Пыль грез. Том 2 Эриксон Стивен

И девочка.

Да плевать на все. Пусть мир уже одной ногой в Бездне, Ураган наконец оказался в самой гуще схватки, а значит, ничто другое не имело значения. Хохоча, он рубил и кромсал наступающих на’руков, которые с бессмысленным взглядом бросались на солдат Ве’гат, стремясь задавить их если не силой, то числом.

Ударом в самую середину котла Геслер словно насадил проклятых тварей на вертел, и им пришлось рассыпаться между обезумевшими от ярости охотниками К’елль и солдатами Ве’гат, выстроившими стену из щитов. На’руки сражались с поистине звериной жестокостью и подыхали в жуткой тишине.

Ящер под Ураганом был ранен, может, даже умирал, но как тут разберешь? Все к’чейн сражаются до последнего вздоха. Однако чувствовалось, насколько движения солдата замедлились. Он был весь в крови, а сердце в груди прерывисто колотилось.

Перед лицом Урагана возникла приплюснутая пасть.

Выругавшись, он увернулся от острых, как кинжалы, зубов и с трудом замахнулся коротким топором. Проклятый на’рук резво подбирался ближе, карабкаясь по плечу Ве’гата. Ящер пошатнулся…

Ураган рубанул топором, но замаха все равно не хватило. Хотя лезвие вошло в голову на’руку, рана оказалась не слишком серьезной. Ящер широко разинул пасть, подался головой вперед…

Раздался рык, и на противника бросилось нечто лохматое и покрытое шрамами, впиваясь клыками в шею ящеру.

Не веря своим глазам, Ураган высвободился из стремян, чтобы откатиться назад…

Откуда здесь хренов пес?

Кривой?!

Ты, что ли?

Ну а кто же еще!

Из пасти на’рука брызнула зеленоватая кровь. Глаза помутнели, и ящер со вцепившимся ему в горло псом сползли с Ве’гата.

В это же мгновение Ураган увидел, что летающие крепости объяты пламенем.

Гроза закончилась, гром стих, и мир вокруг наполнился звоном железа, хрустом костей и треском плоти. То была мелодия десяти тысяч битв – не хватало в ней лишь криков, предсмертных стонов и мольбы о пощаде.

На’руки терпели поражение.

Бой кончился. Началась резня.

Мелодия не может состоять из одной ноты.

И для солдата, который с самого рассвета оказывался на волосок от гибели, это была сладчайшая музыка.

Режьте! За наших бравых солдат Ве’гат! Крушите! За Геслера и его охотников К’елль! Убивайте! За Охотников за костями… моих друзей… УБИВАЙТЕ!!!

Словно безвозвратно потеряв точку опоры, Ампелас Сорванный медленно перевернулся кверху ногами. Теперь он пылал целиком, поливая горящим маслом обломки, трупы и раненых трутней прямо под собой.

Геслер чувствовал, что крепость – безжизненный гигант, медленно вращающийся в небе, – мертва.

Еще две летающие крепости бились в агонии, пьяно накренившись, и вот-вот должны были столкнуться. Сильный ветер рассеивал дымный столб, поднимающийся над третьей, при этом самой крепости видно не было. Она обратилась в вихрь черного пепла.

Перед Геслером высилась гора из переплетенных, будто ветви, камней. Они окутывали то, что осталось от Кальсе Сорванного, словно драгоценный камень или гигантский раздавленный глаз. Порода показалась Геслеру знакомой, но с ходу припомнить не получалось. Гора уходила ввысь на головокружительную высоту, и ее вершина скрывалась за пылью и дымом.

Ураган и его тысяча солдат Ве’гат скрылись за грядой холмов на юго-востоке, преследуя оставшихся на’руков.

Измотанный и обессилевший вне всяких пределов, Геслер откинулся на спинку странного седла. У ног его скакуна тявкала какая-то псина.

Он увидел, что к нему идут Калит, Саг’Чурок, Гунт Мах и один из стражников Дж’ан, а за ними безмятежной походкой двое детей.

Свищ. И Синн.

Геслер свесился с седла посмотреть на заливающуюся лаем шавку.

– Нижние боги, Таракан, – хрипло произнес он и прерывисто вздохнул. – Слушай, крысеныш, потому что больше я такого не скажу. Уж будь уверен. Более приятного звука, чем твое гавканье, я сейчас представить не могу.

Уродец, осклабившись, посмотрел на Геслера.

Улыбаться псина так и не научилась.

Геслер соскользнул со спины Ве’гата. Ноги болели ужасно. Калит стояла на коленях лицом в сторону, с которой приближались Синн и Свищ.

– Можешь встать, Дестриант, – сказал Геслер и оперся на бедро солдата. – У тех двоих головы и без того огромные от самомнения. Просто чудо, как обычная смертная женщина смогла вытолкнуть их из утробы.

Калит подняла голову; на лице у нее были грязные разводы от слез.

– Она… поверила. Поверила в нас, людей. – Эланка опустила голову. – А я нет.

Дети подошли ближе.

Геслер скривился.

– И нечего улыбаться, Синн. Вас обоих ждут большие неприятности.

– Кривой с Тараканом разыскали нас, – произнес Свищ и почесал спутанные волосы, напоминающие гнездо. Такое ощущение, что оба не мылись месяцами. – Сержант Геслер, с нами ничего не случилось.

– Рад за вас, – проворчал Геслер. – Но вы были нужны им – оба. Охотники за костями оказались на пути на’руков… Как думаешь, что с ними стало?

Свищ удивленно захлопал глазами.

Синн подошла к солдату Ве’гат и положила ладонь ему на бок.

– Хочу такого!

– Синн, ты слышала, что я сказал? Твой брат…

– Скорее всего, мертв. Мы были на Путях – на новых Путях. Мы шли по тропе и чувствовали кровь – свежую, сильную. – Она подняла тусклые глаза на Геслера. – Азат залечил рану.

– Азат?

Она пожала плечами, глядя на каменное дерево, ветки которого обвивали Кальсе Сорванного. Ее оскал, наверное, можно было счесть улыбкой.

– А кто внутри, Синн?

– Он ушел.

– Мертвый камень не может удерживать врата долго. Даже Азату нужна жизненная сила, живая душа…

Синн коротко оглянулась на Геслера.

– Это так.

– И если его нет, то что же тогда запечатывает…

– Глаз.

– Что?

– Смертный Меч, – обратилась Калит к Геслеру на торговом наречии, – Единственная дочь теперь Матрона Гнезда Мах. Бре’ниган становится ее стражником Дж’ан, а Саг’Чурок – носителем семени. Она желает говорить с тобой.

Геслер повернулся к Матроне.

– Смертный Меч, Кованый Щит возвращается. Нам его подождать?

«Не утруждайте себя, Матрона. Он не настолько умен».

– Я могу пробить его защиту, даже с такого расстояния.

«Отлично. Пусть у него тоже голова поболит».

– Смертный Меч. Кованый Щит. Дестриант. Вы втроем олицетворяете смертные истины веры моей матери. Рождаются новые верования. Что есть вечность во сне? Мы чтим кровь родичей, пролитую сегодня. И мы чтим также павших на’руков и молимся, что однажды они познают дар прощения.

«Матрона, вы должны были сами видеть, – сказал Геслер, – что на’руки выродились и уже не способны самостоятельно мыслить. Их летающие крепости стары. На’руки еще могут их чинить, но новых создать не в состоянии. Они все равно что бродячие мертвецы, Матрона. Это видно у них в глазах».

– Мне казалось, Смертный Меч, что я вижу то же самое и в твоих глазах.

Геслер хмыкнул и вздохнул. Я очень устал, а мне еще оплакивать друзей.

– Возможно, так и было, Дестриант. Мы, впрочем, сбрасываем все это, как змеи – кожу. Мы облачаемся в то, что помогает нам преодолеть испытания, только и всего.

– Тогда, возможно, и для на’руков осталась надежда.

– Надейся, сколько хочешь… Синн, они смогут прожечь еще одни врата?

– Очень не скоро, – ответила чародейка и, подхватив Таракана на руки, стала чесать ему за ушами.

Уродливая псина часто дышала, свесив розовый язык. В глазах пылал огонь бессмысленной злобы.

Геслер поежился.

– У нас нет Гнезда, — произнесла Матрона. – Однако с этим необходимо повременить. Залечить раны, собрать плоть. А до тех пор, Смертный Меч, мы обещаем служить вам. Кто-то из ваших друзей наверняка выжил. И мы их найдем.

Геслер покачал головой.

– Мы вели вашу армию в бой, Матрона, но бой окончен. Вы нам ничего не должны. К тому же мы не имеем никакого отношения к вере вашей матери. Мы с Ураганом не жрецы. Мы – солдаты, не более. Так что дарованные титулы для нас тоже кожа, и мы их сбросим.

«Полностью согласен, Матрона, – зарокотал у него в голове голос Урагана. – Мы найдем своих друзей сами. Вам же нужно строить город или искать еще одну Укорененную крепость. К тому же с нами теперь Свищ, Синн и Кривой… боги, он почти что виляет своим обрубком. Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу акое. Наверное, все от крови и кишок у него на морде».

Калит засмеялась, хоть по ее морщинистому лицу струились слезы.

– Вы… вы не можете отказаться от этих титулов. Они отпечатаны у вас на душе. К тому же вы что, бросите меня тут?

– Если хочешь, пойдем с нами, – предложил Геслер.

– Куда?

– Думаю, на восток.

Дестриант ахнула, прикрыв рот рукой.

– Значит, ты родом оттуда? Да, Калит?

– Да, – прошептала она. – Я эланка. Но моего народа больше нет, я последняя. Смертный Меч, вам нельзя идти туда. Вы погибнете, все погибнете. Даже они. – Она указала на Свища и Синн.

– Тогда мы видим свой путь, – произнесла Матрона. – Мы будем беречь вас. Ве’гат. К’елль. Дж’ан. Гу’Рулл, который еще жив и служит. Мы станем вашими хранителями. Это новый путь, предсказанный нашей матерью. Путь нашего перерождения.

Приветствуйте нас, люди. К’чейн че’малли вернулись в этот мир.

Сулкит услышала эти слова, и что-то в ней шевельнулось. Исполняя волю хозяина, она успела побывать стражником Дж’ан, но мастер исчез, оставив ее самостоятельной Матроной.

Однако время проявить себя еще не пришло. В ней зрело старое семя: первородные будут слабыми, но с этим ничего не поделаешь. Со временем былая сила вернется.

Хозяин исчез. Трон был пуст, если не считать одинокого глаза в подголовнике. Сулкит осталась в Кальсе одна.

В стены Укорененной крепости текла жизнь – необычная, чужая. Ее плоть и кости были из камня, а разум и душа – воплощением веры. Впрочем, ведь то же можно сказать про каждого из нас? Сулкит еще поразмыслит над этим вопросом.

Он ушел. Она осталась одна. Но все было хорошо.

– Я потерял его. Снова. Мы были так близко, и вот… он опять пропал.

Вся их вереница остановилась, как будто личная утрата Маппо разом лишила остальных всяких желаний.

Близняшки не отходили от мертвого волка. Фейнт боялась, что смерть начала их притягивать. Девочки говорили о Токе и запускали пальчики в мышиного цвета шерсть Баальджагг. Мальчик спал на руках у Остряка. Кто бы мог предвидеть подобную связь? Впрочем, глядя на могучего воина, Фейнт представляла, что он уже сто раз мог бы стать отцом, но не стал, и это было большой потерей для всего мира.

Конечно, Остряк оставил за спиной много разбитых сердец. Ничего особенного, хотя в этом случае страдал больше не он, а все остальные.

Ах, наверное, мне просто хочется в тень. Как и половине других девушек. Ох-ох, глупышка Фейнт.

Сеток прервала разговор с Картографом и подошла к ней.

– Гроза на юге как будто не приближается… и на том спасибо.

Фейнт помяла шею и поморщилась от боли.

– Дождь сейчас не помешал бы.

– Если бы это был дождь.

Фейнт посмотрела на девочку.

– Видела, как вы тогда переглянулись с Остряком, когда разговаривали об этой грозе. Выкладывай, что там.

– Это была битва, а не гроза. Колдовство, даже еще хуже. Но теперь все кончилось.

– А кто с кем сражался?

Сеток покачала головой.

– Это далеко, и мы все равно идем не туда.

– Такое ощущение, что мы вообще никуда не пойдем.

– Пойдем. Ему просто надо немного побыть одному, – добавила Сеток, глядя на Маппо, который уже довольно давно стоял неподалеку, застыв, словно статуя.

Амба шагал рядом с волокушей, где лежал его брат Юла. Тот по-прежнему был на грани смерти. Лечение Наперсточка почти не помогало, мол, Пустошь противится ее магии. Так что Юла вполне мог умереть. Амба наклонился, одной рукой прикрывая лицо брата от солнца. Он вдруг показался Фейнт очень юным.

Сеток пошла назад к лошади.

Фейнт вздохнула и огляделась.

К ним приближался всадник.

– У нас гости, – произнесла Фейнт погромче, чтобы остальные услышали.

Все, кроме Маппо, повернулись в указанном направлении.

– Я знаю его! – послышался голос Сеток. – Это Торант!

Ну здравствуй, еще одна заблудшая душа. Добро пожаловать на огонек.

Одинокий костерок отмечал место стоянки. Время от времени мимо него кто-то проходил. Ветер не доносил ни звука. Путников окружала печаль и радость, горе и мягкое тепло зарождающейся любви. Всего горстка смертных воплощала собой все многообразие жизни.

По земле стелился тусклый изумрудный свет, словно раскрашивая тьму в пародию на жизнь. Всадник, сидевший верхом на неподвижной и недышащей лошади, молчал, чувствуя себя глубинной тварью, слишком большой, чтобы подплыть к берегу. Он мог смотреть на мир через один мертвый глаз или через другой – тоже мертвый. Он еще мог вспомнить, что значит быть живым среди живущих.

Жар, обещание, непредсказуемость и надежда, способная подсластить самое горькое из морей.

Но этот берег остался навсегда за спиной.

Они могли греться у костра. А он не мог. Больше никогда.

Рядом с ним из пыли возникла фигура. Какое-то время она молчала, а потом заговорила – на призрачном наречии, не слышном для уха живущих.

– Мы все делаем, что должны, Герольд.

– То, что сделала ты, Олар Этил…

– Слишком легко забыть.

– Забыть – что?

– Правду о т’лан имассах. Ты знаешь, что один глупец оплакивал их?

– Я был там, видел его курган и дары…

– Самые ужасные существа, будь то люди или кто-то еще, очень легко меняют обличья. Безумных убийц чествуют как героев. Сумасшедших величают гениями. Дураки процветают на бескрайних полях, где когда-то творилась история.

– К чему ты клонишь, заклинательница костей?

– Т’лан имассы с самого начала были Убийцами Детей. Об этом слишком легко забыть. Даже самим имассам, даже самому Первому Мечу необходимо напоминание. Вам всем нужно напоминать.

– Зачем?

– Почему ты не пойдешь к ним, Ток Младший?

– Не могу.

– Да, не можешь, – Олар Этил кивнула. – Боль слишком велика. Боль утраты.

– Да, – прошептал Ток.

– И они тоже не должны к тебе привязываться. Ни дети, ни…

– Нет, не должны.

– И это потому, Ток Младший, что ты теперь брат Оноса Т’лэнна. Истинный брат. От сострадания, которое жило в сердце смертного, осталась лишь тень. Они не должны любить тебя, не должны верить в тебя. Ты уже не тот, кем был когда-то.

– Думаешь, Олар Этил, я тоже нуждаюсь в напоминании?

– Думаю… да.

Она была права. Ток попытался найти внутри себя боль, с которой, как ему казалось, он так долго прожил. Само слово прожил даже казалось странным. Найдя наконец эту боль, он осознал ужасную истину.

Тень. Воспоминание. Я лишь прикрывался им.

Мертвые нашли меня.

Я нашел мертвых.

И мы теперь одно.

– Куда направишься, Ток Младший?

Он подобрал поводья и посмотрел на огонек вдалеке. Крошечная искорка, которая до исхода ночи погаснет.

– Прочь.

Снег медленно осыпался со спокойного неба.

Фигура на троне долго просидела замороженной, безжизненной. Очень долго.

Что-то изменилось, и с трупа посыпалась мелкая крошка. Лед пошел трещинами. Плоть наполнялась жизнью, и от нее поднимался пар. Пальцы, вцепившиеся в подлокотники, вдруг дернулись и разжались.

В провалившихся глазах вспыхнул огонек.

Снова вернувший себе смертный облик Худ, в прошлом – бог Смерти, увидел перед собой четырнадцать яггутских воинов. Опустив оружие или положив его на плечо, они стояли посреди замерзших тел.

Первый заговорил:

– Напомните, с кем мы воюем?

Остальные захохотали.

– Кто наш враг? – продолжал первый.

В этот раз хохотали громче и дольше.

– Кто нами командует?

Тринадцать яггутов запрокинули головы, надрываясь от смеха.

– Жив ли он? – прокричал первый. – Живы ли мы?

Худ медленно поднялся с трона. Растаявший лед ручьями струился по его почерневшей шкуре. Он постоял, дожидаясь, пока стихнет смех, затем сделал шаг вперед, потом еще.

Четырнадцать воинов остались на месте.

Худ опустился на колено и склонил голову.

– Я ищу… прощения.

Крайний справа воин произнес:

– Гатрас, слыхал? Он ищет прощения.

– Так и есть, Санад, – отозвался первый.

– Иполним его просьбу, Гатрас? – спросил другой.

– Отчего бы нет, Варандас.

– Гатрас?

– Что такое, Хаут?

– Еще раз, с кем мы воюем?

Яггуты захохотали.

Странник лежал лицом вверх на влажном камне, бездыханный. Пустая глазница была наполнена кровью.

Кильмандарос, тяжело дыша, склонилась над ним.

– Он будет жить?

Сечул Лат ответил не сразу.

– Жить – понятие расплывчатое. – Он вздохнул. – Мы ведь больше ничего не знаем… настолько близко.

– Так будет или нет?

Сечул отвернулся.

– Думаю, да.

Он вдруг наклонил голову и хмыкнул.

– Он, кстати, получил, что хотел.

– Ты о чем?

– Положил глаз на Врата.

Смех богини сотряс пещеру. Когда он утих, Кильмандарос сказала Кастету:

– Я готова освободить стерву. Не пора ли нам, возлюбленный мой сын, уничтожить этот мир?

Не глядя на нее, Сечул Лат закрыл глаза.

– Почему бы и нет?

И так заканчивается девятое сказанье

из Малазанской Книги Павших