вдоль тела. Класс, хаотично двигая руками, старался не отставать.
— Mira! Mira! — восклицала она со смесью раздражения и неиссякаемого энтузиазма. — Смотрите!
Корасон знала, что у них получится, но для этого необходимо время. Пока они отрабатывали движения верхней половины тела, и многому еще предстояло научиться.
— Хорошо, хорошо. Muy bien[22]. Перерыв.
Наконец класс расслабился, хотя и ненадолго. Фелипе, который сидел и наблюдал за происходящим, вскочил на ноги. Настал его черед выходить на сцену.
Класс встал полукругом перед учителем и принялся наблюдать.
— Основные шаги, — произнес он.
Одну ногу, немного согнув в колене, он выставил вперед, топнув, встал на носок, потом на пятку. Повторил это несколько раз, потом стал ускорять и ускорять шаги, чтобы показать, как такое простое движение превращается в эффектную чечетку, которая у всех ассоциируется с фламенко. Все попробовали повторить. Казалось, что совсем не сложно воспроизвести это движение в замедленном темпе.
— Planta[23]! — воскликнул он, топнув ногой. Потом выкрикнул, топнув каблуком по полу: — Tacn! Ta-cn[24]!
Некоторое время они оттачивали основные шаги, затем Фелипе показал более сложные движения, переступая с пятки на носок в различных последовательностях. Кое-кому удавалось не отставать. Остальные, с координацией похуже, начали сбиваться. Это лишь доказывало, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Фелипе не останавливался. Он настолько серьезно относился к фламенко, что даже не заметил, что некоторые из его учеников отстали.
— Вы должны слушать ритм, который отбиваете ногами, — сказал он. — Вы сами создаете свою музыку. Выбросьте все из головы, слушайте только свои ноги.
Разумно, подумала Соня, изо всех сил стараясь сосредоточиться и слушать, а не считать в уме удары. Она встретилась взглядом с Мэгги и заметила, что впервые ее подруга заскучала.
Сейчас на сцену вышла Корасон.
— Самое важное я оставила напоследок, — театрально заявила она. — Начало танца.
Теперь большинство учеников стояли, прихлебывая воду из пластиковых бутылочек. Учиться фламенко оказалось сложнее, чем они ожидали.
— Actitud[25]! — торжественно проговорила она с сильным ударением на последнем слоге, продемонстрировав, что имеется в виду. Вздернутый подбородок, нос задран вверх, во всей позе сквозит надменность, напомнившая Соне о танцовщицах фламенко, на представление которых они ходили три дня назад. Класс внимательно следил за Корасон, показывавшей, как следует «давать о себе знать» в начале танца.
— Выход — важнейший момент в танце, — учила она их. — Нельзя выйти тихо. Нужно громко заявить о своем присутствии языком тела. Дайте окружающим понять, что сейчас вы — самая важная персона в комнате.
Корасон была из тех женщин, которых замечаешь, даже если они просто входят в дверь. Казалось, она родилась такой. Соне и в голову не приходило, что подобному можно научиться, она всегда полагала, что это заложено природой. Двадцать минут спустя, мельком увидев в зеркале женщину, замершую в уверенной позе, и поняв, что видит себя, Соня решила, что и ей это по плечу. Одна рука вытянута вверх, пальцы расставлены, талия изогнута, вторая рука согнута перед грудью — Соня почти была похожа на настоящую танцовщицу фламенко.
Дважды резко хлопнув в ладоши, Корасон завершила эту часть занятия.
— Bueno, bueno. Завтра уже будете танцевать в Сакро-Монте, — улыбнулась она. — Отдохните, и вернемся к сальсе.
— Слава тебе, Господи, — прошептала Мэгги Соне. — Похоже, фламенко не для меня.
— Но ведь пару дней назад ты хотела научиться его танцевать, — ответила Соня, стараясь скрыть назидательные нотки в голосе. — Фламенко оказался сложнее, чем ты думала?
Мэгги тряхнула головой, отбрасывая гриву волос с лица.
— Он чересчур мелодраматичен, согласна? Такой эгоцентричный. Целое действо.
— Но разве не любой танец — действо?
— Нет, я так не считаю. По крайней мере когда танцуешь в паре. А если и действо, то для одного-единственного человека — твоего партнера.
Впервые Соня открыла что-то новое в своей подруге: для нее танцевать должны обязательно двое. Танец был частью ее плана поиска идеального мужчины. Его Мэгги искала всю жизнь.
— Перерыв две минуты! — выкрикнула Корасон. — Две минуты.
Соня выскользнула из танцкласса в уборную. Через главные стеклянные двери она видела двух норвежек и всех наемных танцоров, столпившихся на тротуаре, их окружало облако сигаретного дыма. Потом ее внимание привлек звук, идущий из-за приоткрытой двери с противоположной стороны вестибюля. Чувствуя себя настоящей шпионкой, Соня заглянула в щелочку. Увиденное заворожило ее. Около десятка человек сидели вдоль стены, слушая, как играет гитарист. Все грязные, бледные от усталости, нечесаные волосы торчат в разные стороны, большинство в джинсах и футболках с выцветшими шнурками. Самый старший на вид мужчина, с волнистыми иссиня-черными волосами, собранными в «конский хвост», подбирал на гитаре мелодию, настолько задушевную, что у Сон запершило в горле. Именно эта мелодия и едва слышные хлопки ладоней привлекли ее к двери. Никто ни на кого не смотрел; ритм требовал полной концентрации, которой можно было достичь, лишь глядя в никуда.
Одна из девушек, гибкая как тростинка, с ввалившимися глазами, в черном трико и блузке с открытой шеей, встала со своего места. В одной руке она держала большой отрез темно-зеленой ткани, на которую встала, на секунду замешкавшись из-за заевшей «молнии». Потом она подтянула пряжки на туфлях, блеклых от пыли. Наконец она сняла заколку, державшую волосы, локоны рассыпались по плечам. Она вновь собрала их, убедившись, что все пряди затянуты в пучок. Гитарист продолжал играть, публика — хлопать. Вместе они создавали музыку, подобную кружевному полотну ручной работы: трудно сразу понять, как несколько петель образуют единое целое, но спустя какое-то время они создают удивительнейший по симметрии рисунок.
Теперь девушка была готова. Она стала прихлопывать в такт, как будто настраиваясь. Высоко подняв руки, она сделала несколько плавных чувственных движений кистями, бедра раскачивались в унисон с жестами рук. Она танцевала перед гитаристом, а он не сводил с нее взгляда, отвечая на каждое па ее танца, пристально следя за едва уловимыми покачиваниями ее тела, отвечая им музыкой. Вот его пальцы гладят струны гитары, а вот дергают их, подбирая мелодию, скорее предугадывая, чем диктуя. Девушка откинулась назад, как в танце лимбо, изгибаясь всем телом во время поворота. Это было настоящее искусство, отрицающее закон всемирного тяготения. Соня не могла себе представить, как бы она могла так крутиться и не упасть на землю. Но девушка повторила это движение четыре, пять, даже шесть раз в доказательство того, что обладает этим даром. И каждый раз ее тело изгибалось еще больше.
Теперь, выпрямившись, она совершила серию искусных пируэтов, вращаясь вокруг своей оси с такой скоростью, что Соне показалось, что она вообще стоит на месте. Мгновение ока — и зритель мог пропустить это захватывающее вращение. И все это время ее ноги яростно отбивали на полу чечетку. Каждый мускул, каждая клеточка ее тела участвовали в танце, даже лицевые мышцы, которые время от времени искажали ее красивое лицо, превращая его в уродливую маску.
Соня стояла как вкопанная. Энергия этой девушки и податливость ее тела впечатляли, но больше всего Соню поразила физическая мощь, заключенная в этом хрупком теле.
Казалось, раз или два танец подходил к естественному завершению, когда девушка замирала и бросала взгляд на гитариста, на отбивающих такт зрителей, но потом она сама начинала хлопать, затем топать и снова кружиться. Ее руки продолжали свою неистовую пляску. Несколько раз Соня слышала негромкое ободряющее «Оле!» — в знак того, что девушка не только не оставила равнодушными своих собратьев, но и задела их за живое, отчего они стали раскачиваться на стульях.
Когда же танец все-таки был окончен, ритмичные хлопки тут же переросли в бурные аплодисменты. Некоторые встали и обняли танцовщицу — ее широкая улыбка была удивительно красива.
Соня в какой-то момент еще немного приоткрыла дверь, и теперь один из зрителей направился прямо к ней. Он Соню не видел, но она, испытывая чувство вины, быстро спряталась в уборную, прежде чем он ее заметил. Не то чтобы она стала свидетелем преступления, но у нее было такое чувство, что она увидела нечто недозволенное, действо, сокрытое от посторонних глаз.
Вечером Соня с удовольствием пошла в клуб. Она перестала бояться ходить туда, где никого не знает. Как только она расслабилась и приняла пару приглашений на танец, тут же стала получать удовольствие от вечера, как и минувшей ночью. Сальса — танец легкий для ума и тела, не сравнить с напряжением фламенко. Но она не могла вычеркнуть из памяти образ девушки, которая танцевала сегодня перед своим gitano с такой всепоглощающей страстью.
Глава седьмая
На следующее утро Соня поняла, почему близлежащие горы называются Сьерра-Невада — «снежные». Хотя небо было ясным, в воздухе чувствовался мороз, а когда она открыла двери гостиницы, чтобы выйти на улицу, ей показалось, что она попала в холодильник.
Сегодня был их последний полный день пребывания в Гранаде, а Соня уже чувствовала ностальгию по этой поездке, которая еще даже не закончилась. Оставались последнее занятие в школе и последняя возможность протанцевать в клубе до самого утра.
Солнце проглядывало сквозь блеклые башенки Альгамбры и лишь изредка бросало золотистые блики на площадь, прежде чем скрыться за горами. Хозяин ее любимого кафе «Бочка» (она наконец-то прочитала его название) понимал, что мало кто из посетителей захочет посидеть на веранде, когда температура воздуха упала, поэтому даже не стал сегодня выставлять туда стулья. Соня вошла в полутемное кафе, и вскоре ее глаза привыкли к сумраку.
Старик сидел за стойкой бара и вытирал бокалы. Он встал ей навстречу. Ему не пришлось даже спрашивать, что она хочет выпить, — вскоре раздался пронзительный свисток кофеварки, когда он стал готовить ей кофе со всем усердием ученого, проводящего эксперимент.
Даже ему было непросто работать в полутьме; он пересек комнату и включил свет — в ярком свете кафе тут же преобразилось. Тут было гораздо больше места, чем вначале показалось Соне: большая квадратная комната, в которой стояло десятка три круглых столиков, возле каждого — по два-три стула, в глубине помещения — еще несколько десятков стульев, нагроможденных друг на друга до самого потолка. Внутреннее убранство кафе поражало. И дело было не в шикарной мебели или необычном декоре. Внимание Сони тут же приковали стены, на которых не было ни одного свободного сантиметра.
На одной стене — несколько десятков афиш корриды. Соня знала, что подобные плакаты продаются по всей Испании и туристы пишут на них свои имена, чтобы возомнить себя известными тореадорами. Однако афиши на стенах не были простыми сувенирами, на них лежал отпечаток времени и подлинности. Соня встала, чтобы прочитать их.
Бои, которые рекламировали эти афиши, проводились на различных аренах по всей стране: в Севилье, Мадриде, Малаге, Альмерии, Ронде… Список можно было продолжать. Города были разные, но на всех плакатах стояло одно и то же имя — Игнасио Рамирес.
Соня медленно прошла вдоль ряда афиш, разглядывая каждую деталь, как искусствовед на открытии художественной галереи. В конце находился фотоколлаж из черно-белых снимков мужчины, видимо Игнасио Рамиреса. На некоторых снимках мужчина гордо позировал, каждый раз в другом костюме для корриды: узких расшитых бриджах, широком болеро из тяжелой парчи и треуголке. Он был страстный, красивый, с сердитым взглядом, в котором сквозило высокомерие. Интересно, испепелял ли он быка таким же взглядом, чтобы запугать его и сделать покорным?
На других фото он был запечатлен на арене в тот момент, когда повергал быка на землю. Вот он, один на один с быком, лишь в нескольких метрах от полутонны дикой ярости. На паре снимков объектив фотографа уловил взмах его плаща — расплывчатое пятно. На одном снимке бык пробежал настолько близко, что вскользь задел матадора, — его рога, казалось, запутались в плаще.
К этому моменту на ближайшем от Сони столике появились чашка крепчайшего черного кофе и кувшинчик с белой пенкой, над которым поднимался пар. Она капнула в кофе молока и медленно сделала первый глоток, не отрывая взгляда от фотографий. Хозяин кафе стоял рядом, готовый ответить на любой вопрос.
— А кто этот Игнасио Рамирес? — спросила она.
— Один парень, который когда-то здесь жил, известный матадор.
— И в конечном итоге его убил бык? — поинтересовалась Соня. — Он тут чуть не оказался у быка на рогах.
— Он погиб не на арене, — ответил хозяин кафе.
Они смотрели на снимок, на котором стоял, высоко подняв шпагу, тореро с воздетыми руками, бык находился менее чем в полуметре от него. Фотограф запечатлел драматический момент, когда матадор собирался вонзить клинок между лопатками быка. Мужчина и бык смотрели друг другу в глаза.
— Это, — прокомментировал хозяин кафе, — la hora de la verdad.
— Час чего?
Читать бесплатно другие книги:
