Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Глава 8

• Увы, один не сможет он
• Во тьме, не знающей теней
• Где самомненья хладный трон
• Жизнь высосет в единый миг
• И страх пронижет до костей —
• Явись, подай спасенья знак
• Приди в страну, где все мертво
• Где груды сложены клинков
• На гибель нам

• Увы, один не сможет он
• Во тьме, где в бездну все быстрей
• Кровь льется, где погиб закон
• Где сильный храм беды воздвиг
• И трупов больше, чем камней
• Найди ушедшего во мрак
• За руку выведи его
• Железо воли будь готов
• Вмиг обнажить

• Увы, один не сможет он
• Во тьме, где тени гордых дней
• Способны лишь на жалкий стон —
• Идите ж вместе, напрямик
• Лишь он — герой души твоей
• Он держит щит, ты — рваный стяг
• Сумейте злое волшебство
• Желаний, бастионы слов
• Преодолеть.

«Аномандарис», книга III, строфы 7–9, Рыбак Кел Тат

Полоса земли, вся трава на которой была вытоптана, могла показаться следом стада бхедринов, если бы не две невероятно широкие колеи от утыканных шипами колес. Там и тут виднелись груды мусора; иногда попадались и полуразложившиеся трупы. Вороны и стервятники уже завели свои танцы среди мусора и падали.

Скиталец ссутулился в семиградском седле. Совсем рядом с его пегим мерином шагал длинноногий, тощий и злобный джагский жеребец, которого, по словам ведьмы Семар Дев, звали Ущербом. На его спине она казалась ребенком. Настоящий хозяин зверюги был где-то впереди — то ли шел по следам скатанди и чудовищной повозки Капитана, то ли уже поджидал их в засаде. Так или иначе, она была уверена, что столкновение неизбежно.

— Он не любит рабовладельцев, — сказала она вчера, словно это объясняло всё.

Итак, не демон, а Тоблакай истинной крови — эта деталь пронизала Скитальца судорогой сожаления и боли. Причины он предпочел скрыть; хотя ведьма, очевидно, прочитала что-то по его лицу, но не стала тревожить его нескромными расспросами. А может, боялась, что он раскроется: Семар Дев, как подозревал он, склонна падать в бездны сильных эмоций.

Она, в конце концов, странствовала по садкам, отыскивая следы того, кто оказался впереди них — а подобное предприятие не для слабаков. «Все это только чтобы вернуть коня?» Он был достаточно умен, чтобы не разузнавать подробнее, пусть причина и не оправдывает такие ее усилия. Киндару приняли ее объяснение, покивав с мудрым видом — они не увидели в нем ничего необычного. Конь был священным животным, джагом, братом их любимых горных лошадок. У племени есть легенды подобного сорта, и они потратили большую часть ночи, пересказывая многие из них — а теперь обрели новую. Владыка Волчьих Лошадей встретил женщину столь целеустремленную, что она кажется его отражением, и вместе они поскакали на север, миновав остатки последней стоянки киндару, объединились и собрали большую часть племени — сказание еще не завершено, но уже живет и будет жить, пока живы сами киндару.

Он заметил следы горя на усталом, иссушенном ветрами лице Семар Дев: киндару, сами того не ведая, нанесли ей новые раны, и боль медленно проникала вглубь, терзая сердце. Темное, неуправляемое сочувствие бурлило в ее взоре, хотя племя осталось далеко позади. Было до ужаса ясно, что и ей, и Скитальцу придется вплести в полотнища жизней своих новую перекрученную нить.

— Далеко ли до них? — спросила она.

— Не больше двух дней.

— Тогда он уже мог найти их, или они — его.

— Да, возможно. Если у этого Капитана есть армия… что же, даже Тоблакаи умирают.

— Знаю, — ответила она. Потом добавила: — Может быть.

— А нас с тобой всего двое, Семар Дев.

— Если ты решил свернуть, Скиталец, я пойму твое решение. Но я обязана его найти.

Он отвел глаза. — Да, да, конь…

— И еще кое-что.

Скиталец подумал. Оглядел широкий и неровный след. Тысяча, пять тысяч; когда люди шагают колонной, точно понять трудно. Однако пресловутая повозка стоит того, чтобы на нее поглядеть, да и след ведет в нужном ему направлении. Мысль свернуть в сторону оказалась непереносимой. — Если твой друг хитер, он не станет нападать открыто. Он затаится, насколько это возможно на равнине, выждет удобного момента — хотя какой момент может быть удобным, если их так много, не могу представить.

— Так ты пока остаешься со мной?

Он кивнул.

— Тогда… я должна рассказать тебе еще кое-что.

Они завели лошадей в середину следа и послали рысью.

Скиталец ждал, когда она разговорится.

Жаркое солнце напоминало ему о родине, саваннах Даль Хона — хотя насекомых тут меньше, а громадных стад скота и хищников, крадущихся за ними, вообще не видно. Здесь, на равнинах Ламатафа, встречаются бхедрины, мелкие группы антилоп, зайцы, волки, койоты, медведи и мало кто еще. Над головами много ястребов и соколов, это верно — но страна совсем не отвечает его прежним представлениям.

Неужели катастрофа в Морне истребила всё? Оставила выжженную пустошь, слишком медленно оправляющуюся, а немногие виды животных перекочевали с севера? Или К’чайн Че’малле были ненасытными охотниками, наслаждались бойней, пока их самих не перебили?

— Что ты знаешь об Императоре Тысячи Смертей?

Он поглядел на женщину: — Немного. Только что его нельзя убить.

— Верно.

Он ждал.

Саранча ползла по пыльному следу, отыскивая редкие пучки истоптанной травы и словно удивляясь, кто успел первым пожрать ее. Высоко вверху хищник издал пронзительный крик, намереваясь спугнуть паникующих птиц.

— Его меч был выкован при помощи силы Увечного Бога. Он был наделен слоями волшебства, овладеть которыми носитель меча мог, только умирая — сражаясь и умирая с оружием в руках. Император, несчастное истерзанное существо, Тисте Эдур, познал иллюзорность смерти. Он понимал — я уверена в этом — что проклят, ужасающе проклят. Меч свел его с ума.

Скиталец понимал, что такое оружие действительно способно свести носителя с ума. Он ощутил, как вспотели ладони, и взял поводья в правую руку, упершись левой в бедро. Во рту почему-то пересохло.

— Ему нужны были поборники. Иногда им удавалось его убить. Иным — несколько раз. Но он снова и снова возвращался, становясь сильнее, и каждый бросивший вызов погибал. Так продолжалось долго.

— Страшная участь, — пробормотал Скиталец.

— Пока не прибыл некий корабль. На его борту были новые поборники из отдаленных стран. Среди них — Карса Орлонг, Тоблакай. И я при нем.

— Хотелось бы услышать историю вашего партнерства.

— Возможно, расскажу позже. Там был еще один поборник. Его имя — Икарий.

Скиталец развернулся в седле, внимательно смотря на женщину. Мерин, уловив его настроение, дернулся и встал.

Джагский жеребец Семар Дев пробежал еще несколько шагов, пока Семар не развернула его. Она поглядела ему прямо в глаза. — Думаю, что если бы Икарий встретился с императором… умирание продолжалось бы долго, охватывая пожаром целый континент…

Он кивнул, не решившись заговорить.

— Однако, — продолжала Семар Дев, — первым поставили Карсу.

— И что случилось?

Улыбка ее вышла горькой. — Они сразились.

— Семар Дев, — сказал Скиталец, — это бессмыслица. Тоблакай еще жив.

— Карса убил императора. Конечной смертью.

— Как?

— Есть только подозрения. Думаю, он каким-то образом переговорил с Увечным Богом. Уверена, разговор был неприятным. Карса редко бывает приятным.

— Итак, Император Тысячи Смертей…

— Умер смертью окончательной. Мне хочется думать, что Рулад на последнем издыхании поблагодарил Карсу Орлонга.

«Если ей хочется так думать, милости прошу». — А меч? Тоблакай носит его как свой?

Она подобрала поводья и послала коня шагом. — Не знаю, — сказала она. — Еще одна причина его отыскать.

«В этом ты не одинока, женщина». — Он заключил сделку с Увечным. Занял место императора.

— Неужели?

Он тоже понудил мерина идти, снова оказавшись рядом с ней. — Существует иная возможность?

На это она вздохнула: — Ах, я знаю то, чего ты не знаешь. Скиталец, я знаю Карсу Орлонга.

— И что это должно означать?

— Видишь ли, излюбленная его игра — представляться… очевидным. Тупым, лишенным всякого изящества, всякого приличия. Простым дикарем. Очевидная возможность — единственная возможность, не так ли? Вот почему я не верю, что он так поступил.

— То есть не желаешь верить. Я скажу прямо, Семар Дев. Если твой Тоблакай несет меч Скованного Бога, ему придется либо отдать его мне, либо обнажить против меня. Подобное оружие следует уничтожить.

— Ты считаешь себя врагом Увечного Бога? Что же, в этом ты не уникален.

Скиталец нахмурился: — Я не заявлял себя его врагом и не намереваюсь заявлять. Однако он зашел слишком далеко.

— Кто ты, Скиталец?

— Когда-то я играл в игры цивилизованности, Семар Дев. Но в конце концов остался дикарем.

— Слишком многие заступали путь Карсе Орлонгу, — заявила она. — Только недолго удавалось им простоять. — Она помолчала. — Цивилизованный, дикарь — все это слова. Жестокий убийца волен рядиться в любые костюмы, способен выдумывать великие причины и неотложные необходимости. Боги подлые, как мне надоели дурацкие повадки мужчин! Во всем мире вы одинаковы!

Он ответил на ее вспышку молчанием, ибо давно был уверен: все именно так и обстоит. Никогда не изменится. Животные остаются животными, наделены они разумом или нет. Они дерутся, они убивают, они умирают. Жизнь — страдание, а когда она кончается… что тогда?

Конец. Должно быть так. Просто обязано.

Итак, между ними не осталось недоговоренностей. Им уже не нужно рассказывать байки и вспоминать о прошлых приключениях. Все, что важно обоим, находится впереди.

С Тоблакаем по имени Карса Орлонг.

В не таком уж далеком прошлом человек, известный под прозвищем Капитана, был чьим-то пленником. Когда он стал бесполезным, его бросили на равнине, приколотив за руки и ноги деревянными кольями к твердой земле — оставили поживой для хищников и падальщиков Ламатафа. Однако он не был готов умереть. Он сорвал руки с кольев, освободил ноги и полз на карачках половину лиги — к долине, по которой текла река, некогда широкая, на сегодня похожая скорее на окруженный тополями ручей.

Руки его были раздроблены. Ноги не держали вес тела. А еще он был убежден: заползшие в уши муравьи так и не вышли наружу, став пленниками тоннелей черепа, и построили в мозгах самое настоящее гнездо — он мог ощутить кислотные выделения на вспухшем, почерневшем языке.

Если легенды не врут, жуткие и давно всеми позабытые духи реки поднялись из грязи, что таится под трещинами берегов, и подобно червям сползлись к бредящему, содрогающемуся человеку. Дарить жизнь не в природе подобных существ; нет, это была сделка. Король кормит наследников, желая продолжить род, но и наследники кормят короля иллюзиями бессмертия. Рука просовывается сквозь прутья клетки, чтобы пожать руку, тянущуюся сквозь прутья соседней клетки. И они не просто касаются друг дружки…

Духи поддерживали в нем жизнь. А он пустил их в душу, даровав новый дом. Увы, духи оказались беспокойными и наглыми гостями.

Его путешествие, его превращение в бродячего тирана равнин Ламатафа были долгими и трудными. Всякий, видевший уродливое, искалеченное существо, каким был вначале Капитан, поразился бы нынешней перемене. Множество слухов неслось перед ним пыльными смерчами — почти все выдуманные, некоторые близкие к истине.

Искалеченные ноги делали движения пыткой. Пальцы скрючились словно когти, костяшки обросли узлами и шишками. Руки его казались лапами дохлого стервятника.

Он ездил на троне, поставленном на втором ярусе переднего выступа фургона; от солнца его защищали выцветшие навесы. Перед повозкой брели четыреста или пятьсот впряженных рабов, и каждый тяжко налегал на ярмо, стараясь продвинуть фургон по неровной почве. Такое же число брело в тени повозки, помогая поварам, ткачам и плотникам, пока не приходил их черед влезать в упряжь.

Капитан не верил в остановки. Никаких лагерей. Движение было всем. Движение было вечным. Два эскадрона кавалерии, каждые в сотню рыцарей, скакали по флангам в тяжелых доспехах и плащах цвета слоновой кости, с копьями и в сверкающих на солнце шлемах. За повозкой двигался крааль на три сотни лошадей — главная его гордость. Чистопородные жеребцы приносили ему большую часть дохода (не считая того, что могло награбить его войско). Барышники из южных земель искали его в пустошах, платили за сильных боевых коней тяжеловесным золотом.

Третий эскадрон конных воинов, легковооруженных, разъезжался далеко по сторонам каравана, убеждаясь в отсутствии угрозы и отыскивая возможные цели. В этом сезоне еще встречаются — хотя слишком редко — группки дикарей, что влекут унылое существование в прериях, выращивают жалкое подобие лошадей, толстозадых и короткогривых — однако на равнинах нет лучшей еды. Легкая кавалерия делилась на отряды в тридцать человек, и Капитан постоянно высылал в набеги четыре — пять таких отрядов.

Купцы начали собирать наемников, высылая охотиться на него. Если Капитан не мог их перекупить, то уничтожал. Его рыцари были страшны в битве.

Королевство Капитана странствовало уже семь лет, описывая широкий круг, захватывавший большую часть Ламатафа. Эту территорию он объявил своей и недавно послал эмиссаров в окрестные города — Даруджистан, Завиток и Салтоан на севере, Новые Птенцы на юго-западе, Бастион и Сарн на северо-востоке. Южный Элингарт впал в гражданскую войну, так что ему стоило лишь подождать.

Короче говоря, Капитан был доволен своими владениями. Рабы плодились, гарантируя, что скоро появится новое поколение, пригодное перемещать дворец. Отряды охотников привозили бхедринов и антилоп, а также более изысканные кушанья, отобранные в найденных караванах. Жены и мужья воинов владели всеми ремеслами, потребными для двора и народа, и тоже хорошо плодились.

Да, его королевство похоже на реку, змеящуюся по стране. Древние полубезумные духи были рады.

Природа его тирании была вполне невинной (насколько он мог судить, хотя почти не размышлял об этом). Он не уважает чужаков, это верно — но кто даст за них медный грош? Не его кровь, не его приемные сыновья. Не его паства. Если они не могут удовлетворить запросы королевства, чья в том вина? Не его.

Созидание требует уничтожения. Выживание предполагает, что выживут не все. Вселенная — вовсе не царство доброты.

И все же Капитан мечтал найти тех, что прибили его кольями к земле. Воспоминания его были смутными — он не мог воскресить в памяти ни их лиц, ни их одежд. Не мог припомнить подробностей об их лагере, как и о том, кем и чем он был прежде. Память подводит. Он возрожден в речном русле. Напившись, он имел обыкновение смеяться и говорить, что со дня его рождения прошло всего одиннадцать лет.

Он заметил одинокого всадника на юго-западе. Человек бешено погонял коня, и Капитан нахмурился — дураку лучше найти оправдание для подобной жестокости к животному. Он не поощрял в солдатах красивых поз и напрасной похвальбы. Он решил, что если причина будет неудовлетворительной, солдата казнят традиционным способом — превратив в кровавую кашу под копытами коней.

Всадник подъехал к фургону; слуга на боковой платформе принял поводья, и человек ступил на борт. Обменялся словами со старшим сержантом и влез по узким ступеням к балкону. Тут он поклонился (голова солдата находилась на уровне колен Капитана).

— Государь, Четвертая Рота выслала лучшего наездника со срочным сообщением.

— Продолжай.

— Найдена вторая группа рейдеров. Солдаты перебиты так же, как в первой. На этот раз рядом со стоянкой киндару.

— Киндару? Они беспомощны. Против тридцати моих солдат? Не может быть.

— Командир роты Уладан согласен с этим, государь. Соседство с киндару — лишь совпадение. Возможно, рейдеры хотели напасть на них.

«Да, это вполне вероятно. Проклятые киндару и их вкусные лошадки давно попрятались, поймать их все труднее». — Уладан выслеживает убийц?

— Трудное дело, государь. Похоже, они весьма искусны в сокрытии следов. А может, им магия помогает.

— Твоя мысль или Уладана?

Солдат чуть покраснел. — Моя, государь.

— Я не спрашивал твоего мнения.

— Так точно, сир. Прошу прощения.

Магия… духи должны были учуять подобную силу на своей земле. Какое племя могло бы собрать столь умелых и, без сомнения, многочисленных бойцов? Ну, самый очевидный ответ — Баргасты. Однако они не странствуют по Ламатафу. Они обитают далеко на севере, по окраинам Ривии и за Капустаном. Откуда быть Баргастам на юге? И все-таки они здесь… Капитан скривился. — Тридцать рыцарей будут сопровождать тебя назад, к месту бойни. Затем ты проведешь их к роте Уладана. Найдите след любой ценой.

— Сделаем, государь.

— Убедись, что Уладан понял.

— Так точно, сир.

Да, он должен понять. Рыцари приедут не только для усиления. Их сержант сам назначит Уладану подобающее наказание, если сочтет, что тот подвел Капитана.

Капитан потерял шестьдесят солдат. Почти пятую часть легкой кавалерии.

— Иди, — сказал он всаднику, — и отыщи сержанта Тевена. Пусть сейчас же явится.

— Слушаюсь, сир.

Едва солдат исчез из вида, Капитан склонился на троне, поглядев на пыльные спины запряженных в ярмо рабов. Да, там есть и киндару. И синбарлы, и последние семеро гандару, низколобых родичей киндару. Скоро они совсем вымрут. Очень жаль — это сильные ублюдки, работящие, никогда не жалуются. Он отделил двух женщин, они едут в фургоне, уже обрюхатели, питаются жирными личинками, желтками змеиных яиц и прочими нелепыми лакомствами, которые любят гандару. Их дети — чистокровные гандару? Он так не думал. Их женщины привечают всех, у кого три нижних конечности, они гораздо раскованнее, чем нравится Капитану. А может, оба ребенка — его отродье…

Разумеется, не наследники. Бастарды не наделены никакими правами. Он даже не признает их. Нет, он назначит наследника, когда придет время — а если верны шепотки духов, время это наступит через сотни лет.

Он понял, что отвлекся.

Шестьдесят солдат зарезаны. Королевство скатанди вступает в войну? Вполне возможно.

Ясно, что враг не осмелится встретиться с ним здесь, когда рыцари и вся громада армии готова выступить на поле брани. Какую бы армию не сколотили враги, маловеро…

Крики спереди.

Глаза Капитана сузились. Со своей точки обозрения он отлично видел фигуру одинокого чужака, приближающегося с северо-запада. Белая шкура развевается на ветру словно крылья гигантской призрачной моли, открывает широкие плечи. К спине мужчины приторочен двуручный меч со странно волнистыми остриями; лезвие блестит совсем не как знакомые Капитану металлы.

Когда чужак подошел, словно думая, что рабы попросту разбегутся перед ним, Капитан почувствовал себя неуютно маленьким. Это был высоченный воин, вдвое выше любого скатанди — даже выше Баргаста. Лицо скрыто маской — нет, татуировкой, напоминающей паутинные трещины разбитого безумцем стекла. Торс защищен неким варварским доспехом из ракушек, красивым, но явно бесполезным.

Что ж, глупца — великан он или нет — следует либо затоптать, либо отогнать. Движение — все. Движение… вдруг спазм прошел по рассудку Капитана, вонзил когти в мозг — духи извивались в ужасе, визжали…

Кислота на языке…

Капитан задохнулся и взмахнул рукой.

Слуга, сидевший позади в похожем на гроб ящике, заметил сигнал сквозь щелку в деревянной стенке и резко дернул за веревку. Заревел рог, ему ответили еще три.

И — впервые за семь лет — королевство скатанди остановилось.

Воин — великан подошел к колоннам рабов. Вытащил меч. Когда он опустил острие к земле, рабы закричали.

По сторонам задрожала земля — это двинулись в атаку рыцари.

Капитан продолжал бешено размахивать руками. Снова заревели рога; рыцари начали разъезжаться, широкими дугами окружая противника.

Меч взлетел и обрушился на главное звено цепи, соединяющей рабскую упряжь. Клинок сразу срезал крепления двадцати человек — полетели болты, зазвенели звенья цепи, веревки развились, падая на землю.

Капитан вскочил на ноги, зашатался, хватаясь за балясины разукрашенного балкона. Он видел, что рыцари восстановили строй и все разом повернули к нему головы, следя, ожидая приказов. А он не мог пошевелиться. Боль пронизала ноги, исковерканные стопы не слушались. Он с трудом цеплялся за украшения балкона. Муравьи бегали в черепе.

Духи ушли.

Сбежали.

Он остался один. Он опустел.

Король зашатался, упав на свой престол.

Он увидел, как один из сержантов выехал из строя и приблизился к великану, который стоял, опираясь на меч. Крики рабов затихли — те, что вдруг получили свободу, расходились кто куда, некоторые падали на колени, словно покоряясь новому королю- узурпатору. Сержант остановил коня и завел разговор с воином (их глаза оказались на одном уровне).

Капитан был слишком далеко. Он не мог слышать, хотя очень хотел — пот лился потоком, омочив шелка — он дрожал, словно в лихорадке. Поглядел на руки и увидел, как течет кровь из старых, снова открывшихся ран. Мягкие меховые туфли тоже наполнялись кровью. Он вдруг припомнил, каково это — думать об умирании, о поражении, о сдаче. Да, там, в тени чахлых тополей…

Сержант подобрал поводья и на всем скаку помчался к дворцу. Вблизи соскочил с коня, лязгнув латами, и снял глухой шлем. Поднялся по ступеням… — Капитан. Государь. Глупец заявил, что рабы свободны.

Поглядев в синие глаза солдата (привычная суровость сменилась на его лице неверием, крайним удивлением), Капитан ощутил укол жалости. — Он одиночка, не так ли?

— Сир?

— Враг. Убийца моих подданных. Я чувствую истину. Я ощутил ее!

Сержант молчал.

— Он хочет мой трон, — прошептал Капитан, подняв окровавленные руки. — Как ты думаешь, неужели все, что я сделал, было ради этого? Ради него?

— Капитан, — хрипло прорычал сержант. — Он околдовал вас. Мы порубим его на куски.

— Нет. Ты не понимаешь. ОНИ УШЛИ!

— Сир…

— Разбивайте лагерь, сержант. Скажи ему… скажи ему, что я приглашаю гостя на ужин. Дорогого гостя. Скажи… скажи… гостем будешь, вот так.

Сержант — вышколенный воин — отдал честь и спустился.

Еще один жест покрытых пятнами, мокрых, изувеченных рук. Служанки подползли и помогли подняться на ноги. Он поглядел на одну. Киндару, кругленькая и пышная, с длинным носом — словно лисичка — глаза уставились на капли крови, что стекали с бесполезных придатков на концах его рук — он видел, как она облизнулась.

«Я умираю.

Не столетия. К закату дня. Я умру вместе со днем».

— Сделайте меня представительным, — прошептал он. — В этом нет позора, понимаете? Я не желаю жалости. Он — мой наследник. Он пришел. Наконец… пришел.

Обе служанки, вытаращивая от страха глаза, помогли ему забраться внутрь.

А муравьи все копошились…

Лошади встали в кружок, опустили головы, чтобы пощипать травки. Хвосты мотались, отгоняя мух. Вол — все еще в ярме — стоял неподалеку и смотрел на лошадей. Кедевисс, прислонившаяся к одному из колес телеги, скрестила руки на груди и следила на седовласым чужаком, отвечая на его пустой, равнодушный взгляд точно таким же.

Нимандер знал, насколько обманчивым может быть ее внешность. Среди всех — среди жалкой горстки выживших — Кедевисс видела людей лучше всех; острота и проницательность ее взора пугали почти каждого, ставшего объектом созерцания. Пустота — если тот, на кого она смотрела, решался взглянуть ей в глаза — медленно пропадала, на смену ей являлось что-то суровое, безжалостное и словно бы неподвластное смущению. Немигающий, все более пронзительный взор пронзал жертву с силой вбиваемых в дерево гвоздей. А потом она небрежно отворачивалась, даже не заметив побледневшего лица и пота на лбу, не расслышав тяжелого стука сердца; подвергшийся подобной «атаке» оставался с нелегким выбором: то ли бояться этой женщины, то ли любить ее с желанием столь диким и неотложным, что оно могло разорвать сердце.

Нимандер боялся Кедевисс. Но и любил. Ему никогда не удавалось делать выбор.

Если Каллор ощущал ее взгляд (а Нимандер был уверен, что он ощущает), то остался равнодушным. Он предпочитал разделять внимание между пустым небом и пейзажами пустошей, что простирались вокруг. Это когда не спал и не ел. Неприятный гость, назойливый и наглый. Он не желает готовить, тем более чистить посуду. У этого человека есть шестеро слуг.

Ненанда настаивал, что старика следует прогнать, закидав камнями и кусками сухого навоза; однако Нимандер находил в такой картине нечто неподобающее — словно такая возможность столь невероятна, что его воображение не может ее ясно представить.

— Он слабеет, — сказала Десра.

— Думаю, мы скоро приедем, — ответил Нимандер. Они были к югу от Сарна, некогда крупного города. По сторонам ведущей туда дороги сплошь стояли фермы и склады, таверны и магазинчики. Но немногие оставшиеся жители выглядели истощенными, пугливыми словно побитые собаки; они стучали мотыгами по слишком давно не знавшей пахоты почве, а завидев на тракте странников, бросали орудия и разбегались.

Оставленные на перекрестке припасы были тщательно упакованы в деревянные ящики; груду покрывал брезент, углы его были прижаты. Спелые фрукты, соль, сахарные головы, большие караваи ржаного хлеба, вязки сушеных угрей, разбавленное вино и три сорта сыра — оставалось только гадать, учитывая бедственное состояние округи, откуда взялось все это.

— Он глядит на нас так, словно готов убить, — проговорила Десра, тоже следившая за Каллором.

— Скиньтик согласен.

— Что он за человек?

Нимандер пожал плечами: — Несчастный.

— Постой, — сказала Десра. — Мне кажется, надо позвать Аранату, чтобы поглядела Скола.

— Аранату? — Он принялся оглядываться и увидел, что та сидит, скрючив ноги словно фавн, и срывает цветы с насыпи. — Зачем? К чему это делать?

Десра покачала головой, словно не умея придумать аргументы. Или не желая.

Нимандер вздохнул. — Так сходи и предложи ей.

— Нужно, чтобы это исходило от тебя.

«Почему?» — Ладно. — Он встал. Дюжина шагов — и он оказался рядом с Аранатой. Заметив скользнувшую тень, она подняла взор и улыбнулась.

Улыбка, лишенная осторожности, застенчивости или недоверия, всегда казалась ему признаком сумасшествия. Но в глазах женщины не было пустоты. — Ты чувствуешь меня, Нимандер?

— Не понимаю, что это должно значить, Араната. Десре хотелось бы, чтобы ты осмотрела Скола. Не знаю, зачем, — добавил он, — ведь я не помню, чтобы у тебя обнаруживались задатки целительницы.

— Может, она хочет компании, — сказала, грациозно поднимаясь, Араната.

Ее красота поразила Нимандера, словно пощечина. Так близка, дыхание столь теплое и до странности… темное. «Что со мной творится? Кедевисс, а теперь и Араната…»

— Нимандер, тебе плохо?

— Да. Нет. Я в порядке. «Что же возникает во мне? Это и страдание, и восторг!»

Она вложила шесть белых цветков ему в ладонь, снова улыбнулась и пошла к телеге. Тихий смех Скиньтика заставил ее остановиться.

— С каждым днем все больше, — сказал брат, глазея на Аранату. — Если мы не подходим друг дружке — а мне кажется, что так и есть — мы досаждаем друг дружке при каждом шаге.

— Ты несешь чепуху, Скиньтик.

— Разве это не моя роль? Я не понимаю, куда мы идем. Нет, я не про Бастион и даже не про грядущую схватку. Я имел в виду НАС, Нимандер. Особенно тебя. Чем меньше ты контролируешь себя, тем больше в тебе талантов вождя. Эти качества раскрываются, словно цветы в твоей руке. Лепестки распускаются…

Нимандер поморщился и сурово уставился на цветы: — Они скоро засохнут.

— Как, возможно, и мы. Но… пока что они прелестны.

Каллор подошел, когда они занялись ужином. Обветренное лицо его было странно бесцветным, словно вихри вытянули всю кровь. А может, его одолевают воспоминания? Пустой блеск глаз напомнил Нимандеру, что этот мужчина лишен чувства юмора, что возможность шутить кажется ему столь же бессмысленной, как мысль о починке рваной одежды. — Вы кончите отдыхать, наконец? — спросил Каллор, поглядев на цветы в руке Нимандера и чуть ухмыльнувшись.

— Лошадям нужен отдых, — ответил Нимандер. — Вы спешите? Если так, можете оторваться. Ночью мы либо догоним вас… либо не догоним.

— А кто меня кормить будет?

— Вы всегда сможете подкормиться сами, — заметил Скиньтик. — Подозреваю, при необходимости вы так и делаете.

Каллор дернул плечом. — Я поеду в телеге, — сказал он и отошел.

Ненанда собрал лошадей и повел вперед. — Пора перековать. Проклятая дорога им трудно дается.

Внезапный грохот со стороны телеги заставил всех обернуться. Каллор слетел с борта, громко треснувшись о камни; на его лице читалось ошеломленное удивление. Над ним — в телеге — стояла Араната, и даже на таком расстоянии они могли заметить, как нечто суровое и темное сочится из ее глаз.

Десра стояла рядом, открыв рот.

Лежащий на дороге Каллор начал хохотать. Смех выходил хриплым, одышливым.

Бросив недоумевающий взгляд на Скиньтика и Ненанду, Нимандер подошел к повозке.

Араната отвернулась, снова занявшись уходом за Сколом. Она вливала воду в рот бесчувственного Анди. Засунув цветы за пояс, Нимандер влез в телегу и встретился взором с Десрой. — Что такое?

— Он взял пригоршню воды, — ровным тоном ответила Десра, кивнув на Аранату. — Она… гм… оттолкнула его.

— Он качался на колесе? — спросил сзади Скиньтик.

Десра потрясла головой: — Он держался рукой за борт. Она просто… послала его полетать.

Старик — смех его затих — вставал на ноги. — У вас, проклятых Тисте Анди, — заявил он, — нет страсти к приключениям.

Однако Нимандер заметил, что, несмотря на всю браваду, зловещий воин был потрясен. Глубоко вздохнув и поморщившись от боли в ребрах, он обогнул телегу и залез сзади, избегая Аранаты.

Нимандер склонился к ней. — Ты в порядке?

Подняв глаза, она подарила ему еще одну ошеломительно открытую улыбку. — А ТЕПЕРЬ ты меня чувствуешь, Нимандер?

Способна ли идея воды создать иллюзию столь совершенную, что каждое из чувств оказывается обманутым? Змеиный завиток Единственной Реки, известной как Дорсан Рил, окружал Первогород Харкенас. До пришествия Света на полуночной глади не было отблесков, и если вы опускали руку в неостановимое течение, то ощущали лишь холодное касание на коже и водоворот вокруг ладони. «Вода во Тьме, ты грезишь во сне», — как-то так писали Безумные Поэты восемьдесят третьего столетия, следуя поэтической моде на краткость (в следующем столетии этот стиль сдался новому периоду поэзии и ораторского искусства, известному как Цветущая Яркость).

Вода в совершенной иллюзии… есть ли у нее существенные отличия от воды настоящей? Если чувства описывают всё в мире — разве не они являются арбитрами реальности? Юный служка, одержимый всеми видами страстей Эндест Силан звон за звоном спорил с приятелями — студентами, обсуждая подобные вопросы. Темы вроде «Чувства обманывают, когда дело касается сущности истины» казались тогда столь важными… а потом вселенные взорвались в катастрофе творения, явив яркие вертикальные свечи на столе… и свечи оплывали лужицами белого воска, в которых любая идея, любое понятие сплавлялись, становились едиными и ничтожными, сливались в горячие озерца, и любой поэт, любой мудрец тонул в них.

«Зачем я думаю о далеких днях? Всего лишь вздор потерянной молодости. «Уверенность — как щелочь, мир лишен чудес». Ах, похоже, поэты краткости все же натолкнулись на что-то. Не оно ли тревожит меня? Подозрение, что все важные истины лежат где-то там, в юности души, в славных днях, когда слова и мысли еще могли сверкать — словно рождались единственно из нашего образования.

Поколения за поколениями, но ничего не меняется. Может, нам просто удобнее в это верить? Но сегодня я гадаю, не сузилась ли полоса чудес? Она съеживается под проклятием краткости нового рода, в которой прошлое невежество и нынешний цинизм вторгаются в каждое драгоценное мгновение чуда.