Девушка из его прошлого Гарвис-Грейвс Трейси

17. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Анника выглядит потрясающе, когда открывает мне дверь. Мой отдел празднует контракт с новым клиентом, а точнее, приход в нашу компанию его весьма солидного инвестиционного портфеля. Мы не пожалеем трудов и расходов, чтобы дать ему, и его портфелю понять, что им тут рады. Сегодняшнее мероприятие включает в себя час коктейлей, за которым последует официальный ужин в отдельном зале дорогого модного ресторана. Это такое событие, когда отсутствие «плюс один» покажется неуместным. Поскольку я звездный игрок в команде, мне полагается круглые сутки поддерживать имидж, и, хотя никто никогда не говорил об этом прямо, красивая женщина рядом со мной, безусловно, часть имиджа. Я попытался придумать вескую причину, почему мне не следует брать с собой Аннику, но не смог.

Бордовое платье, которое на ней надето, чуть выше колена, так что на идеальную длину открывает ноги, но рукава длинные, и на них какая-то кружевная накидка. Это идеальный наряд для корпоративного ужина. У Анники такое тело, которое замечаешь не сразу. Ее груди никогда не бросаются в глаза, но заставляют задуматься, как же они выглядят под одеждой. Ноги у нее лишь немного длиннее среднего, но подтянутые. Изо всех женщин, которых я когда-либо имел удовольствие видеть обнаженными, у нее самое красивое телосложение, и самая нежная кожа, которой я когда-либо касался руками. Сегодня она выглядит одновременно сексуально и консервативно, и я с нетерпением жду возможности представить ее коллегам. После того как мы с Лиз расстались, я приводил на официальные мероприятия еще двух женщин. Они были привлекательны и в то же время умны и успешны. К сожалению, ни с одной из них я не почувствовал искры.

Я вообще почти ничего не чувствовал.

По дороге в такси я вкратце рассказываю Аннике, с кем собираюсь ее познакомить.

– Брэдфорд – мой босс. Я знаю кое-кого, кто учился с ним в колледже, когда он был просто Брэдом. Он, так сказать, женат на компании, но у него есть и настоящая жена, которая, как я понимаю, большую часть времени воспитывает детей в одиночку. Он очень высокий. – Брэд, казалось, обожал разглагольствовать стоя, пока его сотрудники сидят, – так он мог еще больше над ними возвышаться. – Он работает больше всех и никогда не упускает возможности сообщить нам об этом. А еще он не понимает, почему это может кого-то беспокоить.

Мы входим в ресторан, и я веду Аннику к большой двустворчатой двери, за который собирались мои товарищи по команде с напитками в руках. Брэд стоит один у самых дверей.

Я наблюдаю за Брэдом, когда тот замечает Аннику. Волосы она подняла наверх, что привлекает внимание к ее шее. Мне хочется ее поцеловать. На самом деле я хочу присосаться к ней, как когда-то на моей старой кровати в моей студенческой квартире. Может быть, и Брэду хочется того же, потому что он смотрит на обнаженную кожу чуть дольше, чем следовало бы. Ничего откровенного, но я видел, как он делал это сотни раз с женами и подругами моих коллег. Брэд знает, что ни один его подчиненный никогда не осмелится возразить, поэтому он никогда не перестанет. Мне неприятно, что он ощупывает взглядом Аннику, и из-за этого мое приветствие становится отрывистым, а рукопожатие коротким и небрежным. Если Брэд и замечает, то не подает виду.

«Не лезь на рожон».

– Это Анника, – представляю ее я.

– Какое экзотическое имя, – говорит Брэд. – Рад с вами познакомиться.

– Спасибо. Я тоже рада с вами познакомиться. Джонатан говорил, что вы очень высокий.

Я внутренне напрягаюсь: я ведь много чего наговорил, а иногда, когда Анника повторяет то, что я ей говорю, она не всегда вносит соответствующую правку. Мне не следовало волноваться, ведь Брэд раздувается еще больше, пока пожимает руку Анники, задерживая ее в своей чуть дольше необходимого. Он изучает Аннику, сверяясь с воображаемым списком критериев, и улыбается, когда она проходит тест. На его улыбку она отвечает своей собственной и выдерживает его взгляд в течение нескольких секунд, а после спокойно отворачивается.

Взяв Аннику за руку, я веду ее к группе коллег, стоящих рядом с импровизированным баром. Анника отлично справляется с ритуалом знакомства, повторяет имя каждого, пожимает им руки, улыбается, обмениваясь светскими фразами о работе.

– Что вам принести выпить, мисс? – спрашивает бармен.

С минуту я жду, что она спросит, подают ли тут итальянскую содовую, но Анника улыбается и говорит:

– Клуб-соду с лаймом, пожалуйста.

Дело не в том, что Анника не может или не хочет пить алкоголь, просто ей не очень нравится то, что она при этом чувствует. Теперь она может потягивать безалкогольный напиток, а все будут считать, что это коктейль.

Когда время коктейлей заканчивается, мы направляемся к нашим местам за столиком. Несколько моих коллег и их спутниц присоединяются к нам, и Анника справляется со знакомством с той же легкостью.

В ее позе, в том, как она держит спину, чувствуется легкая скованность, и я, вероятно, единственный, кто замечает небольшую паузу, которую она делает перед тем, как ответить на их вопросы, или как внимательно наблюдает за другими женщинами и как старательно вторит их поведению. Еще я замечаю изучающие взгляды других женщин. Улыбки – самую малость слишком широкие и расчетливые, и впервые в корпоративной обстановке я увидел такое на лице моей бывшей жены. Мои коллеги тоже обращают на нее внимание – по причинам, отличным от их жен. Анника выглядит уверенной в себе, как будто она регулярно посещает подобные мероприятия и они больше не производят на нее впечатления. Это придает ей утонченности, хотя я знаю, что на Аннику такие вещи никогда не производили впечатления.

– Мне нравится ваше платье, – говорит жена Джима, наклоняясь к Аннике, чтобы прикоснуться к кружевам.

– Спасибо. Кружево очень удобно, особенно потому, что под ним слой ткани. Иначе я бы никогда не смогла его надеть. – Анника говорит это очень буднично и делает еще один глоток содовой с лаймом.

– О, понимаю, о чем вы. Когда-то у меня было кружевное платье без подкладки, и в нем было так неудобно! В конце концов я его отдала.

Жена Джима, Клаудия, тихая женщина, к которой обычно пренебрежительно относятся другие, более шумные жены, наконец-то нашла с кем-то общий язык и изучает Аннику с тихим почтением. Холодная отчужденность Анники, которая совершенно неумышленна, дает ей некоторое преимущество, но сомневаюсь, что Анника это осознает. Но даже осознавай она это, Анника никогда бы им не воспользовалась, чтобы придать себе важности. Такое просто не придет ей в голову.

– Вам стоит попробовать шелк, – говорит Анника. – У меня есть блузка, которая исключительно приятна к телу.

– Обязательно, – соглашается Клаудия. – Спасибо за совет.

Официанты обносят стол разными винами, и я удивляюсь, заметив, что Анника потягивает белое. Она выпивает только полбокала, но она уже плотно поела, и алкоголь, похоже, никак на нее не повлиял. Все за столом съели достаточно, так что я сомневаюсь, что кто-нибудь вообще обратит внимание.

Когда я возвращаюсь из туалета, меня перехватывает Брэд.

– Она мне нравится, – говорит он, как будто мне должно быть небезразлично его мнение о моей личной жизни. И я не забыл его слова, когда сказал ему, что мы с Лиз расстаемся. «Только не забывай, что нет никакой необходимости тащить свою личную жизнь на работу», – сказал он мне, несмотря на то что в попытке избежать возвращения домой, в мою унылую и пустую холостяцкую квартиру, я работал больше, чем когда-либо. «Спасибо за сочувствие к перевороту в моей личной жизни, Брэд. Засранец ты эдакий», – но вслух я, разумеется, ничего такого не произнес.

– И мне тоже, – говорю я Брэду, ненавидя себя за то, что играю в эту игру. – У нее столько замечательных качеств.

– Ты была сегодня великолепна, – говорю я Аннике, когда мы выходим из отеля рука об руку и шагаем в теплую августовскую ночь.

Она улыбается и сжимает мою руку.

– Я рада, что ничего тебе не испортила.

– Конечно, нет. Даже не думай.

Лучшее в воссоединении с Анникой – это то, как естественно я себя с ней чувствую. Останавливаясь у стоянки такси, я спрашиваю себя, помнит ли она, каково это – быть влюбленной в меня.

Я-то не забыл, каково быть влюбленным в нее.

Как только мы устраиваемся на заднем сиденье такси, она прижимается ко мне. Ее тело расслабляется, и я чувствую, как она растворяется во мне. Анника обмякла и задремала, положив голову мне на плечо. Я обнимаю ее всю дорогу до дома, чувствуя, что она снова моя.

Только когда мы входим в ее квартиру, я понимаю, что вечер и необходимость соблюдать приличия и вести себя как подобает бесконечно ее вымотали. У Анники просто не осталось сил.

Она идет в спальню, и я следую за ней. Она достает футболку и поворачивается ко мне спиной, но не потому, что она расстроена тем, что я пошел за ней, а чтобы я расстегнул ей платье. Я повинуюсь, и как только отпускаю молнию, платье падает на пол. За ним следуют лифчик и трусики, что говорит мне о том, что такое понятие, как скромность, все еще совершенно ей чуждо. Я не собираюсь пялиться на нее, как похотливый студент колледжа, которым был когда-то, но все равно оценивающе смотрю на ее голую задницу. Она оборачивается, и когда я вижу ее спереди… ну да, я пялюсь.

Я же мужчина.

Анника натягивает просторную, не по росту длинную футболку. Спереди надпись «ЧБСДЖ», но под ней нет ни картинки, ни пояснительного текста.

– «Что бы сделал Джизус»?

Не помню, чтобы Анника была особенно религиозна в прошлом, но это не значит, что она не стала религиозной.

– «Что бы сделала Дженис?». Она прислала ее мне несколько лет назад, на мой день рождения. Это шутка, потому что ей вечно приходилось говорить мне, что делать. – Анника садится на край кровати, вытряхивает пару таблеток из пузырька с тайленолом, стоящего на тумбочке, и запивает их глотком воды из стоящей рядом бутылки.

Я улыбаюсь.

– Да, усек.

А еще я с внезапной ясностью осознаю, что причина, по которой Анника так хорошо провела сегодняшний вечер, скорее всего, связана тем, что Дженис по прежнему ее наставляет. Как, должно быть, утомительно было ей присутствовать на таком ужине. Неудивительно, что у нее разболелась голова.

– Ты можешь не заснуть еще пару минут, Спящая красавица? Нужно, чтобы ты проводила меня и заперла дверь.

В дверях я говорю:

– Сегодня я отлично провел время. Я позвоню тебе завтра.

– Я тоже отлично провела время, – говорит она.

Я целую ее в щеку и выхожу в коридор, а там дожидаюсь, когда она закроет за мной дверь и раздастся скрежет ключа в замке.

По дороге домой, когда я улыбаюсь и думаю об Аннике, о нашем вечере и о футболке, которую прислала Дженис, мне приходит в голову, что «Джонатан» тоже начинается с «Дж».

18. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

– У нас сегодня кто-то заболел, поэтому вечером придется выйти на работу, – сказал Джонатан, когда мы шли домой с дневных занятий.

– О’кей.

Мое хорошее настроение испортилось, потому что я начала ждать пятницы, которую проводила с Джонатаном. Он работал барменом по субботам и воскресеньям, но последние пару недель мы зависали у него в пятницу вечером, играя в шахматы и целуясь. Мне нравилось, что он, похоже, не возражал против того, что мы никуда не спешим. Иногда мы читали книги, моя голова лежала у него на коленях, а он играл с моими волосами или гладил меня по голове. Джонатан начал понемногу избавлять меня от одиночества, с которым я сталкивалась каждый день, и время, которое я проводила с ним, подчеркивало, насколько лучше переживать какие-то мелкие события с кем-то, кто заботится о тебе не так, как соседка по комнате или члены семьи. В течение многих лет я ела обычные простые гамбургеры и никогда даже не допускала возможности, что есть их можно иначе, пока Дженис не дала мне один с кетчупом и я не поняла, насколько так вкуснее.

– Ты как кетчуп в моей жизни, – сказала я Джонатану однажды вечером по телефону, и он рассмеялся.

– Не знаю точно, что это значит, но если это сделает тебя счастливой, для меня большая честь быть твоей приправой.

И это тоже мне в нем очень нравилось. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя глупо из-за странных фраз, которые слетали у меня с языка.

– Хочешь подождать у меня дома? Мы могли бы перекусить перед моей сменой, а потом я подброшу тебя к себе.

– Но тебя там не будет.

– Нет, зато там будешь ты, когда я вернусь домой, и я буду ждать окончания смены с нетерпением. Возможно, я довольно поздно вернусь.

– Все в порядке.

Я часто спала пару часов после полудня, а потому среди ночи подолгу не могла заснуть. Обычно я читала книгу, пока снова не устану.

– Тогда ладно. Я заеду за тобой через пару часов, и мы пойдем ужинать. Тебе нужно упаковать в сумку то, что тебе понадобится на ночь.

Он поцеловал меня на прощание, и я поспешила в общежитие, потому что мне нужно было о многом спросить Дженис.

В квартире Джонатана раздавалось много тревожных звуков. Полы скрипели всякий раз, когда кто-то из жильцов наверху ходил по комнате, и казалось, что они в любой момент могут провалиться сквозь потолок. Дул сильный ветер, и от сквозняков дребезжали старые рамы на окнах. Я провела вечер на диване, завернувшись в одеяло и каждые пять минут поглядывая на наручные часы.

Джонатан вернулся домой чуть позже полуночи. Я заснула и чуть не подпрыгнула от испуга, когда он положил руку мне на плечо и позвал:

– Анника.

Я несколько раз моргнула, потому что заснула при включенной лампе, и от яркого света у меня заболели глаза.

– Я не хотел тебя пугать.

– Привет, – сказала я.

Он улыбнулся.

– Привет. Я пойду приму душ. Я быстро.

Я ненавидела то, как от Джонатана пахло после работы в баре, особенно запах сигаретного дыма, который лип к его коже. Он тоже ненавидел запах и говорил, что всегда принимает душ, как только приходит домой. Джонтан поцеловал меня, и я почувствовала, что он выпил за смену пару бутылок пива, но я была не против.

Он запер дверь и выключил свет на кухне.

– Почему бы тебе не подождать меня в моей комнате?

Ванная комната находилась через коридор. Я слушала, как бежит вода, и думала о том, что Джонатан там голый. К его телу я чувствовала то же самое, что и к его лицу: я знала, что там будут изгибы, которые я тоже найду приятными. Еще он был сильным, и мне нравилось наблюдать, как напрягаются его бицепсы, когда он поднимает что-то тяжелое.

Я сидела, скрестив ноги, на его кровати, когда он вернулся в комнату. На нем были футболка и спортивные штаны, и он вытирал мокрые волосы полотенцем. Джонатан сел на кровать, наклонился и поцеловал меня. Вкус пива сменился вкусом зубной пасты, и от него так приятно пахло.

– Ты устал? – спросила я.

– Совсем нет. А ты?

– Я спала последние три часа.

– Чем хочешь заняться? – спросил он, уткнувшись носом мне в шею так, что я почувствовала нечто новое, но неожиданно приятное.

– Мы могли бы сыграть в шахматы.

– Хочешь поиграть в шахматы?

– Может быть, совсем недолго.

Последние несколько раз, когда мы с Джонатаном целовались, его руки блуждали в новых местах, и наши тела были так тесно прижаты друг к другу, что между ними ничего не поместилось бы. Я чувствовала то, чего никогда ни с кем не чувствовала. Я знала, что меня ждет, и хотела, чтобы это случилось. Просто хотела сделать все правильно. А шахматы как всегда успокоят мои нервы.

– Все в порядке. Мы можем поиграть в шахматы. – Джонатан сидел, наклонившись ко мне, положив руку мне на колено, но теперь быстро выпрямился.

Я смотрела, как он вышел из комнаты, а потом вернулся с шахматной доской, которую мы поставили между собой на кровать. Единственным источником света в комнате была лампа на ночном столике, и я почувствовала себя спокойнее. Теперь, когда Джонатан был дома, дребезжание стекла в рамах, казалось, исчезло, а остальные обитатели дома, должно быть, легли спать, потому что сверху не доносилось никаких звуков. Часть моей нервозности рассеялась, сменившись ощущением счастья.

Джонатан дал мне белые фигуры, так что я сделала первый шаг. Только много лет спустя я поняла это, но шахматы стали для нас прелюдией, и танец соблазнения мы начали, когда впервые играли вместе в студенческом союзе. Его сосредоточенность приводила меня в восторг, потому что он хотел выиграть так же сильно, как и я. Когда мы играли, в нас обоих была какая-то безжалостность, и это выражалось в том, что в игре мы оказывались на равных. Мне никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы сказать что-то не то, когда мы играли. В шахматах я разбиралась.

Я допустила неосторожную ошибку, из-за которой мне предстояло изводить себя еще несколько дней, и Джонатан взял мою ладью и поставил по свою сторону доски.

С самого начала партии Джонатан наклонялся и целовал меня каждый раз, когда брал одну из моих фигур, и на этот раз он оттянул воротник моего свитера в сторону и провел губами от моих губ до подбородка вниз по шее и, наконец, поцеловал мою ключицу.

– Все хорошо? – спросил он.

– Да.

– Каждый раз, как будешь проигрывать ход, я буду делать это снова.

– Я не проиграю, – сказала я, потому что верила в это.

Но потом я поняла, что хочу, чтобы Джонатан продолжал это делать. Недостаточно, чтобы проиграть нарочно, потому что концепция преднамеренного обмана никогда бы не пришла мне в голову. И только на следующий день, когда я рассказала о случившемся Дженис и она спросила меня, не было ли у меня искушения проиграть нарочно, я поняла, что могла бы притвориться.

Джонатан тоже допустил по неосторожности ошибку, что было для него нехарактерно, и когда я забрала себе его слона, он сказал:

– А теперь ты поцелуй меня.

Я наклонилась к нему и нежно коснулась губами его губ. Это было так приятно, что, ободренная ощущениями, я поцеловала Джонатана сильнее. Его волосы казались влажными и холодными под моими пальцами.

В следующий раз, когда он захватил одну из моих фигур, он снова поцеловал меня в шею. Меня словно ударило током. Я хотела большего, но не знала, как сказать ему об этом. Каким-то образом Джонатан сам все понял, потому что его поцелуи стали настойчивее, а свитер он стянул с меня через голову. На мне была мешковатая футболка с длинными рукавами, которую он тоже снял. Бюстгальтер мне помогла выбрать Дженис. Он был сшит из хлопка, без косточек и дурацкого рисунка, но светло-розовый с чашечками-половинками, и Дженис сказала, что Джонатану он, вероятно, очень понравится. Я не могла прочитать выражение лица Джонатана, потому что он, казалось, был в каком-то трансе.

– А ты… ты можешь встать рядом с кроватью?

Я сделала, как он просил. На мне были любимые тонкие мешковатые хлопчатобумажные брюки на завязках, которые я могла затянуть точно до нужной тесноты. Джонатан ухватился за тесемку и осторожно потянул. Брюки тут же соскользнули с моих бедер на несколько дюймов, а когда он развязал их до конца, они упали к моим ногам. Мои розовые трусы были под стать лифчику. Джонатан вытаращил глаза.

– Я понятия не имел, что твое тело выглядит так. Я очень хочу снять с тебя всю одежду.

– Мы собираемся закончить партию?

– Обязательно закончим. Ты хочешь этого?

Я действительно хотела закончить, потому что мне было трудно отказаться от любой недоигранной партии, но ощущения, которые нарастали в моем теле, были сильнее, чем мое желание вернуться к доске.

– Мы можем закончить партию завтра.

Джонатан положил руки мне на бедра и заглянул в глаза, и я впервые посмотрела ему в глаза на несколько мгновений, прежде чем отвести взгляд.

– Значит, ничего, если я их сниму?

– Конечно. Давай.

Скромность была совершенно чуждым для меня понятием. Когда я была маленькой, мама часто заставала меня на улице совершенно голой. Быть голым означало, что к моей коже не прикасаются никакие шершавые ткани, в нее не впиваются молнии, и ничто не могло сравниться с ощущением воздуха на моей коже. Однажды, на первом курсе колледжа, я встала с постели посреди ночи, чтобы выпить воды. Тем вечером парень Дженис остался ночевать, и мы оба проснулись в одно и то же время и обнаружили, что стоим перед раковиной в нашей кухне, чтобы наполнить чашку. Я включила маленькую лампочку рядом с кроватью, чтобы не споткнуться, и она отбрасывала на нас желтый свет. Я была голая, но на нем было нижнее белье. Он не проронил ни слова, пока я наполняла свою чашку, пила воду, а потом вернулась к себе в кровать и скользнула под одеяло.

Однако на следующее утро у Дженис нашлось много слов, а еще она сказала, что мне нужно купить халат.

– Ты не можешь вот так ходить по нашему общежитию.

– Но я здесь живу. А он нет.

– Тебе все равно нужно прикрыться, – заявила подруга.

Я замерла, когда Джонатан протянул руку и расстегнул на мне лифчик, стянул бретельки с моих плеч, позволяя ему упасть на пол. Он плавно спускал мои трусы, пока они не упали к моим ногам. Те же самые пальцы, которые так решительно передвигали шахматные фигуры, казались почему-то неуверенными, когда скользнули по моей коже. Дженис сказала мне, что на этой стадии я должна буду рассказать Джонатану. Я была девственницей. «Таким нельзя просто так огорошить!» Она не уточнила, как выбрать время для такого откровения, но так как я стояла перед Джонатаном без одежды, я решила, что сейчас, вероятно, подойдет.

– У меня никогда раньше не было секса.

Это вывело его из транса.

– Никто никогда не хотел этого, – сказала я. – И тебе тоже не обязательно.

– Но я хочу, Анника. Больше всего на свете.

Его тон меня смутил. Может, он сошел с ума? Расстроен? Я почувствовала раздражение, но не знала, что оно означает. Почему Дженис не может быть здесь со мной?

– Я слишком долго ждала, чтобы сказать тебе?

– Нет. Я просто… Неужели ты не знаешь, как я к тебе отношусь?

Я покачала головой:

– Нет, наверное.

– Я думаю, ты красивая и умная. В тебе есть что-то такое, что заставляет меня чувствовать себя хорошо, когда я с тобой.

– Ты думаешь, будет больно?

Он взял мою руку и поцеловал.

– Даже не знаю. Если будет, просто скажи мне, и я остановлюсь, хорошо?

– О’кей.

– Кто-нибудь прикасался к тебе раньше?

– Нет.

– У тебя есть… ты хоть представляешь, каково это?

– Да.

Я была поражена, когда однажды совершенно случайно обнаружила, что происходит, когда я к себе прикасаюсь. Когда мы с Джонатаном целовались и прижимались друг к другу, я почувствовала, что начинаю трепетать от тех же самых ощущений.

Джонатан кивнул и выдохнул.

– Ладно, хорошо.

Он притянул меня к себе на кровать, слегка дрожа.

– Ты уже делал это раньше? – спросила я.

– Да.

– Ты нервничаешь? – спросила я.

– Нет, – ответил он, закрывая мне рот пальцами. И то ли чтобы меня успокоить, то ли чтобы начать, он поцеловал меня. Мне нравилось целовать Джонатана, и я любила его прикосновения, что, вероятно, было самой главной причиной, почему мы зашли так далеко.

Джонатан сел и снял рубашку. Он посмотрел на меня так, словно ждал, что я что-то скажу. Я посмотрела на его грудь, широкую и гладкую. Его плечи выглядели сильными и четко очерченными. И я должна ему это сказать?

– У тебя красивая грудь и сильные плечи, – сказала я.

Джонатан улыбнулся, и я поняла, что сказала то, что следовало.

Он уложил меня на кровать, и я приземлилась на шахматные фигуры и взвизгнула. Джонатан поднял меня и смел доску и все фигуры на пол, так что мы никак уже не сможем закончить эту партию.

Когда он притянул меня к себе, ощущение соприкосновения кожи с кожей было настолько чуждым, что я напряглась.

– Ты в порядке? – спросил он.