Ведьма и тьма Вилар Симона
Внутри города-крепости было тесно от построек. Зато все проходы между строениями вымощены камнем, за крытыми черепицей домами возвышаются округлые купола храмов с крестами. Малфрида только фыркала в их сторону, следуя за сопровождавшим ее прислужником Калокира. По пути он рассказал, что в городе расположен патриарший дворец, но есть и царский, где останавливались прежде правители, посещая Доростол на Дунае. Вот там Малфриду и разместят. А пока не желает ли госпожа поглядеть на палаты патриарха Пантелеймона, он же Панко, как прозывают его болгары?
Еще чего не хватало! Малфрида только взглянула на провожатого, и тот заторопился дальше. Чародейка следовала за ним, осматривая этот чужой град, столь не похожий на грады русов. После снятия осады сюда вернулись торговцы, слышались их зазывные крики из-под навесов лавок. О недавних военных событиях напоминало только присутствие немалого числа раненых русов. Они толпились у большого храма с крестом на куполе, ибо именно там находилась лекарня, где монахи врачевали иноземцев. Эта лекарня славилась по всей Болгарии, хотя Малфриду и поражало, что ее соотечественники доверяются христианам. Однако поспешила пройти мимо – ей и дышать подле этого храма тяжело было, не то что лишний час тут задерживаться. И когда завидела одного из прежних спутников Калокира, грека Стефания, обрадовалась – значит, вскоре отдых и уединение.
Отведенный ей покой и впрямь оказался уединенным – в Доростоле даже царский дворец не мог похвалиться обилием просторных залов. Все здесь было мелкое, запутанное, тесноватое. Зато в отведенной чародейке светелке было уютно: гладкий каменный пол покрыт шерстяным ковром, стены украшены мозаичным карнизом, окно, разделенное надвое колонной, выходит на внутренний дворик с садом, у стен – тяжелые лавки, а ложе покрыто алым сукном.
В покое Малфриду ожидала назначенная ей в услужение улыбчивая женщина, представившаяся Невеной.
– Господарь Калокир сам просил меня встретить госпожу, как дорогую гостью, – забирая у чародейки запыленный плащ, сказала Невена. – Он сказал, что я обязательно понравлюсь госпоже. Понимаешь ли ты мою речь, достопочтенная?
Малфрида поняла, хотя быстрая речь Невены была пересыпана незнакомыми ей словечками. Но эта приветливая женщина вдруг вызвала у нее раздражение. Калокир не сходил у нее с языка – и учтивый господин, и внимательный, и щедрый. Малфрида внимательно присмотрелась к болгарке: не первой свежести, но еще хороша – крепенькая, статная, грудастая. Лицо румяное, светлые глаза глубоко сидят под густыми бровями, нос ровный, подбородок немного оплывший, но этот недостаток скрывает головная повязка, украшенная медными бляшками. И одета она… Калокир о таких нарядах обычно говорил – изысканно. Верхнее платье Невены из хорошего синего сукна с парчовыми вставками на груди и рукавах, а нижнее – край его виден у самых шнурованных башмачков – светлое, с богатой узорчатой вышивкой. Но как уже поняла Малфрида, болгарские женщины любят вышивки не меньше, чем славянки на Руси.
Невена наконец перестала болтать. Похоже, смутилась под пристальным и тяжелым взглядом этой странной женщины. Только добавила, что вода для гостьи уже нагрета, есть и подходящий наряд взамен ее пропотевшего мужского одеяния. Судя по всему, мужская одежда на женщине болгарке не по нраву – вон как косится. Хотя вроде должна бы привыкнуть, что русские бабы в такой расхаживают – те же поляницы, что прибыли с войском, свои штаны и поршни на болгарские юбки менять не торопятся.
И все же надеть после купания длинное зеленое платье и такого же цвета накидку-пенулу[75] византийского кроя было приятно. А еще приятно было знать, что Калокир позаботился о том, чтобы его милая ни в чем не нуждалась. Невена заплела длинные волосы чародейки в косы, уложила их петлями у висков. Служанка помалкивала, не раздражала Малфриду, и она даже позвала ее с собой прогуляться по мощной стене, ограждавшей Доростол. Когда в сумерках они прохаживались у парапета неподалеку от ворот, Малфрида неожиданно стала свидетельницей странной картины: в озаренной множеством факелов арке ворот внезапно появился воевода Волк со своими людьми; они шли кучно, сплоченной группой, никого не замечая, однако воротные стражи – и русы, и болгарские воины – неожиданно преградили им путь.
Малфрида наблюдала сверху, как Волк, словно не замечая скрещенных копий воротных стражей, надвигался на них, лицо его оставалось неподвижным, словно маска. Но тут люди зашумели и у арки показался спешно идущий навстречу «стае» патриарх Пантелеймон. В темной длинной одежде и клобуке, с которого ниспадала развевающаяся наметка[76], он смело шагнул навстречу упырю и, подняв крест, стал зычно возглашать слова молитвы. И случилось неожиданное: только что никого не замечавший Волк отшатнулся, вскрикнул, закрыл лицо, словно в него угодил камень из пращи. Потом согнулся и кинулся прочь, увлекая за собой «стаю».
Малфрида услышала, как рядом кто-то произнес:
– Патриарх Панко – храбрый человек.
Чародейка узнала в говорившем воинского побратима Святослава, варяга Сфенкеля. Худой и рослый, с обритой, как у князя, головой со светлым клоком на макушке, он стоял, опираясь на костыль и поддерживая лежащую на перевязи раненую руку. Видно, нелегко пришлось Сфенкелю, пока удерживал Доростол и боролся с мятежниками.
Встретившись взглядом с чародейкой, он кивнул ей и пояснил:
– В прошлый раз Волк забрал дюжину пленных болгар и увез невесть куда. И никто его волкам не посмел преградить путь – уж больно напористые и лихие. А ведь те, кого он увел из узилища, были не последними в Болгарии людьми.
– И что с ними стало? – полюбопытствовала чародейка.
Сфенкель пожал плечами.
– Одно скажу: тех, кого взял Волк, живыми уже никто не видел. Думаю, великую кровавую жертву он принес богам.
– А ты сам, Сфенкель, видел хоть раз, как он приносит жертвы? – искоса взглянула на варяга Малфрида.
Но воевода ответил, что не его дело – следить за деяниями воеводы Волка, хотя говорят, что тот сам вершит жертвоприношения. Уж больно любит кровь.
«Да, любит, – подумала Малфрида, – но не так, как ты думаешь, Сфенкель».
Завязалась беседа, и варяг поведал чародейке последние вести о делах князя. Оказывается, Святослав после Доростола перво-наперво отправился к устью Дуная, где велел возвести большую деревянную крепость Переяславец. Там и струги могли приставать, там и капище он воздвиг. Но выяснилось, что за время мятежа болгары все там разрушили, а от капища и насыпи не оставили – стремились искоренить все языческое. И все это привело князя в ярость. Он сошелся с войском повстанцев, разбил их, а теперь преследует их разрозненные отряды. А когда настигает – никого не милует. Сейчас болгары отступили к столице Преславе, где сидят царь Борис и прибывшие к нему византийские советники: патрикий Никифор Эратик и настоятель Феофил. Ныне столица осаждена князем, стены там высокие, хоть и не такие мощные, как доростольские. И все же город хорошо укреплен, а князю некогда держать осаду, когда в других градах мятежников немало. Вот он и оставил там Свенельда и Калокира, а сам с Инкмором, царевичем Акосом и печенегами хана Кури идет по болгарской земле, сражаясь с мятежными боярами. И, надо сказать, те все дальше отступают. Многие заперлись в усадьбах со своими дружинами, но при подходе князя не рвутся воевать, а падают на колени, молят о пощаде и клянутся, что их обвели вокруг пальца, уверяя, что Святослав отбыл навсегда. А то и валят все на повеления нового царя Бориса. Но есть и такие, кто продолжает огрызаться. Так, Комитопулы, представители знатного рода, владеющего землями далеко на западе Болгарского царства, готовы биться до последнего человека. Но они сидят в далеком македонском уделе, поди доберись до них, когда и тут неспокойно. Хорошо еще, что из самой Византии весть пришла, что в Царьграде народ взбунтовался против Никифора Фоки, – уже второй год у них голод, цены на хлеб выросли до небес. Но кто знает, что еще Византия надумает. Нет веры ромеям, как бы сладко ни пел подле князя дружок его Калокир…
При этих словах Сфенкель неприязненно покосился на обряженную по цареградской моде Малфриду. Знал уже, с кем она сошлась. Хотя варяг и прежде не больно привечал колдунью, побаивался ее магии да все чародейское недолюбливал. А здесь, как позже наболтала Малфриде Невена, даже стал захаживать в христианские храмы и патриарха Пантелеймона очень уважал. И не он один.
То, что в храмы заглядывали и другие русы, Малфрида и сама заметила в последующие дни. Храмы нравились воинам с Руси своей красотой, стройными песнопениями, пышностью обрядов. Немало этому способствовало и то, что люди патриарха Панко взялись лечить русских воев. Сам Панко держался с русами важно, отстраненно, но не предал же их! А те, кто верой Христовой интересовались, особой его милостью пользовались.
Но Малфрида все равно не доверяла ни патриарху, ни другим христианским попам. Она даже веселой и общительной Невене не верила. Однако со временем поняла, почему Калокир решил, что эта болгарка придется по душе Малфриде. Христианка Невена была знахаркой и ведала не только множество целебных трав, но и немало заговоров, как исцеляющих, так и приворотных, на удачу или, наоборот, на беду. К тому же умела развлечь госпожу древними болгарскими сказами.
– В старину у нас, – рассказывала по вечерам Невена, – когда болгарские ханы приносили в жертву собак у каждого придорожного камня, на запах песьей крови прилетал страшный дракон хала. И был он ужасен – многоголовый, в каждой пасти до девяти языков, а велик до того, что собой заслонял небо. Такой если повадится таскать овец из стада, то пока ни одной не останется, не улетит.
– И как же вы с ним справлялись? – с любопытством спрашивала ведьма. На Руси эти чудища давно перевелись, а тут Невена говорит, что многие старики своими глазами видели страшных хала.
Однако ответ болгарской знахарки Малфриде не понравился: дескать, стали люди молиться Христу, так халы передохли один за другим. Даже кости их унесло разливом Дуная. Неужто так просто – помолились, и все? – не без насмешки дивилась чародейка. И не понимала, почему Невена считает, что сильная вера может победить даже таких страшилищ.
Еще Невена рассказывала, что мечтает найти разрыв-траву – многолистный клевер. Тот, кто отыщет его, может с легкостью находить зарытые клады, а еще разрыв-трава может исполнить любое желание.
– А какое у тебя желание, Невена? – как-то спросила чародейка. И сама удивилась своему вопросу: будучи ведьмой, никогда не интересовалась желаниями обычных смертных. Они были слишком просты – так ей казалось.
Они и в самом деле были просты. Так, Невена призналась, что, пока еще не стара и хороша собой, желала бы найти мужа. Лучше бы боярина, который бы ее полюбил. И почему-то это желание болгарской женщины вызвало сейчас у Малфриды сочувствие. Она сказала, что не удивится, если такая пригожая женщина, как Невена, и впрямь очарует какого-то состоятельного мужа.
– Знаешь ли, госпожа, – улыбаясь, произнесла болгарка, – меня ведь предупреждали, что ты ох как непроста. А выходит, что мне с тобой на диво легко!
Давно никто не говорил ведьме хороших слов. И она предложила:
– А давай я тебя просватаю за нашего воеводу Сфенкеля? Неспроста он зачастил сюда. Раньше недолюбливал, сторонился, а теперь что ни день здесь. И пусть твердит, мол, мази ему твои помогают, но ведь вижу, как на тебя смотрит.
Но Невена посуровела лицом. Никогда не выйдет она за язычника – великий грех сойтись с таким, жить невенчанной!
Малфрида фыркнула. Надо же, о вере своей прежде всего подумала, а как же с тем, что носит на груди мешочек с приворотным зельем, верит в его силу? Но Невена важно произнесла: без молитвы Иисусу Христу это зелье не действует. Малфрида только усмехнулась. Странные они тут, в Болгарии.
Теплые деньки миновали, зарядили дожди, а в окрестных рощах все больше золота и багрянца стало проступать в потускневшей поздней зелени.
Вести от войска приходили добрые: пали мятежные Плиска и Констанца, признали власть Святослава Карвуна и приморская Варна. Однако все больше прибывало в Доростол повозок с ранеными русами, лекарня была переполнена. По вечерам люди Святослава собирались на поле за городом, оттуда валил дым, когда русы на великих кострах сжигали тех, кто не смог оправиться от ран и чьи души отлетали вместе с дымными клубами в светлый Ирий, где царит вечная весна и всегда щебечут птицы.
А долетают ли туда русские души из краев, где горят под лучами солнца кресты на христианских храмах? Вот к богу Тенгри души павших печенегов и венгров, возможно, и добираются. Ведь прежде, до того как сто лет назад царь Борис I крестил Болгарию[77], и его ханы почитали этого бога степняков. А Невена однажды поведала Малфриде, что, когда Борис Креститель на склоне лет решил удалиться от власти и окончить жизнь в монастыре, его сын и наследник Владимир Расате отказался от Христа и снова начал приносить жертвы Тенгри. Тогда снова сошлись к алтарям шаманы и чародеи, а монахи затворились в монастырях, не ведая, какой участи ждать от Расате-язычника. Однако старый царь Борис вышел из монастырского затвора, собрал верных людей и повелел схватить сына. По его наказу Владимира Расате ослепили и отправили в одну из обителей замаливать грехи. Власть же Борис передал другому сыну – Симеону.
Но это были давние дела, а сейчас Святослав воевал против внука помянутого царя Бориса, который вырос при дворе в Константинополе, равнялся во всем на ромеев, получал оттуда помощь. И как эта двойственная политика империи скажется на Калокире, который вместе со Святославом выступил против ставленника Византии Бориса II? Ох, как сложно разобраться в делах державных! А Малфрида так боялась за любимого…
О том, что с Калокиром все в порядке, она узнала, когда он прислал за ней в Доростол. Святослав к тому времени по всей Восточной Болгарии смирил мятежных бояр, взял столицу Преславу Великую, а царь Борис II стал его пленником.
Малфрида тут же собралась в дорогу. Сопровождала ее Невена, к которой она уже успела привыкнуть. Женщины ехали в удобной двуколке, ее промасленый парусиновый верх хорошо защищал от дождей, и они удобно расположились под навесом, накрывшись теплой овечьей полостью. Путниц сопровождал присланный Калокиром отряд стражи, а также радовавшиеся отъезду Варяжко и Тадыба. Засиделись оба в Доростоле, им битв и славы хотелось.
От Доростола вела ровная, хорошо укатанная дорога, которую даже дожди еще не размыли. В двуколку были впряжены чудные твари – мулы. Малфрида прежде не видывала таких длинноухих лошадок, смирных и выносливых. На Руси возы таскали волы, лошадей берегли под седло. Но и таких проторенных дорог на Руси не было. Те, по которым мог проехать воз, звались большаками и обычно вели от града до ближайшего погоста, куда свозили дань, но не далее – опасно было. Те, кто отправлялся в дальний путь, путешествовали по рекам. А здесь ехать по широкому большаку было одно удовольствие. Малфрида даже заметила кое-где под дождевой жижей гладкие каменные плиты. Невена пояснила – это еще при царе Симеоне Великом мостили. Богата тогда была Болгария, могли ее правители иметь дороги не хуже, чем у самих ромеев.
Несколько перегонов дорога шла по равнине, минуя то леса с постоялыми дворами у перекрестков, то открытые луговины с видневшимися поодаль селениями. А потом появились высокие, поросшие лесом холмы. Порой на возвышенностях, на скалах или лесистых склонах попадались усадьбы, окруженные каменными стенами и с непременной вышкой с крестом над воротами. А еще Малфрида впервые увидела тела повешенных на деревьях. На Руси такой казни не водилось, и если им встречалось вытянутое тело на суку, то чародейка принималась гадать – бродит ли вокруг душа непогребенного, превратилась ли в неупокоенного блазня… Или в стране, где молятся Христу, такое невозможно? Один из спутников сказал, что снимать тела казненных князь запретил – пусть висят для устрашения тех, кто еще подумывает восстать против русов. Но кто подумывает? Вон пастухи перегоняют овец по склону, вон крестьяне свозят зерно к водяной мельнице… Простой люд воины Святослава не трогали – война войной, а смердам надо дать работать, чтобы было у кого брать пропитание. Не трогали по воле князя и монастыри, ибо в каждой обители было доброе хозяйство – сыроварни, винодельни, хлебопекарни. Когда войску понадобится провиант, сюда же и приедут фуражиры. Другое дело – боярские усадьбы. Малфрида отметила, что из трех боярских хозяйств только одно осталось нетронутым. И еще навстречу попадалось много женщин в трауре – завидев вооруженных конников, старались отойти подальше от дороги.
Но разбой, как вскоре выяснилось, в основном чинили печенеги. Для кочевника взять чужое – не воровство, а промысел. Потому и носились по Болгарии копченые беспрепятственно, хватали все, что понравится. А если кто пытался дать им отпор, пускали кровь, не задумываясь. Святослав обещал им богатую добычу в покоренной стране – вот они и спешили поживиться. И когда один из грабивших округу печенежских отрядов заметил двигавшийся по дороге крытый возок, степняки тут же выехали наперерез.
Малфрида горько пожалела, что ее сила еще не вернулась. За два месяца, прожитые без ласк Калокира, она едва могла свечу издали зажечь. Сейчас же, когда копченые с визгом и гиканьем окружили их на дороге, оставалось полагаться только на стражу. Хорошо еще, что Варяжко выехал вперед, стал что-то втолковывать на печенежском. Речи светловолосого парня на степняков подествовали, ему стали что-то отвечать, потом даже засмеялись и поехали прочь.
– Откуда ты знаешь речь степняков? – спросила ведьма.
Варяжко только ухмыльнулся. Сказал: рабыня-печенежка у них когда-то в доме была. Вот от нее и выучил. И вообще, он с печенегами ладить умеет. Степняки коней любят, а для Варяжко нет ничего желаннее, чем обзавестись ретивым конем. Не таким, какого на время дадут из княжьего табуна, к которому только начнешь привыкать, а потом возвращать приходится, потому как чужое добро, а своего, чтоб навсегда. Потому Варяжко и старается с печенегами дружбу водить. Эти лошадьми торгуют, может, ему и удастся сторговаться… когда поднакопит на службе. А этим, встречным, он только пояснил, кого везут, да пообещал позже заехать, кумысу отведать. А чего? Сейчас Святослав в союзе с копчеными, можно и повеселиться вместе.
К вечеру путники расположились в придорожной усадьбе. Невена переговорила с управляющим и сказала, что вдова местного боярина, ктра[78] Андония, готова оказать им гостеприимство и принять в своем доме.
Попробовала бы она отказать! Въезжая в ворота, они видели во дворе насаженную на копье отрубленную голову прежнего хозяина. Оказывается, боярин был из тех, кто присоединился к восставшим против Святослава, потом надеялся отсидеться в усадьбе, но его кто-то выдал. Казнили, понятное дело, да еще и повелели вдове не снимать голову с копья до самых снегов. Она покорилась, а нынче вышла встречать приезжих на высокое крыльцо вся в черном, с опущенными долу очами. Малфрида сразу заметила, что Андония беременна, округлый живот выпирал под складками одеяния.
Невена переговорила с хозяйскими людьми, а потом сообщила Малфриде:
– Эта Андония пусть еще свечку Господу поставит, что люди князя не тронули ни ее саму, ни детей. Их у нее четверо, и еще один скоро появится. Вот русы и решили ее дом не рушить, чтобы дети выжили. Хотя… – Она замялась, словно собираясь еще что-то сказать, но только добавила тихо: – Боюсь, ктра Андония не та, кому нужно великодушие князя.
Позже, когда в небольшой горенке служанка расчесывала волосы госпожи, она то и дело поглядывала на открытое оконце, а как раздался длинный крик совы, вздрогнула всем телом. И тут же поспешила закрыть ставень.
– Что тебя пугает, Невена? – спросила чародейка.
Женщина, опустив глаза, теребила в руках гребень из оленьего рога – этот гребень понравился Малфриде еще в Букуре, вот и забрала себе понравившуюся вещицу.
– Ох, госпожа, люди разное про эту Андонию болтают. Говорят, будто она с темными силами знается, а то и богомилов привечает.
Малфрида вспомнила хозяйку. Нет, было бы в ней что-то колдовское, сразу бы почувствовала. А богомилы… Что-то она о них слыхивала, но что именно, не припомнить. Вот и попросила Невену растолковать.
Лицо болгарки исказила гримаса отвращения.
– Мерзость они. Еретики. Сами себе придумали веру, а на деле живут в грязи, совокупляются, как животные, и не почитают святую матерь Церковь. Даже крест, на котором воскрес Спаситель, считают символом не воскрешения, а смерти, плюют на него. А уж обряды их… Ох, не спрашивайте, госпожа, меня и стошнить может.
Но Малфриде стало любопытно. И пусть при христианке Невене она не проявляла открыто своей неприязни к церквям и священникам, к которым служанка в пути подходила под благословение, однако все, что было вопреки Распятому, вызывало у нее интерес.
Но, как оказалось, богомилы Христа признают. Не того, который почитается в христианских церквях, а того, кого считают вторым сыном Создателя. Первым же якобы был Сатанаил. Именно Сатанаил создал и землю, и людей. Правда, не смог вдохнуть в первых людей святой дух и обратился за помощью к родителю. Господь всемогущий отозвался на его просьбу, но потом увидел, во что превратил Сатанаил земной мир – со священнослужителями, выполняющими на деле обряды Сатанаила и приучающими жить в браке, со стремлением людей к богатству, обжорству… Все это от Сатанаила, уверяли богомилы. А Иисус, второй сын Создателя, был произведен Господом из самого себя, поэтому богомилы и насмехаются над Богородицей, не верят в ее святость. Иисус же возник среди людей как дух святой и потому не мог умереть на кресте, хотя слуги Сатанаила и пытались его распять. Иисус после своей мнимой смерти явился перед Сатанаилом во всем величии и отсек от его имени слог «ил», тем самым лишив его божественности и явив миру как злого духа Сатану.
Малфрида, слушая, начала зевать. Опять какие-то богословские сказки. Скучно. И постепенно стала задремывать, голова клонилась к набитой мягкой шерстью подушке. Дождик мягко шуршал за окошком, где-то кричала сова, пахло воском от свечи. Надо же, какая роскошь – свечу жечь просто так, не лучину, не ветошь в масляной плошке! Это была последняя ясная мысль чародейки, когда она засыпала, укрытая мягким овчинным покрывалом.
Проснулась же от неприятного ощущения, что на нее кто-то смотрит. И взгляд такой тяжелый, давящий… Малфрида медленно приподняла ресницы. Темно, свеча погашена, слышно, как Невена сопит на лавке у противоположной стены да шумит дождь за окном. И вроде тихо, но ощущение, что рядом находится кто-то еще и пристально наблюдает за ней, не исчезало.
Умея видеть во тьме, Малфрида стала всматриваться – и вдруг заметила, что в проеме оконца на фоне ночного смутного свечения вырисовывается силуэт ушастого филина. Сидит себе ночная птица, вцепившись когтями в брус подоконника, смотрит на спящих женщин. Вернее, на устроившуюся на широком, покрытом овчинами ложе Малфриду.
Ведьме стало не по себе. Будь она полна чародейской силы, и не подумала бы какой-то там птицы пугаться. А обычный человек… он всякое может надумать по своей мнительности. Да и ночные птицы – существа малопонятные, они тьме принадлежат, видят то, что другим не дано. Охотятся на всякую живность в ночи, летают быстро, а свет их слепит. Бывает, что обосновываются среди брошенных строений, но чтобы вот так, едва не в окно влететь… Да и помнит Малфрида, что ее служанка ставень закрывала. Ну не филин же его распахнул?
Малфрида, приподнявшись, махнула на филина рукой. Кыш!
Но тот остался на месте, только заклекотал гулко. Нехорошее ощущение – словно смеется.
– А ну, пошел вон! Прочь, говорю!
Малфрида схватила подушку, запустила в проем окна. Услышала, как захлопали большие крылья. Улетел в ночь пернатый гость.
Невена что-то пробормотала во сне, но не пробудилась. А вот Малфрида долго еще ворочалась, сон не шел. Только под утро, когда совсем развиднелось, дрема опять погасила сознание.
Когда на другой день уезжали, хозяйка Андония из учтивости вышла проводить приезжих на крыльцо. Малфрида не удержалась, подошла к ней, взглянула внимательно. Чернобровая, тощая, ничем особо не приметная. Смотрит немного исподлобья, потом отвела взгляд. Нет в ней чего-либо необычного. Малфриде даже скучно стало.
– Поехали, – приказала она, взбираясь в двуколку. – Поехали, пока дождь снова не зарядил.
Глава 8
Преслава Великая возникла в золотистом свете неяркого осеннего солнца, словно сияющий мираж. На широкой равнине, среди покрытых темными хвойными лесами гор, у ленты отливающей оловом реки Тичи, белокаменный город с алыми черепичными крышами и золотыми куполами казался великолепным. Столица Болгарии… А вокруг – испепеленные села и усадьбы, разграбленные монастыри, покрытое гарью темное поле у белых стен, где полно поспешно насыпанных погребальных курганов и грязных палаток, в которых расположились печенеги. Степняков пугали каменные стены и узкие городские улицы, им нужен был простор.
Невена, увидев, во что превратила война окрестности болгарской столицы, зашлась плачем и бросила вожжи, не в силах даже править двуколкой. Малфриде пришлось на нее прикрикнуть и самой погонять неторопливых мулов к Преславе. При этом она приказала охранникам сплотиться вокруг возка и быть наготове: шнырявшие вокруг завоеватели могли и своих пограбить. Но, слава богам, Варяжко вскоре заметил среди палаток степняков воеводу Свенельда и даже набрался смелости его окликнуть. Свенельд о чем-то толковал с печенегами прямо с седла, но на оклик Варяжко обернулся, а там и Малфриду узнал, двинулся навстречу.
Ведьма смотрела на него едва ли не с восторгом. Как же выделялся витязь Свенельд на фоне степняков с их мохнатыми шапками и покрытыми копотью доспехами![79] Казалось, что от Свенельда, облаченного в посеребренную пластинчатую броню, высокий шлем с острой маковкой и небрежно откинутый за спину белый плащ с золотыми нашивками, исходит сияние. Да и сидел он на рослом светлогривом коне, сбруя которого тоже сверкала и звенела позолоченными бляшками и украшениями. Малфрида глядела на приближавшегося варяга во все глаза. И пусть он стал христианином, пусть все у них в прошлом, все же этот человек много для нее значил.
Свенельд не смог не откликнуться на радость во взоре чародейки – улыбнулся, подъехал, протянул руку. Миг – и Малфрида легко перебралась с возка на круп коня, уселась позади витязя, прильнула к его плечу. И сразу стало спокойно.
А как опешила Невена, увидев задравшийся едва не до колен подол нарядного платья госпожи! Чародейка рассмеялась.
Невена не унималась:
– Госпожа, ктра благостная, одерни подол скорее! Что о тебе подумают все эти люди? Что подумает господин Калокир, обязавший меня присматривать за тобой?
Напоминание о Калокире отрезвило ведьму. Да и Свенельд нахмурился.
– Что, к своему ромею приехала?
– К нему. Как он тут?
Вот оно главное! Она слушала, как брали Преславу, сколько времени это заняло, а сама ждала, что же Свенельд про Калокира скажет. Но воевода считал, что важнее само событие, потому и описывал подробно.
Оказалось, что русы крепко увязли под Преславой, непросто было взять такой город, потому и осаждали ее долго. Святослав не пожелал дожидаться, пока город падет, и, оставив его в осаде, отправился усмирять тех комитов и бояр, которые еще не присягнули ему на верность. Осадой же доверил руководить Свенельду и патрикию Калокиру.
– Царь Борис со своими сторонниками укрылись во граде и решили сопротивляться до последнего, – рассказывал Свенельд. – Надеялись, что и мы, как пардус Святослав, не станем торчать под градом, да и печенегам не нравится так долго оставаться на одном месте, их манит легкая нажива. А тут… Ты погляди, какие стены, Малфрида! Сплошь тесаный камень, крюк «кошки» не за что зацепить! Византийские мастера град возводили, а они в строительстве цитаделей первейшие умельцы.
– Но ведь взяли же вы с князем когда-то крепость Саркел! – напомнила Малфрида об одной из побед Святослава в Хазарии. – И быстро взяли, как я слышала. А Саркел тоже ромеи строили.
Свенельд усмехнулся. Надо же, баба, а о войне здраво рассуждает. Крепость Саркел и впрямь считалась неприступной, недаром каган Иосиф после разгрома его столицы Итиля поспешил там укрыться.
– Видишь ли, Малфрида, вышло так, что Саркел мы брали не штурмом или измором, а в открытом бою. Каган Иосиф, последний правитель хазар, полководец был никудышный, вот сдуру и приказал своим войскам не оставаться под защитой укреплений, а выйти навстречу русам. Да и где ему было разбираться, как воевать! У хазар у власти всегда стояли двое: каган – особа священная и почитаемая, и бек-шад, который войсками управляет. Но к моменту подхода русских дружин к Саркелу того бек-шада наш Святослав уже разбил в бою. Иосиф же… Как я уже сказал, каган – особа священная, вот его и не посмели ослушаться, когда он повелел войскам выйти навстречу русам. Ну и полегли они все. Каган же, узнав про то, сам яд принял…
– Ладно, ладно, знаю я, что там было. А теперь вижу, что, несмотря на твои стенания, вы и Преславу смогли взять. И довольно о том. Скажи, где мой Калокир?
– Калокир, да… О, полюбовник твой тут отличился. Он ведь знал, что с царем Борисом из Константинополя прибыли сопровождающие его знатные люди – патрикий Никифор Эратик и настоятель Феофил, вот и решил попробовать с ними сговориться. Ромей с ромеем всегда найдет о чем потолковать, вот на это Калокир и рассчитывал. Он пробрался в город…
– Погоди, Свенельд, – перебила Малфрида. – Как он мог пробраться? Ты ведь говорил, что в город и муха не влетит…
– Да кто его знает, как он умудрился! – отмахнулся Свенельд. – Когда Святослав отправился брать Плиску, мы с Калокиром договорились, что я буду следить за предпольем у северных ворот, а Калокир – у главных, южных. Я в его стан не наведывался, вот и не знаю, как этот ловкач сумел проскользнуть внутрь укреплений. Правда, Инкмор рассказывал, будто бы Калокир забрался на стену по веревке, пока его люди отвлекали стражей на другом участке. Ну а пробравшись внутрь, херсонесец сумел отыскать посланцев Никифора Фоки. И уж как он их убедил, того не ведаю, да только пошли они на сговор с Калокиром. Их люди схватили и заперли царя Бориса, а прочим мятежникам было сказано, что они могут миром уйти из Преславы. Говорил же тебе – я севернее стоял станом и вдруг смотрю – на башне стяг Святослава с пардусом взмыл, ворота распахнулись! Глазам не поверил, но приказал отрядам войти внутрь и все разведать. Оказалось, что мятежники ночью покинули град через южные ворота, оставив нам Преславу и своего царя. Так что Калокир добыл победу для князя своими хитрыми увертками, а после еще следил, чтобы наши сильно горожан не грабили. Хорошо еще, что князь вовремя прибыл, обуздал и русов, и печенегов. Сказал – мой град. Окрестности – ваши, а столицу не троньте.
– Так он не пенял Калокиру, что тот мятежных бояр отпустил? – с тревогой спросила чародейка.
Свенельд похлопал ее по руке.
– Верно мыслишь, Малфрида. Многие тут болтали, что ромей хитростью все уладил, а славы в том никакой – так и не помстились мятежникам. Но Калокир и перед Святославом не падал на колени. Сказал: тебе нужен был град – он твой. И казна царская, и сам царь Борис у тебя в руках. А то, что ни строения, ни сокровищница, ни библиотека здешняя не пострадали, – это только к добру. Да что говорить, я и сам его поддержал, когда Святослав явился.
Свенельд поддержал Калокира? Малфриде это казалось странным. Хотя – оба они христиане, вот и стремились свои храмы и сокровища сохранить. И пусть Калокир уверяет, что он неверующий, Малфрида понимала: то, как его воспитали с детства, никуда не делось. Вот же они стоят – христианские храмы. Даже пение молитвенное можно расслышать…
Столица Болгарии, отныне принадлежавшая русскому князю, была не только обширнее крепости Доростол, но и много красивее. Высокие каменные дома, мощенные светлым камнем улицы, богато украшенные храмы. Дома знатных горожан привлекали внимание росписью, а за каменными оградами клонились к земле пышные ветви плодовых деревьев. Если после взятия в Преславе и были грабежи, то теперь все уже приведено в порядок и местные жители перестали опасаться завоевателей. Вот женщины на перекрестке набирают воду у фонтана, а русские витязи наблюдают за ними, но не задирают, а только порой пошучивают игриво. В кузнице мастер кует коня кому-то из воев, в другом месте раскупают свежий хлеб, и русы пробуют его, сравнивая со своим киевским.
Главная улица, по которой ехал Свенельд с Малфридой, вела к расположенному внутри городских укреплений дворцу болгарских царей. Город как будто и вырос вокруг дворца, ставшего центром и главной достопримечательностью столицы. Дворцовое здание было построено из светлого камня и мрамора, украшенные мозаикой арки обрамляли ряды окон, от центрального строения отходили портики галереи, крытые яркой черепицей.
Во дворе перед дворцовым крыльцом толпилось немало народу – как витязей-русов, так и местных болгарских бояр, из тех, что поспешили явиться к победителю на поклон. Причем прибыли они семьями, с многочисленными домочадцами, и теперь ждали, когда новый правитель их примет.
Свенельд помог Малфриде спешиться и указал в сторону опоясывающей дворец расписной галереи:
– Там он, красень твой ромейский!
Калокир стоял за массивными мозаичными колоннами в окружении каких-то веселых местных боярышень: смеялся, слушая их речи. А сам принаряжен – в лиловом переливчатом бархате, стан и плечи лором[80] перевиты, как у вельможи, густые черные кудри на лбу схвачены золоченым обручем, с которого вдоль висков ниспадают блестящие подвески. Ну, чисто царевич! И хорош-то как! Недаром все эти местные щебетухи вокруг него увиваются. А он смеется с ними, ручки пожимает.
Малфрида, ощутив укол в груди, крикнула нарочито грубо:
– Эй, Калокир-херсонесец!
Видела, как он повернулся, как посмотрел… А потом так и просиял. Оставил этих болтушек и к ней поспешил.
Малфрида поправила выбившуюся из-под головной шали прядь, топнула сапожком с налипшими комьями грязи. Калокир торопливо сбежал к ней по ступеням, и она увидела знакомое восхищение в его глазах… И сама навстречу кинулась. Обняла.
– Мой! Никому не отдам!
И через его плечо грозно сверкнула очами на следивших за ними с галереи боярышень. Что, остолбенели? То-то же!
Калокир мягко развел ее руки.
– Ну, что же ты так, прямо при всех, – сказал, отступая. – Здесь все иначе, чем у вас. Тут люди и осудить могут.
– Кто посмеет? Ты победитель, я твоя женщина. Кто осмелится судить?
Калокир рассмеялся.
– Ты, как всегда, своевольна и дерзка, Малфрида. Но раз назвала себя моей, то и веди себя как жена того, кто от всех требует почтения.
Он еще что-то говорил: мол, сейчас отведет ее в покои, где все готово к ее приезду. Пусть приведет себя в порядок и явится как достойная госпожа на вечерний прием – ведь сегодня царь Борис предстанет перед князем, вернувшимся в столицу! Калокир, казалось, считает это важным событием, но у Малфриды гул в ушах стоял: он назвал ее женой! Не подругой, не усладой своей, не полюбовницей – а женой! О, если он так решил, то… Она готова стать ею!
Приготовленный для нее покой был великолепен: мраморные стены, порфиром отделанная окантовка сводчатого потолка, ложе с бархатным балдахином, мебель вся в резьбе, повсюду пышные покрывала и бархатные коврики – ступать страшно по такой красоте. Но когда Калокир, заметив, как ей тут нравится, привлек ее к себе, Малфрида вмиг забыла обо всем, кроме жажды его любви. Целовала ромея жарко, ластилась страстно и бесстыдно, уже и застежку на его плече рванула, когда патрикий, растрепанный и задыхающийся, поспешил отстраниться.
– Не могу с тобой сейчас остаться, госпожа моя, как бы сам этого ни хотел.
Он принялся объяснять, что готовит встречу царя Бориса с князем и ему поручено следить за очередностью приема тех бояр, которые явились преклонить колени перед Святославом. Ведь здесь и византийские послы, и комиты готовых вернуться под власть князя земель. А у Святослава и его людей нет опыта приемов, вот Калокир и вызвался все устроить так, как при дворе великого правителя. От этого многое зависит.
– А когда ко мне? – искоса глянув на него, спросила Малфрида. – Соскучилась я по тебе, измаялась совсем. Хочу тебя всего!
Калокир уже от дверей вернулся к ней, целовал так, что ноги у нее подкашивались.
– И я соскучился по тебе, дикарочка моя сладкая. И весь твой буду, как только решим дела государственные. Ты же у меня разумница, должна понимать… К тому же еще неизвестно, как князь отнесется к моему решению отпустить мятежных болгар ради сдачи Преславы…
Последние слова заставили Малфриду опомниться. В ее глазах мелькнула тревога. Она встревоженно спросила, не жалеет ли сам Калокир, что отпустил лютых недругов Святослава, с которыми еще наверняка придется вести бои.
– Я сделал то, что счел наилучшим, – тряхнул головой патрикий. – Надеюсь, князь это поймет.
И поведал, что отправил вслед за отбывавшими мятежниками доглядников, чтобы проследили, куда те направятся. И выяснилось, что часть из них – из той болгарской знати, чьи земли подпали под власть Святослава и которым просто некуда деться. Вот они и двинулись в град Филиппополь. Это сильная крепость, и они рассчитывают там отсидеться. А те, кто случайно сошелся с мятежниками и оказался брошен ими, скорее всего подадутся в Византию, будут просить там убежища.
– А им его дадут? – полюбопытствовала Малфрида. Странно было такое слышать: Византия вступила в сговор с Русью, чтобы русы поприжали болгар, а теперь побежденные бояре болгарские у той же империи убежища просят.
Калокир ушел от ответа. О другом заговорил: дескать, Святослав все еще гневается на Малфриду за то, что посмела она требовать от него изгнания воеводы Волка. И все так же твердит: на что мне эта чародейка без колдовства? И в то же время как будто смирился с тем, что Малфрида стала подругой Калокира, поэтому не будет возражать, если она поселится в Преславе. Но все же ей не следует привлекать к себе внимание Святослава. Пусть держится в стороне, смешается с иными женщинами при дворе, не выделяется среди них.
– Ну что, согласна, госпожа моя? – ласково погладил ее по щеке Калокир. – А уж я тебе такие украшения и наряды тут подобрал – сама царица болгарская в них хаживала. Да только тебе они более к лицу. – И он улыбнулся той самой улыбкой, какая всегда так нравилась Малфриде.
Она немного поразмыслила о сказанном, а потом спросила:
– А Волка Святослав тоже позвал?
Выяснилось, что Волк остался на Дунае в Переяславце, где князь собирается заново возвести порушенное мятежниками капище языческих богов. И уж Волк усердствует: говорят, каждому заново воздвигнутому идолу приносит такие жертвы, что они стоят темные от запекшейся крови.
Малфрида перевела дух. То, что Волка здесь нет, уже славно. И даже сама подтолкнула патрикия к двери.
– Ступай, готовь свой пир. А я пока собой займусь, раз у вас тут торжество. И буду краше всех этих болгарских прелестниц, уж поверь. Вели Невену мою кликнуть!
Прислужница пришла в восторг от роскоши, в которой теперь будет жить ее госпожа. Надо же – царские покои! И даже баня царская в их распоряжении, где все в позолоте и мраморе. А сколько флаконов и кувшинчиков с душистым мылом и благовонными притираниями в шкафчиках, что стоят вдоль стен! О, Невена так украсит свою госпожу Малфриду, что рядом с ней любая болгарская боярыня будет выглядеть как крестьянка с Родопских гор!
Малфрида расслабилась в парной, потом взбодрилась в холодном бассейне. Затем слепые массажисты размяли ее тело, втирая в каждый сустав благоухающие масла. Болгария не желала ни в чем уступать своей сопернице Византии, и прибывшей издалека Малфриде вся эта роскошь казалась непонятной, расточительной, но и очень приятной. И опять подумалось: «Жить бы да жить тут с Калокиром любезным. Ни одной боярыне не позволю к нему приблизиться, а там, глядишь… Ведь женой назвал…»
Выбор нарядов – тоже удовольствие. Ах, какая парча, какой шелк цвета светлого вина, бархат такой расцветки, что она и названия ему не знала, – вроде сероватых сумерек с лиловым отсветом… Малфрида перебирала шуршащие ткани, а потом они с Невеной решили, что облачится она в тугой шелк малинового цвета с золотой оторочкой по подолу, с накладками из каменьев в виде цветов диковинных. Одеяние плотное, тяжелое, в таком придется вышагивать горделиво и чинно. Особенно после того, как Невена уложила волосы чародейки в высокую прическу-прополому[81]. Малфрида поглядела на себя в полированное металлическое зеркало – и не узнала. Глаза, обведенные сурьмой, кажутся строгими и загадочными, губы подкрашены кармином, отчего смотрятся вызывающе. А голова с прической-башней показалась такой большой!.. Чтобы это пышное сооружение из валиков и буклей удерживалось на месте, Невена скрепила его золотой диадемой с расходящимися над бровями зубцами наподобие лучей восходящего солнца. А еще украшения, подвески, кольца! Двинешься – зазвенишь вся.
Когда чародейка оторвалась от зеркала и встала, Невена и прислужницы заахали, замахали руками – не так стремительно, госпожа, двигайтесь плавно, медленно, чтобы прическа не скособочилась, голову держите величаво и ровно, не склоняя! Так полагается!
Малфрида ощутила себя едва ли не в оковах. Да ну их всех!
Служанки едва не плакали, когда эта дикарка принялась вытаскивать из прически булавки, срывать парчовую тесьму, а затем тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам каскадом.
– Башню из меня неповоротливую сделали, дурищи… Что же мне теперь, даже головы не повернуть, вышагивать, будто аршин проглотила? Дайте-ка сюда гребень!
Так и вышла из покоев в византийском парадном наряде и струящимися до бедер блестящими черными, как смоль, волосами. Только венец с расходящимися надо лбом зубцами-лучиками оставила ведьма – уж больно хорош.
Она шла сводчатыми переходами, такая великолепная и по-варварски прекрасная, что встречные застывали, открыв рты, но при этом не забывая кланяться. Чародейка же шествовала мимо, ни на кого не обращая внимания. Лишь когда оказалась в тронном зале – столь огромном, что его своды поддерживали ряды великолепных малахитовых колонн, – огляделась по сторонам.
Здесь было людно, нарядные гости толпились у стен с пестрой мозаикой; полы были крыты мерцающим мрамором с зеленоватыми разводами. В дальнем конце помещения на возвышении стояло несколько тронных кресел, а присутствующие держались на почтительном отдалении – кто поодиночке, кто небольшими группами. Как заметила чародейка, тут было немало болгарских бояр, обряженных, как ромеи, и так же церемонно державшихся. Но было и немало русских витязей в военном облачении, доспехи у всех начищены до блеска, на пластинах нагрудных отражаются блики факелов. Факелы пылали и в настенных стойках, и на подвешенной на цепях люстре под сводом. От этого в зале было празднично, но и нестерпимо жарко.
Малфрида обвела взглядом зал, выискивая знакомые лица. Улыбнулась Инкмору, обменялась лукавым взглядом со Свенельдом, даже гололобого Йовко с его прядью-косой приветствовала кивком. Калокир стоял неподалеку от тронного возвышения вместе с каким-то священнослужителем и почтенного вида ромеем в лимонно-желтой хламиде. Она направилась к ним, но Калокир, едва завидев ее, шагнул навстречу:
– Я ведь велел твоим женщинам обрядить тебя, как знатную патрикию. А ты…
– Башню воздвигать на голове не позволю! – с ходу отрезала чародейка. – Или такой тебе не нравлюсь?
Он больше не упрекал ее. Чинно представил ей своих спутников – преподобного Феофила и досточтимого патрикия Эратика. Оба улыбались, она же была серьезна. Что она тут забыла? Не надеется же Калокир, что она под благословение попа Феофила преклонит колени? Дожилась чародейка – стоит со святошей христианским и слушает то, что переводит ей Калокир: дескать, настоятель Феофил был уверен, что женщины у славян все светлоглазые и светловолосые, а досточтимая дама словно прибыла из самой Сирии! Да что этот жрец Распятого в славянках смыслит!
Малфриде даже стоять рядом с христианским священником было неприятно. И когда к ним приблизился худощавый и сутуловатый мужчина со знакомым лицом, она обрадовалась, что есть повод отвлечься.
– Глеб! Княжич Глеб! Или… тебя теперь положено называть князем Глебом?
Это был старший брат Святослава, давно отказавшийся от власти, преданный христианству и живший на родине скромно и уединенно. Святослав настоял на том, чтобы он отправился с ним в этот поход, и тут ему довелось охранять проходы в горах Хемы, отделявших Болгарию от византийских владений.
Сейчас Глеб смотрел на Малфриду с мягкой полуулыбкой. Лицо у него было кроткое, голубые глаза смотрели приветливо, но некая слабость чувствовалась в его мягких губах, обрамленных подстриженной клином на ромейский манер бородкой. Да и вырядился он тоже по ромейской моде – в темные, почти монашеские одежды.
– Я рад тебе, Малфрида. Тем более рад, что, как мне сообщили, ты ныне не можешь заниматься своим чародейством!..
– А ведь некогда именно это тебя и влекло, – игриво улыбнулась Малфрида. – Помнишь, как просил меня чудеса всяческие устраивать?
– Не забыл. Помню и то, как ты меня ради этого заставляла отречься от истинной веры.
– От чужой веры, – нахмурилась Малфрида. – Или забыл, как в земле новгородской ты посещал великое капище Перыни?[82]
Приветливая улыбка Глеба стала меркнуть. Некогда он был страстно влюблен в Малфриду, но теперь… Отходя от нее, он даже совершил крестное знамение.
Тут в зале началось движение. Все расступались, отовсюду слышалось: «Святослав! Святослав!»
Князь вошел вместе с ханом Курей и венгерским царевичем Акосом. Куря был весь в парче и звенящих подвесках, у нарядного Акоса на пышной меховой шапке колыхался султан из белых перьев, но Святослав шел с непокрытой головой, легкий, стремительный и вместе с тем величавый. Недаром все эти бояре и священники склонились перед ним, словно трава под порывом ветра. И Калокир склонился, и его спутники-ромеи. А вот русы стояли прямо. Не было у витязей привычки чуть что спину гнуть, хотя во взглядах их читалась гордость за князя-победителя.
Малфрида смотрела на Святослава – и на душе теплело. Никакой показной роскоши, только светлая, ладно подогнанная полотняная одежда. Голова чисто выбрита, и лишь единственный клок светлых волос свисает набок, длинные усы огибают твердо сжатые губы, а в ухе поблескивает рубином золотая серьга.
Князь взошел на помост и небрежно опустился в тронное кресло. По правую руку сел Куря и сразу засучил ногами в узорчатых сапожках – непривычно было печенегу на высоком седалище. По левую руку подле Святослава опустился царевич венгерский, а рядом с ним тихо сел Глеб в темных одеждах. Глеб выглядел среди них самым пожилым и каким-то смиренным, но все же Святослав прежде всего к нему обратился, сказал что-то приветливое. Последнее свободное кресло на возвышении занял князь-воевода Свенельд. Вот и сидел Святослав в окружении союзников – как первый среди них, но и как равный.
– Что, бояре пресветлые, живота будете просить или кары?
Малфрида отметила, что князь хорошо говорит по-болгарски. А взором по толпе так и шарит. Бояре опять кланялись, но улыбались – поняли уже, что карать их князь не намерен.
– Что ж, тогда давайте решать с вами участь царя Бориса, – взмахнул рукой Святослав.
Лица бояр помрачнели, стали напряженными, некоторые из них озабоченно переглянулись. Борис был царем из династии, давшей стране немало благ, законным правителем и помазанником Божьим. А Святослав… Они опасались его, но понимали, что гневить неукротимого воителя опасно.
Царь Борис вошел в зал медленно и величаво. Он был молод, ему еще не исполнилось и тридцати, в стане тонок, но несколько сутул. И все же царская порода угадывалась в том, как он держался – спокойно и с достоинством, нисколько не смущаясь перед князем-завоевателем. Одет он был в златотканые одеяния по ромейской моде, длинные русые волосы покрывал богатый венец. Никто на его сокровища в его же дворце не позарился, и царь выглядел соответственно своему положению, хотя и понимал, что жизнь его висит на волоске.
Малфрида слышала, как Святослав быстро заговорил на болгарском, обращаясь к царю. Кое-что она не могла понять, но все же уловила, что князь напомнил Борису, что при его деде Симеоне Великом Болгария была сильной державой, угрожавшей даже Византии, а Борис стал ромеем, и теперь Византия диктует ему свою волю.
– Но и ты считаешься с Никифором Фокой, князь русов, – спокойно ответил Борис. – Разве не по воле ромейского базилевса ты прибыл сюда?
– Я прибыл как его союзник.
– И как союзник уйдешь?
– Это будет решено между нами, – ударил по резному подлокотнику Святослав. – А вот ты, Борис, столько лет проживший при цареградском дворе, не по приказу ли базилевса явился, когда меня не было?
Малфрида услышала, как рядом шумно задышал Калокир. Никифор Фока был его государем, а Святослав доказывал – и не без оснований, – что император поступил вопреки их договору.
Царь Борис вскинул голову, стал словно выше ростом.
– Не упрекай меня за службу Византии великой. И хотя одно время мой дед Симеон и впрямь воевал с Царьградом, но с тех пор мы много лет жили с ромеями в мире, Болгария расцвела за эти годы, причем в этом была и заслуга благоволившей к нам империи. Почему же я должен был не подчиниться базилевсу и не прибыть сюда, когда ты оставил мое царство и вернулся в Киев?
– Так это Никифор Фока тебя отправил сюда? – спросил князь, и желваки на его скулах напряглись.
– Я сын своего отца Петра, – положил ладонь на грудь Борис. – Я обязан был наследовать трон после его кончины. А то, что сотворил здесь ты… Я должен был это прекратить. Ибо сказано в Писании: «Блаженны миротворцы…»
– Это ты-то миротворец? – поднимаясь со своего места, перебил Святослав. Он столь стремительно шагнул к Борису, что тот отшатнулся. – Миротворцы не уничтожают отряды воинов, – процедил сквозь зубы князь, – не льют кровь, не разрушают грады, которые возведены по моему приказу – приказу победившего!
– Град, который мои люди разрушили, был чудовищным. Там высились идолы, перед которыми лилась кровь людей!
– Но это была моя столица! Столица моей новой державы! А ты пришел и заявил права на нее!
И опять Малфрида слышала, как тревожно переступает с ноги на ногу Калокир. Его спутники стали что-то тихо говорить ему по-гречески. Калокир по пути в Болгарию учил ее языку империи, и она смогла понять: они поражены тем, что услышали: разве архонт Сфендослав не по воле империи двинулся на болгар? Неужели и вправду он задумал прибрать болгарское царство под себя? Малфрида хмыкнула: что ж, Калокиру давно следовало втолковать им, что князь-пардус не какой-то там наемник. Он имеет право владеть тем, что завоевал.
В зале стоял шум. Потом Борис с нажимом спросил:
– Но если ты мое царство хочешь взять себе, то как поступишь со мной?
Святослав неожиданно улыбнулся. У него была хорошая улыбка, полная силы и обаяния.
– Я не трону тебя, Борис, если согласишься с тем, что я решил. А решил я…
Малфрида оглянулась на Калокира. Лицо херсонесца было напряженным, он старался не упустить ни слова из того, что говорил князь.
А князь предложил царю Борису остаться и править в Преславе Великой, тогда как сам Святослав восстановит Преславец в устье Дуная, сделает его своей столицей и будет править оттуда. И будут они стоять над Болгарией рядом, как каган и бек-шад правили Хазарией. Торговля и войско будут у князя, а Борису останутся его церковь и его подданные, с которыми он будет решать их тяжбы.
Болгарские бояре загалдели, пораженные выдвинутым князем условием. Но тут выступил вперед Йовко из Кочмара и заявил: если у Болгарии будет такой воитель, как Святослав, Византия уже никогда не осмелится угрожать царству. И с этим многие согласились.
Борис какое-то время молчал, потом ответил:
– Я изучал обычаи Хазарии и знаю, что роль кагана, какую ты отводишь мне, куда менее значительна, нежели власть того, у кого в руках воинская сила.
– Да, это так. Но только на таких условиях я могу оставить тебя царем болгарским. Рано или поздно мы поладим, как ладили правители Хазарии.
– Если тебе так нравится Хазария, князь Святослав, почему же ты не остался там править? – спросил Борис.
Святослав неожиданно расхохотался.
– Мне больше по душе Болгария. И она стала моей. Та часть, которую я взял под себя. А то, что осталось… Хочешь сговориться с непокорными Комитопулами – тогда жди, когда мои воины возьмут и Македонию с Фракией. Византия не посмеет вмешаться в мои планы.
Он повернулся к Калокиру и его спутникам:
– Верно я говорю? Никифор Фока не станет мешать моим планам!
– Как я могу это знать, князь? – выступил вперед Калокир. – Но обещаю, что отправлю послание в Царьград. И если ты сможешь выполнить то, что задумал, и пообещаешь жить в мире с моей державой, думаю, базилевс не станет мешать тебе сломать шеи непокорным Комитопулам. У меня есть верный человек при дворе, это важная особа, которая пояснит божественному, что твои завоевания не причинят вреда Византии.
Малфрида вспомнила, что Калокир и прежде упоминал о своем человеке при Константинопольском дворе, через которого он передает послания императору. Кто бы это мог быть, если с его помощью Калокир рассчитывает повлиять на самого базилевса?
А тем временем сломленный натиском Святослава и осознавший, что ему больше не на что рассчитывать, Борис согласился на условие князя и присягнул ему. Следом присягнули и остальные болгарские вельможи, а затем все они вслед за Святославом и его союзниками перешли в пиршественный зал. О многом там говорилось – и о том, что князь мудро воздержался от разрушения Преславы, и о том, что оставил Борису его казну, и о том, что теперь, после того как правители договорились, показательных казней больше не будет, а значит, бояре могут возвращаться в свои усадьбы, молиться своему Богу. Правда, придется закрыть глаза на то, что князь-завоеватель снова поставит в их стране идолов, которым поклоняются его воины.
Все это были важные вещи, но хан Куря уже заскучал и велел позвать своих танцовщиц. Однако их пляски с визгом и битьем в бубны не пришлись по вкусу местной знати, и вскоре многие стали расходиться.
В тот вечер Калокир пришел к Малфриде поздно и долго стоял у окна, глядя вдаль.
– Ты смирился с решением князя остаться в Болгарии? – спросила чародейка.
Патрикий вздохнул:
– Князь забывает, что у него тут немало врагов. Говорил я ему, что мятежники укрылись в Филиппополе и готовы продолжать борьбу. И пока он сражается и усмиряет местную знать, Никифор Фока может быть спокоен, что его границам ничто не угрожает.
Читать бесплатно другие книги:
