Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Глава 7

Я могу понять твои резоны, любимая. Но неужели тебе не хочется пить?

Надпись, найденная под каменной крышкой колодца в одном из имений Приозерного района Даруджистана

Со всех маленьких ног мальчишка промчался под аркой ворот Двух Волов, выбежав на мощеную дорогу. Если бы он продолжал бежать прямо и прямо, она привела бы его на самый Край Мира, он мог бы стоять и глядеть на лишенный следов океан, такой широкий, что каждую ночь глотает солнце. Увы, он бежал не так далеко. На холмы, что сразу за трущобными пригородами, собирать кизяки — полную корзинку, столько, сколько сможет унести на голове.

Сказано мудрыми и сентиментальными поэтами, что глаза ребенка видят дальше взрослых глаз, и кто посмел бы — после хотя бы мгновенного раздумья — это оспаривать? За гребнем холмов ожидала его перспектива, полная возможностей, каждая из которых показалась бы невероятной скрежещущим зубами старым дуракам, тем, что жаждут возгласить литанию личных ошибок — если бы кому-то захотелось их слушать — но никому не хочется, и разве это не доказательство: весь мир идет к черту! Но мало какой ребенок знает слово «невероятно», а если какой и знает — что же, он отметет его одним движением руки и помчится, пританцовывая, за горизонт. Не подобает трусливо ползти в будущее, нет, ты должен прыгнуть, пролететь по воздуху, горланя песню, и кто ведает — когда твои ноги наконец коснутся прочной земли, в какой неведомой стране?

Мальчик спешил, провожаемый тусклыми глазами прокаженных, неуклюже раскорячившихся перед своими хижинами. Они забыты в логове мух, жужжащих вокруг с особенным озлоблением — вот доказательство, что у равнодушия холодные ноги! Шелудивый полудикий пес крался за ним некоторое время, оценивая с усердием животного голода, не ослабнет ли он, нельзя ли будет его повалить. Но мальчик собрал камни; едва пес подобрался близко, они полетели ему навстречу. Поджав хвост и повизгивая, пес, словно призрак, пропал из вида за кривыми лачугами, в узких запутанных переулках, вдали от главной дороги.

Солнце стояло над головами и рассматривало землю, немигающее и всемогущее, похищая влагу со всех поверхностей, ибо ненасытима его жажда. Длинноногие птицы шагали по отмелям у Бурого Стока, взмахивая клювами, ухватывая мошек и тому подобное; немного дальше ящерицы — нырки, что гнездятся на плавучих кучах мусора, перекликались, шипя друг дружке в точном созвучии с каждым ударом колокола водяных часов, сочные звоны которого плыли над озером… хотя почему ящерицы — нырки так одержимы отсчетом искусственного времени — вопрос доныне неразгаданный, даже после столетий неутомимых трудов ученых. Не то чтобы дурнопахнущие твари готовы дать хоть грош за скорость размножения, они скорее хотят попасть в брюхо склизким пресноводным угрям, особенно любящим глотать яйца нырков; но проглотив самих нырков, угри обнаруживают, что их броня совершенно неперевариваема, а чешуйчатые чудища уже готовятся продолбить путь из желудков и скушать угрей изнутри, устроив пир обжорства. Впрочем, какое значение подробности из жизни природы имеют для ребенка, который просто пробегает мимо, и выбеленные солнцем волосы гривой вьются на свежеющем бризе? Ну, они не более чем подчеркивают ценность безразличия, под покровом которого ребенок может пройти незамеченным, проплыть как пушистое семечко в теплых течениях летнего воздуха. Лишь слабым намеком коснутся его воспоминания о снах прошлой ночи (и позапрошлой, и так далее), о лице столь порочном, глазах столь обжигающих очевидно дурными намерениями, лице, которое может преследовать его и каждый день с полной противоположностью равнодушия; представьте себе, сколь гибельной может оказаться забывчивость для мальчика, спешащего по грязной дорожке, что извивается между невысоких холмов, на коих зловредные козы столпились вокруг немногих еще случайно остающихся живыми деревьев. Ибо благословенная забывчивость может в мгновение ока изменить, оборотясь мрачным проклятием, ведь дар одного ребенка способен стать вредом для другого. Так что уделим один миг трусливому зверьку по прозвищу Цап, всем жестоким потребностям, заставляющим его цапать и мучить неродного брата, которого он вовсе не желал обрести. Он тоже процветает на равнодушии, этот коренастый, широкоплечий, неуклюжий тиран, и дикие псы трущоб отбегают от него в инстинктивном понимании: он той же породы, да еще самый злобный среди всех них.

Этот мальчишка с раздутой от силы грудной клеткой продолжал преследование, выслеживая жертву с таящимся в душе намерением, которое далеко выходит за рамки простых побоев, увы нам. Внутренняя тварь расправила черные, волосатые, как у паука, ножки; его ладони преобразились, шевелясь на концах запястий, о да, пауки, когтелапые, зубастые и черноглазые, они могут перебежать в кулаки когда захотят, или могут плевать ядом (а почему бы не сразу и так и эдак)!?

Еще он нес камни. Чтобы швырять в прокаженных, мимо которых пробегал, и смеяться, когда они вздрагивали или вскрикивали от боли; тогда он бросал им особо остроумные ругательства.

На холмах солнце сделало свою работу, и мальчик уже набил корзину сухими кизяками для ночного огня в очаге. Склонившись под тяжестью словно старик, он бродил туда и сюда. Такое сокровище порадует маму-которая-не-мама, которая тревожится о нем как подобает матери — хотя, следует признать, ей не хватает чего-то очень важного, материнского инстинкта, способного пробудиться и подсказать: приемный сын живет в большой опасности. Поднатужившись и сняв корзину, он подумал, что стоит сделать перерыв и отдохнуть на вершине холма. Отсюда он сможет смотреть на озеро, на прекрасные паруса фелюг и прочих рыбацких суденышек. Отпустить разум в странствие. О, память сделана ради таких вот мгновений. Как, увы, и ради того мгновения, которое вот-вот наступит.

Но оставим ему мгновение свободы, такое драгоценное в редкости своей. Не будем укорять за дар равнодушия и забывчивости.

Ведь, как ни крути, это может быть последним мигом его свободы.

На тропе у подножия холма Цап заметил добычу. Пауки на концах запястий растопырили и сомкнули ужасные черные лапы. Словно монстр, сворачивающий козам шеи просто потому, что ему это нравится, он полез вверх, не сводя глаз с маленькой спины и всклокоченной головы там, на краю обрыва.

В медленно тонущем храме сидел Трелль, с ног до головы покрытый засохшей черной кровью; в душе его было достаточно сочувствия, чтобы облагодетельствовать весь мир, и все же он сидел с глазами тверже камня. Когда все, что можно сделать — держаться, даже бог не сумеет облегчить ураган твоего страдания.

Под слоем крови темную кожу покрывали легкие нити татуировки — паучьей сети. Они жгли тело, руки и ноги словно раскаленная проволока; они были повсюду и, казалось, с каждым содроганием Маппо сильнее сдавливали его.

Трижды его обливали кровью Бёрн, Спящей Богини. Паутина оказывала сопротивление, сеть пробудилась внутри и удерживала благой дар богини вовне.

Он готов был пройти через врата Бёрн в огонь расплавленного мира подземья, и жрецы готовились открыть врата; но казалось — они не сумели создать защиту для смертной плоти. Что же делать?

Что же, он может и уйти из этого места, от толпы охваченных скорбью жрецов. Отыскать иной путь через материк, а потом через океан. Возможно, ему следует найти другой храм, поторговаться с другим богом или богиней. Он мог бы…

— Мы не сумели помочь тебе, Маппо Коротыш.

Он поднял голову, встретив печальные глаза Верховного Жреца.

— Я извиняюсь, — продолжил старик. — Сеть, некогда исцелившая тебя, оказалась на редкость… самолюбивой. Она присвоила тебя — Ардата никогда не отдает свою добычу. Она пленила тебя с целями, не ведомыми никому, кроме нее самой. Думаю, это отвратительно.

— Тогда я смою всё, — сказал Маппо, вставая, чувствуя, как кровь трескается, срывая волоски с тела. Паучья сеть отозвалась мучительной болью. — Та, что исцелила меня во имя Ардаты, находится в городе — думаю, лучше будет отыскать ее. Может быть, я смогу вызнать намерения богини, понять, что она намерена делать.

— Не советовал бы, — отозвался жрец. — На твоем месте, Маппо, я бы сбежал. Как можно скорее. Сеть Ардаты пока хотя бы не мешает тебе идти по избранному пути. К чему рисковать, ссорясь с ней? Нет, ты должен найти иной путь, и побыстрее.

Маппо подумал над советом, хмыкнул. — Я вижу в ваших словах мудрость. Спасибо. Есть предложения?

Лицо жреца вытянулось: — Есть, к сожалению. — Он взмахнул рукой, и трое юных служек пододвинулись ближе. — Они помогут отскрести кровь, а тем временем я пошлю гонца. Возможно, мы успеем заключить соглашение. Скажи, Маппо Коротыш, ты богат?

Полнейшая Терпимость — имя было дано ей матерью, то ли почувствовавшей отвращение к дарам материнства, то ли излишне склонной к ядовитой иронии — быстро моргала (так бывало всегда при возвращении к реальности). Она очумело оглянулась, увидела вокруг выживших товарищей — те сидели за столом, стол был покрыт хаотическим нагромождением кубков, кружек, тарелок, сковородок и остатков не менее чем трех обедов. Взгляд томных карих глаз переползал с одного предмета на другой; затем она медленно подняла взгляд, обводя внутренность бара Язвы и сонные лица приятелей.

Язва Младший был едва заметен за стойкой — он спал, положив голову на руку, из открытого рта тянулась струйка слюны. Прямо напротив него сидела крыса; она то и дело поднимала переднюю лапку и, казалось, примеривалась к зияющей черной дыре рта.

У самого выхода валялся какой-то пьяница — или покойник? Это единственный посторонний посетитель бара, ведь сейчас раннее утро. Конечно, не считая крысы…

Когда ей наконец удалось обратить внимание на компаньонов, она увидела, что Финт изучает ее, вопросительно подняв брови.

Полнейшая Терпимость потерла круглое лицо, провела руками по щекам; Финт это почему-то напомнило о матери, которая обычно месила тесто на праздники — делала всякие большие круглые пироги, блестящие от меда. Мед привлекал муравьев, и ее задачей было сковыривать их, но это было хорошо, ведь муравьи с медом просто восхитительны.

— Опять голодна, верно?

— Сама знаешь, — ответила Полнейшая Терпимость.

— Когда ты трешь щеки, сладкая, в глаза разум возвращается.

Финт увидела, что Мастер Квел проснулся и зашипел — совсем как аллигатор, когда кто-то подходит к нему слишком близко. Он тревожно сверкнул глазами, озираясь, но тут же облегченно плюхнулся в свое болото. — Мне приснилось…

— Да, — рубанула Финт, — Вы вечно действуете исходя из снов, Мастер. Если бы действительность была лучше ваших снов, мы могли бы спокойно отдохнуть. Хотелось бы дождаться…

— Разве я не провел вас сквозь садки?

— Мы потеряли по дороге пятерых дольщиков!

— Вы подписывались на риск, — скривил губы Квел. — Эй! Кто тут платит?

— Могли бы раньше спросить. Вы, разумеется.

— Давно мы здесь? Боги, пузырь разрывается, как будто выходит папайя целиком!

С этими словами он поднялся — морщась — и поспешил к клозету в задней части бара.

Крыса проследила за ним подозрительными глазками и начала подкрадываться ко рту Язвы Младшего.

Гланно Тряп подал признаки жизни, зашевелившись на стуле. — Никаких больше сделок! — зарычал он. Потом сказал, оседая: — Ох, не приносите больше пива. Остановите их! Полуша, дорогая, мне снилось, что мы занялись любовью…

— И мне. Но это был не сон.

Глаза Гланно широко раскрылись: — Правда?

— Это был кошмар. Если хочешь еще пива, я разбужу Язву.

Гланно скосил глаза. — Он проснется сам, когда не сможет дышать. Крыса позаботится. Ставлю серебряный консул — он проглотит, а не выплюнет.

Услышав о пари, Рекканто Илк раскрыл водянисто-серые глазки: — Принимаю. Но что, если он сделает и то и то? Проглотит, подавится и выплюнет? Говоря «проглотит», ты имел в виду — съест и прожует?

— Опять пустая болтовня. Когда это кончится, Илк? Ты хочешь пари или хочешь уточнить условия?

— Суть в том, Гланно, что ты всегда говоришь неясно, назначая пари. Требуется ясность…

— Что мне требуется, это… ну, я сам не знаю, но что бы это ни было, тебе не отдам.

— Любовь была, но я не отдавалась, — заявила Полнейшая Терпимость. — Никому из вас, это точно. Там был мужик, о да, и однажды я его отыщу, закую в кандалы, закрою в своей комнате и превращу в хныкающий обрубок. А потом мы поженимся.

— Женитьба бывает раньше хныканья, — сказал Гланно. — Я мог видеть сон о тебе, милочка, но это самое большее, что я мог. Это называется увиливанием.

— Уверен? — спросила Финт. Тут дверь заскрипела, она повернулась на стуле. Робко вошел молодой мужчина в широкой бурой рясе. Глаза его походили на свежеотложенные черепашьи яйца. Подняв рясу, он осторожно перешагнул пьяного, пробрался к их столу. Если бы у него был хвост, подумалось Финт, хвост висел бы, поджатый между ног.

— Ммм. Ммм.

— Это должно означать «Мастер»? — спросила Финт.

Юнец кивнул, глубоко вздохнул и попытался снова: — Переговоры насчет доставки, да?

— Мастер Квел безоговорно склонен одержать, — заявил Гланно Тряп.

— Поддержать, имеется в виду, — объяснила Финт. — Что нужно доставить и куда?

— Не что. Кого. Куда — не знаю.

— Скажу тебе вот как, — произнесла Финт. — Иди назад, приводи того, кто заказывает, и мы займемся делом. Понял? И не споткнись на пути назад.

Кивая, юнец торопливо убежал.

— И давно ты ведешь переговоры? — покосился на нее Илк.

— Знаешь, — пробурчала Финт, — любой мало-мальски владеющий Деналом целитель исправит твое косоглазие.

— А тебе что?

— А то, что ты чуть голову мне не снес, слепой идиот. Я похожа на рычащий труп?

— Иногда. Ну, я ведь все понял в последний миг…

— Когда я поднырнула и пнула тебя промеж ног.

— Верно, трупы не такие сообразительные. Улажено? Я задал вопрос.

— Задал, — вступил в разговор Гланно Тряп. — Слушайте, нам не хватает шести, семи человек. Скоро мы никуда не сможем путешествовать.

— Может, и сможем. Короткие, легкие поездки.

Все вытаращили на нее глаза.

Финт вздохнула: — Чудно. Я просто забочусь о Квеле. Он может никогда не выйти из клозета.

— Может, он помер, — предположила Полнейшая Терпимость.

— Внутренностно раздорван, — сказал Гланно. — Не думаю, что мне хочется на это глядеть.

— И вот выходит крыса! — зашипел Рекканто Илк.

Они оглянулись и затаили дыхание.

Пауза… задергался нос… мелкие торопливые шажки… Очень близко, так близко, что крысу окатило зловонным дыханием. Она отпрянула.

— Два консула, что она упадет замертво.

— Давай точнее! Она упадет замертво когда-нибудь, так?

— Боги подлые!

Крыса приободрилась и снова подступила ближе. Подобралась, вытянула шею — и начала лакать из лужицы слюны, работая серебристым язычком.

— Я так и думала, что она это сделает, — провозгласила Полнейшая Терпимость.

— Врешь.

— Итак, он никогда не проснется, — сказал Рекканто, — и я тут умру от жажды.

Дверь клозета заскрипела, Мастер Квел вышел, пошатываясь. Казалось, ему вовсе не полегчало. Маг подошел к ним. — Эта папайя… мне нужен лекарь…

— Или торговец фруктами, — предположила Финт. — Слушайте, у нас наклюнулся новый контракт.

Глаза Квела выпучились сильнее, он развернулся и похромал к клозету.

— Смотри, что ты наделала! — рявкнул Рекканто.

— Это не моя папайя, так?

В столь раннее утро улицы Даруджистана — кроме уличных рынков — были призрачными, усыпанными мусором, но и отчего-то волшебными. Золотой свет солнца погладил каждую поверхность нежной рукой художника. Слабый туман, наползший ночью с озера, отступил, и воздух сделался прозрачным. В бедных кварталах открывались ставни верхних этажей, из них лилось содержимое ночных горшков, обдавая мостовые и невезучих горожан, все еще лежавших мертвецки пьяными. Еще миг — и крысы побежали подбирать бесплатное угощение.

Печальный Верховный Жрец повел Маппо из храмового квартала вниз, в Приозерный район, в обход стены Второго Круга, а затем срезал путь через район Гадроби. По сути, Трелль повторял свой ночной путь в обратном направлении. Они шли, а город пробуждался вокруг, протирал спросонья глаза и разевал рты, заметив тщедушного жреца и его огромного спутника — варвара.

Наконец они вошли на узкую, уступчатую улочку, которую перегородила большая украшенная резьбой карета. Маппо видел нечто подобное раньше, хотя не мог вспомнить, где. Шесть скучающих на вид лошадей стояли в упряжи. Вокруг кто-то навалил сена, виднелось также немало свежих экскрементов — все указывало, что упряжка стоит тут довольно долго.

Жрец подвел Маппо к ближайшей таверне. — Туда, — сказал он. — Трайгальская Торговая Гильдия создана как раз для таких путешествий, что требуются тебе. Разумеется, они берут дорого, но чему удивляться?

— Заказчику требуется искать их где попало? Не похоже на эффективный подход к делам.

— Нет, у них есть конторы. Где-то. Боюсь, детали мне неизвестны. Я узнал об этом экипаже, потому что он прибыл, проломив стену магазинчика моего кузена. — Указав на руины неподалеку, жрец улыбнулся как человек, забывший, что такое искренняя улыбка. И дернул плечами: — Все эти причуды судьбы. Благословение, интуиция и так далее. Если не удастся договориться, Маппо Коротыш, тебе предстоит длинный и утомительный путь. Так что постарайся. — Он поклонился, отвернулся и ушел.

Маппо поглядел на таверну. И вспомнил, где именно видел подобную карету.

В Треморлоре.

Дольщица Финт встала и потянулась, явственно ощутив все болезненные узлы в спине. И тут дверь открылась. Внутрь, поднырнув под притолокой, протиснулась чудовищно громоздкая фигура: с плеча свешивается бесформенный мешок, на поясе зловещего вида нож. Чертов Трелль.

— Гланно, — сказала она. — Лучше вытащить Квела.

Последний оставшийся в живых возчик их экипажа поморщился и похромал к клозету.

Она следила за варваром, перешагнувшим через пьяницу и направившимся к бару. Крыса подняла голову и поспешно удалилась по стойке. Трелль потряс голову Язвы Младшего. Бармен кашлянул, медленно выпрямился, утер рот, близоруко заморгал. А потом поднял глаза, окинул взором нависающую фигуру гостя…

Заблеял и отступил на шаг.

— Не обращай внимания, — крикнула Финт. — Тебе нужны мы. Сюда.

— Что мне нужно, — ответил Трелль на сносном дару, — так это завтрак.

Мотая головой, Язва помчался на кухню, где его встретила визгливая женщина. Оглушительная тирада затихла, едва захлопнулась дверь.

Финт притащила скамейку от ближайшей стены, ибо никакой стул не выдержал бы варвара, и показала рукой: — Иди сюда, садись. Но знай: мы избегаем Семиградья. Там недавно воцарилась ужасная чума. Хотя трудно сказать, как все обернулось.

— Нет, — сказал, подходя, Трелль. — Я не намерен возвращаться в Семь Городов или Немил.

Скамейка затрещала под его весом.

Полнейшая Терпимость смотрела на гостя до странности жадным взглядом. Рекканто Илк просто смотрел, раззявив рот; пряди шевелюры двигались, так сильно он двигал мышцами скальпа.

Финт сказала Треллю: — Правда в том, что мы в плохой форме для путешествий сколько-нибудь… дерзких. Мастеру Квелу нужно поискать новых дольщиков, а это может занять дни, даже целую неделю.

— Ох, это неудачно. Говорят, ваша Гильдия имеет конторы в Даруджистане…

— Да, но я случайно знаю: свободен лишь один экипаж. Куда вы надеетесь доехать и как быстро?

— Где ваш мастер? Или вы уполномочены вести переговоры?

Тут Гланно удалось наконец вытащить Мастера Квела из клозета. Мастер был бледен, он покрылся потом; казалось, ноги не совсем его слушаются. Финт встретила его несколько дикий взор. — Как, лучше?

— Лучше, — прохрипел мужчина. Гланно кое-как удалось усадить его в кресло. — Это был проклятый почечный камень. Размером с палец. Никогда не думал… ну, забудем. Боги, это кто?

Трелль привстал, чтобы поклониться. — Извините. Мое имя Маппо Коротыш. — Он снова уселся.

Финт заметила, что Квел облизал губы. Протянутая за кружкой рука тряслась. Он скривился, обнаружив, что кружка пуста, и опустил ее на стол. — Самый знаменитый Трелль изо всех. Печально знаменитый. Ты потерял его, не так ли?

Темные глаза варвара сузились.

— Ах, понимаю. Куда? — прохрипел Квел, как будто его душили.

— Мне нужно на континент под названием Летер. В империю Тисте Эдур, управляемую безумным императором. Да, я готов заплатить за работу.

Финт никогда не видела хозяина столь возбужденным. Удивительно. Ясно, Квел узнал имя Трелля, что означает… гм, что-то.

— И, э… он встретился с безумным императором, Маппо? В ритуальном поединке?

— Не думаю!

— Почему?

— Думаю, что… ощутил бы …

— Ты имел в виду — конец света?

— Может быть. Возможно, случилось что-то иное. Не могу сказать, Мастер Квел. Я хотел узнать, возьмете ли вы меня туда?

— У нас мало людей, — ответил Квел, — но я могу сходить в контору, полистать список кандидатов. Провести быстрый опрос. Скажем, завтра утром я смогу ответить.

Могучий воин вздохнул. И огляделся: — Мне некуда идти. Можно бы остаться здесь до завтра.

— Звучит разумно, — согласился Квел. — Финт, идешь со мной. Остальные приберите здесь, поглядите за лошадями, каретой и все такое. Держитесь неподалеку, составьте компанию Маппо — у него, может, и большие клыки, но он не кусается.

— А я кусаюсь, — сказала Полнейшая Терпимость, подарив Треллю зазывную улыбку.

Маппо довольно долго глядел на нее, потом потер лицо и встал. — Так где завтрак?

— Идем, Финт, — сказала Квел, морщась и вставая.

— А вы сможете?

Кивок. — В конторе заправляет Харадас — она сможет достаточно быстро исцелить меня…

— Отлично. Поддержать под руку?

В любви, как хорошо знает легион угрюмых поэтов, нет ничего незначительного. Зато есть множество позывов, которые путают с любовью, например: похоть, жажда обладания, обожание, зловещие формы сдачи, в которой воля человека истекает жертвенной кровью, а также одержимости фетишистского сорта — поклонение мочкам ушей или пальцам на ногах или срыгнутой пище. Наконец, имеется склонность стареющих людей к соревнованию, что у самых старых — хотя от кого, как не от них, стоило бы ожидать мудрости — проявляется в форме безумной зависти.

Подобная нехватка сдержанности запустила множество кораблей, потопив столь же большое их число, если смотреть на дела с отдаленной перспективы — что является не только рекомендуемой, но, во имя всех вздохов мирского ветра, возможно, самой насущной чертой способности выживать — но молитесь, дабы сие округлое эго не потонуло бездумно в исчислении сонмища скучных рассказов о горестях, потерях и тому подобном и не погрузилось в бормотание жалоб на одиночество, которое вовсе не является сознательным выбором живого существа!

Так обратите внимание (с явным облегчением) на эту троицу, в коей для каждого любовь отягчает любое мгновение, словно вулкан, готовый взорваться под скрежет континентов, содрогание долин и шевеление земных щелей — но нет, честь диктует необходимость некоторого исследования того, что кипит и шевелится под твердью. Лишь двое из троих содрогаются и извиваются в сладкой муке того-что-может-быть-любовью, а субъектом их захваченного внимания является никто иная, как третья в их хрупком трио, ибо она, будучи по природе женственной, еще не решила и, возможно, никогда не решит — что не устает показывать. А если двое в некоей точке грядущего принесут себя в жертву, соперничая в любви … ну что же, много угрей ползает в тине, не так ли?

Итак, трое соединились на войне, а еще сильнее спаялись несчастием желаний после окончания войны. Ныне они обнаружили себя в славном городе Даруджистане, двое преследующих одну, куда идет одна, туда же устремляются и двое, а она гадает: насколько далеко они смогут зайти. Интересно!

Она безграмотна, но все же накарябала имя в списке — если допустить, что эти знаки, напоминающие предсмертные судороги куриного сердца, могут верно передать ее имя; и смотрите! верные спутники тут как тут, первый выводит на редкость сложную подпись, по которой можно заключить, что его зовут Пятно Экстатического Слизня, тогда как второй, поглядев на подпись первого, при помощи кисти, присыпки и ногтей изображает закорючку, напоминающую змею, что старается пересечь площадь, на коей целое племя привлекает танцами внимание жалких богов дождя. Затем оба поклонника встают, сияя от гордости и скаля друг на друга зубы, а их любовь отходит к ближайшему навесу, под которым старушка с водорослями в волосах жарит фаршированных мышей.

Двое поспешили за ней, отчаянно желая оплатить ей завтрак — а может, забить старушку до бесчувствия (их движения намекали как на первое, так и на второе).

Вот так верховный маршал Джула Бревно и верховный маршал Амба Бревно, а также болотная ведьма по прозвищу Чудная Наперстянка, все трое из Волонтеров Мотта, оказались в одном шаге от добровольного вступления в ряды дольщиков как раз тогда, когда Мастер Квел и Финт пришли в контору Трайгальской торговой Гильдии. И, хотя три человека не вполне соответствовали потребностям Квела, они пришлись как нельзя кстати, учитывая жестокую нужду Маппо.

Итак, им все же не придется ждать до завтра. Вот это довольно значительно.

Счастливые дни!

Заговоры — путь цивилизованного мира, заговоры как реальные, так и воображаемые; в азарте ходов первых и ответных теряет всякое значение правдоподобие исходных схем. В подземной, самой тайной комнате имения Советник Горлас Видикас усадил приятелей — Советников Шардена Лима и Ханута Орра в компанию достойных гостей; вино лилось словно из фонтана Королевы Снов — ведь если не сны, то по крайней мере безответственные мечты завладели их вниманием на всю ночь.

Все еще опьяненные и, возможно, истощенные излишком самоуважения, они сидели и дружелюбно молчали, и каждый ощущал себя мудрее своих лет, каждый чувствовал биение силы, против которой бессильны доводы разума. Что-то назревало под опущенными веками, и троим мужчинам казалось: в мире нет ничего недостижимого.

— Коль станет проблемой, — сказал Ханут.

— Ничего нового, — пробормотал Шарден, и двое поддержали его тихим, осторожным смехом. — Хотя, — добавил он, поигрывая серебряным колпачком для свечей, — если мы не дадим ему повода для подозрений, он не сможет выдвинуть никаких законных возражений. Наш кандидат весьма уважаем, не говоря уже о его безвредности — по крайней мере физической.

— Точно так, — покивал головой Ханут. — Но, узнав, что его выдвигаем мы, Коль исполнится подозрений.

— Тогда играем как намечено, — ответил Шарден, отправляя в небытие огонек ближайшей свечи. — Мы лупоглазые, полные самомнения и неловкой дерзости, мы жаждем похвастать новыми привилегиями, поэтому продвигаем в Совет нового члена. Вряд ли мы будем первыми среди глупцов и неумех, так?

Горлас Видикас заметил, что внимание его отвлечено — он припоминал, что все это они уже обсуждали. Снова и снова в течение ночи, и в наступивший день. Они жуют одну и ту же безвкусную жвачку. О, его компаньоны слишком любят звуки собственных голосов. Превращают диалог в спор, даже если во всем согласны, и уже трудно различить, где слова одного, где слова второго, все переплелось.

Что же, от них все равно есть польза. То, что он заварил здесь — отличное доказательство.

Ну конечно же, Ханут снова уставился на него и задал все тот же вопрос: — Этот твой дурак того стоит, Горлас? Почему он? Как будто к нам каждую неделю не подкатываются очередной прожектер, желающий купить голоса в Совете! Понятное дело, это помогает нам держать дураков на коротком поводке, получая выгоду за выгодой. Вероятно, однажды мы поймем, что слишком задолжали — и придется выдвинуть их на первые роли. Но пока мы богатеем и наращиваем влияние вне стен Совета. Видят боги, у нас хватает богачей и без этого типа.

— Он не станет играть с нами в шлюху и сутенеров, Ханут.

Тот недовольно нахмурился: — Вряд ли это приличная аналогия, Горлас. Забыл, что ты самый младший из нас?

«Я тот, кому досталась женщина, которую вы оба хотели бы затащить в постель. Не стыдите меня за «шлюх» и «сутенеров». Вы сами готовы дорого платить за нее». Разумеется, на его лице, принявшем сейчас особо добродетельное выражение, эти мысли не отразились. — Ну да, он не станет играть в пустые игры. Он хочет войти в Совет; в ответ нам гарантирована его поддержка, когда мы наконец вытолкнем старых болтунов, отвергнем их окаменелые пути и возьмем НАСТОЯЩУЮ власть.

Шарден хмыкнул: — Это кажется удачной сделкой, Ханут. Я устал, хочу поспать. — Он погасил свечу и встал: — Ханут, я нашел новое место для завтраков. — Тут он улыбнулся Горласу: — Я не хочу обидеть тебя тем, что не приглашаю с нами. Скорее, дружище, я думаю, что жена будет рада приветствовать тебя завтраком, а ты с радостью разделишь его с ней. Совет не соберется раньше полудня, в конце концов. Лови удовольствия где сможешь, Горлас.

— Я провожу вас, — отозвался он с натянутой улыбкой.

Почти вся магия, с которой знакома Госпожа Чаллиса Видикас, относится к совершенно бесполезному сорту. В детстве она, разумеется, слышала о великом и ужасном волшебстве. Да разве она своими глазами не видела Отродье Луны? Той ночью крепость опустилась так низко, что чуть ли не скреблась днищем о высокие городские крыши; в небе летали драконы, а возникший на востоке шторм, как рассказывали, был порожден яростной магической войной в Гадробийских холмах. Потом произошло что-то безумное в саду Госпожи Симтали. Но все это ее почти не затронуло. Она скользила по жизни и по миру так же, как и большинство людей — магия навещала ее разве что в виде целителя, вызванного по поводу легкого недомогания. Ну, еще у нее есть несколько зачарованных штучек, призванных вводить в сонный транс или развлекать.

Один из таких предметов сейчас лежит перед ней, на столике — полусфера из почти совершенного стекла, в которой подобие луны плавает и сияет, почти как настоящая луна в ночном небе. Лик луны весьма правдоподобен. Луна именно такая — по крайней мере, была такой до недавнего времени (ведь сейчас она стала туманным, нечетким пятном).

Дар на свадьбу, вспомнила она. Впрочем, чей это дар, она уже давно забыла. Вероятно, одного из неназойливых гостей, старомодного романтика. Мечтателя, искренне желавшего ей блага. Приходится ночью прикрывать шар, если хочется темноты — его искристое сияние достаточно сильно, чтобы читать книги. Но, несмотря на такое неудобство, госпожа Чаллиса бережно хранит подарок, всегда держит рядом.

Не потому ли, что Горласу он не нравится? Или потому, что когда-то он казался ей обещанием… чего-то… хотя постепенно стал символом противоположного рода? Крошечная луна, да, сияющая вечно и ярко, но плененная, лишенная выхода. Ее сверкающий маяк — крик о помощи, крик неумирающей надежды, стойкого оптимизма.

Сейчас она смотрит на предмет — и ощущает клаустрофобию, словно сама разделила участь луны. Но ей не суждено сиять вечно, не так ли? Нет, ее красота увянет; она уже увядает. Так что… хотя она обладает символом того, что может быть, символ этот начал внушать ей скорее чувство восхищенного негодования. Глядеть на него, как сейчас, означает чувствовать жгучее, с почти сладостной болью разрывающее разум касание.

Ибо предмет начал питать в ней некое желание. Возможно, в нем скрыта магия более могучая, чем ей казалось; да, чары, балансирующие на самой границе проклятия. Обжигающий свет дышит в ней, наполняет разум странными мыслями и вызывает всё более сильную жажду удовольствий. Ее затягивает в темный мир, в место гедонистической вседозволенности, в место, где не думают о будущем и легкомысленно отмахиваются от прошлого.

Это место манит ее, обещает благословение вечного мгновения; она знает, что его можно отыскать где-то не здесь.

Она расслышала на лестнице шаги мужа. Наконец-то решил облагодетельствовать ее своим обществом, хотя после целой ночи пьянки будет невыносим. Как все мужчины, будет топорщить перышки, хвастаться, гордиться собой… Она плохо спала и теперь, говоря правду, не в настроении его принимать. Да ведь она уже довольно давно не в настроении, вдруг потрясенно поняла Чаллиса — и торопливо встала, удалившись в личный будуар. Прогулка по городу успокоит нервы. Да, побродить без цели, поглазеть на оставшийся после ночного праздника мусор, позабавиться, следя за людьми — тусклые глаза, небритые физиономии, слабое ворчание затухающих споров…

Она сможет позавтракать на террасе одного из самых элегантных ресторанов — возможно, в «Кесаде» или «Овальной Жемчужине», откуда виден Парк Бортена. Слуги будут выгуливать там собак, няньки толкать колясочки, в которых среди тонких шелков и ватных подушечек нежится новое поколение привилегированных горожан.