Дань псам. Том 2 Эриксон Стивен

Но Эндест может припомнить юность, она лишь слегка выцвела от времени. Он ставит ногу на почву этого мира, и буря бушует в небесах. «О, бури той ночи, холодная вода в лицо… я все еще вижу этот миг».

Они стояли, глядя на новый мир. Гнев повелителя угасал, но медленно, словно его прибивало дождем. Кровь текла из раны на плече Аномандера. В его глазах было нечто…

Эндест вздыхал, поднимаясь по склону. Дыхание его было хриплым и неровным. Слева виднелись остатки старого дворца. Там и тут поднимались полуобвалившиеся стены; рабочие проложили тропки между руинами, извлекая немногие целые бревна и блоки камня. Ужасающее падение цитадели до сих пор дрожью отзывается в костях Силана. Он замедлил шаг, оперся рукой о стену. Давление возвращалось, заставив его скрипеть зубами; боль пронизала череп.

«Не сейчас, прошу».

Нет, так не годится. Прошло это время. С ним покончено. Он выжил. Он сделал все, что приказал Лорд, он сумел. Нет, так совсем не годится.

Эндест Силан стоял, и пот струился по лицу, и глаза его были плотно сомкнуты.

Никто не встречается с ним взглядом, и причиной тому… слабость.

Аномандер Драгнипурейк вывел горстку выживших сторонников на берег нового мира. За пылающим в глазах гневом таился… триумф.

Силан повторял себе: «это стоит запомнить. За это стоит держаться.

Мы принимаем выпавшее бремя. Мы побеждаем. Жизнь продолжается».

Более свежее воспоминание обрушилось на разум. Невообразимое давление глубин, вода, налегающая со всех сторон. «Ты мой последний Верховный Маг, Эндест Силан. Сумеешь сделать это для меня?»

«Море, повелитель? Под морем?»

«Сумеешь, старый друг?»

«Постараюсь, мой Лорд».

Но море возжелало Отродье Луны. О да, возжелало со всей дикой, голодной силой. Оно надавило на камни, осадило небесную крепость, сжало в сокрушающих объятиях; и наступил тот миг, в который больше нельзя было сопротивляться его темным легионам — водоворотам.

О, Эндест Силан достаточно долго удерживал стены, но они уже рушились, когда повелитель призвал последние силы крепости — чтобы поднять из глубин, вознести назад, в небо.

Такая тяжелая, такая громадная, израненная до невозможности восстановления… Небесная крепость показалась над водой уже мертвой. Стала живым мертвецом. Как и сила самого Силана. «Мы оба утонули в тот день. Оба умерли».

Потоки черной воды, молотящие по волнам, ливень каменных осколков — о, как рыдало Отродье Луны! Трещины расширяются, внутри слышен грохот падающих стен…

«Нужно было уйти с Отродьем Луны, когда он наконец отослал его в дрейф. Да. Нужно было. Распластаться среди мертвецов. Лорд восславил меня за это жертвоприношение, но каждое слово падало пеплом в лицо. Проклятая Бездна! Я ощутил погружение каждого зала. Трещины стали ранами души, ударами меча; ох, как мы кровоточим, как мы стонем, как проваливаемся в смертельные разрывы!»

Давление не ушло. Оно затаилось внутри. Море жаждет отмщения, и оно способно достать его, где бы он ни находился. Гордость превратилась в проклятие, душа его украсилась клеймом. Клеймо стало гноящейся язвой. Он слишком слаб, чтобы отбиваться.

«Теперь я Отродье Луны. Раздавленное в глубине, неспособное достичь поверхности. Я опускаюсь, и давление растет. О, как оно растет!»

Нет, так не годится. Зашипев, он оторвался от стены и похромал дальше. Он уже не Верховный Маг. Он никто. Обычный кастелян, тревожащийся о поставках провизии, читающий списки, в которых упоминаются веревки и дрова для каминов. Воск для желтоглазых свечников. Чернила кальмара для пятнистых писцов…

Когда он предстает перед повелителем, то говорит о мелочах, и это все, что ему остается. Все его наследие.

«Но не я ли стоял рядом с ним на берегу? Не я ли последний, еще разделяющий с Лордом память об этом?»

Давление постепенно разжало объятия. Он выжил. А в следующий раз?

Трудно сказать; он не верил, что сможет держаться. Боль, сжимающая грудь, гром в голове…

«Мы нашли нового поставщика трупных угрей. Вот о чем я доложу. И он улыбнется и кивнет, а может быть, положит руку мне на плечо. Легкое, бережное касание — достаточно легкое, чтобы убедиться — я еще не сломался. Потом Лорд выскажет благодарность.

За угрей».

Вот доказательство его храбрости и силы духа: этот человек никогда не отрицал, что был сирдомином в Паннион Домине, что служил безумному тирану в той самой цитадели, что стала ныне грудой камней едва ли в одном броске от «Надраенной Таверны». Привязанность к званию не была признаком извращенной верности маньяку. Мужчина с выразительными глазами наделен чувством иронии. Если же кто-то из его знакомцев — людей вдруг наполняется обидой, услышав, как он зовет себя… что же, Сирдомин может о себе позаботиться. Служба оставила наследство, которого никто не стал бы стыдиться.

Кроме этого, мало что знал о приятеле Спиннок Дюрав. Разве вот еще впечатляющий талант к старинной игре Тисте Анди, известной как «Кеф Танар». Она распространилась среди жителей Черного Коралла и даже за его пределы — как он слышал, до самого Даруджистана.

Королей и королев столько же, сколько игроков. Поле битвы расширяется с каждым броском, никогда не бывая одинаковым. Солдаты, наемники и маги, ассасины и шпионы. Спиннок Дюрав знал, что источником вдохновения для создателей игры послужили древние войны Первенцев Матери Тьмы. Действительно, один из королей имеет серебряную полосу в гриве, а второй сделан из отбеленной кости. Есть тут и королева белого огня в опаловой короне; Спиннок мог бы, если захочется, назвать имена прочих фигур… но вряд ли кто-то способен проявить к этому хотя бы ленивый интерес.

Большинство людей считало белую гриву свежим добавлением, каким-то насмешливым приветом отстраненному правителю Коралла. Сами поля на доске были раскрашены в оттенки Тьмы, Света и Тени. Великий Город и Крепость соответствовали Черному Кораллу, хотя Спиннок Дюрав знал, что поле постоянно разраставшегося Великого Города (для него есть более пятидесяти плиток, игрок может по желанию добавлять новые) на самом деле означает Харкенас, Первогород Тьмы.

Все равно. Важна сама игра.

Спиннок Дюрав, единственный Тисте Анди во всем «Надрае», уже пятый звон сидел с четырьмя другими игроками над одной партией, и массы зрителей собрались поглядеть на это титаническое состязание. Дым висел прямо над головами, заслоняя низкие столики главного зала таверны, затемняя свет факелов и ламп. Потолок поддерживали грубые балки, взятые из обломков цитадели и Отродья Луны и кое-как прилаженные на место (некоторые уже опасно провисают, вокруг них появилась сеть трещин). Лужи эля затопили неровные плиты пола, и в жидкости плавали гребнистые саламандры, спьяну пытавшиеся совокупляться с ногами людей. Их приходилось то и дело стряхивать.

Напротив него сидел Сирдомин. Двое других скатились на роли вассалов, подданных принадлежавшей Сирдомину опаловой королевы. Силы третьего игрока были загнаны в угол, и он явно раздумывал: повести роковое наступление на Сирдомина — или на Дюрава?

Если на Дюрава, то ему будет нелегко. Но положение не безнадежное. Он же игрок — ветеран, его опыт простирается на двадцать тысяч лет!

Спиннок необычно грузен и широкоплеч для Анди, до странности похож на медведя. В длинных нечесаных волосах имеется проблеск рыжины. Глаза широко расставлены на плоском лице, однако скулы торчат высоко. Поперечный разрез рта кривится в усмешке — это его привычное выражение.

— Сирдомин, — сказал он, пока прочие игроки колебались, осаждаемые сзади тучей дружеских советов, — у тебя редкостный талант к Кеф Танар.

Тот просто улыбнулся.

В прошлом раунде бросок Монетки Наемника заполнил королевские подвалы Сирдомина золотом. Спиннок ожидал набега на оставшиеся четыре фигурки наемников — чтобы усилить давление на третьего короля, если тот решит сохранить независимость или соединится с королем Спиннока — либо удара вглубь территории самого Спиннока. Но Сирдомину было бы мудрее сдерживаться: у него осталось мало фигур, да и Врата еще не выбраны.

Все затаили дыхание, когда третий король полез в карман и достал фишку-плитку. Он вытянул сжатую в кулак ладонь и встретил взгляд Спиннока.

Нервозная алчность. — Три монеты, Тисте, и я твой вассал.

Улыбка Спиннока стала напряженной. Он покачал головой: — Я вассалов не покупаю, Гарстен.

— Тогда ты продуешь.

— Сомневаюсь, что и Сирдомин будет покупать преданность.

— Иди ко мне, — приказал Сирдомин, — причем на карачках.

Глаза Гарстена забегали — он оценивал, какое унижение ужалит болезненнее. Через миг он глухо прорычал и показал плитку.

— Врата!

— Рад видеть тебя сидящим одесную, — сказал Спиннок.

— Я скроюсь в них!

Трусливо, но предсказуемо. Единственный способ, которым Гарстен сможет сохранить монеты в своем подвале.

Спиннок и Сирдомин выжидали, пока Гарстен не уберет с поля свои плитки. Затем наступила очередь Спиннока. Врата введены в игру. И он может призвать собранных им пятерых Драконов. Они пролетели над тщательно выстроенными Сирдомином укреплениями, испепелив их, но потеряв одного от яростного удара двух Верховных Магов, сидящих на верхушке Высокой Крепости Сирдомина.

Атака снесла треть Внутреннего Двора Сирдомина, практически изолировав его королеву. Пользуясь разрушением полевых укреплений и потерей командования войск, Спиннок выдвинул ударный клин Наемников и отряд Отборной Кавалерии, ловко рассекая вражеские силы надвое. Вассалы подняли мятеж и долго оставались на своих полях, порядком потрепав разрозненные войска Сирдомина, а потом отступили через Врата. Когда выпал черед Сирдомина, ему оставалось лишь опрокинуть королеву и поднять руку.

Со всех сторон раздались крики, деньги начали переходить из рук в руки.

Спиннок Дюрав потянулся за выигрышем. — Ресто! Кувшин эля для нашего столика!

— Ты так щедр на мои деньги, — кисло усмехнулся Сирдомин.

— В этом суть щедрости, друг.

— И умеешь утешить.

— Знаю.

Как повелось, поскольку трое остальных игроков сдались, они не могли принимать участия в пирушке победителя. Поэтому Спиннок и Сирдомин смогли разделить кувшин между собой, что оказалось самым достойным завершением столь умело проведенной войны. Толпа постепенно рассосалась, слуги снова нашли себе работу.

— Беда с нами, ночными совами, — сказал Сирдомин, нагнувшись над кружкой. И после долгого молчании продолжил: — Никто и не подумал поглядеть в мутное окошко, чтобы встретить маковый поцелуй зари.

— Зари? А, окончания ночи. — Спиннок кивнул. — Для нас, Тисте Анди, стало постоянным источником удивления, что так много людей осталось жить в городе. Неизбывная тьма висит на ваших душах тяжким бременем. Так я слышал.

— Если нет спасения, да. Разум может помутиться. Но пройди немного за северные ворота, и над Курганом воссияет солнце. Так же и с рыбаками, что рыбачат за Ночными Водами. Без этого, Спиннок, в Коралле действительно остались бы одни Тисте Анди. Отродье Луны отбросило тень даже из смерти, так поют барды. Но скажу тебе, — тут Сирдомин потянулся, чтобы наполнить кружку, — я вечный мрак только приветствую.

Спиннок сам знал это, ибо сидевший напротив человек нес на себе горе, что тяжелее и неизмеримо глубже всякой тени; в этом он, возможно, более близок к Анди, нежели к людям, и это позволяло Дюраву с легкостью звать его другом. Сирдомин, несмотря на тяжесть горя, умел сдерживать его, отражать осаду. А вот Тисте Анди давно сдались. Наверное, это черта людей. Не просто черта, а качество глубинного упорства, добродетель, которую Спиннок Дюрав не обнаруживает в себе и сородичах но, тем не менее может позаимствовать. Иногда он чувствовал себя паразитом — столь насущной стала привычка подкармливаться у друга — и он временами страшился, что лишь это позволяет ему не умирать.

У Сирдомина и так достаточно бремен. Спиннок был полон решимости не дать другу осознать, как нужны ему эти игры, эти ночи посреди вечной Ночи, эта хлипкая таверна с кувшинами дешевого разведенного эля.

— Игра меня вымотала, — сказал человек, опуская пустую кружку. — Думал, ты у меня в кармане — я знал, что Врата еще не в игре. Две фишки, чтобы обогнать тебя, и они должны были достаться мне.

Это было всего лишь хвастовство. Оба знали, что результат игры зависит от одного броска. Необычная для Сирдомина потребность — объясняться. — Иди спать, — предложил Спиннок.

Улыбка Сирдомина была кривой. Он медлил, как бы не решаясь: сказать Спинноку что-то или попросту пойти домой.

«Не говори мне о слабости. Прошу».

— У меня появилась привычка, — сказал наконец человек, скосив глаза на случившуюся у стойки мелкую ссору, — подниматься на руины. Глядеть в Ночные Воды. Вспоминать старые семейства людей-кошек. Да, знаю, они плодятся снова, но это не то же самое, вовсе не то же самое. — Он ненадолго замолчал и бросил на Спиннока странно взволнованный взгляд. — Я вижу твоего лорда.

Брови Тисте Анди взлетели. — Аномандера Рейка?

Кивок. — Первый раз — недели две назад. А теперь… каждый раз, примерно в двенадцатый звон. Он стоит на стене новой крепости. И, как я, смотрит на море.

— Он предпочитает… одиночество.

— Я всегда сомневался, слыша подобное, — возразил Сирдомин. «Да уж, представляю». — Это происходит от власти, бремени правителя. Почти все старые придворные пропали. Корлат, Орфанталь, Соррит, Пра'иран. Исчезли или погибли. Все одинаково плохо. Хотя кое-кто еще тут. Например, Эндест Силан.

— Когда я вижу его, стоящего так одиноко… — Сирдомин отвел глаза. — Он заставляет меня нервничать.

— Как я понимаю, — сказал Спиннок, — такой эффект мы оказываем на всех людей. Вам кажется, что мы призраки этого города.

— Дозорные, которым нечего хранить.

Спиннок обдумал его слова и спросил:

— А как насчет Сына Тьмы? Вы, люди, страдаете под его безразличным правлением?

Сирдомин скривился:

— Вот бы все правители были такими безразличными. Нет, «безразличие» — не самое подходящее слово. Там, где нужно, он проявляет себя. Власть, авторитет — все неоспоримо, да и нет причин оспаривать. Сын Тьмы… благодетелен.

Спиннок подумал о мече за спиной повелителя. Да, в словах друга проявляется непредусмотренная им ирония… Потом вспомнил о мертвых городах севера. Маурик, Сетта, Лест. — Непохоже, что какое-то из приграничных королевств положило глаз на Черный Коралл как на военный трофей. Они или вымерли, или — на юге — впали в полнейший беспорядок. Значит, угрозы нет. Что остается правителю? Как ты сказал, поддерживать власть и авторитет.

— Ты меня не убедил, дружище, — прищурил глаза Сирдомин. — Сын Тьмы. Что это, титул бюрократа? Едва ли. Рыцарь Тьмы, который хранит улицы от воров?

— Проклятие долгой жизни, — пробормотал Спиннок. — Величие нарастает и падает, снова и снова. Раньше у него была кровавая и сложная война с Паннион Домином. Еще раньше — намного более кровавая и долгая распря с Малазанской Империей. До всего этого — Джакуруку. Сирдомин, Аномандер Рейк заслужил покой. И мир.

— Значит, это он страдает. Смотрит на суровые волны Залива, и двенадцатый звон звучит подобно похоронному зову мрака.

— Поэтично, — улыбнулся Спиннок, хотя что-то холодное пробралось в сердце — словно созданный словами друга образ оказался слишком ядовитым. Эта мысль отрезвила его. — Не знаю, страдает ли Лорд. Я не столь важная персона; один воин среди тысячи. Не думаю, что мы с ним хоть раз говорили за сотню лет.

В глазах Сирдомина выразилось недоверие. — Но это абсурд!

— Неужели? Погляди на меня. Слишком раздражителен. Вечное мое проклятие. Я никогда не командовал и взводом. В лесах Мотта я заблудился и пять дней брел по кустам и вереску. — Спиннок помахал рукой и улыбнулся: — Я давно признан безнадежным.

— Все думают, что вы, оставшиеся Тисте Анди — выжившие во множестве войн — являетесь элитой, лучшими из лучших.

— Ты был солдатом и знаешь все сам. О, в рядах Тисте Анди много героев. Но еще больше тех, кому просто везет. Как всегда. Мы потеряли многих славных героев в войне с малазанами.

— Ты имеешь в виду — без толку. — Сирдомин поморщился. — Но в Кеф Танар ты просто повелитель битв.

— С солдатами из дерева я бесподобен. Живые — совершенно иное дело. — Он вздохнул, явно желая оставить эту тему.

Друзья посидели в прочувствованном молчании. Ресто принес еще кувшин эля, и Спиннок ощутил облегчение, понимая, что разлитый в кружки напиток заткнет им рты, не давая возможности продолжать разговор, способный поколебать здание из полуправды и откровенной лжи, которое он только что построил.

Наконец заря явила маковый румянец над далеким восточным горизонтом (хотя этого жители города видеть не могли), и Спиннок Дюрав кивнул сам себе. «Вечная Ночь или нет, но Тисте Анди знают, когда появляется свет. Снова ирония: люди в Ночи не ведают о начале дня, о прохождении незримого за пеленой тьмы солнца, отправившегося в бесконечное странствие по небесам».

Прежде чем напиться, они договорились о времени новой игры. Когда наконец Сирдомин поднялся на нетвердые ноги, помахал рукой примерно в направлении Спиннока и пошел, шатаясь, к выходу, Спиннок мысленно пожелал ему удачно добраться до дома.

Да, самое вежливое прощание, хотя и без слов.

Сейчас, наверное, Аномандер Рейк воссел на престол и укрепляет дух, готовясь предстать грубым заботам дня — выделение пособий, жалобы купцов, рапорты о состоянии поставок, один или два посла из отдаленных вольных городов, желающих торговых соглашений и договоров о взаимной защите (о защите в особенности).

О, ведь Рыцарь Тьмы победил уже много чудовищ и демонов, не так ли?

Тьма сдалась. Но она всегда сдается. Невозможно сказать, сколько времени они провели в Куральд Галайне, сколь большие расстояния отмерили шаг за шагом за шагом… Все было в распаде, все казалось бесполезным и безвыходным. Снова и снова Нимандер Голит как бы просыпался, вздрагивая и понимая, что шел как автомат среди столь же одуревших товарищей. Казалось, они не шагали, а дрейфовали в мутных безднах, и только шедший в нескольких шагах впереди Скол видел перед собой цель, которую прочие не могли даже вообразить. Нимандер понимал, что снова потерял себя.

Но от возвращения не становилось легче. Осознание себя приносило лишь боль. Нимандер Голит — не более чем скопище воспоминаний, застывших ощущений. Молодая женщина умирает у него на руках… и еще одна, умирающая от его рук — лицо темнеет, словно грозовая туча, не способная выпустить молнии… глаза выпучиваются, а он все сильнее сжимает руки. Трепещущее тело летит по воздуху, вышибает окно и пропадает в дожде.

Цепочка может крутиться вечно, и вечно могут блестеть кольца, словно они наделены жизнью. Изношенные башмаки могут нести их вперед, левой — правой, стуча, как лезвия затупленных ножниц. Обещания будут даваться и впредь, и опухшая рука согласия снова неохотно влезет в латную перчатку посулов. Все будут цепляться за уверенность. Или чувствовать, как она толкает их вперед — будто ветер, точно знающий, куда дуть. Жаль только, что ветер такой холодный.

И еще какие-то полые штучки мелькают перед глазами, словно марионетки на спутанных нитях. Когда он протягивает руку, пытаясь распутать нити, придать смысл, всё отскакивает, не давая коснуться себя.

Скиньтик брел на полшага впереди его. Кажется, он глядит на все с ухмылкой. Нимандер не мог видеть его лица и поэтому не знал, каково ему в окрестной тьме; но когда темнота начала рассеиваться, кузен повернул голову, и улыбка его определено была кривой. — Неплохо было, — пробормотал он, делая каждое слово ложью и очевидно наслаждаясь собственным остроумием.

Сейчас их окружил влажный, прохладный, ласковый воздух. Скол замедлил шаг. Когда он повернулся, все смогли увидеть степень его утомления. Кольца еще раз провернулись на концах цепочки — и застыли, туго натянув ее. — Разобьем лагерь здесь, — прохрипел проводник.

Некая недавняя битва превратила доспехи и одежду Скола в лохмотья; темную кожу запятнала кровь. Так много ран, что если бы их нанесли за один раз — он мог бы погибнуть. Той ночью на улочке форта Вторая Дева, когда он призвал их, все это было незаметным.

Нимандер и Скиньтик увидели, что сородичи валятся на траву там, где их застал приказ остановиться. Глаза их тусклы, на лицах выражение потерянности. Да, объяснений мало. «Объяснения — меч и щит атаки, а мотив действий прячется позади. Объяснения стремятся найти слабые места, использование слабых мест рождает покорность, потенциал для полной капитуляции». Так некогда написал Андарист в трактате, озаглавленном «Битва и Переговоры».

Скиньтик — его шутовское лицо еще более вытянулось от утомления — потянул Нимандера за рукав, кивком позвал отойти в сторонку, за деревья. Нимандер поколебался — и пошел за ним.

Кузен остановился в тридцати шагах от сооружаемого лагеря, присел на корточки.

Нимандер присел напротив него.

Начало подниматься солнце, свет сочился по сумрачной чаще. Донесся слабый запах моря.

— Глашатай Матери Тьмы, — спокойно произнес Скиньтик, словно меряя длину каждого слова. — Смертный Меч. Смелые титулы. Я тут подумал, не взять ли парочку себе. Придумывал все время, пока брел за ним. Скиньтик, Слепой Шутник Дома Тьмы. Нравится?

— Ты не слеп.

— Неужели?

— Ты о чем хотел поговорить? — спросил Нимандер. — Неужели о дурацких титулах?

— Это зависит. Ведь Скол так гордо называет свои.

— Ты ему не веришь?

Слабая усмешка. — Кузен, я мало во что верю. Разве что в тот оксюморонический факт, что существа предположительно разумные очень любят быть обманутыми. В этом я виню хаотический поток эмоций, пожирающий разум, как вода пожирает снег.

— Эмоции — порождение истинных мотивов, даже если мотивы нами не осознаются, — заметил Нимандер.

— Мы помним то, что читали. Поэтому мы опасны — для самих себя — не говоря уж о том, что скучны.

— Ну, так о чем ты? — раздраженно спросил Нимандер. — Он может присвоить себе любой титул — мы же ничего не способны сделать, так?

— Ну… мы можем выбирать, идти за ним или не идти.

— Даже это опоздали сделать. Мы вошли в Кураьд Галайн и теперь мы здесь. Впереди ожидает конец путешествия.

— Мы предстанем перед Аномандером Рейком, да. — Скиньтик обвел рукой окружающий лес. — А могли бы просто уйти. Оставив Скола самому решать драматические споры с Сыном Тьмы.

— И куда бы нам уйти, Скиньтик? Мы даже не знаем, где оказались. Чье это владение? Какой мир лежит за лесом? Кузен, нам некуда идти.

— Некуда — или куда угодно. Нимандер, в таких обстоятельствах первое подразумевает второе. Мы словно подошли к двери, которую все считают запертой навеки — ан нет, она открылась нараспашку от легкого касания. Некуда, куда угодно — это лишь состояния ума. Видишь окрестный лес? Это преграда — или десять тысяч шагов к тайне и чуду? Что бы ты не решил, лес останется неизменным. Он не преобразится в угоду твоему решению.

— И где тут шутка, кузен?

— Смех и плач — тоже состояния ума.

— И?

Скиньтик отвел глаза, поглядев на лагерь. — Я нахожу Скола… забавным.

— И почему я не удивлен?

— Он создал в воображении великий, судьбоносный миг, миг, в который наконец встретится лицом к лицу с Сыном Тьмы. Он слышит воинственную музыку, грохот барабанов, рев боевых рогов армии, окружившей шатающуюся от высоты башню, в которой — нет сомнений — произойдет финальная встреча. Он глядит в глаза Аномандера Рейка и видит отражение своей ярости.

— Тогда он глупец.

— Как и все мы, молодые. Нужно бы сказать ему…

— Сказать что? Что он глупец?

Улыбка Скинтьика на миг стала шире. Он снова глядел в лицо Нимандеру. — Думаю, что-то более тонкое.

— Например

— Лес не меняется.

Пришел черед Нимандеру отвернуться, щурясь на серую зарю, на туманные завитки, окружившие подножия древесных стволов. «Она умерла на моих руках. Потом умер Андарист. Изошел кровью на камнях. А Фаэд выдернули из моих рук. Бросили в окно умирать внизу. Я встретил взор убийцы и понял: он сделал это ради меня.

Лес не меняется».

— Есть о чем подумать, — тихо продолжал Скиньтик. — Нас шестеро Тисте Анди и еще Скол. Семеро. Где бы мы ни были, это не наш мир. Но, смею думать, этот тот же мир, который мы знаем и который считаем своим. Мир Авалю, нашей первой островной тюрьмы. Мир Малазанской империи, мир Таворы и Острова, ставшего новой тюрьмой. Тот же мир. Наверное, на этой самой земле ожидает Аномандер Рейк — зачем бы Сколу приводить нас через Куральд Галайн в место, расположенное очень далеко от Сына Тьмы? Мы могли бы найти его в паре лиг от края леса.

— Почему бы не привести прямо к парадной двери?

Скиньтик радостно улыбнулся: — Действительно, почему? Как бы то ни было, Аномандер Рейк окажется не один. С ним будут другие Анди. Общество. Нимандер, разве мы не заслужили?

На это Нимандер чуть не зарыдал. «Я не заслужил ничего. Кроме публичного позора. Осуждения. Презрения со стороны всех и каждого. Самого Аномандера Рейка. За мои грехи сородичи осудят меня, и да будет так». Жалость к себе ухватилась крепко, но Нимандер стряхнул ее объятия. Ради всех спутников, ради Скиньтика и Десры и Ненанды, Кедевисс и Аранаты… да. Он сумеет дать им последний дар.

Нет, не он даст, а Скол. «Мой узурпатор».

— Итак, — сказал он вслух, — мы пришли туда, откуда начали. Мы пойдем за Сколом, пока он не приведет нас к сородичам.

— Подозреваю, ты прав, — заключил Скиньтик, словно бы довольный прошедшей по замкнутому кругу беседой. Неужели усилия стоили плода? Нимандер не мог понять, что мог получить брат от всего этого разговора.

Трели птиц звали солнце в зенит; от почвы поднимались волны тепла и тумана. Воздух казался невозможно чистым. Нимандер потер лицо и заметил, что миндалевидные глаза Скиньтика смотрят ему за плечо; он проследил направление взгляда — хотя треск сучьев уже возвестил о чьем-то приближении.

Скиньтик сказал громко: — Присоединяйся, кузина.

Араната вечно двигается словно заблудившийся ребенок — осторожно, недоверчиво. Глаза широко раскрыты, как и всегда, когда она обращает внимание на внешний мир. — Я не смогла уснуть, — сказала она. — Ненанда спрашивал Скола о разном, пока Десра не сказала ему уйти.

Брови Скиньтика взлетели: — Десра? Уже клеится к Сколу? Ну, я удивляюсь только, что она так долго выжидала. Хотя в Галайне удобного времени не было…

Нимандер спросил: — А Ненанда успел узнать у Скола, де мы сейчас? И далеко ли еще идти?

Она все еще брела вперед. Приглушенный утренний свет сделал ее существом из обсидиана и серебра — длинные волосы блестят, черная кожа покрыта пылью, глаза затаили оттенок железа, которого в них в действительности нет. Как будто Богиня Надежды. Но вся ее сила — в неистребимом оптимизме. Не связанном с реальностью. — Мы вышли чуть южнее нужного места. Тут есть, по словам Скола, слои сопротивления. — Она дернула плечиком: — Не знаю, что бы это значило, но он так сказал.

Нимандер перебросился взглядом со Скиньтиком и улыбнулся Аранате: — И Скол сказал, насколько южнее?

— Дальше, чем ожидал. Скажите, вы ощутили запах моря?

— Да, — ответил Нимандер. — Думаю, оно где-то на востоке.

— Не пойти ли туда? Там могут быть селения.

— У нас впечатляющие запасы, — заметил Скиньтик.

— Это близко…

Скиньтик встал с кривой улыбкой.

Нимандер тоже.

Идти в сторону восходящего солнца, огибая поваленные деревья и провалы, оказалось довольно легко. Единственные встреченные тропинки были проложены зверями — скорее всего оленями — так что приходилось наклоняться под сучьями. Они не вели к морю. Воздух становился теплее, но затем начал холодеть; послышался свист ветра в кронах, а потом и плеск прибоя. Между деревьями встали камни, заставив путников карабкаться, с трудом пробираясь на обрывистый берег.

Наконец они оказались на вершине утеса, облизанного бурями и поросшего кривыми, уродливыми деревцами. Море ярко блестело под лучами солнца. Громадные волны катились, ударяясь о рваную полосу берега, которой они не могли видеть. Вдалеке от прибоя взрывы пены и брызг выдавали расположение коварных рифов и мелей.

— Тут селений не найти, — предсказал Скиньтик. — Вряд ли тут вообще кто-то есть. Обогнуть утесы невозможно. Конечно, — прибавил он со смехом, — если наш славный вожак не раздробит копытами камни до состояния песка, сделав пляж. Или не вызовет крылатых демонов, чтобы они перенесли нас. А пока советую вернуться в лагерь, поглубже зарыться в сосновые иголки и поспать.

Никто не стал возражать. Трое молча вернулись по следам.

Скол бесконечно радовался, наблюдая, как в юном воине Ненанде кипит плохо сдерживаемый гнев. С этим можно поработать. Этому можно придать форму. В нем совершенно нет доверия к Нимандеру. Парень получил роль лидера, но она явно не по нему. Слишком чувствителен. Нимандер — тип мужчины, которого жестокие реалии мира способны сломать; чудо, что он вообще еще жив. Скол и сам был раньше такой жалкой тварью; может, это общая черта Тисте Анди. Столетия жизни становятся тяжким трудом, непосильной ношей. Они слишком быстро прогорают.

Нет, на Нимандера не стоит тратить времени. Его приятель Скиньтик — не лучше. Скол признавал, что видит в Скиньтике собственные черты — сухую издевку, скорый на суждения сарказм — да, еще одно родовое свойство Анди. Но Скиньтику недостает твердого ядра порочности, а сам он наделен ею в избытке.

Есть неизбежное. Неизбежное нужно уметь узнавать, и нужно принимать на себя риск, соответствующий требуемому свершению. Тяжелый выбор — единственный выбор, который стоит делать. Сколу пришлось немало выбирать, и он привык к доблести тяжелого бремени. Он готов нести это бремя весь остаток жизни. Хотя подозревает, что жизнь его будет очень, очень долгой.

Ненанду будет полезно иметь под рукой, когда всё начнется.

Среди юных женщин лишь Десра кажется потенциально полезной. Амбициозна и, без сомнения, жестока. Она может стать кинжалом в потайных ножнах. К тому же внимание хорошенькой женщины — само по себе благо, не так ли? Кедевисс — слишком слаба, сломлена изнутри, как Нимандер; Скол уже видит смерть, идущую в ее тени. Араната — еще дитя с вытаращенными глазенками, и, похоже, такой она останется навсегда. Нет, в группе, подобранной на Острове, лишь Ненанда и Десра могут быть ему полезными.

А он надеялся на лучшее. В конце концов, это выжившие на Плавучем Авалю. Они стояли рядом с самим Андаристом, скрещивали клинки с воинами Тисте Эдур. С демонами. Они ощутили вкус крови, триумфа и горя. Им бы следовало стать закаленными бойцами. Ну, он управлялся и в худших обстоятельствах.

Сейчас он остался один: Араната забрела куда-то и, наверное, уже успела заблудиться, Ненанда, Десра и Кедевисс наконец уснули, Нимандер и Скиньтик ушли в лес — нет сомнений, обсуждают некие «судьбоносные» для них вещи. Скол снова снял цепочку с руки, и кольца встретились с тихим лязгом — каждое медленно вращается в противоположных направлениях в доказательство силы, коей они наделены. Крошечные порталы, привязанные к холодному металлу, появляются и пропадают, чтобы снова открыться.

Изготовление этой штуки почти истощило силы обитателей подземной крепости Тисте Анди, печальной памяти Андары. Это сделало сородичей совершенно беззащитными перед охотниками — летерийцами. Какофония заключенных в кольцах звуков — все, что осталось от его народа. Жалкой семейки неудачников. Он контролирует их. Кажется, Сколу теперь удается срывать цветы удачи, даже если все идет не по плану.

«Да, вот доказательство моей избранности».

Цепочка звенит, кольца качаются вверх и вниз. Тонко воют, словно стали слышны крики тысячи запертых внутри душ.

Скол улыбнулся.

Путь от «Надраенной Таверны» к Новому дворцу ведет вокруг руин великой цитадели, падение которой ознаменовало конец Паннион Домина. Неосвещенная и окутанная пеленой сумрака груда обломков все еще смердит гарью и смертью. Зазубренные края разрушенного строения были по левую руку Спиннока Дюрава, который вошел на улицу, называемую нынче Шатким Краем. Впереди и чуть справа возвышалась Башня Драконов, и он смог даже на такой высоте различить устремленные на него багровые глаза Силанны. Внимание Элайнтов не радует даже привычных к Силанне Тисте Анди Рейка.

Спиннок хорошо помнил немногие случаи высвобождения драконицы. Пламя над чащами Моттского леса течет потопом, слышны громовые раскаты, за которыми тонут вопли тысяч слепо умирающих тварей. Среди них — возможно — было несколько солдат Багряной Гвардии и дюжина Волонтеров Мотта. Все равно что рубить муравьев топором.

Затем… из самого сердца огненного мальстрима ударило ядовитое колдовство, охватив Силанну мерцающей волной. Громом прокатился по воздуху рев раненого зверя. Драконица извивалась, прокладывая путь спасения; след из крови сопровождал ее до самого Отродья Луны.

Он мог припомнить и гнев Аномандера Рейка — гнев, подобно демону скованный его волей. Аномандер остался неподвижным, он даже заговорил спокойным, почти вялым тоном. Произнеся одно слово.

Ков.

Но какая ярость сверкнула в глазах драконида при звуке этого имени!

Тогда и началась охота. Лишь глупец захотел бы участвовать в ней. Рейк искал самого опасного мага Багряной Гвардии. Тут же Спиннок вспомнил, как стоял в ночи на уступе Отродья, созерцая заполнивший половину северного горизонта магический шторм. Вспышки, подобный грохоту рыцарской конницы гул под окутанным дымами небом. Он гадал тогда, не оказался ли мир на краю разлома, и в глубине души родилась кривая, зловредная мысль. Опять.

Когда две великие силы выходят на поле брани, все легко выходит из-под их контроля. Ков первым моргнул, склонился, покидая поле, обращаясь в бегство? Или то был Сын Тьмы?

Спиннок сомневался, что сможет когда-либо узнать. Такого вопроса Аномандеру не задашь. Тисте Анди потом удалось узнать, что Ков снова вынырнул на поверхность в Даруджистане, устроив новые неприятности. К счастью, его появление оказалось коротким.

Еще одно видение: Силанна устраивает ловушку Джагутскому Тирану на Гадробийских холмах. Новые раны, новое высвобождение магии. Она машет крыльями над истерзанной равниной, пятеро Солтейкенов нарезают круги, словно вороны вокруг орла.

Спиннок подумал, что он единственный недоволен союзом Тисте Анди и Элайнта. Ведь были времена, когда Аномандер Рейк воевал с чистокровными драконами. Когда эти твари отвергли долгую зависимость от К’рула; когда они захотели заполучить всю власть себе. Но мотивы сопротивления Рейка были, как и всегда, таинственны. Появление Силанны — много позже — тоже окутано ореолом загадки.

Нет, Спиннока вовсе не пугает бескровный взор Силанны.

Он достиг арки входа в Новый Дворец, взошел по ступеням. Стражи снаружи нет. Никогда нет. Отворив створку дверей, он вошел внутрь. Впереди коридор с вступающими пилонами (люди сочли бы его неестественно узким). Двенадцать шагов — и другая арка, приводящая в просторный сводчатый зал с полами черного дерева, на нем двадцать восемь сделанных из черненого серебра спиральных терондаев Матери Тьмы. На куполе — зеркальное их отражение.

Такое почитание богини, отвернувшейся от детей, было — на взгляд Спиннока — необычайно, ужасающе неподходящим. О, мудрецы могут спорить, кто от кого отвернулся; но никто не может отрицать ужасные последствия разлада. Было ли это попыткой залечить старую рану? Спиннок считал, что угадать невозможно. Однако Аномандер Рейк лично распорядился сделать терондаи, Невидимые Солнца с дикими вихрями ониксовых лучей.

Если Куральд Галайн имеет сердце, то его манифестацией в здешнем мире должна быть эта палата. Но, проходя по полу к белой словно кость лестнице, он не ощущал никакого присутствия, призрачного дыхания силы.

Поворот — и ему открылось озеро фонарного света. Двое слуг — людей терли алебастровые ступени. При его появлении оба поклонились. — Осторожнее, мокро, — пробормотал один.

— Я удивлен, — ответил Спиннок, проходя мимо них, — что в таком месте вообще нужно мыть полы. Во дворце всего пятнадцать обитателей.

— Это точно, господин, — кивнул слуга.

Тисте Анди помедлил, оглядываясь. — Тогда зачем вы суетитесь? Вряд ли вас послал кастелян.

— Нет, господин, он не посылал. Мы сами как бы… э… скукой томимся.

Пережив миг удивления, Спиннок продолжил подъем. Короткоживущие существа всегда его озадачивали…

Странствие к палатам Сына Тьмы было долгим и одиноким. Гулкие коридоры, запертые и неохраняемые двери. Скромное собрание писцов и разных чинуш кастеляна работало в конторах на нижнем этаже; повара, прачки и гладильщицы, хранители очагов и чистильщики ковров жили и трудились в подвалах. Здесь же, на верхних уровнях, темнота невозбранно владела своим царством.

В длинной комнате, что обращена на Ночные Воды, Спиннок Дюрав нашел повелителя.

Стоявшего лицом к хрустальному окну, занявшему всю стену. Длинные серебряные волосы слабо блестят в тусклом, отраженном свете, который все же пропускает фасетчатый кварц. Драгнипура не видно.

Сделав два шага, Спиннок остановился.