Ведьма и тьма Вилар Симона
Оказалось, что узурпатор Иоанн Цимисхий после переворота и восхождения на трон не стал расторгать договор своего предшественника со Святославом. Более того, он направил к князю в Переяславец посольство, соглашаясь выплатить все обещанное предшественником, если Святослав, приняв плату, покинет Болгарию и вернется на Русь. Но Святослав оказался хитер: он заявил, что уйдет только в том случае, если император выкупит у него захваченные русами города. Иначе он сам двинется на Константинополь и выгонит оттуда Цимисхия.
– Не иначе как твой дружок Калокир посоветовал, – неожиданно хохотнул Расате, повернув к ведьме безглазое лицо.
Она вся сжалась. Нехорошо, что Расате известно о ней и о Калокире, и о том, как патрикий обманул влюбленную в него ведьму. Поэтому она отвлекла слепца, сказав, что всегда была уверена в том, что Святослав не станет договариваться, а предпочтет сражаться. Он воин, который всегда побеждает. И, скорее всего, только рад, что наконец-то у него появился достойный противник. Ведь говорят, что Цимисхий полководец не хуже самого Никифора Фоки, к тому же он значительно моложе.
Расате продолжал рассказ:
– Прошлым летом Святослав повел войска в Византию. Свершилось! Русы, печенеги, венгры прошли по землям византийской Фракии, опустошая ее огнем и мечом, и разбили свой стан у Аркадиополя. Цимисхий не смог остановить натиск русов, так как основные силы его армии действовали на Востоке, в районе Антиохии. Но все же постепенно он собрал немало отрядов, поставив над ними лучших своих воевод Варду Склира и патриция Петра. Они-то и схлестнулись с русами у Аркадиополя…
– Так чем закончилась битва? – не выдержала ведьма. Какое ей дело до того, кто стоит во главе войск? Ей важно было знать, что там случилось!
– Чем закончилась? Да ничем, – развел руками Расате. – Сеча была жестокой, обе стороны потеряли немало людей, но потом ромеи вынуждены были отступить.
– Значит, русы победили! – обрадовалась ведьма.
– Ты глупа, женщина. Или плохо слышишь. Я ведь сказал, что были большие потери. А Святослав, хоть и вынудил византийскую рать отступить, лишился почти всей конницы. А те, что уцелели – венгры и печенеги, – сочли, что князь пожертвовал ими, вынудив схлестнуться с конницей ромеев и принять на себя самый жестокий удар, тогда как русы сражались только с пехотой. И когда русы и ромеи подписали мир и разошлись, кочевники жестоко поссорились со Святославом. И надо же – прежде венгры и печенеги слыли врагами, а тут и те, и другие будто сговорились. Особенно был зол хан Куря. Он заявил, что не затем шел в союзники к князю, чтобы тот его людьми прикрывал отряды русов. И, уходя, поклялся жестоко отомстить.
Расате еще что-то говорил, но Малфрида уже не слушала. Она вдруг поняла: вот что неизменно страшило ее в Куре – он будет мстить Святославу. О, хан задумал страшную месть! И она всегда это знала, хотя и не могла понять, откуда это знание.
– Расате, отпусти меня к князю! – взмолилась она. – Ты ведь ценишь Святослава, так позволь мне помочь ему, пока еще не поздно.
Слепец склонился к ней безглазым лицом.
– Никогда! Ты моя, Малфрида. Ты служишь и будешь служить только мне.
Если б Расате не был слеп, он бы увидел в этот миг, как исказилось злобой лицо Малфриды, как потемнело оно и стало покрываться чешуей, как вспыхнули ее глаза. Но он ничего не заметил, поэтому продолжал:
– А я и без тебя помог Святославу. Я отправил к нему шамана Онегавона с живой и мертвой водой, чтобы лечить его воинов. И тот передал дар волхвам князя. Как ты думаешь, зачем я тебя трижды отправлял на Русь? Но теперь мои запасы снова истощились, мне нужна новая вода!
Малфрида отшатнулась и поникла. Злость прошла. И она только поблагодарила колдуна за помощь своим.
В этот миг Расате резко вскинул руку и прислушался.
– Коста вернулся. Тяжело идет. Или очень устал, или с добычей. Думаю, с добычей, – он не посмел бы явиться пустым.
Коста и впрямь скоро появился в сопровождении Цветила. Мальчишка-колдун был весел, ибо Коста принес тушу серны и свалил ее к ногам повелителя Расате. Он поведал, что пришлось долго выслеживать дичь, – в долинах голод, многие болгары выходят на охотничий промысел, распугали зверей. Но все же он справился.
– Я доволен тобой, Коста, – произнес Расате. – А теперь отдыхай. Разделают тушу Цветил и Малфрида, а полоумная ведьма Цаца добудет дров для костра. Вы все наголодались, но сегодня у нас будет пир.
Цветил и Малфрида занялись тушей, недружелюбно косясь друг на друга. Расате чувствовал их враждебность, но понимал, что эти двое вряд ли осмелятся сцепиться при нем. Усталый Коста рухнул на груду шкур в углу, но не уснул, как это обычно бывало, а наблюдал за ними.
Вскоре с охапкой хвороста вернулась – вернее, прилетела на помеле, – ведьма Цаца, полубезумная старуха. Бросив хворост и разведя огонь, она принялась приплясывать вокруг него, при этом все время напевала какую-то старинную песню о том, что и тучи, и ветер мешают ее сыночку вернуться к ней. Эхо ее пронзительного голоса металось под сводами, и на него явились другие подневольные чародеи. Бледные и истощенные, они то и дело благодарили колдуна за то, что он заботится о них. Цаца же пала ниц, подползла к Расате, руки его облизывала, ноги целовала, но тот грубо отогнал ее, даже пару раз ударил посохом.
Много позже, когда все наелись и Малфрида с Костой остались одни, волхв сказал:
– Вот и ты однажды станешь такой же презренной рабыней Расате, как Цаца, потеряешь волю и разум.
– А тебя, думаешь, это не ждет? – сердито взглянув на него, огрызнулась Малфрида.
– Я скорее умру, чем стану столь ничтожным.
– И все же ты не отказываешься есть мясо или принимать чародейскую воду, которой тебя потчует Расате!
– Да. Но чтобы я смог… мне надо сберечь силы и разум.
– Что смог?
Он не ответил, и Малфрида поняла: волхв опасается темноты, оттуда его могут услышать. И догадалась, что Коста хочет отомстить подчинившему его колдуну. А ведь Коста не самый сильный волхв-чародей.
– Ты глуп, Коста. – Малфрида откинулась на мягкие шкуры, поправила удерживающую ее веревку. – Но подумай – Расате правит нами, однако он противостоит христианам в Болгарии, он поддерживает враждебных им богомилов, чьи верования привносят путаницу в умы и тем самым ослабляют христианство. А еще он сочувствует русам. Конечно, Расате не ценит их жизни, но будет помогать им, пока они сражаются с Византией. С христианской Византией! Значит, служа Расате, мы продолжаем служить Святославу и русам.
Коста резко поднялся, она видела, каким жестким стало его старообразное, обычно унылое лицо.
– Это ты глупа, древлянка! Ты готова служить тому, кто тебя полностью подчинил! Разумеется, человек должен кому-то служить, иначе он окажется никому не нужным. Хуже, если в служении он опускается до положения раба. Ибо рабов никто не уважает. Они прах под ногами господина. Именно такими нас делает Расате. А ты превозносишь его! Не ожидал я такого от тебя.
Малфрида смутилась. Ей стало горько. Неужели и впрямь она готова отказаться от воли? Она, некогда вольная и своенравная ведьма?
– Чего ты хочешь, Коста?
Но он не ответил. Зарылся в шкуры, отвернулся к стене. Малфрида знала, что он не спит, но разговаривать с ней явно не намерен.
Что задумал Коста, было неясно, но больше он не разговаривал с Малфридой. Во тьме, где день и ночь едины, это было тяжело. Но сколько бы чародейка ни пыталась растормошить волхва, он отмалчивался.
А потом его словно прорвало. Всю свою жизнь ей поведал. И как рос в Киеве в семье мастера-шлемника, и как долгое время не догадывался, что в нем есть дар чародейства. Это потом, уже в древлянской земле, куда он отправился с отрядом воеводы Свенельда, он узнал, что может обучиться творить дива и стать волхвом. И был у него наставник мудрый, учил его и наставлял, но сгубили его страшно… А Коста остался служить князьям Руси. Игорю служил, Ольге мудрой.
Говоря об Ольге, Коста начинал улыбаться. И голос его звучал почтительно и нежно.
– Да ты никак влюблен был в княгиню-то? – заметила Малфрида со смешком. – А как же то, что она от веры нашей отказалась? Признала Христа чужого?
– Это тебе ведомо, Малфрида. А я в дальних пределах жил. Ханом целой орды был. А был ли я влюблен в Ольгу нашу? Смешное сказала. Но почитал ее всей душой, это верно. Даже не серчал, когда она чужой нам стала. Каждый делает свой выбор. А кто больше ценит свободу, чем волхвы?
И вдруг спросил про Калокира:
– Ты имя его повторяешь порой во сне. И знаешь, я заметил, что, когда он тебе снится, ты красивой становишься, ничего от чудища чешуйчатого нет в тебе.
Малфрида рассердилась.
– Почто спрашиваешь, если сам следил за нами? Да, я была полюбовницей ромея. Но он… Не хочу говорить о Калокире. И не зли меня больше!
Они снова замолчали. Медленно капала вода в чашу водоема, порой приходил Расате, позволял Малфриде отвязаться и обмыться в водах. Косту же не отпускал. Может, побаивался, зная его непокорство, а может, думал, что такому и мыться не надо. Смердело от Косты страшно, но Малфрида уже привыкла к этому. Ханом был. Гм…
Как-то, устав от безмолвия, Малфрида снова окликнула Косту:
– Эй, волхв! Ты вон с печенегами жил, на их пирах сидел, жертвы их богам приносил. И что, сильны их боги?
Коста ответил не сразу.
– Я не верил в их бога неба Те. А не веря в него, перестал верить и в Перуна, и в Велеса, и в Ладу любострастную.
– Как это перестал? Откуда же твое чародейство, если не по их воле! Может, скажешь, что в Иисуса уверовал?
И продолжала с насмешкой в голосе:
– Думаю, в Ладу тебе особо и верить не хотелось. Ты все время под чарами ходил, облик хана Чебуртая носил. И полюбись ты с кем, чары бы вмиг рассеялись. Но вот что мне интересно, – усмехнулась она, – как ты мог жить в стане печенежском и жен не иметь? По их понятиям, только слабый муж живет без жен. А такого они ханом не потерпели бы. Ну, что скажешь? Были у тебя жены?
Коста не стал отмалчиваться. Поведал, как еще в первые годы, охотясь в степи, выехал к одному бедному кочевью. И увидел там худенькую беременную девушку, совсем юную рабыню. Ничего особо привлекательного в ней не было, кроме длинных черных кос. Но Чебуртаю понравилось, что девушка была от рождения глухонемой.
– Ее звали Саасхан, ее еще ребенком отбили у какого-то кочевого племени, а как подросла и стала женщиной, сын хозяина тут же уложил ее под себя. Но женой не признавал, оставил рабыней. Кому нужна глухонемая? А вот мне такая и была нужна. Я выкупил Саасхан, а сам отправил своих батыров в становище и велел всех там перерезать. Теперь уже никто не знал, от кого беременна Саасхан. В орде я сказал, что от меня. А она была так напугана, что даже знака не подала, что это не так. И стала Саасхан моей ханшей. Родила мне сына-батыра. Конечно, у хана должно быть больше жен, но я таким вниманием окружил Саасхан, что даже шаманы поняли, что она – любимая и единственная. Когда такая появляется, хан может других и не брать. А Саасхан со мной было хорошо, она просто расцвела и была предана, как собака. И однажды я понял, что люблю ее. Я не прикасался к ней, боялся, что потеряю свой дар, но она того и не требовала. Покорной была и тихой, спала со мной, как с братом, расчесывала мне волосы, стирала одежду. А когда меня тянуло к ней… я уходил. Вот так и жили. Сын ее рос, на меня не походил обликом, но кому до того было дело, если я объявил его своим? Мне же всегда было тепло и радостно, когда Саасхан садилась подле меня в юрте и смотрела черными блестящими глазами, в которых было столько любви… А теперь она осталась одна. Говоришь, Куря мое племя водит? Надеюсь, его люди не поступят дурно с женой прежнего хана. И не тронут нашего сына. Он ведь уже взрослый был к тому времени. Да только тихий, послушный, весь в мать. И нечего удивляться, что властный и сильный Куря смог его оттеснить. Но знаешь, как нахлынет порой тоска… Ничего ведь о них не знаю. Невольником стал…
Малфриду его рассказ тронул. И жалко стало Косту. Но у чародеев особая доля, в ней не только много радости, но и горечь есть – одиночество. А потом как-то само собой вышло, что и она поведала волхву о своей жизни, о своей любви… Для женщины воспоминания – прежде всего любовь и все, что с ней связано. Вот и рассказала Малфрида, как некогда любила Свенельда. Коста о том знал, но даже не догадывался, что расстались Малфрида со Свенельдом потому, что воевода не переносил ее чародейства. А вот к христианке Ольге его тянуло. Однако о том, что Свенельд и Ольга поженились, даже Косте не поведала – чем реже вспоминаешь тайну, тем она сохраннее. Поэтому больше рассказывала волхву о том, как жила с Малком Любечанином.
Коста умел слушать. А когда так слушают, то все о себе выложишь. Да и куда им было торопиться? А за беседой время коротать и в плену можно. И теперь, вспоминая, как предал ее Малк, став христианином, Малфрида не испытывала ни прежней злости, ни грусти потаенной. Не потому, что время прошло, а потому, что новая любовь заслоняет старую.
Ах, эта ее новая любовь! Малфрида только теперь догадалась, как ей нужно было кому-то высказать то, что творилось в ее душе. И то, как сразу приглянулся ей Калокир, и то, как понравилось ей его восхищение волшебством, которое не пугало патрикия, а, наоборот, влекло. Как подумала тогда – а не ее ли это суженый, который полюбит ее еще сильнее за умение колдовать? А как заботился он о ней, как любил, как баловал! Никаких забот с ним не знала. И так хорошо было, что порой думала – век бы с ним прожила, детей бы ему рожала, от колдовства отказалась бы… Вот как любила. А он… Он невестой своей иную назвал. Ромеи, они все наперед продумывают. Вот Калокир и тешился с ведьмой, даже княжьего гнева не убоялся, а сам лишь о невесте своей думал. Невеста его рода царского. Для такого, как Калокир, это важнее любой страсти и сердечной привязанности. Он и Святославу похвалялся, что невеста его в Царьграде и что они поженятся, как только ведьма ему наскучит. И уговорились они, что Малфриде о том ни слова говорить не станут: мол, незачем ей знать…
Малфрида говорила, а сердце надрывалось от боли. И слезы горючие сами текли из глаз. А ведь дала же зарок, что горевать по обманщику больше не станет! Но снится он ей, тянет к нему, хочется его утешить… Потому что таким грустным снится, зовет все время…
Она горько вздохнула, и Коста, жалея ее, спросил:
– А не поторопилась ли ты сбежать от него? Может, ему Феодора цареградская только затем и нужна, чтобы новости передавать да следить, что и как у престола. А тебя он страстно желал. Ты уж прости, древлянка, но я ведь следил за вами, знаю, как вам хорошо было вместе. То вы дурачились, как дети малые, то скакали по лесам на резвых конях, то ласкались…
– Замолчи! – замахнулась на него Малфрида. – Если и тянет меня к нему, что с того? Ко мне вон и Свенельда одно время тянуло, но потом выбрал саму княгиню, к ней от меня ушел. И Калокир такой же. Он о цесаревне цареградской мечтал… Когда муж стремится стать значительнее и обрести власть, его даже силой Лады не удержать.
Коста больше ничего не спрашивал. Отодвинулся, сидел хмурый, задумчивый. Долго сидел. Малфрида же, наплакавшись вволю, стала утихать – опустошенная, усталая. Казалось: вот выскажется, облегчит душу – и отступит тоска. Но на деле только обессилела и не заметила, как уснула. И опять привиделся Калокир, опять звал ее, искал, метался… И она думала во сне – не вернуться ли? И от этой мысли даже успокоилась во сне.
Обычно Малфрида даже сквозь сон чувствовала, когда неслышно подходил слепой Расате. Но после душевного волнения спала уж больно крепко. А проснулась от негромкого разговора. Приподняла веки – Расате стоит подле Косты, а тот говорит:
– Присядь подле меня, повелитель. Признаться тебе кое в чем хочу. И это важно.
Наблюдая за ними из-под ресниц, Малфрида заметила, как по спокойному безглазому лицу колдуна прошла некая тень – словно брезговал подневольным волхвом, но потом все же опустился на каменный выступ. Теперь он сидел так близко к Малфриде, что если бы она натянула удерживающую веревку, могла бы и дотронуться до его длинных седых волос, падающих по спине почти до камня, на котором он устроился. Лица слепого она не могла видеть, зато хорошо видела Косту. И почудилось ей, что хоть и обращается волхв к Расате, но поглядывает в ее сторону, словно следит украдкой. Однако видел он в темноте не так хорошо, как ведьма, а лишь немногим лучше обычного смертного. Коста даже как-то сказал ей: потому и различаю все в этом мраке, что глаза к нему давно привыкли.
Сейчас, не сводя с нее взгляда, Коста обратился к Расате:
– Умру я скоро…
– Чувствуешь это или намекаешь, что живой воды тебе мало даю? – сухо осведомился колдун.
– Отпустил бы ты меня, повелитель, – внезапно взмолился Коста. – Я ведь не так силен, как иные твои слуги-кудесники. А когда по твоей воле оборачиваюсь зверем, много сил теряю. Состарился, мне и вода чародейская уже не помогает, ты сам это заметил. Вот и отпустил бы меня помереть спокойно. Ведь я вместо себя к тебе Малфриду привел, она ведьма сильная, долго и верно служить тебе будет. Баба она не особо умная, ей все равно, кому служить, тебе или кому другому. И подчиняется она тебе безропотно, не то что я, упрямый. Вот и пользуйся ее силой сколько пожелаешь.
Малфрида сперва не поверила ушам. Что это на нее Коста наговаривает? Или на свой лад понял ее слова, когда она призналась, что довольна тем, что Расате русам помог? Но чтобы вечно служить Расате… Малфрида вдруг почувствовала, как в ней закипает злость.
А Коста не унимался:
– Ты ведь всегда говорил, что я разумный, а все прочие… Та же Малфрида – глупа, как головешка. Сила-то в ней немалая, а все остальное – дурость одна. Да и что от бабы похотливой ждать? Вон, в ромея влюбилась, а тот ее использовал, как волочайку приблудную, а сам с иной сойтись надумал. Слушай, слушай меня, Расате, – может пригодиться!..
– Что мне до того, с кем…
– А ты не спеши. Влюбилась древлянка без памяти в некого Калокира, красавчика лукавого. Вот и потащилась за ним в Болгарию. А он… Ха! Использовал ее, играл ее чувствами, а дурища эта даже от чар своих ради него отреклась. Ну не безмозглая ли баба?
Малфрида начала медленно приподниматься. Ее душил гнев. Доверилась Косте, душу перед ним открыла, боль сердечную поведала, а он… В горле негромко заклокотало. Кожа зашуршала, покрываясь чешуей, когти показались из-под ногтей. Коста едва не кричал, подавшись к Расате… а его широко распахнутые глаза смотрели только на чудище, в которое превращалась чародейка.
– Слушай меня, могучий Расате! Малфрида будет тебе послушна, потому что всякому верит. А ее все использовали. Полюбятся, заставят поколдовать, а потом бросят. Ибо кто же такую любить станет? Кому она, темная нечисть, нужна? Гляди-ка, дикая древлянка о любви ромея возмечтала! Драл он ее, как жеребец, а сам тем временем…
Малфрида от ярости уже ничего не видела перед собой – таким неистовым было желание прикончить глумившегося над ней предателя. Она резко выпрямилась, слегка откинулась назад, опираясь на длинный драконий хвост, змеившийся за спиной, и распахнула клыкастую пасть, издав тонкий протяжный звук.
Расате уже почувствовал неладное, начал подниматься, даже вытянул руку, чтобы приказать чародейке удалиться… И Малфрида подчинилась бы, если б была собой. Но сейчас она превратилась в свирепое, полное жажды мести чудище. И убить она хотела не столько Расате, сколько предателя-волхва!
Коста вдруг схватил стоявшего перед ним Расате и с силой толкнул к чудищу, будто хотел им заслониться от жутких клыков. Но для Малфриды Расате был лишь досадной помехой на пути к Косте. Взревев, она подхватила и стиснула в могучих когтях худое тело колдуна, вонзила клыки в его шею, рванула и отшвырнула в сторону. В пасти остался непередаваемо гнусный вкус. Пасть распахнулась во всю ширь, издав громовой рык. Ужасный звук вернулся из темной каменной утробы многоголосым эхом, дробясь среди стен и сталактитов, отзываясь. Чудище замерло на миг, бессмысленно вращая головой. А потом ринулось к Косте…
Но волхва не оказалось на месте: колдовская веревка не удержала его! Каким-то остатком человеческого естества чудище осознало это и застыло. Как волхв мог освободиться, если наложенная с заклятием веревка шла из самого его нутра и разорвать ее означало выпотрошить самого себя! Даже она не смогла бы освободиться и помчаться туда, куда темной тенью бросился Коста… Нет, могла! Не было больше веревки, не было силы, способной удержать ее!
Чудище зашуршало тяжелым брюхом по камням пещеры, завращало головой, отыскивая, где притаился предатель. Но он сам подал голос: что-то крикнул. Она тотчас устремилась туда. Ох, сколько бы ты ни метался в темных переходах, Коста, рано или поздно она настигнет тебя и разорвет в клочья. А он еще и колдовать пытается, заслониться чарами. Чешуйчатое чудище тряхнуло остроухой головой, уничтожая слабое заклятие, и снова ринулось за волхвом.
– Ты свободна, Малфрида! – вопил Коста. – Опомнись, ты свободна!
О да, она свободна – и сейчас разделается с ним! И с чего бы это он вдруг стал таким шустрым? И голосит, не умолкая.
– Опомнись, ведьма! Нет больше Расате!
Каким-то чудом волхву удалось вскарабкаться по выступам стены почти под самый свод. Чудище встало на хвост и потянулось за ним, царапая когтями скалу, – каменная крошка так и посыпалась. А затем выбросило вперед длинный темный язык и оплело ногу волхва в печенежском сапоге. Рвануло на себя, захватило ступню и с хрустом откусило.
Коста неистово закричал и рухнул вниз. Малфрида сглотнула его кровь – солоноватую, человеческую. Сейчас она его сожрет – вот же он, бьется среди камней. Провела по телу волхва когтистой лапой, чувствуя, как лопается кожа…
Покрытая чешуей голова чудища плохо соображала, в ней клокотали только злость и ярость… Но потом, с явным опозданием, вернулась мысль: так она свободна? Как это вышло?
Она осела на задние лапы, взглянула, вывернув толстую шею, туда, где находился грот, в котором она сидела на привязи, и начала кое-что понимать. Она убила Расате еще до того, как погналась за разозлившим ее волхвом. Слепой не ведал, что в покорной ведьме есть иная, нечеловеческая кровь, над которой он не властен. А Коста намеренно вызвал ее ярость, надеясь, что она превратится в чудище. Но чудище живет только слепой злобой, и крики волхва о том, что они оба теперь свободны, дошли до нее слишком поздно!
И как только пришло понимание, начал меняться и облик Малфриды. Исчезла чешуя, длинная клыкастая морда чудища уменьшилась, опустились острые уши, покрытая буграми мышц спина истончилась, по ней заструились темные волосы ведьмы. Все еще тяжело дыша, она опустилась на землю. А затем ее сознание прояснилось окончательно.
Коста видел, в кого она превращалась, когда беседовал с Расате, но не умолкал ни на миг. Он сознательно довел Малфриду до предела, а когда она окончательно стала чудищем, толкнул к ней колдуна, зная, что она сотворит с ним. И когда разъяренная Малфрида…
Она тряхнула головой. Случившееся рождало в ней торжество… но и ужасало. Прежде Малфрида не задумывалась о той темной крови, что течет в ней, она не мешала ей. Но сейчас, когда она чувствовала во рту привкус крови колдуна Расате и Косты, спасшего ее ценой собственной жизни…
Она отвела от лица растрепанные волосы. Обнаружила, что и сама в крови. Ее мутило, все вокруг плыло, как после страшного перенапряжения.
Коста лежал у стены пещеры и глухо стонал. Она приблизилась к нему.
– Коста, зачем ты это сделал? – спросила, преодолевая спазм.
– Твоя черная кровь… – едва слышно отозвался он и снова мучительно застонал. – Уйди… Я знал, чем рискую. Но ты… Видеть тебя не могу!..
Малфрида всхлипнула. Потом, пошатываясь, встала и направилась к водоему. Стараясь не смотреть на Косту, опустилась в воду и смыла кровь. Было холодно, ее все еще трясло.
Затем ведьма снова приблизилась к волхву. Он лежал, не шевелясь.
– Коста!
Никакого ответа.
Ведьма присела на корточки подле Косты, приподняла его голову. Он тихо захрипел. Малфрида почувствовала, как к горлу опять подкатывает тошнота. Что же она наделала! У Косты была оторвана ступня, все тело в глубоких ранах, и кровь хлестала, не унимаясь. Такую обычным заговором не остановить. Тут нужна живая и мертвая вода.
– Тише, голубчик, тише, – приподняв его голову, проговорила Малфрида. – Где-то в пещере Расате хранит чародейскую воду. Я почувствую ее, я найду ее для тебя. Ты будешь крепче, чем прежде. И мы вдвоем отправимся на Русь. Слышишь, Коста? Домой!
– Тебе не позволят, – едва слышно прошелестел он. – Уходи, пока не поздно.
Нет, она не оставит его! Коста знал, что может сотворить с ним Малфрида, когда перестанет быть собой. И все же решился. Понадеялся, что она услышит его крик и поймет? Но она не услышала. Если бы он продержался хоть немного дольше…
Волхв умер у нее на руках. Вздохнул тихо – и застыл. Лицо стало спокойным, взгляд широко открытых глаз остановился.
Малфрида всхлипнула. Вспомнила, как он говорил, что лучше быстрая смерть, чем подневольная жизнь в вечном мраке. Он сделал свой выбор. Теперь ей оставалось только уйти. Да поскорее – таков был последний совет волхва.
Что он имел в виду, Малфрида поняла уже в следующее мгновение. Только что она сидела подле Косты, как вдруг на нее набросились полчища летучих мышей и пещера наполнилась противным писком, шорохом перепончатых крыльев, темными мечущимися тенями. Не так уж и страшно… но отвратительно. Малфрида их терпеть не могла, начала отмахиваться и внезапно почувствовала, как острые зубы вонзились в ее тело… Ей стало больно, она вскрикнула. И тут же сообразила, что мыши повинуются приказу Цветила, который сам часто превращался в летучую мышь. Он ли укусил ее или другая тварь, сразу не понять. Однако Малфрида догадалась, что не только Цветил, но и другие освободившиеся чародеи могут напасть на нее. Они свободны, но так долго зависели от Расате, так привыкли, что он заботится о них и продлевает им жизнь, что теперь попытаются отомстить ей. Они были его рабами… А Коста говорил, что нет никого хуже, чем тот, кто стал преданным рабом, ибо по привычке он подчинится любому, кто сильнее. А сейчас самым сильным оказался Цветил – лучший ученик Расате.
Но сейчас некогда было размышлять. Подземная тьма дала ей возможность накопить силу, и Малфрида сделала то, что умела. Сотворив заклятие, она направила сноп ослепительного света на летучих мышей, отгоняя их. Те метнулись прочь, испуская пронзительный писк, но затем снова налетели: били ее в лицо, путались в волосах. Новая вспышка света лишь на миг отогнала тварей, но в ее свете Малфрида увидела, что не только эти покорные Цветилу обитатели подземных туннелей явились мстить за господина. Здесь была ведьма с растрепанными седыми волосами, а следом явился древний, увешанный амулетами шаман Онегавон и тотчас принялся расти. Теперь его макушка достигала свода пещеры, он тянулся к ней огромными руками.
Проще всего было бы снова разозлиться и стать чудищем, но Малфрида понимала, что тогда она потеряет способность разумно мыслить, а ей требовалось понять, что из того, что ее окружало, является мороком, а что и впрямь несет угрозу. Сколько еще пленных колдунов примчатся на зов Цветила? Кто из них на что способен? В любом случае, сколько бы ни было у Малфриды силы, ей надо бежать отсюда, не тратя попусту чародейство.
Вспышкой света, похожей на молнию, она рассеяла полчище перепончатокрылых теней, даже почувствовала запах паленого, но главное – определила, где находилась полоумная Цаца. Та завизжала, и Малфрида ринулась на этот звук. По пути столкнулась с кем-то мощным и лохматым, но успела выпустить когти и располосовала жесткую плоть. Чьи-то сильные лапы пытались схватить ее, чьи-то мелкие зубы вгрызались в ее плоть, а у нее совсем не было времени произнести заклятие, которое оградило бы ее от нападавших. Но она знала слово, которое позволило ей высоко подпрыгнуть и ухватиться за помело, на котором восседала Цаца. Что может быть для ведьмы лучше, чем помело, которое повинуется почти без заклинаний. Осталось только сбросить вниз старую Цацу.
Но полоумная ведьма отчаянно сопротивлялась. Они носились вдвоем на помеле среди сталактитов, царапались и визжали, распугивали летучих мышей и пытавшихся добраться до них колдунов. У поворота туннеля им преградила путь исполинская летучая мышь – глаза ее горели желтым светом, отвратительная морда скалилась. Еще миг – и они врезались в нее, рухнули, покатились по камням. И тотчас кто-то из колдунов послал огненный шар в дерущихся чародеек. Малфрида едва успела скатиться в протекающую по пещере подземную речку и распласталась на дне, следя оттуда, как полыхает наверху.
Вынырнув, она ничего не могла разглядеть. Воняло паленой шерстью, неподалеку лежало, догорая, помело, а во тьме кто-то приближался к ней – слышались шипение и грузный топот.
Малфрида переползла через чье-то обугленное тело, и, когда глаза снова начали видеть, заметила неподалеку нависающую скалу, под которой начиналась галерея, ведущая к выходу из пещеры. Рванулась туда, проползла под каменным карнизом. Это было еще не спасение, но она уже видела уходящий вдаль извилистый тоннель. Зная, что обозленные чародеи в любой миг могут броситься в погоню, Малфрида, чуть помедлив, решилась. Она напряглась, вытянула руки с растопыренными пальцами в сторону стоявшего невдалеке сталактита и произнесла заклятие разрушения. Даже ведьме непросто дробить камень, но то ли Малфрида сейчас была так сильна, то ли сталактит изборожден трещинами. Под сводами пещеры послышался жуткий грохот, полетели осколки. Малфрида закрыла лицо ладонями и попятилась. А когда взглянула – гора каменных обломков громоздилась под скалой, закрывая проход.
Ее преследователи остались позади! Им не выбраться!
Малфрида расхохоталась. А потом, совершенно обессиленная, отчаявшаяся, опустилась на землю и несколько минут не могла даже пошевелиться. Она была вся в известковой пыли и крови, исцарапанная, искусанная и истощенная. И страшно было выходить из пещеры, которая долго служила ей и узилищем, и убежищем. Сколько времени она провела под властью Расате? Что происходит в мире людей? Сколько еще бед они принесут ведьме… или она им?
И все же Малфрида двинулась туда, где смутно серел выход, миновала уступ под водопадом и остановилась, словно не решаясь идти дальше.
Покидая пещеру по велению колдуна, который оказался сильнее ее, она никогда не замечала окружавшей ее красоты. Но сейчас у Малфриды перехватило дыхание. На службе у Расате она думала только о том, чтобы выполнить его приказ. А сейчас стояла неподалеку от входа в пещеру и с восторгом озиралась. Стояла глубокая ночь, светила полная луна, и блики лунного света светлячками горели в молодой листве. Было тепло, в воздухе витали запахи сырой земли и свежей зелени. За густыми кронами деревьев белели уступы известковых скал. Где-то прокричала сова, тявкали лисы. Мир был огромен, тих и прекрасен. Словно в нем не было ни людей, ни колдовских чар. Можно было идти куда угодно, но Малфрида чувствовала себя бесконечно слабой.
Ей не хотелось думать о том, что случилось совсем недавно. Она забудет все это – и Расате, и то, как она убила Косту, и как пришлось сразиться с обезумевшими рабами-чародеями. Они все умрут в пещере. Найдут ли они место, где Расате хранил чародейскую воду, или нет, им не выбраться из-под завала. А ей надо найти безопасное место и отдохнуть. Промыть раны и произнести исцеляющие заклятия. Это, конечно, не живая и мертвая вода, но стоит попробовать. А потом… Потом она решит, как жить дальше.
Глава 14
Свобода заставляла действовать, пережитое вынуждало бежать как можно дальше от места пленения. И она шла, утомленная, отупевшая, терзаемая переживаниями: сперва просто тяжело шагала, потом стала идти медленнее, брела, едва переставляя ноги. Мысли не давали радоваться обретенной свободе. Коста погиб… Надеялся ли спастись, превратив ее в чудище, или просто пожертвовал собой, только бы не оставаться подневольным у слепого колдуна? Ну, а сама Малфрида – полузверь-получеловек? От воспоминаний об этом ее начинал бить озноб. Надо было заставить себя не думать о случившемся, уйти подальше, вернуться в обычный мир. Такое уже бывало с ней, причем не раз, когда ведьма металась между миром чародейства и обычной людской жизнью. И вот снова… Ох, превратиться бы сейчас в другое существо – в галку, зайца, лису – и ощутить жизнь через него, забыться. Но сейчас Малфрида была настолько истощена, что даже усилия, необходимого для заклятия, благодаря которому она смогла бы изменить свой облик, не могла сделать. Да и досталось ей немало: лицо изодрано, спина в ранах, одежда висит лохмотьями.
В какой-то миг ведьма просто села на мшистый камень, огляделась. Ночь была теплая, дул ласковый ветер, похожий на прикосновения непряденой шерсти, в лунном свете зеленая листва казалась легкой и воздушной, а от кустов терна, покрытых пеной цветения, веяло нежным ароматом. Весна… Однако ведьма все равно не чувствовала обычного в эту пору оживления. А еще вдруг приметила то, чего прежде никогда не замечала в христианской Болгарии: то тень полупрозрачная пронесется над водой, то чьи-то глаза блеснут среди освещенной луной листвы, а там и волосы длинные свесятся с ветвей. И Малфрида поняла: пока она была простой женщиной и жила среди людей, ничего волшебного видеть не могла. А теперь, когда чары вновь стали ее сутью, да еще здесь, в глуши, она снова улавливала и замечала то, что не дано простым смертным. Для них это все – сказы из прошлого. Она же воочию видит и крылатых существ, и прильнувшую к ветвям полупрозрачную деву, похожую на славянскую мавку, – их здесь зовут самодивами, Малфриде когда-то Невена о них рассказывала.
Ведьме бы порадоваться, что прежний дар снова с ней, а ей не до того. А при воспоминании о Невене даже всхлипнула. Заботливая у нее была служанка, внимательная, добрая. Ах, добраться бы до своих!.. Но как? Малфрида даже не знала, где она. Богомилы уверяли, что идут к Дунаю, а сами бродили невесть где, пока не увлекли ее в пещеру колдуна. К тому же ведьма понятия не имела, что произошло за время ее пленения у Расате. И сколько времени прошло? Полгода? Год? Несколько лет?
Мысли были нерадостные, ее стало знобить, она чувствовала себя совсем больной. Ее длинные волосы опали и черными прядями облепили покрытое ссадинами лицо, из глубокой царапины на шее сочилась кровь. А еще у нее была поранена спина. Тут даже заговорить кровь не получится: заговор не подействует, если не видишь ран, не можешь к ним прикоснуться. И Малфрида просто сняла с себя лохмотья, в которые превратилась ее одежда, и промыла раны в ручье. Холодная вода немного ее взбодрила, но потом опять вернулась слабость, из-за головокружения мир казался зыбким, глаза жгло…
Она не знала, сколько времени провела в забытьи – не то во сне, не то в бреду. Когда начало светать, ведьма забралась в дупло старого бука, сжалась в комок и затаилась, надеясь отдохнуть. К ночи вроде бы стало легче. Малфрида выползла из своего убежища, различила рядом какие-то звуки – шлепанье маленьких лапок, дребезжащие голоса, скрежет. Кто-то небольшой пробежал прямо по ней – то ли мышь лесная, то ли мелкий дух.
– Есть хочу, худо мне… – прошептала жалобно.
Малфрида присела на берегу ручья. В свете встающей луны можно было различить блестящие бока играющей на перекатах форели. Малфрида наклонилась, руки ее вытянулись, прорезались когти. Она ловко поймала рыбину, стала жадно есть, выплевывая мелкие косточки.
Похоже, духи догадались, кто она. Один даже приблизился – маленький, ростом с кулачок, горбатенький, ноги с копытцами, а голова длинная, остроконечная.
– Ты ведьма?
– Ведьма. А ты караконджул, который пьяных с пути сбивает и в воду сбрасывает? – догадалась она, вспомнив рассказы служанки. – Только где ты тут пьяных найдешь, караконджул? Ты ведь не лесной житель.
Тот стал жаловаться, что пришлось ему от людей подальше уйти, ведь они ныне Пасху справляют. Большой это праздник, христианский, духам сейчас там делать нечего, совсем исчезнуть могут.
Христианская Пасха? Малфрида нахмурилась. Ну вот, она опять в мире, где всем заправляют христиане. Караконджул по-прежнему крутился рядом, и она спросила его, что еще в мире людей делается.
Сомневалась, что этот мелкий шкодливый дух что-то знает, но он все же ответил: дескать, страшно ныне у людей, воюют они, города жгут. А кто с кем воюет – не ведал. А еще сообщил, что сорока прострекотала, будто там, где река Дунай в море впадает, упыри объявились, пьют людскую кровь, и край тот совсем опустел. Но это далеко-далеко, говорил он, закрывая глаза. Даже духи боялись пьющих кровь упырей.
Рассказывая это, караконджул не мог изменить своей привычке и потихоньку подталкивал ведьму к воде, норовил с бережка столкнуть. Маленький он, но сила в нем заметная ощущается. Пришлось ведьме забросить его в кусты, где он запищал жалобно.
Малфрида же прочь пошла. Но время от времени останавливалась, чтобы отдохнуть, – слаба еще была. Ах, где те источники живой и мертвой воды, которые она умела находить на Руси! Уже давно бы исцелилась и горя не знала.
Шла она в основном по ночам, днем же таилась в чащах, а как стемнеет, снова пускалась в путь. По-болгарски лес называется «гора», и Малфрида, спускаясь в заросшие ложбины и поднимаясь по лесистым склонам, понимала почему. Людей она избегала, но однажды все же вышла к широкой долине у богатого села, смотрела из зарослей, как местный люд пляшет, взявшись за руки, ведет веселое коло.
Малфрида не решалась к ним подойти, просто наблюдала со стороны. Мелодично звучала сопилка, гулко звенел бубен, слышалось веселое пение. Болгары принарядились в честь праздника, женщины надели блестящие мониста и яркие платки, мужчины подпоясались алыми кушаками, на головах – каракулевые шапки. И такие они радостные были, что казалось невероятным, что где-то идет война. Может, что-то напутал глупый караконджул? Однако же то, что в устье Дуная промышляют упыри, он верно сказал. Малфрида помнила, что Святослав оставил там воеводой Волка…
Веселая мелодия оживила душу. Ведьме вдруг захотелось выйти к людям, влиться в хоровод! От людей веяло радостью, они были переполнены ею – это не унылая нежить, не озлобленные колдуны. И все же Малфрида не осмелилась. Да и как ее, растрепанную и растерзанную, примут празднично возбужденные болгары? А потом и того хуже: углядела, что в центре коло на сопилке играет и приплясывает облаченный в черное священник. И еще двое священнослужителей беспечно шли в хороводе вместе с принарядившимися селянами. Ну уж нет, с попами ведьмам никаких дел иметь не следует!
И ушла. Снова кралась через заросли или, превратившись в зайца, проносилась через открытые луговины. Но после такой пробежки долго отдыхала. Чародейское умение ее не покидало, однако сама она была такой хворой, такой слабой…
Однажды под вечер Малфрида услышала тревожные крики и детский плач и решила разузнать, что происходит. И увидела столпившихся у падающего со скалы потока детей. Две девочки-подростка и маленький мальчуган стояли у образованной водопадом заводи и смотрели, как между камней покачивается в воде тело еще одного ребенка. Девочки плакали, малыш всхлипывал. Взрослых нигде поблизости не было.
Малфрида вышла из зарослей, и дети разом смолкли, глядя, как она вытаскивает из воды тело ребенка. Малыш сказал:
– Матушка ведь упреждала, чтобы Продан не прыгал со скал в заводь. А он прыгнул…
И заревел.
Малфрида осмотрела бесчувственного паренька. Тот был жив, но без сознания, возможно, повредил что-то или сильно ушибся. Да и воды нахлебался. Малфрида склонилась над ним, стала вытягивать из него воду дыханием. Сама не ведала, зачем спасает этого христианского ребенка, – на шее у него болтался маленький деревянный крестик. А звали его, как и на Руси порой мальчишек нарекали – Продан. То было имя-оберег от злых духов, которые будут знать, что ребенок уже кому-то отдан, и не отнимут его у отца-матери.
Малфриде пришлось приказать одной из девочек снять с Продана крестик – якобы тот мешает ему отдышаться. И в самом деле, Продан вскоре захрипел, стал кашлять, его выворачивало. Но ушибся он все же сильно – голова была рассечена, кровь текла из-под мокрых светлых волос. Малфрида долго ее заговаривала, пока не заметила, что рядом сидят только малыш и младшая из девочек, а та, что была постарше и сняла крестик, куда-то убежала.
Когда кровотечение унялось и мальчишка задышал ровнее, ведьма услышала позади грубый окрик:
– Ты что делаешь с моим сыном, бродяжка?
Рослый сильный мужчина схватил ее за волосы и оттащил прочь. А к ребенку кинулась женщина, склонилась над ним. Малфрида хотела вырваться и убежать, но женщина вдруг произнесла:
– Отпусти ее, Фичо. Наша Златка сказала, что это она спасла Продана.
Потом поклонилась Малфриде и поблагодарила за сына. Малфрида же сказала, что очень голодна. Сырая рыба и коренья надоели ей, а эти двое так сладко пахли свежеиспеченным хлебом!
В избушке у них и впрямь недавно пекли хлеб. Малфрида вгрызалась в него, как зверь, залпом выпила крынку кислого молока, даже заурчала от удовольствия. Потом ее стало клонить в сон – не совсем еще была здорова. Женщина, видя состояние гостьи, постелила ей на скамье под стеной. Неподалеку лежал уже пришедший в себя Продан. Оказалось, что у него еще и плечо вывихнуто.
– Я отдохну немного, а потом помогу ему, – сонно пробормотала Малфрида.
Но не спала, слушала, о чем толкуют крестьяне. Фичо, хозяин, ворчал, что они не ведают, кто эта бродяжка, по говору которой слышно, что она не местная, а его жена упрямо твердила, что они обязаны ей жизнью сына.
Похоже, главной в семье была именно она. И Малфриде разрешено было остаться.
Оказалось, что хозяйство у супругов немалое, есть поле и свой виноградник, из скотины – овцы, корова и пара волов, которых они запрягают, когда пашут или отправляются на рынок в Плиску. Правда, после того как опять началась война, они не решаются туда ехать. По хозяйству им помогает пара работников. На вопрос ведьмы, далеко ли до Плиски, женщина сказала, что целый день на волах надо добираться. Значит, на коне – всего несколько часов.
Тут Малфрида поняла, что вернулась туда, откуда бежала, – к старой столице Плиске, где некогда узнала, что не нужна Калокиру. Но о Калокире лучше не вспоминать, а вот то, что в Болгарии опять война, было важно.
Женщина – ее звали старым языческим именем Калина – толком ничего не могла разъяснить. Люди говорят, что в округе снова появились беженцы, повсюду разъезжают вооруженные люди. А кто такие, лучше и не знать. Война может пройти стороной, если тихо сидеть, – так и случилось, когда Святослав завоевал Болгарию. Крестьяне жили обособленно и, кто ими будет править, не интересовались, если, конечно, грабить не станут. При Святославе даже неплохо было – князь не велел трогать сельский люд, кормящий воинов. Правда, его степняки с этим наказом не особенно считались… Но их дальнее подворье даже эти лихие конники не обнаружили, может, и ныне обойдется. Хотя тревожно, ох, как тревожно, жаловалась гостье Калина. Похоже, она считала, что Малфрида обычная нищая знахарка, которая помогла ее сыну, оттого и предложила ведьме немного пожить у них, пока все вокруг не успокоится.
Малфриде это было на руку. Она стала понемногу набираться сил, со временем даже взялась помогать крестьянам по хозяйству. Только Фичо все еще поглядывал на нее с подозрением и твердил, что не зря же, как поведала их старшая дочь Златка, пришлая сперва велела с Продана снять крестик, а уже потом лечить его взялась. Но, видя, что знахарка и плечо сыну вправила, и не ленится на работе, хмуриться перестал. Пусть поживет, еще одни руки в хозяйстве не помеха.
Но потом случилась беда.
Малфрида как раз гнала с выпаса овец, когда услышала крики и еще издали заметила группу всадников у крестьянской усадьбы. Бросив стадо на пастушью собаку, она, укрываясь за кустами, пробралась к дому и выглянула из-за плетня. И сразу увидела лежавшего посреди двора Фичо и голосящую над ним Калину. Поодаль какие-то вооруженные люди отгоняли прочь работников, а один из воинов поймал и потащил за руку визжащую Златку. Девочка отбивалась, но разбойник ударил ее, а когда она упала, стал рвать на ней рубаху.
Малфрида почувствовала охватившую ее злость и сделала в ту сторону посыл. Хороший посыл получился – насильник так и покатился по земле, закричал, стал озираться. Другие разбойники, ничего не поняв, загоготали. Тут из дома вышел с крынкой молока их предводитель. Малфрида увидела его куртку, обшитую бляхами, бритую голову со свисающей с макушки косой – и вмиг узнала. Теперь она не боялась. Не таясь, перелезла через плетень.
– Что ж ты разбойничаешь и обираешь честных людей, Йовко из Кочмара?
Боярин оглянулся на нее, вроде узнал, но все еще не двигался с места, словно не веря глазам.
– Малфрида-чародейка?
Когда Йовко видел ее в последний раз при дворе в Преславе, она в шелках и золоте разгуливала, в дорогие меха плечи кутала, а тут как крестьянка болгарская – в домотканой рубахе, которую выдала гостье Калина вместо лохмотьев, и местного кроя темном сукмане[96] на бретелях. Только эти непокорные смоляные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и напомнили Йовко, что перед ним та, кого русы называли ведьмой. Хотя почему, он так и не понял. Может, потому, что была она необычной: вроде и не красавица, а глаз не оторвать.
Йовко вытер с усов капли молока и улыбнулся.
– Здрава будь, чародейка русов! И где же ты пропадала все это время? Почитай больше года о тебе вестей не было.
Теперь Малфрида поняла, сколько длился ее плен у Расате. Не так уж и много… но и не мало.
– Прикажи своим людям отпустить этих селян и прекратить грабеж. Не то будешь держать ответ перед князем Святославом!
Йовко скривил рот в подобии улыбки – один длинный ус опустился, второй пополз вверх.
– Перед кем? Это самому Святославу скоро ответ перед императором держать придется.
И, видя, как недоуменно изогнулись брови ведьмы, как прижала она руку к груди, спросил удивленно:
– Да ты что же, ничего не знаешь?
– Вот ты мне обо всем и поведаешь, Йовко.
– Ну, это если на то будет моя воля. Ты вон моим людям приказывать вздумала. А мы второй день по лесам пробираемся, жрать хотим. Потому и возьмем все, что пожелаем, у этих землепашцев. Не твой же князь теперь нас содержать будет. И если я прикажу своим…
Он не договорил. Смотрел, как странно замерцали желтизной глаза Малфриды, как пухлый рот приоткрылся, обнажая острые клыки. О небо! Да она и впрямь ведьма! И еще Йовко почувствовал, как будто воздухом его толкнуло в грудь. От неожиданности пошатнулся, уронил крынку.
Его люди столпились, что-то спрашивали. Словно и не заметили ничего. А Калина голосить над мужем перестала, тоже со страхом смотрела на идущую через двор знахарку. Та приблизилась, коснулась распростертого Фичо и сказала, что просто оглушили его, отлежится – опять встанет. И к разбойникам повернулась:
– Отнесите хозяина в дом, вас тут и так накормят, а грабить и беззаконничать не смейте.
– Делайте, что вам велено, – глухо отозвался Йовко, все еще чувствуя дрожь в ногах.
С колдовством он раньше не сталкивался. И хотя поговаривали, что некоторые из отряда воеводы Волка вовсе не люди и даже воют на луну, его это не смущало. Ну что с того, что воют? Йовко и сам умел выть зверем – разве это колдовство? А тут… Такое увидел на лице пригожей женщины… Страшно стало. Потому и повторил, обращаясь к своим:
– Выполняйте наказ. А там отдохнем немного и дале пойдем.
А Малфриде требовалось потолковать с Йовко и все разузнать. Ближе к вечеру, когда его вои были накормлены и определены на постой в большой сарай с сеновалом, а Фичо наконец-то пришел в себя и даже смог поесть, Малфрида позвала Йовко к камням у ручья для разговора. И держалась как ни в чем не бывало: спокойная, властная. Ну да она и раньше такой была. А сейчас вызвалась сама побрить голову Йовко вокруг косы – совсем зарос темной щетиной боярин. И руки у нее были мягкие да ласковые, Йовко аж глаза прикрыл от удовольствия. Он только что выкупался в ручье, надел рубаху и щурился на закатные лучи солнышка. Тепло-то как! После Пасхи всегда тепло становится, почти как летом.
Малфрида только фыркнула на это его замечание и потребовала, чтобы боярин поведал о том, что происходило в стране за время, пока ее не было.
Оказалось, Расате не соврал, рассказав, что битва русов с ромеями под Аркадиополем, пусть и жестокая, закончилась перемирием. Только вот людей положили немало, кровью все залили, а потом вынуждены были разойтись в разные стороны. К тому же византийцев вынудили отступить волнения на Востоке империи, а Святослав ушел, так как в сражении под Аркадиополем лишился почти всей своей конницы, погиб даже венгерский царевич Акос. Хан Куря увел своих, сказав, что Святослав еще пожалеет, что погубил его батыров, и что отныне дружбе между ними конец.
Еще Йовко поведал, что Калокир настаивал, чтобы Святослав продолжал поход. Мол, перемирие Византии нужно, чтобы силы собрать, а потом Цимисхий снова нападет. Но князь знал, что нет у него столько войска, чтобы решиться на новый поход и вновь произнести знаменитое «Иду на вы!». Да и ромеи старались уладить все миром, дары роскошные ему поднесли, оружие богатое. Говорят, Святослав на дары едва взглянул, а оружие ему понравилось. Сказал, что для будущих побед такая сталь пригодится. Пока же надо было силы накопить, вызвать подкрепление с Руси да набрать новые дружины в Болгарии.
– Мы думали уже, что все уладилось, что мир настал, – продолжал Йовко, глядя на воду в ручье. – Я при царе Борисе в Преславе состоял, был главой его конницы. Правда, настоящим главой там был все-таки Свенельд, но он в дела наши не лез, к казне царской не притрагивался и все больше за воинскими учениями следил. Одно время пошел слух, будто Цимисхий вернулся из Азии и собрал в Золотом Роге под стенами Царьграда великий флот, но мы все же надеялись, что ромеи опять с арабами схлестнутся. Вот и готовились к Пасхе понемногу. Спокойны были, зная, что перевалы в горах Хема охраняют отряды русов во главе с княжичем Глебом. И вдруг…
Малфрида только ахнула, узнав, что Глеб скрыл от Святослава, что к перевалам подступила мощная византийская армия. Более того, оказалось, что его уже обработали люди Цимисхия – мол, как же так, добрый христианин стоит за язычника Святослава, который разрушает храмы в Болгарии и насаждает идолопоклонство! Напомнили Глебу, как вся Болгария восстала, когда то же пытался сделать Расате, сын Бориса Крестителя, а теперь и князь-пардус задумал вернуть в прошлое многострадальную землю. И еще напомнили, что Святослав сделал с Филиппополем, вокруг которого доныне пустыня, которую люди объезжают стороной. Вот Глеб и сдался на их уговоры. Он не только пропустил ромейские войска через горные проходы, где легко мог бы их задержать, но и не сообщил о них ни Святославу, ни даже царю Борису, находившемуся в Преславе. А ведь Борис был христианским государем! Ну а после этого Глеб смиренно отправился к старшему брату и заявил ему, что от христианской Византии в Болгарии будет больше добра, нежели от язычества завоевателя Святослава. Не мудрено, что после этого князь самолично снес брату голову. Тот пожелал стать мучеником за веру – и стал. Но Преславу это уже не могло спасти. И Плиску. И город Диния.
– И Преславу, и Плиску, и Динию… – задумчиво повторила Малфрида. И встрепенулась: – Погоди, Йовко, ты что же, хочешь сказать, что Цимисхий прогнал русов из Болгарии?
– Или ты плохо слышала, что сказал? Это князь Святослав всегда предупреждает: «Иду на вы». Цимисхий же, пользуясь попустительством Глеба, действовал скоро и стремительно. Мы ведь не ожидали нападения, к тому же Пасха приближалась. В такое время никто не воюет.
Йовко поведал, что был в то время в Преславе, как раз в бане парился, когда узнал, что занимавшихся учением воинов Свенельда атаковало огромное воинство ромеев. Когда он спешно оделся и выскочил на стену, то увидел, что русы уже выстроились в боевой порядок, встали стеной щитов и принялись отражать атаки. Бой был упорный, русы стояли твердо, но тут подоспела закованная в броню кавалерия Византии – катафрактарии. Против этой могучей силы никто не устоит, и русы начали отступать.
– И ты все это видел своими глазами? – спросила ведьма. – Стоял на стене и наблюдал?
Йовко смутился. Разве объяснишь женщине, что не мог он вмешаться, что болгарских воинов у него под рукой была горстка – Свенельд лично на том настоял, желая, чтобы царь Борис и его охрана зависели от русов. И Йовко, помолчав, поведал, что следил за отходом дружины Свенельда и успел дать наказ закрыть ворота, как только последний из людей воеводы укрылся в Преславе.
– На следующий день к ромеям подошли обозы с осадными машинами. Их быстро собрали и стали забрасывать столицу горшками с горючей смесью. Вся Преслава горела, крепостные стены содрогались от ударов таранов и камней из баллист. И вскоре даже такому воину, как Свенельд, стало ясно, что город не удержать. Но все-таки мы сражались. И русы, и болгары. А ромеи… эти извечные враги болгарской земли… Мы же защищали самого царя Бориса!
– И как долго защищали? – спросила ведьма, уже обо всем догадавшись при одном взгляде на унылого сподвижника Свенельда.
Сейчас ее интересовала только судьба Свенельда. Ох, только бы не услышать страшное!.. Не чужой ведь ей человек.
Йовко продолжил рассказ. Когда под натиском византийского войска и ударами камней из баллист рухнула первая городская стена, Свенельд со своими людьми отступил во внутреннюю цитадель, где находился царь Борис и хранилась казна. Борис молился, пока защищавшие его люди гибли на стенах. Правда, они смогли немного передохнуть в замке, пока ромеи тушили ими же учиненные в городе пожары, а потом бросились грабить бояр и купцов, вламываясь в дома и лавки. Вот тогда, понимая, что долгой осады им не выдержать, Свенельд пришел к царю и сказал, что может вывезти его, пока ромеи занимаются грабежом. Но Борис отказался, заявив, что полагается на милость небес. Свенельд помолился с ним и вышел к своим людям. Это был отчаянный шаг, но иного выхода не было. Русы промчались по улицам Преславы до ворот и дальше, сквозь стан вражеской армии. На них набросились, чинили им препятствия, многих убили; говорят, и самого Свенельда сразили стрелой, но воины не оставили тело своего предводителя и вывезли его, прорвавшись сквозь все заслоны.
– О горе, горе! – Малфрида склонилась, словно на плечи легла свинцовая тяжесть. Свенельд убит… Как же пуст станет мир без него!..
Она разрыдалась.
Йовко не ожидал от этой странной женщины такого. Хотел было погладить по плечу, но она резко отстранилась.
– Дальше рассказывай! – велела Малфрида, вытирая слезы.
Болгарин подчинился.
Читать бесплатно другие книги:
