Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение Во Ивлин

– Никогда.

– Я так и думал.

– Раз уж вы спросили, мистер Ласт, я скажу – это против всех правил, да и опасно. Куда это годится: в таких делах главное – произвести хорошее впечатление. Насчет нас с Джеймсом можете не беспокоиться. Мы об этом на суде – ни гугу. Но на слуг полагаться нельзя. Вдруг нарветесь на новичка в судебных делах, а он возьми и ляпни что не след, и тогда что? Не нравится мне это, мистер Ласт, по правде вам скажу.

– А мне и подавно.

– А я детишек люблю, – сказал Джеймс, новичок в этом деле. – Ну как, тяпнем еще по одной? Мы угощаем.

– Скажите, – попросил Тони, когда они порядком посидели за столиком. – Вам, должно быть, довелось повидать немало пар, приезжавших сюда, чтобы дать основания для развода, скажите, как они коротали день?

– Летом все проще, – сказал Бленкинсоп, – девушки обычно купаются, а джентльмены читают газеты на эспланаде; одни катаются на машинах, другие просто торчат в баре. Но почти все рады-радехоньки, когда наступает понедельник.

Тони поднялся в номер, Милли с дочерью он застал в гостиной.

– Я заказала мороженое, – сказала Милли.

– Превосходно.

– Хочу сейчас обедать. Хочу сейчас обедать.

– Сейчас нельзя, золотко, уже поздно. Тебе принесут мороженое.

Тони вернулся в бар.

– Мистер Джеймс, – сказал он, – если я вас правильно понял, вы сказали, что любите детей?

– Да, но всему есть место и время.

– А вы не согласились бы пообедать с девочкой, которая приехала вместе со мной? Я был бы вам весьма признателен.

– Нет-нет, сэр, едва ли.

– Вы убедитесь, я не останусь в долгу.

– Не хочется вам отказывать, сэр, но это не входит в мои обязанности.

Джеймс уже было поддался на уговоры, но тут вмешался Бленкинсоп:

– Об этом не может быть и речи, сэр.

Когда Тони ушел, Бленкинсоп решил поделиться с Джеймсом сокровищами своего опыта: он в первый раз работал в паре с Джеймсом и счел своим долгом научить младшего товарища уму-разуму.

– Самое трудное в нашем деле – внушить клиенту, что развод дело серьезное.

В конце концов непомерные посулы, две-три порции мороженого и вызванное ими легкое уныние все же заставили Винни отправиться в постель.

– Как будем спать? – спросила Милли.

– Как хотите.

– Нет уж, как вы хотите.

– Наверное, Винни будет уютнее с вами… но утром, когда принесут завтрак, ей, конечно, придется перейти в другую комнату.

Винни устроили в уголке огромной кровати, и она, к изумлению Тони, уснула, прежде чем они спустились ужинать.

Вместе с переменой одежды и у Тони, и у Милли переменилось настроение. Милли надела свое лучшее вечернее платье, огненно-красное, с открытой спиной, красные туфли на высоких каблуках, наново накрасилась, расчесала обесцвеченный перманент, нацепила браслеты, подушила за ушами, вдела огромные серьги из поддельного жемчуга, отринула домашние заботы и, снова облачившись в форму, приступила к несению воинского долга, как легионер, вызванный к боевой службе после выматывающей бездельем зимы в казармах; и Тони, наполняя перед зеркалом портсигар и опуская его в карман смокинга, напомнил себе, что, какой фантасмагоричной и мерзостной ни казалась бы ему эта ситуация, он должен вести себя как хозяин; итак, он постучался и спокойно прошел в комнату своей гостьи; вот уже месяц он жил в мире, внезапно утратившем порядок; казалось, разумный и достойный строй жизни, весь накопленный им опыт был всего-навсего никчемной безделицей, по ошибке засунутой в дальний угол туалетного столика; и в каких чудовищных обстоятельствах он бы ни оказался, какие новые признаки безумия ни бросились бы ему в глаза, это ничего не могло добавить к тому всепоглощающему хаосу, который оглушил его. Он с порога улыбнулся Милли.

– Прелестно, – сказал он. – Совершенно прелестно. Пойдем обедать?

Их комнаты были на втором этаже. Ступенька за ступенькой, они рука об руку спустились по лестнице в ярко освещенный холл.

– Держите хвост пистолетом, – сказала Милли. – Вы что, язык проглотили?

– Извините, вам скучно?

– Нет, это я шучу. А вы паренек серьезный, верно я говорю?

Несмотря на мерзкую погоду, гостиница, по-видимому, была битком набита съехавшейся на уик-энд публикой. Через вращающиеся двери входили все новые и новые гости, глаза у них слезились, щеки посинели от стужи.

– Жидки понаехали. – Комментарии Милли были излишни. – Ну да ладно, все равно хорошо раз в кои-то веки вырваться из «Сотняги».

Среди вновь прибывших обнаружился приятель Милли. Сейчас он распоряжался размещением своих многочисленных чемоданов. В любом другом месте он привлек бы всеобщее внимание, поскольку щеголял в берете и просторной меховой шубе, из-под которой выглядывали клетчатые чулки и комбинированные черно-белые туфли.

– Отнесите чемоданы наверх, распакуйте, и чтобы мне побыстрей, – приказал он.

Он был низенький и плотный. Его подруга, тоже в мехах, недовольно таращилась на одну из стеклянных витрин, украшавших холл.

– Ой, ради бога, – сказала она.

Милли и молодой человек поздоровались.

– Это Дэн, – сказала Милли.

– Ну, – сказал Дэн, – таки что будем делать, что?

– Выпить мне наконец дадут? – сказала подруга Дэна.

– Конечно, Кисуля, ради тебя я сам сбегаю за выпивкой. Составите нам компанию, или мы будем de trop?[22]

Они вошли в блистающий салон.

– Я продрогла как собака, – сказала Кисуля.

Дэн снял пальто и предстал в брюках гольф лилового цвета с блестящим отливом и в шелковой рубашке такой расцветки, которую Тони выбрал бы разве что для пижамы.

– Мы тебя сейчас отогреем, ну, – сказал Дэн.

– Тут от жидков не продохнуть, – сказала Кисуля.

– Это залог того, что гостиница хорошая, я так считаю, вы не согласны? – сказал Тони.

– Еще чего, – сказала Кисуля.

– Не обращайте внимания на Кисулю, она озябла, – объяснил Дэн.

– Интересно, кто бы не озяб в твоем паршивом драндулете?

Они выпили несколько коктейлей. Потом Дэн и Кисуля ушли к себе, как они объяснили, причепуриться: их пригласили на вечеринку к другу Дэна – его вилла находилась неподалеку.

Тони и Милли пошли обедать.

– Отличный парень, – сказала Милли, – часто заходит в наш клуб. У нас там кто только не бывает, но Дэн – он из приличных. Я как-то раз чуть было за границу с ним не поехала, но в последнюю минуту у него что-то там сорвалось.

– Кажется, мы не очень понравились его девушке.

– Да она просто озябла.

Тони обнаружил, что ему с трудом удается поддерживать разговор. Поначалу он отпускал замечания о соседях, как делал бы, если бы обедал с Брендой у Эспинозы.

– Какая хорошенькая девушка, вон в том углу.

– Чего бы вам не податься к ней, милок? – взвилась Милли.

– Посмотрите, какие бриллианты у той женщины. Вы думаете, они настоящие?

– Спросите у нее, если вам так интересно.

– Смотрите, какая красивая женщина – брюнетка, вон там танцует.

– Чего бы вам ей самой не сказать – она просто помрет от радости.

Вскоре до Тони дошло, что в кругу, где вращалась Милли, считается дурным тоном проявлять интерес к другим женщинам, кроме своей спутницы.

Они пили шампанское. Его же, что неприятно поразило Тони, пили и оба сыщика. Он об этом еще поговорит, когда ему представят счет. Нельзя сказать, чтобы они пошли ему навстречу с Винни. Где-то в глубине сознания его все время терзал вопрос, что же они будут делать после ужина, но вопрос решился сам собой: когда он закурил сигару, с другого конца зала к ним подошел Дэн.

– Послушайте, – сказал он. – Если у вас нет планов на вечер, поедем с нами в гости к моему другу. Вы не пожалеете. Я вам скажу, он умеет принять гостей первый сорт.

– Ой, давайте поедем, – сказала Милли.

Смокинг Дэна был сшит из синего материала, который при электрическом освещении, очевидно, должен был казаться черным, однако почему-то оставался совершенно синим.

Итак, Милли и Тони поехали к другу Дэна и были приняты «первый сорт». Туда съехались человек двадцать или тридцать гостей, все более или менее похожие на Дэна. Друг Дэна был само радушие. Когда он не возился с приемником, который то и дело выходил из строя, то расхаживал среди гостей, снова и снова наполняя стаканы.

– Славная штучка, – говорил он, демонстрируя наклейку, – от нее никакого вреда, кроме пользы. Штука что надо.

И они налегли на «штуку что надо». Временами друг Дэна замечал, что Тони не в своей тарелке. Тогда он подходил и клал руку ему на плечо.

– Рад, что Дэн вас затащил, – говорил он, – надеюсь, у вас ни в чем нет недостатка. Очень рад вас видеть. Приезжайте еще, когда не будет гостей, посмотрите мой домик. Розами интересуетесь?

– Да, я очень люблю розы.

– Так приезжайте, когда зацветут розы. Раз вы интересуетесь розами, вам тут понравится. Черт бы побрал это радио, опять барахлит.

И Тони задумался, а бывал ли он так приветлив, когда в Хеттон привозили незнакомых гостей без спросу.

В самый разгар вечера он очутился на диване рядом с Дэном.

– Славная девочка Милли, – сказал Дэн.

– Да.

– Я вам что скажу. Она нравится не тем мужчинам, что остальные девушки. Вроде нас с вами.

– Да.

– Вы б не догадались, что у нее дочка восьми лет, нет?

– Да, это удивительно.

– Я долго не знал. А потом как-то приглашаю ее в Дьепп на уик-энд, и что вы думаете – она хочет взять с собой ребенка. Со мной такие штучки-дрючки не проходят, но Милли я все равно люблю. Я вам скажу за Милли: ее можно куда угодно повести, она себя не уронит. – И он бросил кислый взгляд на Кисулю – та перебрала «штуки что надо» и последствия этого были налицо.

Вечеринка кончилась в четвертом часу. Друг Дэна повторил приглашение приехать, когда зацветут розы.

– Будьте уверены, лучше роз вам не найти на всем юге Англии, – сказал он.

Дэн отвез их в гостиницу. Кисуля сидела рядом с ним впереди и склочничала.

– Ты где был? – без конца повторяла она. – Я тебя за весь вечер ни разу не видела. Ты куда делся? Где ты шлялся? Называется, повез в гости – нечего сказать, хорош гусь.

Тони и Милли сидели сзади. Привычка и усталость взяли свое, и Милли положила голову на плечо Тони и взяла его за руку. Однако, когда они подошли к номеру, Милли сказала:

– Только тихо. Не разбудить бы Винни.

И Тони час, а то и больше, лежал в тесной душной спальне, снова и снова перебирая в уме события последних трех месяцев; потом тоже уснул.

Разбудила его Винни.

– А мама еще спит, – сказала она.

Тони посмотрел на часы.

– Надо думать, – сказал он. Была четверть восьмого. – Ступай назад в постель.

– Нет, я уже оделась. Пошли гулять.

Она подошла к окну и отдернула шторы, комнату залил ледяной утренний свет.

– А дождик совсем слабенький, – сказала она.

– Что ты хочешь делать?

– Хочу пойти на мол.

– Мол еще закрыт.

– Все равно хочу на море. Пошли.

Тони понял, что больше ему не спать.

– Хорошо. Выйди и подожди, пока я оденусь.

– Я здесь подожду. Мама ужас как храпит.

Через двадцать минут они спустились в холл, где официанты в фартуках составляли мебель и подметали ковры. Когда они вышли из вращающихся дверей, их пробрал пронизывающий ветер.

Набережная была мокрой от морских брызг и дождя. По ней, подгоняемые ветром, неслись две-три скрюченные женские фигурки, руками в перчатках прижимая к груди молитвенники. Четверо или пятеро жилистых старцев с молодецким присвистом, прихрамывая, шли купаться.

– Да пойдем же, – сказала Винни.

Они спустились на берег и, обшибая ноги о гальку, подошли к самому морю. Винни бросала камешки.

Купальщики были уже в воде; некоторые взяли с собой собак, собаки, отфыркиваясь, плыли бок о бок с хозяевами.

– Ты почему не купаешься? – спросила Винни.

– Слишком холодно.

– А они купаются. Я тоже хочу.

– Спросись у мамы.

– Ты небось просто трусишь. Плавать умеешь?

– Да.

– Тогда чего ж ты не плаваешь? Спорим, что не умеешь.

– Пусть будет по-твоему. Не умею.

– Чего ж тогда говорил, что умеешь? Врун ты после этого.

Они пошли по гальке вдоль берега. Винни поскользнулась и села раскорякой в лужу.

– Ну вот, у меня теперь штанишки мокрые, – сказала она.

– Надо вернуться в гостиницу, там переоденешься.

– До чего противно в мокром. Пошли позавтракаем.

В гостинице, как правило, не обслуживали постояльцев, которые спускались завтракать в восемь утра, да еще в воскресное утро. Завтрак не был готов, и им пришлось довольно долго ждать. Мороженого, к неудовольствию Винни, не оказалось. Она ела грейпфрут и тосты с яичницей и копченой селедкой, то и дело разражаясь жалобами на мокрую одежду. После завтрака Тони послал ее наверх переодеваться, а сам курил в салоне трубку и просматривал воскресные газеты. В девять утра этим занятиям положил конец приход Бленкинсопа.

– Вчера вечером мы потеряли вас из виду, – сказал он.

– Мы поехали на вечеринку.

– Не следовало этого делать, строго говоря, ну да ладно, думаю, особого вреда не будет. Вы уже завтракали?

– Да, здесь, в ресторане, с Винни.

– Мистер Ласт, о чем вы думаете? Вам же нужны показания слуг.

– Видите ли, мне не хотелось будить Милли.

– Ей за это деньги платят, так или не так? Куда это годится, мистер Ласт? Вам никогда не получить развода, если вы будете несолидно себя вести.

– Хорошо, – сказал Тони, – я позавтракаю еще раз.

– И учтите – обязательно в постели.

– В постели так в постели. – И Тони уныло поплелся в номер.

Винни уже отдернула занавески, но это не разбудило ее мать.

– Она один раз проснулась, а потом перевернулась на другой бок. Разбудите ее, пускай встает. Я хочу на мол.

– Милли, – сказал Тони твердо. – Милли.

– Ох, – сказала она. – Который час?

– Нам надо позавтракать.

– Не хочу я завтракать. Я еще немножко посплю.

– Ты уже завтракал, – сказала Винни.

– Вставайте, – сказал Тони. – Потом выспитесь вволю. Для чего, спрашивается, мы сюда приехали?

Милли села.

– Ладно, – сказала она. – Винни, золотко, дай маме кофточку со стула.

Милли была совестливая девушка и не увиливала от работы, какой отвратительной та ни казалась бы.

– Это ж надо в такую рань поднять.

Тони прошел в свой номер, снял туфли, воротничок, галстук, пиджак и жилет и надел халат.

– Вот жадина, – сказала Винни, – по два завтрака ест.

– Когда станешь постарше, научишься понимать эти вещи. Таков закон. А теперь посиди четверть часа в гостиной. Обещаешь? Потом можешь делать все, что хочешь.

– А купаться можно?

– Разумеется, если будешь сидеть тихо.

Тони лег в постель к Милли и плотно запахнул халат у ворота.

– Ну, как я выгляжу – все в порядке?

– Девичья мечта, – сказала Милли.

– Отлично. В таком случае я звоню.

Едва принесли завтрак, Тони вылез из постели и оделся.

– Вот и вся измена, – сказал он. – И подумать только, что в газетах это назовут «близкими отношениями».

– А теперь мне можно купаться?

– Разумеется.

Милли снова улеглась спать.

Тони повел Винни на берег. Поднялся ветер, тяжелые волны молотили по гальке.

– Девочка хотела бы искупаться, – сказал Тони.

– Сегодня детям купаться запрещено, – сказал пляжный служитель.

– Эк что придумал, – говорили собравшиеся зеваки. – Он что, утопить ребенка хочет?

– Да мыслимое ли дело – такому человеку ребенка доверить.

– Мерзавец, самый настоящий мерзавец.

– А я хочу купаться, – сказала Винни. – Ты сказал, что мне можно купаться, если ты съешь два завтрака.

Публика, обступившая их кольцом, чтобы всласть налюбоваться замешательством Тони, неодобрительно переглядывалась.

– Два завтрака?

– Разрешает ребенку купаться?

– Да он чокнутый.

– Бог с ними, – сказал Тони. – Пойдем на мол.

Несколько человек из толпы обошли с ними все автоматы, так им не терпелось посмотреть, до каких зверств может докатиться этот полоумный отец.

– Вон тот человек съел два завтрака зараз, а теперь хочет утопить свою дочку, – вводили они в курс подошедших зевак, подозрительно следя за тем, как Тони пытается занять Винни настольным бильярдом.

Поведение Тони подтверждало их взгляды на род человеческий, почерпнутые из еженедельников, которые они все, как один, читали сегодня утром.

– Ну что ж, – сказал поверенный Бренды, – процесс мы подготовили всесторонне, ничего не упустили. Думаю, слушание, скорее всего, назначат на следующую сессию – сейчас очень большой наплыв дел, но вреда не будет, если вы заранее подготовите свои показания. Я велел перепечатать их для вас. Держите их на всякий случай при себе, чтобы все досконально уяснить.

– …Мой брак можно было назвать идеальным, – читала Бренда, – вплоть до Рождества прошлого года, когда я почувствовала, что муж ко мне переменился. Если занятия требовали моего присутствия в Лондоне, он всегда оставался дома. И я поняла, что он относится ко мне не так, как прежде. Он стал сильно пить и однажды, напившись, учинил скандал в нашей лондонской квартире, непрерывно звонил по телефону и подсылал пьяного приятеля барабанить в дверь. А это нужно?

– Не обязательно, но рекомендуется вставить. Психология играет огромную роль. В минуты просветления судьи иногда удивляются, почему абсолютно приличные, счастливые в браке мужья проводят время на взморье с женщинами, которых до этого и в глаза не видели. Поэтому никогда не мешает присовокупить доказательства общей распущенности.

– Понятно, – сказала Бренда. – С этого времени я наняла частных сыщиков и установила за ним слежку. То, что я узнала из их донесений, заставило меня пятого апреля покинуть дом моего мужа. Да, теперь я как будто все досконально уяснила.

Леди Сент-Клауд сохраняла первобытную веру во власть и сверхъестественный здравый смысл главы семьи, поэтому, узнав, что Бренда сбилась с пути истинного, она первым делом послала телеграмму Реджи с требованием тотчас же вернуться из Туниса, где тот в данный момент осквернял гробницы. Но Реджи остался верен себе и не торопился. Он не сел на первый пароход, не сел и на второй и, таким образом, прибыл в Лондон в понедельник, уже после того, как Тони вернулся из Брайтона. Он собрал у себя в библиотеке семейный совет в составе Бренды, Марджори, Аллана и поверенных; потом досконально обсудил вопрос с каждым из них в отдельности; пригласил на обед Бивера; поужинал с Джоком и даже нанес визит тетке Тони Фрэнсис. А в заключение договорился с Тони поужинать в четверг вечером у Брауна.

Он был на восемь лет старше Бренды; беглое, быстро уловимое сходство крайне редко угадывалось между ним и Марджори, но и внутренне, и внешне он разительно отличался от Бренды. Он был толст ранней, неестественной полнотой и носил бремя плоти так, словно еще не успел к нему привыкнуть, словно на него навалили этот груз только сегодня утром – и он все пробует, как бы к нему получше приладиться; походка у него была неуверенная, а глаза воровато бегали по сторонам, словно он боялся попасть в засаду и сознавал, что при его данных ему не убежать. Впечатлением этим, однако, он был обязан исключительно своей внешности: взгляд казался подозрительным, оттого что глаза еле выглядывали из-за складок жира, движения отличались осторожностью, потому что он с трудом сохранял равновесие, а не потому, что стеснялся своей неуклюжести; ему и в голову не приходило, что он выглядит не совсем обычно.

Куда больше половины своего времени и дохода Реджи Сент-Клауд тратил за границей на скромные археологические экспедиции. Его дом в Лондоне был битком набит плодами этих раскопок – разбитыми амфорами, позеленевшими бронзовыми топорами, осколками костей и обуглившихся палочек, стояла там и греко-римская мраморная голова с до основания стертыми временем чертами. Реджи написал две небольшие монографии о своих экспедициях и издал их за собственный счет с посвящением членам королевской семьи. Приезжая в Лондон, он аккуратнейшим образом посещал палату лордов; всем друзьям его перевалило за сорок, и уже несколько лет он тоже считался представителем этого поколения; лишь очень немногие матери еще лелеяли надежду заполучить его в зятья.

– Все эти перипетии – я говорю о Бренде – до крайности неудачны, – сказал Реджи Сент-Клауд.

Тони разделял это мнение.

– Мать, естественно, весьма расстроена. Я и сам расстроен. Откровенно говоря, нельзя не признать, что Бренда вела себя, по моему мнению, крайне глупо, глупо и неподобающе. Я вполне понимаю, что и вы тоже этим расстроены.

– Разумеется, – сказал Тони.

– И все же, как я ни уважаю ваши чувства, должен сказать, что вы, по моему мнению, ведете себя довольно невеликодушно.

– Я делаю все так, как хочет Бренда.

– Дорогой мой, она сама не знает, чего хочет. Я видел вчера этого самого Бивера. Он мне совершенно не понравился. А вам?

– Я его почти не знаю.

– Так вот, уверяю вас, он мне совершенно не понравился. А вы, можно сказать, толкаете Бренду в его объятия. Вот к чему ведут ваши действия, как я понимаю, и вот почему я считаю вас невеликодушным. Конечно, сейчас Бренда вбила себе в голову, что она в него влюблена. Но это долго не протянется. Да и может ли быть иначе, учитывая, что за тип этот Бивер. Не пройдет и года, как она захочет к вам вернуться, вот увидите. И Аллан того же мнения.

– Я уже говорил Аллану. Я не хочу, чтобы она возвращалась.

– Ну это уже невеликодушно.

– Да нет, просто я не смог бы относиться к ней по-прежнему.

– А зачем относиться по-прежнему? Люди с возрастом меняются. Да еще десять лет назад меня не интересовали никакие эпохи после шумерской, а теперь, смею вас заверить, даже христианская эра представляется мне весьма значительной.

И Реджи пустился в пространные рассуждения о tabulae execrationum[23], которые он недавно откопал.

– Мы находили их почти в каждой могиле, – сказал он. – Чаще всего в них идет речь об интригах в цирках, они нацарапаны на свинце. Их обычно клали в захоронения. Мы обнаружили больше сорока таких табличек, но тут случилась эта неприятная история, и мне пришлось вернуться. Естественно, что я расстроен.