Монстролог. Дневники смерти (сборник) Янси Рик
– Полно, не злитесь на меня, Пеллинор. Я же, в конце концов, послал вам гнездовище.
– Зачем вы мне его прислали, Кернс? Разве оно не нужно было вам, чтобы убедить Сидорова, что вы говорите правду?
– Ах, эта правда, – презрительно протянул Кернс.
– Вы знали, что я отправлюсь искать вас.
– Ну, у меня мелькала мысль, что с вас станется. Так вот, о Сидорове. Он был не слишком рад, когда я сообщил ему, что отправил гнездовище вам на хранение. «Только не ему, – сказал он. – Не Уортропу», – русский акцент в исполнении Кернса был безупречен. – А я сказал: «Ох, да Уортроп – нормальный парень, отличный мужик для ученого и хренова моралиста».
– Это объясняет Рюрика и Плешеца.
Кернс рассмеялся:
– Ох, ну хорошо. Этих двоих, по правде, действительно стоило объяснить.
– Но не Аркрайта.
– Кто такой Аркрайт?
– Вы не знаете Аркрайта?
– А должен?
– Вы предлагали гнездовище магнификума британцам.
– Не думаю, что мне стоит это как-то комментировать, разве что скажу, что я – верный слуга Ее Королевского Величества, – он возвысил голос. – Боже, храни королеву!
– Когда вы с ним закончите, – сказал Уортропу Аваале, – я хотел бы его убить.
– Ну, экий ты кровожадный африканец! Где вы его откопали, Пеллинор? Похитили с пиратского корабля?
– Как ты догадался, что я был пиратом? – требовательно спросил Аваале.
– Довольно, Аваале, – сказал Уортроп. – Не стоит панибратствовать с дьяволом, если можно этого избежать.
– Ага, в том-то и штука, – весело согласился Кернс. – Как бы этого избежать.
– Где он, Кернс? – прорычал монстролог. – Где магнификум?
Джон Кернс ответил не сразу. Мои глаза привыкли к темноте, но я все равно видел лишь слабый контур его фигуры, серую тень чуть светлее черного занавеса горы. Голос, исходивший от этой тени, был басовитым мурлыканьем, похожим на звук мушиных крылышек, взбивающих воздух.
– Где магнификум? Да прямо над вами. Рядом, за вами и перед вами. На волосок от поля вашего зрения. Взгляните не дальше собственного носа и найдете его, Пеллинор.
Рядом со мной доктор шумно и разочарованно выдохнул. Я чувствовал, как напряжено его тело, словно в любой момент он мог броситься на Кернса и задушить того насмерть. Хнычущий ребенок, покоившийся на руках Уортропа, возможно, спас Кернсу жизнь.
– Мне это не доставляет удовольствия, Джон. И для разгадывания ваших загадок я тоже слишком уж настрадался.
– И я бы сказал, что не вы один! Я видел руку малютки Вилли. Любопытство взяло над ним верх, хм-м?
– Где магнификум? – вызверился Уортроп, проигнорировав поддевку.
– Вы правда хотите его повидать? Хорошо, я вас отведу. Впрочем, не сейчас. Его чада бодрствуют ночью, и они полны решимости его защитить, как выяснили мои русские друзья и как вы, может быть, уже знаете.
Кернс попросил воды и осушил флягу Уортропа. Затем он объявил, что голоден как зверь, и зарылся в наши припасы, набивая рот едой тут же, как только успевал выдернуть ту из сумки.
– Я за этой сутками охотился, – выговорил он со ртом, набитым галетами. – Всю дорогу от Муми. Они изгоняют зараженных, знаете – вышвыривают их из пещер, чтоб выживали как знают, но я ждал, пока чудище полностью ей не овладеет – так куда спортивней. Самки намного интересней самцов. Самцы прут на тебя в лоб, ни скрытности у них, ни изысканности, но самки очень умны. Они способны заманивать тебя в тупик, водить кругами, часами сидеть неподвижно, как статуи, чтобы потом наброситься из засады. Я всегда предпочту самца не ниже и не слабее, чем вот Аваале, гнилушке вроде нее.
– Вы знали, что мы здесь, – сказал Уортроп. Это был не вопрос.
– Видел ваш фонарь. Понял, что вы ее приютили. Не знал толком, что делать; подумал, вы сами о ней позаботились, Уортроп. Почему вы этого не сделали?
Доктор поглядел вниз, на младенца у своей груди. Ребенок заснул, обхватив крохотный большой палец пухлыми губами.
– Вам придется, знаете, – сказал Кернс.
Монстролог поднял глаза:
– Что?
– Убить его.
– Он не заразился.
– Невозможно.
– Я его осмотрел.
– Он сосал грудь своей матери. Как он мог не заразиться?
Какое-то время Уортроп грыз губы.
– У него нет симптомов, – упрямо возразил он. Я задумался: кого он пытается убедить, Кернса или себя.
– Ну, в таком случае, делайте что хотите. Пускай помирает тут с голоду.
– Мы возьмем его с собой.
– Я думал, мы идем смотреть магнификум.
Доктор нежно укачивал спящего младенца.
– Аваале останется за ним присмотреть, – решил он.
– Останусь? – переспросил Аваале.
– А когда крошка проголодается, он что, приложится к его большому черному соску?
– Где ближайшее поселение?
– Чтоб с живыми людьми? Скорее всего, дальние пещеры, в Хоке.
– Тогда он доставит ребенка в Хок.
– Для чего? Ребенок был в контакте с заразой; они его просто убьют. Стоит сделать это сейчас – это сэкономит всем, включая вас, время и силы.
– Я не могу его убить, – сказал Уортроп, – и не стану его убивать.
Он инстинктивно прижал ребенка к груди и переменил тему:
– Что случилось с вашими русскими друзьями?
– То же, что и с девицей там снаружи – что случается со всеми, кто касается звездной гнили. Начиналось все довольно неплохо. Брачный период только набирал обороты, и потери были немногочисленны; у султана это неплохо взято под контроль, за пределы пары отдаленных деревень не выходит. Они изолируют чуму, как вспышку ветрянки, понимаете, и ждут, пока она себя не изживет. Сидоров и компания проследили за гнездовищем до родильных угодий, глубоко во чреве гор, а потом палачом одному из этих дураков стало его тщеславие. Его нога ступила в обитель смерти, в буквальном смысле – наступил в свежую лужу пуидресера и затем настоял, чтоб почистить свои ботинки! Гниль выкосила после этого весь отряд. Я едва спасся. С тех самых пор за мной охотятся – и я охочусь.
– А Сидоров?
– А, оно и до него добралось. Какой нынче день? Вторник? Разве не забавно, как неважны становятся дни недели? Как бы то ни было, думаю, оно забрало его самое позднее в четверг.
– Забрало его?
Кернс кивнул.
– В гнездовья, куда я вас веду. Если вы все еще хотите пойти.
– Как оно выглядит? – спросил Уортроп. Он не хотел спрашивать это у Джона Кернса – и не был уверен, что получит прямой ответ – но не смог сдержаться. Его вынуждали мертвые на его совести. Ведь именно чтобы познать лицо Безликого, он принес их в жертву.
– Ну, оно довольно большое, – серьезно ответил Кернс. – На самом деле, огромное. Живет там столько же времени, сколько мы, скачет с острова на остров, чтоб устроиться на насест, прежде чем снова спрятаться на поколение или два. Самцы не очень сообразительные, скорее, я бы сказал, праздные. Как львы, которые бездельничают и предоставляет самкам приносить домой падаль.
– Но каков их внешний облик? Они рептилии? Птицы? Или родичи летающих млекопитающих, вроде летучих мышей?
– Ну, мозги у них довольно маленькие, как у ящериц и птиц, но крыльев нет. Они покрыты шипами – как роза! – а шкуры у них очень бледные и тонкие. Когти острые, и пальцы довольно гибкие. Ну, все мы знаем, какие затейливые у них гнезда.
– Выходит, они откладывают яйца, как птицы и рептилии.
Кернс пожал плечами и улыбнулся.
– Яиц не видел – и не горю желанием увидеть. Представить себе не могу, как бы такое могло происходить.
– Сколько их там?
– Тут на Сокотре? Полагаю, сотни.
– Сотни? – Монстролог, казалось, был в шоке.
– Во всем мире, я бы сказал, тысячи. Сотни тысяч. Миллионы. Столько, сколько песчинок на берегу этого благословенного острова. Взгляните наверх, Пеллинор. Сколько там звезд на небе? Вот сколько на свете магнификумов, и вот сколько у них лиц.
Мой наставник понял, что зря теряет время. Он умолк, и умолк Кернс, и какое-то время был слышен только ветер, и больше ничего.
– Если это одна из ваших шуточек, я вас убью. Понимаете? – наконец проговорил доктор.
– Ох, ну полно вам, Пеллинор. Я хочу, чтобы вы его нашли. Почему я, по-вашему, вообще послал вам гнездовище?
Кернс попросил вернуть ему винтовку. Уортроп отказал.
– Они скоро будут тут, и я предпочел бы быть вооружен, – яростно возразил Кернс. – Вы бы сами предпочли, чтобы я был вооружен.
– Кто? – требовательно спросил Аваале. – Кто скоро тут будет?
– Гнилушки, – ответил Кернс. – Дети Тифея. Кровь их притягивает. Они способны учуять ее за мили, особенно на таком ветру. Можно мне, пожалуйста, мое ружье обратно?
– Я не доверяю этому человеку, – сказал Аваале. – Имя его правдиво. Он Хасиис, Лукавый.
– Если бы я хотел убить вас, у меня была прекрасная возможность несколько часов назад, – разумно возразил Кернс.
– Уилл Генри, – сказал доктор. – Верни доктору Кернсу его ружье.
Аваале пробормотал что-то себе под нос. Кернс мягко рассмеялся. Уортроп укачивал на руках ребенка с лицом, столь же тревожным, сколь безмятежно было лицо младенца.
И вот так мы и ждали прихода детей Тифея.
Часть сороковая. «Стою распрямившись»
Уортроп решил доверить мне младенца.
– Если случится худшее, унеси его тем же путем, что мы пришли, – наставил он меня. – Вниз по тропе и прочь от гор. Иди на юг, обратно к морю. Гишуб должен быть сравнительно безопасен, пока не вернется «Дагмара».
– Пусть Аваале его возьмет, – запротестовал я. – Я хочу остаться с вами.
– Все в порядке, – вставил Аваале. – У walaalo свои обеты, и он должен их держать. Но твой хозяин прав, по крайней мере в этом. Не беспокойся. Я буду защищать его ценой своей жизни.
Кернс околачивался у входа в расселину, пристально глядя в темноту, где на камнях распростерся искореженный труп женщины.
– Идеальная позиция. Идеальная! – выдохнул он. – Невозможно устроиться лучше, Пеллинор. Я займу свою прежнюю высоту там, на выступе на восточном склоне. Вы можете взять северный подступ, а Аваале противоположный конец, у тех валунов, что отмечают конец тропы. Ох, этот черт Минотавр[158]. Уж я доберусь до его головы.
– Минотавр? – эхом отозвался доктор.
– Так я его зову. Здоровенная зверюга, ростом почти с нашего пирата. Сутками за ним гоняюсь. Он не тупое животное, в отличие от других, а очень умен, возможно, был главным в своей деревне, и он очень, очень сильный. Вы его ни с кем не спутаете: у него длинный шип растет прямо из середины лба – главный олень в стаде, так сказать. Путешествует в стае таких же, в последний раз я насчитал четыре или пять, но они быстро гибнут от пуидресера, как вы, Пеллинор, знаете. Так что, может, на одного-двух убыло, если только какой-нибудь отставший к ним не присоединился. Одной пулей его не свалить. Он уже таскает в себе три моих, но замедляться даже не начал. Последний раз, что я в него попал – что ж, это было довольно занятно. Рана сильно кровоточила, а обычно кровь приводит их в бешенство, но только не при Минотавре! Остальные собрались вокруг, и один за другим принялись его вылизывать: эдакая гнилушная клятва верности. Это и вправду было показательно, учитывая, что счет у них пошел на недели.
Кернс вскинул голову, и мы прислушались вместе с ним – но я не расслышал ничего, кроме ветра, трущегося о камни.
– Что-то приближается, – шепнул он. – Предлагаю занять позиции, джентльмены. Не стреляйте, пока я не дам сигнал или пока у вас не останется выбора. Лучше дождаться, пока их не отвлечет приманка; тогда это все равно что стрелять рыбу в бочке. И поберегитесь моего дружка Минотавра!
Он принялся взбираться вверх по тропе; Уортроп следовал в нескольких шагах позади. Аваале похлопал меня по плечу, взял свою винтовку и удалился в противоположном направлении. Я забился в самую глубь расселины и сел на корточки, неловко пристроив ребенка на коленях и думая, как же я глуп – позволить загнать себя в угол без каких бы то ни было путей к отступлению и средств защитить себя. Моя судьба – и судьба младенца – были полностью в руках убийцы-психопата, которому нравилось зваться сомалийским именем дьявола.
Младенец захныкал во сне. Я пробежался кончиками пальцев по его личику, погладил закрытые веки, курносый маленький нос, мягкие щечки. Был и другой ребенок – не так давно, – через которого я переступил в грязной прихожей наемной квартиры; которого я бросил, когда в моей власти было спасти его, и потом обнаружил плавающим кусками в подвале, затопленном сточной водой. Ты мое искупление, ключ от темницы моего греха, сказал Аваале. «Спасу тебя – и сам спасусь от судилища». Тогда, признаюсь, я отреагировал на эти слова как форменный Уортроп. Нелогичный скачок, подумал я: от случайной встречи к божественному вмешательству. Но разве не все решительные шаги нелогичны по самой своей природе? Верни себе время, пели мне звезды. Лаская лицо младенца, я думал об этой песне. «Верни себе время». Если до того дойдет, решил я, оставлю его здесь и попытаюсь их отманить – бросить, чтобы на этот раз не обречь на смерть, а спасти, не проклясть, а искупить.
Северный ветер принес с вершин визг, который я могу сравнить разве что с визгом свиньи на скотобойне: пронзительный вопль, что показался мне нечеловеческим, и какое-то ужасное мгновение я был убежден, что то не дети Тифея, а сам Тифей, явившийся на «приманку» Кернса. Я представил себе, как магнификум спускается с гор, блестя бледной плотью, покрытый зловещими острыми шипами: гигантская пасть раскрыта и извергает сияющие шары пуидресера, черное чудовище в два человеческих роста длиной и три – шириной, и с лицом совершенно пустым. Лицом, которое не лицо, безликое лицо, заставившее Пьера Леброка кричать в агонии абсолютного узнавания: «Nullit! Вот и весь он! Ничто, ничто, ничто!»
Первому воплю ответил другой, и затем еще один, каждый с нового направления. Чудовища приближались, и оклики стали чаще и короче, пока не начали напоминать короткие, истерические взрывы хохота вышедших на охоту гиен. Затем вдруг умолкло все, кроме ветра. Было ужасно сидеть, не зная, что творится снаружи. С тем же успехом чудища могли бы ждать прямо у расселины, дожидаясь условного знака, прежде чем броситься. Я опустил одну руку наземь и пошарил в поисках камня, палки, чего угодно, что я мог бы использовать как оружие. Мысленным взором я видел мистера Кендалла в прыжке со ступеней и как его черные глаза заполняют для меня весь мир.
И затем я услышал, очень четко, звук разрываемой плоти и громкий хруст, словно куриную ноги отрывали от туловища. Что-то – причем не одно – всхлипывало: ужасный, гнусавый, икающий плач – слезы проклятия, горькое отчаяние ямы с костями. Я знал, что они пожирают труп, рвут покойницу на куски и набивают пасти влажными потрохами, яростно вгрызаясь, чавкая с таким отчаянным голодом, что не один уже сжевал себе пальцы до половины. А со своего горного трона Typhoeus magnificum, величественный отец, взглянул свысока на чад своих – и улыбнулся.
Кернс окликнул со своего поста, дав долгожданный сигнал. Я слышал только шесть выстрелов, два из винтовки Кернса, остальные из револьвера Уортропа, но их эхо проскользило по проходу до самого дна. Я тихо вскрикнул, когда чья-то большая тень промелькнула мимо входа в расселину, но затем понял, что то был Аваале, бегущий к месту побоища. Я поднялся и вышел наружу, больше не чувствуя страха – только знакомое тошнотворное любопытство, желание увидеть то, чего не следует, но что я увидеть был обязан.
Там, где прежде был один труп, лежало четыре, все наваленные друг на друга в беспорядочной путанице конечностей. Мне пришлось перешагнуть через ручеек крови, червем бежавший вниз по склону.
– Очень хорошая работа, Уортроп, – говорил Джон Кернс. – Четверо против моих двух. Я понятия не имел, что вы такой меткий стрелок.
– Но как такое может быть? – спросил Аваале трясущимся от отвращения и изумления голосом. – Эта женщина очень стара, но она носит под сердцем ребенка.
– Не ребенка она носит, – с улыбкой сказал Кернс. – Отойдите, джентльмены, и я вам покажу.
Он вытащил из-за голенища длинный охотничий нож и склонился над старухой, что лежала, свернувшись, на боку; лужица крови натекла под ее серовато-седыми волосами. Кернс не ударил ее ножом. Он сделал быстрый поверхностный надрез на ее животе и затем отскочил назад. Порез вздрогнул, а затем живот старухи взорвался, раскрывшись настежь с громким лопающимся звуком, и изверг мелкую, прозрачную взвесь и зловонный бульон из водянистой крови и атрофировавшихся внутренностей. Кернс от души рассмеялся и сказал:
– Видите? Она не беременная. Ее просто очень уж жутко пучит!
Аваале в омерзении отвернулся, но Уортроп, казалось, был зачарован этим феноменом. Доктор сравнил его с выброшенными на берег китами, чьи разлагающиеся тела так переполнялись газами, производимыми бактериями в гниющих кишках, что в буквальном смысле слова взрывались. Это объясняло развороченные животы и окровавленные стены и потолок в Гишубском пристанище смертников.
– Или некая субстанция, содержащаяся в пуидресере, или реакция тела на заражение… – задумчиво проговорил Уортроп.
– Я думал, вам понравится. Помните, я рассказывал про русского с пунктиком насчет начищенных ботинок? С ним так и случилось. Промочил собой как из шланга двоих, пока Сидоров его осматривал.
Доктор с отсутствующим видом кивнул.
– Не вижу вашего Минотавра.
– Нет, – вздохнул Кернс. – Снова он ускользнул из моих когтей. Но я с ним еще не закончил. Прежде, чем мы уедем, я еще украшу его головой мою стену с экспонатами, можете мне поверить!
Затем последовал долгий спор между монстрологом и Кернсом насчет того, что же нам теперь делать. Мы все вымотались и отчаянно нуждались во сне, но Кернс настаивал, что следует немедленно покинуть это место. Он знал, что сравнительно близко бродит еще одна стая «гнилушек», и опасался, что наше везение – или запас патронов – подойдет к концу. Уортроп напомнил Кернсу, что тот сам назвал расселину «идеальной позицией», и сказал, что лучше расставить силки, чем нарываться на засаду.
– Выше есть пещера, где-то в миле отсюда, – допустил Кернс. – Наверное, можно двинуться и туда. Но лучше всего держаться их распорядка – спать днем и охотиться ночью.
– Понимаю, – сказал Уортроп. – Но пользы от второго будет немного, если на нашу долю совсем не выпадет первого! Давай-ка, Уилл Генри, я понесу ребенка. Бери наш рюкзак и мой чемоданчик с инструментами. Мы с Кернсом впереди; Уилл Генри и Аваале замыкают. А теперь тихо и быстро.
Так мы и отправились вглубь, в сердце гор. Путь был нелегок, усыпан камнями – некоторые были размером с одноконный экипаж на двоих, – иссечен глубокими трещинами и временами столь узок, что мы вынуждены были поворачиваться боком и обтирать спинами отвесный утес, пока носки наших башмаков болтались в тысяче футов над иззубренной землей. Воздух стал разреженным и холодным. Ветер придавливал нас сверху и больно кусал за щеки. Я чувствовал, что мое лицо немеет.
– У меня на родине есть старинная поговорка, wa-laalo, – в какой-то момент сказал Аваале. – «Не ходи в змеиное гнездо с открытыми глазами». Я в свое время не понимал, что она значит. Теперь понимаю! – Он тихо рассмеялся. – Как думаешь, может такое быть, что эту гадюку Кернса послал бог?
Мысль эта была столь абсурдной, что я против воли расхохотался.
– О чем ты говоришь? – спросил я.
– О ребенке! Кернс выслеживал его до места, где мы были, а теперь я должен доставить его невредимым к его народу.
– Только вот он сказал, что они его убьют.
Аваале тихо выругался, но улыбался.
– Я говорю только, что бог мог послать меня малышу, а не тебе.
– В этом больше смысла, – ответил я. – Я собирался ее убить, Аваале. Пистолет был в дюйме от ее головы, и я жал на курок…
– Но не нажал.
– Нет. Я увидел, что он кормится, и запаниковал.
– А. Ты имеешь в виду, ты предназначен был его спасти.
– Я никого спасать не предназначен! – огрызнулся я. Внезапно меня охватила злоба. – Я здесь, чтобы служить доктору, который здесь, чтобы служить… служить науке, и все. Все.
– Ох, walaalo, – он вздохнул. – Ты больше пират, чем я когда-либо был.
Пещера Кернса на деле оказалась лабиринтом тесных камер, соединенных туннелями, что за миллионы лет выдолбили в скале муссоны, прогрызавшие себе пути сквозь крошечные трещины в камнях. Природа может быть лишена чего угодно, но только не терпения. Дальняя от входа камера была самой большой и, вероятно, наиболее безопасной, но Кернс предостерег нас от того, чтобы там заночевать: эта пещера служила домом тысячам летучих мышей, и их помет покрывал камни слоем толщиной в фут.
Следующим утром меня разбудили летучие мыши, порхавшие над нашими головами в головокружительном черно-коричневом балете и возбужденно попискивавшие, летя к своим насестам. Я встал последним и нашел доктора и Аваале сидящими у входа в пещеру; найденыш вяло извивался у Уортропа на коленях.
– Где доктор Кернс? – осведомился я.
– Разведывает путь. Во всяком случае, он так сказал.
– Как малыш? – спросил я.
– Голоден, – ответил Уртроп. – И очень слаб, – младенец грыз деснами костяшку монстролога. – Но у него нет симптомов, хотя он совершенно точно вошел в контакт с возбудителем через молоко матери. Из этого следует, что у него может быть что-то вроде врожденного иммунитета, – он кивнул на чемоданчик с инструментами рядом. – Я взял образцы его крови. Если ничего больше из этого не выйдет, Уилл Генри, мы, может быть, хотя бы сумеем найти лекарство от звездной гнили.
Кернс возвратился несколько минут спустя, неся свою винтовку и небольшую кожаную сумку. Он прошерстил в пещере свои немногочисленные запасы и вернулся с узлом лохмотьев, который тщательно уложил в пирамиду, прежде чем поджечь. Тряпки занялись ярко и жарко, а затем обратились в тлеющий прах.
– Пристойных дров в этих горах нет, – пожаловался Кернс. Он зарылся в сумку, извлек трех дохлых пауков – самых больших, что я когда-либо видел, больше огромной ладони Аваале, – и бросил их прямо в курящийся пепел. – Solifugae – верблюжьи пауки. Вы должны одного попробовать, Пеллинор. Я к ним в некотором роде пристрастился.
– Как далеко до гнездовий? – спросил мой наставник, оставив угощение без внимания.
– Недалеко. Полдня, если не станем останавливаться на привал и если гора в хорошем настроении. У нее бывает всякое, между прочим. Вчера она была очень зла, топала и надувала свои каменные щеки. Очень гордая каменюка – и вспыльчивая. Вроде одного моего знакомого ученого.
– Ребенок умирает с голоду, – сказал Аваале, чье терпение насчет Кернса подходило к концу. – Я должен срочно идти в Хок. Ты знаешь путь?
– Знаю. – Кернс нанизал одного из пауков на кончик ножа и запихнул почерневший комок в рот. Капля желто-зеленого сока скатилась по его подбородку, и он утерся тыльной стороной ладони, задумчиво жуя. – Но мне хотелось бы, чтобы ты передумал. Твои услуги пригодятся нам куда больше, чем ему, и, как я уже говорил, первейший долг жителей – обезопасить себя от потенциальных носителей. Они убьют ребенка… и, возможно, всякого, кто его несет.
Аваале застыл и выпятил огромную грудь.
– Думаешь, я боюсь?
– Нет. Думаю, ты глупец.
– Надежда не глупа. Вера не глупа.
– Любовь к ближнему забыл, – злобно ухмыляясь, сказал Кернс.
– Довольно, Кернс, – устало вмешался монстролог. – Я согласен с Аваале. Это правда; ребенок может быть обречен. Правда и то, что без Аваале мы сами можем быть обречены. Но альтернатива хуже. На самом деле альтернативы нет.
Уортроп поднялся на ноги. Казалось, он высится над нами, неуязвимый, как пики, кольцом вздымающиеся вокруг лагеря, колосс, высеченный из плоти и крови, в сравнении с которым могучие кости земли казались ничтожными.
– Вы, может, и свалились давным-давно с края света, Джон, но я-то нет. По крайней мере, пока нет. Милосердие – это не наивно. Цепляться за последнюю надежду – не сумасшествие и не глупость. Это – сама суть человечности. Естественно, ребенок обречен. Мы все обречены; мы все с рождения отравлены звездной гнилью. Это не значит, что мы должны покориться, как вы, соблазну грешного отчаяния, темному приливу, в котором потонем. Можете считать меня глупцом, можете звать меня безумцем и дураком, но я, по крайней мере, стою распрямившись в падшем мире. Мне еще только предстоит рухнуть за край в бездну, в отличие от вас. А теперь приведите меня к нему, чтобы я мог подтвердить то, что видели мои глаза. Настало время вернуть себе упущенное время, так приведите меня, будьте вы прокляты. Приведите меня к магнификуму.
Часть сорок первая. «Ангел смерти»
Вскоре после этого Аваале с младенцем покинул нас, взяв с собой лишь еды на сутки и патроны к винтовке.
– Если поторопишься, можешь успеть в пещеры до ночи, – сообщил ему Кернс. Он набросал на клочке бумаги грубую карту и вручил ее сомалийцу. – Но если ночь застанет тебя и ты наткнешься на моего Минотавра, помни, что в этом лабиринте я Тесей, а ты… А кто ты такой, я толком и не знаю.
– Заткнись, – сказал Аваале.
– Ты мертвец, – радостно парировал Кернс. – На посылках у дурака.
– А ты дурак с сердцем мертвеца, – нашелся сомалиец. Он отвел меня в сторону и сказал: – У меня кое-что есть для тебя, walaalo, – Аваале вытащил свой длинный нож и вложил его в мою руку. – Не стану говорить, будто он принесет тебе удачу – этим самым ножом я принес в жертву того, кого любил, – но кто знает? Может, ты очистишь его клинок кровью грешных, – он бросил на Кернса сердитый взгляд. – Нет-нет, ты должен его принять. Я не могу уйти, не подарив тебе ничего, walaalo. Мы скоро увидимся в Гишубе, так что не стану прощаться!
Он обернулся к Уортропу, который сказал просто:
– Не подведи.
– Вы трудный человек, дхактар Пеллинор Уортроп. Вас трудно понять и еще трудней полюбить. Я не подведу.
Он вскинул винтовку на плечо, принял бремя Уортропа – ребенок на его могучих руках выглядел до невозможности маленьким – и направился вверх по тропе. Мы смотрели ему вслед, пока он не повернул и не исчез из виду.
Теперь Джон Кернс вел нас на самую вершину бездны, над глубокими обрывами и кишащими тенями ущельями, по растрескавшимся отвесам, где каждая опора была обманчива, а каждый шаг – полон опасности, мимо глыб расколотого камня и глубоких водоемов с кристальной водой, что отражала пустое небо, по ступенчатым откосам, выступавшим, будто балконы с видом на плато Диксам: пустой, однообразный пейзаж в двух тысячах футов под нами. Было холодно, и воздух вонзался в легкие, как острый нож Аваале.
К середине утра облака поглотили вершины гор, быстро и бесшумно скользя в сотне футов над нашими головами, словно закрылась огромная белая дверь. И мы карабкались еще выше, пока я не смог наконец вытянуть руку вверх и коснуться туманного брюха тучи. Мы добрались до ровного клочка пути, и там Кернс ненадолго остановился, положив руки на бедра, наклонив голову и тяжело дыша.
– Что такое? – требовательно спросил Уортроп. – Вы что, заблудились?
Кернс покачал головой.
– Устал. Мне надо отдохнуть.
Он опустился на землю и зарылся в свой рюкзак в поисках фляги. Уортроп еле сдерживался. Он расхаживал вокруг, временами подходя к обрыву опасно близко и едва не падая в пустой воздух.
– Сколько еще идти? – спросил он.
– Пятьсот футов… шестьсот?[159] – Кернс покачал головой. – До сих пор так и не понял, как несчастные ублюдки это делают, и уж тем более – зачем.
– Кто? Как они делают что?
– Гнилушки. Полагаю, какой-то первобытный инстинкт. Заберись как можно выше, прежде чем лопнуть… – он пожал плечами.
Уортроп качал головой.
– Не понимаю.
Кернс поднял на него глаза и сказал необыкновенно серьезно и мрачно:
– Поймете.
Мы вошли в облака, и мир растворился в кружащемся белом ничто: полное отрицание цвета, и мы – лишь призрачные тени, формы без содержания, очертания без измерений. Я шагал очень близко к доктору; еще фут или два между нами, и я бы потерял его в пустоте. Ветер хлестал горы, словно бичом, и молотил нам в спины, не на шутку грозя столкнуть меня с обрыва. Я утратил всякое чувство времени. Здесь, на вершине бездны, времени не существовало. Миллион лет ничем не отличался от минуты.
Прямо перед нами из тумана встала каменная стена в восемь футов высотой. Мы дошли до конца, до обители Великолепного Отца, гнездовий магнификума.
Миг, которого желал и страшился мой наставник, настал. Монстролог ринулся вперед. Я не сомневался, что если бы Кернс – или даже я – попытался его остановить, он сбросил бы помеху с горы. Уортроп задержался, лишь чтобы надеть чистую пару перчаток перед тем, как уцепиться руками за верх стены. Он подтянулся наверх, оттолкнувшись ногой, и канул в туман.
– Ну? – тихо сказал мне Кернс. – Ты что, не идешь?
– Доктор Кернс, – прошептал я, – что такое магнификум?
Я отпрянул, когда он дотронулся моей щеки. Серые глаза Кернса сверкали.
– Глаза у нас могут быть разного цвета, но у нас с тобой, мастер Уилл Генри, они все равно одинаковые. Oculus Dei – глаза, что не боятся смотреть и что видят, когда другие слепы.
Я отступил.
– Не знаю, о чем вы говорите.
– Не знаешь? Вначале человек создал бога по образу своему и подобию, и увидел бог, что это хорошо. Ты был согласен со мной насчет ребенка. Не отпирайся; я видел это в твоих глазах. Глаза твои открылись, не так ли? Вот почему Уортроп держит тебя при себе: потому что ты видишь в такой темноте, в которую он боится заглянуть. Так что не спрашивай меня, что такое магнификум. Такой вопрос – оскорбление моим умственным способностям.
Он встал передо мной на колени и протянул сложенные ладони.
– Ну, давай уже, я тебя подсажу. Он во тьме, и ты должен быть его глазами.
Я шагнул на руки Кернса, и он поднял меня вверх – на стену.
Я стоял на краю огромной пещеры, чьи своды ослабли спустя тысячу лет дождя, ветра и землетрясений. Гигантские плиты обрушившейся каменной залы валялись на земле. Между валунами были разбросаны остатки сталагмитов, отполированные муссонами до блеска; некоторые непрестанный ветер сточил до шишек в фут высотой, другие вздымались вдвое выше моего роста, с концами настолько же острыми, насколько широки были их основания. Они напомнили мне костяные шипы, прорезавшиеся на лице мистера Кендалла.
Доктора я не видел. Он был скрыт кружащейся белизной. Я видел только блестящие зубы горы и ее сломанные кости, и затем, в нескольких футах дальше, наткнулся на первое тело: сильно разложившееся и обклеванное падальщиками, с взорвавшимся чревом и брюшной полостью, похожей на черный зевающий рот. Половина мертвого лица была ободрана, и в одной из пустых глазниц уютно устроился скорпион. Порыв ветра потянул остатки тонкой, как бумага, плоти, что все еще держалась на костях, и несколько клочков, оторвавшись, взмыли вверх, словно горячий пепел в раскаленном воздухе над костром.
Кернс сказал за моей спиной:
– Вот его пасть. Когда дети Тифея чувствуют, что конец близок, они волокут свои гниющие, раздувшиеся туши сюда, на вершину мира, где взрываются – кто-то после смерти, кто-то до. Я видел, как еще дышащие трупы его детей разлетаются на куски с силой гранаты… А ветры дуют сверху вниз. Они собирают кровавые потроха и несут их прочь, далеко-далеко – пока те не выпадут как красный дождь с ясного неба.
Он потащил меня вперед, завеса тумана отступила, и я увидел сотни тел, замерших в смертной агонии, скорчившихся между камней, сваленных у сияющих острых колонн. Чем дальше мы заходили, тем больше их было, пока не стало почти невозможно идти, не наступая на трупы. Мы осторожно пробирались по изобильной жатве магнификума, и разреженный воздух был тяжел от гнилостной вони, поднимавшейся от молотильни под нашими ногами.
Мы пришли к неглубокой выемке в земле – остаткам древнего пещерного пруда. Кернс показал на коленопреклоненные, согбенные силуэты еще живых, рассыпанные по высохшему озерному дну – каждый сидел рядом с мертвыми собратьями, и все сосредоточились на чем-то, покоящемся у них на коленях. Кернс прижал палец к губам, дав знак хранить молчание. Он припал к земле, жестом велел последовать его примеру и повел меня к берегу бесплодной ямы. Кернс подвел меня близко – но не слишком близко – к коленопреклоненному мужчине, чье лицо было размозжено костяными рогами, растущими из черепа. Его черные глаза не имели белков, чья челость отвисла, обнажив изобилие шипообразных выростов, а гноящиеся пальцы с утонченной нежностью пощипывали затейливый и хрупкий предмет, покоившийся у него между ног. Тогда я этого не знал, но этот живой труп был некогда человеком по имени Антон Сидоров.
– Вот его руки, – пробормотал мне на ухо Кернс. – Руки магнификума. Меня это удивляет: не понимаю, что заставляет их плести гнездовища, но трудиться они будут сутками без передышки, пока не помрут.
Творец гнездовища плакал. Глубоко из его глотки неслось скулящее, нечленораздельное, протестующее хныканье, словно неодолимая сила, что управляла им, вместе с тем внушала ему отвращение, и это противоборство его и не-его казалось таким отчаянным, будто силой своего напряжения могло разломить мир надвое.
– Слышишь, Уилл? – восторженно прошептал Кернс. – Вот голос магнификума, последний звук перед концом света.
То, что некогда было Сидоровым, склонилось к оскверненному телу, свернувшемся рядом с ним, и притянуло безжизненную левую руку к своей груди. С мучительным всхлипом не-Сидоров отломил указательный палец. Тот отошел от кисти трупа с мягким хрустом. Не-Сидоров склонился вплести палец в «гнездовище».
Коленопреклоненное дитя Тифея вдруг зарычало, спина его выгнулась, рот раскрылся настежь, и вязкая струя прозрачной жидкости хлынула у него из пасти и пролилась на дело его рук. Не звездная гниль. Не слюна чудовищ. Не пуидресер, а пуидре ддинолиаэт – гниль человечества.
И Джон Кернс шептал мне на ухо:
Читать бесплатно другие книги:
