Монстролог. Дневники смерти (сборник) Янси Рик

Часть тридцать пятая. «Ярость милосердного Бога»

На четвертый день горизонт перед нами почернел, а волны стали выше, повинуясь непреклонному ветру, навалившемуся на «Дагмару», словно гигантская рука, прижатая к ее груди. Капитан Расселл развернул судно к югу, чтобы уклониться от бури – решение, что пришлось не по вкусу монстрологу, скрежетавшему зубами, и тягавшему себя за нижнюю губу, и расхаживавшему по передней палубе, пока шторм гнул его едва ли не вдвое и взбивал его волосы в циклоническую путаницу. Я бросил вызов стихии, чтобы загнать доктора внутрь, совершенно убежденный, что в любой момент бушующие волны, яростно обрушивавшиеся на мостик, могут смыть его за борт.

– Ты знаешь, что сказал бы фон Хельрунг! – прокричал Уортроп, заглушая хлещущий ветер и грохочущее море. – Ярость милосердного Господа! Ну, а я скажу так: пусть спустит с поводка все свои чудеса и знамения! Пусть выйдут против меня силы небесные, и я буду сражаться с ними каждой клеточкой своего тела!

Палуба неистово содрогнулась и рывком встала на дыбы, сбив меня с ног. Рука монстролога выхлестнулась вперед и поймала меня, отдернув прочь от края.

– Тебе не стоит тут быть! – завопил он.

– Вам тоже! – заорал я в ответ.

– Отбой я не дам! Никогда!

Он отпихнул меня к корме и повернулся ко мне спиной, широко расставив ноги для равновесия и раскинув руки, словно призывая гнев божий во всей его полноте на свою голову. Вспыхнула молния, гром сотряс доски, и Уортроп рассмеялся. Монстролог смеялся, и его смех заглушал ветер, и хлещущий дождь, и сам гром, поправ вихрь своей несокрушимой пятой. Что же удивительного в той власти, которую этот человек имел надо мной? Ведь он не бежал от своих демонов, как большинство из нас, но принимал их как родных, прижимая к сердцу в удушающем объятии. Он не пытался спастись, отрицая их, обманывая их или торгуясь с ними. Он спускался в их логово, в то тайное место, которое большинство из нас скрывает. Уортроп был Уортропом до мозга костей, поскольку его демоны определяли его, вдыхали в него дуновение жизни, и без них он пошел бы ко дну, как большинство из нас: в туманное чистилище бессознательного существования.

Можете звать его безумцем. Можете считать его тщеславным, эгоистичным, высокомерным и лишенным всех нормальных человеческих чувств. Можете и вовсе отмахнуться от него, как от дурака, ослепленного собственной гордыней. Но вы не можете сказать, будто Пеллинор Уортроп не был до самого конца, полностью, яростно жив.

Я отступил в безопасность мостика, откуда мог за ним хотя бы приглядывать, хотя плещущая в стекло и струящаяся по нему вода мешала моему обзору, превращая Уортропа в исступленную призрачную тень на светло-сером фоне увенчанного белым моря. Аваале как раз встал за штурвал. Его мощные руки то и дело бугрились мышцами, пока он боролся с рулем.

– Что он творит? – удивился он. – Он хочет, чтоб его сдуло в море?

– Ему не терпится, – ответил я.

– Не терпится что?

Я ничего не сказал. Не терпится посмотреть в лицо Безликому, мог бы ответить я, но не сказал ничего.

После заката шторм преследовал нас еще долго, вынудив «Дагмару» на мили отклониться от курса и оказаться далеко к югу от острова, как раз на пути дувших с севера муссонов. Когда погода наладилась, Расселл наметил курс, который должен был привести нас обратно к западному берегу Сокотры; это, объяснил он доктору, был единственный разумный путь.

– Мы не можем подходить с юга, не с такими ветрами, – сказал он.

– Это обойдется нам минимум в день, – указал монстролог. Желваки его напряглись от едва сдерживаемого гнева.

– Дольше, – угрюмо ответил Расселл.

– Насколько дольше?

– Два дня, два с половиной.

Уортроп с силой ударил по столу:

– Неприемлемо!

– Нет, доктор Уортроп, неизбежно. Я пытался объяснить вам еще в Адене. Никто не ходит до Сокотры в это время…

– Тогда чего ради, во имя всего святого, вы на это согласились? – огрызнулся доктор.

Расселл призвал на помощь всю свою английскую стойкость и сказал так спокойно, как только мог:

– Подойти с запада – единственная возможность подвезти вас достаточно близко, чтобы вы могли высадиться. Пробиваться на север против этого ветра может занять у нас ровно столько же времени и при этом удвоить риск.

Уортроп глубоко вздохнул, чтобы овладеть собой.

– Конечно, я подчинюсь вашему решению, капитан. Но надеюсь, что вы способны понять срочность моей задачи.

– Что ж, я ее не понимаю. Вы были изумительно уклончивы насчет своей цели, доктор Уортроп. Возможно, ваша надежда могла бы сбыться, если бы вы рассказали мне, что, к чертовой матери, на этой безлюдной каменюке такого важного, что вы готовы рисковать жизнью и здоровьем – моими жизнью и здоровьем.

Мгновение доктор молчал. Он уставился на пол, взвешивая что-то в уме. Затем Уортроп поднял глаза и сказал:

– Я не ботаник.

– В этом темном уголке мира я видывал странные вещи, – доверительно сообщил капитан после того, как исповедь монстролога подошла к концу. – Но ни одной настолько странной, как те, что вы описываете, Уортроп. Я слыхал про – как вы его назвали? – это поганое желе, что несет безумие и смерть, но никогда не думал, что оно в самом деле существует. Я еще слыхал, как люди говорят о так называемом красном дожде, крови, льющейся с небес, аки библейская казнь, но я никогда особенно не верил в моряцкие байки. С тем же успехом вы можете быть просто сумасшедшим. Но это уж не мое дело – пока ваше сумасшествие не угрожает моему кораблю и безопасности моей команды.

– Уверяю вас, капитан Расселл, я не безумен и не наивен. Все эти рассказы – правда, и я намерен доказать вам это, когда вы за нами вернетесь. Если, конечно, мы вообще туда доберемся!

– Я довезу вас туда, Уортроп, но я обязан спросить вас, как вы намерены одержать верх над эскадроном русских и поймать этого вашего монстра, учитывая, что и те, и другой намерены вас убить, а на вашей стороне ничего, кроме этого мальчика и револьвера в кармане.

Мы с Расселлом оба ждали его ответа. Я не думал, что Уортроп ответит так же, как мне в Адене – «вот что спасет нас» – и он и не ответил.

– Я оставлю вопросы навигации вам, капитан Расселл, – сказал он, – если вы оставите мне вопросы монстрологии.

– Ты уже знаешь, walaalo? – спросил меня той ночью Аваале, когда мы лежали в гамаках на нижней палубе. Ему пришлось повысить голос, чтобы я расслышал его за гудением двигателей. – Я иду с вами.

Я был ошарашен.

– Что ты имеешь в виду?

– Капитан Джулиус нынче вечером спросил меня, что я об этом думаю. «Этот чертов янки, может, самый большой дурак, что мне встречался, – сказал он мне. – Он с тем же успехом может быть спятившим на всю голову, но не могу я просто высадить его на берег и умыть руки». Он предложил удвоить мою плату, и я согласился, но не из-за денег. Я согласился ради тебя, walaalo, и ради того, чью жизнь отнял все эти годы назад. Я думаю, бог послал тебя мне, чтобы я мог спасти свою душу.

– Я не понимаю, Аваале.

– Ты мое искупление, ключ от темницы моего греха. Спасу тебя – и тем спасу себя от судилища.

Он погладил в темноте мою руку.

– Ты его дар мне, мой walaalo.

На глубине живут духи. Этой ночью, последней в долгой череде ночей, вы способны расслышать их голоса в открытом море, в брызгах морской воды, и в ветре, и в шлепанье и шлепанье воды, разбивающейся о нос корабля. Голоса стремительных и мертвых, как сирены, зовущие вас навстречу року. Стоя лицом к той точке, где море встречается с небом, вы слышите их зловещий плач. И затем перед вашими изумленными глазами горизонт разламывается, бросая ввысь иззубренные осколки себя самого, дабы заслонить звезды.

И голоса говорят с вами.

«Nullit! Вот и весь он!»

«На санскрите она называется Двипа Сукхадхара, Остров Блаженства».

Эта ночь – последняя в долгой череде ночей. Ночь, когда мистер Кендалл появился у нас на пороге. Ночь, когда монстролог привязал себя ко мне и вскричал: «Я не потерплю, чтобы ты умер!» Ночь, когда он меня бросил. Ночь, когда я бежал по реке крови и огня, чтобы спасти его. Ночь, когда Джейкоб Торранс показал Томасу Аркрайту две двери. Ночь отчаяния моего наставника – «Ты поступил в услужение к ха-Машиту, ангелу смерти» – и ночь моего собственного отчаяния в центре мира.

Остров, поднимающийся навстречу, черен – разрыв в небе, через который льется лишь чернота – и ветер причитает, толкая вас назад, пока прореха в бесконечной перспективе тянет все ближе, словно море изливается в бездну, унося вас за собой вниз. Сгусток темноты соскальзывает по левую руку, пока лодка вертится то на юг, то на восток. На миг кажется, будто вы неподвижны, а движется как раз остров – тяжелая черная баржа, беззвучно прорезающая море.

Это – дом Тифея Великолепного, Владыки Бездны, ужаснейшего монстра из всех, что живет в пространстве между пространств, на волосок за гранью вашего зрения. Я понимаю, что вам, возможно, хочется отвернуться. И вы вправе, если пожелаете. Ваше счастье.

Мы с монстрологом такой роскоши лишены. Мы трудимся во тьме, чтобы вы могли жить при свете.

Часть тридцать шестая. «Разве это не чудесно?»

По настоянию Уортропа «Дагмара» бросила якорь в полумиле от южного берега – ближе Расселл свое судно подвести не отважился. Течения в это время года коварны, объяснил он нам, и вьются вокруг Сокотры с яростью Харибды[151]; побережья завалены гниющими скелетами кораблей, что отважились подойти в муссон слишком близко. В июне горы Хагьера, в пять тысяч футов[152] высотой, гонят стратосферные ветры из Африки вниз, и те с воем несутся вдоль северной береговой линии. Три месяца ветры беснуются без передышки, с почти постоянной скоростью шестьдесят[153] миль в час и порывами хорошо за сотню[154]. Июнь – еще и месяц проливных дождей, затопляющих внутреннюю часть острова и южный берег, где мы и собирались попытать счастья с высадкой.

Мы с доктором последовали за Расселлом на полубак, где он разложил свою подзорную трубу и принялся выглядывать Гишуб – рыбацкую деревушку, что лежала (или должна была лежать) прямо к северу и примерно в миле от нашего местонахождения. Капитан тревожился. Он знал, что мы на правильном месте, но вдали не сияло никаких огней, что указывали бы на существование Гишуба.

– Совершенно темно, – пробормотал он. – Странно. Кажется, оттуда все ушли. – Он передал подзорную трубу Уортропу, который несколько раз повернул ее туда-сюда в руках, прежде чем признать, что не увидел ничего, кроме камней разнообразных оттенков серого.

– Глядите на двенадцать часов, – посоветовал Расселл. – Найдите на берегу рыбацкие лодки, потом прямо назад… Туземцы строят дома из камня – на острове почти нет деревьев, – если они вообще дают себе труд что-то строить. Довольно много живет в пещерах Муми и Хока.

– Я не… Да, теперь я их вижу. Вы правы, капитан. Во всех окнах темно, ни одной свечи или лампы не горит.

– Есть еще деревушка, называется Стерох, примерно в десяти милях к востоку. Я мог бы подвести туда «Дагмару».

– Нет, – твердо сказал Уортроп. – С этим надо разобраться. Мы сойдем на берег здесь.

– Это проще утром, когда будет прилив, – сказал Расселл, когда мы спускались на главную палубу.

– Предпочитаю отправляться сейчас, – ответил монстролог. – Немедля.

Узлы, крепившие шлюпку к кораблю, ослабили. Канаты, что удерживали ее, вытравили. Мы сидели, вцепившись в борта лодочки, пока та падала, дергалась, снова падала и затем плюхнулась в воду так, что у нас клацнули зубы. Лицо капитана Расселла появилось над поручнями квартердека, единственный глаз сиял в свете лампы за его спиной.

– Увидимся через три недели, Уортроп! И жду моего первого помощника в пригодном к работе виде!

– Не беспокойтесь, капитан Джулиус, – крикнул в ответ Аваале. – Я за ними присмотрю! – Он оттолкнулся от корпуса «Дагмары» концом своего весла и затем налег на весла, разворачивая нас кругом – к смутной черной тени, которой была Сокотра. Огни «Дагмары» отступали в ночь.

Уортроп перегнулся вперед, каждый его мускул был напряжен, глаза сияли. За ним лежал путь, усеянный трупами – юный моряк, что привез гнездовище с Кровавого Острова Блаженства; Уаймонд Кендалл, что принес его нам; Томас Аркрайт, что вкусил его гнили; Джейкоб Торранс, скормивший ее ему; Пьер Леброк и все, кто пал в поисках Тысячеликого Безликого. Путь, лежавший перед ним, был темен, тропа – неведома. «Я избранный!» – кричал он из глубины своей души, того же бездонного колодца, из которого поднялось «Не смотри мне в глаза, ибо я василиск!». Разницы, в сущности, никакой не было. То, чего жаждал монстролог, отчаянно боялся Пеллинор Уортроп.

За моей спиной Аваале сражался с быстрым течением. Оно шло с востока на запад, отталкивая нас в сторону, в то время как он трудился, чтобы продвинуть нас вперед. Впрочем, пока особых успехов было не видно. Уортроп в расстройстве хлопнул по лееру, и Аваале проворчал:

– Простите, дхактар. Течение очень сильное.

– Тогда ты должен быть сильнее! – огрызнулся Уортроп.

Аваале стиснул зубы и бросился в борьбу против неустанного моря. Оно нас не подпустит, подумал я. Оно не желает, чтобы мы здесь были. Я представил себе чудовищный океан, утаскивающий нас в сердце своего пустынного простора, чтобы там пожрать. Сокотра дразнила нас – приближаясь и вновь отдаляясь, пока Уортроп чертыхался себе под нос, а Аваале – молился.

– Греби, черт тебя дери. Греби! – заорал на него монстролог. Он отпихнул Аваале, схватил весла и ринулся в борьбу против отлива, яростно вскапывая веслами черную вихрящуюся воду. С каждым гребком Уортроп ревел, и Аваале послал мне взгляд, полный глубокой озабоченности. Мы еще не высадились, а доктор уже, казалось, был на грани безумия.

– Аваале сильней, доктор Уортроп, – мягко сказал я. – Вам следует позволить ему…

– А тебе следует помалкивать, – прорычал он. – Я проделал весь этот путь не для того, чтобы… я пожертвовал тем, чем пожертвовал, не для того… я вынес то, что вынес, не…

Аваале выпрыгнул из лодки в дюжине ярдов от берега, обвязал канат вокруг мощной руки и тянул нас остаток пути на буксире, пока корпус шлюпки не ударился о дно.

Мы не передохнули, когда высадились, и не праздновали. Аваале вытянул лодку из прибоя, и мы быстро разгрузили припасы – большой рюкзак с провизией и патронами (капитан Расселл щедро одолжил Аваале свою винтовку), лампу, чтобы освещать путь в темноте, и полевой чемоданчик доктора; последние два предмета были вверены мне. Мы немедля двинулись к Гишубу, небольшой группке каменных зданий, скучившихся у высоких утесов, отмечавших конец плато Диксам.

– Уилл Генри, ступай немного впереди и держи лампу пониже, – проинструктировал доктор. – Аваале, шагай осторожно. Если увидишь что-нибудь похожее на медузу, это может быть не медуза. Когда доберемся до деревни, ничего не трогай – ничего – не надев сперва перчаток.

– Перчаток, дхактар?

– Гишуб или покинут, или пал. Других вариантов я не вижу.

– Перчатки, walaalo? – шепнул мне Аваале.

– Чтобы защитить тебя от пуидресера, – сказал я.

– Пуидресера?

– Звездной гнили, – ответил я.

– Смерти, – разъяснил монстролог.

Тропка стала крутой, почва – твердой. Прежде, чем мы подошли на сто ярдов к первому дому, я почуял это – и Аваале тоже. Он прикрыл рот и нос, вздрогнув от отвращения: Гишуб не был заброшен; он пал.

– Xumaato! – донесся из-под руки его сдавленный голос. Другой рукой он быстро перекрестился.

Уортроп вдруг рванулся вперед, к зданию на западном краю деревеньки, приказав мне держаться рядом. У двери были навалены камни, перегораживая вход. Запах гниющей плоти пропитал воздух у заграждения, сочась из щелей между поспешно сваленными в кучу камнями. Монстролог натянул перчатки и зарылся в камни. Когда самодельная стена была наполовину разрушена, Уортроп отобрал у меня лампу и качнул ею в сторону проема.

Прежде здесь коптили рыбу. Последний улов все еще рядами свисал с низкого потолка; пустые, мертвые глаза рыбы сияли в свете лампы отвратительно-желтым блеском. На полу в беспорядке валялись трупы – всего я насчитал четырнадцать – на различных стадиях разложения. Из коптильни этот дом превратился в покойницкую.

Доктор велел мне надеть перчатки и следовать за ним со светильником.

– Останься здесь, – приказал он Аваале, прежде чем мы шагнули внутрь. – Отстреливай все, что шевелится.

Было очевидно, что привело этих людей в их самодельную гробницу. Пока я держал лампу, монстролог осмотрел их глаза – у тех, у кого еще были глаза – и мертвецы незряче уставились в ответ зрачками размером с десятицентовик – Oculus Dei, очи неодушевленного бога. Те же заостренные костные выросты, что прорезались по всему телу мистера Кендалла, выступали из их бледной, тонкой как бумага кожи; те же обнаженные, вздувшиеся мускулы и желтоватые когти вместо ногтей, твердые, как камень. Над несколькими трупами доктор вынужден был поломать голову – их тела, судя по всему, взорвались, забрызгав стены и потолок превратившимися в прах внутренними органами. Доктор склонился осмотреть женщину, что уже уступила свое лицо мухам, роем вившимся вокруг наших голов. Ее труп влажно ухмыльнулся доктору, когда тот смахнул опарыши мизинцем – видно было, от чего именно она скончалась: ее скулы были раздроблены, череп разбит, подбородок расколот надвое. Она умерла не от пуидресера; ее забили до смерти.

Рядом с ней на боку лежал мужчина, прижимавший к груди дитя. То было трогательное зрелище, пока я не увидел когти, до основания погрузившиеся в спину ребенку, и волокнистые куски иссохшей плоти, свисавшие с удлинившихся резцов мужчины. Девочка не выказывала никаких признаков заражения; она была здорова, когда мужчина притянул ее в свои объятия.

– Это чудесно, Уилл Генри, – выдохнул монстролог, заглушив сводящее с ума гудение мух. – Я боялся, что мы можем ошибаться – что Сокотра не locus ex magnificum[155]. Но мы нашли его, не так ли? И разве это не чудесно?

Я согласился с ним. Это было чудесно.

Он настоял на том, чтобы обследовать остальную деревню, так что мы переходили от дома к дому, оставляя Аваале у дверей охранять вход. Некоторые дома мы нашли сравнительно непотревоженными, словно обитатели просто вышли на несколько минут и намеревались вернуться. В других нашему взору предстали следы жестокой борьбы – перевернутые столы, перебитая кухонная утварь, разбросанная по полу одежда, кровь, забрызгавшая стены и усеявшая потолки конусообразными кляксами.

Мы посетили один из домов, что казался брошенным, но когда повернулись, чтобы уйти, груда лохмотьев в углу задрожала и высунулась ручка, бессильно когтившая воздух в направлении лампы.

Доктор вынул револьвер. Он знаком приказал мне держаться подальше и двинулся к корчащейся куче. Маленькие пальчики согнулись, упали на пол и принялись царапать твердый камень с кошмарным, сухим скребущим звуком. Держась так далеко, как только можно, Уортроп наклонился и принялся осторожно разворачивать самодельный кокон, пока перед нами не предстал ребенок, мальчик не старше пяти лет. Он был, как я решил, на последних стадиях заражения, с огромными черными глазами, больше походившими на глаза сумчатого животного, чем человеческие, и гноящимся лицом, которое раздробили дюжины выростов, похожих на шипы. Выше пояса он был наг; штаны свисали с него лохмотьями. Длинные рваные раны спускались по его груди, как следы от тигриных когтей; из ран сочилась свежая кровь, и его губы блестели от нее, и она капала с его ногтей, и я вспомнил, что рассказывал мне доктор, и понял, что мальчик был последним выжившим и поедал себя заживо.

И когда на него упал свет, его тело яростно дернулось, рот раскрылся в булькающем вскрике, и его вырвало потоком свернувшейся крови вперемешку с прозрачной, вязкой жидкостью. Мальчик бросился на свет, но он был очень слаб и упал на живот, когтя твердый камень. Его спина выгнулась, кожа туго натянулась на растущих из позвоночника выступах и затем разошлась, от основания шеи до поясницы, как расстегнувшаяся молния.

Аваале услышал мой вопль омерзения и ворвался в дом как раз вовремя, чтобы увидеть, как монстролог шагает к извивающемуся телу, наводит револьвер на маленькую голову и быстрым нажатием пальца направляет спасительную пулю в то, что оставалось от детского мозга.

Бывший пират (утративший счет убитым; Аваале Дьявол, звали они его) долго непонимающе таращился на Уортропа. Затем он поглядел на мертвого ребенка у ног доктора. Одна из крохотных ручонок упала на ботинок монстролога и крепко вцепилась в него, словно была его любимая игрушка, а кровь из раны медленно растекалась под маленькой круглой головой в полумесяц, напомнивший мне о византийских иконах младенца Христа.

Аваале без слов отступил в открытый дверной проем. Плечи доктора расслабились – появление Аваале встревожило его больше, чем то, что он застрелил ребенка, – и он попросил свой чемоданчик с инструментами.

– Всего одна-две пробы – первый свежий образец, что мы нашли. Ты мне для этого не понадобишься, Уилл Генри. Возможно, тебе стоит посторожить вместе с Аваале.

– Да, сэр.

– О, и возьми-ка лучше это, – он уронил мне в руки револьвер. – Ты не боишься им пользоваться, верно?

– Нет, сэр.

– Я и не думал.

Аваале сидел в грязи сразу по левую сторону от двери, опершись спиной на стену дома, лицом к морю. Я сел рядом с ним. Мы были всего в миле от океана, но бриза не было. Воздух был неподвижен и тяжел от пыли, а за нами высились, как огромная серая зубчатая стена, серые утесы плато Диксам.

– Кто этот человек? – спросил он меня. – Кто этот дхактар, которому ты служишь?

– Он монстролог.

– Странное название, walaalo. Что оно значит?

– Тот, кто изучает монстров.

– Каких монстров?

– Достойных изучения, полагаю.

– Тот внутри – который был так похож на ребенка, на маленького мальчика – он был монстр?

– Он был болен, Аваале – очень болен. Доктор сделал единственное, что мог. Он… он ему помогал.

– Помогал ему? Что за странное снадобье эта монстрология! – он поглядел на меня. – А ты с ним уже как долго?

– Уже два года как, – я не мог выдержать его оценивающего взгляда. Я продолжал сидеть, повернувшись к невидимому морю.

– И такие вещи, – он имел в виду то, что произошло в стенах каменного домишка, – тебе не в новинку?

– Нет, Аваале, – проговорил я. – Они мне не в новинку.

– Ох, – сказал он. – Ох, walaalo, – его большая ладонь накрыла мою. – Мне жаль; я не знал. Ты видел лицо безликого, не так ли?

Он прикрыл глаза, и губы его пошевелились, но он ничего не сказал. Мне потребовалось до смешного много времени, чтобы понять, что он молится.

Часть тридцать седьмая. «Мы не опоздали»

Доктор вышел наружу, и мы с Аваале поднялись на ноги. Нам обоим не терпелось покинуть Гишуб: деревня была nasu. Монстролог же считал по-другому.

– Заночуем здесь, – негромко объявил он. – Судя по всему, магнификум охотится по ночам, а коль скоро мы охотимся на него, нам следует придерживаться его расписания. Но это очень рискованно. Заражение пуидресером влечет чрезвычайную чувствительность к свету и зверский аппетит к человеческой плоти. Воистину блестящий способ приспособиться: инфицируя свою дичь, магнификум вынуждает ее придерживаться его распорядка. А выжившие же выступают его разведчиками. И в самом деле Oculus Dei!

Мы выбрали один из чистых брошенных домов, чтобы провести в нем остаток ночи. Аваале вызвался первым стоять на часах, но доктор запротестовал. Он не устал, сказал Уортроп, и разбудит Аваале через четыре часа.

– Я возьму винтовку. Уилл Генри, отдай револьвер Аваале и постарайся поспать! Нам предстоит длинный переход.

Кроватей там не было, только циновки для сна, которые мы расстелили на утоптанном грязевом полу. Я видел, как монстролог усаживается в открытом дверном проеме. Все, что пожелало бы добраться до нас, должно было сперва пройти мимо него.

– Walaalo, – прошептал Аваале, – что стряслось с твоей рукой?

Я ответил очень тихо, чтобы доктор меня не услышал:

– Оно вьет гнездо и использует свою слюну – пуидресер, – чтобы склеивать его воедино, и если ты ее коснешься, превращаешься в… в то, что ты сегодня вечером видел.

– Это и случилось? Ты коснулся гнезда?

– Нет, я… Не напрямую, но да, коснулся.

Он помолчал.

– Он отрезал его, так? Дхактар.

– Да. Чтобы спасти меня.

– Как он спас ребенка.

– Для меня было не слишком поздно.

Он замолчал надолго.

– Что это за штука, этот магнификум?

– Никто не знает. Никто его не видел. Вот почему мы приехали.

– Посмотреть на него?

– Или убить одного. Или поймать. Я думаю, доктор предпочел бы живого, если сумеет это сделать.

– По какой причине?

– Потому что он монстролог. Этим он и занимается.

Нам был виден неподвижный силуэт доктора в обрамлении дверного проема.

– Это кажется мне очень странным, walaalo, – проговорил Аваале. – Как сон. Словно до того, как ты появился, я бодрствовал, а теперь сплю.

Я подумал о женщине, стоящей на кухне, и о высоком стакане молока, и запахе теплых яблок.

– Я знаю, – сказал я.

В какой-то момент они поменялись местами; я это проспал. Мне снилось, что я мальчик, умерший от холеры, и нассесалар отнесли мое спеленутое тело к внутренней стене круга и уложили его, обратив мое открытое лицо к безоблачному небу. Моя душа попалась в ловушку нечистой плоти; она не витала вокруг, как должна была. Она билась в ловушке, и я видел, как вороны и белые стервятники приземляются рядом со мной на уступ, и смотрел, как их острые клювы заполнили поле моего застывшего зрения, когда они склонили головы, чтобы выклевать мне глаза.

Перед рассветом меня вдруг разбудил испуганный крик. Тень бросилась мимо меня к открытому дверному проему: монстролог. Встревоженный, я вскочил и побежал за ним. Аваале был в нескольких футах от здания, стоя у костерка, что он без особенных усилий развел из кусков плавника, разбросанных по берегу. При приближении доктора он обернулся со вскинутой винтовкой, но затем нерешительно отступил, когда монстролог набросился на огонь, затаптывая горящие угольки и втирая их в песок.

– Никакого света, понимаешь? – рыкнул он в изумленное лицо возвышавшегося над ним человека. – Ты приманишь к нам их всех, до последнего вонючки.

– Я понял, дхактар, – ответил Аваале, вскинув руку. Возможно, он начал думать, что составил компанию сумасшедшему.

– Ты видел только последние стадии заражения, – сказал монстролог. – Они очень сильные, очень быстрые и вне себя от голода до того, как слягут и умрут. Спроси Уилла Генри, если мне не веришь.

Монстролог топтал тлеющие угли, пока последний красный огонек не почернел, а затем приказал мне возвращаться в дом.

– Я останусь тут с Аваале, – сказал он. – На случай, если у него возникнет искушение наделать еще каких-нибудь глупостей.

Таких примерно, как сопровождать монстролога в охоте на Отца Чудовищ, подумал я.

С первыми лучами солнца мы выступили, направляясь прямо на восходящее светило, и наши тени, длинные и узкие, тянулись за нами по каменистой почве. По правую руку от нас суша плавно спускалась к морю. По левую – отвесные утесы вздымались более чем на тысячу футов в высоту, их морщинистые лица были непроницаемы в свете раннего солнца. Ветер шипел и посвистывал над нашими головами, мчась через высокогорные равнины и за иззубренный край плато. Внизу ветра не было, лишь его звук, и звук этот не умолкал. Он реял фоном, как голоса невидимого хора.

Около десяти утра мы набрели на глубокий разлом в поверхности скалы, что за века выточили муссонные ливневые паводки. Камни в теснине влажно блистали, и вода, стремившаяся в свою колыбель – в море, все еще бежала тонкой струйкой как раз поперек нашей дороги. По обе стороны русла за скалу цеплялись странные бледные растения, с луковицеобразными стволами и тощими ветками, увенчанными гирляндами темно-зеленых, будто навощенных, листьев. Монстролог показал мне на них и сообщил:

– Они больше нигде в мире не растут, Уилл Генри, равно как и многие другие виды на Сокотре. Вот почему остров и называют Галапагосами Востока.

– Так прямо и называют? – вполголоса пробормотал Аваале.

Монстролог либо не расслышал его, либо предпочел не обращать на него внимания. Он указал на извилистую тропку, уходившую в утесы:

– Что скажете, джентльмены? Следует нам разговеться, прежде чем попытаться совершить восхождение?

За завтраком, состоявшим из копченой говядины и галет, Уортроп взял палку и нарисовал на песке карту острова.

– Мы вот тут, на полпути между Гишубом и Стерохом. Вот тут выше – Хадейбо, примерно в тридцати милях к северо-западу от нас.

– Тридцать миль? – переспросил Аваале. – Могло быть и хуже.

– Тридцать миль по прямой, – сказал доктор. – Между нами и Хадейбо – горы Хагьера, в это время года почти непроходимые – паводки, высокогорные ветра, оползни… Нет, сперва нам надо на север, обойти горы, и затем повернуть к западу на Хадейбо.

– Выходит, это там ваш монстр, в Хадейбо? – спросил Аваале.

Доктор покачал головой:

– Понятия не имею. Впрочем, оттуда логичней всего начать поиски. Хадейбо – самое крупное поселение на острове. Если хочешь найти тигра, сперва найди антилопу.

Мы пешком поднялись на плато. Склон был крутой и влажный, и я несколько раз поскользнулся. Всякий раз Аваале хватал меня за ближайшую к нему часть – будь то запястье или сорочка на спине, – хихикая над моей неуклюжестью.

– Может, мне стоит понести тебя на плечах, как пастух ягненка, walaalo, – поддразнил он меня.

– Может, если бы вы с Уиллом Генри меньше болтали и больше сосредоточились на насущных задачах, мы бы шли быстрее, – огрызнулся монстролог. С каждой минуты неприятный огонь в его глазах разгорался все ярче и холоднее. Он задержался лишь раз, на полпути, когда порыв ветра ударил вниз, в теснину. Он поднял голову и позволил ветру омывать его лицо – глаза закрыты, руки широко раскинуты для равновесия. Ветер угас до робкого дуновения, и он вновь принялся карабкаться, еще быстрее, словно почуяв в ветре что-то обнадеживающее.

Но на вершине, где передо мной распростерлось огромное сердце Сокотры, я нашел мало обнадеживающего. Центральное плато представляло собой плоский, практически совершенно ровный пейзаж, крест-накрест иссеченный линиями кустарника и рощицами зеленеющих деревьев, что походили на вывернутые наизнанку гигантские зонтики. Их обнаженные переплетенные ветви сперва напомнили мне о корзинках из ивовых прутьев, но затем я решил – нет, они больше похожи на замысловатое прядение гнездовища магнификума. Два дерева цеплялись за камни над руслом реки, и мы немного передохнули в их скудной тени. День сделался жарким, хотя все еще дул сухой ветер.

– Аваале, – сказал доктор. – Одолжи мне ненадолго свой нож. Хочу показать кое-что Уиллу Генри.

Уортроп вогнал лезвие в ствол дерева и прорезал тот вниз, сделав шестидюймовую засечку. Из раны дерева засочилась густая, ярко-красная смола.

Аваале тихо застонал:

– Кровоточащие деревья? И как я не догадался?

– Это «драконья кровь», Уилл Генри, – сказал доктор, – от которой происходит одно из названий Сокотры. В древности она очень ценилась. Говорят, Клеопатра красила ею губы. Конкретно этот вид, как и тот, что ты видел раньше, нигде больше на Земле не растет.

– Оно не похоже ни на одно дерево, что я когда-либо видел, – сообщил Аваале, тщательно обтирая клинок о штаны. – Но на этом острове полно вещей, которых я никогда не видел, а я много, много чего повидал.

Уортроп указал направо:

– Горы Хагьера. А по другую их сторону Хадейбо.

Вдали пространство изгибалось в полуденном жару. Самые высокие пики вздымали свои зазубренные, как пилы, головы более чем на пять тысяч футов и вспарывали волны облаков, укрывавших их зубчатые плечи. Они надули изломанные щеки и послали порыв шквального ветра, взметнувший темные волосы монстролога.

– Поторопитесь, джентльмены, – сказал тот. – Не исключено, что приближается шторм.

Ветер с гор сколько-то поиграл с нашими волосами и потеребил воротники. Он, впрочем, был сухой, на небе не виднелось ни облачка, солнце жарило и стояло высоко. Когда мы одолели милю или две и исполинские зубы Сокотры украдкой перешли правее от нас, ветер устал с нами играть и принялся гнать и пихать, время от времени – в порыве на тридцать миль в час, испытывая нашу волю держаться избранного курса. Однажды шквальный порыв сбил меня на каменистую почву. Аваале помог мне подняться и сказал доктору:

– Если бы мы шли по вымоине, ветер не мог бы до нас добраться.

– Если бы мы шли по вымоине, паводок снес бы нас с плато прямо в океан, – раздраженно ответил Уортроп. Обоим приходилось повышать голос, чтобы другой их слышал. – Но ты волен делать как пожелаешь.

– Я думаю, не так-то я и волен, поскольку желаю убраться с этого проклятого острова!