Щепотка пороха на горсть земли Кузнецова Дарья

Глава 3. Маленький большой человек

День потихоньку клонился к вечеру, тени вытянулись и загустели, но над центральной площадью стояло всё то же неподвижное жаркое марево. Тишины не было: где-то неподалёку горланил петух, цокала копытами мохноногая крепкая лошадка, тянущая телегу по краю площади, негромко обсуждали что-то две женщины, идущие с прикрытыми салфетками корзинами, в стороне галдела стайка босоногих детей. Городок жил своей жизнью.

Дмитрий остановился на веранде, сощурился на солнце, но шляпу надевать пока не стал, так и вертел её в руках, разглядывая вид на центр города и пытаясь понять, что его в этой пасторали смущает.

Анна встала рядом, не торопя его и глядя не на площадь, а на стоящего рядом мужчину. Всё же насколько сильно он преобразился, просто вымывшись, побрившись и переодевшись в чистое!

Она никогда раньше не задумывалась, какие именно мужчины ей нравятся в смысле внешности. Ну вот Игнат, например, был не по вкусу, слишком огромный, а Старицкий казался симпатичным. Однако сейчас, разглядывая приезжего офицера, она с лёгким смущением сознавала, что из всех знакомых мужчин он, пожалуй, кажется самым привлекательным. Во всём. Сама себе дивилась, как мало ей понадобилось, чтобы переменить мнение – просто взглянуть на него отмытого, побритого и в свежей одежде. И тем не менее…

Высокий, но не чрезмерно, так что она носом утыкалась бы ему в ключицы. Широкоплечий, ладный – меньше Игната, но массивнее управляющего и оттого лучше обоих. Тёмные нахмуренные брови, нос с горбинкой, волевой подбородок, шрам на виске, который сейчас казался не бандитским, а интригующим… Не красавец, но его профиль привлекал внимание, на него приятно было смотреть. Не лощёный, как Старицкий, которого очень просто было представить прихорашивающимся перед зеркалом, и это Анну всегда смешило, а настоящий, живой. Очень уместный здесь и сейчас.

А ещё, как с растущим смущением признала Анна, он неуловимо напоминал матёрого медведя. Сытого, осеннего. Наверное, виной всему были просохшие волосы: густые, бурые с бронзовым отливом и седыми подпалинами – чисто медвежья шуба. Поймав себя на внезапном желании запустить в «мех» пальцы, она ещё больше смутилась и заговорила, чтобы отвлечься от этих глупостей:

– Дмитрий, я бы хотела перед вами извиниться.

– За что? – очнулся он от созерцания, повернулся к ней и в искреннем удивлении приподнял брови.

– За то, что подумала о вас дурно, только увидев и не имея к тому никаких предпосылок. Обычно охотники за головами не многим лучше тех бандитов, которых ловят, а вы выглядели настоящим разбойником…

– Было бы за что извиняться – за правду, – улыбнулся он. – Стоило бы привести себя в порядок с дороги, а я решил сначала с делом управиться. Но кто же знал, что градоначальник здесь – девушка. Анна, я бы хотел для начала зайти в банк, поговорить о Шалюкове с кем-то там. Составите компанию?

– Идёмте, конечно, – легко согласилась она. – Аполлинарий Адольфович Хрустов, управляющий, должен быть на месте, думаю, он ответит на ваши вопросы. А что вы хотите спросить? Как он вообще может помочь с поисками убийцы?

– Надеюсь, он расскажет о делах покойного. Распоряжение из Рождественска о содействии у меня есть, его должно хватить. Вряд ли Шалюков результаты своих махинаций, если такие были, проводил через банк, но поговорить всё же стоит. Идёмте.

Они спустились на несколько ступеней и двинулись к соседнему зданию. В этот момент детвора побежала им наперерез с криками «Отдай, сейчас моя очередь! – Нет, моя!», на бегу пытаясь что-то поделить. Анна с улыбкой кивнула в ответ на разрозненные «здрасьте!» от малышни. Дмитрий тоже усмехнулся, мазнул по ним взглядом, потом вдруг остановился как вкопанный, вернулся к ним взглядом и уставился потрясённо и недоверчиво. Тряхнул головой.

– Анна, мне не кажется? Они правда отбирают друг у друга череп?..

– Дети постоянно что-то друг у друга отбирают, не мешайте им играть. – Набель тоже пришлось остановиться.

– Играть? С человеческим черепом?! – Косоруков всем корпусом обернулся к спутнице.

Та, озадаченно глядя на него снизу вверх, неопределённо повела плечами. Изумления и тем более возмущения мужчины она не понимала совершенно искренне.

– Ну а почему нет? Череп и череп. Не укусит же он их. Или вы его узнали? – попыталась она пошутить и даже улыбнулась, но шутка не встретила понимания, наоборот, выражение лица охотника стало ещё более сложным и ошарашенным.

– И во что же они играют? В расхитителей могил?! – уточнил Дмирий, понимая, что все попытки объяснить безумие ситуации обречены на провал.

– Понятия не имею, но вряд ли, на кладбище у нас порядок, за ним отец Алексий приглядывает, а его все уважают, и дети тоже.

– И где они тогда нашли человеческий череп? Нам стоит поискать ещё один обезглавленный труп?..

– Да их тут полно, – отмахнулась Анна. – Пойдёмте? А то вы так в контору не успеете.

– Полно?.. – тупо переспросил Косоруков, но с места тронулся. Хотя мелькнула мысль, что тронулся он скорее умом. – Где – тут?

– В окрестных горах и лесах, – пояснила девушка. – С войны. Не все трупы встают упырями и прочей нежитью, некоторые тихо-мирно гниют, а желающих собирать этих желтокожих не было и сейчас тоже нет.

– И насколько их много? – пытаясь взять себя в руки, спросил Косоруков. Голос прозвучал деревянным, но собственную выдержку он всё же мысленно похвалил.

Нечего, нечего их поучать! Живут как-то – и пусть живут, а он тут проездом и ненадолго, уедет и забудет как страшный сон.

– Ну не под каждым деревом, конечно, но попадаются. Да что я вам рассказываю, проще самому будет посмотреть!

– У меня такое ощущение, что я попал в какой-то другой, сказочный мир. Со злыми ведьмами и чудовищами, – задумчиво проговорил Дмитрий, открывая перед девушкой дверь банка. Мельком глянул на рыжего облезлого кобеля, вольготно развалившегося в тени у стеночки; дворнягу отсюда явно не гоняли. – Упырей полно, дети с черепом играют, и никто не видит в этом ничего необычного. И почему-то мне кажется, что это ещё только начало.

– Может быть, вам не кажется? – серьёзно спросила Анна, посмотрев на него искоса, со значением.

Но продолжение разговора пришлось отложить на потом.

В небольшом приёмном зале банка было светло, чисто и горьковато пахло влажным после недавней уборки лаком, которым были покрыты дощечки пола. Лак от времени потемнел и придавал неожиданно благородный вид всему помещению. Мебель тоже была тёмной и основательной, при покупке на ней не сэкономили. Три небольших письменных стола в ряд, на одном из которых царствовала внушительная пишущая машинка, хозяин другого, заваленного бумагами, отсутствовал, а за третьим уставший клерк что-то старательно и, видимо, давно втолковывал опрятно одетой старушке в цветастой шали. Простые стулья для посетителей вдоль другой стены, небольшой журнальный столик в середине их ряда, на котором лежало несколько газет и журналов, по виду – едва ли не прошлогодних. Напротив входа имелось зарешеченное окно с табличкой «Касса», закрытое сейчас ставней, и две одинаковых двери по бокам от неё.

С Анной присутствующие дружелюбно поздоровались, и никто не обратил внимания на то, как спокойно она прошла к левой двери. Ни о чём не спросили, не предупредили, не предостерегли – полное доверие, как будто то же самое градоначальница проделывала каждый день.

За дверью оказался коридор без окон, тускло освещённый одиноким зачарованным светцем в креплении под потолком, справа – решётка без видимых замков, кажется зачарованная. Но в её сторону Набель даже не глянула, прошла прямо, к менее солидной двери, за которой справа начиналась крутая и узкая лестница на второй этаж, а слева имелась небольшая ниша для инвентаря уборщицы, занавешенная серым полотнищем; в темноте сквозь щель поблёскивало ведро и слегка торчала ручка швабры. На втором этаже имелась всего одна дверь, и вела она в кабинет управляющего.

Никакой охраны Дмитрий, к своему удивлению, не увидел. Не считать же таковой кобеля у входа, право слово.

Хрустов Аполлинарий Адольфович оказался человеком неопределённого возраста, неприметной, но располагающей наружности: среднего роста, добротно и опрятно одетый, но без франтовства, с аккуратно подстриженной бородкой и тщательно уложенными короткими седыми волосами. И в обхождении он оказался весьма приятен: без заискивания или снисходительности, спокойное дружелюбие выспавшегося и вполне довольного жизнью воспитанного человека. Этакое зримое воплощение образа идеального чиновника.

Он принял незваных гостей, – а вернее, госпожу Набель с сопровождающим лицом, – радушно. Предложил чай, завёл разговор о каких-то городских вопросах вроде расширения водопровода и прогнозов погоды. Анна поддержала разговор, и несколько минут Дмитрий, не вмешиваясь, слушал о местных проблемах. Ни слова про упырей и какую-то иную нежить не прозвучало, разговор вообще был самым обыкновенным и вполне невинным.

Никакой пользы для охотника в нём не было, но зато он сумел убедиться, что обязанности градоначальника А. П. Набель выполняет исправно. Как минимум знает нужды родного города, помнит про какие-то сметы, со знанием дела поминает чиновников из Хинги… Судить о её профессионализме Косоруков не взялся бы, но наконец принял, что эта девушка не просто занимает кабинет и штопает там чулки.

К погибшему казначейскому проверяющему разговор таким образом вырулил не сразу, но плавно и удивительно естественно. Здесь, конечно, скрывать истинную цель приезда Косорукова никто не пытался.

Аполлинарий Адольфович внимательно изучил документы охотника и те бумаги, что выдали ему в Рождественске в закрепление полномочий, проверил все печати специальной зачарованной линзой для бумаг и только после этого неохотно согласился честно отвечать на вопросы. Но предупредил, что рассказывает он всё это частному лицу исключительно из уважения к Анне Павловне и её просьбе, ничего писать и подписывать не станет и уж тем более не подтвердит сказанного в суде.

Покойный проверял не только прииск, но и отделение банка, и некоторые другие учреждения, даже городскую казну. Образцовый порядок был только в последней, так что Анна искренне удивилась тому обстоятельству, что Шалюков брал взятки. Банкир же честно признался, что некоторые неточности и спорные моменты в его деятельности вроде отсутствия обязательной охраны всплывали нередко, и куда проще было договориться с проверяющим, чем с ними бороться. Тем более тот не зарывался, меру знал, был очень щепетилен в этом вопросе, и, со слов Хрустова, работать с ним было приятно. Аполлинарий Адольфович даже готов был ручаться, что примерно того же мнения придерживались все, с кем покойный работал. Банкир посетовал, что неизвестно, кого пришлют на смену и как с ним договариваться, и у Дмитрия сложилось впечатление, что беспокойство это было искренним.

– А почему нельзя устроить здесь нормальную охрану? Здесь что, настолько тихо и безопасно, что вы не боитесь грабителей?

– Зачем охрана? Есть же Тузик.

– Тузик – это тот кабысдох у двери? – озадачился охотник, не веря, что они всерьёз могут на это рассчитывать. Сторожевые качества рыжего Тузика доверия не внушали.

Банкир странно переглянулся с градоначальницей, пряча улыбку в уголках губ, и заверил:

– О, не волнуйтесь, он прекрасно справляется со своими обязанностями. Ведь главное не факт наличия охраны, а её результат, разве нет? А нас ни разу ещё не ограбили с момента основания, можете спросить у нашего начальства в Хинге, вам подтвердят. Хотя попытки были.

– И как здесь помогает облезлая дворняга? – вздохнул Дмитрий.

– Знаете, как говорят? Не будите спящую собаку. Вот и мы, думаю, не станем беспокоить его ради развлечения и утоления вашего любопытства. Да и помимо Тузика есть кое-что, что я, с вашего позволения, не стану афишировать. Безопасность всё же. Возвращаясь к Шалюкову… Знаете, мне сложно поверить, что он вдруг изменил своим принципам и порядкам и потребовал у кого-то сразу много. Или, например, пошёл на шантаж кого-то, кого шантажировать не стоило. По моим наблюдениям, ему вполне хватало на жизнь, и накопления на безбедную старость имелись, и ещё через десяток лет подобной исправной службы он вполне мог позволить себе уйти на покой. И, может быть, не шиковать, но жить в своё удовольствие где-то в более приветливых краях, о чём и мечтал. Детей у него не было, женщины тоже, и не сказать, что он об этом жалел. Наоборот, я как-то сетовал ему, что приданое для трёх дочек брачного возраста – изрядные расходы, так он вполне искренне сочувствовал и рассудил… Дословно я, увы, не помню, но и женщин, и детей он считал лишними тратами. А при столь скромных запросах, зачем бы ему понадобилось много денег?

– В таком случае выходит, что мотива для убийства не было ни у кого, однако кто-то же разрядил в него ружьё и забрал документы! Не женщины, не шантаж, не деньги… Вряд ли у него при себе была значительная сумма наличными, верно?

– Смотря какую сумму считать значительной, – осторожно возразил Хрустов. – Для кого-то и рубль – большие деньги. А он ведь собирался уже уезжать, дела закончил, так что сколько-то наличности имел. Хорошая лошадь и эти деньги могли стать весомым мотивом, особенно для какого-то отчаявшегося оборванца.

– Пожалуй… – пробормотал Дмитрий, принимая и эту версию, а после проговорил рассеянно: – Интересно, куда он девал все эти законные и незаконные накопления? Дома у него ничего такого не нашли, банковского счёта тоже.

– Существует практика номерных счетов, при пользовании которыми не нужны имя и фамилия, только комбинация цифр – номер счёта плюс некий пароль. Вполне возможно, что именно таким он и пользовался. И если он нигде этот номер не записал, а унёс с собой в могилу, то его вряд ли удастся отыскать. А он мог и не записывать, у него была прекрасная память на числа. Или записать, но где-то в таком месте, какое надо знать, иначе не догадаешься, что это именно оно.

– Но если кто-то узнал эти цифры, он ведь мог воспользоваться своим знанием? И убить Шалюкова за это мог, и при попытках вызнать пароль – тоже.

– Мог, конечно, но я сомневаюсь, что дело в этом. Если бедолага записал и номер счёта, и пароль, и эта информация к кому-то попала, не было нужды его убивать, достаточно просто пойти в банк и забрать деньги. И он бы долго ещё не обнаружил потери, а обнаружив, ни в коем случае не пошёл бы в полицию. Что бы он им сказал? Что у него украли полученные с взяток деньги, которые он ото всех прятал? Нет, за это его убивать не стоило. А вот если цифры и пароль пришлось выбивать – это другое дело, тут могли и прикончить.

– Тогда расследование можно сворачивать, – хмыкнул Дмитрий. – За то время, что прошло с момента убийства, убийца уже мог добраться до Рождественска, забрать деньги и счастливо отбыть в неизвестном направлении.

– Ну это уж вам виднее, – развёл руками Аполлинарий Адольфович. – Но с другой стороны, ведь и узнать про этот счёт как-то было нужно, а покойные не был болтлив. Поверьте мне, о договорной стороне работы Шалюкова знали очень немногие. Вот даже Анна Павловна не в курсе, а это о многом говорит. Только те, кто давно имел с ним дело и регулярно давал эти самые взятки.

Дмитрий только задумчиво кивнул. Версия с деньгами на секретном счёте и ему самому казалась слабой. Следов побоев и других прижизненных повреждений на трупе не нашли, так что на пытки всё это не походило – его просто пристрелили. Конечно, повреждённые места могли объесть упыри и уничтожить следы, но…

И кому верить? Милохин считал убитого жадным до денег и способным вляпаться в авантюру, Хрустов – осторожным и предусмотрительным, знающим меру. Оба как будто проницательные люди, знавшиеся с покойным, оба как будто достойны доверия.

Пока самым правдоподобным казался вариант с каким-нибудь жадным старателем, заметившим у проверяющего приличную сумму наличных. В этом Хрустов был прав, есть люди, которые за рубль удавят, а у Шалюкова суммы были куда более существенные. Но всерьёз в эту версию Дмитрий не верил, потому что имелась ещё одна важная деталь, о которой он не спешил распространяться.

Вскоре после этого они, допив чай, распрощались с банкиром.

– Куда теперь? – полюбопытствовала Анна, когда они вышли из банка обратно на пыльную и пропечённую солнцем площадь.

– В приисковую контору, наверное. Хотя, если подумать, идея для вида наняться на прииск охранником уже не кажется мне такой привлекательной. Боюсь, мне там никто не поверит. Для того, чтобы поверили, следовало с самого начала к этому готовиться и вести себя иначе. Уж как минимум не таскать вас всюду с собой, а то с чего бы градоначальнице сопровождать какого-то бродягу?

– Без меня с вами тем более не станут там разговаривать, – возразила она и зашагала в нужном направлении, всё равно охотник дороги не знал. – Вся охрана приисков – из местных. Несмотря на столичного управляющего и нескольких пришлых инженеров, горожане считают прииск своим и не станут откровенничать с чужаком. Это среди старателей всякие-разные охотники за удачей встречаются, но их местные не жалуют, и это взаимно.

– Кстати, я до сих пор не спросил… А вы как общались с покойным? Мне кажется, что все, кто не вырос в этом городе и не знает местных обычаев, воспринимают вас на этой должности… с насторожённостью.

– С негодованием и недоверием, вы хотели сказать? – усмехнулась она. – Держу пари, вы тоже считаете, что градоначальницей я стала случайно.

– Это не моё дело, я здесь не живу и к этому городу не имею никакого отношения, – не позволил он втянуть себя в пустой спор. – Так что с Шалюковым?

– С ним всё было спокойно, – задумчиво отозвалась Анна, оценив и честность, и тактичность собеседника. – Его не волновали мой пол и возраст, только цифры, а с ними у меня полный порядок. Мне достаточно того жалования, которое положено государем, так что все городские деньги идут на городские нужды и нет необходимости что-то подгонять. Да и порядок я тоже люблю, поэтому общий язык мы, как ни странно, находили легко. Можете не верить, но про его взяточничество я не знала. Ну и кроме того… Он застал моего отца. Прекрасно знал, как к Павлу Андреевичу Набелю относились горожане, и тоже умел не лезть в чужие дела. И он не подтасовывал факты и не пытался найти нарушение там, где его не было. Я полностью согласна с Аполлинарием Адольфовичем: Шалюков был далеко не самым плохим работником, мне жаль, что с ним так вышло, и будь моя воля – я бы оставила всё как есть, – она неодобрительно поморщилась и вздохнула. – Хрустов дело сказал. К нему все привыкли, он не досаждал, и менять знакомое малое зло на невесть какое незнакомое – дураков здесь нет.

– Все привычные, а новый начальник прииска? Он же появился здесь недавно, мог не сойтись с проверяющим в цене.

– Мне не нравится Старицкий. Но он не похож на человека, способного убить ради денег. – Анна задумчиво пожала плечами. – Кроме того, убийство проверяющего не решит проблему, и он не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Это просто исполнитель, на место которого придёт новый. Проще уж договориться с тем, который есть…

– Потому что договариваться с ним было легко и удобно, – подхватил Дмитрий. – Я понял, что он всех устраивал. И всё более правдоподобной кажется идея со случайным бандитом с приисков.

– Вам она не нравится? – проницательно предположила Анна.

– Не нравится. Я думал об этом, но… Но всё равно кое-что не клеится.

– Чутьё, – задумчиво предположила Анна. – Знаете, я совсем не сыщик, но почему-то мне тоже кажется, что всё не так просто. Хотя совпадения порой бывают очень неожиданны, а случайности – нелепы… Но я предлагаю выход. Не задумываться пока об этом. Скажите, если даже его убил случайный бандит, это как-то скажется на ваших дальнейших действиях?

– Нет, – невольно улыбнулся Дмитрий. – Наверное, вы правы: не стоит городить версии, не обладая фактами. В любом случае нужно посетить прииск и осмотреть место трагедии, оно же по дороге?

– Да, ближе к городу. Завтра утром и посмотрим, хотя я не понимаю, что вы хотите найти там через столько времени.

Дмитрий только пожал плечами.

Деталь, ломавшую эту правдоподобную версию получше любого чутья, отметил ещё следователь в Рождественске. Шалюкова застрелили с близкого расстояния, почти в упор, в грудь. Значит, вероятнее всего, убивали не в седле, а стоящего на земле, притом некто, кого казначейский проверяющий не боялся или даже хорошо знал. И сегодняшние расспросы только подтвердили это предположение: покойный совсем не казался смельчаком и рисковым парнем, не стал бы он вот так сходиться с кем-то подозрительным.

Так что если грабитель и был, то не вовсе уж случайным разбойником с прииска. Кто-то, кто не выглядел опасным и угрожающим, кто-то из хорошо знакомых… А кто может казаться менее безобидным, чем молодая честная девушка, пусть даже у неё в кобуре револьвер?

Впрочем, всерьёз госпожу Набель Дмитрий не подозревал. Похоже, ту здесь искренне любили, и, если бы у неё начались проблемы, наверняка решала бы она их не одна и не так. Достаточно вспомнить того же Милохина, вот уж кто разобрался бы с кем угодно! А он ведь ещё и чародей, пусть и слабый, зато – незарегистрированный. У младшего командного состава и рядовых матросов нередко за годы службы вскрывались плохонькие способности к чарам. Уж хватило бы обставить всё поаккуратнее, так, чтобы труп не нашли и следы от дроби – тоже.

Феномен, при котором у моряков, в ком изначально никакого дара не выявляли, но с годами службы он в незначительной мере проявлялся, был описан уже очень давно. Чародейская наука до сих пор не нашла этому точного объяснения, но версий было много – от смешных и глупых до вполне связных. Косорукову нравились две.

Первая утверждала, что зачаточные способности к водному чародейству заставляют человека невольно тянуться к родной стихии, а там они крепли и просыпались от постоянного пребывания на воде. Это, впрочем, не объясняло наличия среди моряков огневиков, которых к воде совершенно не тянуло, в том числе и среди таких вот «новопроявленных».

Вторая же полагала, что чародейские способности в той или иной мере присутствуют почти у всех людей, просто померить их можно лишь с определённого уровня, а у кого дар слишком слабый – раскачать его крайне трудно. Морские же суда издавна плотно окутывали чарами разного сорта, и чародеев на борту всегда хватало, и всё это служило благодатной почвой для взращивания малых талантов. Теплицей.

– Вашего отца здесь очень уважали? – заговорил Дмитрий через несколько мгновений тишины, когда они шли по теневой стороне широкой и достаточно оживлённой улицы. Кажется, оживление было связано не с местом, а со временем: солнце уходило, переставало нещадно палить, и люди выбирались под открытое небо.

И Шналь окончательно стал похож на обыкновенный маленький провинциальный город. Только перекати-ёжики не давали Косорукову забыть, где именно он находится.

– Моего отца любили, – возразила Анна. – Как и всю нашу семью. Род Набелей живёт здесь давно, мой предок был одним из основателей Шнали, так что мы тут свои.

– И место градоначальника передаётся по наследству?

– Можно сказать и так, – улыбнулась она.

– А почему Шналь? Откуда такое странное название? И какого оно вообще рода? А то я и в мужском, и в женском слышал…

– Чжуры так зовут нашу речку, в честь неё и назвали. И с родом потому сложно. По бумагам-то мужского, но у чжуров в языке родов нет, а жителям и так и этак нравится. Так что ни в чём себе не отказывайте, – улыбнулась она.

– И как это переводится?

– Вы не поверите, но – «маленькая река», – весело отозвалась девушка. – Чжуры не дают названий местам в том понимании, какое вкладываем в них мы. Они считают, что у каждой горы, каждой речки и долины есть свои духи, притом многочисленные, и им будет неприятно получить какое-то собирательное название. Считают, что это звучит пренебрежительно.

– Справедливо, – рассеянно согласился он. – Это примерно как западные соседи нас всех «Иванами» называют, уважительность в этом сложно найти.

Городское управление прииска «Южный» занимало первый этаж двухэтажного каменного здания, последнего в ряду похожих. Следом, через улицу, уже начинался другой город, из деревянных домов на каменных основаниях, а за ними всё чаще попадались обыкновенные срубы.

Внутри здание состояло, по ощущением, из одних сплошных коридоров со множеством запертых одинаковых дверей с номерами, в расположении которых не виделось никакой системы. Здесь Анна ориентировалась плохо, поэтому не стала рваться вперёд и уступила возможность дёргать все подряд ручки спутнику, сама же молча двигалась следом, чувствуя себя при этом лишней. Понятно, что от неё требовалось только поручительство и это правильно, но всё равно ощущение было странным.

За годы, прошедшие со смерти отца, она быстро привыкла самостоятельно решать все вопросы, разговаривать и договариваться, и всё это – в одиночку. Была, конечно, Татьяна, добрая дородная женщина, которая приходила помогать по хозяйству, а вернее – вела его сама. Было четверо работников управы, помимо Анны, но все свои места занимали давно, службу знали прекрасно и справлялись с ней без понуканий.

Ей никто не пытался навязаться в компанию и в помощники, один только Старицкий, но и тот не слишком настаивал. Отношение горожан было понятно: она – Набель, а что у города теперь хозяйка, а не хозяин, для них не играло особой роли. Она и в детстве всегда была заводилой и очень редко следовала за кем-то. Одиночество порой тяготило Анну, но привычка быстро справлялась с давящим чувством, а отсутствие других вариантов и вовсе делало размышления об этом пустыми и бессмысленными.

Оказаться вдруг не одной, и притом – ведомой, было очень непривычно. Вроде бы мелочь, ну что такое одно посещение приисковой конторы? А всё равно – странно. И любопытно. Особенно любопытно со стороны наблюдать за Косоруковым, таким серьёзным, спокойным, уверенным, знающим…

Это любопытство, граничащее с любованием, удерживало рядом с охотником гораздо крепче необходимости и желания узнать разгадку смерти Шалюкова. И Анне оставалось только радоваться, что она не любила откладывать дела на потом и предпочитала решать проблемы сразу: они не успевали накапливаться и при необходимости давали возможность взять перерыв и потратить его на что-то… вот такое. Тот же объезд города вполне можно было отложить на завтра, а сегодня – понаблюдать за охотником.

Милохин оказался прав, в охрану прииска Дмитрия никто с распростёртыми объятьями не принял. Присутствия градоначальницы хватило на то, чтобы его выслушали, вполне убедительно посетовали на отсутствие мест, предложили попробовать себя в качестве старателя… В общем, то ли рекомендация не помогла, то ли им правда никто не требовался.

На Анну рядом с приезжим пожилая делопроизводительница поглядывала с интересом и порывалась что-то спросить, но так и не решилась, а та предпочла сделать вид, что не заметила интереса. Тем более интерес был простым и понятным: прежде Анна с незнакомыми молодыми мужчинами по инстанциям не ходила. Но слухи градоначальницу не беспокоили.

Зато, как неожиданно выяснилось, беспокоили охотника.

– Думаю, сегодня уже поздно кого-то расспрашивать, вам стоит отдохнуть с дороги, а завтра я покажу место убийства и провожу на прииск, – предложила Анна, когда они вновь вышли на улицу. – Мне тоже нелишне туда прогуляться.

– Удобно ли? – с сомнением глянул на неё Дмитрий. – Нас и так уже заподозрили в нехорошем, – он кивнул на дверь конторы, – стоит ли усугублять совместными поездками? Хм. Вас это забавляет?

– Спасибо за заботу о моей репутации, но беспокоиться о ней не стоит, – действительно развеселилась она. – Я хозяйка города, мне позволено несколько больше, чем обычной незамужней девушке моего возраста.

– Вам виднее, – нехотя согласился он, не желая вступать в спор. Для дела её компания была кстати, а личное… На то оно и личное, чтобы позволить ей решать самостоятельно.

– Как вы стали охотником за головами? Мне кажется, вам не очень подходит это ремесло, – заметила Анна, меняя тему разговора.

– Зато за него хорошо платят, – невозмутимо отозвался Косоруков. – И оно не противоречит моим принципам, потому что охотиться на бандитов – вполне достойное и полезное занятие.

– А как вы доказываете, что действительно убили этого преступника? На самом деле приносите голову?

– Иногда удаётся привезти его живьём, – усмехнулся Дмитрий. – Но всякое бывало, да, у меня для этого специальный зачарованный мешок есть. Не всегда голову, иногда довольствуются рукой, если на ней есть особая примета, или каким-то предметом. Обычно ещё и документы прихватываю, если они есть. Они не все обременены паспортами.

– Значит, у вас и топорик при себе имеется? Голову отделять.

– Топор в любом путешествии полезная вещь.

– Хотела бы я на это посмотреть, – рассеянно проговорила она и задумчиво склонила голову набок, глядя перед собой.

– На что?

– На то, как вы готовите этакий отчёт, – пояснила девушка, неопределённо взмахнув рукой – не то охватила пространство перед собой, не то примерилась воображаемым топором к воображаемой шее. – Мне кажется, вы слишком щепетильны для такого.

– Вам кажется, – пробормотал Дмитрий, в который раз пытаясь убедить себя, что это не его дело и не стоит лезть в чужие странности. Но госпожа Набель с подобными рассуждениями впечатляла его гораздо сильнее, чем мамонты, поэтому он не выдержал: – А вы, мне кажется, уж слишком спокойно относитесь к подобным вещам.

Анна искоса бросила на него непонятный, пробирающий взгляд и ответила:

– Мне было семнадцать, когда началась война. Через два года заболел и умер отец, и я заняла его место. Так что – вам тоже кажется, – она смягчила слова улыбкой, но на это Косоруков не обратил внимания.

Продолжать разговор Дмитрий не стал, но решил попытать счастья и расспросить вечером Милохина. Не о госпоже Набель, не очень-то это достойно – обсуждать за глаза девушку, но о войне и о том, как она обошлась с этим городом. Никаких разрушений он не наблюдал, значит, в городе боёв не было, но упоминание множества трупов в окрестностях, оставшихся с войны, говорило о многом. Не могли чиньцы проигнорировать это место: неподалёку удобный участок Клубнички, где можно наладить переправу, да и золотой прииск – лакомый кусок, пусть и небольшой.

Распрощались они всё на той же центральной площади, и Анна зашагала в управу. Во-первых, она жила в том же здании на третьем этаже, куда вела отдельная лестница из зелёного заднего дворика, в который, в свою очередь, ближе всего было пройти сквозь здание. А во-вторых, стоило узнать, не случилось ли чего-нибудь в её отсутствие. Серьёзного – вряд ли, иначе бы её нашли, но какие-то прошения и письма исключать не стоило. Завтра она планировала уехать на целый день, и перед этим стоило всё проверить.

А Дмитрий, немного постояв и проводив девушку взглядом, двинулся дальше, мимо «Мамонтовой горки». Сидеть в трактире не хотелось, спать – тоже, поэтому он предпочёл пройтись и осмотреться. Лучше бы, конечно, продолжить расследование, но он пока не знал, за что можно взяться в городе. А ехать на прииск на ночь глядя, когда в округе полно упырей… Он не был трусом, но зачем рисковать попусту? Две недели это дело лежало и ждало расследования, ещё один вечер ничего не изменит.

В трактире он уже был и всё, что трактирщик считал нужным сообщить по делу, узнал. Поговорить с завсегдатаями? Не факт, что они станут откровенничать, а даже если и станут после бутылки, вряд ли расскажут что-то полезное. Судя по всему, с малознакомыми людьми Шалюков не откровенничал, а близких знакомых не имел. И не пил, так что рассчитывать на пьяные откровения не приходилось.

То же касалось и борделя. Обычно в такие места стекалась масса сведений, полезных и совершенно не нужных, но вряд ли там могли что-то знать о человеке, ни разу этот самый бордель не посетившем.

Церковь?..

Дмитрий, уже миновавший её, обернулся и вгляделся в золотые купола, залитые розовым закатным светом. Трактирщик упоминал, что в день перед смертью Шалюков посещал службу, значит, человеком был верующим. Конечно, набожность плохо сочеталась с остальным портретом покойника, но почему бы не проверить. Вдруг Шалюков так переволновался, что побежал исповедоваться местному священнику, как его? Отцу Алексию?

И хотя в принятом решении Дмитрий сомневался, но развернулся и двинулся обратно, к церкви. Только пройти решил не по нагретой каменной мостовой, а под сенью деревьев. Позади церкви, отделённое невысокой оградой, уютно устроилось старое кладбище, утопающее в тени древесных крон. Миновав небольшую калитку, Косоруков нырнул в приятную, сумрачную прохладу.

Кладбище оказалось тихим, очень чистым и ухоженным – не до холодной безликости, а таким… правильно чистым, по-парковому. Старые надгробия местами покрывал густой мох, многие могилы просели, но расположены были аккуратно, как по линеечке, а мощёные дорожки – чисто выметены. На могилах густо росли какие-то мелкие бледные цветочки, которые здорово уступали в яркости традиционным погребальным венкам, но смотрелись как-то… уютно, что ли? Дмитрий и сам себе не верил, но слово это подходило идеально. Ко всему кладбищу.

Здесь царили покой и умиротворение, и вид этот так сильно противоречил словам о рыскающих в округе упырях, что опять возникла мысль о некой незримой границе, словно в сказке. Как там было?.. Явь, Навь и Правь? Человек городской, образованный, деревенскими суевериями и старыми верованиями Косоруков не интересовался и только посмеивался над их наивностью. А в городке со странным названием Шналь все эти сказки казались удивительно близкими и правдивыми, и Дмитрий немного досадовал на себя, что плохо знаком со всем этим фольклором.

Вскоре Косоруков заметил между деревьями светлую человеческую фигуру и через несколько шагов сообразил, что видит перед собой местного священника в рясе из небелёного льна и такой же скуфье.

Решив, что это судьба, Дмитрий направился к нему, вглядываясь и пытаясь понять, чем тот занимался: священник доставал что-то из небольшого холщового мешочка и бросал на землю. Наверное, кормил белок или птиц, но кого именно – рассмотреть за надгробиями не получалось. В зеленоватой кладбищенской тишине слышался только негромкий требовательный писк.

Священник был сед, носил небольшую опрятную бороду и имел наружность из тех, по которым не определить истинный возраст: ему могло быть и сорок, и шестьдесят, и больше. Роста он был среднего, сложения – плотного в той степени, чтобы выглядеть солидно и благообразно, но не походить на карикатурный образ попа.

Через пару десятков шагов Косоруков наконец вышел на перекрёсток двух дорожек – и замер, потрясённо разглядывая существ, расположившихся у ног священника.

Маленькие, меньше локтя высотой, мохнатые человечки больше всего напоминали чертей. Тех самых, которых никто никогда не видел, но все точно знали, как они выглядят. У них были розовые пятачки, уши торчком, длинные подвижные хвосты с кисточками на концах и даже, кажется, рожки, но за это Дмитрий уже не поручился бы.

Вели себя зверьки гораздо достойнее птиц. Сидели, тянули лапки, просительно попискивали, ловко хватали полученное лакомство и тут же принимались его есть, по-беличьи держа обеими лапками. Не суетились, не дрались и куски друг у друга не отнимали.

Нового человека существа, сосредоточенные на еде, заметили не сразу. Один вдруг замер, уставившись на Дмитрия чёрными блестящими глазами, потом тревожно вскрикнул, его товарищи заверещали хором и прыснули в разные стороны, почти мгновенно растворившись среди травы.

Священник обернулся через плечо, вздохнул, заглянул в свой мешочек и вытряхнул на дорожку его содержимое – несколько маленьких кусков хлеба или сухарей. После чего развернулся и шагнул к по-прежнему неподвижному охотнику, на ходу надевая небольшие круглые очки, которые по-простому висели у него на шее на верёвочке, рядом с резным деревянным крестом.

– Протоиерей Алексий Озеров, я могу чем-то вам помочь?

– Благословите, отец Алексий, – отмер Дмитрий, машинально склоняя голову и складывая руки перед собой.

Священник невозмутимо перекрестил его, положил ладонь на лоб и благословил, после чего продолжил в прежнем спокойном тоне:

– Так чем могу помочь, сын мой?

– Да, простите, – окончательно собрался охотник. – Я Дмитрий Косоруков, расследую убийство казначейского проверяющего Шалюкова.

– Этого бедного тихого человека убили? Упокой, Господи, его душу, – он перекрестился, – но кому это могло понадобиться?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. Я, конечно, не прошу вас нарушить тайну исповеди, если вдруг к вам являлся за прощением убийца, но, может быть, вы от кого-то что-то слышали? Шалюков, говорят, приходил в церковь. Он, случайно, не исповедовался? Или, может быть, кто-то упоминал о его врагах? Ссорах?

– Не представляю, – качнул головой священник и повёл рукой, предлагая пойти по дорожке дальше. – Не будем мешать, у них нынче время ужина.

– Кто это был? – осторожно спросил Дмитрий.

– Мелюзга эта? – улыбнулся в бороду отец Алексий. – Да Бог их знает. Хухлики, может, а может – нет, я не очень-то разбираюсь.

– Хухлики… – переспросил охотник. – Постойте, водяные черти?!

– Да ну, какие они черти, коли освящённый хлеб за обе щёки трескают? – развеселился священник. – Нечистики мелкие.

– И вы их подкармливаете?

– Чем очищаю и благословляю на добрые дела, – продолжая улыбаться, назидательно добавил он. – Хоть и нечистые, а всё – Божьи твари неразумные, чего на них злиться да пенять? Доброе слово им скажешь, хлеба дашь – они и не озоруют с людьми, какой им после интерес проказничать, на сытый живот?

– Справедливо, – ответил на это Дмитрий, хотя рассуждения священника звучали неожиданно для духовного лица.

Казалось бы, именно ему в первую очередь полагалось осуждать само существование нечисти – полуразумных живых существ чародейской природы, селившихся рядом с людьми потому, что для жизни им требовались остатки чар и эмоции. Обычно – отрицательные, отсюда и вредоносность.

Но похоже, здешнему священнику удалось перевести их на другую кормёжку.

– И всё-таки, можете ли вы что-то сказать про Шалюкова?

– Про Шалюкова, – рассеянно повторил отец Алексий, глядя себе под ноги. – Антон… Антон Петрович, кажется? Дайте подумать…

Несколько саженей они прошли в молчании. Священник задумчиво разглядывал кладбище, а охотник его не торопил – попросил же человек время подумать, чего дёргать!

Да и вообще, кладбище это действовало на него удивительно благотворно. Задумавшись об этом, Дмитрий поймал себя на том, что его совсем ничего не беспокоит. Вот буквально ещё на площади голова почти пухла от обилия суетных мыслей и волнения об исходе дела, а сейчас на душе так легко, как не было уже очень давно. Может быть, ещё с тех пор, как он был зелёным школяром, приходил с занятий домой, а там вкусно пахло свежим хлебом. И мать ещё была жива, улыбалась, взлохмачивала ему рукой вихры на макушке и неизменно говорила: «Димуша, иди умывайся, да к столу сядем».

Странно только, что ощущение это посетило его именно на кладбище.

– Хотите чаю? – вдруг предложил священник и пояснил, не дожидаясь вопроса: – Простите, мне на ходу плохо думается, а вот за чаем – прекрасно. У меня хороший, чиньский, и варенье к нему вкусное…

– Можно и чаю, – согласился Дмитрий.

Домик священника стоял на другой стороне кладбища, подпёртый сваями, у самой речки, которая здесь закладывала очередную петлю и пересекала город. Кладбище было небольшим и старым, на нём покоились первые поселенцы этой земли, ещё с тех пор, когда хорошей каменной церкви в Шнали ещё не было, а была только крошечная деревянная часовенка. Прекратили хоронить тут не потому, что город разросся, а потому, что река постоянно подмывала берег. Строиться было нельзя по той же причине, и участок возле кладбища отдали под городской парк, каковым назывался участок едва облагороженного сырого леса, превращавшегося в болото по весне и иногда после сильных дождей в горах. Теперь хоронили в другом месте, на выезде из города, за перелеском. Обо всём этом священник охотно рассказывал по дороге с видом заправского экскурсовода, а Дмитрий без особого интереса слушал.

Дом священника стоял на границе между парком и кладбищем, на улице, тянувшейся вдоль ограды. Внутри он оказался очень своеобразным. Стены покрывали обыкновенные обои, выцветшие от времени, но пол устилали циновки на чиньский манер, и при входе было принято разуваться. Хозяину в его лёгких поршнях на босу ногу что – сбросил да пошёл, а Дмитрий у порога завозился, стаскивая сапоги и про себя радуясь, что помылся хоть и быстро, но тщательно, и портянки сменил на свежие.

Где бы ещё ожидать встречи с этими восточными обычаями, как не в доме у православного священника!

Из небольших сеней прошли в горницу с парой окон, под которыми стоял накрытый белой скатертью стол, а напротив – белела солидная печь. Её по летнему времени не топили, обходясь младшим собратом – крошечной чугунной печуркой в дальнем углу, за занавеской. Оба мужчины перекрестились на иконы в красном углу, а после Дмитрий уткнулся взглядом в простенок между окнами и застыл в растерянности.

– Садитесь, сейчас я всё устрою, – гостеприимный священник махнул рукой в сторону стола, а сам снял скуфью и рясу, оставшись в полотняном подряснике, повесил их при входе, там же набрал в бочке воды в небольшой чайник и ушёл хлопотать у печки.

Дмитрий кивнул и машинально проследовал, куда велели, радуясь, что у него ничего не спрашивают и не надо пытаться отвечать, поэтому можно незаметно для хозяина справиться с мыслями и выражением лица.

В простенке между окнами висела, обрамлённая парой луковых плетёнок, чиньская картина тушью на рисовой бумаге. Уже одного соседства подобной светской живописи с православными иконами было достаточно, чтобы впечатлиться, а тут ещё и сюжет был… фривольным. Не то чтобы совсем непотребство, но полуобнажённая женщина в объятьях столь же полуобнажённого воина в доме священника – это слишком.

Впрочем, стоит ли этому удивляться после кормления нечисти? Стоит ли вообще хоть чему-то удивляться в этом городе!

– Занятная у них манера письма, да? – заметил хозяин интерес гостя. – Вроде тебе и лубок, а одновременно – и как будто настоящая живопись.

– Интересуетесь их культурой? – Дмитрий к этому моменту уже окончательно смирился с тем, что местный священник – он в первую очередь местный, и только потом уже – священник, а не наоборот, поэтому ответил спокойно.

– Соседи же, любопытно. Как их понять, если не интересоваться? – развёл руками отец Алексий, выложил на стол плетёные из бамбука круглые подставки и бережно выставил на них низкие чиньские же глиняные чашечки с росписью, а к ним – пару плошек с вареньем и блюдо с пирожками, накрытое рушником. Деревянные, потемневшие от времени простые ложки и глазурованные керамические тарелки с росписью ягодами и листочками на этом фоне уже почти не цепляли взгляд.

– И что вы о них думаете?

– Что тут люди, что там – люди, – философски ответил священник от печки. – По форме вроде и разное, а чуть подковырни – добродетели да грехи общие. Но я думаю, вы и без меня о том прекрасно знаете, верно? Из офицеров же, по всему видать.

– Пожалуй, – не стал отрицать Косоруков. – Люди, не псоглавцы сказочные.

Тому, что чай священник заваривал по-чиньски, в глиняном чайничке, Дмитрий уже не удивился. И большой ложке варенья в чай, святотатственной с точки зрения соседей, – тоже.

– Так, стало быть, вас интересует Шалюков, – отец Алексий сам вдруг вернулся к изначальной теме, когда гость решил, что его вопрос уже забыт, и собрался в очередной раз напомнить. – Тайну исповеди вы понятно к чему вспомнили, но тут мне и выбирать не придётся: никто каяться в убийстве не приходил. Сам покойный тоже никогда не исповедовался, его сложно было назвать набожным, а прихожанином он был от ума, не от сердца.

– Что вы имеете в виду?

– В церковь приходил, потому что положено и прилично, а не оттого, что тянет. Знаете, как бывает? Один человек – в церкви дай Бог на Пасху или на Рождество появится, что священнику сказать – толком не знает, среди икон одну только Богоматерь без подсказки признает. Но по духу добрый христианин, заповеди не как повинность исполняет, а живёт ими и даже и представить не может, как иначе себя с людьми держать. А бывает другое, вот как Антон Петрович, упокой, Господи, его душу. Что там у него внутри – неясно, сундучок с секретом, а секрет тот чёрный и недобрый, но вид имеет благообразней большинства. Все обряды в точности блюдёт, крестится ровно столько раз, сколько велено, и ни единым больше, святую воду аккуратно принимает. Непременно у меня фляжку брал и утром, натощак, по ложечке, словно микстуру, пил. Только сердце – глухое-глухое, о другом думает.

– Боюсь, это немного не то, что может помочь в поисках его убийцы, – осторожно ответил Дмитрий. Характеристика была понятна и прежний образ дополняла неплохо, но интересовало его другое.