Сценарии судьбы Тонечки Морозовой Устинова Татьяна

– Не про списки. А есть кто из преподавателей?

– Да никого нету, – удивился парень, спрыгивая со стремянки. – У нас прослушивания сейчас, все по утрам бывают, а теперь разошлись. – Он взглянул на Настю. – О! А я тебя знаю, слушай! Ты Дольчикову нашла! Точняк?

– Точняк, – подтвердил Даня Липницкий. – Мы вместе нашли. Это Настя, а я Данила.

– Данила-мастер? – моментально сострил парень. – Каменный цветок у тебя не выходит?

– Хоть бы раз в жизни, – сказал Даня беззлобно, – кто-нибудь по поводу моего имени по-другому пошутил! Нет, про каменный цветок только.

– Ну, – сказал парень, отставил лейку и положил Дане руку на плечо, – такова твоя судьбина, братан. А я по фамилии Аллилуев, а по имени Олег. Так что надо-то?

Точно! Настя вспомнила. Этот самый Аллилуев приходил в экзаменационный класс, когда они все сидели в ожидании встречи со следователем. Он еще как-то по-дурацки называл абитуриентов, оскорбительно как-то.

– Ты не знаешь, часы Дольчиковой так и не нашли? – выпалила Настя.

– Где нашли? Кто нашли?

– Я не знаю, кто и где! Ты не знаешь?

– А их искали, часы-то?

Настя окончательно рассердилась на Аллилуева.

– Часы пропали, – сказала она. – Про-па-ли! Ты не знаешь, их нашли?

Аллилуев снова взялся за лейку и стал поливать цветы на подоконнике.

– Я не знал про часы-то, – сказал он, и вода полилась на старый темный паркет. Он спохватился и сунул носик лейки в цветок. – Светка этими часами всю плешь проела! Какие они необыкновенные, от бабушек-прабабушек, щуров и пращуров остались!

– Ты знаком с Дольчиковой?!

– Ясный хобот, – сказал парень. – Она старше меня всего лет на пять, мы вместе сто раз в спектаклях выходили! В сцене «Появляются лучники, стражники с алебардами и служанки».

– Ты что, артист?! – поразилась Настя, а Даня засмеялся.

– Артист погорелого театра, – согласился Аллилуев.

– Нет, ну правда!

– Если правда, то не артист, какой из меня артист. – Он приткнул лейку за шкаф, оперся обеими руками о стол, перегнулся к Насте и заглянул ей в лицо. – Мой романтический ореол померк в ваших глазах, прекрасная сильфида?..

Настя моргнула.

– Ты здесь… учишься?

– Выучился давно. Я спектакли ставлю с молодняком. Режиссер я! Меня Игорь Маркович попросил по старой памяти. Иногда на прослушиваниях сижу. Сейчас вот из лейки поливаю.

– Но с Дольчиковой ты знаком?

– Вот те крест, – парень размашисто перекрестился. – Выходили вместе в сцене «Вбегают крепостные, следом дворовые девки». Я крепостной, она девка. Следом. Вбегает.

Даня опять засмеялся.

– А ты на актерское поступала, да?

– Да, – с вызовом сказала Настя. – А что?

Аллилуев пожал плечами.

– Да ничего. На следующий год придешь.

Настя прищурилась.

– Ты же сказал, что списков еще нет!

Теперь засмеялся парень.

– Списков-то нет, да на что мне списки, когда я слышал, как ты читаешь! Так нельзя читать, сильфида! Нужно по-другому читать! Это я тебе как режиссер говорю, точно!..

Тут вмешался Даня Липницкий и спас ее.

– Ты сказал, что Дольчикова часами хвасталась, да?

– Ну, она не то чтоб хвасталась… Хотя да! Хвасталась! Какая-то ее прабабка училась в Екатерининском институте, а может, в Смольном, и часы Светке от этой бабки достались. Я не знал даже, что они пропали!..

– Ты в тот день ее видел? Ну, когда все случилось?

– Ясный хобот, видел! Да ее Герман привез! Я их обоих и видел.

– На ней были часы, – вступила Настя. – А когда мы ее нашли, часов на ней не оказалось.

– Сперли, – сказал парень. – И Светку укокошили, и часы сперли злодеи-махновцы. Слушайте, крепостные и дворовые, давайте на улицу выбираться, а? Мне бы тут запереть и домой двинуть. Сегодня еще три сцены разводить, а я цветы поливаю!

Даня посмотрел на него с уважительным любопытством.

– Что такое – разводить сцены?

– А тебе зачем? – Аллилуев, гремя ключами, запер дверь «Посторонним В» и оглядел Даню с головы до ног. – Ты же… хм… историк, да?

– Востоковед, – с удовольствием подтвердил Даня. – История Африки, суахили. А как ты догадался?

Аллилуев потряс над головой ключами.

– А я режиссер! Наблюдательность – мое второе имя. А твое второе имя какое?

– Лень, – быстро сказал Даня. – И разгильдяйство.

Аллилуев потряс ключами у него перед носом.

– Над головой не могу, не достану. Прости, братан! – И повернулся к Насте: – А у тебя какое второе имя?

Настя растерялась и сказала, что у нее нет второго имени.

– Я так и знал, – сказал Аллилуев, и это прозвучало почему-то обидно. – Ну, нарекаю тебя красотой. Отныне твое второе имя – наша красота!

И потряс у нее над головой своей дурацкой связкой.

– Так зачем вам дались Светкины часы?

– Мне кажется, – заговорила Настя, которой понравилось, что она «наша красота», – что ее убили из-за этих часов.

– Да ну, – отмахнулся Аллилуев. – Чушь.

– Почему?

– Ну, ее же не на автобусной остановке убили в час ночи на трассе Кондопога – Кандалакша! А у нас в институте никто никого из-за часов убивать не станет. Из-за роли могут, легко. А часы – на фиг они кому нужны!..

Настя с Даней переглянулись.

– Хотя они, конечно, приметные были, – продолжал Аллилуев. – И она над ними тряслась очень. Даже на репетициях не снимала, хотя я сто раз говорил – сними и положи! У нас Ростан, а ты в часах! Но она говорила, что они как браслетка или медальон, вполне мог такой медальон быть и у маркизы.

– А ты когда в последний раз на ней их видел?

Аллилуев присвистнул, придерживая перед Настей тяжелую входную дверь.

– Понятия не имею! Ну, в тот день на ней они точно были! Мы даже про это поговорили. Ну, то есть я спросил, который час, а она сказала, что не знает, и я к ней прикопался, чтоб она на свои часы распрекрасные посмотрела. А она не стала смотреть.

– Стойте, – вдруг сказал Даня. – Мы забыли Джессику!

Настя ойкнула, а Даня бегом побежал обратно к институту.

– Пардон муа, чего мы забыли?

– Мою подругу Джессику, – стала объяснять Настя. – Она с нами приехала, мы ушли, а она осталась.

– Джессика Кеннеди? – заинтересовался неуемный Аллилуев. – В девичестве Онассис?.. А у нее какое второе имя?

Настя опять не нашлась что придумать, и тут они подбежали, Даня и Джессика.

– Аллилуев, – представился Аллилуев. – А вы?

– Джессика Костикова.

– Как мило, – восхитился режиссер. – Ну, ваше второе имя Чухлома.

– Мне не нравится, – быстро сказала Настя.

– Какое такое второе имя? – не поняла Джессика.

– Мне тоже не нравится, – согласился Даня.

– Ну, раз никому не нравится, пусть будет роза, – решил Аллилуев. – Джессика-роза! Ну, пока, маркизы и баронеты. Двину я, пожалуй, мизансцены разводить. За меня-то никто не разведет!

– Ты на метро? Или на машине? Мы тебя проводим! – заспешила Настя.

– Я на быстроходной машине под названием самокат! Дивная штука. Вон он под деревцем притаранен!

– Подожди, – попросила Настя, – не уезжай. Расскажи еще про Дольчикову.

– А чего рассказать-то? Красавица неземная. Актриса Актрисовна. Все время в образе, а когда не в образе, то спит. В одном хорошем кино снялась, у большого режиссера. А это уже отлично, не всем так везет. Замужем была год, что ли, или два. Мы все на свадьбе у нее гуляли в Барвихе, а на полуостров Индостан, где они вторую часть свадьбы догуливали, нас уже не приглашали.

– Полуостров Индоста-ан? – протянула Джессика завороженно.

Она ловила каждое слово Аллилуева и не отводила от него глаз.

– Я пошутил, роза моя, – сказал Аллилуев нежно. – Иносказание. Метафора. Она сначала замуж здесь выходила, в Москве, то есть в Барвихе, а потом еще раз где-то на островах, среди теплых юго-восточных морей, пальм, попугаев и макак.

– То есть она дважды была замужем? – спросил Даня.

– Ты отстал от жизни, историк! Теперь с одного раза жениться не принято. Было несколько свадеб на одну тему. Ну, то есть, по-божески, всего две. Светка страшно хотела шикарную свадьбу, идефикс у нее была эта свадьба!

– Почему свадьба – фикс? – спросила Джессика. – Плохая, что ль, была? Скучная, что ль?

– Веселая, роза! – засмеялся Аллилуев. – Широкой этой свадьбе было места мало, вот они и поплыли в юго-восточные моря.

– На корабле?.. Сколько ж они плыли? Трое суток?..

Настя дернула Джессику за полу толстовки. Ей хотелось, чтобы «роза» заткнулась.

– Ну, недолго музыка играла, развелись, конечно. На развод нас не приглашали, без нас справились. Чего еще рассказать-то? Или уже хватит?

И он пошел к дереву, где был «притаранен» самокат. «Маркизы и баронеты» потянулись за ним.

– А она часто в институт приезжала?

– Да откуда я знаю! Я и сам приезжаю как бог на душу положит, только на репетиции, когда спектакли ставлю!

– Можно я прокачусь? – спросил Даня и кивнул на самокат. – Я немножко! До угла и обратно!

Аллилуев засмеялся.

– Валяй! Вот скорость, а это тормоз. Ногой тоже можно притормозить, если разгонисся! Эх, яблочко, да куда котисся, с самоката упадешь, не воротисся!..

Даня осмотрел торчащие в разные стороны самокатные уши – проверяя, где скорость, а где тормоз, – толкнулся, поехал, переднее колесо вильнуло. Даня засмеялся и добавил ходу.

Настя смотрела ему вслед.

Он катил, полы расстегнутой клетчатой рубахи развевались, весеннее солнце светило, весенний ветерок овевал. Такая красота.

– А вы самый настоящий режиссер? – спросила Джессика. – Кино снимаете?

– Ну, пока что две короткометражки снял, за одну приз получил, а за вторую по шее. Спектакли ставлю на учебной сцене. Тебе, роза, роли предложить не могу, – перебил Аллилуев Джессику, уже открывшую было рот. – Поучиться нужно малость, а уж потом – роли!

– А если у меня талант?

– Талант учебе не мешает, а напротив, способствует. А у тебя талант?

Джессика пожала плечами как-то так, что всем стало понятно, что у нее талант, да еще какой!..

– Ну, что еще вам рассказать, маркизы?..

– А можно к тебе на спектакль? – спросила Настя. – Или на репетицию?

– Можно, – легко разрешил Аллилуев, – чего ж нельзя! Вот в июне дипломы, приходите, проведу. А про Свету лучше у Милки спросите. Они подруги прям неразлейвода!

– У какой Милки? – удивилась Настя. – Которую этот ваш ректор туда-сюда гоняет?.. Дольчикова с ней дружила?!

– А что тут такого? Ну, дружила, ну и что?

– Да эта Мила никто, на посылках бегает, «хлопушка» на съемках! А Дольчикова звезда!..

Аллилуев вытащил из кармана связку ключей, подбросил и поймал.

– Так ведь люди друг с другом дружат, – сказал он и снова подбросил, – а не с договорами на работу. Увидел договор – печать, сумма прописью, – и давай дружить! А нет договора, значит, не станем дружить! Так, по-твоему, красота?

Настя молчала, насупившись.

– Хорошо бы с олигархами подружиться, – сказала Джессика мечтательно. – Вот я журнал купила, «Форбес» называется, они там все по местам расставлены, и прям написано, сколько у кого миллиардов!

– Вот! – поддержал Джессику Аллилуев. – Это правильный, здоровый подход!.. «Форбес» вам в помощь, так сказать.

Подкатил Даня, с шиком развернулся, помахал им рукой и прокричал:

– Я еще один кружок, ладно? Всего один!

– Валяй, историк!

Настя проводила его глазами – ну, невозможно оторваться! Солнце светит, ветерок овевает. Такая красота.

– А где ее найти, эту Милу?..

– Да чего ее искать? Она завтра с утра у меня на съемках.

– Как?! Ты что, и кино снимаешь?!

– Спокойно, маркизы, спокойно! – и Аллилуев выставил руку ладонью вперед. – Без ажитации. Снимаю я пару серий в одном «мыле», подменяю штатного режиссера, у него благородная болезнь – то ли запой, то ли подагра, то ли он в Чухлому уехал. Милка там тоже подрабатывает. Все как могут, так и подрабатывают, нас в «Форбесе» вряд ли пропечатают. Рифма.

– Что ты привязался к этому «Форбесу»?!

– Да это не я привязался-то.

– А они давно дружат, Мила с Дольчиковой?

– Так они учились вместе. Только Светке подфартило, она на четвертом, что ли, курсе уже сниматься начала, а Милка сидела-сидела, и ничего. Ни кино, ни театра, никуда не берут, не зовут. И стала то вторым режиссером, то «хлопушкой» на съемки ездить. Она молодец, не сдалась. Сколько вашего брата, то есть молодых актрис, совсем впустую пропадает! То есть вашей сестры.

– Почему пропадает? – заинтересовалась Джессика.

– А потому что нас, талантливых, дофигища, а работы мало. Совсем мало. Теперь в кино самая востребованная профессия – сценарист! Хороший сценарист на вес золота. Прям вот на одну чашу весов кладут сценариста, а на другую золото сыплют, точняк по его весу.

– Что, правда?! – округлила глаза Джессика.

– Моя мать сценарист, – сквозь зубы сказала Настя. – И никакого золота нету.

– Ух ты! А как ее фамилия?

– Морозова Антонина.

Аллилуев в первый раз за весь разговор посмотрел на Настю с серьезным интересом.

– Морозова – известная личность, – сказал он уважительно. – Пишет не очень много, зато отлично просто!.. С ней только большие каналы работают. Слушай, – вдруг скроив просительное лицо, он взял Настю за молнию толстовки. – Познакомь нас, а?.. У меня есть одна идея, только сам я никогда не напишу! И вообще, у меня имени никакого нет, Морозова даже слушать не станет! А тут ты – бац! Это мой друг, молодой, одаренный режиссер, и она выслушает! А? Познакомь!

Настя пожала плечами и пробормотала:

– Да пожалуйста. Приезжай к нам, я тебе адрес дам и телефон…

Ей очень хотелось расспросить Аллилуева о «хорошем сценаристе», собственной матери. Она правда хороша? Ее правда ценят? Но спросить, значит, признаться, что дочь ничего не знает о матери – вообще ничего! А этот парень так переменился к ней, когда она назвала фамилию!

– Ну, вещь, – громко заговорил подлетевший Даня и спрыгнул с самоката. Щеки у него горели. – А у него аккумулятора на сколько хватает?

– Километров на тридцать хорошего хода, – отозвался Аллилуев, перехватывая самокат. – Значит, мы договорились, красота? Ты завтра ко мне на съемки подгребаешь и с Милкой трешь, чего тебе надо, а потом я к тебе в гости являюсь и падаю в ноги. Окейно? Позвони мне на мобилу, у меня твой номер определится, я тебе адрес скину.

Он продиктовал цифры и подождал, пока Настя наберет. Телефон у него зазвонил, он посмотрел и кивнул:

– Пока, дамы и кавалеры!.. Как это удачно вы зашли!..

– Кому он собрался падать в ноги? – спросил Даня вслед покатившему Аллилуеву.

– Матери моей.

– Зачем?

– Чтоб она для него сценарий написала.

– Ого.

– Что – ого? – не выдержала Настя. – Вот что?! И вообще! Вы все знаете, а я ничего не знаю! Вы по воскресеньям торт гребаный печете, а мне моя собственная мать ничего не рассказывает! Ни одного слова, как будто я ей чужая! И получается, что все умные, одна я дура!

– Между прочим, – сказал Даня. – Я ничего не понял.

– И очень хорошо! – завопила Настя и побежала прочь по солнечной улице.

– Чего это она? – спросила Джессика. – Чего ей мать не говорит?

– Бежим, – сказал Даня. – А то не догоним.

Марина Тимофеевна полюбовалась на только что высаженный барбарис. Он был прекрасен, невысокий кустик, растопыривший тонкие ветки.

– У тебя важное дело, – сказала Марина барбарису. – Видишь, какая у нас с этой стороны дырка образовалась в живой изгороди. Твой предшественник погиб, ты его должен заменить. Расти хорошо! А я тебя стану поливать и навещать. Ты уж меня не подводи.

Она обвела глазами участок. Молодая трава зеленела с таким искренним восторгом – Марина была уверена, что весенней траве очень нравится зеленеть! – нарциссы цвели в этой траве так ярко и празднично, солнце заливало крыльцо так щедро, что она засмеялась.

Весна, а особенно месяц май – всегда радость, а уж такой теплый и дружный, как в этом году!..

Марина умела наслаждаться одной минутой, если выпадала одна минута, или часом, или днем.

Было много забот и горя, но и радость тоже была, Марина умела ее замечать и отдаваться ей.

Сейчас она польет молодой барбарис – чтоб он как следует прижился, укоренился на новом месте, чтобы никого не подвел, – и сама тоже выпьет чаю. Как барбарис!.. На улице пить чай еще холодно, но она накинет жилетку и посидит с кружкой на скамейке под кустом жасмина, на самом солнышке.

Под вечер приедут девчонки, Тонечка, Настя и ее подружка, нужно чтоб был готов обед. Бульон потихоньку кипит на плите – Марина называла это «работает над собой», – а на горячее нужно что-то такое, что особенно любит Настя.

Может, котлеты?.. До погружения в здоровое питание внучка страшно любила бабушкины котлеты, непременно с пылу с жару, иногда прямо со сковородки хватала!..

А когда есть что поесть, да еще вкусно, горести не так горьки!..

Марина набрала в лейку воды и потащила к барбарису.

…Что из случившегося с ними за жизнь можно рассказать девочке, а что лучше обойти стороной как можно дальше?.. Что она готова узнать? Как скверно получилось, что они так и не сказали ей, чем именно занимается мать, и как скверно, что все узналось случайно, ну вот будто бы эпизод из кино, как в насмешку.

Рассказать одно и не поведать всего – возможно ли это? И что будет с девочкой, если она когда-нибудь узнает всю правду, до конца?

Марина сосредоточенно смотрела, как вода толстой струей словно упирается в рыхлую землю, закручивается в маленький водоворот.

Как сделать водоворот… безопасным? И бывают ли такие водовороты?..

Только что ей было легко и радостно, и она гордилась собой немного – все у нее хорошо, сад ухожен, на душе покой, а заглянула в себя, и нет там никакого покоя, только страх и чувство вины.

Бедные девочки, как вам помочь?.. Что сказать вам такого, что разом бы все объяснило, расставило по своим местам? Чтоб вы не мучились, не страдали, чтоб жили просто и радостно?

И можно ли так жить?..

– Ну вот, – сказала Марина своему другу барбарису, – сейчас еще одну леечку – и отдыхай. Привыкай.

Она зачерпнула в кадушке еще воды. Кадушка – тоже забота.

Это была старая верная кадушка, сработанная когда-то бондарем Степанычем, который жил за железной дорогой. Марина отлично помнила, как на «Волге» с серебряным оленем ездили заказывать бочку. Пятилетняя Марина на заднем сиденье рядом с бабушкой, за рулем отцовский шофер, рядом с шофером домработница Акуля. Бочка Марину совершенно не интересовала, а интересовал как раз серебряный олень, и она никак не могла взять в толк, почему же его нельзя открутить и поиграть!.. Ну, совсем немножко! Она не потеряет и не испортит! Они просто промчатся с оленем по мосту через ручей, по сонным поселковым улицам, а потом полетают над озером – наверняка это летающий олень!

Но нет, почему-то нельзя.

Зато едут вместе. Бабушка в шляпке и летних перчатках, Акуля в платочке, Марина в панаме с широкими полями. А шофер в белой фуражке с пуговкой!

Отец носил только шляпы, шофер фуражку, а отцовские студенты кепки. Когда они вваливались в прихожую – отец иногда проводил «семинары» на даче, – Марина всегда пряталась за комодом, чтобы не пропустить момент, когда они все утянутся в отцовский кабинет. Когда за последним закрывалась дверь, Марина выбиралась из укрытия, вставала на цыпочки и перекладывала кепки, меняла местами. Потом самое главное было дождаться, когда семинар закончится, спрятаться и смотреть! Они выходили, доспоривая на ходу, отец провожал их, самый громогласный из всех, – если был доволен и семинар прошел хорошо. А если они не оправдывали его надежд, выходили тихо, друг за другом, и отец не провожал. Они разбирали с комода кепки, и пятилетняя Марина никак не могла понять, откуда они знают, где чья, все кепки одинаковые! Но ей ни разу не удалось их надуть. Каждый брал свою. С кепками в руках студенты кланялись маме и бабушке, они всегда выходили провожать, а потом мама восклицала: «Как хочется обедать, давайте скорей!» Студентам обед не подавали, относили в кабинет самовар, гору пирогов на подносе и еще один поднос со стаканами в подстаканниках, они приятно дребезжали, когда их составляли на поднос. Марина при этом всегда торчала на кухне.

Покупка кадушек – серьезное дело, Акуля всю зиму напоминала, что старые совсем плохи, одна вовсе рассохлась, две подтекают, а уличная сгнила. И наконец поехали!..

Пятилетняя Марина думала, что они будут ехать долго – ей вообще страшно нравилось ездить на машине, и она все мечтала поехать далеко, – и приедут в другую страну, а там кругом продаются кадушки. В Москве на улице Горького, где жили зиму, никаких кадушек не продавали, и в «Детском мире» не продавали, и в ГУМе, и в кондитерской в Столешниковом переулке!

Но приехали очень быстро.

«Волга» остановилась возле серого забора, кое-где завалившегося внутрь. Шофер вышел и открыл бабушке дверь. Следом за ней полезла Марина, соображая, что, может быть, здесь ей дадут поиграть с оленем. Ворота, такие же серые, как и ветхий забор, стояли распахнуты настежь, и весь двор до самой избы был засыпан стружкой и загроможден досками, горбылем, железяками и очень страшными ведрами, мятыми и черными внутри. Марина испугалась ведер, а шофер сказал, что в них греют смолу, когда смолят бочки.

Куда страшнее бочек оказался старик. Он сидел на лавочке возле самой избы, ровно положив на колени руки, смотрел прямо перед собой и жевал губами. На нем был ватник и ватные же штаны, на ногах – обрезанные валенки. На приехавших он не обратил внимания.

Из избы высыпали дети, Марине показалось, что много, и она на всякий случай спряталась от них за бабушку, потому что это были странные дети. В кондитерской в Столешниковом переулке Марина таких не видала. Самый младший был абсолютно голый, и Марина, задрав голову, посмотрела на бабушку – ведь неприлично же, да?.. Но бабушка на ее взгляд не ответила. Девочка, должно быть, Маринина ровесница, оказалась наголо побрита, череп весь в тонких царапинках. Одета девочка была в коричневое платье и кофту не по размеру, на локтях дырки. Старший мальчик в сатиновых черных трусах и застиранной майчонке держал в руке деревянный некрашеный корабль – игрушку.

Следом за детьми на крылечко выскочила женщина, остановилась на секунду, замерла испуганно, а потом стала кланяться.

– Степан Степаныч, к тебе пришли! – закричала она изо всех сил. – Слыш, Степ! К тебе!..

И сбежала с крыльца.

Бабушка и Акуля посторонились, немного брезгливо. Акуля поправила на голове платок.

– Степан Степаныч, люди вот! Бочки приехали заказать!..

Старик поднял на нее глаза, словно медленно просыпаясь, потом так же медленно кивнул, с трудом поднялся и пошел куда-то за дом.

– Ступайте, за ним ступайте, – подсказала женщина. – У нас бочки все там, в сараюшке. А ежели на заказ, вы ему скажите. Он слышит плохо, так вы погромче!..

Почему-то все свои пошли, а Марина осталась перед крыльцом с чужими.

– Ты кто? – спросил старший мальчик. – Шпионка, что ли?

– Я не шпионка, – прошептала Марина, и глаза у нее налились слезами.

– Не шпионка, а это чего? – И мальчик ткнул ее в живот.

Марина наклонила голову посмотреть, что там, и он ловкими замусоленными пальцами прищемил ей нос, очень больно.

– Отстань, Петька, мамка заругает, – сказала девочка равнодушно.

– Не заругает, я в Красную армию поступлю и сам всех буду ругать! Носопырка, в попе дырка! – И прищемил еще сильнее.

У Марины слезы лились ручьем, но почему-то она не звала на помощь. Мальчик все не отпускал, мотал ее голову из стороны в сторону и смеялся, и тут вдруг она ударила его кулачком в ухо. От неожиданности он отпустил ее нос, Марина толкнула его изо всех сил, и он сел на землю, в пыль.

Вид у него был изумленный.

– Ты чего дересси?! – грозно спросил он, преодолев изумление. – Да я тебя сейчас!..