Уэллс. Горький ветер Даль Дмитрий
– Не морочьте мне голову. Он здесь вполне видим. В костюме и шляпе. В другом виде и не ходит. Объект в седьмом доме. Комната шесть.
Теневик распрямился и невозмутимо направился назад к своей машине.
Уэллс красноречиво посмотрел на меня. Настала моя очередь выходить на сцену.
Самое сложное – избавиться от стыдливости. Ведь, несмотря на то что ты невидим, все равно не отделаться от ощущения, что все смотрят на твою наготу и восклицают: «А король то голый!» Ведь для того чтобы остаться невидимым для окружающих, мне пришлось полностью раздеться на заднем сиденье автомобиля. Чтобы не смущать меня и не мешать, Уэллс пересел на переднее сиденье. Я выпил вещество, которое передал мне в пробирке Уэллс, и стал ждать, прислушиваясь к организму. Время от времени я смотрел на свои руки, пытаясь поймать момент, когда они растают в пространстве. Но я так и не увидел этого.
Вот я смотрю на руки, они такие живые и отчетливые со всеми складками и щербинками на коже, перевожу взгляд на улицу, проверяя, не сбежал ли Чарльз Стросс, пока мы тут гримируемся для представления, а затем вновь смотрю на руки. Я все еще вижу их, но как какую-то студенистую серебряную массу, по очертаниям очень напоминающую ладони.
От неожиданности я вскрикнул, привлекая внимание Уэллса. Он посмотрел на меня оценивающе и заявил, что все идет штатно. Я практически уже растворился в пространстве. Рук уже не видно, лицо тоже практически истаяло, остались только глаза. Висят в пустоте между шляпой и воротником пальто. Вероятно, то еще зрелище, потому что когда Вертокрыл обернулся и посмотрел на меня, то чуть было не вывернул содержимое желудка на колени Гэрберту. Лицо его позеленело, щеки надулись, точно у лягушки перед протяжным заунывным кваканьем. Он с трудом сдержал рвотный позыв, отвернулся и больше старался не смотреть в мою сторону, пока я не разделся и не стал абсолютно невидимым для него. Но при всем при этом я сам себя видел, пускай и без человеческих очертаний, а в виде студенистой серебряной массы, но все же видел.
– У вас где-то полчаса. Я дал слабый раствор. Более крепкий не рискнул. Этого времени вполне хватит. После того как вы войдете в дом, мы отсчитаем четверть часа и начнем штурм. Ваша задача задержать Стросса, пока мы не пометим его краской. После этого будем его вязать.
– Вы же слышали, теневеки не будут нам помогать, – возразил я и подумал, как это, вероятно, странно выглядит. Уэллс разговаривает с пустотой, и пустота отвечает ему.
– После того как мы его свяжем, у Блэкфута не останется иного выхода, как помочь нам его усадить в машину да довезти до Скотленд-Ярда. Я к тому же вколю ему препарат, который на время сделает его видимым. Тот самый, что он регулярно принимал до исчезновения. Вероятно, запас его закончился, вот инспектор и тронулся разумом.
– Звучит неутешительно. Ладно, я пошел.
Я быстро вышел из машины. Идти босиком по холодной, грязной и к тому же мокрой мостовой было очень неприятно. Я тут же проклял Гэрберта за то, что он обрек меня на это испытание, затем взял свои слова обратно и снова проклял его, когда наступил в лужу, которую не заметил из-за своих переживаний. Проклятая судьба, и почему Флумен не определил меня на службу к Эдисону. Вряд ли мне предстояло у него расхаживать по улицам голым и невидимым, грозя отморозить себе все, что только можно, включая и будущее потомство.
Было прохладно. Осень непрозрачно намекала, что сейчас не время для прогулок в столь легкомысленном виде. И я ускорился, мечтая побыстрее попасть в дом. Нужный я нашел быстро, запрыгнул по ступенькам на крыльцо и остановился перед звонками. Их было шесть штук по числу квартир. И я оказался перед сложным вопросом. Звонить или не звонить? Ведь звонок может предупредить Стросса, тем более когда он выйдет открывать дверь, а на пороге никого не будет, это заставит его насторожиться. Но если я не позвоню, а буду дожидаться, пока кто-то откроет мне дверь, то превращусь тут в ледяной столб. Я не успел ничего решить, как на улице показался знакомый нам рыжеволосый мальчишка. Фрике весело подбежал к крыльцу Стросса, запрыгнул на него, чуть было не отдавив мне невидимую ногу, и нажал на звонок шестого номера. Где-то в глубине дома прозвучал звонок. Веснушчатое лицо Фрике растянулось в улыбке, и неожиданно он сказал шепотом:
– Не ссыте, дядечка, сейчас все будет сделано. Контора «Фрике и Фрике» исполнит все в лучшем виде.
В глубине дома послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице, затем подошел к двери, и глухой голос, показавшийся мне знакомым, хотя я и не был уверен, что это инспектор Чарльз Стросс, спросил:
– Кто там? Какого черта надо?
– Я по поручению от хозяйки дома. Она сказала, чтобы я взял у вас плату за комнату за следующую неделю, – придумывал на ходу Фрике.
– Да какого черта! Я все оплатил, – возмутился голос за дверью и принялся отпирать.
Дверь распахнулась, и показался человек, одетый в серое пальто, большую широкополую шляпу-американку, шея была плотно замотана шарфом, лицо скрывали большие мотоциклетные очки, а руки были в перчатках. Я сразу подумал: кто будет в трезвом уме расхаживать по дому в подобном одеянии, мало того что непрактично, так еще и вспотеть можно, сделав пару глотков чая. Сомнений не оставалось. Это был Стросс. Человек-невидимка – собственной персоной.
Он посмотрел на Фрике, собрался было выдать гневную тираду об алчной хозяйке и дерзких мальчишках, которые, вместо того чтобы надоедать благочестивым гражданам, пошли бы на завод работать или в какую-нибудь ремесленную мастерскую подмастерьем, но тут он бросил взгляд в мою сторону и замер. Невидимка смотрел пристально на то место, где стоял я. По логике вещей он не мог меня видеть, но я чувствовал, что он видит.
Дальнейшие события разворачивались стремительно. Стросс схватил Фрике, вздернул в воздух и швырнул в меня. Я не успел отреагировать, как тяжелый человеческий снаряд сбил меня с ног, и мы полетели в кусты. Секундное замешательство, и я очнулся и начал действовать.
Первым делом я сбросил Фрике с себя, поднялся на ноги, запрыгнул на крыльцо, но дверь оказалась закрыта. Я дернул за ручку, но она оказывала молчаливое сопротивление. Тогда я спрыгнул назад на газон, схватил один из камней, которыми были обложены стволы кустарников, и, не церемонясь, метнул его в окно первого этажа. Уж не знаю, кто проживал в этой комнате и как он отреагировал на влетающий в дом камень, но явно этому не обрадовался. Посыпалось стекло. Тогда я схватил другой булыжник и быстро выстучал все осколки из рамы. После чего забрался на спину не ожидавшему такой подлости Фрике, оттолкнулся от него и запрыгнул в окно.
Я не видел, как от толчка плюхнулся лицом в землю мальчишка, но зато услышал, как громко и смачно он облил меня ругательствами. Не видя своего обидчика, он прошелся по мне в мужском роде, а затем на всякий случай повторил все то же самое, но в женском варианте. Я слышал его, но не обращал внимания. Ради дела парнишка мог бы и пострадать, уверен, что ему это зачтется. Хозяев теней никто не мог назвать неблагодарными, по крайней мере без ущерба своему здоровью. Да и мне было уже не до мальчишки. Я торопился и не все осколки выбил из рамы. Одним из притаившихся я расцарапал голень левой ноги.
Я не сдержался, выругался, и снова выругался, когда обнаружил кровь, которая просочилась по невидимой ноге. Теперь я стал более уязвим, но какого кейворита, Стросс меня и без того каким-то образом видел. Быть может, он изобрел очки-видимки или просто продал душу дьяволу за новые способности. Мне было некогда копаться в сомнениях и размышлениях, мне надо было догнать Стросса. Я спрыгнул в комнату, обратил внимание на вжавшегося в кресло деликатного старика в круглых очках, домашних тапочках и с томиком Диккенса в руках. Он смотрел прямо на меня, и я подумал, что он сейчас предложит мне чашечку кофе и выкурить с ним трубку отборного табачка. Такому человеку будет неудобно отказать, и я не стал дожидаться, когда мои безумные фантазии воплотятся в жизнь. Я бросился к дверям, открыл их и выбежал в коридор. Конечно, Стросс не станет дожидаться меня, чтобы уравновесить шансы. Дверь на улицу все еще закрыта, поэтому я бросился наверх, где располагалась комната бывшего инспектора. Перепрыгивая через ступеньку и помечая их кровью, я оказался на втором этаже.
Здесь никого не было. Жильцы, даже если мучились от приступов любопытства, прятались в своих комнатах. Я быстро нашел жилище Стросса, дверь оказалась заперта, я толкнул ее с разбега, и она поддалась. Я влетел в комнату, которая с первого взгляда показалась мне безлюдной. Потом я обнаружил одежду Стросса, в которой он встречал мальчишку-посыльного на крыльце. Значит, он разделся и теперь был невидимым. Это было очень плохо, потому что появился очень весомый шанс упустить его. Не сразу я увидел колеблющуюся от дуновения ветерка занавеску. Где-то с половину минуты было растрачено впустую.
Я отдернул занавеску и увидел открытое окно, которое вело на пожарную лестницу. Я выбрался на нее и посмотрел вниз. Я увидел Стросса – эту серебристую тестообразную массу, которая уже спрыгнула с лестницы и двигалась по тротуару, мимо не видящих его теневиков, вооруженных распрыскивателями краски. Прямо на пути его стоял Гэрберт Уэллс, слепо шаривший стволом заморозчика, рядом Вертокрыл застыл в стойке боксера, держа в правой руке револьвер. Но Строссу было плевать на них, ведь его никто не видел.
Он уходил, скрывался от рук правосудия. Он чувствовал свое превосходство, а я чувствовал приступ отчаянья, который подкатил к горлу. Ведь если мы его сейчас упустим, то шансов на его поимку не останется. Он заляжет так глубоко на дно, что никто его никогда не выцарапает. Тут я вспомнил, что, чтобы сделать невидимку видимым, его нужно пометить. А для этого я должен как-то его выделить из городского пейзажа. Я заметался взглядом по лестнице, по комнате и увидел цветочный горшок. Недолго думая, я схватил его и бросил в убегавшего Стросса.
Я мог промазать, и тогда мы потеряли бы последний шанс на поимку особо опасного преступника, но удача была сегодня на нашей стороне. Горшок точно ударил ему в спину и разбился, сбив его с ног. Этого было достаточно. Теневики увидели аномальное поведение летающего горшка и включили распылители. В мгновение они залили Стросса зеленой краской. Он вскочил на ноги, изрядно шатаясь, и тут же получил разряд заморозчика лично от Уэллса. Ледяная зеленая статуя застыла на тротуаре Ист-Энда. Теперь нам осталось только доставить этот предмет искусства в Скотленд-Ярд, пока он не начал оттаивать. Я вздохнул с облегчением. Это была вполне решаемая задача.
– Стало быть, вы утверждаете, что Стросс видел вас, в то время как вы были невидимы? – переспросил меня Уэллс. Это обстоятельство его очень заинтересовало. Он явно столкнулся с ранее ненаблюдаемым явлением. И это было вполне объяснимо, человек-невидимка до этого дня был один – Чарльз Стросс. Гэрберт ставил еще эксперименты над Штраусом, но дворецкий не покидал в таком состоянии дом, а Стросс не ходил к Уэллсу в гости, поэтому они не видели друг друга. При этом ни Стросс, ни Штраус не рассказали Уэллсу о том, что видят на месте своего тела странную субстанцию серебряного цвета. Вероятно, они не придали этому значения, потому что осознанно пошли на эксперимент и наслаждались эффектом невидимости. В то время как я вынужден был пойти на этот шаг под давлением обстоятельств.
– Значит, невидимки могут видеть друг друга. Это очень и очень любопытно.
– А вы на что рассчитывали, когда меня отправили к нему на квартиру? – спросил я.
– Я рассчитывал на то, что он маскируется одеждой под человека. Но в случае опасности избавится тут же от нее. Если вы будете при этом присутствовать, то сможете остановить его и пометить. Как мы ранее договаривались, – сказал Уэллс. Было видно, что мои вопросы раздражают его своей глупостью и пустым сотрясанием воздуха.
– Я почему-то был уверен, что увижу его. Но при этом не подумал, что он может увидеть меня. Тут я растерялся, – признал я свою ошибку.
Хорошо, что эта ошибка оказалась не роковой, и нам все же удалось поймать Стросса.
– Один человек-невидимка сможет стать предохранительным механизмом для других невидимых людей. Стало быть, в будущем, чтобы избежать злоупотребления этим открытием, нам придется создать невидимую полицию, которая будет контролировать действия невидимок. Тут есть о чем подумать. Впрочем, не будем торопиться. Сегодня мы славно потрудились и заслужили отдых.
Внезапно раздраженный и энергичный Уэллс расслабился и стал доброжелательным и заботливым, что заставляло думать о том, что он либо опять попал под волнообразное изменение своего настроения, либо торопится избавиться от меня, чтобы заняться новыми исчислениями в связи с открывшимися сегодня новыми данными. Я не стал заставлять себя уговаривать. Заявил, что чертовски устал и хочу спать. Если я на сегодня больше не нужен, то с удовольствием отправляюсь домой, чтобы помыться и выспаться. Гэрберт не стал меня задерживать.
Глава 22. Дверь в стене
Работая над созданием машины времени, Уэллс теоретически предположил существование изначального мира, в котором действуют иные физические законы, а время там отсутствует как явление. Это стартовый мир, пробный. Мир экспериментальный, на котором Творец проводил свои опыты, выстраивая остальные вселенные. Идея показалась мне бредовой, но я не стал ее отвергать, а внимательно выслушал Уэллса. В конце концов, не все его разработки оказывались жизнеспособны, но мысли его всегда были весьма плодотворными, и даже если какая-то идея оказывалась ошибочной, она порождала новую идею, из которой рождалось что-то поистине важное и интересное.
Я забыл об этом разговоре и о Межвременье, так Уэллс назвал свой изначальный мир, но однажды вечером, спустя несколько дней после задержания человека-невидимки Чарльза Стросса, сидя перед камином с трубкой, набитой ароматным табаком, и с бокалом портвейна, он напомнил мне о старом разговоре.
– Я нашел способ открыть дверь в стене, – сказал он.
Я сначала не понял, о чем говорит Гэрберт, поэтому переспросил:
– Дверь в стене?
– Дверь в Межвременье, к изначальному миру. Я долго работал над этим и наконец могу сказать, что мои труды увенчались успехом. Я готов к тому, чтобы открыть дверь. Но нам предстоит сделать самое важное – провести испытания, а именно – отправить путешественника в Межвременье.
– Какой практический смысл в этой двери и Межвременье?
– Я сейчас объясню. Наберитесь терпения, – пообещал Уэллс.
И он объяснил.
Я допил портвейн, налил себе еще один бокал и задал самый важный вопрос:
– И кто же будет тем смельчаком, что отправится в путешествие в Межвременье?
Уэллс ответил.
Я пошел на это, потому что другого выбора у нас не было. Я не знал, что меня ждет там, в этом новом неизведанном мире. В мире, где все существует одновременно и одновременно ничего не существует. Но сверхзадача, которую поставил передо мной Уэллс, добавляла мне решимости. Я должен был спасти наследие Уэллса. Спрятать его от всех глаз, от нечистоплотных рук, создать резервную копию на тот случай, если в нашем мире случится какое-нибудь несчастье и работы Уэллса окажутся уничтоженными или, чего хуже, попадут не к тем людям, которые решат использовать их на благо обогащения и войны, а не во имя мира и процветания человечества. В первую очередь мы должны были спрятать архив от профессора Моро и островитян, которые уже однажды сделали попытку его похитить.
Уэллс придумал создать архив с разработками и спрятать его настолько надежно, насколько это представляется возможным. Он долго разрабатывал этот план, и настал день, когда решил о нем рассказать мне. Сперва я не поверил в существование этого мира, затем отказывался верить в то, что Гэрберту удастся открыть в него дверь. Но он был очень настойчивым и убедительным и добился своего.
Открытие Двери было намечено на утро понедельника. Погода в тот день выдалась прекрасной. Накануне весь день шел дождь, и мы всерьез обсуждали вопрос переноса начала эксперимента, поскольку любое погодное отклонение могло вызвать незапланированные помехи, но Уэллс решил ничего не отменять. Да и утром распогодилось. Небо было ясное, солнце светило холодным отчужденным светом.
Для проведения эксперимента мы избрали «Стрекозу». Оборудование было смонтировано в гостиной, которая уже давно превратилась в помещение для испытаний, а размыкающий контур был выстроен на поляне перед особняком. Уэллс колдовал над аппаратурой, в то время как я прогуливался по поляне, на которой помимо размыкателей, представлявших собой небольшие стальные клетки, к которым были подведены провода, стояли плетеные кресла и столик со стеклянной столешницей. Уэллс словно ждал гостей-зрителей, чтобы показать им свое новое представление.
Я сел в одно из кресел, закинул ногу на ногу и уставился на возвышающийся на краю земельного участка Уэллса черный дуб с багровой от осеннего увядания листвой. Некоторое время я рассматривал дуб, который бросал тень на добрую часть поляны и на одно из кресел. Мне даже начало казаться, что в этом кресле сидит человек-тень с бокалом коньяка и насмешливо смотрит на меня. Чувство это было неприятное, словно кто-то липкими от варенья или крови пальцами касается моего лица. Я сам не заметил, как погрузился в дремоту. Я плохо спал накануне, мне все время казалось, что в комнате помимо меня кто-то есть, кто-то невидимый, кто-то, быть может сам Чарльз Стросс, человек-невидимка, почтил меня своим присутствием. Хотя я понимал, что Строссу нечего делать в «Стрекозе». Сейчас он сидит в тюремной камере, и весь Скотленд-Ярд следит, чтобы он оттуда не выбрался. Поэтому не было ничего удивительного, что меня разобрало на солнышке.
Я очнулся от сильного чувства присутствия чего-то потустороннего. Открыл глаза и увидел дверь, которая висела в воздухе на высоте двух футов от земли. Она, казалось, была зеленой, но стоило приглядеться, как дверь начинала переливаться разными цветами, и вот она уже пурпурная, а чуть позже фиолетовая, и вот даже красная. Дверь полностью закрывала черный дуб, но вот что странно – тень в соседнем кресле никуда не делась. Вероятно, ее отбрасывал не дуб, решил я и встал. Я подошел к двери, протянул к ней руку, но не успел коснуться.
– Пожалуйста, не трогайте, – послышался голос Уэллса.
Он шел ко мне от дома с заплечной сумкой. Накануне Гэрберт убирал в нее тетради с расчетами, распечатки отчетов об успешных экспериментах, чертежи и прочие документы, составлявшие Архив Уэллса. Было решено, что в первое путешествие в Межвременье я возьму с собой весь архив. Если удастся сразу найти место для его хранения, я спрячу его и составлю по возвращении подробную инструкцию о местонахождении архива, которую мы также спрячем в удобном для нас месте.
– Я думал, Дверь – это условное название, а не настоящая дверь, – сказал я.
– Вы абсолютно правы, Николас, Дверь – это вовсе не межкомнатная или наружная дверь. Это всего лишь удобная для нас визуализация явления природы. Вполне вероятно, и я даже предполагаю, что так оно и есть, Дверь выглядит как какая-нибудь дыра или что-то еще, но наш мозг ищет для нее более подходящую форму визуализации, поэтому Дверь – это просто дверь. Но об этом не стоит задумываться. Это просто надо принять и двигаться дальше.
Уэллс поставил в кресло сумку.
– Я все собрал. Вы должны понимать, что ваш путь назад зависит только от вас. В мире, который ждет вас, нет никаких путеводителей и карт, нет ничего такого, за что бы вы могли уцепиться, чтобы, как за нитью Ариадны, вернуться назад. Все, что вас ждет там, только ваш опыт и ваш выбор. Я не смогу помочь вам. И никто не сможет помочь. Поэтому очень важно, чтобы вы запомнили расположение Двери и смогли вернуться назад. Я бы предложил вам не уходить далеко от нее, чтобы не терять из виду. Но решайте сами. Это ваша дорога.
Я взял заплечную сумку, взвесил ее в руке, показалось, что терпимо тяжелая, и повесил ее за спину, удобно подтянул ремни, так, чтобы она не мешала.
– Оружие не даю. Неизвестно, как оно себя поведет в том мире. Поэтому там вы рассчитываете только на себя. И помните, что ваше главное оружие – это ваш разум, – напутствовал Уэллс.
Как же я не хотел никуда идти! Тем более за эту подозрительную Дверь, где меня ждало неведомое. Никогда еще я не являлся составной частью эксперимента Уэллса. Но я знал, что Гэрберт не стал бы подвергать меня неоправданному риску.
– А если пойдет дождь? – неожиданно вспомнил я.
– В ближайшие несколько часов он не предвидится. К тому же вы вернетесь в то же время, из какого уйдете. Так что для нашего мира пройдет всего несколько секунд. В это время ничего не произойдет.
– А если отключится электричество? – уточнил я.
– Такое стечение обстоятельств признается мной ничтожным, но и этот случай мной предусмотрен. В подвале «Стрекозы» установлены два резервных генератора.
Уэллс посмотрел на меня и ободряюще улыбнулся.
Я, как мог, оттягивал тот момент, когда мне предстояло сделать шаг за Дверь. Этот шаг страшил меня. Я стоял перед ней и боялся открыть. Уэллс не торопил меня. Он понимал, что один маленький шаг для человека мог стать большим шагом для всего человечества.
Я протянул руку к Двери, и она открылась сама. Что там, за Дверью, я не видел. Все скрывал серый туман.
– Ну, с Богом. Не задерживайтесь там, Николас, – сказал Уэллс.
Я взял плетеное кресло, поставил его перед дверью и использовал как ступеньку. Шаг на него, шаг за дверь. Пересекая дверную черту, я прислушивался к себе, пытаясь понять, что меняется вокруг и во мне. Но не почувствовал никаких изменений. Ничего не произошло. Сердце как билось, так и билось, мысли как лихорадочно метались, так и продолжали метаться. Я был самим собой, и не преобразовался, шагнув в другой мир.
Оказавшись за Дверью, я услышал громкий звук, с которым Дверь захлопнулась. Я еще не видел новый мир, но обернулся, чтобы посмотреть, что оставил за своей спиной.
И не обнаружил Двери. Я стоял перед двумя высоченными деревьями с раскидистыми ветвями, усыпанными разноцветными листьями, кронами они сплетались воедино, образуя арку, внутри которой дрожал густой искрящийся влагой туман. Стоило сделать шаг в эту арку, и я бы вернулся назад в «Стрекозу» к Уэллсу. Знание того, что у меня есть путь к отступлению, грело мое сердце. Я обернулся и посмотрел на мир, в котором не существовало такого понятия, как время.
Время – палач всего сущего, безжалостный убийца самой жизни. Здесь не чувствовалось его дыхания, оно никогда не приходило в этот мир, разрушая все созданное до него. Здесь царило Межвременье, вся история нашего мира была закапсулирована и спрятана внутри этого мира, где фараоны, Война Алой и Белой розы существовали одновременно с дирижаблями и тихоокеанскими лайнерами, где Большой взрыв и Великое угасание совершались одновременно. Я чувствовал трепет, какой испытывает любое разумное существо, оказавшееся перед чем-то несравнимо большим, величественным и разумом непостижимым.
Глава 23. Межвременье
Вокруг меня простирался лес, среди которого возвышались многоэтажные дома из бетона и стекла. Они сливались с деревьями, словно были единой стеной, из которой и состояло мироздание.
Деревья росли из асфальта.
Деревья росли из земли.
Деревья пробивали себе дорогу к небу сквозь здания и крыши, к небу, которое представляло собой бесконечные барханы песка, и в них плыл масляный яичный желток местного светила с красными кровавыми прожилками. Здесь все было настолько тесно, что было непонятно – то ли дома подпирают деревья, то ли деревья поддерживают дома. И в то же время в этой тесноте было столько простора и воздуха, что я начал с непривычки захлебываться, задыхаться от переизбытка свободы и бесконечности.
Стены домов оплетали виноградные плети, усеянные густыми гроздьями с огромными синими ягодами, полными сока и сладости. Виноград здесь был повсюду, словно я угодил на бесконечную плантацию богатейшего в мире винодела.
Стволы деревьев были усеяны дуплами, которые в то же время были заперты дверями с маленькими замочными скважинами. Отчего складывалось впечатление, что и не деревья это вовсе, а древесные многоквартирные дома, в которых живут неведомые лесные жители, любящие виноград и масляные фонари.
Их здесь было тоже в избытке, через каждые пару-тройку ярдов стояли фонари на высоких столбах, больше похожих на изящные страусовые лапы. Они освещали мне дорогу. Я задумался, сколько фонарщиков зажигает и тушит эти фонари, и где прячутся эти фонарщики, когда миру не нужны их услуги. Огни фонарей также выглядывали из окон, словно тонко намекая мне, что в этих домах кто-то живет. Освещали они и деревья бесконечного всепоглощающего леса.
Я почувствовал необъяснимый прилив счастья. Я словно помолодел на несколько десятков лет, вернувшись в ту чудесную пору юношества, когда, даже несмотря на все беды и невзгоды мира, жизнь, кипящая внутри и вокруг, кажется изумительной, опьяняющей, дарующей мечты и надежды. Пускай я знал, что большинство этих мечтаний пустые и несбыточные, а надежды разобьются о скалы суровой реальности, так не любящей людей, их порождающих. Мне снова было семнадцать лет, и вся жизнь еще была впереди, и я снова верил в себя, в свою способность перевернуть весь мир и добиться всего, чего я хочу. Семнадцать лет – пора наивности и святой веры, которая потом с годами оставляет нас, лишая возможности совершить чудо. В семнадцать лет мы верим, что способны своей волей обратить воду в вино, а мертвого заставить встать и идти. Но мало кто способен сохранить эту веру хотя бы годам к тридцати. А уж к сорока она превращается в призрачное, малоуловимое облачко.
Меня качнуло, я случайно наступил на подножие фонаря, и он пришел в движение. Поджал под себя страусовую лапу, скрючив боязливо пальцы, теперь фонарь просто висел на столбе в воздухе, ни на что не опираясь. Другие фонарные столбы завибрировали и пришли в движение. Ближайший ко мне столб выпростал откуда-то из-под себя вторую страусовую лапу и отбежал в сторону. Другие столбы тоже обзавелись вторыми лапами, что позволило им свободно перемещаться в пространстве. Столбы разбежались подальше от меня, словно опасаясь, что я нарочно стану прыгать и топтаться на их лапах с неведомой, но обязательно садистской целью.
Но я не обратил на них внимания. Мало ли кто чего опасается и кто чему не верит. Я зашагал дальше по дороге из желтого кирпича, совершенно забыв о наставлении Уэллса помнить о Двери, через которую я пришел в Межвременье. Не помнил я и о рюкзаке, притаившемся невесомым грузом у меня на спине. Проходя мимо большой стеклянной витрины, в отражении я увидел, что рюкзак, в котором содержался архив Гэрберта Уэллса, превратился в прилипшего к моей спине и мирно дремлющего хамелеона. Древняя ящерица время от времени выстреливала вверх языком, ловя из воздуха светлячков, которые, казалось, преследовали меня, роясь в воздухе блестящей тучкой. Увидев этого хамелеона, я вспомнил, с какой целью оказался в этом древнем изначальном лесу, и решил, что больше никогда не позабуду об этом. А для этого я забормотал себе под нос: «спрятать архив, спрятать архив», правда, через несколько минут я уже бормотал что-то невразумительное: «врякать морив, брякать хорив, трюкать хравив».
И как тут было не забыть о том, зачем я пришел в этот мир, когда вокруг творилось столько невообразимого и необъяснимого. Дорога повернула, и я оказался на соседней улице. Здесь росли деревья, с вершин которых на стальных цепях свисали толстенные книги. Их было множество, возжелай я их сосчитать, то неизбежно сбился бы со счету, минуя первую тысячу фолиантов. Я подошел к ближайшему дереву и протянул руку к книге в коричневой обложке. Я подумал, что недурно было бы найти свободную цепь и привязать к ней архив Уэллса. Где спрятать книги, как не в библиотеке. Здесь их точно никто не найдет. Важные знания, способные изменить законы мироздания, следует растворить в океане других знаний, чтобы они не попали в опасные руки. Среди вороха ненужности и бессмысленности они затеряются и станут безопасными, в то же время я смогу вспомнить дорогу к ним. И если когда-нибудь потребуется восстановить утраченное, я смогу без труда сделать это. Достаточно лишь снова отыскать и открыть Дверь в Межвременье.
Я робко коснулся книги, почувствовал, как она задрожала, приглашая к диалогу. Я уверенно завладел ею, раскрыл том, и изнутри с золотистых страниц ко мне вынырнул мой двойник. Его лицо зависло напротив моего. Его глаза смотрели в мои. По пояс он выглядывал из книги. Даже не было видно его рук, но он тут же исправил это недоразумение, стремительно стянул с головы котелок и поклонился мне, приветствуя.
Я застыл, не зная, что делать. Я почувствовал, что еще чуть-чуть – и поврежусь рассудком безвозвратно, и в то же мгновение дороги назад мне не будет. Я стану частью этого сумасбродного мира, лишенного разрушительного и в то же время упорядоченного влияния времени. Теперь, вглядываясь в лицо своего книжного двойника, я понял, что мироздание было создано безумным Творцом, потому что только безумец способен отчаяться на такое творение. И это безумие растворено во всем живом на планете. В каждом из нас растворена искра безумия Творца. Мы вольны распоряжаться ею по своему усмотрению. Кто-то забывает обо всем и старательно тушит ее в себе, потому что, быть может, боится того изначального, что спрятано внутри. Кто-то не обращает на искру никакого внимания, проживая свою жизнь в серости и праздности. А кто-то, почувствовав ее, старательно разжигает, становясь непохожим на людей вокруг, и тогда начинает творить, пробуждать что-то новое или конструировать из того, что было, оригинальные конструкции и смыслы.
– Позвольте узнать, что ищете вы здесь-сейчас-всегда? – поинтересовался у меня книжный двойник.
Я удивился, услышав его. Никогда не думал, что у меня такой приятный, располагающий к себе голос.
– Я ищу место, которое могло бы стать тайником для многих знаний и открытий.
– Зачем прятать в тайник знания и открытия? – удивился мой двойник.
– Потому что если их не спрятать, то они могут разрушить мир, с одной стороны, а с другой – могут потеряться в небытие, – ответил я.
Двойник мой сочувственно покачал головой.
– Спрятать, чтобы не потеряться, звучит очень разумно.
Двойник снова снял котелок, почесал макушку, улыбнулся озаренно, точно вспомнил о чем-то, и сказал:
– Ищите Дом Дракона. Дракон поможет вам с тайником.
– А где мне искать этот Дом Дракона? – спросил я, поскольку не представлял, как мне ориентироваться в пространстве, в котором не существовало никаких ориентиров.
– Нет ничего проще. Спроси об этом у дерева. И будет тебе ответ. Только не поддавайся сожалениям об утраченном. Иначе засосет и не выберешься.
Двойник втянулся внутрь книги, и она захлопнулась.
Цепь дернулась, и книга взлетела стремительно вверх, будто неведомый рыбак подсек и поспешил завладеть своим уловом.
«Что значит не поддаваться сожалениям об утраченном? – задумался я. – И у какого дерева я должен спросить дорогу к Дому? Деревьев повсюду великое множество, какое дерево нужное и подскажет нужную дорогу? А что, если дерево будет не то и дорогу укажет не ту, не заблужусь ли я с таких указаний?»
Я бодро зашагал по улице, раздвигая висящие повсюду на железных цепях книги. Иногда мне казалось, что книги издают какие-то звуки, кто-то смеется, словно от моих прикосновений книге было щекотно, кто-то всхлипывал, с трудом сдерживая рыдания, вызванные тем, что я прошел мимо, не задержался, не открыл, не ознакомился с содержимым. Кто-то, наоборот, злился оттого, что его проигнорировали, и посылал мне вслед проклятия, которые заглушал толстый переплет. Не было ни одной книги, что осталась бы равнодушной к моему появлению в ее жизни. Через какое-то время я почувствовал страх. Мне стало внезапно страшно находиться среди всех этих книг, среди множества жизненных историй и вариаций чужих судеб, что удерживали толстые цепи замысла Творца. Я начал опасаться, что книги начнут бросаться на меня, желая причинить мне вред. Я прибавил шагу и вскоре очутился в новом месте, не похожем ни на что виденное мной раньше.
Он сказал, спроси у дерева, но как у него спросить, если здесь повсюду одни камни? Я оказался на площадке, окруженной отвесными скалами, каменными столбами, больше похожими на торчащие вверх пальцы, и непонятными сооружениями из продолговатых камней, сложенных друг на друга. Я замер, чтобы осмотреться. Непонятно было, что ждать от нового места, в котором не осталось ничего живого. На первый взгляд скалы казались безопасными. Дорожка вела дальше между каменными нагромождениями. Не хотелось думать о том, что будет, если вдруг случится камнепад. Достаточно одной каменюки по голове, чтобы навсегда раствориться в Межвременье. Я даже подумывал о том, чтобы повернуть назад и спрятать архив где-нибудь в книжном лесу, но все же решил последовать совету двойника.
Я продолжил путь, при этом постоянно задирал голову, опасаясь неприятного сюрприза с крыши мира. Все это время меня окружали подозрительные звуки: что-то падало, осыпалось, громыхало, и я ожидал, что начнется камнепад, но на этой узкой тропинке у меня не было шансов спастись. Разве что убежать назад.
Оттого что я постоянно задирал голову, я начал различать, что камни наверху вовсе не монолитные и не безжизненные. Я видел движение наверху. Я стал различать замаскированные двери, ведущие в скальные жилища, а также окна, заставленные каменными шторками. Иногда мне удавалось поймать серые ломаные фигуры, которые двигались поверху. Мне казалось, что они следят за мной. Я – чужак – вторгся в их мир, который существовал всегда в неизменном виде. И таким образом я мог стать тем самым мелким камушком, который подтолкнет каменную гору к грандиозному обвалу.
Я старался идти аккуратнее, не задевать ничего вокруг, не нарушать бесконечную идиллию каменного царства. Наконец обитатели вершин стали более смелыми и стали чаще попадаться на глаза. Они напоминали серых человечков, составленных из сталактитов, головы же были похожи на каменные чаши с множеством торчащих вверх сталагмитов. Из такой чаши-головы на меня взирали красные уголья глаз. Я назвал этих чудаков стоунитами. Живущие среди камней, берущие свою силу из камней, кто они были, как не каменные люди. Стоуниты следили за мной, проявляли любопытство, но не шли на контакт. Они не спускались близко, держались на расстоянии, но провожали меня в этом каменном лабиринте, словно хотели убедиться, что я уйду, не причинив им вреда.
Наконец дорожка вновь повернула, и я увидел впереди огромное дерево, которое стояло на границе леса и скал. Я испытал радость, что покидаю это негостеприимное место с недружелюбными стоунитами. От присутствия деревьев мне стало легче, я уже не опасался за свою жизнь и смело зашагал навстречу исполину.
Чем ближе я подходил, тем больше различал детали, которые говорили мне о том, что дерево это совсем не такое простое, как мне казалось изначально. Основание его представляло собой фигуру человека, сидящего в позе мудреца. То ли человек, застывший в вечном размышлении, врос в дерево, то ли дерево выросло из человека, размышляющего о вечном. Он был не молодой и не старый, с длинной бородой, ниспадавшей на грудь, с густыми волосами, разлитыми по плечам, и закрытыми, обращенными внутрь себя глазами. Руки его были сложены на груди крестом, так что ладони касались противоположных плеч.
Я остановился, не зная, как мне поступить. То ли пройти дальше, обогнуть странного древочеловека, то ли остановиться и попробовать с ним заговорить. Быть может, о нем говорил двойник, и он знает и подскажет мне дорогу к Дому Дракона, где я смогу избавиться от своей ноши и вернуться назад домой. Я не знал, как мне поступить, переминался с ноги на ногу в нерешительности. Позади меня возле границ скал начали скапливаться стоуниты. Они не понимали, почему странный непрошеный гость остановился и не идет дальше. Любопытство, неведомое доселе чувство, не давало им покоя.
Я не знаю, решился бы я хоть на какой-либо шаг, если бы древочеловек не зашевелился и не открыл глаза. Выглядело это так, будто дерево пыталось всеми силами вырваться из земли, выкопаться и отправиться в свободное путешествие. Словно и не дерево это было, а скульптура из гипса, только что отлитая и не успевшая застыть.
На меня смотрели черные глаза древочеловека, и была в этом взгляде легкая досада, растворенная в равнодушии. Древочеловек не был удивлен гостю, словно через него каждый день проходили тысячи гостей. Но в мире, где не существовало времени, не было дней и ночей, все события происходили одновременно и не происходили в то же время.
– Я ищу Дом Дракона. Мне сказали, что вы можете помочь, – осмелился я сказать.
– Зачем тебе Дом Дракона? – спросил древочеловек.
Голос у него скрипел и не походил на человеческий. Скорее на плохую граммофонную запись.
– Я хочу оставить на хранение очень ценные знания.
– Быть может, ты хочешь увидеть прошлое или познать настоящее, а быть может, открыть будущее. Здесь все возможно. А я могу показать тебе…
– Прошлое прошло. Назад его не вернуть. Настоящее я познаю сам. А будущее формируется моими усилиями. Если я где-то оступлюсь, значит, сам виноват. Так что мне нужен только Дом Дракона, – придав твердости голосу, сказал я.
Но древочеловек меня словно бы и не слушал.
– Здесь нет настоящего, прошлого и будущего. Здесь есть – сейчас. И это сейчас можно развернуть в любую реальность. Например, я могу тебя вернуть в пору твоей юности, и ты вновь увидишь свою Салли.
Я не ожидал услышать это имя, которое продолжало жить где-то глубоко внутри меня, но которое я не вспоминал уже множество лет. А ведь когда-то, когда мне было лет шестнадцать, оно многое для меня значило. Хотя для меня ли? Осталось ли во мне хоть что-то от того наивного юноши, который считал, что весь мир принадлежит ему, что он способен на все, даже перевернуть мир, подчинив его себе.
Я ничего не ответил. Просто не успел, как мир вокруг меня преобразился. Не было больше ни древочеловека, ни скал и стоунитов за спиной. Я стоял на пороге большого многоквартирного дома с маленькими балкончиками, увитыми зеленью.
Каким же наивным и смешным мальчишкой я был, когда каждый раз замирал на пороге этого дома, не решаясь переступить его. Она жила на третьем этаже, под самой крышей, с ее балкона при должной ловкости и желании можно было перебраться на черепичную крышу, чтобы прогуляться и посмотреть на реку Новчицу, что, извиваясь, рассекала городок на две части.
Салли Даунинг, дочь британского офицера в отставке, который по неизвестным мне причинам переехал в захудалый хорватский городок, где занимался какой-то коммерцией, о которой не принято было распространяться. Салли, темноволосая, бойкая девчонка, с живым ярким воображением и неуемной любознательностью, быстро стала центром притяжения ребятни всех окрестных улиц и дворов. Она придумывала игры и разные фантастические истории. Вокруг нее все время происходило все самое интересное. То они уйдут в поход на поиски Эльдорадо вдоль берега Новчицы, то отправятся выкапывать клад графа Дракулы, который непонятно каким образом оказался закопан на месте бывшего особняка помещика Деркулова. То Салли расскажет о том, что в полуразрушенном средневековом замке владетеля Джаковича, который возводил свой род к знаменитому роду Бабоничей, завелось привидение, и они отправлялись на охоту за ним. Замок и правда был жутким местом, поговаривали, что здесь за долгие годы существования не один десяток человек расстались с жизнью, а последний владетель вообще водил дружбу с дьяволом, продал ему душу, поэтому и прожил больше ста пятнадцати лет, а скончался, поперхнувшись вишневой косточкой. Так они и жили, предаваясь радости и приключениям. Родители запрещали мальчишкам водиться с этой оторвой, которая непонятно куда их может завести, но только кто в таких случаях слушает родителей? Девчонок пугали, что если они будут дружить с такой ветрогонкой, то наберутся у нее дурных манер, а потом до самой седины не смогут найти себе мужей. Но кто может остановить буйство юношеского воображения? Кто может заставить младое сердце биться спокойнее? Кто может запретить любить, когда этому чувству отданы все силы и помыслы?
Все мальчишки окрест были влюблены в Салли Даунинг. Не миновала эта участь и меня. Я оказался сражен сразу, как только увидел ее искрящиеся добротой и азартом глаза. И у меня не было никаких шансов на то, чтобы привлечь ее внимание к себе. Ко мне она относилась как к одному из ее товарищей по играм, не выделяя ничем, но и не задвигая на третьи роли. Сколько раз я приходил к этому дому, чтобы признаться в своих чувствах, сколько раз я нерешительно топтался на пороге, но так и не переступал его. Юности хватает безрассудства, но его уравновешивает робость влюбленного сердца. Я так и не переступил тогда ни разу порог дома, чтобы наедине пообщаться с Салли, открыться ей. Но множество раз бывал у нее вместе с остальными ребятами. Но то, что несвойственно юности, присуще зрелости. Я решительно толкнул дверь и вошел внутрь. Тридцать ступенек, и я оказался возле дверей ее квартиры. Я хотел было позвонить в звонок, но обнаружил, что не заперто. Я тронул дверь, и она сама открылась. Я вошел внутрь.
Переступив порог, я почувствовал, что вся моя решительность куда-то пропала. На глазах я глупел, превращаясь во влюбленного мальчишку, позабывшего, что значит быть самим собой. Я стряхнул оцепенение и прошел в гостиную, где матушка Салли угощала нас чаем с вареньем и баранками, которые продавались в лавке еврея Самуэля Каца, старого пекаря, известного своей выпечкой на весь город и его окрестности. Я оглядывался по сторонам, но нигде не было видно ни души. Я был один в этой пустой квартире, но я чувствовал ее присутствие. Она была тут, повсюду, на всем ощущался отпечаток ее жизни. Я шагнул к окну, хотел было выйти на балкон и посмотреть на улицу, быть может я увижу ее где-то там, но мелодичный бархатный голос остановил меня.
– Николас, это ты?
Я резко обернулся.
Она стояла в дверном проеме. Такая, какой я ее запомнил, полная солнца и счастья, невысокого роста, стройная, с трогательной улыбкой, совсем еще девчонка. Да и я сейчас не выглядел закаленным жизнью мужчиной. Все мои годы, испытания, опыт покинули мой внешний облик. Я был таким же юным, вперед смотрящим, восторженным юношей, как и моя Салли.
– Я, – только и смог сказать.
– Я ждала тебя, – ответила Салли.
Ждала – это слово взыграло во мне, пробуждая бурлящий водоворот чувств. Я покачнулся от накатившего волнения и ухватился рукой за спинку кресла. Она ждала меня. Все эти годы ждала. Разве такое могло быть? Разве мог я надеяться на что-то большее?
– А я искал тебя, но не мог найти, – признался я.
– Ты останешься со мной? – спросила Салли.
Я готов был ответить. И мой ответ был безоговорочным – «ДА», но вдруг тень из окна упала на комнату, на ее лицо, на ее фигуру, и я осознал и вспомнил.
Ушедшего не вернуть. Нельзя вернуться в прошлое, чтобы переписать свою жизнь набело. А даже если это было бы возможно, честно ли это к реальности, которую ты прожил? Да и мог ли я остаться с Салли? Ведь остаться с ней означало, что я должен умереть, как когда-то умерла она.
На душе стало тошно и тяжело. Я сделал шаг назад и еще, чтобы быть подальше от этой любимой комнаты и любимого образа, который уже давно растворился в Межвременье, и оказался на балконе. Легкий ветерок охладил мой пыл, остудил мою горячую кровь. Я зажмурился, пытаясь разорвать цепь воспоминаний.
Я с трудом вырвался из этого опьяняющего омута ностальгии. Время – тот крючок, на который тебя цепляет вечность, и пытается управлять тобой, играя на струнах твоей души. Я давно перестал быть таким, каким меня пытался показать древочеловек, да и Салли давно умерла от чахотки. Я решительно шагнул к древочеловеку, а он уныло зевнул, и я прочитал в его глазах приговор. Если сейчас я не пошевелюсь и не сделаю что-то важное, то он откроет мне дорогу к моей смерти. Как я смогу жить дальше, когда узнаю, где, когда и при каких обстоятельствах оборвется моя земная дорога.
– Мне нужен Дом Дракона. Если ты не покажешь его, то я тебя сделаю хранителем знаний. Подумай, нужна ли тебе такая ответственность!
Я выкрикнул ему это в лицо.
Древочеловек замер, ошеломленный такой наглостью. Еще никто и никогда не разговаривал с ним в подобном тоне. Впрочем, я очень сомневался, что с ним вообще кто-то когда-то разговаривал, а если даже такое и случалось, не было ли это игрой его воображения?
– Иди в сторону солнца. Ты увидишь Дом Дракона. Ты не сможешь пройти мимо его дыхания.
Древочеловек вновь зашевелился, поудобнее устраиваясь. Наконец он затих, и дерево, растущее из него, застыло. Он смежил глаза и вновь погрузился в вечное созерцание вечности.
Иди на солнце, это хороший совет. И я решил последовать ему. Все равно другого пути у меня не было. Не возвращаться же с невыполненным заданием к Уэллсу. Я обогнул древочеловека и зашагал вперед к лесу, сквозь который было проложено множество дорожек. Но только впереди одной висело солнце, заливая светом всю тропу. Я смело зашагал по ней, радуясь, что самое опасное, а именно искушение вариациями собственной жизни, осталось позади.
Я шагал и размышлял: а что, если бы я остался в родном селении, что, если бы эпидемия холеры обошла стороной наши земли? Как сильно изменилась бы жизнь? Что, если бы я не стал играть в карты и не познакомился с Флуменом, который стал моим персональным дьяволом-искусителем? Быть может, я смог бы стать великим ученым, таким как Уэллс, и смог бы делать научно-технические открытия, способные изменить весь мир. Но не пришлось бы при этом мне в итоге так же блуждать по Межвременью, только уже с двумя рюкзаками за спиной. Не стали бы люди, подобные Флумену или Эдисону, использовать мои изобретения в корыстных целях, которые в итоге могли бы привести к разрушению мира, к новым войнам, притеснениям и страданиям. Ведь научно-технические открытия идут рука об руку с переустройством мира, при котором страдают многие и многие. Не все способны вписаться в новую картину мироздания, и тогда такие лишние люди просто стираются с карты судеб. Быть может, сейчас я возглавлял бы какую-нибудь крупную техническую контору «Тэсла Компани» и занимался бы промышленными исследованиями, зарабатывая тысячи тысяч фунтов стерлингов, а моим главным конкурентом был бы Гэрберт Уэллс. Я сокрушенно вздохнул. Что есть человеческая жизнь, как не испытание временем? И не все это испытание проходят. Быть может, древочеловек смог бы ответить мне на вопрос, пройду ли я его.
За этими мыслями я сам не заметил, как вышел на большую поляну, по центру которой стоял большой двухэтажный дом с серыми стенами и белыми колоннами. Мне с первого взгляда стало понятно, почему это место называлось Домом Дракона. Всю оставшуюся часть поляны, на которой можно было бы провести чемпионат по игре в крикет, занимал большой дракон изумрудного окраса. Он кольцами свивался вокруг дома, морда его лежала перед крыльцом, так что пройти в дом, не побывав на свидании у дракона, не представлялось возможным.
Глава 24. Дом Дракона
Я остановился на краю поляны в нерешительности. Драконье туловище находилось в опасной близости от меня, всего каких-то несколько ярдов до блестящих в лучах солнца чешуек, и я видел, что пройти мимо невозможно. Чтобы войти в дом, надо идти вдоль дракона, который изгибами тела образовал новый лабиринт.
Я зашагал вдоль чешуйчатого массивного тела, направляясь к крыльцу с белыми каменными ступеньками, возле которого дремала голова дракона. Пар, выдыхаемый из его ноздрей, обдавал ступеньки, на время скрывая их от меня. Но до крыльца было еще идти и идти. А я вспоминал Салли, которую оставил в далеком прошлом, и Салли из настоящего, которую я также оставил, не пожелав воскрешать. Прав ли я был? Быть может, мне все же стоило оставить затею Уэллса и остаться с единственной девушкой, которую я любил? Ведь не ради ли этого мы рождены на свет, чтобы любить, и чтобы любовью строить будущее свое и человечества? Я не знал ответа, но сердцем чувствовал, что нельзя вернуться в прошлое, нельзя попробовать идти другой дорогой. Да, возможно, человек однажды, оказавшись перед выбором пути, пойдет не той дорогой, но это вовсе не значит, что, если вернуть его к точке выбора, он пойдет правильным путем. Потому что нет правильного пути, как и нет ложного. Каждый путь правильный. Ведь путь – это всего лишь выбор способа твоего развития.
Погруженный в эти мысли, я шагал к Дому Дракона, не замечая того, что дракон зашевелился, пробуждаясь. Когда же я понял, что дракон больше не спит, я уже находился неподалеку от крыльца, но в то же время до него еще было так далеко, что древний зверь мог запросто меня раздавить, растоптать, уничтожить сотней-другой способов. Я не знал, как мне теперь поступить. Я чувствовал эту дикую необузданную первозданную силу возле себя и понимал, что, пока он меня не видит, я в относительной безопасности. Но как только он почувствует чужака, то тут же попытается меня уничтожить. И перед ним я абсолютно беззащитен. Мне нечего ему противопоставить. Я был безоружен, да и какое оружие может справиться с драконом, разве что «лучи смерти», над которыми я когда-то работал, но забросил разработки, после того как Флумен сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.
Отступать бессмысленно. Все равно – если он меня обнаружит, то уничтожит. Значит, надо попытаться попасть в дом, обманув дракона, который спросонок может не разобраться в происходящем и запутаться в собственном хвосте. Я прибавил шагу, но осторожничал. Опасался, что если перейду на бег, то дракон заметит меня, и тогда несдобровать.
Я был возле крыльца, когда дракон обратил на меня внимание. Он все еще зевал, пытаясь очнуться после долгой спячки, и вряд ли какой-то человечек мог вывести его из себя, но вот пробудить любопытство у меня получилось. Дракон закрыл один глаз, а вторым продолжал следить за моим передвижением. Дым ритмично вырывался из его ноздрей, и я пытался угадать его частоту, чтобы, поднимаясь по ступенькам, не угодить в него. Мало ли что скрыто в этом паре, быть может, он смертелен для человека. Занятый этими мыслями, я не видел, что дракон был занят слежением за мной.
Я находился уже в двух шагах от ступенек, когда что-то массивное рухнуло сверху и преградило мне дорогу. Дракон решил поиграть с добычей и отрезал мне путь своим хвостом. Я видел сотни чешуек, аккуратно составленных друг с другом, блестящих в лучах солнца. Эти чешуйки обещали мне смерть. Я остановился в растерянности. Я не знал, что мне делать дальше. Обернулся, но путь мне преграждала часть тела дракона. Я посмотрел на его хитрую морду и увидел охотничий азарт в его желтых глазах. Надо было оставаться с Салли, тогда я, вероятно, смог бы избежать смерти. Я решил, что буду сопротивляться до конца, и если уж не сумею одолеть дракона, то смогу выколоть ему глаз, когда на пороге дома показался высокий старик в строгом костюме дворецкого и в очках с золотой оправой.
– На место, Примум! – приказал он.
И дракон с сожалением подчинился. Хвост поднялся вверх, освобождая мне дорогу. Я поспешно зашагал к крыльцу, взбежал по ступенькам и предстал перед стариком.
– Добро пожаловать, путник, – приветствовал он меня.
– Что за чертовщина здесь происходит? – спросил я, боязливо оглядываясь на дракона.
– Мы видим этот мир не таким, какой он есть, а таким, каким можем его видеть, – ответил старик и посторонился, освобождая мне дорогу.
Я вошел в дом, старик последовал за мной.
Я оказался в огромной библиотеке, заставленной стеллажами с книгами. Насколько хватало зрения, библиотека простиралась во все стороны и в высоту, теряясь где-то в облаках. А прямо передо мной стоял стол библиотекаря с изящной зеленой лампой и деревянным креслом с подлокотником и гербом, венчающим спинку, – два льва стояли на задних лапах и держали корону царя царей.
Мой путь пришел к своему завершению. Я знал, где мне спрятать архив, и как потом отыскать, если вдруг потребуется.
Старик обошел стол и сел в кресло. Взял в руки толстую книгу регистраций, сдул с нее пыль и развернул на нужной странице. Взял перо, обмакнул его в чернильницу и приготовился записывать. Все эти предметы возникали на столе по мере нужности старику.
– Зачем вы пришли, путник? – спросил он, с каким-то вызовом посмотрев на меня.
– Я принес знания, которые хотел бы спрятать от лишних людей. Мне сказали, что я могу это сделать здесь.
– Давайте посмотрим. Доставайте, что у вас есть, – потребовал старик.
Я снял со спины рюкзак, ослабил завязки, раскрыл и достал книги и тетради, все, что составляло архив Гэрберта Уэллса. Я выложил их на стол перед стариком. Он положил на верхнюю книгу высушенную миром руку, тяжело вздохнул и заявил:
– С этим все ясно. Я принимаю на хранение знания, собранные Гэрбертом Уэллсом, и обязуюсь выдать их только достойным владения.
Старик начал писать пером в книге регистрации, при этом не убирая руку с архива. Когда он закончил писать и снял руку, архив растворился у меня на глазах в воздухе. Первым моим порывом было кинуться на старика и устроить ему взбучку. Куда он дел столь ценные предметы, то, ради чего жил Уэллс, ради чего жили и творили десятки и сотни творцов, которые развивали и продвигали человеческую цивилизацию, но в то же мгновение я почувствовал успокоение. Я выполнил свою миссию. Я сдал архив на хранение в место, недоступное проходимцам. Теперь я мог быть спокойным и с чистым сердцем возвращаться назад.
Я повернулся к старику спиной и зашагал к дверям, чтобы вернуться тем же путем, каким пришел, мимо всех чудес виданных и невиданных в Межвременье, когда он остановил меня вопросом:
– Куда вы собрались?
– Домой. Через мою Дверь в стене.
– Дверь в стене там, где вы готовы ее открыть, – ответил он. – Повернитесь.
Я послушался старика, обернулся и увидел зеленую дверь, слипшуюся с ближайшим книжным стеллажом. Я протянул руку и открыл ее. А в следующее мгновение уже стоял на лужайке возле особняка «Стрекоза», а Гэрберт Уэллс в восторге обнимал меня, твердя одну и ту же фразу: «Получилось! Получилось!»
Глава 25. Визит Флумена
После моего возвращения Гэрберт настоял на серьезном отдыхе, хотя было видно, что его разбирало изнутри любопытство. Он безумно хотел, чтобы я задержался и за бокалом-другим портвейна рассказал ему обо всем, что видел в Межвременье, но по моему внешнему виду он понял, что не стоит давить и упрямиться. Слишком бледным и измученным я выглядел. Здесь, на реальной земле, прошло всего несколько секунд, в то время как мои биологические часы отсчитали несколько часов, полных напряжения и приключений.
Перешагнув дверной проем, отделяющий наш мир от изначального, я пусть и не сразу, но почувствовал дурноту, подступившую к горлу, легкое головокружение и отчего-то разочарование. Только в этот момент я смог до конца осознать необратимость своего выбора. У меня был шанс вернуться назад в прошлое, к своим истокам, чтобы зажить заново, даже, быть может, воскресить из мертвых не только свое прошлое, но и ушедших людей. В том странном мире Межвременья, где не было времени как явления, а значит и смерти, возможно было все. Я выполнил свою миссию, но в то же время в очередной раз пожертвовал своими интересами и возможностями. А главное, я больше не увижу никогда Салли. Сердце защемило, стало трудно дышать.
Таким бледным и подавленным увидел меня Уэллс, проводил в дом, предлагал остаться в «Стрекозе», но я наотрез отказался, заявил, что смогу отдохнуть и расслабиться только у себя дома, и попросил вызвать мне машину. Взять и самому позвонить Вертокрылу сил не было. Уэллс сказал, что мог бы и сам меня отвезти, только у него планы на вечер и, судя по загадочному виду и некоторому смятению в голосе, я понял, что у него назначено свидание.
В последнее время я замечал, что помимо бара «Айдлер» он стал пропадать где-то еще, после чего возвращался полный вдохновения, тайны и пряных ароматов. Я еще недостаточно хорошо знал Уэллса, но и этого мне хватило, чтобы открыть для себя, что в его жизни была какая-то загадка в прошлом, связанная с женщиной. Мне удалось разузнать, что Гэрберт ранее отличался любвеобильностью, но в последние годы целиком и полностью ушел в работу, позабыв о женском поле. Видно, все-таки не до конца. И хотя в иное время я бы попробовал разузнать, что это за дама посмела украсть сердце Уэллса, но сегодня лишь только слабая искра любопытства пробудилась в моей душе, чтобы тут же затухнуть. Я дозвонился до Вертокрыла, и он пообещал забрать меня через час. Герман сдержал свое слово. До его приезда я продремал в кресле в гостиной, не в силах даже пошевелиться, чтобы сделать добрый глоток портвейна, который Уэллс заботливо мне налил.
Покидая «Стрекозу», я сердечно попрощался с Гэрбертом, пообещав завтра утром приехать и подробно рассказать ему обо всем, что мне удалось увидеть в Межвременье. Герман отвез меня на Бейкер-стрит. Всю дорогу он бросал на меня тревожные взгляды в зеркало заднего вида. Мой внешний вид тревожил его и не поддавался никакому объяснению. Ведь еще утром я выглядел здоровым и цветущим, а сейчас напоминал каторжанина, отбывшего несколько лет на руднике. Сотни вопросов вертелись у него на языке, но мое лицо красноречиво говорило, что я не готов ничего обсуждать. Я привалился лицом к окну, которое приятно охлаждало. Мне казалось, я горю изнутри. Повышенная температура, как и общее угнетенное состояние организма, могла быть последствием своеобразной акклиматизации к родному миру после путешествия. Не хотелось думать, что я мог подцепить в Межвременье какое-нибудь редкое заболевание, свойственное экзотическим мирам, равно как и странам.
Мимо проносились деревья и дома, освещенные где газовыми фонарями, а где и электричеством. Это чередование света и тьмы сморило меня, и я задремал. Мне снился дракон Примум, с которым мне довелось познакомиться в Межвременье, и пусть знакомство оставило после себя тягостное впечатление, я опасался за свою жизнь, то сновидческий Примум выглядел весьма дружелюбным и чертовски любопытным. Он засыпал меня вопросами о моем родном мире, о том, как у нас тут все устроено. Особенно его интересовали мои политические взгляды и как я отношусь к драконам. Спрашивая о драконах, он смотрел на меня с подозрительным прищуром, словно я прославился на все миры как ярый дракононенавистник. Я заверил его, что отношусь к драконам положительно, в особенности если они умные собеседники и не хотят меня сожрать заживо. Примум остался моим ответом не удовлетворен. Он задался вопросом, как обстоят у нас в Британском королевстве дела с трудоустройством чешуйчатокрылых. Охотно ли их берут на работу, платят ли соизмеримую зарплату с белым человеком, предусмотрены ли какие-то компенсации или доплаты за долгие столетия угнетений и истреблений со стороны белой расы, а также какой продолжительности отпуск и что там с пенсией. Отчего-то меня не удивляли его вопросы, и я отвечал твердо, что драконам все двери открыты, а за соблюдением прав и свобод трудящихся следит Драконий профсоюз, который славится своим профессионализмом и кристальной честностью. Мои ответы обрадовали Примума, и он отошел от драконьей тематики, заинтересовавшись устройством Космополиса, который единственно верный и перспективный образец мироустройства. Поскольку в вопросах миростроительства я благодаря Уэллсу был подкован, я собирался уже прочитать дракону лекцию, но в этот момент Герман остановил автомобиль возле моего дома на Бейкер-стрит, и я проснулся, вероятно сильно разочаровав своим исчезновением дракона Примума.
Выбираясь из машины, я размышлял над своим сном. Мне отчаянно не верилось в то, что сны – это просто сны. По крайней мере, этот. Дракон из Межвременья не такое существо, чтобы просто сниться. Наша встреча с ним была настолько реалистична, что я поверил, пускай и в случившееся во сне. Побывав в Межвременье, я теперь связан с ним невидимыми нитями, точно пуповиной, и это позволяет обитателям изначального мира выходить со мной на связь, когда им заблагорассудится. С одной стороны, меня не могло не радовать, что я теперь такой исключительный человек, с другой – не могло не огорчать, что теперь не осталось никакого личного пространства, а на свидания меня могут дергать в любое время дня и ночи, вне зависимости от степени сознания.
Я поднялся по ступеням, открыл дверь и вошел в дом. Герман парковал автомобиль, и я знал, что через несколько минут он придет. Но меня это нисколько не волновало. Единственная мысль, стучавшаяся в голове, – добраться до постели и заснуть, желательно часов на десять. Правда, было опасение, что Примум вновь меня посетит, но дракон все-таки разумное существо, он должен понимать, что мне требуется отдых и небольшое, но личное пространство. Так что об этом я не беспокоился. И меньше всего я ожидал увидеть у себя в столовой Флумена, который с видом хозяина дома поглощал свежеприготовленную говяжью отбивную.
– С возвращением, уважаемый Тэсла. Проходите, садитесь. Будьте как дома. Правда, вы и так дома, но все же не будьте таким скованным, словно вы привидение собственной матушки увидели или живую диковинку типа дракона.
Уж лучше бы я увидел дракона, чем Флумена, которого я на дух не переносил, но не мог от него избавиться. Грехи молодости тянули к земле.
– Я вижу, вы где-то пропадали. И если бы я не знал, что сегодня утром вы покинули этот дом, предположил бы, что вы вернулись из длительного путешествия. У вас такой вид, словно вы провели несколько месяцев в Афганистане или в наших провинциях в Индии. Что же вы стоите, словно неродной. Поужинать вам не предлагаю. Я так устал вас ждать, что приготовил на скорую руку только для себя.
Я сел по другую сторону стола и задумчиво уставился на Флумена. Я усиленно размышлял над тем: Герман предал меня, перешел на сторону этого мерзкого типа и впустил его в дом или Флумен проник сам и ждет меня с утра. Осталось понять, отчего появилась такая спешка. Ведь мы совсем недавно виделись. А еще я размышлял над тем, чтобы достать револьвер из внутреннего кармана пиджака, разрядить его во Флумена, а затем отправиться спать. И я бы так и сделал, если бы не был уверен, что на шум выстрелов приедет полиция, которую вызовут бдительные соседи, да и у Флумена наверняка на улице осталось прикрытие. Так что выспаться мне не удастся.
– Что вам надо? Я плохо себя чувствую, говорите и уходите, – сказал я, отчаянно борясь с зевотой.
– Вижу, вы сегодня не в духе, – Флумен отрезал кусок мяса, окунул в острый соус и отправил в рот.
Некоторое время он жевал в молчании, явно испытывая мое терпение.
Хлопнула входная дверь. Вероятно, это Герман вернулся. Появление нового действующего лица никак не отразилось на жующем Флумене. В столовую заглянул Вертокрыл, увидел гостя, неодобрительно поморщился и беззвучно удалился. Он направился к себе, но я знал, что, если мне потребуется его вооруженная помощь, стоит только подать какой-либо сигнал. Для этих целей в столовой, как и в любой другой комнате дома, были спрятаны тревожные кнопки, приводящие в движение систему оповещения, выведенную в комнату Вертокрыла.
– Я размышляю над тем, чтобы снять вас с этого задания и перебросить на другое, с которым вы справитесь куда лучше. Есть у меня на примете одна миссия в Канаде. Вы как нельзя лучше подходите под роль исполнителя. Думаю, в течение недели оторвать вас от Уэллса и отправить навстречу новым приключениям.
Слова Флумена вырвали меня из оцепенения. Я совершенно выпустил из виду вариант развития событий, который меня никак не устраивал. Я настолько сработался и где-то даже сроднился с Уэллсом, что не собирался расставаться с ним. С Уэллсом мне было интересно. Я чувствовал себя на своем месте. И чувствовал, что во мне пробуждается сила исследователя, с которой я, как думал ранее, успел окончательно попрощаться. Если меня перебросят в Канаду, то я могу поставить крест на всем, чем сейчас горела моя душа.
И тогда я в первый раз серьезно задумался над тем, что надо разорвать свой неравноценный контракт с Секретной службой короны. Я уже отработал свой долг со всеми процентами, чтобы они могли распоряжаться моей жизнью и судьбой настолько вольно. Если бы смерть Флумена могла разорвать контракт, я бы, не задумываясь, убил его. Но я был уверен, что он предусмотрел такой вариант событий и подстраховался. И, судя по ехидной ухмылке Флумена, он знал, какие мысли роятся в моей голове.
– Если вы не хотите менять в ближайшее время место жительства, то работайте лучше. Мне нужно больше информации. Ваши отчеты пустотелы. Я недоволен ими. В течение этой недели жду от вас более продуктивной работы, иначе билет на дирижабль до Ванкувера обнаружите в почтовом ящике.
Флумен отодвинул от себя тарелку, встал и направился на выход со словами:
– Можете меня не провожать!
Глава 26. Большой Вселенский Информаторий
Ни стоуниты, ни другие обитатели истинного мира так не взволновали сердце Уэллса, как рассказ о Доме Дракона, при этом сам дракон Примум не пробудил в нем ни маленькой толики любопытства. Он отнесся к нему как к предмету интерьера, весьма экзотическому, но не выдающемуся. Старик в очках с золотой оправой заставил его на время задуматься, было видно, что он пытается осмыслить его, сопоставить с чем-то одному ему известным, но все же отложил эти мысли в сторону и взмахнул трубкой, обдав меня дымом, приглашая продолжать. Когда же я перешел к описанию хранилища, в котором очутился, Гэрберт напрягся, подался вперед и, кажется, окаменел, ловя каждое мое слово. Я подробно описал ему хранилище, стараясь не упустить ни одной детали, но я пробыл там недолго и несильно осматривался. Меня больше увлек образ дракона, который чуть было не сожрал меня на пороге, так что я был плохим свидетелем, но и этого хватило для того, чтобы Уэллс остался доволен. Он откинулся на спинку кресла и запыхтел трубкой. Какое-то время сидел молча, обдумывая поступившую информацию, затем выдохнул дым и заговорил:
– Ты никогда не задумывался, друг мой, почему век сменяется веком, а люди в основной своей массе остаются такими же, как и при царе Ироде или во времена Юлия Цезаря? Люди так же упрямы, малообразованны, малокультурны. Не все, конечно, но большая часть. Они живут в своем мире, ограниченном маленькой пирамидой потребностей, в которой духовная составляющая или путь развития стоит на самой низкой ступени. Если вообще присутствует в этом конструкте, – Гэрберт затянулся трубкой и выпустил струйку дыма.
Читать бесплатно другие книги:
