Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых Хрусталев Владимир

Ходынская катастрофа 1896 года в Москве

Во многом в популярных исторических книгах были искажены события Ходынской катастрофы во время коронации (в мае 1896 года) в Москве императора Николая II. Особенно в этом преуспели в советские времена, доказывая, что прежде существовавший «самодержавный строй» был испокон веков антинароден и, кроме дикой эксплуатации крестьянства и пролетариата, для блага России ничего не нес. Всячески искажался истинный образ царской четы, чтобы посеять ненависть, вытравить из памяти и сознания народа положительные моменты достойной жизни в Российской империи, которая ненамного отличалась в то время от других цивилизованных стран мира, а по ряду позиций их превосходила. К сочинению непристойных пасквилей на царскую семью и к мистификации исторической действительности был привлечен даже известный и талантливый писатель Алексей Толстой (например, «Заговор императрицы» и подложный «Дневник Анны Вырубовой»). Позднее в этом преуспели и многие другие, включая популярного в советском обществе писателя Валентина Пикуля, «исторические» романы которого порой не имели ничего общего с реальными событиями. Однако они экранизировались (например, фильм «Агония»), выходили в широкий прокат в кинотеатрах и деформировали не только рельные события истории Российской империи, но и психологию рядовых граждан по отношению к прошлому нашей страны.

Существует устоявшийся миф (с подачи воспоминаний отправленного в отставку графа С.Ю. Витте), что якобы царская чета во время Ходынской катастрофы веселилась и до упада танцевала на устроенном торжественном приеме во французском посольстве. Обратимся к архивным документам и личным бумагам Императорской фамилии, чтобы представить реальную картину тех трагичных событий.

В самом деле какой-то злой рок, казалось, отметил судьбу Николая II скорбной печатью. Шла молва, что в день крестин Августейшего новорожденного, в то время, когда шествие направлялось из храма под торжественный перезвон колоколов, орден Св. Андрея Первозванного, жалуемый при рождении каждому великому князю, вдруг неожиданно сорвался с подушечки, которую нес церемониймейстер, и с шумом упал на пол. «Недоброе, худое предзнаменование», — роптали между собой суеверные люди. В действительности, как утверждают исторические документы, такого происшествия не было. Однако эта мысль невольно возникала вновь, когда впоследствии царствование Николая II, начавшись страшной Ходынской катастрофой в дни коронования императора в Москве, было отмечено печатью многих трагических вех истории российской: памятное всем Кровавое воскресенье 9 января в Петербурге, неудачная Русско-японская война, революционные события 1905–1907 гг., жестокая бойня Первой мировой войны, всепожирающее пламя революции 1917 года и начавшейся гражданской междоусобицы. Предчувствие рока постепенно проникло в сознание императора, и он знал, что «Господь ведет его по пути Иова», надо только претерпеть, а там дальше… Божья воля.

Иногда, в некоторых ситуациях, император Николай II не упускал случая, чтобы напомнить своим собеседникам о том, что день его рождения приходится на день чествования Св. Иова Многострадального, его небесного покровителя.

Несправедливые критики императора Николая II часто обвиняют его во всех земных грехах, всячески подчеркивая его моральное «ничтожество». Обычно в этом ряду в первую очередь отмечается Ходынская катастрофа в дни коронации императора.

Венчание на царство — важное событие в жизни монарха, в особенности, когда он проникнут глубокою верою в свое призвание, какой был проникнут Государь Николай II.

Задолго до назначенного дня в Москву, древнюю столицу России, стали собираться знатные гости. Коронация состоялась 14 мая 1896 года в Успенском соборе Кремля. После литургии, которую Государь выслушал стоя, сняв с себя венец, он принял миропомазание. В этот миг колокольный звон и салют в 101 выстрел возвестили народу, что Св. Таинство совершилось. Митрополит Палладий ввел Государя в алтарь через царские врата, и там он приобщался к Святым Тайнам «по царскому чину». Торжественность и пышность церемоний коронации Николая II удивили многие иностранные делегации со всего мира. Эти торжества, проводимые в Москве, впервые были сняты в то время на кинопленку, и фрагменты этой документальной хроники мы часто можем наблюдать на экранах наших телевизоров и поражаться безмерному ликованию простого народа.

Интерес к действительной и неискаженной истории Российского государства со времен горбачевской перестройки в нашем обществе значительно усилился и, особенно в последние годы. Многие ранее запретные темы стали доступны, все более открываются спецхраны архивов и библиотек, переводятся на русский язык многие эмигрантские воспоминания и научные исторические работы иностранных авторов. Это позволяет, в какой-то мере, раскрыть так называемые белые пятна истории. Однако многие темы остаются еще недостаточно изученными, а представления заграничных авторов о нашей истории порой весьма схематичны и шаблонны (иногда просто враждебны), особенно повествование о таких узловых моментах, где не хватает доступных подлинных исторических документов. Поэтому каждый вдумчивый читатель на своем пути бесконечного процесса постижения истины должен помнить об этих субъективных моментах и пытаться сопоставлять прочитанные популярные исторические работы, в силу своих конкретных возможностей, с документальными материалами.

Однако вернемся к нашим событиям, посмотрим, как они описаны в некоторых исторических книгах. Попытаемся уточнить и восполнить недостающие фрагменты, а также совместно определить: где мифы, а где реальность.

Последующие празднества коронации (18 мая) омрачены были катастрофой на Ходынском поле. На этом обширном пространстве, служившем для парадов и учения войск, собралась толпа свыше полумиллиона человек, с вечера ждавшая назначенной на утро раздачи подарков — кружек с гербом и вензелями царской четы, а также гостинцев. Ночь прошла спокойно, но толпа все прибывала и прибывала. Около 6 часов утра (по словам очевидца) «толпа вскочила вдруг, как один человек, и бросилась вперед с такой стремительностью, как если бы за нею гнался огонь… Задние ряды напирали на передние, кто падал, того топтали, потеряв способность ощущать, что ходят по живым еще телам, как по камням. Катастрофа продолжалась всего 10–15 минут. Когда толпа опомнилась, было уже поздно» [118].

Во многих исторических работах (даже последних лет) эти печальные события были отражены в общих чертах: «По роковому стечению обстоятельств, последующие дни коронационного празднества были неожиданно омрачены известной катастрофой на Ходынском поле. Здесь на обширном пространстве собралась толпа свыше полумиллиона человек, ожидавшая обещанной раздачи коронационных подарков и гостинцев. Вследствие неожиданного количества собравшихся людей, полиция не сумела справиться с толпой, и в момент начала раздачи подарков произошла невероятная давка» [119]. Через короткое время порядок был восстановлен, но было уже поздно. Погибших на месте и умерших в ближайшие дни, оказалось, по официальным данным, 1282 человека, раненых — несколько сот [120]. (По другим данным — 1389 человек скончавшихся).

Даже в те времена далекой от нас эпохи можно было видеть разную оценку этой трагедии. Некоторые из общественных деятелей позднее говорили, что при коронации Людовика XVI во Франции или на торжествах королевы Виктории I в Англии в 1887 году погибло гораздо больше народа, чем на Ходынке, но эти события не подымали «на щит» и они никак не отразились на популярности «венценосцев». Нашим современникам можно вспомнить также многочисленные жертвы во время похорон «отца народов» И.В. Сталина в марте 1953 г., количество их до сих пор составляет государственную тайну. Таких примеров мировая история человечества знает немало. Однако это не может быть оправданием того, что случилось.

Программа народных торжественных празднеств в Москве предусматривала традиционную для самобытной Руси бесплатную раздачу царских гостинцев. Для этих целей, как и во время коронации императора Александра III, определили за Тверской заставой восточную часть обширного Ходынского поля, т. е. традиционное место народных гуляний и проведения парадов войск. На пространстве в один квадратный километр выстроили 150 буфетов и 10 павильонов для раздачи подарков и угощения. Проходы к ним ограждали заборы и рвы. Так было и в 1883 году (при коронации Александра III), тогда раздаточных палаток соорудили меньше, всего 100, и пришедших, в количестве около 200 тысяч человек, удалось обслужить без всяких происшествий. Коронационная комиссия, сформированная министром Императорского Двора графом И.И. Воронцовым-Дашковым, решила в 1896 году воспроизвести в точности то, что происходило тринадцатью годами ранее. Празднование для народа власти определили на 18 мая, которое должно было начаться раздачей праздничного хлеба, колбасы, сластей, пива, эмалированной кружки с символикой и полотенца, в которое все это было упаковано. В специальном павильоне, воздвигнутом на краю поля, к полудню должны были собраться высокие гости — министры, двор, иностранные гости; ожидался приезд царя и царицы. При появлении Государя на балконе этого павильона, обращенного к полю, должен был играть большой оркестр, а затем уже поднятый на мачте флаг возвестил бы о начале раздачи подарков.

«Народный праздник» планировалось по регламенту начать 18 мая, официально в полдень (с прибытием императора), но уже накануне, вечером 17-го, из прилегающих к Москве районов на Ходынку собралось не менее полумиллиона человек, а некоторые утверждали, что их было около 700 тыс. Все прибывали крестьяне из более отдаленных мест. Среди толпы было много женщин и детей. Все жаждали получить бесплатные гостинцы, которые, как «глаголила тысячеустая народная молва», представлялись необычайно щедрыми. Многие верили слухам и надеялись, что будут раздавать и деньги.

Вначале толпа вела себя довольно спокойно: кто-то грелся около костра на окраине, кто-то спал вповалку на земле, кто-то поддерживал себя водкой, некоторые пели и плясали. Порядок, однако, не нарушался: перейти запретную черту, отделявшую собравшихся от палаток, из которых планировалась выдача подарков, никто не смел. Но вскоре после полуночи (около 3 часов) тревожная атмосфера начала постепенно накаляться. Народ все прибывал, становилось все теснее и теснее, стали спасть своих детей, поднимая их над головами. Прошел ропот, что распорядители, как на Руси испокон веков водится, начали уже выдавать подарки «своим», и на всех не хватит. Огромная толпа необычайно заволновалась, загудела как встревоженный улей.

С рассветом началось то, что некоторые очевидцы потом назовут «светопреставлением». Все произошло внезапно и случайно: около шести часов утра кто-то, стоявший наверху ближайшей трибуны, махнул шапкой. Толпа приняла это за разрешающий сигнал и рванулась за линию к будкам. Народная стихия проявилась во всем своем ужасе. Полицию и казаков, в количестве примерно двухсот человек, смели в одно мгновение. Задние ряды напирали на передние, многие из которых падали, проваливались в ямы, а живые продолжали напирать под давлением народных масс и двигались по телам, не обращая внимания на крики, вопли и стоны, спасая себя.

Палатки трещали, а раздатчики в страхе выбрасывали в толпу узелки с подарками, чтобы избавиться от опасности быть раздавленными, что лишь усиливало неразбериху и сумятицу. К 7 часам удалось в какой-то мере справиться с давкой. Прибыли полицейские подкрепления и солдаты, толпа отступила и рассеялась, оставив после себя тела убитых и изувеченных. Как в итоге следствия судебно-медицинские эксперты установили, что в течение дня на Ходынском поле одни потерпевшие погибли от асфиксии, другие — от солнечного удара, а раздавлены были уже потом, будучи мертвыми. Беспечность московских властей, во главе которых был генерал-губернатор, дядя царя — великий князь Сергей Александрович, в итоге стоила жизни 1389 человекам (количество погибших, вероятно, превышало официально названное число). Эвакуация множества трупов, по свидетельству некоторых очевидцев, продолжалась до четырех часов второй половины дня.

Уже к 8 часам утра 18 мая к генерал-губернатору, великому князю Сергею Александровичу поступило сообщение о происшедшем. Первоначально полагали, что погибло около ста человек. Но вскоре стало вырисовываться ужасающее положение дел. Беспрерывно надрывался телефон с все новыми уточнениями. Вытребовали «для умиротворения» и оцепления два батальона из сводного полка великого князя Константина Константиновича. В половине десятого утра о несчастье доложили императору Николаю II, но скрыв истинное положение дел. Он был потрясен.

Император сам лично расспросил московского полицмейстера, но тот находился в шоке и ничего внятного сказать не мог. Дядя царя великий князь Сергей Александрович и министр Императорского двора граф И.И. Воронцов-Дашков более или менее вразумительно все объяснили. Но реальное положение (до конца еще не выясненное) лишь умножила печаль. Император отдал распоряжение провести тщательное расследование причин трагедии.

«В полдень царь и царица поехали на Ходынское поле. По дороге встретили подводы, на которых под рогожами просматривались тела погибших. Николай II остановил карету, вышел, поговорил с возчиками. Те ничего толком не знали, сказали лишь, что перевозят в Екатерининскую больницу убиенных» [121].

Первое официальное правительственное сообщение о трагическом происшествии было весьма кратким: «Сегодня, 18-го мая, задолго до начала народного праздника, толпа в несколько сот тысяч двинулась так стремительно к месту раздачи угощений на Ходынском поле, что стихийною силою своею смяла множество людей. Вскоре порядок был восстановлен, но, к крайнему прискорбию, последствием первого натиска толпы было немало жертв: до 10 часов пополудни погибших на Ходынском поле и скончавшихся от полученных увечий тысяча сто тридцать восемь (1138) человек. Его Императорское Величество, глубоко опечаленный совершившимся, повелел оказать пособие пострадавшим — выдать по тысяче рублей на каждую осиротевшую семью и расходы на похороны принять на Его счет» [122].

Как можно убедиться, император Николай II незамедлительно отозвался на случившуюся народную беду, но кардинально изменить уже ничего не мог.

На самом Ходынском поле к приезду Государя и Государыни почти ничто не напоминало о происшедшем. Торжественно развевались государственные флаги, радостная толпа кричала «ура» и многие подбрасывали вверх головные уборы, когда наконец увидели царя и царицу на балконе павильона. Оркестр непрестанно исполнял «Боже, Царя храни» и «Славься».

Вечером же по утвержденной заранее программе Николай II и Александра Федоровна присутствовали на бале, устроенном французским послом графом Густавом Монтебелло (1838–1907). По соображениям высокой политики категорически отказаться от официального раута царская чета не имела возможности.

Этот бал имел важную политическую подоплеку: демонстрацию союза между Россией и Францией. Молодой император Николай II уже знал, что в день его коронации Париж был украшен русскими флагами, там прошли дружеские демонстрации. Занятия во французских школах и лицеях в тот день отменили, солдаты получили увольнения, а чиновники раньше времени были отпущены по домам. Президент Феликс Фор и члены правительства присутствовали на торжественном богослужении в русском соборе Святого Александра Невского на рю Дарю в Париже [123].

Такого открытого выражения дружеских симпатий к Российской империи не наблюдалось в то время ни в одной другой стране мира. И вот теперь, что же, император должен отказаться от посещения приема и этим нанести обиду французским союзникам? Государь сначала хотел отменить визит, но его сановники уверили, что за границей этого не поймут, начнутся разные кривотолки по всему миру, которыми могут воспользоваться враги России. По соображениям международного престижа молодая царская чета решила сделать визит вежливости. Николай II с супругой Александрой Федоровной поехали к французскому послу Монтебелло, но оставались там недолго. Большой же бал у австрийского посла, который Берлин и Вена готовили в противовес французскому торжеству, намеченный программой на следующий день, был вообще отменен…

Однако то, что после трагической катастрофы все празднества не отменили совсем, потрясло многих. Считается, что такому повороту событий воспрепятствовал московский губернатор, великий князь Сергей Александрович, хотя сам Николай II хотел остановить торжества. Имеется свидетельство в воспоминаниях заметного чиновника Министерства Императорского Двора В.С. Кривенко (1854–1931), который в личной беседе предложил царскому духовнику отцу И.Л. Янышеву (1826–1910) настоять на отмене праздников. Протопресвитер не стал этого делать, сославшись на невозможность беспокоить Государя подобными заявлениями. «Я убежден, — писал много лет спустя в своих воспоминаниях В.С. Кривенко, — что именно вмешательство духовника подействовало бы и спасло бы Николая II от многого, что потянулось цепью за таким вызывающим пренебрежением к народному горю» [124].

В воспоминаниях графа С.Ю. Витте, в частности, приводится и другое мнение. Он пересказал высказывание китайского посланника Ли Хунчжана, который в беседе с великим князем искренно удивлялся, зачем вообще о происшествии на Ходынском поле доложили молодому императору: «Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, и я всегда писал богдыхану, что у нас все благополучно, никаких болезней нет, что все население находится в самом нормальном состоянии… Ну, скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего Государя, я, конечно, все от него скрыл бы. Для чего его бедного огорчать? Подумаешь, тысяча погибших…» [125]. С.Ю. Витте по этому поводу в своих воспоминаниях скептически, с сарказмом, резюмировал: «Слава Богу, хоть от Китая мы все-таки ушли немножко вперед».

Многие газеты вскоре подробно описывали трагическое происшествие. Бесчисленные репортеры, в первую очередь либерального крыла, озадачились традиционным для России вопросом: кто виноват? Дело доходило порой до травли некоторых ответственных представителей властей предержащих. Вскоре эту волну подхватили радикалы и всех мастей нелегалы, особенно находившиеся в далекой эмиграции, получив такой веский аргумент в своей пропаганде и неожиданную помощь в борьбе против самодержавия. Им было всегда ясно: кто виноват. По традиционной формуле оппозиции: «Чем хуже, тем лучше!» они спешили дать ответ на вопрос: «Что делать?»

Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович хотел устраниться от всех неприятностей, т. к. по большому счету не чувствовал за собою прямой вины и записал в своем дневнике19 мая такую фразу: «Вчерашнюю катастрофу раздувают сильно возможно и враги, и друзья» [126].

Члены Императорской фамилии по-разному отнеслись к этому несчастью. Великий князь Александр Михайлович (1866–1933), находясь после Октябрьской революции в эмиграции, писал о Ходынской катастрофе по памяти и часто сгущая краски для красного словца: «Согласно программе празднеств, раздача подарков народу должна была иметь место в 11 час. утра на третий день коронационных торжеств. В течение ночи все увеличивавшиеся толпы московского люда собрались в узких улицах, которые прилегали к Ходынке. Их сдерживал только очень незначительный наряд полиции. Когда взошло солнце, не менее пятисот тысяч человек занимали сравнительно небольшое пространство и, проталкиваясь вперед, напирали на сотню растерявшихся казаков. В толпе вдруг возникло предположение, что правительство не рассчитывало на такой наплыв желающих получить подарки, а потому большинство вернется домой с пустыми руками.

Бледный рассвет осветил пирамиды жестяных кубков с императорскими орлами, которые были воздвигнуты на специально построенных деревянных подмостках.

В одну секунду казаки были смяты и толпа бросилась вперед.

— Ради Бога, осторожнее, — кричал командовавший офицер, — там ямы…

Его жест был принят за приглашение. Вряд ли кто из присутствовавших знал, что Ходынское поле было местом учения саперного батальона. Те, кто были впереди, поняли свою роковую ошибку, но нужен был, по крайней мере, целый корпус, чтобы остановить этот безумный поток людей. Все они попадали в ямы, друг на друга, женщины прижимали к груди детей, мужчины отбивались и ругались.

Пять тысяч человек было убито, еще больше ранено и искалечено. В три часа дня мы поехали на Ходынку. По дороге нас встретили возы, нагруженные трупами. Трусливый градоначальник старался отвлечь внимание царя приветствиями толпы. Но каждое “ура” звучало в моих глазах как оскорбление. Мои братья не могли сдерживать своего негодования, и все мы единодушно требовали немедленной отставки великого князя Сергея Александровича и прекращения коронационных торжеств. Произошла тяжелая сцена. Старшее поколение великих князей всецело поддерживало московского генерал-губернатора.

Мой брат великий князь Николай Михайлович ответил дельной и ясной речью. Он объяснил весь ужас создавшегося положения. Он вызвал образы французских королей, которые танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближавшуюся бурю. Он взывал к доброму сердцу молодого императора.

— Помни, Ники, — закончил он, глядя Николаю II прямо в глаза, — кровь этих пяти тысяч мужчин, женщин и детей останется неизгладимым пятном на твоем царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу об их семьях… Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.

Вечером император Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея [Александровича] заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы лишились рассудка. Мы, четверо, покинули бальную залу в тот момент, когда начались танцы, и этим тяжко нарушили правила придворного этикета» [127].

Издатель газеты «Новое Время» оппозиционно настроенный А.С. Суворин (1834–1912) записал в своем дневнике с большой печалью об этом трагичном для России событии: «18 мая 1896 г. Сегодня при раздаче кружек и угощения задавлено, говорят, до 2000 человек. Трупы возили целый день, и народ сопровождал их. Место ухабистое, с ямами. Полиция явилась только в 9 ч., а народ стал собираться в 2. Бер (председатель особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств, свитский генерал. — Н.Е. ) публиковал несколько раз о кружках, и в Москву в эту ночь по одной Московско-Курской дороге пришло более 25 000 человек. Что это была за толпа и за ужас! Раздававшие бросали вверх гостинцы, и публика ловила. Что за день, Боже мой! Одна баба говорит: “До 2000 надавили. Я видела мальчика лет 15, в красной рубашке. Лежит, сердечный”. Сзади мужик под 30: “Я бы мать высек, что она пускает таких детей. До 20 лет не надо пускать. Ишь, зарились на пустяк какой. Кружку эту через две недели можно купить за 15 коп.”. — “Кто же знал, что беда такая будет?” Было много детей. Их поднимали, и они спасались по головам и плечам. “Никого порядочного не видел. Все рабочие да подрядчики лежат”, — говорит молодой человек о задавленных. Справедливо говорят, что ничего не следовало раздавать народу. Теперь не старое время, когда толпа в 100 000 была в диковинку. Нынешняя толпа полумиллионная, и это должны были предвидеть. В 20 минут 4-го Государь и Государыня проехали обратно по Тверской, сопровождаемые криками. Сколько я мог заметить, враждебности в толпе не было заметно. Воронцов, министр двора, сам в 9 ч. дал знать Государю, что задавлено 200 человек, по слухам, и сам поехал на место, чтобы проверить. Говорили, что царь под влиянием этого несчастья не явится на народное гулянье. Но он был там. Я только что уезжал с Ходынки, около двух часов, когда он ехал к Петровскому дворцу. /…/

Что за сволочь это полицейское начальство и это чиновничество, которые ищут только отличиться. Где проезжает высшее общество, там приготовляют все места за два часа, за три часа, расставляют городовых непрерывной цепью, казаков и т. д., а о народе никто не думает. /…/

Сегодня как раз обед старшин в Петровском дворце. Гибель тысячей едва ли прибавит им аппетита. Несколько трупов привезли в часть, расположенную на Тверской площади, против дома генерал-губернатора. В Москве, по крайней мере, все просто делается: передавят, побьют и спокойно развозят при дневном свете, по частям. Сколько слез прольется в Москве и в деревнях. 2000 человек — ведь это битва редкая столько жертв уносит. В прошлое царствование ничего подобного не было. Дни коронации стояли серенькие, и царствование было серенькое, спокойное. Дни этой коронации ясные, светлые, жаркие. И царствование будет жаркое, наверное. Кто сгорит в нем и что сгорит? /…/

Камергеру Дурасову я сегодня напел резких речей, когда он сказал, что напрасно доложили Государю о погибших. Их — 1138. Завтра на Ваганьковском кладбище будет устроен морг и там будут разложены трупы для определения фамилий и проч.» [128].

Теперь обратимся к другим историческим источникам. В частности, по поводу Ходынской катастрофы император Николай II записал 18 мая 1896 г. в своем дневнике:

«До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном “народном празднике”. Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и “Славься”.

Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор[янства]. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (Монтебелло Луи-Густав, французский посол в России. — В.Х. ). Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.» [129].

Московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович записал в этот день в дневнике: «18 мая. Утром ко мне [граф] Воронцов с известием, что на Ходынке народ прорвался на праздник и много подавленных — я послал туда Гадона узнать; сам должен был ехать к Ники — тут же Власовский — подтвердил тоже, но порядок водворен быстро. Ники сам его расспрашивал. В 2 ч. цари были в павильоне — энтузиазм громадный. Засим обед волостных старшин — речь Ники чудная и то же дворянству. Я в отчаянии от всего случившегося — около тысячи убитых и 400 раненых! Увы! Все падает на об[ер]-полицм[ейстера], когда распоряжалась там исключительно Корон[ационная] комиссия с Бером! Около 11 ч. на бал франц[узского] посла Montebello великолепно устроено — цари ужинали. Жара 19’ в тени» [130].

В этот же день великий князь Константин Константинович сделал также подробную запись в своем дневнике:

«Сегодня утром я с дядей Карлом-Александром и его свитой (из русских при нем и его внуке состоял генерал-адъют[ант] князь Барклай де Толли Веймар[ский] и нашего полка флиг[ель]-адъют[ант] Кира Нарышкин) был на месте закладки памятника Александру II. Водил нас П.В. Жуковский.

Дома услыхал от людей, что будто ранним утром, когда на Ходынском поле, где в 2 часа должен был начаться народный праздник, раздавали народу от имени Государя кружки и посуду (кружек было заготовлено миллиона), произошла страшная давка, и оказалось до 300 человек, задавленных до смерти. Тяжело было ехать к 2-м часам на народный праздник, зная, что уже до начала было столько несчастий. Перед самым нашим выездом мне дали знать по телефону, что 2 батальона моего сводного полка потребовано по дороге на Ходынское поле. По пути мы видели множество войск гвардейской кавалерии и пехоты; они становились шпалерами по Тверской. Сам я не видел, но мне говорили некоторые, между прочим Митя (брат К.Р., великий князь Дмитрий Константинович. — В.Х. ), что по дороге попадались навстречу пожарные с большими фургонами, переполненными трупами несчастных пострадавших.

На поле перед павильоном, выстроенным для Государя против Петровского дворца, собралось семьсот тысяч народу, т. е. более чем Наполеон привел с собою в Москву. Тут говорили, что погибших уже не 300, а около 1500. Когда Их Величества показались на балконе павильона, грянуло оглушительное “ура”. Это была торжественная, дух захватывающая минута. Огромный хор пел “Боже, Царя храни” и “Славься” при колокольном звоне и громе пушек. /…/

Вечером Их Величества и все мы были на балу у французского посла (угол Воздвиженки и Шереметьевского переулка, д[ом] графа А.Д. Шереметева). Французское правительство отпустило великолепную мебель и гобелены на украшение дома. Весь вечер проходил с кн[ягиней] С.Н. Голицыной и ужинал рядом с ней. Слышал от Витте, что из Государственного казначейства отпускается 300 000 рублей в помощь семьям, пострадавшим на народном празднике» [131].

Младший родной брат царя, великий князь Михаил Александрович (1878–1918) записал в этот день в дневнике:

«18 мая. Суббота. — Москва, Кремль.

Погода чудная. Утром в 9 ч. Андрей (великий князь Андрей Владимирович. — В.Х. ), Jiocha и я поехали в Нескучное. Там сели верхом и поехали к деревне, где видели домик, где в двенадцатом году гр. Кутузов имел военное совещание. Оттуда вернулись в Нескучное и оттуда в коляске как приехали [вернулись] в Кремль. После завтрака мы поехали на Ходынское поле, где был народный праздник. Когда Ники и Аликс приехали, то вся эта толпа в 700 000, которая стояла перед павильоном, стала кричать ура. После этого депутации, которые представлялись Ники три дня тому назад, завтракали в Петровском на дворе. Вернувшись в Кремль, мы вскоре пили чай. В 8 ч. был обед. Сегодня бал у французского посла. Все поехали. Я не поехал (слава Богу).

Сегодня случилось ужасное несчастие: народ собирался на Ходынское поле уже с вечера, и утром было около 700 000 народа и раздавленных было [1300 человек]» [132].

Старшая сестра царя, великая княгиня Ксения Александровна (1875–1960) отмечала в дневнике о печальных событиях:

«18 мая. Суббота. — Москва.

Кошмаричный день! Вчера уже с вечера целая масса народа валила со всех сторон на Ходынку — для сегодняшнего народного праздника — и сегодня рано утром вся эта толпа хлынула к месту раздачи угощения. От этой ужаснейшей давки и сильного натиска было раздавлено до смерти масса людей — в том числе, конечно, и дети! Говорят, что число убитых к вечеру уже доросло до 1400, но Ники донесли что 360, а раненых около 1000. Канавы и колодцы, конечно, способствовали гибели несчастных! Около 8 ч. утра удалось водворить некоторый порядок, и тут только увидели, что случилось! Говорят, что все поле было усеяно трупами убитых и до самого вечера находили тела. Что за кошмар ужасный! Конечно, только об этом и думали и говорили весь день. — Сидела немного у Мама утром. В это время мы еще ничего не знали, а перед завтраком д. Сергей и полицмейстер донесли об этом Ники. — Георгий [Михайлович] зашел к нам. Завтракали у Мама, как всегда /…/.

В 3 ч. поехали в Петровское на праздник! Хорош праздник! — Пыль жестокая. В павильоне масса народа — все Августейшие особы! Внизу только одна огромная толпа и оркестр, и хор. 4 раза играли гимн, а потом “Славься” без конца! На душе было грустно и тяжело. Похороны были там, увозили еще фуру с убитыми! Ужас! Ура все-таки было чудное! Оттуда мы поехали домой, а Ники и Аликс отправились в Петровский двор[ец], где на дворе был устроен обед для старшин. Ники сказал им чудную речь, а также дворянству.

Дома чай пили с Папа Мишель (великий князь Михаил Николаевич. — В.Х. ), Георгием [Михайловичем], Настасией (великая княгиня Анастасия Михайловна. — В.Х. ) и Сергеем [Михайловичем]! Позже пошли к Мама. Присутствовали при ванне толстенькой [цесаревны] О[льги] Н[иколаевны]. — Она очень мила.

Обедали у Мама в 7-ом [часу] после чего пошла одеваться. В 11-го [часа] поехали на бал к Montebello (в доме Шереметевых). Конечно, мы были расстроены и совсем не в подобающем расположении духа! Ники и Аликс хотели уехать через полчаса, но милые дядюшки (Сергей и Владимир) умоляли их остаться, сказав, что это только сентиментальность (“поменьше сентиментальности”) и сделает скверное впечатление! Вздор!

Бедные Н[ики] и А[ликс] были совсем грустные, конечно. Была масса цветов, очень красиво.

Гобелены во всех комнатах, но жара адская! Со всех так и лил пот! 1-й c.d. c Румынским, Nando. 2-й с Георгием [Михайловичем]. Потом чай. Мазурку просидела с Georgie. Много болтали и совсем не танцевали. Ники сидел рядом. Мои соседи Tino и Ernie. Сейчас же после уехали и легли в 3 ч.» [133].

Вспоминая состоявшийся вечером 18 мая 1896 г. бал во французском посольстве, Б.А. Энгельгардт (1877–1962) писал, что «глядя на лицо Государя, видно было, насколько он угнетен случившимся. Вечером на балу… всем бросился в глаза напряженный разговор Государя с великим князем Сергеем Александровичем, который, в качестве генерал-губернатора Москвы, являлся ответственным за все происшедшее». Бал был великолепен, «танцы сменялись танцами, между прочим, одна кадриль была составлена почти исклюительно из членов различных царствующих домов в Европе. Роскошные букеты живых цветов приносили корзинами, кроме того дамам раздавали красивые веера — все казалось прекрасно, но какой-то незримый гнет, какая-то тревога чувствовалась в залах, мешавшая нарядной толпе беззаботно отдаваться веселью» [134].

Начальник французского Генштаба генерал Р.Ш. Буадефр решил обратиться к русскому царю со словами сочувствия и напомнил, что несчастные случаи бывают везде — «”например, у нас во Франции во время коронации Людовика XVI…” Он не кончил… Он почувствовал полярный холод вокруг, и конец фразы застыл у него на языке», — так описал эту историю парижский журналист П. д’Альгейм [135].

Конечно, можно было вспомнить еще, что в Англии, в 1887 году, когда отмечали «золотой юбилей» — 50-летие вступления на престол королевы Виктории I, тоже случилась давка, и сотни людей погибли.

Однако там, в отличие от России, никто так огульно не ругал всю власть и не требовал сменить всех высших должностных лиц, целя в опоры «самодержавного строя», а это кампания в печати начинала набирать обороты по всему миру. В этой критике преуспели и многие члены большого Императорского Дома Романовых.

В воспоминаниях (на тот момент вице-губернатор Курской области, а позднее заместитель министра внутренних дел) генерала П.Г. Курлова (1860–1923) упоминается: «В чем же заключается вина в Ходынской катастрофе только что вступившего на престол молодого Государя Императора, который в дни священного Своего Коронования всей душой стремился слиться со своим народом, восторженно Его всюду встречавшим?

Ведь устройством народных празднеств на Ходынке заведовали специально назначенные для этого должностные лица, а во главе Московской администрации стоял родной дядя Государя великий князь Сергей Александрович, впоследствии зверски убитый. Ни у одного из близких к Государю не нашлось гражданского мужества доложить Ему в первую минуту всю правду о грандиозности несчастья. В головах этих людей господствовала столь присущая придворной сфере мысль о невозможности нарушения церемониала и стремление скрыть от Государя правду. Всякий, кто хотя немного знал Государя Императора, всегдашнею мыслью которого, повторяю, была отеческая забота о своих подданных, ни на миг не усомнится, что, знай Он правду, на Ходынке не звучала бы днем музыка, а уже утром Царь и народ благоговейно внимали бы трогательным песнопениям православной панихиды» [136].

Отзывы на произошедшее бедствие по всему миру были самые разные. В этой связи стоит отметить еще ряд эпизодов, которых на самом деле не было, но выдаются на сегодняшний день в некоторых произведениях историков и писателей за вполне реальные. На мой взгляд, это делается с единственной целью, негативно обличить, в частности, образ Николая II, а в целом всю Российскую империю. В упомянутой нами ранее книге известной английской писательницы Э. Тисдолл имеются такие строки о Ходынской катастрофе: «Когда порядок был восстановлен, в разных частях Ходынского поля лежало пять тысяч убитых и вдвое больше раненых.

Перепуганный обер-полицмейстер Москвы приказал очистить Ходынку до прибытия туда Императора. Затем ускакал с докладом к Великому Князю Сергею Александровичу.

Разбуженный полицейским чином, на которого возложил заботы о проведении празднества, Великий Князь вместе с ним отправился на Ходынское поле. Увидев масштабы трагедии, он, как ни в чем не бывало, заявил, что обратится к Императору и спросит, желает ли тот, чтобы празднества продолжались.

По мнению Вассили, при встрече Великого Князя с Императором первый утаил от него масштабы несчастья. Несомненно, его спокойный вид оказал воздействие на Николая II. Однако Сергей Александрович спросил, следует ли отменить торжества. Из этого Император мог бы заключить, что жертвы многочисленны.

— Я не вижу причин, чтобы закрыть Ходынское поле из-за того, что там раздавили несколько человек, — заявил тот. — Когда собирается такая толпа, подобное неизбежно.

В комнате находилось несколько человек, слышавших слова Императора. Вскоре они стали известны всей России. Монархисты могли простить его за них по причине его неведения о том, что там произошло, но слова эти забыты не были.

Вскоре чиновникам, находившимся на Ходынском поле, стало ясно, что до прибытия туда Императора и Императрицы убрать все следы трагедии невозможно. Несколько сотен трупов были поспешно спрятаны под Императорским павильоном солдатами, и множество было положено обратно в канавы и закидано ветками и землей. Естественно, этого монархи не знали, заняв места под тентом павильона под жидкие аплодисменты гостей. Они также не знали, покидая Ходынку спустя несколько часов, что под ними была мертвецкая. Однако революционеры распустили слух по всей России, что якобы молодые Император и Императрица даже не поморщились, узнав, что сидят на трупах собственных подданных.

Вечером того же дня французский посол давал бал по случаю коронации. То было время, когда Франция старалась сблизиться с Россией. Ходили слухи, что это будет самый великолепный бал во время коронационных торжеств. Французский посол явился к Императору и предложил отменить бал ввиду известных обстоятельств.

Как и другие иностранцы, посол хорошо знал о разыгравшейся страшной трагедии. Иностранные гости чрезвычайно удивились тому, что Император и Императрица пришли на Ходынское поле, как на праздник. Еще большее изумление вызвало известие о том, что бал состоится.

Если даже Императору и не были известны все факты, то к этому времени он должен был быть более информированным, чем утром. Все остальные члены Императорской фамилии, похоже, знали все детали. Зять Императора, Сандро (Великий Князь Александр Михайлович), который был его близким другом, заявил, что сам он и его братья были настолько возмущены решением провести бал, что решили его бойкотировать. С целью соблюсти приличия они представились французскому послу в начале бала. Обменявшись парой слов с хозяином и хозяйкой бала и не попрощавшись с Императором и Императрицей, “Михайловичи” покинули здание посольства. Их протест не остался незамеченным. Еще больше удручал тот факт, что Император и Императрица танцевали все танцы» [137].

Комментарии излишни. Целый букет злонамеренных искажений. Познавайте историю Российской империи через преломление призмы английских взглядов и стереотипы западного сознания. Замечу, что короне Английского льва, раскинувшего на тот момент свои лапы почти на все континенты, испокон веков была свойственна защита прежде всего своих интересов, всеми правдами и неправдами. Испокон веков на территории Великобритании находили прибежище враги России, которые всеми способами воевали с ней, не стесняясь применять двойные стандарты и, когда было выгодно, из белого делать черное и наоборот. Россию заманивала Великобритания на свою сторону только, когда Империи незаходящего солнца грозила самой смертельная опасность, но как только беда проходила стороной, то с русскими не считались и вновь в них видели только конкурентов за мировое господство и диких изгоев. В очередной раз англичане способствовали похоронам Российской империи в период Русско-японской войны, а позднее в дни февральской смуты 1917 года, но к этому периоду мы еще вернемся.

На следующее утро 19 мая 1896 года Государь и Государыня были на панихиде по погибшим в Ходынской катастрофе и чуть позже посетили бараки и палаты Старо-Екатерининской больницы, а также палаты Мариинской больницы, где лежали раненые. Скончавшиеся были похоронены, по распоряжению императора Николая II, за его личный счет в отдельных гробах, а не в братской могиле, как это обычно делалось прежде. Было выдано по 1000 рублей на каждую семью погибших или пострадавших, для детей их был создан особый приют.

Вся Императорская фамилия выразила свое искреннее отношение и сочувствие к этим печальным событиям.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна в это время проявила большое внимание и сострадание к жертвам Ходынской катастрофы. Она также «побывала в больницах, и всем раненым, а увечья получили 1300 человек, по ее распоряжению было послано по бутылке мадеры» [138].

Через некоторое время, в одном из писем к своему среднему сыну, великому князю Георгию Александровичу от 30 мая 1896 года, который лечился в это время (от туберкулеза) на юге, она с горечью писала, вернувшись из Москвы в Гатчину: «Ужасная катастрофа на народном празднике, с этими массовыми жертвами, опустила как бы черную вуаль на все это хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти. Теперь только и говорят об этом в малосимпатичной манере, сожалея о несчастных погибших и раненых. Только критика, которая так легка после! Я была в отчаянии при виде в госпитале всех этих бедных раненых, наполовину раздавленных, и почти каждый из них потерял кого-нибудь из родных. Это было ужасно! Но в то же время они были так велики и возвышенны в своей простоте, что очень хотелось встать перед ними на колени. Они были так трогательны, не обвиняя никого, кроме самих себя. “Мы сами виноваты”, — говорили они и сожалели, что огорчили царя! Да, они были прекрасны, и можно более чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу! Остальным классам следовало бы брать с них пример, а не грызться между собой и особенно не возбуждать своим буйством, своей жестокостью умы до такого состояния, которое я еще никогда не видела за 30 лет моего пребывания в России. Это было страшно, а семья Михайловичей сеяла всюду раздор с непривычной резкостью и злобой, совершенно неприличными. /…/» [139].

Вернемся еще раз к дневнику великой княгини Ксении Александровны за 19 мая, где она отмечала: «Вчерашнее несчастье сидит в голове, как ужаснейший кошмар! Дяди Сергея поведение, по-моему, ниже всякой критики. Он во всем умыл руки, говорит, что это его совсем не касается и что во всем виноват Воронцов! Вчера он даже не потрудился поехать на место бедствия. Это просто из рук вон! Сидели у Мама утром, говорили все о том же.

Сидела между Николаем и Георгием [греческими] (ошибка в публикации, правильно Николаем и Георгием Михайловичами. — В.Х. ), и все высказывали свое мнение Элле насчет всего случившегося! Она и сказала на это: “Dieu merci, que Serge n’a rien a faire dans tout cela!” [Слава Богу, что Сергея это не касается!].

Ники и Аликс приехали еще позже прямо из госпиталя. Они успели быть только в одном. Там было 169 раненых» [140].

Великий князь Сергей Александрович в этот день записал в дневнике:

«19 мая. Вчерашнюю катастрофу раздувают елико (т. е. сильно. — В.Х. ) возможно и враги и друзья. Ники спокоен и удивительно рассудителен. Обедня в Кремле и семейный завтрак у царей. В 2 ч. жена и я сопутствовали царям в Екатер[ининскую] больницу, где лежат 160 раненых — обходили, говорили. Больно и обидно, что все это бросает тень на это хорошее время!! В 7 ч. большой обед для сословных представителей. Душно — 19’, гроза и посвежело. Вечер entre nous. Устал и нравственно и физически, но бодрюсь. Ники и Alix пили чай и долго оставались» [141].

Великий князь Константин Константинович сделал очередную печальную запись в дневнике:

«19 мая вечером.

Воскресенье.

Больно подумать, что светлые торжества коронования омрачились вчерашним ужасным несчастьем: более 1000 погибло утром перед народным праздником. Еще больнее, что нет единодушия во взглядах на это несчастие: казалось бы, генерал-губернатор должен явиться главным ответчиком и, пораженный скорбью, не утаивать или замалчивать происшествие, а представить его во всем ужасе. Между тем это не совсем так. Вчера вечером Государь, узнав, что погибло 300 человек — истинное число пострадавших еще не было Ему известно, — вышел к обеду заплаканный и глубоко расстроенный. Я слышал это от очевидца — Сандро.

Государь не хотел было ехать на французский бал, но его убедили показаться там хотя бы на один час; и что же: на балу Владимир, Алексей и сам Сергей упросили Государя остаться ужинать, т. е. отъезд с бала показался бы “сентиментальностью”. И Государь уехал с бала после ужина, в 2 ч. Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастии, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия, — этого не было. Я его люблю и мне больно за него, что я не могу не примкнуть к порицаниям Михайловичей. Я разделяю их мнение вопреки взглядам дядей Государя. Сегодня Их Величества посетили в больнице раненых. — За обедней во дворцовой церкви Рождества Пр. Богородицы по приказанию Государя на этении и литии поминали “верноподданных Царевых, нечаянно живот свой положивших”. Царь отпускает по 1000 р. семьям пострадавших» [142].

Издатель газеты «Новое Время» А.С. Суворин, бывший выходец из крестьян и когда-то сам работавший корреспондентом в редакции, с явным возмущением сделал запись в дневнике: «19 мая 1896. Сегодня был на Ходынском поле. Всюду настроили прекрасных павильонов, иллюминовали все, что было возможно, выписали моряков, чтобы приделать электрические лампочки на орле Спасской башни, наделали павильонов для депутаций на пути выезда царя — и даже не закрыли колодезей, не разровняли рва, около которого построены бараки, из которых выдавались царские подарки. Я был там сегодня и наслушался рассказов. Бараки построены друг около друга, выступая ко рву острым углом, и между ними проход для двух человек. /…/ От угла бараков до рва шириною в 70–80 шагов, 25–26 шагов. Ров песчаный весь изрыт глубокими ямами. Есть два колодца, заделанные полусгнившими досками. /…/ Из одного колодца глубиною, кажется, до 10 сажен, вырытого во время выставки 1882 г., вынуто 28 трупов. Сегодня утром вынуто 8; говорят, есть еще. Велено было через газеты собираться со стороны Тверской. “Если б нам сказали от Ваганьковского, мы оттуда бы пошли, нам все равно, там этих ям нет, и там во время раздачи было просторно”. Вся вина в том, что начали раздавать раньше 10-ти, как было объявлено, часа в 3–4. Многие спали и все знали час. Но когда распространился слух, что раздают, толпа бросилась, попадали в ямы, в колодцы, падали и мертвыми телами делали мост. Подъем изо рва к баракам крутой, точно крепость, и бараки, находились в 25 шагах ото рва, представляли собою именно крепость, которую надо было брать. Те, которые благополучно перешли через ров, столпились около бараков, представлявших для толпы воронку. /…/ Другие перелезли через ограду, которая на расстоянии сажен 50 отделяла одну часть бараков от другой. Образовалась толпа и с той стороны бараков. И в этих воронках легли целыми кучами мертвые. /…/ К 8 ч. многие ушли, а тела лежали. В 9-м ч. пришла полиция. Стали убирать мертвых. Побрызгают водой, не оживает, — тащат и кладут в три ряда, “как дрова в сажень”, — выразился один. Государь встретил один из возов на Тверской, вышел из экипажа, подошел, что-то сказал и, понурив голову, сел в коляску; императрица не выходила. /…/ Государю следовало бы поехать посмотреть эти ямы и брустверы. Он увидел бы, как его подданные брали штурмом крепость его подарков. Эти ущелья г. Бера должны остаться историческими. Беровские ущелья! Ничего не сообразили. Но Бер сообразил заказать кружки за границей и брал командировку за границу, чтобы посмотреть, как заготовляют кружки. Если сообразить, что кружек заказано 400 000, что каждая из них стоит 10 коп. И еще на 5 коп. гостинцев, с тощей брошюркой “Народный праздник”, то всего-навсего эти подарки составляют 60 000 рублей. Но стоимость комиссии гораздо больше обошлась./…/

Если когда-то можно было сказать: “Цезарь, мертвые приветствуют тебя”, это именно вчера, когда Государь явился на народное гулянье. На площади кричали ему “ура”, пели “Боже, Царя храни”, а в нескольких ста саженях лежали сотнями еще не убранные мертвецы». [143]

Перелистаем еще несколько страниц самого дневника императора Николая II:

«19-го мая. Воскресенье.

С утра началось настоящее пекло, продолжавшееся до вечера. В 11 час. пошли с семейством к обедне в церковь рождества Богородицы наверху. Завтракали все вместе. В 2 ч. Аликс и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные пострадавшие вчера. /…/

20-го мая. Понедельник.

День стоял отличный, только было очень ветрено и поэтому пыльно. Поехали к обедне в Чудов монастырь; после молебна Кирилл [Владимирович] присягнул под знаменем Гвардейского Экипажа. Он назначен флигель-адъютантом. Был семейный завтрак в Николаевском дворце. В 3 часа поехал с Аликс в Мариинскую больницу, где осмотрели вторую по многочисленности группу раненых 18-го мая. Тут было 3–4 тяжелых случая. /…/» [144].

Следует отметить, что каждый член Императорского Дома давал присягу Государю Императору при торжественном объявлении их совершеннолетия, что было записано в Своде Законов Российской империи: «Именем Бога Всемогущего, пред Святым Его Евангелием клянусь и обещаюсь Его Императорскому Величеству, моему Всемилостивейшему Государю, Родителю (или Деду, Брату, Дяде и т. д.) и Его Императорского Величества, Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству, Государю Цесаревичу и Великому Князю NN, верно и нелицемерно служить (или же, для лиц женского пола: пребывать верною и усердною подданною) и во всем повиноваться, не щадя и живота своего до последней капли крови, и все высокому Его Императорского Величества самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, споспешествуя всему, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной относиться может, а по званию моему Члена Императорского Дома (или же: лица, принадлежащего к Императорскому Дому) обязуюсь и клянусь соблюдать все постановления о наследии Престола и порядке фамильного учреждения, в Основных Законах Империи изображенные, во всей их силе и неприкосновенности, как пред Богом и судом Его страшным ответ в том дать могу. Господь Бог мне в сем душевно и телесно да поможет. Аминь» [145].

Великий князь Кирилл Владимирович в воспоминаниях писал о своей присяге: «Сдав последний экзамен, я получил право на звание мичмана Императорского военно-морского флота, на год опередив своих однокашников. Но, прежде чем мне присвоили первое офицерское звание, я должен был соблюсти определенный строгий протокол.

При получении офицерских званий члены императорской семьи должны были давать две присяги императору: первая — клятва члена императорской семьи, вторая — обычная воинская.

Церемония принятия присяги состоялась в Чудовом монастыре Кремля в присутствии императора, его двора и представителей иностранных королевских родов. Я стоял под штандартом Гвардейского Флотского экипажа, который держал красивый старшина, а справа от меня стоял офицер флота» [146].

Следует отметить, что великий князь Кирилл Владимирович в воспоминаниях ни словом не обмолвился о Ходынской катастрофе, как и о нарушении присяги в смутные дни февральского бунта 1917 года.

Великий князь Константин Константинович за 20 мая зафиксировал в дневнике: «Я слышал мнение, что не следует отменять празднеств ради катастрофы на Ходынском поле, ввиду того, что Коронация слишком большое торжество и должно быть празднуемо. Это я слышал от Пешкова. Число погибших все растет, теперь говорят, что их более 2000» [147].

Позднее младшая сестра царя великая княгиня Ольга Александровна (1882–1960) делилась воспоминаниями: «Москва погрузилась в траур. Катастрофа вызвала много откликов. Враги царствующего дома использовали это для своей пропаганды. Осуждали полицию, больничную администрацию и городские власти. И все это вывело на свет много горьких семейных разногласий. Молодые великие князья, особенно Сандро, муж Ксении, возложили вину за трагедию на губернатора Москвы дядю Сергея. Я считала, что мои кузены к нему несправедливы.

Больше того, сам дядя Сергей был в таком отчаянии и предлагал тотчас же подать в отставку. Но Ники не принял ее. Пытаясь возложить всю вину на одного из членов семьи, мои кузены фактически обвиняли всю семью, и это в то время, когда солидарность в семье была особенно необходима. И когда Ники отказался отставить дядю Сергея, они обвинили его» [148].

В воспоминаниях великая княгиня Ольга Александровна позднее продолжала рассказывать об этих трагических событиях: «Русские социалисты, укрывшиеся в это время в Швейцарии, обвинили императора в равнодушии к страданиям своих подданных, поскольку вечером Государь и императрица отправились на бал, который давал французский посол маркиз де Монтебелло.

— Я знаю наверняка, что никто из них не хотел идти к маркизу. Сделано это было лишь под мощным нажимом со стороны его советников. Дело в том, что французское правительство истратило огромные средства на прием и приложили много трудов. Из Версаля и Фонтенебло для украшения бала привезли бесценные гобелены и серебряную посуду. С юга Франции доставили сто тысяч роз. Министры Ники настаивали на том, чтобы императорская чета отправилась на прием с целью выразить свои дружественные чувства по отношению к Франции. Я знаю, что Ники и Аликс весь день посещали раненых в больницах. Так же поступили Мама, тетя Элла, жена дяди Сержа, а также несколько других дам. Многие ли знают или желают знать, что Ники потратил многие тысячи рублей на пособия семьям убитых и пострадавших в Ходынской катастрофе? Позднее я узнала от него, что сделать это тогда было очень непросто. Не желая обременять Государственное Казначейство, он оплатил все расходы по проведению коронационных торжеств из собственных средств. Сделал это так ненавязчиво, незаметно, что никто из нас — за исключением, разумеется, Аликс — не знал о его поступке» [149].

В рукописных воспоминаниях В.Ф. Джунковского приводятся некоторые детали произошедших событий: «Не могу не коснуться и другого вопроса, который мне особенно тяжел — это роль великого князя во всей этой печальной трагедии. Как я говорил выше, устройство народного гуляния было изъято из его ведома и передано всецело Министерству Двора. Великому князю, как хозяину столицы, конечно, это не могло быть приятным, он реагировал на это тем, что совершенно устранился от всякого вмешательства не только по отношению устройства самого гулянья, но даже и по отношению сохранения порядка, отказываясь от преподачи каких-либо указаний по этому поводу. Обер-полицмейстер, очевидно, видя такое отношение со стороны хозяина столицы, также без должного внимания отнесся к принятию мер безопасности на Ходынке во время гуляний…

Для выяснения обстоятельств и истинных причин события 18-го мая, стоившего жизни более 1000 лицам, возбуждено было предварительное следствие. В результате слетел Власовский — обер-полицмейстер. Великий князь просил отставки, но Государь ее не принял.

20-го хоронили погибших на Ваганьковском кладбище, перед этим на кладбище прибыл о. Иоанн Кронштадтский и утешал своим бодрым словом родственников почивших. Появление о. Иоанна произвело сильное впечатление на удрученных родных» [150].

Царская семья в эти дни посетила Троице-Сергиеву лавру недалеко от Москвы, о чем Государь сделал запись в своем дневнике:

«22-го мая. Среда .

Встали рано и к 9 ч. собрались все на Ярославском вокзале. Поехали в Троице-Сергиевскую Лавру, куда прибыли в 11 час. Митрополит встретил крестным ходом у ворот и повел нас в собор. Была обедня, потом молебен, по окончании которого Аликс и я возложили заказанный нами покров на раку преподобного Сергия. На балконе, как всегда, сели за митрополичью трапезу. Покуривши на стене, отправились в знаменитую ризницу и затем в экипажах — в скит. Тут опять было угощение; из-за жары пили много меду. К 4 часам приехали на станцию и тронулись в Москву с образами, подношениями и массой изделий из кипариса. Духота была страшная в вагоне. Занимался с 6 ч. до 8 ч. Обедали у Мама и рано разошлись по своим квартирам» [151].

Младший брат царя, великий князь Михаил Александрович в этот день записал в дневнике:

«22 мая. Среда. — Москва, Кремль .

Утром в 9 ч. Мама и я поехали на… (отточие в дневнике. — В.Х. ) станцию. Поезд тронулся в 9 ч. Вот кто поехал кроме Ники и Аликс: д. Алексей, д. Владимир, д. Павел, д. Сергей, т. Ella, т. Михнь, Анастасия, греческие и т. Ольга, Костя и д. Фредди и Ксения и Сандро. В 10 ч. мы приехали в Троице-Сергиевский монастырь, где была обедня. Потом был завтрак с митрополитом, после чего мы все пошли в ризницу, где хранилось много старинных драгоценных вещей. После этого мы поехали в Вифаниевский скит, находится в лесу, где построена новая церковь рядом с деревянной, и в этом монастыре нам монахи дали много вещей их производства. Оттуда мы поехали на станцию, и поезд тронулся в Москву. (Кирилл, Борис и Андрей были с нами). В 6 ч. мы были в Кремле. В 8 ч. был обед, были: д. Алексей, д. Фредди, т. Мари, Ксения и Сандро. Потом Jiocha, Андрей и я поехали кататься, были в Петровском парке. Погода чудная все эти дни» [152].

Это небольшое путешествие по святым местам Подмосковья нашло отражение в дневнике великого князя Константина Константиновича:

«Среда. 22 мая.

Вчера Оля выхлопотала мне позволение ехать с Их Величествами к Троице. Царский поезд отошел в 9 утра. Ехали Импер. Мария Федоровна, дяди Государя, Мари, Анастасия, Владимировичи и греки. Жаркий день. Отстояли обедню в Троицкой церкви. После молебна два монаха вынесли из алтаря богатейшую пелену, заказанную Их Величествами для мощей Преп. Сергия. Митрополит обратился к Угоднику с молитвенным словом; он, между прочим, сказал: “да примут твоя нищета земная и слава твоя небесная сие приношение Государя и Государыни, склоняющих перед тобою венчанные головы свои”. Он говорил так трогательно, что у меня слезы выступили. Завтракали у Митрополита Сергия, осмотрели ризницу, были в скиту, а оттуда ходили в чудесный храм Черниговской Божией Матери. — Вернулись около 6. А в 7 [ч.] Оля с сыновьями уехала обратно в Грецию. У меня что-то нервы расходились; стоит мне только увидеть или услышать что-то трогательное, или почувствовать сожаление — слезы выступают» [153].

Вдовствующая императрица Мария Федоровна поддержала идею Государя о создании Комиссии по рассмотрению причин Ходынской катастрофы. Император Николай II отметил в дневнике за 25 мая: «Брожение в семействе по поводу следствия, над кот. назначен Пален» [154].

По этому поводу имеется запись за тот же день в дневнике великого князя Константина Константиновича:

«Граф Пален (бывший министр юстиции) назначен председателем следственной комиссии для проявления причины катастрофы. Говорят, Сергей отстаивает здешнего полицмейстера Власовского, который не представлен к генеральскому чину, говорят, удалось убедить бедного Сергея, что теперь не время награждать Власовского, но будто Сергей настаивает, чтобы Власовский не был уволен от должности. — Слышал от графа Палена будто Сергей очень взволнован и хочет просить об увольнении, что было бы понятно немедленно после катастрофы, но не спустя неделю. Ничего не понимаю» [155].