Лжец Фрай Стивен
Все повернулись к нему.
– С тех самых пор, как ты упомянул о третьем законе, я сижу и ломаю голову, пытаясь припомнить остальные, – сказал Биффен и покачал, извиняясь, головой. – Второй и четвертый я, разумеется, помню, но что же такое первый, боже ты мой?
– Ой, ну брось, Хэмпти! – И жена игриво подпихнула его локтем. – «Что есть на человеке, все вранье». Как ты мог забыть?
– Ну конечно! – радостно воскликнул Биффен. – Я просто старый дурак. Мне очень жаль, Дональд.
– Тут не о чем жалеть, дорогой друг. Леди Элен, разумеется, совершенно права. «Что есть на человеке, все вранье». Интересно, сэр Дэвид, вам когда-нибудь приходилось слушать маленькие беспроводные эссе, которыми я время от времени мараю волны эфира? Дома их можно услышать каждое субботнее утро по Радио-4. Кроме того, «Зарубежное вещание Би-би-си» транслирует их на весь земной шар.
– Да знаю я. И всякий, кто когда-нибудь пытался послушать крикет, тоже знает. Скука смертная.
– А, тогда вы, возможно, слышали и эссе, прозвучавшее на этой неделе. На Европу его передавали утром в три ноль-ноль и потом еще в пятнадцать ноль-ноль пополудни.
– Ну, слышал, – ответил сэр Дэвид. – Господи, скорей бы уж это к чему-нибудь нас привело.
– Оно и ведет. Возможно, вы слышали, как я упомянул о зяблике. «Зяблик» – это кодовое имя, данное мной Мартину Сабо. Иштван у нас «Московка», я – «Белоголовый орлан», Адриан – «Темный вран».
Адриан снова покраснел. Почему же «Темный врун»? Как-то даже несправедливо.
– А вы, сэр Дэвид, – продолжал Трефузис, – «Перина», не знаю почему, но вот так. Надеюсь, вас это не огорчит.
– Меня называли словами и похуже.
– О, неужели?
– Вы давайте, продолжайте, ладно?
– Очень хорошо. В этой передаче я произнес такие слова… позвольте-позвольте… примерно такое предложение… «напомнил мне, по первости, об имеющемся у меня экземпляре “Опытного рыболова” Исаака Уолтона». Да, по-моему, так. Это было инструкцией для Мартина – вспомнить о первом законе Уолтона: что есть на человеке, все вранье. Я же понимал: если вам или Гольке удастся перехватить Мартина, вы первым делом станете искать нужное вам сокровище за подкладкой его куртки. В Венгрии Сабо при последнем разговоре с внуком нарочно сказал Мартину, что «Мендакс» надлежит спрятать именно там. У вашего будапештского сотрудника имеется контакт в венгерской тайной полиции. Саймон говорит, что его зовут «Слесарем». «То, что вам нужно, будет в подкладке куртки Мартина Сабо», – несомненно сообщил Слесарь в Лондон, что Беле Сабо от него и требовалось. Вы соответственно проинструктировали Листера. «Ищите “Мендакс” за подкладкой куртки Поллукса», – сказали вы. Мартин действительно соорудил на куртке потайной карман и спрятал в нем микросхему. Ее-то Листер с благодарностью и забрал после того, как перерезал бедному юноше горло. Уверен, вам еще предстоит обнаружить, что вы убили молодого человека лишь для того, чтобы получить схему, управляющую скоростью вращения барабанной сушилки. Радиоприемник, который стоял на туалетном столике Мартина, мог дать вам улов побогаче. Вот он.
Трефузис взял со стола один из двух приемников.
– Он, понимаете ли, здесь. «Мендакс». Я знаю, как сильно вы жаждете его, Дэвид, и мне страшно жаль, что я не в состоянии вам помочь. Хэмфри и леди Элен – старые друзья Белы Сабо, как и я, – и все мы считаем, что права на эту машину принадлежат в первую очередь нам. Саймон, естественно, предан прежде всего тестю с тещей и мне, любящему крестному отцу его жены Нэнси. Решить, какого наказания вы заслуживаете, должен Штефан, наследник Белы и брат Мартина, которого вы столь безжалостно зарезали. Листеру, боюсь, мы сохранить жизнь не сможем.
Сэр Дэвид поднялся на ноги.
– Все это было до крайности поучительным, – сообщил он. – Вы очень опрятно провели операцию, Дональд. Поздравляю. А теперь должен попросить вас передать «Мендакс» мне. Мистер Листер, будьте так любезны.
Адриан смотрел, как правая рука Листера медленно сползает к левому боку и вытаскивает на свет, из-под отворота зеленовато-голубого костюма «сафари», автоматический револьвер. По крайней мере, Адриан полагал, что это автоматический револьвер. Эта штуковина безусловно была некоторой разновидностью ручного стрелкового оружия и теперь целила прямехонько в голову профессора Трефузиса. Адриан надеялся некогда, что впереди у него целая жизнь, за которую он успеет накопить кучу разных сведений, включая и основные познания относительно стрелкового оружия – достаточные, чтобы суметь, к примеру, назвать разницу между пистолетом, револьвером, автоматическим там или полуавтоматическим. Теперь же ему предстояло быть убитым из одного такого приспособления, так и не успев выяснить, что оно собой представляет.
– «Мендакс», – сказал, не проявляя никакой озабоченности, Трефузис, – разумеется, в полном вашем распоряжении, вы можете держать его при себе, можете сбыть с рук – как пожелаете, сэр Дэвид. Против пуль у меня аргументов нет. Однако я должен попросить, чтобы вы позволили мне закончить мое выступление. После этого можете убить нас всех, поскольку убить нас всех вам, конечно, придется, ибо я уверен, что, объявляя о моем намерении осведомить ваших политических хозяев насчет совершенно предосудительной роли, сыгранной вами в этом деле, я говорил от имени всех, кто присутствует в этой комнате.
– О, разумеется, я поубиваю вас всех, – пообещал сэр Дэвид. – Поубиваю, и с величайшим моим удовольствием.
– Естественно. Однако я не могу позволить вам получить «Мендакс» – даже по цене столь низкой, как шесть пуль, – не продемонстрировав предварительно его изумительные возможности. Вы же не станете приобретать кота в мешке, сэр Дэвид… да еще и заглазно. Собственно говоря, ради этого Адриан здесь и присутствует.
Сэр Дэвид сложил на груди руки и поразмыслил.
– Ну хорошо, – согласился он, – если это вас позабавит.
– Спасибо. – Трефузис склонился над столом. – Поправьте меня, Штефан, если я ошибаюсь, но, сколько я знаю, все, что мы должны сделать, это соединить два приемника таким, примерно, образом…
Адриан заставил себя оторвать глаза от оружия в руке Листера и повернуться к Трефузису. Тот уже вскрыл батарейные отделения приемников. Из одного выставился наружу плоский соединительный кабель с разъемом на конце. Трефузис воткнул его в батарейное отделение другого приемника, и разъем с негромким пластмассовым щелчком встал на место. Затем Трефузис воткнул в гнездо одного из приемников штырек наушников и вопросительно взглянул на Штефана. Молодой человек покачал головой:
– Не в этот, в другой. Точно в другой.
– Спасибо, мой мальчик. – Трефузис вытянул штырек и вставил его в гнездо другого приемника. – Двести пятьдесят метров, по-моему?
– Правильно, – сказал Штефан. – Вы услышите шум.
Трефузис, приложив наушники к уху, повертел ручку настройки первого из приемников.
– Ага! – наконец сказал он. – Адриан, будь так добр…
Адриан трясущимися руками принял наушники. Он заглянул в глаза Трефузиса, ответившего ему любящим взором.
– Это необходимо, мой дорогой, – сказал профессор. – Уверен, тебе это не причинит никакого вреда.
Едва наушники оказались на голове Адриана, он почувствовал себя намного увереннее. Голову его наполнило мягкое шипение, сквозь которое проступали звуки более ясные, резкие – акустические подобия проплывающих перед глазами ярких пятен. Все это было очень приятно, очень успокоительно: омовение мозга. Он услышал также, вполне отчетливо, и звук настоящий, внешний: за его спиной Трефузис нажал на устройстве какую-то кнопку. После этого шипение с пляшущими короткими звуками сменилось более широким, глубоким гудением. Адриан понемногу утрачивал ощущение физического контакта с миром. Он совершенно отчетливо сознавал, что сидит в кресле, однако какие части его тела соприкасаются с таковым, сказать не смог бы. Где-то в середине этого теплого, насылающего невесомость прилива звуков повис голос Трефузиса:
– Скажи мне, что ты чувствуешь, Адриан. Адриан знал, что он чувствует. Он знал все.
Внезапно в разуме его не осталось ни единой загадки, все стало открытым и ясным. Он словно бы плыл сквозь доли, складки, нейроны, синапсы, полости и соединения собственного мозга.
– Я чувствую себя хрен знает как замечательно, – объявил он. – Как в тот раз, когда накурился травки у Марка на Уиннет-стрит – это было, наверное, не один уже год назад. Я вижу силуэт члена Листера – вон он стоит – похоже этот его «сафари» очень плохо скроен – маленький такой да еще и обрезанный – а после травки я облевал у Марка всю его перину – когда у нас гостил дядя Дэвид мне было двенадцать и я помнится нашел у него под кроватью журналы – как пахли хлопья пыли под кроватью в комнате для гостей – я снова почувствовал этот запах когда мы в пятницу ночевали по дороге в Зальцбург в отеле – пришлось притвориться будто я знаю разницу между травкой и смолкой а я и не знал трогательно потому что она же очевидна на хер разве не так – не стоило мне брать долбаные деньги дяди Дэвида – господи и почему Дональд именует его «Периной» – единица измерения тепловой изоляции перины называется «тог»[160] – Дональд должен знать откуда взялось это слово – если подумать так я уже два дня не дрочил – не может же Листер убить нас всех так не бывает – в какой-нибудь аптеке на Гетрейдегассе наверняка продают вазелин – столько крови – если я все же умру то и не важно потому как я такой мудак что ничего не замечу – дядя Дэвид слушает меня и смотрит так точно я рыбка в аквариуме и Дональд я слышу что-то мне говорит так что наверное если никто не против я лучше заткнусь и послушаю его – шлем большой а член-то махонький – вы почти все время молчали Биффо да и ваша жена тоже ничего толком не сказала – проступает сквозь его тоги – и вообще что вы тут делаете – видимо Дональд когда мы сюда уезжали попросил вас последовать за ним – я задаю вам вопрос мистер Биффен а вы не отвечаете – или вернее вы отвечаете я полагаю потому что рот у вас открывается и закрывается да только я не могу вас расслышать – ужасна эта белая слюна в уголках ваших губ – представляете я вдруг отчетливо увидел как вы милуетесь с леди Элен – кто-то говорит чтобы я замолчал я все слышу – думаю теперь мне лучше встать – нет не могу наушники свалятся – я что хочу сказать травка она и выглядит как травка а смолка нет но я наверное думал что меня хотят подловить – Листер с поддетой под рубашку подушкой чтобы выглядеть толстым – интересно может Саймон при оружии и пристрелит Листера прежде чем тот выпалит в Дональда – Листер слышал что я сказал наверное он сначала убьет Саймона просто на всякий случай – тянули меня за язык – не может это быть автоматический револьвер если вдуматься как-то не так звучит – все еще говорят чтобы умолк – тридцать восьмой это должно быть автоматический тридцать восьмого калибра хотя чего у него тридцать восемь миллиметров или дюймов понятия не имею – вроде бы в школе был кто-то по имени Листер – Хьюго спился из-за меня – нет ну правда же у Листера такой махонький член наверное потому он и подался в убийцы – если Дональд все время знал что дядя Дэвид мне платит значит он никогда меня не любил а если он никогда меня не любил так и пусть Листер перестреляет нас всех и правильно – помнишь дядя Дэвид как ты заставил меня написать маме а я сказал Тони Крейг – надеюсь сначала Листер прикончит остальных чтобы я смог посмотреть – отвратительно но ведь я и сам отвратителен и остальные я полагаю тоже – я так счастлив – я вас всех и вправду люблю вы же знаете – прежде чем я умру мне просто необходимо кого-нибудь отпендюрить там на пешеходном мостике была одна девушка с совершенно изумительными титьками – у Штефана это следует сказать довольно симпатичная попка о господи Адриан он же только что лишился брата – не знаю почему но я всех вас люблю однако я рад что все мы скоро умрем и будем вместе – я и вас люблю дядя Дэвид я всегда – журнал под вашей кроватью назывался «Лолита» помните в нем было такое влагалище совсем без волос – даже представить себе не могу как пишется Голька но фамилия в общем-то выразительная – наверное возбудившись он становится большим – вероятно когда он горло кому-нибудь перерезает – большим как пулька тридцать восьмого калибра я так думаю – да он и сейчас на пулю похож – поразительное переживание – наверное я люблю Дональда – не как Хьюго или Дженни – не так чтобы захотеть лечь с ним в постель – ха можете вы себе представить что Дональд – что я ложусь с тобой в постель – нет я не это имел в виду думаю я люблю тебя совсем по-другому а ты конечно ненавидишь меня и правильно я же такой мудак – все смотрят на меня слушают как я изображаю последнюю задницу я же ничего не могу поделать хотя и душу облегчить тоже дело хорошее – и конечно это никогда не закончится потому что…
– Спасибо, Адриан. Думаю, этого достаточно. Трефузис снял с Адриана наушники, и тому показалось, что воздух взвизгнул в его ушах, что его с огромной силой ударило током. Он резко вдохнул, точно пробивший поверхность воды ныряльщик. На плечо его легла рука Дональда, люди, сидевшие перед Адрианом, вглядывались в него, словно проникая глазами в его мозг. Раскачиваясь в кресле взад и вперед, он закрыл ладонями лицо и заплакал.
Он слышал сквозь собственные всхлипы и причитания, как в комнату возвращаются привычные звуки: музыка из двора, тиканье часов и грубый голос дяди Дэвида.
– Ну и на черта это нужно? Мальчишка всего-навсего пускал слюни да ныл, как маньяк. Чтобы довести его до этого состояния, мне не требуется никакая машина. Хватит и хорошего пинка по яйцам.
– По моим представлениям, – сказал Трефузис, – оставь мы машину подключенной к нему на более долгий срок, Адриан сообщил бы нам все, что таится в его мозгу.
– Какая отвратная мысль.
Адриан откинулся на спинку кресла, открыл глаза.
– Можно мне встать? – тонким голосом спросил он. – Боюсь, я отсидел ноги.
– Да-да, конечно. Прогуляйся немного по комнате, мой мальчик.
Избегая взглядов Штефана, Саймона и Биффенов, Адриан сошел с возвышения.
Дядя Дэвид размашисто пожал плечами, как человек, уверившийся, что его окружают одни кретины.
– Ладно, готов признать, что она работает, – сказал он. – Оставьте ее где стоит и отойдите от стола, ладно?
– Минуточку, Дэвид, – ответил Трефузис. – Сначала я должен сделать вот что…
Трефузис воздел, точно благожелательный судья, молоток и опустил его на пару приемников. По комнате разлетелись куски пластмассы. Сэр Дэвид окаменел.
– Вы покойник, Трефузис, – прошипел он. – Стреляйте, Дикон!
– Нет! Нет, нет, нет, нет, нет!
С воплем, разорвавшим ему горло, Адриан бросился на Листера, сбив того с ног. И сам, взревев, повалился на него, колотя врага головой по груди, завывая и лая ему в лицо:
– Я убью тебя! Убью! Убью!
Он чувствовал резкий очерк оружия, прижатого к его животу, давящего снизу вверх, пока рука Листера, сжимающая револьвер, старалась выпростаться из-под тела Адриана.
Сквозь поднявшиеся вокруг крики пробился голос, как показалось Адриану, Саймона Хескета-Харви:
– Оттащите его.
Чьи-то руки грубо дергали Адриана за плечи, норовя оторвать от противника. Почему они, черт подери, не разбегаются? Почему не оставят его здесь? Что толку вот так жертвовать собой ради друзей, если они просто стоят вокруг и смотрят? Он же дал им возможность спастись. Или они хотят, чтобы их убили?
Адриан врезал коленом в живот Листера, и оружие, глухо бухнув, выстрелило.
С секунду Листер и Адриан смотрели один на другого. Кто-то, быть может это был дядя Дэвид, произнес, довольно нетерпеливо:
– Ой, ну ради всего святого!
Адриан ощущал, как кровь стекает по его животу, точно извергнутое семя, и гадал, чья она – его или Листера.
– Вот дерьмо, – сказал он, когда Листер откатился в сторону. – Моя.
– Я не виноват! – закричал кто-то рядом. – Он сам…
Глаза Адриана закатились, он упал лицом вниз.
– Простите меня, – сказал он.
Впадая в беспамятство, Адриан как будто услышал голос Боба, хозяина «Бараньей лопатки»:
– Глупая вы задница, сэр. Я же все время держал его на прицеле.
Но сознание уже покидало Адриана. И голос Боба, если тот и вправду прозвучал здесь, сошел на нет, растворившись в единственном звуке, который сопровождал Адриана во тьму, – в причитаниях Трефузиса.
Глава тринадцатая
Лицо профессора Дональда Листера висело над Адрианом, как огромный белый надувной шар. Адриан постарался раскрыть глаза пошире и вспомнить, кем бы мог быть этот самый профессор Дональд Листер. Адриан и не знал, что такая персона существует.
Шар сместился в сторону и разделился, подобно гигантской клетке, на два.
– Ты бы поспал, мой мальчик, – сказал Трефузис.
– Поспал, – эхом откликнулся Листер.
Два новых шара, разъединившись, окончательно исчезли из поля зрения Адриана.
Несколько позже он снова открыл глаза и обнаружил взирающих на него Иштвана Молтаи и Мартина Сабо. Шеи у обоих были гладенькие, без шрамов, карие глаза круглились, полные сострадания.
– Какой он бледный, Элен. Это правильно, что он такой бледный?
– Чего же еще и ждать? – ответил голос леди Элен Биффен.
Адриан улыбнулся.
– Спасибо, что встретили меня здесь, – сказал он. – Я всегда думал, что смерть – это еще не конец. Надеюсь, мы останемся друзьями и в вечности.
Тут он с мгновенным раздражением сообразил, что, хоть и произносит слова вполне отчетливо, звучат они только у него в голове. Губы не шевелились, гортань оставалась неподвижной. Возможно, здесь существуют особые способы общения, которые ему еще предстоит освоить. Адриан мысленно задержался на этой возможности и с дремотным удовлетворением подумал о том, что теперь в его распоряжении бесконечность.
Окончательно пробудившись от грез, Адриан ощутил некоторое неудобство. Кровать показалась ему уж больно знакомой. Туалетный столик, стоявший рядом, он видел, и совсем недавно. Опершись на локоть, Адриан приподнялся, чтобы оглядеться получше, и пискнул – острая боль пронзила живот. Из соседней комнаты донесся торопливый топоток. Когда изнуренный усилием Адриан опал на спину, его посетила мысль, что он находится в том самом номере отеля «Австрийский двор», который занимал Мартин Сабо. Да и лежит в той же кровати, на которой сидел, с перерезанным горлом, Мартин.
– Адриан, тебе лучше не шевелиться, – сказал Трефузис.
– Да, – прошептал Адриан. – Прости.
И закрыл глаза, пытаясь сформулировать вопрос, однако сама суть такового ускользнула от него, и Адриан заснул.
Когда же немного погодя он снова очнулся, то обнаружил сидящего у постели Трефузиса.
– С добрым утром, Дональд. Если сейчас утро.
– Да, – сказал Трефузис, – сейчас утро.
– Выходит, я жив?
– Думаю, этот вывод мы себе позволить вправе.
– Какой нынче день?
– Среда.
– Среда. И давно я здесь?
– Не более нескольких часов.
– Всего-то? – удивился Адриан. – А пулю из меня уже вынули?
– Пулю? Никакой пули не было.
– Но в меня же стреляли.
– Да, в тебя стреляли, но никакой пули не было.
Адриан поразмыслил над этим.
– Почему же мне тогда так больно?
– Ты потерял немного крови. Думаю, какое-то время живот еще поболит. Пластырь, которым заклеили рану, будет стягивать кожу.
– Есть очень хочется.
– Руди тебе что-нибудь принесет.
– Ладно, – сказал Адриан и снова заснул.
Два дня спустя Адриан сидел в люксе «Франц-Иосиф» за роялем, продираясь сквозь бетховенский менуэт. Перед ним стояли тарелка с бутербродами и стакан пива. Посреди комнаты были сложены его чемоданы, ожидающие человека, который снесет их вниз, в вестибюль отеля. Он ощущал себя достаточно окрепшим для долгого обратного пути в «вулзли» Дональда, однако Трефузис настоял на возвращении самолетом.
Живот заживал хорошо, мелкие ранки, с которых уже сняли ватные тампоны, зарастали свежей рубцовой тканью, и теперь Адриан мог притрагиваться к длинному мягкому ожогу на животе, почти не морщась.
Он опустил крышку рояля, распрямился. Эта боль, которую можно только приветствовать, ясная и резковатая, как «пильзнер», – куда лучшая, чем давящая, свинцовая тяжесть чувства вины, которую он ощущал столько времени, сколько себя помнил.
В дверь с силой постучали, вошел Саймон Хескет-Харви, а за ним – лучезарно улыбающийся Листер.
– Gru? Gott, – сказал Адриан.
– Как наш паренек?
– Паренек в порядке, спасибо, Дикон, – ответил Адриан. – Ждет не дождется возвращения домой.
– Дело хорошее, – сказал Саймон.
– Хорошее, – согласился Адриан, нащупывая в кармане пиджака бумажник с билетом.
В верхнем зале «Бараньей лопатки» был накрыт длинный стол. Найджел, бармен, под бдительным присмотром Боба, хозяина, разливал гостям суп. Во главе стола восседал Трефузис с Адрианом по левую руку от него и леди Элен Биффен по правую. Мартин и Штефан Сабо, Хэмфри Биффен, Дикон Листер, Иштван Молтаи, Саймон и Нэнси Хескет-Харви – здесь были все, переговаривавшиеся и посмеивавшиеся с истерическим дружелюбием собравшихся на рождественский прием бизнесменов. Пустовал лишь один стул в самой середине стола – с той его стороны, с которой сидела леди Элен.
– Но для чего были нужны все эти сложности? – выспрашивал у Трефузиса Адриан. – Почему ты не мог просто рассказать мне, что происходит?
– Боюсь, было необходимо, чтобы ты действовал в полном неведении обо всем этом деле. В конце концов, Дэвид Пирси платил тебе, чтобы ты шпионил за мной. Ты верил, что работаешь на его учреждение. Так это и следовало оставить. Мы понимали, что он хочет заполучить «Мендакс» для себя, – не для своей страны, но для собственного обогащения. И было лучше, чтобы ты этого не знал.
– А Листер? Он и вправду Голька?
– Листер занимал мелкую чиновничью должность в консульстве Британии в Бонне. Саймон выяснил, что Пирси ни с того ни с сего временно откомандировал его в зальцбургское консульство. Саймона это удивило. Он встретился с Листером и основательно его допросил. Листер – это действительно Голька, и, между нами, – Трефузис понизил голос, – человек, боюсь, не из самых приятных. Стало ясно, что сэр Дэвид готов пойти ради «Мендакса» на убийство. Для нас это было совершенно неприемлемо. Мы сделали Листеру предложение. Он должен был держать нас в курсе планов Пирси – примерно так же, как ты информировал Пирси о наших, – и мы устроили все так, что ему нужно было только притвориться, будто он убивает Молтаи и Мартина.
– Лишь бы я засвидетельствовал эти убийства?
– О да, это было крайне необходимо. Описания убийств, даваемые тобой дяде Дэвиду, имели первостепенное значение. Они показывали ему, что хоть он и не смог заполучить документы по «Мендаксу», но, во всяком случае, преуспел в попытках наложить руку на половину самого устройства. А узнав, что все остальное у меня, он начал действовать в открытую и обнаружил свои подлинные мотивы.
– Вот только одно, – сказал Адриан. – Когда ты подключил меня к «Мендаксу», я не услышал в наушниках ничего, кроме белого шума. Никакого принуждения я не испытывал, мне всего лишь хотелось заснуть. И вся чушь, которую я нес, была просто враньем. Я все это выдумал.
– Ну конечно! – сказал Трефузис. – Разве ты еще не понял? Никакого «Мендакса» не существует.
– Что ты хочешь сказать?
– Все это вздорная выдумка, абсолютно вздорная. Однако нам необходимо было заставить Пирси поверить, что прибор этот действительно работает.
– Но ты же подключил меня к нему!
– Верно.
– Я мог выдать вас. Просто-напросто объявить, что он никак на меня не действует, – шипит в ухо, и только. Откуда ты мог знать, что я этого не сделаю?
– А я полагался на то обстоятельство, что ты хронический лжец. Как только тебя подсоединят к устройству, которое, предположительно, должно заставить тебя говорить правду и, однако же, не заставляет, ты, естественно, соврешь и притворишься, будто оно работает, и вполне исправно. Это была смесь внушения с моей стороны и твоей ужасающей нечестности. Да, собственно, было уже и неважно, сыграешь ты эту очаровательную и абсурдную репризу или не сыграешь. Пирси к этому времени карты свои раскрыл. Жаль только, что ты повел себя так эксцентрично и набросился на Листера с его пистолетом.
– Бедняжка совершил отважный поступок, – сказала леди Элен. – А зарядить пистолет холостыми патронами было со стороны Листера преступной глупостью. Они иногда очень опасны.
– Ему необходимо было притвориться, что он застрелил одного из нас, – сказал Трефузис.
– Тост! – воскликнул Саймон Хескет-Харви. – За Адриана Хили, святого и героя!
– За Адриана Хили, святого и героя!
– Спасибо, – сказал тронутый Адриан. – На самом деле ничего такого уж особенного я не сделал. – Он улыбнулся всем сидевшим за столом. – Выходит, изобретение «Мендакса» было просто-напросто надувательством.
– Некоторые из нас, – сказал Саймон Хескет-Харви, – уже несколько лет питали сомнения в том, что сэр Дэвид заслуживает доверия. И Дональд предложил идею «Мендакса». Два года он переписывался на эту тему с Белой, зная, что сэр Дэвид рано или поздно пронюхает об их переписке. Как человек тертый, Дональд не мог не ожидать, что кто-то сунет нос в его почту. Он, правда, не предполагал, что доносить на него станет один из его же студентов. Это дало ему потрясающее преимущество.
– Ну-ну, вы все же полегче, – сказал Адриан. – Дэвид как-никак мой дядя, знаете ли. В конце концов, голос крови что-нибудь да значит.
– Надеюсь, не больше, чем голос дружбы, – сказал Трефузис. – Но довольно! Никаких укоров. Ты вел себя великолепно.
Боб, хозяин заведения, склонился к Адриану и подмигнул:
– Я все это время стоял за завесой и целился в сэра Дэвида из вот такущего пистолета, мастер Адриан, сэр.
– Ну, могли бы и мне об этом сказать, – отозвался Адриан.
Волна усталости накатила на него, он зевнул во весь рот, и сопряженное с этим усилие стянуло мышцы живота, напомнив ему о ране.
Хэмфри Биффен, по-видимому, заметил гримасу боли, исказившую лицо Адриана, потому что сразу вскочил на ноги.
– Вы еще слабы, Адриан. Одному из нас следует проводить вас до Святого Матфея.
Адриан, насколько мог твердо, поднялся на ноги.
– Все в порядке, – сказал он. – Прогулка проветрит мне голову.
В пору долгих каникул Кембридж выглядит заброшенным и немного стеснительным, обретая сходство с пустым театром. Ночь стояла теплая. Адриан вгляделся в часовню колледжа Св. Иоанна, в звезды над ней. Теплый летний воздух освежил его. Может быть, и не стоит прямиком отправляться домой и ложиться спать. Ему еще о многом необходимо подумать. В кармане у него лежало письмо от Дженни. Вернувшись сегодня в полдень из Гатуика, Адриан обнаружил его в своем почтовом ящике. Дженни, похоже, получила в Страдфорде место помощника режиссера. Адриан пересек улицу, присел на низкую каменную ограду напротив паба, закурил сигарету. Он находил, что письмо ее можно прочесть и как прощальное, и как содержащее мольбу о его возвращении.
Никак не могу решить, вырос ты или все еще нет. Что представляет собой мир фантазий, в котором обитают мужчины? Не думаю, что в трезвом реализме или безжалостном цинизме содержится что-нибудь такое уж замечательное, так почему же вы неизменно впадаете не в одно, так в другое? Или ты уже безвозвратно обратился во «Врага ожиданий»? Я на днях перечитывала его. Что там говорится под конец обо всех англичанах… что они становятся «трусливыми, сентиментальными и в конечном итоге гомосексуальными»? Господи, это же написано пятьдесят лет назад! Неужели оно все еще и остается справедливым – после мировой войны, социальной революции, рок-н-ролла и всего прочего?
Я так любила тебя в этот последний год. Я верила, что мы самая замечательная пара, какая только существует на свете. Мои друзья считали, что я все придумываю, – ужасная фраза, я знаю, но ты понимаешь, о чем я. Не думаю, что ты вообще веришь в существование женщин. Для тебя они что-то вроде трудных подростков с избытком плоти в одних местах и недобором в других. Я не уверена даже, что мое общество когда-либо доставляло тебе удовольствие, но, с другой стороны, я не знаю, доставляет ли его тебе чье-то еще, включая и твое собственное. Я понимаю, любительская психология тебе ненавистна, но тут уж ничего не поделаешь.
«Из девчонок вырастают женщины, из мальчишек – мальчишки». Не могу поверить, что наше поколение вырастает лишь для того, чтобы реализовать эти смехотворные стереотипы. То есть я буду рожать, и только, а ты бездельничать перед телевизором, наблюдая за крикетом и Клинтом, так, что ли? Зачем тогда тратить годы на образование? Зачем читать книги и пытаться понять что-то в жизни, если все сводится к одному и тому же?
Тебе и тебе подобным ваши юность и воспитание представляются чем-то мистическим, подобием мифа. Для меня первые двадцать лет моей жизни – это открытая книга, школа и дом, школа и дом, друзья здесь, друзья там. Для тебя они – лишь декорации великого мира фантазий, в который ты должен бесконечно возвращаться. «Бесценная моя, ты не понимаешь…» – я просто слышу, как ты произносишь эти слова, с которыми поколения мужчин обращались, похныкивая, к своим женщинам. Но в том-то все и дело! Я не понимаю. И даже если бы ты владел силой убеждения большей, чем та, которой ты располагаешь, то все равно никогда не заставил бы меня понять. Потому что тут и понимать-то нечего! Вот что следует понять тебе. Ты рос, учился в такой и такой школах, заводил таких и таких друзей. Все это пустое. Будущее гораздо важнее прошлого, Адриан, гораздо важнее. И не просто потому, что в нем нас ожидают дети, но потому, что в нем мы встретим лучших людей, которые ведут себя лучше, с которыми куда интересней, – там и пейзажи получше, и погода, и воздаяния, и восторги нас ожидают лучшие. Правда, я, если честно, не уверена, что ты когда-либо…
Гам, донесшийся от «Митры», соседствующего с «Бараньей лопаткой» паба, заставил Адриана взглянуть на другую сторону улицы. Оба заведения уже закрывались. Хозяин «Митры» выпроваживал громогласную подвыпившую компанию. Чуть в стороне от него Найджел запирал на ночь дверь «Лопатки». Но внимание Адриана привлекло нечто, находящееся над головой Найджела. Одно из верхних окон – окно той самой приватной трапезной, которую он совсем недавно оставил, – располагалось прямо над входом в паб. И Адриан увидел в нем четкий силуэт стоявшего спиной к окну мужчины. Может, это Трефузис, произносящий тост? Адриан вгляделся. Нет, определенно не Трефузис.
Адриан решил подождать, пока разбредутся покинувшие «Митру» гуляки. Те простояли у паба сто, как ему показалось, лет, оглашая улицу пьяным гоготом, но наконец с криками потопали к мосту Магдалины и скрылись из виду. Улица опустела. Адриан перешел ее, направляясь в узкий тупичок, отделяющий один паб от другого. На первом этаже «Бараньей лопатки» было пусто. Адриан огляделся в поисках ящика или проволочной корзины из-под пивных бутылок, на которую можно было бы взобраться. В самом конце тупичка стоял пластмассовый бак для мусора со сделанной белой краской надписью: «Только “Митра”!» – восклицательный знак содержал в себе всю историю ожесточенного соперничества двух пабов, жалкого и комичного, еще успел подумать Адриан. Он подтащил бак к окну первого этажа «Лопатки» и, утвердив на крышке бака левую ногу, попробовал подтянуться, однако крышка не выдержала, и нога Адриана по самое бедро ушла в отбросы. Боль продрала живот, от поднявшейся вони на Адриана нахлынула тошнота. То обстоятельство, что любая выброшенная человеком дрянь, проведя хоть какое-то время в мусорном баке, начинает смердеть в точности как весь прочий мусор, всегда представлялось ему загадочным. Изо всех сил стараясь не дышать, он перевернул бак и проверил, выдержит ли его вес днище. Днище выдержало, и Адриан, поставив ногу на подоконник, распрямился. Голова его находилась теперь не более чем двумя футами ниже окна второго этажа. Он услышал голос Хэмфри Биффена:
– Я все еще не очень уверен в том, как нам считать очки.
– Виноват? – произнес Сабо.
– Ну, Дональд опять победил. Тут сомневаться не приходится, – сказала Нэнси. – Даже если совсем не брать в расчет «Темного врана». В конце концов, его использовали обе стороны. Результат был бы тем же и без него. Он лишь добавил всему пикантности. Признайся, ты не учел правил Уолтона и искренне поверил, что завладел половиной «Мендакса». Ну и продулся, ведь так, Дэвид?
– Хрен с вами со всеми, – пророкотал голос дяди Дэвида. – Дональд изменил правила в середине игры! Превратил ее в какой-то недопеченный романчик, лишь бы получить возможность перекинуть через колено и выпороть моего постреленка племянника. Хотя порку-то он более чем заслужил, не спорю.
– Что ж, это и тебе давало полшанса, – сказала Нэнси. – Но ты проиграл по всем статьям и отрицать это не станешь.
– Ха! Вы меня еще плохо знаете. Будете мне грубить, я устрою следующий тур в Ливане, поймете тогда, почем фунт лиха.
– Как ты будешь объясняться со своей конторой? – спросил Хэмфри.
– А никак. Ну, потратил немного денег на слежку за Штефаном. Слетал пару раз в Зальцбург. Активизировал в Будапеште Слесаря. Ленивому прохвосту давно уже следовало врезать сапогом по заднице. Кому от этого стало плохо? Весь мир знает, Дональд, что ты – мой Мориарти. Начальство позволяет мне время от времени вгрызаться в тебя, просто чтобы задобрить сидящую во мне бешеную собаку. Я так думаю, им приятно сознавать, что и во мне присутствует нечто человеческое.
– А когда вы начнете следующую игру? – спросил другой Сабо.
– Мы стараемся, чтобы каждая продолжалась года два-три, – ответил Трефузис. – Как любое другое из достойных человека занятий. Потом отдыхаем с годок, прежде чем приступить к новой. Мы с Дэвидом вечные противники, а помощников себе набираем по собственному усмотрению. Я почти всегда привлекаю Хэмфри и Элен, Дэвиду нравится использовать Дикона. Я – шпион, а Дэвид – ловец шпионов.
– Дональд придумывает сценарий, а я должен его остановить. Что я и сделал в семьдесят четвертом.
– Дэвид вправе использовать все средства своей Службы, но на свой страх и риск.
– На твой тоже, давняя любовь моя, – произнес Дэвид. – То, что ты теперь обратился в грязного сортирного прохиндея, для меня, смею сказать, своего рода победа.
– Это верно, – заметил Саймон. – Ты едва не угодил в тюрьму, Дональд.
– Да, готов признать, оборот непредвиденный, впрочем, такие фокусы лишь сообщают дополнительный блеск репутации стареющего преподавателя, тебе так не кажется?
– Ты не мог бы что-нибудь предпринять на этот счет, Дэвид? – спросила леди Элен. – Сказать словечко кому следует, добиться пересмотра свидетельств, уговорить полицейского, который его арестовал, отречься от своих показаний… все что угодно?
– Разумеется, разумеется, – благодушно пророкотал голос дяди Дэвида.
– Право же, Дэвид, никакой необходимости…
– Простите, а когда вы все это затеяли?
– Когда закончились настоящие игры, – ответил Дэвид. – Лет двадцать назад жизнь в Разведке стала тусклой, чрезмерно помпезной, убогой и нелепой. Отличная у вас рыба по-провански, Боб.
– Благодарю вас, сэр. Это меня в Марселе научили ее готовить.
– Угу, угу.
– Ты мне вот что скажи, Хэмфри, – произнес Трефузис. – Пока мы ехали в Зальцбург, Адриан поведал мне историю, так сказать, своей жизни.
– Ну и?…
– Он рассказал о тебе и о Элен в школе.
– Да, он пару раз появлялся на наших пятничных чаепитиях, ведь так, дорогой?
– И рассказал также, как налетел на тебя, Дэвид, в «Лордзе» году… в семьдесят пятом или семьдесят шестом, по-моему.
– Верно, во время матча с австралийцами. Помню. Не понимаю, правда, что значит «налетел».
– Не понимаешь?
– Его родители отправились отдыхать. Естественно, им не хотелось, чтоб крысенок путался у них под ногами. Вот они и сплавили его мне.
– Так он… выходит… не убегал из дома?
– Господи боже, нет! Так он это тебе рассказал? Да нет. Абсолютно нормальное школьное детство, насколько я помню. Его, правда, вытурили из школы за то, что он наводнил ее какой-то похабщиной, издавая школьный журнал. Провел пару лет в местном колледже Глостера, сдал там экзамены. Потом преподавал в норфолкской приготовишке. Потом Святой Матфей. А что, тебе он наплел совсем другое?
– Нет-нет. Примерно это. Ну, может быть, добавил одну-две… э-э… прикрасы. Разного рода увлекательную чепуху насчет Пикадилли, тюрьмы и тому подобного. Уверен, он и не думал оскорбить меня ожиданиями, будто я во все это поверю.
Нога Адриана соскользнула с подоконника. Задергавшись в попытках сохранить равновесие, он высадил ногой окно первого этажа, мусорный бак повалился, и Адриан рухнул, ударившись спиной о землю. Не помедлив, чтобы выяснить, какой ущерб он причинил себе или окну, Адриан вскочил и припустил по улице.
Глава четырнадцатая
Адриан сложил ладони домиком и ласково улыбнулся. Девушка продолжала читать:
– «Отелло» – это трагедия частной жизни, фраза сама по себе несообразная, поскольку, как и в большинстве шекспировских трагедий, успех достигается здесь посредством трактовки, не отвечающей форме. Именно отсутствие такого соответствия и делает тему вечной; завесы, срываемые со всего частного, – вот тема, более чем отвечающая нашему времени, как, возможно, и любому другому. Это ввергает нас в хаос, и мы извергаем любовь.
– О, браво! – воскликнул Адриан. – Запоминающаяся фраза, Шела.
Девушка слегка зарумянилась от удовольствия.
– Вам понравилось, доктор Хили?
– Еще бы! Понравилось еще при первом чтении… те-те-те, постойте-ка… это было лет, наверное, уж десять назад… в восемьдесят первом, почти уверен… и сейчас нравится ничуть не меньше. Со временем она, похоже, становится только лучше. Джон Бэйли, «Шекспир и трагедия», издательство, если память совсем уж мне не изменяет, «Раутледж и Киган Пол».
– О боже. – Девушка покраснела опять, на сей раз не от удовольствия.
– Боюсь, дорогая моя, фраза слишком уж запоминающаяся.
– Дело в том, что…
– Я знаю, вы были… безумно заняты. Но поверьте, я с куда большим удовольствием выслушал это достойное эссе, чем ту ерунду, которую вы состряпали бы без помощи Бэйли. Все к лучшему. Думаю, вам удастся получить ту степень, какой вы жаждете, и без того, чтобы я докучал вам, требуя по эссе каждые две недели, ведь так?
– Ну…
– Конечно, удастся! – Адриан встал и подлил вина в стакан Шелы. – Еще немного мальвазии?
– Спасибо.
Читать бесплатно другие книги:
