Плацкарт Козлов Владимир

Вторник

На стульях в коридоре ЖЭКа сидели человек десять. Помещение, видно, недавно отремонтировали – стены обили вагонкой, поставили новые двери.

– Ну вот, видите, какая здесь очередь? – сказал Андрей Николаевич. На нем была черная кроличья шапка и темно-серое пальто. – Я потому неохотно согласился вас регистрировать, что столько времени убить на это придется – практически, целый день. Потом еще и в милиции будет такая же очередь, если не больше.

На стуле рядом со мной сидел толстый пацан лет тринадцати в кофте «Наив» и расстегнутом пуховике. В ушах торчали наушники плеера «Philips», он слушал панк. Ближе к двери начальника сидели две старые тетки.

Одна говорила другой:

– …Так у дочки моей – семь детей.

– А муж?

– Мужа нет. Первый умер, а второй был осетин, она его выгнала. Трое от этого осетина, остальные от первого. Она для того замуж за него вышла, чтобы квартиру дали побольше, дом шел на снос. А ему прописка нужна была. Так нет, чтобы по-человечески – он бил ее, изменял. Вот и выгнала. А государство не помогает никак. На семерых – пять тысяч всего получает. Разве это деньги сейчас? Старшей девочке – учиться на будущий год, а в училищах везде надо деньги платить, бесплатных уже не осталось…

Тетка в очереди, слушавшая разговор, сказала:

– А где голова у нее была? Зачем было столько рожать? Нарожают, а воспитывать потом не хотят. На выпивку деньги у всех есть, зайдешь в метро – только бутылки звенят, а на учебу – нет.

– Только не надо защищать государство, – сказал лысый мужик в синей куртке.

– А я и не защищаю, – ответила тетка. – Просто какие сами, такое и государство.

Дверь кабинета открылась, вышла блондинка в короткой шубе, энергично зашагала к выходу.

– Ну, кто теперь? Чья очередь? – закричал лысый.

В кабинет зашла старушка в голубой вязаной шапке.

Начальница ЖЭКа – лет сорок пять, коротко стриженная, в черном брючном костюме – говорила в телефонную трубку:

– Придет к тебе – посылай ее на фиг. У нее документы – фальшивые. Свидетельство о собственности – на бланке, которые были до девяносто девятого года, а дата – две тысячи первый. Ни свидетельства о рождении нет, ни паспорта… Ладно, перезвони мне потом, хорошо?

Она положила трубку.

– Ну, что у вас?

– А в том доме на углу – магазин хлебный хороший, я там всегда хлеб покупал, – сказал хозяин. Мы шли вдоль замерзшего пруда. – Свежий, очень вкусный. Настоятельно вам рекомендую. А сам я в последние годы все больше на злаки перехожу – проращенные зерна, отруби. Очень полезно, кстати…

Мы прошли в ворота милиции. Сержант с автоматом тупо взглянул на нас и отвернулся. На белом небе светило неяркое солнце.

В паспортном столе было пусто. У окошка «Регистрация граждан России и СНГ» висел цветной плакат «Не забудьте оформить регистрацию по месту пребывания». Под надписью был коллаж – несколько человек на фоне Кремля: мужик с тюрбаном на голове и подносом суши, женщина-врач в зеленоватой униформе, улыбающийся во весь рот казах, дебильно прищурившийся парень в синей спецовке, с железякой в руке.

Дверь рядом с окошком была приоткрыта. Я заглянул. На столах стояли два компьютера и лазерный принтер. За компьютерами сидели лейтенант с красной опухшей рожей и толстая тетка в расстегнутом кителе, с погонами младшего лейтенанта. Я постучал в косяк двери. Лейтенант поднял глаза от компьютера.

– Че у вас?

– Временная регистрация.

Я подошел, положил на стол бумажки и паспорта. Лейтенант сгреб все и буркнул:

– Ждите за дверью.

Мы с хозяином сели на стулья. К соседней двери была прибита табличка «Архив». Рядом, в коридоре стоял большой металлический сейф.

Дверь открылась, лейтенант вышел, отдал паспорта. В руке он держал бланк регистрации.

– Пойду подпишу у начальника.

Он пошел в конец коридора, переваливаясь с ноги на ногу.

Из соседней двери вышел высокий стриженый парень в темно-зеленом костюме, заглянул в кабинет. В руке он держал несколько паспортов.

– Танька, ты не знаешь, где наша печать?

– А в паспортном ты не спрашивал? У этих должна быть…

– Ну, не дай бог, поддельная – я их в бомжатник всех посажу, пидарасов.

Я и хозяин спустились по ступенькам милиции. Я сложил вчетверо регистрацию и положил ее в паспорта. Хозяин сказал:

– Повезло, повезло. Быстро управились. Все-таки нельзя говорить, что ничего не происходит, ничего не меняется к лучшему. Случаются и такие приятные исключения. А все почему? Потому что организовали свою работу, видели, как все расписали: с такого-то по такой час – прием документов, потом – обработка документов, выдача документов… Вы сейчас на работу?

– Да, конечно.

– Тогда – до свидания. Всего хорошего.

Среда

У каждой кассы «Макдоналдса» толпилось несколько человек. Пахло котлетами и расплавленным сыром. За прилавком, толкая друг друга, суетились парни и девушки с черными козырьками. За ними, стоя в углу, наблюдал усатый мужик в синем свитере, с галстуком. За крайним столом ребенок ковырялся в «биг-маке».

– Может, займешь пока нам места? – спросил я у Кати. – Что тебе взять?

– Возьми мне «филе-о-фиш», маленькую картошку и апельсиновый сок.

– А мороженое или пирожок?

– Не надо.

– Я вообще не люблю Макдоналдс, просто сегодня почему-то захотелось, – сказала Катя, разворачивая «филе-о-фиш».

– И я не люблю его. В основном, из-за того, что здесь всегда толпы народа…

– Помню, я однажды приехала на каникулы к дяде, а тогда как раз первый «Макдоналдс» открылся, на Пушкинской площади, и мы с ним пошли. Стояли в очереди около часа, пока внутрь попали. Дядя нам взял по «бигмаку», по картошке и кока-коле. Сели, и он говорит: «Смотри, Катька, «Макдоналдс» – это Америка». А я отвечаю: «Значит, Америка – говно». Он засмеялся и говорит: «Ну а ты что думала?».

Я откусил от «биг-тейсти», прожевал.

– Меня всегда удивляло, что антиглобалисты ненавидят «Макдоналдс» – погромы устраивают, стекла бьют. Почему именно «Макдоналдс»?

– Не знаю. Значит, им так нравится.

– Антиглобалистам я не сочувствую. Это – бесящиеся с жиру бездельники, а те, кто хватаются за их идеи у нас, – просто понтовщики, которые хотят повыделываться.

– Ну, когда тебе двадцать лет, это, наверно, круто – разбить витрину «Макдоналдса». Но я этого не понимала. Занималась коммерцией, вместо того, чтобы протестовать против капитализма.

– Да ну их на фиг – всех, кто протестует. По их логике получается, что любой, кто работает, работает на буржуя. Или на государство. Ну а сами они за чьи деньги живут? За тех, кто точно так же работает на буржуя.

Я замолчал, откусил от «биг-тейсти». За соседним столом сидели три иностранца – два крупных парня и девушка невысокого роста. Они оживленно болтали между собой по-английски, несколько раз повторили слово «ЮКОС».

Троллейбус проехал рекламный щит «Эльдорадо»: «На каждую покупку – подарок». Мы с Катей стояли на задней площадке.

Водитель объявил в микрофон:

– Приобретаем билеты. Проезд одной остановки оплачивается. На линии работает контроль.

Катя сказала:

– Не слушай, берет на пушку. – Она улыбнулась. – Здесь никогда нет контролеров. Я каждый день езжу – кроме выходных, и вечером еще ни разу не видела контролера. Кондукторов тоже никогда нет после семи. Правда, я слышала, хотят сделать в автобусах турникеты, как в метро. Тогда халява закончится.

Я вышел из троллейбуса первый, подал руку Кате. Взявшись за нее, она сошла со ступеньки, переступила лужу.

– Вот и мой дом.

– Сколько же в нем подъездов?

– Много, но это – не один дом, это разные, просто сцеплены вместе. Их поэтому называют «пила» – потому что стоят под углом, как зубья пилы.

– Раздевайся и проходи сразу в комнату, – сказала Катя.

Я повесил куртку на деревянную вешалку, снял ботинки. Катя включила свет в комнате, вернулась в прихожую, расстегнула пальто. Я помог ей снять его и повесил на свою куртку.

У окна стоял письменный стол из светлого дерева, рядом – диван, напротив – еще один. В углу, у двери – полированный сервант семидесятых годов.

– А телевизора у тебя нет? – спросил я.

– Нет. Раньше был, но я его почти не смотрела. Потом он сломался, и хозяйка его забрала. Сказала – починит и привезет, а я и не тороплю, я забыла уже про него. Зачем мне телевизор? Я радио слушаю и кассеты. Чай будешь пить?

– Да.

Окно кухни выходило на шоссе. Светились зеленые полосы над автозаправкой «BP», желтые буквы «универсам Остров», окна однотипных домов. На фонарных столбах – через один – висели гирлянды к Новому году.

Щелкнул белый электрочайник «Vitek». Катя встала, взяла с полки две чашки, бросила в них по пакетику «Золотой чаши», налила кипяток. По радио шла реклама журнала «Cosmopolitan».

– Ненавижу женские журналы, – сказала Катя. – Вернее, не женские, а те, которые для молоденьких девочек. С рекламой дорогих шмоток, со всякими статьями про то, как найти себе мужа. Им больше ничего и не надо – только бы найти богатого мужа. Или любовника. – Она взяла чашку, отпила чаю, поставила чашку на стол. – Что-то я начинаю бухтеть – как старуха какая-то. – Она улыбнулась. – Или я им просто завидую – молодым. В голове еще пусто, а возможностей, кажется, миллион. А у тебя так бывает?

– Бывает.

– Мы, я помню, с подружкой в одиннадцатом классе дали объявление в газету: «симпатичные девушки познакомятся с обеспеченными мужчинами». Тогда такие еще принимали, а потом запретили. А мы так просто дали – по приколу. Телефон не оставили, только номер паспорта и индекс почтовый, до востребования. И знаешь – пришло несколько писем, одно даже из зоны. – Катя улыбнулась. – А с одними мы встретились. Но они оказались такие дебилы – или тоже только откинулись, или просто уроды. Мы еле от них отвязались… Может, я лучше кассету поставлю вместо радио? Ты не против?

– Да, ставь, конечно.

Мы сидели на кухне без света. Играл «Doors», альбом «Waiting for the Sun». По черному небу плыли большие серые облака. Катя курила, сбрасывая пепел в тарелку.

– Мне Моррисон тоже нравится, – сказала она. – Не так, как Уэйтс, но все же. Странно. Он умер в двадцать семь лет, а мне уже двадцать восемь… Ты не жалеешь, что бросил музыку?

– Не жалею. Это как-то получилось само, постепенно. Сначала был офигительный кайф – когда я начал писать песни, на втором курсе. Я сидел вечерами на кухне с гитарой, сочинял. Написал песен двадцать или, может, тридцать – две тонких тетради.

– А почему ты пошел в политех? Тебе это нравилось?

– Мне было все равно, куда – только чтоб не идти в армию. Никакая профессия толком не нравилась, да и время было такое, что казалось – скоро все рухнет к херам. Но не рухнуло почему-то. В начале третьего курса собралась группа, начали репетировать, играли на фестивалях. А потом, постепенно, все прошло. Даже странно, но мне стало все равно. Ничего в жизни не изменилось. То есть, изменилось. В том смысле, что я больше не хочу этого сам, меня не тянет…

– А чего тебе хочется, что тебе интересно?

– По-настоящему – ничего.

– Это плохо, наверно. Хотя у меня тоже так. – Катя улыбнулась.

Песня закончилась, стал слышен шум машин на Каширке и тарахтение холодильника. Кассета остановилась, магнитофон щелкнул.

– Ну, мне пора, – сказал я. – Спасибо за чай. И за вечер.

– Это тебе спасибо.

Я встал, отодвинул табуретку, поднял с пола рюкзак.

Четверг

Я открыл папку «Сомнительные» – вдруг среди спама затерялось что-нибудь ценное. «Обеды в офис Iwt 7021». «Таможня ev 4584 15». «Прайс для oditor1». «Если тратите больше 3000$ в месяц на СПАМ». «Шанс FBBHRIGFBU».

В дверь постучали, заглянула Алла.

– Привет, Димочка! Скажи, пожалуйста, а закладки в «Эксплорере» как-то можно сгруппировать? Ну, чтобы по папкам?

– Нажимаешь на кнопку «Избранное», у тебя появляется окно. – Я показал, как это делать. – А теперь сюда: «Организовать». Видишь – «удалить», «переименовать», «создать папку». Поняла?

– Да, спасибо тебе.

Петренко отошел от диспенсера с чашкой воды. Я переключил на горячую, сорвал фольгу с пюре «Роллтон», подставил под кран, нажал.

Дверь директора была приоткрыта. Сидящий за столом мужик говорил:

– Я убедился за десять лет, что самое основное – это персонал. Найти правильных людей – это всегда проблема. Есть такие, которым много не надо. Ну, купил машину, поездил по миру, и все, надоело, получает свои полторы или две – и достаточно.

Я отпустил кран, взял пюре и пошел к себе в кабинет. Мужик продолжал:

– В продажах нужны такие, которым всегда всего мало. Купил машину – завтра захочется новую. Съездил в отель три звезды – значит, следующий раз надо четыре. Тогда у него будет стимул работать…

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Привет, это Кирилл. Узнал?

– Да, конечно. Ты в Москве?

– Да, в галерее. Приезжай к семи часам. Успеваешь? Сегодня открытие – ты забыл?

– Я думал, все отменяется, раз ты не звонил.

– Я сам вчера утром приехал. Весь день монтировали выставку, вставляли картины в рамы. Потом полночи бухали с директором галереи. В галерее и ночевал. Ну что, ты приедешь?

– Да. А куда ехать? Где галерея?

– Я сейчас тебе дам человека… Семен, здесь мой друг. Подскажи ему, как добраться.

У арки, на серой бетонной стене, висела афиша «Кирилл Федоренко. Окна и двери (живопись)». Я свернул в арку, увидел деревянную дверь с надписью «галерея – вниз по ступенькам», спустился в подвал.

По небольшому залу бродили, держа в руках пластиковые стаканы, человек двадцать. С веревочек, закрепленных под потолком, свисали картины Кирилла – разноцветные стены со множеством окон и дверей разной формы. Несколько мужиков толкались у столика, на котором стояли бутылки вина. Кирилл, потягивая вино из стакана, слушал дядьку в красной рубашке. Я подошел, Кирилл улыбнулся мне, мы поздоровались за руку. Кирилл взял со столика стакан с красным вином, сунул мне в руку.

– Держи, а то скоро закончится. Я купил шесть бутылок – три ушло за минуту.

Подошел растрепанный дядька в сером пальто, улыбнулся Кириллу. Два передних зуба у него были гнилые.

– Позвольте засвидетельствовать вам свое почтение. Очень впечатлен вашими картинами. Я их даже прочитал.

– Как это – прочитали?

– Я – полиглот, знаю четырнадцать языков, и линии на ваших картинах соответствуют синтаксической структуре разных языков. Вон там, например, арабский, это – галльский, а вон та картина – фарси. Пойдемте, я вам почитаю.

Кирилл шепнул мне:

– Я сейчас, ненадолго.

Кирилл и мужик отошли к ближайшей картине. Мужик стал водить по ней пальцем и что-то бормотать. Я допил вино и вернулся к столику за добавкой. Высокий парень с выбритым черепом, в очках без стекол и с еще одной парой очков на лбу, разливал в протянутые стаканы последнюю бутылку вина. Мне хватило на полстакана. В бороду парня было вплетено лезвие «Schick».

Я прислонился к стене, взял с подоконника буклет выставки. «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным», – писал когда-то Уильям Блейк. Сегодня молодой художник Кирилл Федоренко иллюстрирует эту мысль своей серией «Окна и двери». У каждого из нас существует огромное количество «окон» и «дверей» восприятия. Их художник и попытался обнаружить в своих живописных работах».

Я положил буклет на подоконник. Кирилл беседовал с рыжей теткой за пятьдесят. До меня донеслась ее фраза:

– Вас уже можно считать состоявшимся живописцем, но, мой вам совет, пообщайтесь с Сергеем Петровичем. Это – мэтр.

Из двери с табличкой «Служебное помещение» вышли два мужика – один носатый, с длинными жирными волосами, другой – лысый, в очках. Носатый громко сказал лысому:

– Если так, то иди подрочи в туалете свой хуй. Ты понял? И не еби мне мозгу.

Недалеко от меня стоял парень в белой майке «E40 – Explorer», надетой на красный свитер. Он несколько раз поглядел на меня, подошел.

– Скажите, а вы каким творчеством занимаетесь? Рисуете или фотографируете?

– Ни тем, ни другим. Это – выставка моего друга, он меня пригласил.

– А-а-а… Жалко. А то у вас такая интересная внешность… Могли бы стать творческой личностью. Ну, все равно. Можем, наверно, о чем-нибудь поговорить, найти какие-то точки пересечения…

Подошел Кирилл, наклонился к моему уху, шепнул:

– Как они меня заебали – просто пиздец. Все закончится – я оставаться не буду, давай с тобой вдвоем куда-нибудь сходим. Нормально?

– Да, конечно.

– Ну, супер.

Я и Кирилл вышли на улицу.

– Ну, поздравляю тебя еще раз.

– Спасибо, конечно, но тут не с чем особенно поздравлять.

– Как это – не с чем? Выставка в Москве – это все-таки что-то значит.

– За мои деньги.

– Как – за твои?

– Я заплатил за эту выставку четыреста баксов.

– За что?

– Ну, за то, чтобы выставиться. Меня же никто здесь не знает. Им, на самом деле, насрать на то, что я рисую. Деньги плати – и вперед. На год все расписано. Каждую неделю – новая выставка. Видел пьяницу с длинным носом? Это директор. Деньги берет у художников, а потом все пропивает. И в мэрии деньги тоже берет, галерея – муниципальная.

– Но тебе эта выставка что-то даст, или нет?

– Если честно, то почти ничего – только немного кайфа. Мне Медведев это сразу честно сказал – замдиректора галереи. Сказал, что никому это на хуй не надо, картины не купят, журналисты на вернисаж не придут, потому что им тоже надо платить. Говорит: если хочешь, то выставляйся – для собственного удовольствия. Ну и по хуй. Правильно?

– Правильно.

Мы шли по Арбату. Кирилл посмотрел на часы.

– До поезда еще три часа. Давай, где-нибудь сядем, отпразднуем? Ты здесь места нормальные знаешь?

– Как это – три часа до поезда? Ты что, не остаешься?

– Не-а. Билет в кармане, завтра утром надо быть дома.

– А картины?

– За картинами приеду потом.

– Я думал, ты переночуешь у меня, посидим хоть нормально…

– Ну, поехали к тебе до поезда…

– Не успеем за три часа. Пока туда, сюда… А может, останешься? Поедем сейчас на вокзал, сдашь билет, возьмешь на завтра или послезавтра?

– Нет, поеду сегодня. Значит, говоришь, негде здесь посидеть?

– Есть какие-то заведения, но понтовые, дорогие. Я в них не хожу.

– Давай тогда хоть по пиву возьмем.

Кирилл кивнул в сторону нового офисного центра в начале Арбата.

– Москва меняется – просто пиздец, и меняется к худшему, ты мне поверь. Я город помню неплохо – с девяносто второго года, когда поступать приезжал. Я здесь месяц прожил тогда, много пешком ходил – весь центр облазил. А сейчас иду – и не узнаю ни хера, ты прикидываешь? Иду по городу – вроде, то же самое место, но на нем уже новый дом или офисный центр, блядь, построили.

– Ну да, так и есть. Был скандал, когда «Военторг» сносили, потому гостиницу «Москва» – вроде, восстанавливать не собираются, будет площадь.

– Не говори. Уродуют, падлы, нашу столицу. Это я без пафоса говорю, я люблю Москву и не хочу, чтобы она превращалась в говно, во второсортный ширпотреб буржуазный. Я люблю ее такую, как она была раньше. Сталинские высотки люблю больше всего. Ну, их, не снесут, я надеюсь…

– Сейчас новую высотку строят – Триумф-Палас. Будет выше, чем сталинские. Самое высокое жилое здание в Европе.

– Говно все это. Имитация. Это как Храм Христа Спасителя. Вроде, похож на настоящий, но все равно – наебка. Так и этот твой Триумф-Палас.

– Какой он, на хер, мой? Я тоже говорю, что все это говно, подделка.

Мы спустились в подземный переход. Стоя у стены, седой старый хиппи пел по-английски под гитару. Я не узнал эту песню. К нам подбежала девчонка с распущенными волосами.

– Помогите, пожалуйста, музыкантам.

– Пошла на хуй, – сказал ей Кирилл. – Я тоже бедный художник, но не хожу, как ты, не нищеебствую.

– Зачем же так грубо? – ответила девушка. – Хиппи – это же образ жизни такой. Вы должны понять, тем более, если сами – художник.

– Тогда отсоси у меня прямо здесь. Докажи, что «свободная любовь» – для тебе не пустые слова.

Девушка отошла.

Мы стояли у киоска, держа в руках по «Балтике-тройке». Кирилл сказал:

– Пошли, может, сядем на лавочку где-нибудь?

– На лавочке ты задубеешь. Пойдем лучше к метро – там постоим, а если что, зайдем внутрь погреться.

Мы чокнулись бутылками. Я сказал:

– Ну, за твою выставку.

Кирилл кивнул, мы сделали по большому глотку.

– Скажи, а тебе самому сегодня хоть немного было по кайфу? Ну, открытие выставки…