Уэллс. Горький ветер Даль Дмитрий

Глава 17. Деревенские предрассудки

– Вас надо упечь в тюрьму или, того лучше, в сумасшедший дом, – грозился почтальон, идя на снижение.

Чем ближе он был к земле, тем более уверенными и изощренными становились его угрозы.

– Что же вы удумали, милостивые господа, людей в небо летать отправлять. А я на это согласия не давал. Немедленно все верните, как было. Никаких полетов. И порвите пленку с записью. Я не давал разрешения на съемку. Кто позволил вам снимать?

Джон Уотсон потрясал кулаками, делая всем страшно.

Герман с увлечением крутил объективом синематографического аппарата, стараясь запечатлеть весь полет до конца. Рвать пленку он не собирался. Мало этого, порвал бы любого, кто посмел бы покуситься на его синематографический шедевр. Вертокрыл размышлял по-петропольски, стало быть, с хитринкой и предпринимательской сметкой. Он уже планировал, как наделает с пленки копии и будет торговать ими по объявлению в газете. Найдется много желающих, кто захочет посмотреть на летающего в компании кроликов человека, который к тому же был в форме почтальона. Я читал его намерения на лице, как в раскрытой книге. Если мы с Уэллсом не хотели досрочно обнародовать побочные результаты своих экспериментов, надо было посадить Вертокрыла на короткий поводок. Чем я и собирался заняться, после того как почтальон приземлится и будет успокоен. Я собирался провести разъяснительную беседу с Германом. К тому же зачем уступать Вертокрылу такую замечательную идею, когда я и сам мог пустить ее в дело. Мне не помешает пополнить банковский счет, да если еще и таким безболезненным способом, то это будет просто чудесно.

– Я напишу на вас заявление в полицию. Вы покушались на мою жизнь. Вы пытались насильно лишить меня британского гражданства. Вам это так с рук не сойдет, – потрясал воздух проклятиями Уотсон, находясь всего лишь в трех ярдах над землей.

– Уважаемый, может быть, когда вы приземлитесь, то не откажетесь распить с нами бутылочку превосходного бургундского вина, – стараясь придать себе самый радушный и счастливый вид, уговаривал Уэллс почтальона пойти на мировое распитие.

Уотсон пучил глаза и совершенно не собирался идти на мировую. В это время над его головой усталые от полетов кролики, отчаявшиеся уже когда-либо пощипать свежей травки, расстроились желудком. Смачные дымящиеся от расстроенных чувств шарики упали на голову и за шиворот почтальона.

Я хлопнул себя по лбу, понимая, что о мировой теперь можно и не мечтать.

Бедный почтальон, смахнув с головы вонючие шарики, почувствовал что-то теплое и подозрительное у себя за шиворотом. Как он взвился, закрутился в воздухе на месте, запутываясь в веревках. Я с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться, настолько потешными выглядели его воздушные пируэты.

– Вы же понимаете, Николас, что нам теперь не избежать столкновений с преподобным О’Рэйли. Он это так не оставит. К тому же он ирландец, а это отчаянные и горячие ребята. Как вы думаете, есть ли хоть какой-то шанс успокоить этого бедолагу почтальона? – поинтересовался Уэллс.

– Никакого. Он будет еще долго помнить то унижение, которому подвергся. К тому же он абсолютно уверен, что мы специально его взвили в воздух, как флаг Британии над Тауэром. В этом он будет чувствовать особое унижение, и я не удивлюсь, если через какое-то время он убедит себя в том, что это был политический акт, направленный на расшатывание государственных устоев.

– Как неудачно все получилось, – с тоской в голосе вздохнул Уэллс.

Тем временем отчаявшийся когда-либо ступить на землю почтальон приземлился. Он был измучен полетом, психически неустойчив, морально расшатан, да к тому же вымазан в кроличьем дерьме. Лишь только Уотсон оказался на земле, он вскочил на ноги, отряхнул одежду, насколько позволяли трясущиеся от ярости руки, и бросился прочь с нашей лужайки, гордо задрав голову. Бедолага совершенно позабыл, что мы ради его же безопасности привязали его веревкой к колышку, воткнутому в землю. Он гордо бежал вперед, пока веревки хватило, и уже почти добрался до усадьбы, когда веревка кончилась. Предельное натяжение. Последний рывок. Уотсон нелепо взмахнул руками, словно пытался объять необъятное, и упал лицом на дорожку.

– Как неудачно получилось, – философски заметил Уэллс, который уже понимал, что терять ему нечего, кроме того, что он уже успел потерять за этот день. А именно надежду на восстановление хороших отношений с преподобным О’Рэйли. – Николас, отвяжите нашего страдальца. Пока он не усугубил свое и без того плачевное положение.

Уотсон уже поднялся на ноги. Нос его был разбит и сочился красным. Глаза сверкали рыцарской яростью, которая так пугала в дремучие средневековые времена драконов, что о них до сих пор никто ничего не слышал.

Я поспешил отвязать его от колышка. А в это время он пытался снять веревку со своей ноги. Наконец у него это получилось, и почтальон сорвался с места, словно за ним по следам бежали все гончие ада.

– Кажется, нам следует отложить эксперимент. И есть такое чувство, что лучше всего срочно нанести визит преподобному О’Рэйли. Пока господин почтальон не создал у него неверное представление о нашей работе, – сказал Уэллс.

– Вы считаете, что у нас еще есть шанс решить дело миром? – спросил я.

– Я считаю, что надо попробовать, – сказал Гэрберт и заспешил к дому, чтобы переодеться для визита к преподобному.

Я приказал Герману отнести синематографический аппарат в дом и спросить господина Уэллса, что делать с его оборудованием. Нельзя же оставлять все без присмотра. Во-первых, хоть «Стрекоза» и спокойное место, но соседи во все времена славились чрезмерным любопытством. Во-вторых, кролики еще бултыхались в воздухе. Мало того что они могли нагадить с высоты стрекозиного полета, так еще и, когда совершат окончательное приземление, обязательно разрушат все на своем пути, перебьют все колбы, заберутся в безразмерный чемодан и устроят из него себе гнездо, в котором начнут неограниченно плодиться и размножаться, и создадут кроличью многомерность.

Похоже, Уэллса посетили те же мысли, потому что он уже успел переодеться и возвращался к нашей лужайке. Сборы заняли с четверть часа, еще столько же мы потратили на то, чтобы доставить чемодан в дом, в то время как Вертокрыл разогревал мотор, поэтому было неудивительно, что к тому моменту, как мы приехали к дому преподобного О’Рэйли, здесь уже был почтальон Джон Уотсон. Его машина стояла на подъездной дорожке, а сам он сидел на летней веранде и отпаивался виски, который ему любезно подливал сам преподобный.

О, это был настоящий ирландец! Высокий, статный, до неприличия рыжий и сердитый, как угодивший в волчий капкан медведь после зимней спячки. У него были густые бакенбарды, глаза цвета старого чайного пакетика и неровные зубы, которыми он держал массивную капитанскую трубку. Дымил он не переставая, круглые сутки, отчего, казалось, дышал дымом как настоящий дракон.

– О, попиратели законов Божьих, заявились пред глаза мои, – воскликнул преподобный, завидев меня и Уэллса, шагающих к летней террасе по дорожке. – Вы пришли окончательно запутать в свои дьявольские сети заблудшую грешную, но имеющую шанс на спасение душу. Имейте в виду, господа искусители, у вас ничего не выйдет. Я окажу вам все возможное сопротивление…

– Глубокоуважаемый преподобный О’Рэйли, позвольте засвидетельствовать вам наше почтение, – приветствовал хозяина дома Уэллс.

Я предпочитал молчать, позволяя Гэрберту вести переговоры. В конце концов, чем отличаются фанатики науки от фанатиков религии? Натиск и пыл у них одинаковый, но точка веры разная.

– Я позвал вас к себе, чтобы потребовать навсегда покинуть эти земли, но вы решили насмехаться над моим посланником. Сперва возвеличить его как ангела небесного, а затем низвергнуть его на землю, окунув лицом в грязь.

Джон Уотсон при этих словах осушил стакан с виски и вновь наполнил его.

– Вы все неверно поняли и истолковали, – гордо заявил Уэллс, поднимаясь по ступенькам на веранду. – Мы с господином Тэслой проводили научный эксперимент, направленный на изучение свойств земной гравитации и способов ее преодоления, когда господин Уотсон ненароком влез в него и сам оказался объектом эксперимента, хоть мы этого и не планировали. Мы приносим господину Уотсону свои глубочайшие извинения и готовы финансово компенсировать моральные издержки.

Уотсон смотрел на Уэллса как на ядовитую гадюку, выползшую погреться на солнце.

– Есть законы Божьи, своими экспериментами, которые есть происки дьявола, вы попираете их, ставите замысел Божий под вопрос, оспариваете его. Вы в своих псевдонаучных изысканиях пытаетесь равнять себя с Богом. И в своей гордыне однажды вы сгорите, как сгорел Икар, который осмелился приблизиться к солнцу. Ваш выбор – это ваш выбор. Но действиями и речами своими вы смущаете неокрепшие умы местных жителей. Они смотрят на деяния вашего разума и рук ваших и уже не хотят жить так, как заповедовали предки. Они хотят изменить свою жизнь, все глубже и глубже погружаясь в мечтания, в сон души, – горячо заявил преподобный, потрясая кулаком в воздухе.

– То была жизнь, – сказал задумчиво Гэрберт Уэллс, – и то был сон. Сон в этой жизни, но ведь и эта жизнь – тоже сон… Сны во сне; сны, в которых спишь и видишь сновидения. И так пока в конце концов, быть может, мы не придем к тому, кто видит все эти сны, – к существу, в котором заключено все сущее. Нет предела чудесам, которые творит жизнь, как нет предела красоте, которую она рождает.

– Вы осмеливаетесь богохульствовать, – покраснел лицом от гнева преподобный О’Рэйли. – Я требую, чтобы вы покинули мой приход. И никогда сюда больше не приезжали, чтобы не тревожить разум людей.

– Спящий разум, а вернее отравленный вами и такими, как вы, разум. – Уэллс сам начал заводиться.

Я почувствовал, что еще чуть-чуть, и на летней веранде может вспыхнуть настоящий бой с разбитыми носами, раскрашенными синяками глазами и оскорбленным самолюбием. Я не мог этого допустить, как Уэллс не мог отступить с намеченного пути.

– Успокойтесь, господа, призываю вас, – попробовал я вмешаться в яростный спор, но меня никто не слушал.

Преподобный занял боевую стойку, готовый в любой момент начать боксировать. Чувствовалось, что до того, как О’Рэйли облачился в одежды священника, он сменил множество различных профессий, вероятно, выступал и на полупрофессиональном ринге. Уэллс тоже приготовился к кулачному бою. Я нисколько не сомневался, что у него в рукаве припасено несколько разнообразных фокусов, которые способны уравнять шансы.

– «Стрекоза» – мои владения. Я никогда не покину свою землю. И буду заниматься научными изысканиями во имя прогресса, который ни вы, ни такие же дремучие люди, как вы, не сможете остановить, – грозно заявил Гэрберт.

Не знаю, чем закончилось бы это противостояние, если бы в дело не вмешался Джон Уотсон.

– Преподобный, возьмите себя в руки. Мордобой не средство решения вопроса. Я предлагаю собрать совет деревни и вынести вопрос о выдворении господина Уэллса и его сподручных из этих мест на всеобщее голосование.

Предложение Уотсона понравилось О’Рэйли. Он тут же успокоился.

Но Уэллс дышал жаром.

– Это не в вашей компетенции. У нас свободная страна и свобода вероисповедания. Я не уступлю ни клочка своей земли. Хоть сожгите меня на костре инквизиции.

– Это хорошая мысль, – заметил О’Рэйли, глаза его зловеще блеснули, и в этот момент он больше напоминал слугу сатаны, чем слугу божьего.

Я с трудом увел Уэллса с летней веранды.

Переговоры с преподобным можно было признать с треском провалившимися.

Глава 18. Ограбление по-английски

Мне плохо спалось этой ночью. Дурные мысли не давали покоя голове. Я видел себя на борту комфортабельного дирижабля – этакого воздушного ленивого бегемота, который медленно плыл в небе, раздвигая облака своим крутобоким телом. Я сидел в уютном кресле с бокалом вина. Рядом со мной ворковала очаровательная девушка в изящной шляпке и коричневом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, с белоснежным бантом на шее. Судя по тому, как она вольно себя вела, мы были знакомы, хотя я никак не мог вспомнить, кто она. Мы обсуждали политическую картину мира: усиление Российской империи на мировой арене, обострение политической ситуации в Афганистане, где радикальные исламисты вновь подняли голову, Британское королевство, что слабело с каждым годом, уступая Соединенным Штатам Америки, которые, напротив, набирали силу и власть. Я удивлялся, как эта хрупкая с виду девушка, которой бы о шляпках и платьях рассуждать да обсуждать последние оперные премьеры, с таким увлечением и знанием дела говорит о политике. Мы сошлись на том, что в будущем две державы вступят в конкурентную борьбу за мировое влияние – это будут Российская империя и США. Есть еще вариант, что Германия, потерпевшая изнурительное и опустошительное поражение в Первой мировой войне, поднимется с колен, сможет поправить свое положение, сбросить с себя ярмо репараций и контрибуций и вступит в борьбу за политическое влияние. Мне это казалось маловероятным, в то время как девушка убежденно доказывала, что другого пути развития у нашей планеты нет. Попробовал я вставить пару слов о Космополисе и устранении национальных государств как пережитков дремучего средневекового прошлого, но она подняла меня на смех, назвала фантазером, архитектором облаков, строителем Вавилонской башни. Я не хотел ругаться с ней, уж очень она была милой и умной, не хотелось ее обижать. Я мог бы в считаные минуты развеять ее вбитые обществом и воспитанием в голову догматы, но не стал. Понимал, что есть люди, готовые принять новый миропорядок, а есть те, кто будет до конца отрицать его.

Сославшись на то, что мне необходимо прогуляться до комнаты отдыха, я поднялся из кресла и направился в хвостовую часть дирижабля. Я шел, не ведая, куда иду и зачем, но в то же время двигался целеустремленно, будто знал конечную цель. Я успел этому удивиться, задумался над этим парадоксом, но не успел принять решение, что мне с этим делать, как уже крутил позолоченную ручку двери, отделяющую пассажирский сектор от служебных помещений. Дальше все было как в бреду, я пробирался сквозь какие-то комнаты, заставленные тюками, чемоданами, мотками канатов. Потом была дверь. Я замер возле нее, словно выбирал, в какой мир через нее шагнуть. Наконец я решился, открыл дверь и прыгнул. В лицо ударил поток воздуха, и я ушел в свободное падение. Подо мной простирались облака, под которыми лежали поля и леса. Но вот что-то дернуло меня. Я раскинул руки в стороны, и падение прекратилось. Я взлетел, испытывая непередаваемое ощущение торжества над миром, над собой, над оставшейся в дирижабле девушкой, закостенелой в своих убеждениях.

Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво трезвонил во входную дверь. Звонок утих, но сон был безнадежно испорчен. Я испытал приступ раздражения, захотелось разорвать подушку и выкинуть ее в окно. Последние несколько дней я провел за опытами, призванными усовершенствовать кейворит. Уэллс буквально выжимал из меня все силы и душевные возможности. Возвращаясь домой, я без сил падал на постель, закрывал глаза и проваливался в сон без сновидений. То, что я сегодня летал на дирижабле, было приятным исключением из правила.

Я выбрался из постели, собираясь задать трепку тому, кто осмелился разбудить меня посреди ночи. Я очень надеялся, что Герман не разорвет непрошеного гостя, оставит что-нибудь мне на закуску. Я успел одеться и засунуть револьвер за ремень, когда в дверь настойчиво постучали.

– Да кто там? Входи! – потребовал я, понимая всю абсурдность вопроса, поскольку никого, кроме Германа, за дверью быть не могло.

Я оказался прав.

– Простите, что разбудил, – сказал Вертокрыл.

– Тебе не за что извиняться. В этом повинен не ты, а тот, кто имел смелость играть с нашим дверным звонком, – я не мог скрыть раздражение, хотя очень старался.

– Я как раз по этому вопросу. Там старший инспектор Леопольд Муар с констеблями. Они очень хотят вас видеть. И настроены весьма решительно. Уверен, что версия с тем, что вас нет дома, не пройдет.

Если мне не изменяла память, старший инспектор Скотленд-Ярда Леопольд Муар был непосредственным начальником пропавшего Чарльза Стросса. Его появление могло означать только одно: судьба растворившегося в Лондоне человека-невидимки наконец-то прояснилась. Хотя я продолжал недоумевать: разве эта новость не могла подождать до утра и зачем тащить с собой констеблей?

– Пошли, послушаем, что нужно инспектору. Боюсь, что одними ночными посиделками за чашкой чая дело не ограничится. На всякий случай будь готов к длительному путешествию. И точно могу сказать, что со сном сегодня можно попрощаться.

– Всегда готов, – ответил Вертокрыл, демонстрируя мне рукоять револьвера во внутреннем кармане пиджака.

Мы спустились в гостиную, где Герман оставил непрошеных гостей.

Я никогда раньше не видел Леопольда Муара, но, однако, сразу узнал его. Плотный, низенького роста мужчина средних лет с рыжими бакенбардами и шевелюрой, в скромном черном котелке и с изогнутой трубкой, зажатой в зубах. Он даже не курил, а скорее дышал дымом. Констебли сидели на диване стройным рядом и были похожи на игрушечных солдатиков, вытащенных из коробки и расставленных для сражения.

– Доброй ночи, господин Тэсла. Вынужден вас попросить собраться и проследовать с нами в Скотленд-Ярд.

– Чем обязан такой просьбе? – удивился я.

– Мы хотели бы получить от вас ряд объяснений относительно ваших взаимоотношений с бывшим инспектором Чарльзом Строссом и его феноменом невидимости.

– Но какое я отношение имею к невидимости?

– Вы участвовали в последнем деле, после которого Стросс пропал. К тому же вы работаете с Гэрбертом Уэллсом, благодаря которому инспектор стал невидимкой.

– А нельзя ли дать все разъяснения, не покидая дома? На ночь глядя по такой погоде совсем не греет ехать, – спросил я.

– К сожалению, нет. Дело чрезвычайной важности. Несколько часов назад Чарльз Стросс ограбил Лондонский банк, воспользовавшись своим феноменом.

– И вы подозреваете во мне соучастника?

– Я подозреваю, что вы можете что-то знать. Быть может, вас и Уэллса Стросс использовал вслепую. Для этого нам надо провести тщательное дознание. Собирайтесь, господин Тэсла.

Уезжая в гости к профессору Моро, мы рассчитывали, что посредством объявления в газете поможем Строссу найти укрытие, чтобы он мог пересидеть душевный кризис. Но он проигнорировал нашу руку помощи, может быть потому, что перестал читать газеты.

Я вынужден был подчиниться. Новость о том, что бывший инспектор перешел на другую сторону фронта, сильно удивила меня. Хотя я знал его совсем немного, но он не производил впечатления пройдохи и авантюриста, который при первом же удобном случае влезет в криминальную историю.

Я накинул пальто, надел шляпу и отдал распоряжение Герману, чтобы он отправлялся в дом Уэллса и оповестил его о моем задержании. Возможно, мне потребуется юридическая помощь. Полиция непредсказуема, неизвестно, куда может вывернуть ситуация. Вот ты даешь свидетельские показания, а вот тебя уже в наручниках сажают на скамью подсудимых.

Леопольд услышал отдаваемые мной распоряжения и вмешался в разговор:

– Вы можете не беспокоиться. За господином Уэллсом уже отправили экипаж. Так что вы встретитесь в Скотленд-Ярде. И вы, господин Вертокрыл, тоже следуйте с нами. У нас будет к вам несколько вопросов.

Герману такой поворот событий не понравился. Он уже открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает о проклятых легавых, лондонских порядках и рыжем трубокуре, который ему явно не нравился, но я легонько ткнул его локтем в бок, тем самым привел в чувство. Вертокрыл проглотил возмущение, покорно кивнул и отправился за пальто.

– В таком случае мы поедем на нашей машине, – сказал я.

Возражений со стороны полиции я не встретил.

Через четверть часа мы уже отъезжали от дома, следуя за полицейским автомобилем.

Я закрыл глаза, разумно полагая, что если я ни на что не могу повлиять, то можно восполнить потребность в сне. Все равно до следующего вечера мне не суждено будет отдохнуть. Только я задремал, как Герман возмущенно заговорил.

– Куда они едут? Не пойму. Скотленд-Ярд в другой стороне.

Я встряхнулся, протер глаза и вгляделся в мир за окном. Освещенные фонарями улицы спали, и я их не узнавал. Но я не так хорошо ориентировался в городе, в отличие от Вертокрыла, который по моим заданиям и по своим делам, о которых я понятия не имел, колесил целыми днями. Поэтому я оставил это наблюдение на его совести, попробовал заснуть снова, но уже не получалось. В голове вертелись мысли, которые не давали покоя. Зачем Чарльзу Строссу потребовалось грабить Лондонский банк? Где он скрывался все это время? С таким солидным жалованьем зачем ему все бросать и уходить на другую сторону правды? Вопросов было слишком много, но без разъяснений Стросса ни на один я не мог ответить. Да и вряд ли кто бы ответил вообще. Я мог только предположить, что после схватки с Медведем в голове у Стросса что-то помутилось и теперь он действует, не отдавая себе отчета. Знал бы я, насколько близок к правде в этот момент!

Вертокрыл закрутил руль вправо. Мы повернули и остановились. Я выбрался из машины. Поежился от холодного ветерка и наглухо застегнулся. Хлопали дверцы, и люди выбирались из машины. Вскоре я был уже окружен констеблями. Рядом стояли Герман и Леопольд Муар. Он легонько придержал меня под локоть и направил к ступенькам крыльца высокого дома из серого камня с большими вытянутыми окнами. Двери перед нами открылись, и я одним из первых вошел внутрь.

Я оказался в просторном вестибюле, залитом электрическим светом. Здесь все было таким современным и настоящим. Пол из квадратных черных и белых мраморных плиток, белые стены с черными бордюрами, коричневые деревянные перегородки со стеклянными окошками над ними. Только теперь я понял, что оказался в банке, вероятно, именно в том, который ограбил бывший инспектор. В вестибюле было полно полиции. Щелкали вспышки фотоаппаратов, ходили взад и вперед служащие, также экстренно посреди ночи выдернутые из постелей. Большая хрустальная люстра нависала по центру вестибюля. Не знаю почему, но когда я увидел ее, то представил сразу, как она падает и разбивается на тысячи мелких осколков о мраморный пол. Какие только безумные мысли не забредают в голову вследствие недосыпа!

– Пойдемте, пойдемте, – прозвучал за спиной голос Леопольда.

Он обогнул меня, перед ним открыли дверь, ведущую на служебную территорию. Я последовал за ним. Когда дверь закрывали, я заметил, что Германа задержали в вестибюле. Возле него нарисовались двое полицейских, вооруженных блокнотами и карандашами. Сыщики приступили к следственным действиям. Интересно, что им удастся узнать у Вертокрыла, ведь он со Строссом не общался.

Я шел за Леопольдом, который уверенно двигался по коридору. Похоже, он уже здесь был. На каждом шагу нам встречались застывшие в служебном рвении полицейские. Интересно, сколько же сумел Чарльз вынести из банка, что столько народа поставили под ружье? За очередным поворотом показалась широкая железная лестница, по которой застучали каблуки инспектора. Я не отставал, хотя недоумевал, зачем было тащить меня так далеко, когда можно было допросить вместе с Вертокрылом в вестибюле. Да и вообще, зачем нас было привозить в банк, когда мы направлялись в Скотленд-Ярд?

Лестница закончилась перед входом в сейфовые помещения. Дверь – круглый люк с огромным штурвалом и окошками замка-шифра – была открыта. Возле нее стояли два констебля. Леопольд вошел внутрь. Я увидел там Уэллса, который в сопровождении полицейского в штатском осматривал открытые сейфовые ячейки.

– Доброй ночи, Николас. Вас, я смотрю, тоже облагодетельствовали визитом. Полиция умеет быть очень настойчивой, в особенности когда на кону стоят национальные интересы, – оторвавшись от осмотра, сказал Гэрберт.

Он был вооружен большим увеличительным стеклом. На рабочем столе по центру сейфового помещения стоял внушительный кожаный саквояж коричневого цвета. Он был раскрыт. Я узнал этот саквояж. В нем Уэллс возил свои инструменты, необходимые для полевых исследований. С ним он обычно ездил в «Стрекозу» для постановки особо интересных опытов, требовавших уединения.

– Господин Муар был очень убедителен, – я наградил Леопольда прожигающим насквозь взглядом, но он не обратил на него внимания.

– О, я давно знаю Леопольда. Он отличная ищейка. Если уж во что-то вцепился, то никогда не выпустит. Что вы обо всем этом думаете, Николас?

– Что я могу думать? Я толком ничего не знаю. К тому же не понимаю, в каком статусе мы тут находимся.

– Мы находимся в статусе консультантов. В особо деликатных и запутанных делах полицейские привлекают меня к этой работе. Именно так я в свое время и познакомился с Чарльзом Строссом. До того, как он поступил ко мне на службу, а потом покинул ее, чтобы вернуться в полицию. Сейчас дело как нельзя деликатное. В преступлении замешан сотрудник, хоть и пропавший без вести.

– Почему все так убеждены, что это сделал Чарльз Стросс? – удивился я, хотя понимал, что, вероятно, у полиции есть на это основания, но я хотел бы их услышать.

– Ограбление произошло поздно вечером, в районе одиннадцати часов. У нас есть свидетели, которые видели, как в здание вошел невидимый человек, – вмешался в разговор Леопольд Муар. – А вы знаете какого-нибудь другого человека-невидимку в Лондоне, кроме Стросса?

– Но если он был невидимый, то как они могли его увидеть и засвидетельствовать это? – ответил я вопросом на вопрос.

– Открывающиеся сами по себе двери. Перемещающиеся по воздуху предметы. И самое главное, летающий противогаз, который вплыл в вестибюль банка прямо перед тем, как через воздуховоды стал поступать усыпляющий газ. В банке было несколько служащих из числа администрации, что задержались на работе, и ночная охрана. Они уснули практически сразу, но видели летающий противогаз. Дальше никаких свидетельских показаний нет. Есть только…

– Наши предположения, основанные на уликах, – перебил Леопольда Уэллс. – Невидимка вошел в банк. Прошел к сейфу. Причем двигался уверенно, прекрасно ориентируясь на местности. И это говорит нам о том, что он знал расположение внутренних помещений банка. Он добрался до сейфа, где ввел без единой ошибки три строчки шифра и открыл сейф. Дальше он обчистил несколько ячеек и так же беспрепятственно вышел.

– Что было в этих ячейках? – спросил я.

– Ценные бумаги и секретные документы одного торгового дома. Ничего, что можно было бы тут же превратить в деньги. И это очень странно, – сказал Леопольд. – Такое чувство, что Стросс действовал по чьему-то заказу. Кто-то его руками совершил преступление, так, чтобы не попасться на глаза и не загреметь под раздачу.

– От мелких пакостей он перешел к серьезным преступлениям? Но зачем?

– Боюсь, что мы уже имеем дело не с Чарльзом Строссом, а с его альтер эго. Вероятно, сражение с оборотнем, падение с высоты, а затем длительное пребывание в состоянии невидимости изменили его сознание. Личность Стросса заменила другая – лже-Стросс. И теперь он управляет телом человека-невидимки. А у него другие приоритеты и морально-нравственные ориентиры, – ответил Уэллс.

– Значит, вы несете ответственность, пускай и косвенную, за преступление, которое совершил Стросс, и за те преступления, которые он еще совершит, – сказал Леопольд и пыхнул дымом.

– С точки зрения законов морали, быть может, это и так. С точки зрения законов государства вы не сможете меня привлечь, поскольку это всего лишь философские рассуждения. Любое изобретение само по себе безвредно, даже скажу больше – оно нацелено на принесение пользы человеку, использующему его. Но все зависит от того, в какие руки оно попадет. Если оно попало в руки неподготовленного и морально неустойчивого человека, то это может привести к любым последствиям. Мирный инструмент может превратиться в оружие, и, наоборот, оружие может превратиться в мирный инструмент, – сказал Гэрберт.

– Вы большой философ, господин Уэллс. Жаль, что философию на хлеб не намажешь и преступника не поймаешь. Что мы будем делать дальше? Как поймать человека-невидимку, если он не хочет быть пойманным? – слова Леопольда были пропитаны ядом.

И его можно было понять. Уэллс в любом случае выйдет сухим из воды. После того как Стросс стал невидимым, он несколько лет прослужил верой и правдой в полиции, не имея ни одного нарекания. И то, что он теперь вступил на преступную дорожку, только с большой натяжкой можно было притянуть к его статусу невидимки. Ни один суд не станет брать это во внимание. Другое дело – общественное мнение.

– Я не знаю, – честно ответил Уэллс.

– Вы понимаете, что завтра об этом событии станет известно прессе. А дальше всему Лондону. Мы не сможем прятать шило в мешке. Криминальные репортеры наверняка уже что-нибудь пронюхали. Мои ребята уже видели парочку ошивающихся двумя кварталами поблизости. Лондон продолжает бурлить после убийств Потрошителя и никак не может успокоиться. А тут еще оборотень на улицах. Пускай нам и удалось его обезвредить. Теперь же человек-невидимка грабит банки. Что будет дальше? Кто пострадает от них следующим? Я очень боюсь, как бы город не взорвался бунтом. Как бы таким, как вы, Уэллс, не пришлось прятаться за бронированными стенами, чтобы не пострадать от гнева горожан. Человеческий гнев, в особенности если он пропитан страхом, становится неуправляем. Мы должны поймать Стросса как можно быстрее, чтобы успокоить обывателей. Иначе у нас может начаться уличная война.

– Понимаю, Леопольд, и усиленно думаю в этом направлении. Очень бы не хотелось бунта обывателей. Он может поставить крест на всех моих исследованиях, и не только моих, и остановить прогресс науки и техники. Я попробую разобраться в этом деле. Дайте мне время, – сказал Уэллс.

– У вас есть два дня, – поставил условие Леопольд Муар.

И мы вынуждены были с ним согласиться.

– Ограбление банка – не что иное, как заказ. Если мы разберемся, кто заказчик, то через него сможем выйти на след Стросса, – сказал Уэллс, когда мы переступили порог его дома.

Всю дорогу от банка он хранил молчание, хотя в автомобиле, кроме меня и Вертокрыла, никого не было. Не перед кем было играть в государственные тайны.

– Но как мы можем выяснить, кто заказчик? – спросил я.

– Ищите, кому это выгодно. И сразу все станет ясно, – ответил Уэллс.

Он прошел в лабораторию, поставил с шумом на стол саквояж и, не раздеваясь, сел в кресло.

– В банковской ячейке хранились документы торгового дома «Липтон», кто может быть заказчиком выкраденных документов? Только конкуренты, которые спят и видят, как бы пустить ко дну чайный дом, чтобы занять его нишу на рынке. И кто у нас является конкурентом Липтона?

– Торговый дом лорда Моргана Ричмонда, – тут же ответил я.

Мне ли не знать особенности этого рынка, если я некоторое время сам честно прослужил в чайном доме Липтона, открывая и развивая новый филиал?

– Похоже, что так, – согласился Уэллс.

– Но зачем действовать так грубо? Конкурентная борьба всегда была и есть, но это же не рынок опиума и не работорговля, чтобы опускаться до столь грубых методов, – для меня подобный поворот событий был тем более удивителен, поскольку чайное дело было не чужим.

– Думаю, что ответ на этот вопрос находится в документах, которые украл Стросс, – ответил Уэллс.

– И как мы можем узнать, что это за документы и где искать Чарльза?

– Конкурентная борьба Липтона и Ричмонда нас не касается. Наша задача остановить Стросса, чтобы он не бросал тень на развитие науки и технологий. Вот наша задача. И тут есть пара мыслей. Первая – обратиться в офис к Ричмонду и заявить о том, что нам все известно. Затея глупая, но может принести результаты. Они могут испугаться и дать нам зацепку. Хотя вряд ли она выгорит. Другой вариант – обратиться к Хозяевам теней. Для развития их бизнеса будет очень нехорошо, если город вскипит и начнутся беспорядки. Пока полиция не вернет документы и не задержит Стросса. Они будут перерывать город и прочесывать мелкой гребенкой, что сильно помешает Хозяевам теней.

– Хозяева теней – это преступное сообщество, насколько я понимаю, – уточнил я.

– Теневой бизнес, замешенный на незаконных операциях. Двенадцать Хозяев контролируют весь криминалитет Британского королевства.

– И что вы предполагаете делать? – спросил я.

– Отбросить вариант с визитом в офис Ричмонда. И навестить «Ржавые ключи» на Кимберли-стрит. Думаю, мы можем заручиться поддержкой одного из Хозяев. Только так можно поймать человека-невидимку. До утра у нас есть еще время. Раньше десяти в «Ржавые ключи» ехать бессмысленно, поэтому не будем тратить время. Вы поможете мне в одном деле.

Уэллс поднялся из кресла и направился к лабораторному столу.

Глава 19. Хозяин теней

«Ржавые ключи» – один из самых старых пабов в Лондоне, овеянный легендами. Большие вытянутые окна, разделенные на квадратные ячейки с разноцветными стеклами. Над входом висела вывеска с названием и связкой рыжего цвета ключей. Можно было не сомневаться, что их было ровно двенадцать, по числу основателей паба, которые здесь когда-то заключили мирный договор, разделив сферы влияния в Британском королевстве. В народе говорили, что король правит в Букингемском дворце, но истинные правители Англии заседают в «Ржавых ключах».

Я уже был в этом месте во время охоты на медведя-оборотня.

Мы остановились напротив паба. Я первым вышел из машины. За мной показался Уэллс. Вертокрыл остался за рулем, только стекло опустил и выглянул осмотреться.

Мальчишки-газетчики торговали свежими выпусками, выкрикивали громкие заголовки:

– Человек-невидимка ограбил банк!

– Невидимый грабитель банков!

– Человек-невидимка совершает новое преступление!

– Человек-невидимка снова в деле!

Все-таки газетчики пронюхали про ограбление. Не удивлюсь, если информацию им слили прямо из Скотленд-Ярда.

– Если один невидимка способен навести столько шороха на горожан, то страшно представить, каким ужасом скует улицы Лондона, когда профессор введет в город своих воспитанников, – задумчиво произнес Уэллс.

– Я даже рассуждать об этом не хочу. Мы не можем этого допустить. Простые люди не должны пострадать за то, что политики не могут договориться.

– Но, однако, всегда страдают. Очень некорректное замечание, друг мой. Простые люди как течение реки. Если направление будет искусственно изменено, то они поплывут в ту сторону, куда им прикажут. Но если напор будет сильным, то они могут оказать сопротивление и переломать все на своем пути. Очень не хочется видеть войну на улицах, которая может начаться с воспитанниками профессора. Я всегда говорил, что мир должен прийти к Космополису естественным, хотя и управляемым нами путем. Но не путем большой крови и уничтожения прежних обитателей этого мира. Это неприемлемо.

Уэллс осмотрелся по сторонам, проверяя движение на дороге, и перешел улицу. Машин было мало, он никому не мешал. И никто не угрожал ему наездом. Но я подумал, как в будущем будет тяжело переходить улицу, когда количество машин увеличится в десятки, а то и в сотни раз. Вероятно, властям города придется выделять отдельные территории для передвижения транспорта и отдельные улицы для движения пешеходов, так, чтобы они друг другу не мешали. Иначе количество погибших на дороге будет чудовищно огромным. Глупо расстаться с жизнью под колесами спешащего по делам автомобиля. В особенности глупо, если пешеход будет важным для общества человеком, а водитель простой деревенщиной, приехавшей в город продать на рынке сыр собственного приготовления. И тут я понял, как чудовищно звучат мои слова. Ведь так рассуждая, я не далеко ушел от профессора Моро, который также считает, что жизнь хомо сапиенс не стоит ничего по сравнению с жизнью хомо новуса. Я решил, что не буду сейчас забивать голову этими парадоксами, а подумаю об этом в свободное время. Я перешел дорогу.

Паб «Ржавые ключи» мало чем отличался от сотни своих собратьев по всему Лондону. При входе нас встретила деревянная стойка, за которой сидел скучающий громила в клетчатом сюртуке. Опытным взглядом он оценил степень нашей опасности и платежеспособности и тут же сделал вывод, через какой промежуток времени нас надлежит выставить на улицу. Деревянные темные столы и стулья с высокими спинками. Со стен свисали картины, изображающие сцены из средневековой жизни, – рыцари и монахи сидели и распивали пиво. Дубовые бочки, старые тележные колеса и мешки из-под хмеля украшали интерьер помещения.

Гэрберт уверенно подошел к барной стойке, оседлал табурет, положил руки на деревянную столешницу, отполированную тысячами локтей предыдущих посетителей, и потребовал:

– Две кружки ньюкаслского портера.

Бармен – высокий худой мужчина с черными усами, в белой рубахе и черной жилетке – тут же засуетился. Через пару минут перед нами стояли пивные кружки, заполненные черным непрозрачным напитком с густой пенной шапкой.

Я отхлебнул пиво. Интересно, как Уэллс собирался достучаться до Хозяев теней? Они же не ждут здесь посетителей, которые приходят со своими проблемами и трудностями, чтобы в приемной одного из Хозяев излить их в надежде на скорейшее разрешение за малую плату?

– Скажи, дорогуша, как я могу встретиться с Джулио Скольпеари? – спросил Уэллс.

Ожидаемо бармен ответил, не смутившись:

– Я не знаю, о ком вы говорите. Это один из посетителей?

– А если так, – Уэллс достал из кармана пиджака большую щербатую монету, положил ее на барную стойку и пальцем подвинул к бармену.

Я бросил взгляд на монету. Я никогда такой не видел. Серебряная с портретом в профиль мужчины в лавровом венке и полустершейся надписью.

– Минуту подождите, – сказал бармен и скрылся в служебном помещении.

Уэллс убрал палец с монеты. Заметив мой вопросительный взгляд, он пояснил:

– Это серебряная монетка времен Оливера Кромвеля в полкроны. Опознавательный знак просителя. Теперь они знают, что пришел человек посвященный, а не простак со стороны.

Из служебного помещения появился бармен, который тут же вернулся к протирке мытых пивных кружек. Вслед за ним показался мужчина в добротном шерстяном костюме, окинул взглядом Уэллса и меня и сказал:

– Следуйте за мной.

Он откинул часть барной стойки, освобождая проход, и мы вошли в святая святых бармена, но не стали там задерживаться. Проводник открыл перед нами дверь, и мы оказались на служебной территории. Здесь находилась скрытая от посторонних взглядов тайная часть паба, где деловые люди могли обсудить вопросы, так, чтобы случайный выпивоха не мог им помешать. В этот час на тайной стороне посетителей не было. Пустовало пять столов, а больше для переговоров и не нужно было. Помещение выглядело заброшенным, но я понимал, что это только видимость. В случае облавы владелец паба скажет, что в помещении собирается проводить ремонт, поэтому оно пока пустует. А даже если здесь и обнаружат парочку пьющих человек, то можно заявить, что это личные гости хозяина. Они очень не любят посторонних и пьяное безудержное веселье, которыми так славятся английские пабы.

– Ждите здесь. Через пару минут к вам выйдут, – сказал проводник и указал на один из столиков.

Я сел первым. Уэллс сел рядом и задумчиво произнес:

– Жаль, кружки на стойке оставили.

– Лучше нам быть настороже. Не нравится мне это место.

Все утро до отъезда в «Ржавые ключи» мы провели над какими-то чертежами и расчетами. Из тех фрагментов, что мне удалось увидеть, я сделал вывод, что Гэрберт возобновил работу над одним из самых долгоиграющих своих изобретений. Он называл это устройство «машина времени».

Раньше мне никогда не доводилось видеть чертежи этой машины. Но я много раз слышал от Гэрберта, что он ведет работу над этим изобретением, в процессе которой он сделал много других открытий. Одно из них – ускоритель темпа жизни. Гэрберт никуда не выходил без этой маленькой машинки. Уэллс всегда говорил, что машина времени – одно из самых главных его изобретений, поэтому он не стремится форсировать события и доводить дело до конца путем стремительных мозговых штурмов. Потому что изобретения подобного рода прославляют его изобретателей, но в то же время сковывают рамками высокого уровня. После этого каждая новая разработка сравнивается с высоким эталоном и может быть отвергнута в связи с недостаточной сложностью и важностью. Но мне казалось, что Гэрберту так нравилась идея путешествий во времени, что он старательно наслаждался каждой минутой, потраченной на изобретение машины времени. Но сегодня что-то изменилось. Уэллс приступил к работе с удвоенной энергией. Теперь, когда я во всем помогал ему, он не включал ускоритель темпа жизни, но я видел, как велико было у него искушение сделать это. Что-то подталкивало его вперед, заставляло действовать с утроенной силой, будто он боялся опоздать, упустить что-то важное. Так работают люди, когда знают, что у них осталось мало времени, потому что червь неизлечимой болезни поедает их тело. И я даже начал подозревать, что Гэрберт болен, но ни о чем не говорит мне.

Воспользовавшись свободной минуткой, я отлучился под предлогом посещения уборной, на деле же чтобы поговорить со Штраусом. Я поинтересовался у него, не обращался ли Гэрберт в последнее время к врачам, не было ли у него каких-то жалоб на здоровье. Штраус сказал, что жалоб не было и ни к кому он не обращался. Что же касается здоровья, то хозяин здоров как никогда, и его настроение все так же колеблется от дикого творческого взрыва до ненависти ко всему окружающему миру в течение одних суток. Так что не о чем волноваться. Значит, возвращение Уэллса к машине времени связано не с внутренними, а с внешними проблемами.

Хлопнула дверь, и в зал вошел молодой безусый человек в черном костюме. Он подошел к нашему столу и сел напротив Уэллса.

– Вы постучали Кромвелем по дереву. Я готов вас слушать, – сказал он.