Светящееся пятно. Кольцо вечности Вентворт Патриция
— Вернусь в «Вереск», а там посмотрим. Мне заплатили за месяц — уже неплохо, если учесть, что я особо и не работала. А вообще — даже хорошо, что Окли меня уволили. Здорово было бы служить у кого-то, кто никогда не слышал про дядю Глена.
Мистер Лей вытянулся во всю длину, полулежа в одном из самых мягких кресел. Он даже не поднял головы и не разомкнул глаз, однако Доринда была уверена — он не спит. Джастин еще помолчал и пробормотал:
— Теперь свободна как ветер?
— Да, — с достоинством ответила Доринда. — Мы с мисс Сильвер отбываем завтра, сразу после завтрака.
— Позавтракай обязательно! Не годится путешествовать на голодный желудок.
— Позавтракаю.
Джастин чуть приоткрыл глаза, в которых мелькали веселые искорки.
— До отъезда еще шесть-семь часов. Ты же не будешь все это время собираться. Давай лучше поговорим.
— Поговорить? О чем?
— А ты подумай. Не хочешь ли ты мне что-нибудь сказать? Чтобы не жалеть впоследствии. Ладно, так уж и быть, проявлю благородство — начну сам. — Джастин широко улыбнулся. — Присядь, отдохни!
Он привстал и придвинул еще одно кресло вплотную к своему.
— Надо отдать должное Грегори Порлоку — он выбрал дом с прекрасными креслами! И чем мы тут занимаемся уже который день? Сидим на краешке, вытянувшись по струнке, и отвечаем на вопросы полицейских! Хорошая мебель заслуживает большего! Иди сюда, расскажи еще про поиски работы.
Доринда сдалась и с ужасом подумала, что, когда Джастин вот так на нее смотрит, она любую его просьбу выполнит. Впрочем, они все равно скоро разъедутся и видеться будут гораздо реже.
Она подошла, села и сразу поняла — это была ужасная ошибка. Стоя гораздо легче сохранять гордый и независимый вид. Мягкие кресла лишают человека воли. Вместо того чтобы ощущать, как правильно быть независимой и самой зарабатывать на жизнь, Доринда вдруг осознала, какое тоскливое и унылое будущее ее ждет. К тому же воображение наводнили картинки и образы, которые она старательно гнала прочь. Например, как в субботу вечером Джастин обнял ее рукой — чего, разумеется, не произошло бы, не будь он ее кузеном и не случись рядом убийства. И еще — стыдно вспомнить! — как она уткнулась в грудь Джастину и вцепилась в него изо всех сил — ну, когда арестовывали Джеффри Мастермана. Тот вырвался и побежал к дальнему окну. Поднялся страшный шум — Доринда слышала такое только в кино, — затопали ноги, потом кто-то поскользнулся на полированном полу, крики, звон разбитого стекла… Джастин отстранился и побежал на помощь. Ему даже пришлось ее оттолкнуть — господи, какой позор…
Джастин потянулся через ручки кресел и провел рукой по ее щеке.
— Ты, похоже, не отдыхаешь. Вся напряжена и взвинчена. Что с тобой?
— Немного устала, — осторожно ответила Доринда.
— Было от чего, — рассмеялся Джастин. — Тем более не надо напрягаться!
— У меня просто такая реакция на усталость. Джастин, я пойду!
— Подожди немного! Подвинься, я хочу тебя обнять. Поделюсь: я собираюсь жениться.
Доринда невольно вздрогнула. Затем ее охватило странное чувство — словно все, что беспокоило ее за минуту до этого, стало глубоко безразлично. Подернулось дымкой, потонуло в тумане.
Она обернулась к Джастину и спросила:
— На Мойре Лейн?
— Думаешь, мне стоит жениться на Мойре Лейн?
— Если она составит твое счастье…
— Не составит. И вообще, я ей даром не нужен.
— Откуда ты знаешь?
— Мойра не станет брать чужое.
В его словах было несоответствие, о котором сам Джастин не подозревал. И все же он был прав — хоть Мойра и украла браслет, чужой жених ей и правда был не нужен. Человеческая натура порой сложна и необъяснима.
— На ком-то другом? — удивилась Доринда. — На ком, Джастин?
Она смотрела прямо на него. Джастин взял ее за руки.
— Идея-то хорошая? Я уже квартирку присмотрел, с мебелью. Ты не поможешь мне выбрать ковры и занавески? Надо проверить, сохранилось ли что-то из материных запасов. Я возьму выходной, и съездим.
— Так на ком ты женишься?
— Вообще, я еще не сделал предложения.
— Почему?
— Ну, знаешь… полиция, расследования, похороны…
— Похороны позади, — заметила Доринда.
— Вот и я думаю — пора сделать. Доринда, ты выйдешь за меня?
— Ты мне предлагаешь? — поразилась Доринда.
— Ох, Доринда!..
Глаза Джастина увлажнились. Это произвело на Доринду большое впечатление. Он все еще держал ее за руки. И вдруг вскочил, потянув за собой, и попытался обнять. Когда он отпустил ее ладони, она осознала, как крепко он их сжимал. Доринда уперлась руками в его грудь и даже не почувствовала пиджака — хотя понимала, что ткань должна быть довольно шершавой на ощупь. Удерживая Джастина на расстоянии онемевшими руками, она произнесла то, что велел сказать долг:
— Я тебе не пара! Я совсем не разбираюсь во всех этих ваших правилах и порядках! Тебе нужно жениться на такой девушке, как Мойра. Я давно знала, что ты на ней женишься. Я думала, что…
— Так подумай еще, дорогая! Подумай и скажи «да». Разве я не говорил, что люблю тебя? А я тебя люблю, между прочим! Причем очень давно. Разве ты не догадалась, когда я подарил тебе мамину брошь?
Глаза Доринды округлились.
— Я догадывалась, что ты в целом хорошо ко мне относишься…
Джастин нервно рассмеялся.
— Я влюблен по уши, Доринда! Так ты согласна?
Она убрала руки и доверчиво посмотрела на него снизу вверх.
— Ну, если ты предлагаешь…
Глава 38
Компания из четырех человек мирно завершила ужин и устроилась в кабинете у камина. Фрэнк Эббот с удовольствием принял приглашение и остался четвертым, так как главный инспектор отбыл, поручив ему «закончить дела». На следующий день всем предстояло разъехаться в разные стороны, а пока они уютно сидели у камина и болтали, как старые друзья. Тягостная атмосфера, царившая в доме, рассеялась. Грэндж-хаус повидал на своем веку много смертей, рождений, романтических свиданий, радостей и бед, добра и зла. За триста с лишним лет чего только не произошло под его крышей. Грегори Порлок и Леонард Кэролл также канули в прошлое. Как и Ричард Помрой, заколовший слугу в тысяча шестьсот пятидесятом году и повешенный по указу лорда-протектора, или Изабель Скейфи, которая лет пятьдесят спустя вышла замуж за Джеймса Помроя, а затем выбросилась из окна той самой комнаты, которую занимал мистер Кэролл. По какой причине — доподлинно неизвестно. Она упала на каменные плиты дворика и разбилась насмерть. Люди косились на Джеймса Помроя с подозрением, однако тот преспокойно дожил до старости, а его сын впоследствии прославился как сэр Джеймс Добрый и основал фонд, который предоставил двенадцати старикам и старушкам из местного прихода приличное жилье и одежду, а также питание — «до смертного одра, и достойные похороны после».
Были и другие истории — хорошие и плохие: кто-то рисковал жизнью на войне и, не жалея себя, вынес с поля брани раненого товарища; кто-то грешил; кто-то страдал; кто-то совершал благие дела, кто-то — злые; кто-то погиб в сражении на чужбине; кто-то тихо скончался в собственной постели. Дом пережил всех. Леонард Кэролл и Грегори Порлок тоже канули в небытие. Дом пережил и их.
В камине весело трещал огонь, в комнате было тепло и уютно. Мисс Сильвер покончила с первой кофточкой и приступила ко второй, изредка поглядывая на Джастина и Доринду с доброй улыбкой. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как вид счастливых молодых людей.
— Ну что, глубокоуважаемая наставница, — сказал Фрэнк, — теперь вы поделитесь своими мыслями?
— А что вы хотите услышать, дорогой?
— Да все, что расскажете!
Мисс Сильвер мимолетно улыбнулась.
— Я не прошу вас разглашать служебные тайны, но осмелюсь предположить, что раз судья предъявил мистеру Мастерману только обвинение в убийстве мистера Кэролла, его причастность к убийству Грегори Порлока не была доказана, хотя всем ясно, что он совершил оба убийства.
Фрэнк кивнул.
— Из улик по делу Порлока у нас были лишь отпечатки пальцев, которые вы надоумили снять, и полоска краски на манжете смокинга — это уликами-то не назовешь, адвокат с ними в два счета расправился. Мол, у Мастермана были десятки безобидных предлогов оставить отпечатки на каминной полке. Мол, боковую панель лестницы он задел во время шарады. Актеры спускались по лестнице, обходили балясину, затем проходили через круг света и удалялись в глубину холла. Отпечаток левой руки — как раз где Мастерман, покидая круг света, уходил в темноту. В такой ситуации нет ничего естественней, чем вытянуть руку и коснуться стены.
Мисс Сильвер кашлянула.
— Но тогда рука смотрела бы вглубь холла. А наш отпечаток, насколько я понимаю, располагался скорее прямо и даже был наклонен в противоположную сторону — как я и предполагала в случае, если мистер Мастерман пробирался от камина, выставив вперед руку, чтобы нащупать лестницу, а потом развернулся к жертве. И отпечаток должен был быть именно левой руки, так как правую он держал наготове, чтобы схватить кинжал.
— Так все и было, — кивнул Фрэнк, — только в суде не поверят. Умный правозащитник разобьет теорию в пух и прах. Нет, насчет Кэролла мы его припечатали — факт! Пальцы на аппарате в комнате Порлока и на дверной и оконной ручке в бильярдной, и самое главное — показания мисс Мастерман.
— Бедная, бедная мисс Мастерман! — вздохнула Доринда.
Мисс Сильвер ласково посмотрела на Доринду и произнесла:
— Мисс Мастерман многое пережила. Она, без сомнения, мучалась подозрениями и винила брата в смерти кузины — необязательно путем насилия или яда, старушку можно было легко до смерти напугать. И еще пропавшее завещание… Кстати, она ничего не выиграла на втором завещании — ей в обеих версиях полагалась одна и та же сумма. Я невольно думаю, что, если бы вина мистера Мастермана не открылась, мисс Мастерман, возможно, недолго оставалось бы жить. Предположим, арестовали мистера Окли. Предположим, мисс Мастерман промолчала. Однако она не могла скрыть от брата переживаний и угрызений совести. Тот осознал бы, какую опасность она представляет — если не выдержит и сорвется. Что, собственно, и произошло. При условии, что он только что убил двоих, мистер Мастерман вряд ли долго думал бы. Вероятно, мы бы имели дело с безупречно подстроенным самоубийством. Послушав голос совести и встав на защиту невинного человека, мисс Мастерман спасла себе жизнь.
Джастин Лей с сомнением приподнял брови.
— Не уверен, что она ценит спасенную жизнь.
Спицы мисс Сильвер защелкали решительней.
— Не соглашусь с вами, мистер Лей! Жизнь необходимо ценить! Мисс Мастерман разумная женщина и скоро станет обладательницей приличного состояния. Верю, что она преодолеет трудности, направит средства на благие дела и посвятит свою жизнь служению другим. А я буду ее подбадривать. Как сказал лорд Теннисон: «Жизнь существует здесь до тех лишь пор, пока ее не держит смерти тощая рука»[10].
Джастин произнес, сдерживая сарказм:
— Ох уж эта великая викторианская эпоха! Вы говорите, как истинная дочь своего времени. Тогда самую разумную часть населения заставили поверить, что «все к лучшему в этом лучшем из миров».
Мисс Сильвер неодобрительно кашлянула.
— Эта эпоха породила множество великих мужчин и женщин. Давайте не будем забывать тех, кто без устали работал, чтобы сделать мир лучше. Их труд, между прочим, начинает приносить плоды. И кстати, об афоризме лорда Теннисона: я думаю, что жить без веры и надежды нельзя и что надежда порой разгорается даже из самой маленькой искорки. Смерти желает только тот, кто полностью лишился и веры, и надежды.
В чуть насмешливом взгляде Фрэнка читалось искреннее восхищение. Мисс Сильвер бывала и практичной, и решительной, и умной, она строго придерживалась высоких моральных принципов, бывала доброй, бывала чопорной — Фрэнку Эбботу она нравилась во всех проявлениях. Он самым непочтительным образом послал ей воздушный поцелуй и сказал:
— Вы не представляете, какое удовольствие для меня работать с вами! Вы мерило чести и благородства!.. Но продолжайте же! Я так многое хотел бы узнать, чего в суде точно не расскажут.
Он повернулся к Джастину и добавил:
— Скажу вам по большому секрету — смотрите не проболтайтесь никому, — тут Фрэнк понизил голос до шепота: — Мисс Сильвер знает все!
— Будет вам, Фрэнк!
Фрэнк только замотал головой.
— Не обращайте внимания! Она скромничает — издержки викторианского воспитания. Поверьте, людей она видит насквозь. Как через стеклянную витрину — ни один скелет в шкафу не укроется. Так что, если совершите преступление, держитесь от нее подальше! Я вас предупредил. Я вот смотрю в глаза мисс Сильвер исключительно потому, что совесть моя кристально чиста.
Мисс Сильвер дернула за нитку, разматывая розовый клубок.
— О, Фрэнк, перестаньте, пожалуйста, нести вздор!.. Что вы хотели от меня услышать?
— Ну, я бы очень хотел знать, блефовал ли Кэролл, когда болтал, что знает нечто обличительное. Бесспорно, позиция у него была удачная. С верхнего пролета — а он стоял на третьей ступени, что, в общем, то же самое, — было прекрасно видно людей у камина. Если было бы что-то подозрительное, он непременно заметил бы. Вопрос — было ли? И если да — то что именно?
Мисс Сильвер кашлянула деликатно и задумчиво.
— Думаю, было. И я долго размышляла, что именно. Он определенно не мог застать убийцу, когда тот наносил удар или стирал с кинжала отпечатки. После того как мистер Порлок вскрикнул и упал, прошло время — пока мистер Лей оттолкнул мисс Доринду к стене, прошел на ощупь ко входной двери и включил свет. У убийцы было достаточно времени, чтобы вытереть кинжал и отойти подальше от тела. Мистер Кэролл мог бы успеть разглядеть лишь одну деталь. Когда мистер Мастерман наносил удар, рукав его смокинга соприкоснулся со светоотражающей краской, которой он ранее пометил спину жертвы. А заметить, что испачкался, он мог, только когда уже отошел на заранее продуманное место — где и планировал оказаться, когда загорится свет. Там он опустил глаза и увидел на манжете полоску краски, слабо светящуюся в темноте. Естественной реакцией в данный момент было бы попытаться стереть краску. Если свет зажегся именно тогда, мистер Кэролл наверняка сделал выводы — с его-то сообразительностью. Вы помните, что чуть позже мистер Мастерман воспользовался случаем и задел рукавом мисс Лейн, у которой осталась краска на плече, и громко пожаловался, что испачкал манжет. А испачкал он только ребро манжета — больше нигде краски не было. Как можно испачкать ребро манжета, задев рукавом даму, я не представляю — это очень маловероятно, на мой взгляд. Зато невозможно не испачкать край рукава или манжета, если спина жертвы в краске и ты всадил нож по самую рукоятку. Я спросила всех свидетелей про смокинг мистера Мастермана — не было ли чего-нибудь необычного. Четверо, включая мистера Лея, отметили, что рукава смокинга были слишком длинными, почти закрывали манжет рубашки, поэтому краска попала и на него.
— Все это чрезвычайно интересно, мисс Сильвер, — возразил Джастин Лей, — однако, если Кэролл подозревал Мастермана, почему он стал шантажировать мистера Окли?
Мисс Сильвер покачала головой. Так она делала, когда способный ученик не оправдывал ожиданий.
— Лично мне мистер Кэролл не показался смелым человеком, — сказала она. — А вам?
— О нет! — хохотнул Джастин Лей.
— Мистер Кэролл вряд ли осмелился бы подойти к предполагаемому убийце. И уж точно не пошел бы встречаться с мистером Мастерманом в уединенном дворике. А мистер Окли — другое дело. Подобно остальным свидетелям, мистер Кэролл видел, как миссис Окли упала на колени перед убитым, и слышал, как она называла его Гленом. Конечно, мистер Кэролл догадался, в каком подавленном состоянии пребывает мистер Окли и как он опасается, не причастна ли к убийству его жена. Мистер Кэролл решил сыграть на его страхах. Позвонил, сделал парочку нехороших намеков и бросил трубку. Мистер Окли перезвонил сам, чем уверил мистера Кэролла в успехе предприятия. Кэролл явно был нацелен на шантаж, что доказывает подслушанный миссис Тоут диалог. Мастерман, притворяясь Окли, сказал: «Вы бы лучше придержали язык. Спускайтесь — поговорим!» А мистер Кэролл рассмеялся и пошел вниз. Он торжествовал. И торжество его было недобрым.
— Вы правы, — согласился Джастин. — Очень прочная теория. Все сходится! Что ж, завтра мы разъезжаемся, однако, надеюсь, вы придете на нашу свадьбу?
Мисс Сильвер ответила с благосклонной улыбкой:
— Буду ждать с большим нетерпением! Всегда приятно чего-то ждать с нетерпением… Как сказал лорд Теннисон: «Как тупо-тускло медлить, знать конец, в закале ржаветь, не сверкать в свершенье»[11].
Последовала почтительная пауза. Доринда смущенно улыбнулась. Нужные слова нашел Фрэнк Эббот.
— Вам нечего бояться! — смеясь, воскликнул он. — Чистое золото не ржавеет!
Сержант схватил руки наставницы прямо с пряжей и спицами и горячо расцеловал.
Кольцо вечности
Глава 1
Мэгги Белл протянула руку и сняла телефонную трубку. Рука у нее была тонкая, немного костлявая, с выступающими костяшками пальцев, и двигалась она какими-то рывками. Все движения Мэгги отличались порывистостью. Ей было двадцать девять лет, однако она почти не выросла после того, что у нее в семье с некоей гордостью называли «несчастным случаем». В двенадцатилетнем возрасте Мэгги попала под машину на деревенской улице.
Целыми днями она лежала на диванчике, придвинутом к окну в комнате над бакалейной лавкой мистера Биссета. Именно так он называл свое заведение, хотя на самом деле там продавалось множество товаров, которые едва ли можно отнести к бакалейным. Разумеется, бакалеей можно было назвать лакричные тянучки — сладость, давно исчезнувшую во многих уголках Англии и приготовляемую миссис Биссет по семейному рецепту, но к ней никак не относились шерстяные и кожаные вещи, развешанные на крючках по обе стороны от входа в магазинчик. Лук, помидоры, яблоки, груши и орехи по сезону вполне соответствовали названию заведения, однако висевшие в ряд хлопчатобумажные предметы рабочей одежды и лежавшие горкой крепкие мужские и женские ботинки красноречиво свидетельствовали о том, что Дипинг — это деревня, а бакалейная лавка мистера Биссета — своего рода местный универсальный магазин.
В погожие дни Мэгги глядела в окно над входом в лавку и могла лицезреть почти всех обитателей Дипинга. В большинстве своем они помахивали ей руками и здоровались с ней возгласами «Доброе утро!» или «Привет, Мэгги!». Миссис Эббот из Эбботсли никогда не забывала выказать Мэгги свое внимание. Она с улыбкой махала ей рукой, а полковник Эббот чуть поднимал голову и кивал. Но если их сопровождала мисс Сисели, то она взлетала по лестнице с книгой или журналом и немного задерживалась у обитательницы второго этажа. Мэгги очень много читала. Надо хотя бы чем-нибудь заниматься, когда целыми днями лежишь. Именно это твердила себе Мэгги, выросшая среди людей, ставивших знак равенства между чтением и праздностью.
Мисс Сисели приносила ей прекрасные книги, однако не старалась поучать ее. Мэгги тотчас замечала подобные попытки и сразу же ставила им непреодолимый заслон. Ей нравились стародавние истории восхождения к успеху: о босоногом мальчугане, торговавшем на улицах газетами и ставшем миллионером; о ничем не примечательной девчушке, на которую никто и не посмотрит, что впоследствии становилась ослепительной красавицей или герцогиней. Она обожала хорошие детективы, где под подозрение по очереди подпадали все друзья и враги убитого. Мэгги любила приключенческие романы, где герои осторожно шагают по веревочным мостикам или продираются сквозь болота, а на них в любую секунду готовы наброситься змеи, крокодилы, львы, тигры и гигантских размеров обезьяны.
Дом под названием Эбботсли, где проживало семейство Эббот, был в некотором роде сокровищницей. Миссис Эббот славилась своим утверждением о том, что владеет самой большой библиотекой макулатуры, в чем превзошла всех женщин Англии. «Это чтиво так успокаивает после двух партий книг о войне, не говоря уж о газетах, сделавшихся до ужаса дотошными и кишащими всякими подробностями — ну, вы понимаете, о чем я», — повторяла она.
Однако Мэгги не только читала. Устроившись на диванчике, она могла шить, но не очень долго. Ее мать была деревенской портнихой, поэтому Мэгги, разумеется, помогала ей как могла. Ей доставались пуговицы и петли, коклюшки и плетение кружев, а также разного рода отделка. Это составляло ее долю работы, которую она выполняла резкими движениями, однако весьма аккуратно. Миссис Белл была женщиной неглупой и сумела обеспечить себе множество заказов из богатых домов по всей округе. Всю войну она зарабатывала тем, что перешивала и перелицовывала целые залежи старых вещей, которые при иных обстоятельствах и не подумали бы извлечь из самых дальних уголков шкафов или сундуков. Ее с Мэгги триумфом стал день, когда миссис Эббот принесла свадебное платье престарелой леди Эвелин Эббот, чтобы узнать, можно ли его переделать для мисс Сисели. «Сегодня такой ткани и работы, конечно же, не сыскать, а Сисели просто обожает это платье. Сама я ни за что бы не захотела выйти замуж в бабушкином свадебном платье, но теперь это входит в моду, и к тому же платье, разумеется, просто замечательное», — сказала тогда миссис Эббот.
Комната заполнилась складками темно-кремового атласа. Это был длинный шлейф, украшенный вышитыми жемчугом розетками, однако само платье оказалось простым по покрою, чтобы оттенить красоту использованных в его отделке брюссельских кружев. Такой красоты Мэгги в жизни никогда не видела. От одной мысли прикоснуться к платью ее бросало в дрожь. Жаль, что мисс Сисели — ничем не примечательная, худенькая и смуглая. Да и забавно тоже. Вот полковник — симпатичный и представительный джентльмен, а миссис Эббот — не то чтобы красавица, но из тех, кого миссис Белл называла утонченными особами, умеющими щегольнуть своими нарядами. А Сисели — низкорослая и смуглая, с огромными карими глазами, в остальном — так, ничего особенного. И ей досталось дивное свадебное платье из кремового атласа. Впрочем, счастья оно мисс Сисели не принесло. Теперь вот она вернулась в Эбботсли, мистер Грант Хатаэуй остался в Дипинге, и возникли слухи о разводе. Никто не знал, что уж там между ними произошло: прожили в браке три месяца, а потом раз — и разошлись! Даже Мэгги не знала, в чем там дело, а она знала почти все, потому что когда не шила и не читала, то подслушивала телефонные разговоры.
Дипинг обладал бесценным источником конфиденциальной информации — общей телефонной линией. Ею пользовались обитатели примерно дюжины домов, где были телефоны. Любой мог слушать разговоры соседей, просто сняв трубку. Это заставило бы всех проявлять особую осторожность, однако давние приятельские отношения порождают равнодушие, если не презрение к подобным вещам. Трудно избавиться от иллюзии полной безопасности, когда говоришь по личному телефону у себя в комнате. Мэгги знала, когда лучше подслушивать, и ей удалось собрать немало интересного о множестве добропорядочных людей. Однако она так и не сумела выяснить, почему Сисели Хатауэй ушла от мужа. Ближе всего она подобралась к разгадке этой тайны однажды вечером, когда сняла трубку и услышала, как Грант Хатауэй произнес:
— Сисели…
Ответа не было так долго, что Мэгги принялась гадать, ответят ли Гранту вообще. Затем тихий голос холодно спросил:
— В чем дело?
Мэгги жадно прислушалась, вцепившись в трубку худенькими пальцами, кончик ее длинного остренького носа подрагивал от любопытства. Грант Хатауэй проговорил:
— Больше так продолжаться не может. Мне нужно тебя увидеть.
— Нет.
— Сисели!
— Мне нечего тебе сказать, а тебе нечего сказать мне.
— Вот тут ты ошибаешься. Я должен тебе очень многое высказать.
Снова повисла долгая пауза. Наконец Сисели Хатауэй ответила:
— Ничего не желаю слушать.
— Сис… Не глупи!
Сисели Хатауэй произнесла нечто очень странное:
— Глупец быстро расстается с деньгами. Можешь оставить их себе.
Потом раздался грохот, от которого буквально содрогнулась вся телефонная линия. Это мистер Грант с силой швырнул трубку на рычаг, поскольку, когда шум стих, Мэгги услышала, как в полутора километрах от нее, в Эбботсли, мисс Сисели судорожно выдохнула и тоже повесила трубку.
Похоже, ссора возникла из-за денег. Ну, денег у мисс Сисели много, она получила наследство от престарелой леди Эвелин после того, как та перессорилась со всей родней. А у мистера Гранта, как все знали, не было денег — только большое поместье да его сельскохозяйственные эксперименты, которые никак не окупались. Однако он был твердо уверен, что они начнут приносить доход.
Мэгги отстраненно подумала, что мисс Сисели досадила самой себе, желая насолить мистеру Гранту. Если мужчина женится на богатой невесте, то может рассчитывать что-то от этого получить, так ведь? Что бы там ни случилось, вот он — симпатичный и способный вскружить голову любой девушке. И вот мисс Сисели — неказистая смуглая худышка. Если она не станет смотреть в оба, кто-нибудь быстро отобьет у нее мужа.
Мэгги поднесла трубку к уху и услышала, как женский голос с показавшимся ей забавным акцентом произнес:
— Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем.
Глава 2
На следующий день, в субботу, Фрэнк Эббот был зван на чай к мисс Эльвине Грэй. Фрэнк проводил выходные у дяди и тети, к которым испытывал нежную привязанность. Полковник Эббот обладал таким поразительным сходством с его отцом, что Фрэнку порой чудилось, будто он приехал домой на каникулы, а к добродушной и зачастую непоследовательной в своих суждениях миссис Эббот он относился с должным чувством юмора. С Сисели они постоянно поддразнивали друг друга, пока она не вышла замуж и почти сразу словно оказалась по ту сторону стальной решетки. Похоже, никто не знал, почему ее брак расстроился. Моника Эббот жаловалась Фрэнку:
— Подумать только, уж матери-то она должна была рассказать все, что произошло, но я не добилась от нее ни слова, ни единого словечка. Ну, кроме того, что она больше не желает его видеть и как скоро она может получить развод. А когда мистер Уотерсон объяснил ей, что развестись она не сможет, если только не откроется измена мужа или нечто вроде того — знаешь, Фрэнк, мне показалось, будто она вот-вот хлопнется в обморок. Мистер Уотерсон добавил, что Грант может развестись с ней из-за пренебрежения супружескими обязанностями, но не раньше, чем через три года, однако она с ним развестись не может, если он не предоставит ей на это веской причины. На что Сисели лишь сказала: «Не предоставит», — и тотчас вышла из комнаты. Конечно, было бы прекрасно, если бы она уехала на время, пока не уляжется скандал, однако она заявляет, с чего бы ей уезжать из родного дома. И я ее понимаю. Однако, дорогой мой Фрэнк, тут все ужасно запутано, а мы это еще усугубляем — по крайней мере, так мне кажется. Грант вообще не появлялся в церкви, ну, пока не начал ухаживать за Сисели. Ты же знаешь, она играет на органе. Семейство Гейнсфорд передало этот инструмент в дар церкви в память о сыне, погибшем в 1915 году. Орган просто прекрасный, а Сисели так хорошо играет. Наверное, из-за этого Грант и посещает церковь, он появляется там каждое воскресенье, а после службы подходит к нам так, будто ничего не случилось. Вот Сисели у церкви, конечно, с нами нет, потому что она все играет и играет, а он ее не ждет. Просто подходит к нам с Реджем и заговаривает, мы отвечаем, а все на нас таращатся — ни малейшего воспитания у людей не осталось, — после чего уходит так быстро, будто он в сапогах-скороходах. Сис в церкви играет похоронный марш или нечто подобное, потом опаздывает к обеду. А это вернейший способ разозлить миссис Мэйхью вдобавок к тому, чтобы вообще ничего не есть. Вид же у Сисели потом такой, словно ей повстречалась толпа привидений. — Миссис Эббот на мгновение замолчала, чтобы перевести дух, и добавила: — Как бы мне хотелось столкнуть их лбами!
Сержант уголовной полиции Фрэнк Эббот вздернул светлые брови.
— Отчего же вы их не столкнете?
Миссис Эббот грустно усмехнулась:
— Они никогда не приближаются друг к другу. Однажды я прямо спросила Гранта, в чем же все-таки дело. Мы встретились на Мэйн-стрит, вокруг никого, и он поинтересовался: «Разве Сисели вам не рассказала?» Я ответила: «Нет, не рассказала». Тут он ответил: «Ничего не случилось, мадам», потом взял мою руку, поцеловал ее и добавил: «Тещи вне игры!» И что мне оставалось делать? Ты знаешь, он такой милый, а Сис, по-моему, просто дура — мне безразлично, что он там натворил. Я тоже повела себя неумно, расплакалась, а он одолжил мне носовой платок — мой всегда теряется в нужный момент. Боже мой, вот зачем я об этом заговорила? Глупость какая, когда я собираюсь на чай. О, дорогой мой, спасибо!
Фрэнк глядел, как миссис Эббот промокала глаза его аккуратно сложенным носовым платком. Когда она поднесла его к носу и пару раз высморкалась, Фрэнк заверил ее, что ни нос, ни глаза у нее не покраснели. Миссис Эббот как-то вымученно улыбнулась и принялась рассказывать племяннику о мисс Эльвине:
— Она дочь здешнего приходского священника. Он дожил до девяноста семи лет. Мисс Эльвина живет в домике, где раньше обитал церковный сторож, только теперь она называет его «Домом пастора». Он находится сразу за церковью, это очень удобно, поскольку мисс Эльвина разводит цветы. Вот только лучше бы она этим не занималась, поскольку впихивает их в землю как попало, да еще питает особую страсть к ноготкам. Я не то чтобы против них, но не в сочетании с розовым душистым горошком, а с мисс Винни никогда не знаешь, что придет ей на ум. Она просто обожает розовый цвет, что, конечно же, неплохо, однако не надо перебарщивать. Подожди, ты еще ее комнату не видел!
Только они собрались выходить, как в саду показалась Сисели в сопровождении собак — старого спаниеля бурого с белым окраса и черной таксы с ласковыми глазами и хитренькими манерами, которую вели на поводке. В тот момент такса являла собой воплощение добродетели, поскольку ей накинули поводок еще на Мэйн-стрит, и она избежала привычного нагоняя за то, что охотилась за кошкой миссис Кэддл.
— Она постоянно ее гоняет, — произнесла Сисели, снимая поводок. — А ей это не нравится — миссис Кэддл, а не кошке, — так что я постоянно сажаю таксу на поводок, пока мы не пройдем мимо большого амбара. Кошка, разумеется, в полном порядке. — Сисели скорчила гримасу, которая сделала бы ее привлекательной, если добавить улыбку. — Кошки всегда в выигрыше, а эта полосатая драчунья — прямо тигрица какая-то. Сидит себе на заборе и потешается над Брамблом, а тот свирепеет. — Сисели сверкнула глазами в сторону Фрэнка, потом снова сделалась мрачной и повернулась к матери. — Когда я выходила, встретила миссис Кэддл — на ней лица не было.
Моника тотчас же продемонстрировала свое знание всех и вся:
— Сис, но ведь она сидит у мисс Винни до пяти часов вечера. Ты уверена, что это была именно миссис Кэддл?
Сисели издала резкий смешок. В последнее время она стала грубоватой и немного бесцеремонной.
— Конечно, уверена! Уже смеркается, но на улице не так уж и темно, чтобы кого-то не узнать, а тогда и подавно было светло. Она шла вверх по Мэйн-стрит, а я вниз. Вид у нее был такой, будто она все глаза выплакала. Похоже, из-за Альберта. Не представляю, как это его не убили или не искалечили на войне — иначе бы он не заявился сюда и не разбил сердце бедной Эллен. — Сисели снова повернулась к Фрэнку, глаза ее вдруг вспыхнули. — В доме у бабушки она была старшей горничной, такая милая и покладистая женщина средних лет. А потом по уши влюбилась в водителя семейства Харлоу, служившего в спецназе, и у нее хватило дури выйти за него замуж. А теперь одному богу ведомо, что он задумал и что вытворяет, но выглядит она страшнее смерти. Ну разве женщины не дуры, а?
Она топнула ногой и внезапно ринулась прочь. Брамбл разразился громким лаем и кинулся за ней, старый спаниель неспешно последовал его примеру. Сисели бежала, пока не ворвалась к себе в комнату, захлопнув и заперев за собой дверь. Разумеется, без толку: ей снова пришлось ее открыть, чтобы впустить избалованного Брамбла, который в противном случае сидел бы у порога и скулил, пока над ним не сжалятся. Даже после столь недолгой разлуки псу показалось, что представился подходящий случай попрыгать, полаять и полизать хозяйку в лицо — это заменяло ему поцелуи. Самое плохое заключалось в том, что от этих проявлений нежности Сисели расплакалась. Она торопливо заперла дверь, потому что никто, никто не видел ее плачущей с тех пор, как ей исполнилось пять лет. Никто, кроме Брамбла, свернувшегося на кровати и моментально уснувшего, сделавшись похожим на черную улитку на зеленом стеганом одеяле. И уж конечно, плачущей ее не видел Грант.
Разумеется, он ее такой не видел. В ней снова вспыхнула жгучая злоба на него, моментально высушившая слезы. Он показал ей нечто невообразимо прекрасное, а потом все это растоптал. Нет, гораздо хуже: он ей это показал, а потом Сисели поняла, что все обернулось сплошным обманом. Она бы пережила потерю чего-то прекрасного. Но ее день и ночь мучило осознание того, что этого прекрасного у нее никогда не было.
Сисели расхаживала взад-вперед по комнате. Шторы были задернуты. Она включила прикроватную лампу. Лившийся из-под зеленого абажура свет сделал все вокруг похожим на подводное царство. Сисели будто бы и не вышагивала туда-сюда по комнате. Она словно снова гуляла с собаками, идя вверх по Мэйн-стрит и остановившись у большого амбара, чтобы посадить Брамбла на поводок.
Как раз в это время из задней калитки вышел Марк Харлоу. Сисели выпрямилась и увидела, как тот стоит в паре метров от нее и внимательно ее разглядывает.
— Вышла прогуляться? Немного поздновато, а?
— Я люблю гулять в сумерках.
— Когда вернешься, уже совсем стемнеет.
— А мне и в потемках нравится гулять.
— А мне вот нет. — И тут, как только Сисели вздернула подбородок, Марк рассмеялся: — Не мое дело? Похоже, ты права!
— Да.
Он приблизился и легонько тронул ее за плечо. Брамбл зарычал и потянул поводок: если вышли погулять, почему не гуляем?
Марк негромко произнес:
— Маленькая холодная гордячка — вот ты какая?
Сисели бросила на него мрачный взгляд:
— Да.
— Может, вместе пройдемся?
— Нет, Марк.
— Почему?
— Ты мне не нужен. И никто мне не нужен.
Он рассмеялся и повернул к калитке. Сисели двинулась дальше.
Пройдя немного дальше по улице, она спустила Брамбла с поводка и побежала рядом с ним. Старый Тамбл ковылял следом. Бегущий Брамбл представлял собой забавное зрелище. Уши у него развевались, он постоянно подпрыгивал, чтобы дальше видеть. Рядом могли находиться кролики, птицы, еще одна кошка, какая-нибудь ласка или горностай. А может, даже барсук — извечный враг его породы. В нем проснулась память бесчисленных поколений маленьких псов, натасканных на барсуков, и Брамбл с еще большей живостью стал нюхать воздух.
Сисели бежала легко и почти с такой же скоростью, как такса. Щеки у нее разрумянились. Она решила добраться до перекрестка Мэйн-стрит с шоссе, служившего границей между владениями Харлоу и Гранта Хатауэя. Собаки были давно приучены останавливаться на обочине шоссе и ждать ее команды: «Бегом марш!» Мэйн-стрит пересекала шоссе и тянулась до самого Лентона. Брамбл не мог взять в толк, почему им больше не командуют: «Бегом марш!» Они с Тамблом послушно замерли на обочине, но вместо того, чтобы пересечь шоссе, им пришлось повернуть обратно. Вот ведь скука какая. Тамбл, конечно же, не возражал. Он постарел, заплыл жирком и не особенно рвался гулять. Это Брамбл вечно не мог набегаться, а Сисели могла носиться вместе с ним, а потом со смехом остановиться и присесть, а пес тем временем прыгал от радости и все норовил куснуть ее за волосы.
Но теперь — никакого больше смеха, и у обочины они всегда поворачивают обратно. Вот и сегодня тоже. Солнце село, холодные сумерки сгущались над полями справа и слева, все плотнее окутывая две высокие живые изгороди, между которыми они шли. И тут позади них показался бесшумно и быстро мчавшийся на велосипеде Грант Хатауэй. Он поравнялся с ними до того, как они его услышали. Промчался чуть вперед, спрыгнул с велосипеда, прислонил его к живой изгороди и сделал несколько шагов навстречу приветливо сопевшему и повизгивающему Брамблу и совершенно неприветливой Сисели.
Муж и жена смотрели друг на друга, припоминая все, что было между ними. Молодой мужчина, широкоплечий, с легкими движениями, ни черноволосый, ни белокурый — перед Сисели стоял типичный англичанин с каштановыми волосами и серо-голубыми глазами. На вид он казался сильным и производил впечатление вспыльчивого человека. К тому же он был из тех, кого Моника метко назвала «порочно красивыми». Однажды она заметила: «Мужчинам незачем быть сердцеедами — у них и без этого полные рукава тузов». У Гранта Хатауэя таких тузов было слишком много. Будь их поменьше, Сисели, вероятно, было бы легче его простить. Глядя на нее, он улыбался. Когда Сисели мерила шагами спальню, ей становилось нестерпимо больно оттого, что от его улыбки у нее все так же замирало сердце. Из какого же негодного и презренного теста ты сделана, если простая улыбка способна такое с тобой творить? Когда все кончено, когда знаешь, что вообще ничего не было, стоит ему только улыбнуться, и сердце у тебя начинает трепыхаться, будто выброшенная на берег рыба.
Грант стоял, с улыбкой глядя на нее, а потом спросил:
— Ну, Сис, как дела?
Она промолчала. Да и что говорить? Все уже давно сказано. Здесь Мэйн-стрит сужалась. Грант перегораживал ее почти целиком. Если он захочет ее остановить, обойти его не удастся, а если он ее коснется… если коснется…
Ей все-таки придется что-то говорить, поскольку, если он к ней прикоснется, она вряд ли сможет ручаться за свои действия. Какой же это ужас — чувствовать, что все может ускользнуть, и ты превратишься в дикаря, порождение первозданной природы, и станешь вести себя, как дикарь: царапаться, кусаться, рвать зубами и руками. Сисели произнесла ледяным тоном:
— Мне нечего тебе сказать.
— Неудивительно, что я женился на тебе, на женщине, которая не огрызается в ответ!
Вскоре она нашлась, что сказать, использовав никогда не подводившее ее оружие:
— Но ты ведь не поэтому на мне женился, верно? У тебя была более веская причина.
Грант по-прежнему улыбался.
— Какой же я тупой. Я из-за денег на тебе женился, нет? Постоянно забываю — ведь такое легко забыть, да?
Он прекрасно знал все ее самые уязвимые места. А оружие Сисели не сработало, потому что Гранту было безразлично. Он потерял всякий стыд и легко обо всем забывал. Сисели с яростью прошептала:
— Дай мне пройти!
Он рассмеялся:
— Я тебе не мешаю!
Когда она шагнула вперед, Грант наклонился и легонько схватил Брамбла за загривок.
Словно Грант коснулся ее самой, Сисели бросила поводок и прошла мимо, не оглянувшись. А Грант тем временем трепал Брамбла за уши, обрушил на него град глупых, но знакомых прозвищ, после чего отпустил пса с возгласом: «Беги, чернявый мышонок!»
Сисели в нерешительности остановилась, затем, не оборачиваясь, крикнула: «Брамбл!» — и пес бросился следом, таща за собой поводок.
Вот и все, но этого оказалось более чем достаточно. Сисели по-прежнему мерила шагами свою комнату.
Глава 3
Моника и Фрэнк шли по Мэйн-стрит. Сгустились сумерки, и скоро станет совсем темно. Они прошагали всю деревню, свернули направо и оказались около церкви. Дом мисс Эльвины находился на самой окраине, чуть дальше за храмом. Это была старая постройка, черные потолочные балки в гостиной возвышались над плитами пола чуть выше метра восьмидесяти. Мисс Эльвина, посчитав интерьер чересчур мрачным, перекрасила балки в ярко-розовый цвет, с огромным удовольствием совершив это святотатственное действо, стоя на шатком кухонном стульчике. Результат целиком и полностью соответствовал ее хвастливому утверждению, что комната стала значительно светлее. Подоконник она не перекрашивала, а навалила на него гору розовых подушек. Розы размером с кочаны цветной капусты украшали обивку дивана и трех отделанных декоративным ситцем стульев, а шторы, чуть укороченные после долгой службы в гостиной пастора, сохранили на удивление свежий цвет светло-вишневых полос на несколько поблекшем голубом фоне. Стены комнаты не вмещали все драгоценные картины, некогда висевшие в более просторном доме, но мисс Эльвина сделала все, чтобы им хватило места. Резное украшение над каминной полкой с искусно выжженными по дереву узорами помогало выставить на всеобщее обозрение как можно больше фотографий и всяких безделушек. Поскольку на дворе был январь, дивные алые герани в розовых и голубых глазурованных горшках, украшавшие комнату летом, уступили место букетикам оранжевых бессмертников, которые мисс Эльвина в изобилии выращивала у себя в садике.
Сама мисс Эльвина надела розовую блузку с серой юбкой и жакетом, в его петлицу вставила подвядшие матерчатые розы. Ее густые седые волосы торчали во все стороны из-под черной фетровой шляпки, которая, как и шторы, являлась наследницей прошлого. Никто из деревенской молодежи никогда не видел мисс Эльвину в другой шляпке. Сисели вспоминала, что шляпка выглядела так же, как и теперь, когда ее, семилетнюю или восьмилетнюю девчушку, угостили розовыми леденцами за достойное поведение в церкви. Волосы, которые шляпка должна была прикрывать, в те времена выбивались из-под нее столь же буйно, как и теперь. Под шляпкой и непокорными волосами виднелось небольшое личико с правильными чертами, сверкающие голубые глаза и такой маленький рот, что люди невольно удивлялись, как мисс Эльвине удается принимать пищу.
Фрэнк все это подметил, когда обменивался рукопожатием с хозяйкой дома, осторожно выпрямляясь после поклона на той случай, если потолочная балка окажется на высоте менее метра восьмидесяти. Он с облегчением опустился на стул, а мисс Эльвина быстро заговорила на тему, к которой он уже привык, однако она вызывала у него дикую скуку.
— Как интересно узнать, что вы служите в Скотленд-Ярде. Нам всем нужно тщательно следить за своими словами и действиями, иначе вы нас арестуете. — Хозяйка рассмеялась своим высоким, похожим на птичий голосом, а потом внезапно закашлялась.
Она давно и хорошо знала семейство Эббот, но их племянник явился к ней на чай впервые, и при ближайшем рассмотрении мисс Эльвина заметила нечто обескураживающее в его ненавязчивой элегантности. Светлые, безукоризненно зачесанные волосы, ясные светло-голубые глаза и, конечно же, элегантный костюм. Мисс Эльвина умела подмечать детали, в том числе и самые незначительные. Она обратила внимание на носки, галстук, носовой платок, безупречный покрой пиджака и просто прекрасные ботинки. Он совсем не похож на полицейского. Перед ее внутренним взором возник образ Джозефа Тернберри — деревенского констебля, неуклюже топавшего ногами. Разумеется, он весьма достойный молодой человек, обладает приятным баритоном, поет в церковном хоре. Мисс Эльвина уважала Джозефа, которого в свое время учила в воскресной школе, но на какой-то момент его образ лишь усилил охватившее ее смятение. Щеки ее порозовели, и она с облегчением повернулась к миссис Эббот, которая приносила извинения за своего мужа с отработанной долгими годами практики непринужденностью.
— Счета от портного, мисс Винни, — он опять откладывал их до крайнего срока. Уверена, вы меня поймете.
Мисс Эльвина прекрасно ее понимала. Все обитатели Дипинга знали, что полковник Эббот наотрез отказывался посещать чаепития. «Вздор несусветный! Без меня вам будет куда вольготнее перемывать друг другу косточки». Почти все слышали эти его слова, однако продолжали соблюдать общепринятые правила поведения. Полковника часто приглашали, и если его не отвлекали счета от портного, то всегда что-нибудь находилось: осенняя уборка в саду, зимняя обрезка деревьев или весенняя посадка. Еще надо было выгуливать и дрессировать собак — да мало ли достойных поводов отказаться от гостеприимства. Миссис Эббот чередовала их с очаровательным добродушием и любезностью.
Когда тему с полковником Эбботом закрыли, Моника смягчила слова Сисели «не желаю идти гурьбой со всеми» до «она опасалась, что мы доставим вам чересчур много беспокойства». После этого мисс Винни перешла к чайному столику и стала разливать жидкость соломенного цвета из огромного «викторианского» чайника по своим лучшим чашкам из тончайшего фарфора. Ручек у них не было, и питье из них представляло собой чрезвычайно затруднительное действо. Если чай горячий, то обожжешь пальцы. Если чашка не обжигала пальцы, это означало, что чай превратился в тепловатую жижицу, не только по виду напоминавшую настой соломы, но и вкус имевшую такой же. Фрэнк, как и все остальные гости-мужчины, пребывал в нерешительности. С одной стороны, он не мог отделаться от навязчивой убежденности, что просто невозможно не раздавить или не уронить такую хрупкую чашку. С другой стороны, его одолевал неодолимый искус поскорее покончить с церемониями и просто перевернуть чашку.
Мисс Эльвина сообщила ему, что этот чайный сервиз прибыл из Китая в качестве подарка ее прабабушке.
— Вот только она не вышла замуж за джентльмена, который преподнес ей сервиз, поскольку познакомилась на охотничьем балу с моим прадедушкой. Они поженились ровно через месяц, что нарушало тогдашние приличия, но мой прадедушка отличался чрезвычайной пылкостью натуры. Они прожили вместе шестьдесят лет, у них было пятнадцать детей, и за все это время они слова грубого друг другу не сказали. Можно увидеть их общий могильный камень, если выглянуть из маленького оконца в дальнем углу комнаты, но не сейчас, потому что совсем стемнело. Надеюсь, вы не возражаете, что мы сидим при свете и незадернутых шторах. Я сама и раньше-то не особо обращала на это внимания, но теперь мне это нравится, поскольку означает, что война закончилась, не надо больше думать о том, что нужно соблюдать затемнение, и это так радостно! И конечно же, живя на окраине деревни, я считаю, что любому, кто идет от общинного поля, отрадно увидеть огонек: это такая мрачная и пустынная дорога, особенно там, где она тянется сквозь Рощу Мертвеца!
Фрэнк Эббот справился с искушением, поставив на стол пустую чашку.
— И кто же был этот мертвец? — поинтересовался он.
Мисс Эльвина сунула ему в руки тарелку с булочкой домашней выпечки и подлила чаю соломенного цвета. Булочка была с тминной начинкой и полита розовой сахарной глазурью.
— Ну, это довольно жуткая история, мистер Фрэнк, однако она, разумеется, произошла давным-давно, так что все ее участники умерли. Звали того человека Эдвард Бренд, он приходился какой-то дальней родней семейству Томалин, владевшему Диргерст-парком по ту сторону общинного поля. Их уже нет в живых, а их могилы можно увидеть рядом с церковью. Они владели всеми землями до дороги через общинное поле и разрешили этому Эдварду Бренду обосноваться в так называемом Доме лесника, что стоит прямо посреди леса. Никто не знал, откуда он сюда явился и почему ему разрешили там жить. Был он очень высокий и худой, с длинными иссиня-черными волосами, стянутыми на затылке тесьмой. Это происходило в восемнадцатом веке, тогда почти все носили напудренные парики, но у Эдварда Бренда были свои длинные черные волосы. Жил он в Доме лесника совершенно один, и через какое-то время никто уже не решался даже близко подойти к его жилищу, особенно в темноте. Поговаривали, будто он занимался колдовством. Люди в ту пору были очень суеверны… Дорогая миссис Эббот, позвольте, я налью вам еще чаю. И вы обязательно должны попробовать мое клубничное варенье. В этом году Эллен Кэддл сварила его по новому рецепту, и варенье у нее получилось дивное.
Миссис Эббот ответила:
— Просто объеденье. По-моему, Эллен прямо колдунья. У своего варенья я такого вкуса добиться не могу. Однако продолжайте, расскажите Фрэнку, как Эдвард Бренд стал Мертвецом.
Читать бесплатно другие книги:
