Возвращение Хислоп Виктория
— Превосходно. А где вы остановились?
— В Гранаде…
Едва это слово слетело с ее губ, как она услышала, что отец тихонько повторил его себе под нос.
— В Гранаде? Твоя мать родилась в Гранаде.
— Правда? — воскликнула Соня. — А я и не знала. Я влюбилась в этот город.
После этого Джек засыпал дочь вопросами. Он хотел знать абсолютно все об этом городе: как он выглядит, где и что дочь ела, осмотрела ли достопримечательности? И в лучшие времена он всегда интересовался жизнью дочери, но сегодня хотел знать даже мельчайшие подробности.
Соня описала лабиринты мощеных улиц, удивительные тенистые площади, широкие бульвары, рассказала, что заснеженные горные вершины кажутся скорее нарисованными — налетом нереальности на фоне города. Соня пришла в восторг от теплой, выкрашенной в красный цвет Альгамбры, от атмосферы марокканского квартала, расположенного как раз за дворцом, где за столетия ничто не изменилось и до сих пор не было машин. Джек был весь внимание, но больше всего он хотел услышать про танцы.
Соня описала школу, учителей, ночной клуб, где они оттачивали свое мастерство, рассказала, каким танцам их учили.
— Мы разучивали сальсу, меренге и даже немного фламенко, — призналась она.
Джек налил себе чаю. Как обычно, мимо дома промчался товарный поезд, и чашечки тихо зазвенели на блюдцах.
— Гранада такой красивый город. Почему мама оттуда уехала? — спросила Соня.
Добавив в чай сахар, Джек взглянул на дочь.
— Ее отъезд как-то связан с гражданской войной. В то время многие покидали Испанию.
— А разве она никогда не хотела вернуться?
— Не думаю. Как бы там ни было, она встретила меня, — улыбнулся он, на его старческом лице появились морщинки, показывающие его возраст.
— Да уж, встретила, — ответила Соня. — Я даже представить себе не могу, чтобы ты жил в Испании.
Было нелегко вообразить Сониного отца за границей. Он не любил жару, не ел ничего, кроме самой простой еды, и не владел никаким языком, кроме родного.
— Но неужели у нее не осталось родственников?
— Кажется, никого не осталось.
Ответ отца звучал слишком расплывчато, и Соня сразу поняла, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. Они стали вспоминать о Сониной матери. Обычно Джек никогда надолго не останавливался на разговорах о Мэри. Хотя он пятнадцать лет ухаживал за женой-инвалидом, ее смерть стала для него настоящим ударом. Посторонние люди, встречая Джека, часто думали, что его жена умерла совсем недавно. Казалось, до сих пор не утихла боль утраты. Однако сегодня отец был не против того, чтобы развить эту тему.
— Я кое-что помню из детства, когда мне было лет десять-одиннадцать, — задумчиво произнесла Соня.
— Что именно?
— Что мама неодобрительно относилась к людям, которые стали ездить в Испанию на отдых. И когда одна из моих одноклассниц вернулась из Испании и рассказала, как там было здорово, мама просто пришла в ярость.
— Да, я тоже это помню, — тихо признался Джек.
— А однажды летом я предложила и нам туда поехать.
Джек прекрасно помнил этот разговор. Мэри Хайнс была уже весьма хрупкой и слабой, но на предложение дочери отреагировала очень бурно. Время от времени она давала волю своему средиземноморскому темпераменту: он помнил почти каждое ее слово, пронизанное злобой.
— Я скорее позволю вырвать себе ногти, чем моя нога ступит на эту землю… пока этот фашист не умрет и не будет зарыт в землю, — выплюнула она.
Тогда Соня не поняла, кого ее мать назвала фашистом. Сперва она решила, что с ее стороны бестактно просить о путешествии в далекую страну, когда ее родители едва сводят концы с концами и редко могут позволить себе отдых на родине. Однако позже отец объяснил ей, в чем дело.
— Франко до сих пор у власти, — сказал он дочери, пока мать не слышала. — Он развязал гражданскую войну, из-за которой твоя мать и уехала из Испании. Она его до сих пор ненавидит.
Это было в 1974-м, год спустя Франко умер. Даже тогда Сонина мама не испытывала ни малейшего желания возвращаться на родину и даже упоминать о ней.
Они выпили еще по чашечке чаю, Соня съела одно из сахарных печений.
— Жаль, что она больше так и не увидела Гранаду, — вслух размышляла Соня. — Она не забыла испанский?
— Забыла через какое-то время. В начале нашего знакомства она и слова не знала по-английски, но я помню то утро, когда Мэри проснулась и поняла, что она больше не видит сны на родном языке. Она расплакалась.
Джек Хайнс не хотел, чтобы дочь задумывалась о том, как мать тосковала по своей родине. Насколько это было возможно, Джек старался создать для Сони позитивный образ матери, поэтому он тут же себя оборвал.
— Посмотри, — сказал он. — У меня осталось несколько фотографий твоей мамы тех времен, когда она еще жила в Гранаде.
Он открыл тяжелый ящик стола и нашел под какими-то бумагами затасканный конверт.
Когда он садился назад в кресло, несколько снимков упало ему на колени, и он передал их Соне. Вот Мэри стоит возле церкви, вероятно, во время своего первого причастия… Но другие два снимка заинтересовали Соню гораздо больше. На одном мама была в традиционном костюме танцовщицы фламенко. Взгляд игривый, дразнящий, кокетливый, но почти половина лица скрыта веером. Если бы Соня не знала, что это Мэри Хайнс, то не смогла бы узнать ее. Но еще сложнее было представить, что красотка на этом снимке и болезненная женщина из ее воспоминаний — одно и то же лицо. На этой фотографии черноволосая красавица была похожа на величественную уроженку Андалусии.
Потом Соня взглянула на следующее фото. Какое-то время она просто вглядывалась в снимок. Во рту пересохло. Здесь Мэри не имела ничего общего с Сониной матерью, но напомнила ей кого-то другого. Мэри была удивительно похожа на девушку, запечатленную на фотографиях в баре Мигеля. Соня понимала, что подобная мысль просто нелепа, но так и не смогла выбросить ее из головы.
Она видела, что эти фотографии затерты до дыр. Дочь всегда подозревала, что отец проводит больше времени, перелистывая страницы воспоминаний, чем она думала. Меньше всего ей хотелось расстраивать его ненужными вопросами.
Соня решительно одернула себя: женщина с веером могла быть кем угодно, любой девушкой с характерными для испанок чертами лица; но когда отец пошел на кухню, чтобы наполнить заварник, Соня спрятала пару фотографий в свою сумочку. Она выпила еще одну чашку чая, а потом расцеловала отца на прощание.
Противостояние с Джеймсом не могло длиться вечно — рано или поздно им пришлось бы поговорить.
Соня понимала, что ей самой придется сделать первый шаг к примирению, поскольку Джеймс был упрямее, чем она. Прежде чем лечь в постель, Соня оставила ему на кухонном столе записку с предложением завтра вместе поужинать. Но утром, спустившись к завтраку, она увидела, что записка лежит там, где она ее оставила. Соня поднялась в спальню. Несмотря на то что Джеймс всегда аккуратно застилал постель, она сразу поняла, что постель тоже нетронута. К стопке чистых простыней, которую уборщица вчера оставила на середине кровати, никто так и не прикасался. Джеймс не ночевал дома.
Вечером Соня встретила мужа в прихожей. Она ни слова не сказала о его вчерашнем отсутствии.
— Может, поужинаем сегодня вместе? — предложила она.
— Хорошо, если хочешь.
— Я приготовлю пасту, — сказала она, когда Джеймс прошел мимо нее в ванную комнату.
Им еще ни разу не приходилось есть tagliatelli putanesca[31]. Не успела Соня приготовить соус, как Джеймс уже выпил первую бутылку вина. Спичка в костер была брошена.
Когда Соня наливала себе в бокал вина из второй бутылки, которая уже была раскупорена и стояла на столе, она почувствовала агрессию Джеймса.
— Значит, танцуешь? — пренебрежительно спросил он.
— Да, — ответила Соня, стараясь сохранять спокойствие и нейтральный тон.
— Ты, должно быть, уже стала настоящей профессионалкой?
Соня сидела, поигрывая ножкой бокала, потом глубоко вздохнула. Вино и ей придало мужества.
— Я теперь стану заниматься по пятницам, — заявила она.
— По пятницам… Такой, значит, уикенд, да?
Помимо воли она стала подливать масла в огонь.
— По пятницам занимается продвинутая группа. Теперь я уже не новичок, — продолжала она.
— Ага, но пятница станет шилом в заднице. Твои танцы перечеркнут все пятничные вечера, Соня.
Сейчас Джеймс разговаривал с ней дружелюбным, но немного насмешливым тоном — эти странные нотки в его голосе показались ей угрожающими.
Джеймс налил себе еще вина и стукнул бутылкой по столу.
— Чертовски неудобно, Соня!
— Не стоит это так воспринимать, Джеймс.
— Что ты говоришь?! А я считаю именно так, — бросил он. — Твои танцы, блин, совсем не вписываются в нашу жизнь, Соня.
«Нашу жизнь, — подумала Соня, прокручивая эти два слова в голове. — Нашу жизнь?»
Слова казались чуждыми. Они не имели к ней отношения — она больше не могла представить свою жизнь без танца. Этот высокий пьяница в костюме в тонкую полоску, даже сидя за столом на собственной кухне, таил в себе угрозу. Он раскачивался на стуле и бросал на Соню яростные взгляды. Джеймс запачкал вином желтый шелковый галстук — Соня наблюдала, как по шелку растекается грязное пятно. Она изо всех сил пыталась избежать ссоры.
Паста была готова. Соня выключила газ и только успела поднять сковородку, как услышала рев Джеймса:
— Ну! Ты собираешься бросать свои танцы или нет?
Его громкий голос чуть не заставил ее выронить сковородку. Обжигающая жидкость выплеснулась на пол. Соня, увидев, как дрожат ее руки, поставила сковородку на подставку для сушки.
— Знаешь, что-то мне расхотелось есть, — сказала она. — Пойду лягу спать пораньше.
Совершенно потеряв аппетит, она вышла из кухни; ее тошнило от страха и осознания того, что она вышла замуж за человека, который способен вселить в нее настоящий ужас.
Казалось, то, что они спят в разных комнатах, станет обычным положением вещей. В желудке заурчало. Она никогда не могла себе представить, что они дойдут до такого.
На следующий день на ее мобильный пришло уведомление о письме. Писала Мэгги, приглашая приехать на несколько дней в Испанию. Соне понадобилось меньше секунды, чтобы написать ей ответ из двух букв. На работе не было ничего срочного, а еще одна поездка в Гранаду станет долгожданным спасением. Ей понадобится несколько дней, чтобы все обдумать, к тому же она сможет навестить старика в баре. О такой возможности она просто мечтала.
Глава одиннадцатая
Поля перемежались аккуратными рядами олив, пышными виноградниками и грядками с созревшими овощами. Высоко в горах за последние несколько недель с марта по апрель снега чуть растаяли, и ростки, получив постоянную подпитку, теперь превратили землю в зеленеющие поля. На солнце, которое с каждым днем припекало все жарче и жарче, начали краснеть клубника и помидоры. Крутые горы, извилистые холмы, проглядывающие между ними побеленные деревенские домики и огромные возделанные поля… Соня вглядывалась сквозь грязный иллюминатор в расстилавшийся пейзаж, благодаря раннему теплу сильно изменившийся со времени ее последнего визита.
Из-за кондиционированного воздуха в салоне самолета Соня оказалась не готова к одуряющей жаре, которой встретила ее Испания, как только открылась дверь. Она зажмурилась, оказавшись в лучах послеполуденного солнца, у трапа самолета ее окутали потоки горячего воздуха, как будто на нее направили гигантский фен. В этот момент она почувствовала, что начала оттаивать, — за последние месяцы она продрогла до костей в морозной Англии.
Такси унесло Соню в центр Гранады, по пути она мельком увидела красоты Альгамбры. Водитель торопился, лавировал между машинами в потоке интенсивного движения, стараясь поскорее вернуться в аэропорт за другими пассажирами.
— Я не могу отвезти вас туда, — угрюмо заявил он, когда Соня показала ему адрес. Он производил впечатление человека, который получает истинное удовольствие от того, что не может помочь. — Это невозможно.
Мэгги жила в Альбайсине, старом арабском квартале, где извилистые мощеные улочки были настолько узкими, что по ним едва передвигались пешеходы. Какие уж там машины! Водитель, не слушая возражений, высадил Соню на Плаза Нуэва.
Соня, стоя на площади, огляделась. С одной стороны находился целый ряд кафе, сейчас уже переполненных людьми, в основном туристами, которые зашли освежиться и поесть мороженого под разноцветными зонтиками с рекламой пива и кока-колы. Следуя инструкциям Мэгги, Соня направилась к церкви в дальнем конце площади и поднялась по широким каменным ступеням с краю от нее.
Дорогу ей загородила группа цыган с косичками на головах: один бренчал на гитаре, другой играл на скрипке, а третий бросал мяч шелудивому псу. Пытаясь втащить на ступеньку свою тяжелую сумку, Соня перевернула одну из банок с пивом. Содержимое разлилось по каменным ступеням. Гитарист вскочил на ноги.
Не успела Соня и глазом моргнуть, как он вырвал у нее из рук сумку и бросился бежать. Сердце похолодело. Она устремилась за ним и догнала лишь на верхней ступеньке. Он стоял как вкопанный.
— Пожалуйста… — произнес он с сильным акцентом. К огромному облегчению и удивлению Сони, он бережно поставил сумку на гладкие камни.
— Gracias[32], — ответила она смущенно, теперь осознавая, что у него были самые лучшие намерения.
— De nada[33], — сказал он, его красивое бородатое лицо расплылось в улыбке.
Соня решила, что ему чуть больше восемнадцати. Щетина скрывала ангельские, почти детские черты.
До места назначения оставалось всего двадцать метров, колеса ее сумки громко тарахтели, когда она везла свой багаж по улице Санта-Ана, придерживаясь узкой полоски тени. Она позвонила в дверь восьмой квартиры в доме № 32. За стеклянной, украшенной коваными решетками наружной дверью она видела коридор, выложенный от пола до потолка ярко-синей и белой плиткой. Соня услышала, как сверху кто-то окликнул ее по имени. Она отошла от двери и подняла голову.
Ослепленная яркой голубизной неба, она все же разглядела силуэт — с балкона опасно свесилась Мэгги.
— Соня! — позвала она. — Вот! Лови!
На камни с бряцанием упали ключи.
— Серебряный! Моя квартира на пятом этаже!
Соня вошла и стала подниматься по лестнице — тут не было цыганского ангелочка.
К тому моменту, когда Соня поднялась на нужный этаж, она уже задыхалась. Улыбающаяся Мэгги встречала ее в дверях, похожая на экзотический цветок в ярком набивном восточном халате, на загорелом лице сияли глаза.
— Соня! Как я рада тебя видеть! — воскликнула она, хватая вещи подружки. — Входи.
После яркой, выложенной плиткой лестничной клетки комната показалась темноватой. Тусклая лампочка в коридоре отбрасывала неяркий свет. Сонины глаза с трудом привыкли к темноте.
Гостиная Мэгги была обставлена в марокканском стиле: множество ковриков и покрывал, арабские светильники и абстрактные конструкции из разноцветного стекла, которые тихонько позвякивали, когда по квартире проносился легкий ветерок. Соня была очарована не только убранством, но и видом из огромного окна от пола до самого потолка на реку Дарро, которая текла прямо под окном, разделяя группу строений в старейшем районе Гранады.
— Просто изумительно, — восхитилась Соня. — Как тебе удалось найти такую квартиру?
— Через приятеля одного приятеля замечательного мужчины, с которым я познакомилась, когда пришла в агентство по недвижимости, чтобы снять квартиру.
— Замечательного мужчины? — переспросила Соня, тут же отметив, как изменился тон Мэгги.
— Да, Карлоса, — ответила та, не краснея. — У него собственное агентство недвижимости.
— А как же Пако?
— Уверена, ты и сама догадаешься. Он приехал встречать меня в аэропорт, когда я прилетела. Мы провели вместе пару ночей. А после этого последовали оправдания, извинения, объяснения. Но, по правде говоря, в конце концов я и сама была не против, — философски заметила она. — Я перед ним в долгу за то, что он заставил меня приехать сюда.
— Значит, все отлично, да? — осторожно поинтересовалась Соня.
— Отлично? — воскликнула Мэгги, задохнувшись. — Намного лучше, чем просто отлично. Испанцы умеют наслаждаться жизнью. Жизнь тут истощает, когда каждый день ложишься спать в три часа ночи, а завтра утром вставать на работу. Но мне нравится. Мне нравится в Испании абсолютно все.
— И что этот Карлос? — поддразнила Соня.
— Ну, он кажется очень смышленым. Мы часто встречаемся. И он любит танцевать… — Мэгги добавила последнее, как будто для нее это было самым важным.
В течение нескольких последующих часов они сидели, развалившись на низких ярких подушках, и пили чай с мятой. Им так много нужно было рассказать друг другу, они беседовали лишь один раз с тех пор, как Мэгги переехала в Гранаду. Соня упомянула о том, что Джеймс начал все больше и больше пить, о том, как он негодовал из-за ее танцев. Но она не стала говорить о том, насколько зыбким стал их брак.
Когда они вышли в город в поисках еды, солнце уже клонилось к закату.
Позже, вечером, оставив Мэгги наедине с ее новым приятелем, Соня направилась в «Бочку». Она надеялась застать Мигеля, пока он не закрылся на ночь. Соня усмехнулась про себя, вспомнив, что подумал Джеймс, когда несколько недель назад на ее имя пришла открытка.
Была уже почти половина двенадцатого, когда Соня подошла к кафе, но она все же решила войти. По лицу хозяина она тут же поняла, что он ее сразу узнал.
— Да, да! — воскликнул он. — Прекрасная англичанка! Вы вернулись!
— Конечно. Спасибо за открытку.
— Вы ее получили!
— Откуда вы узнали, как меня зовут? — спросила она, протягивая руку для рукопожатия. Он восторженно схватил ее.
— Я разглядел ваше имя, когда вы подписывали открытку, — виновато признался он. — И запомнил.
— Правда? — удивилась она.
Казалось, за те недели, что ее тут не было, он чуть сдал. Соню растрогал его радушный прием, она присела на стул возле бара. Остальные посетители уже ушли.
— Вы приехали еще позаниматься танцами? — поинтересовался он. — Должно быть, вы хотите кофе… с коньяком?
Прежде чем Соня успела ответить на оба вопроса, из носика кувшина с бульканьем полилось молоко. Разговор на время прервался.
Пока Мигель делал кофе, Соня встала и с беззаботным видом подошла к снимкам на стене. Они все были здесь, как и раньше, — гордый матадор, рядом с ним танцовщица. Соня подошла ближе и пристально взглянула девушке в глаза. Нет, она не может быть уверена на сто процентов. Черты лица были схожи с чертами лица женщины на фотографии, которую она хранила в бумажнике, но все-таки имелись и различия. Платье на ее снимке напоминало некоторые платья на этих фото в рамках, но они не были одинаковыми.
Сзади подошел Мигель и передал ей чашку кофе.
— Вам нравятся эти фотографии, верно? — спросил он.
Соня заколебалась. Слово «нравятся» не вполне подходило, чтобы описать то впечатление, которое они на нее производили, казалось искусственным, но она не могла сказать Мигелю правду.
— Они меня просто пленили, — призналась она. — Настоящая история!
— Так и есть, — согласился Мигель.
— Вероятно, из-за того, что они черно-белые, — поспешно добавила Соня. — От этого они кажутся такими далекими, из другой жизни. Они не могли быть сделаны на прошлой неделе, согласны?
— Нет, не могли. На них застыло время, — ответил Мигель. — Совершенно особый момент истории.
Его утверждения казались очень весомыми, Соня чувствовала, что эти фотографии значат для Мигеля почти столько же, сколько и для нее. Она не смогла удержаться от того, чтобы продолжить беседу.
— Тогда, — вскользь заметила она, стараясь не выдать своего истинного интереса, — расскажите мне о том, насколько изменилась Гранада.
Сидя у бара, она взяла пакетик сахара со стеклянного блюда и высыпала сахар в кофе. Мигель вытирал стаканы и расставлял их аккуратными рядами.
— Я получил этот бар в пятидесятых годах двадцатого столетия, — начал он. — В ту пору он переживал не лучшие времена, но в конце двадцатых — начале тридцатых годов был настоящим центром общественной жизни. Все, начиная от рабочих и заканчивая университетскими профессорами, посещали его. Люди не ходили друг к другу в гости, они встречались в барах и кафе. В ту пору в Гранаде было не так много туристов, разве что заглядывал какой-нибудь случайный бесстрашный англичанин, наслушавшийся историй об Альгамбре.
— Судя по вашим словам, это был золотой век, — заметила Соня.
— Верно, — согласился он, — это был золотой век всей Испании.
Тогда Соня заметила фото в дальнем углу.
— Они похожи на куклуксклановцев! — воскликнула она. — Такие зловещие!
На снимке была группа из нескольких десятков людей, одетых в белые одеяния с маленькими прорезями для глаз, в остроконечных, похожих на головной убор ведьмы шляпах. Они шли вдоль улицы, некоторые несли на плечах крест.
— Это типичное шествие на Страстной неделе, — сообщил Мигель, скрестив руки на груди.
— Очень драматично, — сказала Соня.
— Верно. Это похоже на театр. Сегодня мы пресыщены развлечениями, но тогда было все иначе, нам нравились эти шествия. Я и до сих пор их люблю. Каждый день в неделю перед Пасхой эти гигантские иконы Девы Марии и Иисуса Христа носят по всему городу. Вы когда-нибудь бывали в Испании в это время?
— Нет, ни разу, — ответила Соня.
— Через несколько недель Пасха. Если вы ранее никогда не видели pasos[34] — получите незабываемые впечатления. Вы должны остаться.
— Прекрасная идея, — сказала Соня, — однако придется мне приехать на Пасху в другой раз.
— Эти иконы огромные. Чтобы пронести одну по улицам, потребуются усилия не менее десятка мужчин. Их сопровождают церковная община и оркестр.
Соня вгляделась в снимок.
— Семана Санта, 1931 год, — прочла она вслух. — Это был особый год?
Старик помолчал.
— Да. В том году сразу после Пасхи король отрекся от престола, страна избавилась от диктатуры монархии. Была провозглашена Вторая республика.
— Похоже, это стало крупным событием, — заметила Соня, еще более обычного стыдясь своего незнания истории Испании. — Много насилия?
— Нет, — ответил Мигель. — Не пролилось и капли крови. И до провозглашения страну будоражили беспорядки, но для большинства людей Вторая республика ознаменовала новое начало. Ей предшествовали восемь лет диктатуры Мигеля Примо де Ривьера, и все это время у нас сохранялась монархия. Этот был худший из режимов. Большинству простых людей диктатура не принесла ничего хорошего. Я помню, как мои родители жаловались на некоторые законы, например на запрет собраний и раннее закрытие кафе.
— Могу себе представить, насколько они были непопулярны! — заметила Соня. Трудно представить Испанию без ее круглосуточно работающих кафе и баров.
— В любом случае, — продолжал Мигель, — диктатура ничем не помогала беднякам, поэтому, когда король Альфонсо XIII отрекся от престола и была провозглашена республика, миллионы людей поверили, что жизнь изменится к лучшему. В тот день состоялись большие гуляния, в кафе и барах было не протолкнуться.
Из-за восторга, прозвучавшего в голосе Мигеля, можно было подумать, что эти события произошли лишь вчера, — настолько яркими были воспоминания.
Соня подумала, что он говорит почти стихами.
— Это был волшебный день, — сказал Мигель. — Все, казалось, так и дышало надеждой. Даже я в свои шестнадцать чувствовал это. Мы вдыхали свежий воздух демократии, но нашлось слишком много людей, возомнивших, что они могут решать, как управлять страной. Землевладельцев, которые довели миллионы крестьян до нищеты, в конце концов лишили власти.
— Не могу поверить, что подобное происходило в тридцатых годах прошлого века! — воскликнула Соня. — Звучит так архаично… крестьяне… землевладельцы!
— Правильное слово, — согласился Мигель. — Архаично.
Он щедро плеснул в два бокала коньяку, объяснив, что всегда в конце дня выпивает бокальчик и рад, что у него сегодня есть компания.
— Одно я помню очень живо: казалось, что все улыбаются. Люди выглядели такими счастливыми!
— Почему это так вам запомнилось?
— Наверное, люди думали, что закончились все невзгоды и тяготы жизни. Будучи детьми, мы просто приняли мир таким, каким он был, но наши родители пережили нелегкие времена.
Мигель взглянул на часы и с удивлением заметил, что уже очень поздно.
— Прошу прощения, — извинился он, — я совершенно забыл о времени. Мне давно пора закрываться.
Соня почувствовала, как внутри зреет паника. Может, она упустила подходящий момент, чтобы поподробнее расспросить его о снимках на стене? Может, ей больше не представится возможность разрешить свои гнетущие сомнения относительно фотографии, спрятанной у нее в сумочке? Она ответила первое, что пришло в голову, готовая на все, чтобы еще ненадолго задержать внимание старика.
— Но вы так и не объяснили, что произошло, — быстро произнесла она. — Почему вы стали управлять кафе?
— Самый короткий ответ на этот вопрос — гражданская война. — Он поднес бокал к губам, но, прежде чем сделать очередной глоток, снова поставил на стол, и его взгляд встретился с горящим нетерпением взглядом Сони. — Но если хотите, я расскажу вам версию подлиннее.
Соня радостно улыбнулась.
— Правда? А у вас есть время?
— Найдется, — кивнул он.
— Спасибо. Я с удовольствием послушаю подробности. И расскажите мне еще о семье Рамирес, — попросила она.
— Как пожелаете. Многих не интересует прошлое. Но я расскажу, что знаю. У меня отменная память.
— Расскажите мне о танцовщице и матадоре, — добавила она, стараясь не выдать своего восторга.
— Я могу даже провести вас с экскурсией по городу, если захотите. По средам в это время года я иногда закрываю бар. В моем возрасте еще один выходной не повредит, — хихикнул он.
— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Соня, немного поколебавшись. — А вы уверены?
— Разумеется. Я бы не стал предлагать. Может встретимся maana[35]? Завтра в десять. Возле кафе.
Заманчивое предложение — тебе покажет город человек, который отлично его знает! Она понимала, что Мэгги совершенно неинтересны ни история Гранады, ни ее культура, даже несмотря на ее энциклопедические познания местных тапас-баров.
Соня попрощалась с Мигелем и отправилась к Мэгги. Ей нужно было хорошо выспаться.
На следующее утро ровно в десять Соня стояла у кафе, ожидая Мигеля. Было странно видеть его в непривычной одежде, без фартука. Сегодня на нем были модный оливковый пиджак и начищенные до блеска кожаные туфли. Она посмотрела на него со стороны и впервые поняла, что когда-то он был невероятно красив.
— Buenos das, — приветствовал он ее, расцеловав в обе щеки. — Давайте сперва выпьем кофе, а потом отправимся на экскурсию. У меня есть тут любимое местечко.
В нескольких минутах ходьбы оказалась маленькая площадь, на которой возвышалась статуя.
— Марианна Пинеда, — объяснил Мигель. — Если интересно, я расскажу вам о ней позже. Героиня-феминистка.
Соня кивнула.
Кафе, куда привел ее Мигель, было намного больше «Бочки», и здесь было более многолюдно, но его тепло приветствовал сам хозяин, поддразнив, что тот пришел с «seora guapa»[36]. Большая часть столиков была занята элегантными пожилыми мужчинами, которые вели непринужденные беседы, в то время как возле бара стояли несколько бизнесменов. Все они внимательно читали номера «Эль Паис». В пепельницах тлели крепкие сигареты. Официанты в баре работали быстро и на совесть, готовя tostadas[37] с оливковым маслом, помидорами или джемом, или шумно затачивали ножи. Под стеклянным колпаком блестели свежие churros[38].
Когда Мигель с Соней вошли в кафе, две нарядно одетые женщины лет пятидесяти с небольшим, с каштановыми волосами, уложенными в пышные прически, как раз вставали из-за стола, и они быстро заняли освободившиеся места. В кафе было много народу, поэтому можно было сказать, что им повезло. Официант, убирая со стола два бокала с остатками коньяка и следами красной губной помады, принял заказ Мигеля. Уже через минуту их заказ был готов. Скорость и оперативность, с которой работал официант, напоминала танец.
— С чего бы мне начать? — задал Мигель риторический вопрос.
Выжидая, Соня подалась вперед. Она понимала, что Мигелю не нужен ответ.
— Расскажу-ка я вам немного о времени перед самой гражданской войной, — начал он. — Я уже упоминал, что между свержением диктатуры в 1931 году и началом гражданской войны прошло пять лет. Этот период известен как Вторая республика. Он принес относительное благополучие в семью Рамирес. Да, думаю, с него я и начну.
Часть вторая
Глава двенадцатая
Гранада, 1931 год
На площадях Гранады играли величественные фонтаны, в центре города преобладали элегантные постройки девятнадцатого века. Их высокие окна и изящные кованые балконы контрастировали с обветшалыми беспорядочными строениями старого арабского квартала, где домики с красными крышами из треугольных и трапециевидных черепиц ютились на ограниченном пространстве у подножия холма. И над всем возвышалась Альгамбра, ее величественные башни нависали над городом с вершины холма.
Многие дороги были ухабистыми и каменистыми, а весной дождь превращал их в потоки грязи. Чтобы перевозить по городу товары, использовали вьючных животных, поэтому на улицах пасли домашний скот. Даже зимой в воздухе всегда пахло навозом, а жарким летним днем во всем городе стояло зловоние. Когда начинали таять снега на горных вершинах над Гранадой, река Хениль иногда выходила из берегов, но к августу ее русло почти пересыхало. Мосты через реку круглый год являлись местом встреч для друзей и влюбленных.
Семья Рамирес жила над «Бочкой». Вот уже три поколения семьи владели этим кафе, и жена Пабло Рамиреса родила ему детей в той же комнате, где родился и он сам. Пабло женился на Конче, когда ей было всего восемнадцать, через год у них появился первенец — Антонио. Когда Конче исполнилось двадцать шесть, у них уже было четверо детей, и некогда цветущая девушка превратилась из-за тяжелой работы и тревог в худенькую женщину. Ее красивое лицо оставалось округлым, но она выглядела старше своих лет. Пабло, маленький и черноволосый, типичный уроженец Гранады, был на несколько лет старше жены.
Несмотря на редкие минуты отдыха, они чувствовали себя уверенно, довольствуясь скромным достатком, унаследованным от родителей. В бар постоянно заходили люди, как и в квартиру наверху, и, хотя Конча с Пабло часто были заняты, семье все же удавалось собраться вместе за обедом в три часа. На этом ритуале настаивали оба родителя, и все дети обязательно присутствовали. Когда они были маленькими, то, бывло, отец шлепал их за опоздание. Единственное, что объединяло всех детей, — это любовь и уважение к родителям.
«Бочка» являлась местом встреч представителей различных культур в Гранаде. Живя на границе с Альбайсином, дети чувствовали себя как рыбы в воде и в арабском квартале, где воздух звенел от ударов молота о наковальню, и в Сакро-Монте, где в пещерах, вырытых прямо в холмах, жили цыгане. Поэтому заунывная цыганская песня была такой же неотъемлемой частью повседневной жизни, как и низкий звон колоколов собора, и призывы продавцов в палатках на цветочном рынке. Из комнат на верхнем этаже дети видели зеленые луга за городом, а над ними — горный массив Сьерра-Невада.
Как и все местные ребятишки, Антонио, Игнасио, Эмилио и Мерседес Рамирес выросли на улице, воспитывались на площадях. В основном они держались неподалеку от Плаза Нуэва, где располагалось родительское кафе, а когда были совсем маленькими, играли в мяч и плескались в Дарро ниже Альбайсина. В Альбайсине жило много их друзей, и, хотя это был один из самых бедных кварталов, нищета не мешала ему оставаться одним из самых веселых и живописных.
Братья, сестры, родители и одноклассники — вот и весь их мир. Они дружили целыми семьями, поэтому, если Конча Рамирес хотела узнать, где ее дети, ответ получить было нетрудно.
«А, — отвечали ей, — Эмилио играет с Алехандро Мартинесом — его брат только что мне об этом сказал». Или «Мама Пакиты просила меня передать, что Мерседес идет с ними сегодня вечером на праздник».
В этом смысле город казался очень маленькой деревней. Дети были вольны гулять там, где захочется, и скорее тебя мог задавить раздраженный мул, несущий дрова из села, чем сбить одна из немногих проезжающих по городу машин. Днем Пабло с Кончей даже не задумывались о том, где бродят их дети. Гранада была безопасным городом, в котором невозможно потеряться, а влияние внешнего мира было вполне предсказуемо. Они не видели почти ничего, кроме родного города. Однажды, давным-давно, они ездили на море, но больше этого не повторялось. Правда, они постоянно навещали горную деревушку к северу от Гранады, где жила сестра Кончи Розита.
В 1931 году была провозглашена Вторая республика. Антонио исполнилось двадцать, Игнасио — восемнадцать, Эмилио — пятнадцать, а Мерседес — двенадцать. Пабло и Конча Рамирес любили всех детей одинаково и от всей души.
Старший, Антонио, был крупнее отца и, как и все в семье, черноволосый. За стеклами очков сияли его честные карие глаза. Он был серьезным ребенком и, когда вырос, совсем не изменился. Он очень любил слушать разговоры взрослых и во время игр в кафе смог услышать многое. Пабло с Кончей частенько ворчали на него, чтобы он шел играть со сверстниками, но Антонио еще в раннем детстве утратил интерес к детским забавам. Тем не менее у него было два лучших друга, обоих он знал с младенчества.
Один из них — Франсиско Перес, чья семья жила на углу улицы Кале Эльвира и Плаза Нуэва. В их замкнутом мирке семьи Перес и Рамирес были ближе родных. Луис и Мария Перес с двумя сыновьями, Хулио и Франсиско, жили над своей слесарной мастерской, которая уже много лет принадлежала их роду. Если Луиса не было за конторкой, значит, его можно было найти в «Бочке», и за все время дружбы с Пабло, то есть более сорока лет, они так и не смогли наговориться.
Вторым другом Антонио был Сальвадор. Они звали его El Mudo, Немой, ничуть не стыдясь этого глуповатого прозвища. Глухонемой мальчик. Со временем приятели Сальвадора овладели языком глухонемых, и все трое могли часами что-то обсуждать. Как и следовало ожидать, Сальвадор, глухонемой от рождения, был самым красноречивым из всей троицы: он выступал, ловко размахивая руками в воздухе, делая знаки, которые складывались в смешные выражения, в выражения радости, злости, беспокойства. Временами он прямо-таки впадал в экзальтацию, а иногда все, что ему требовалось для демонстрации чувств, — едва заметное пожатие плеч или движение пальцами.
Читать бесплатно другие книги:
