Ворон Хольмгарда Дворецкая Елизавета
– А разве твои сыновья не желают отомстить за родного брата? Как они посмотрят в лицо сыновьям Альмунда, когда те придут за данью?
– Мы еще не знаем, чем кончилась та вылазка! – Торфинна разозлил попрек его сыновьям. – С чем сыновья Альмунда вернулись к Олаву – да и вернулись ли? Может, удача совсем его покинула и хазары разбили их еще раз!
– Не следует так говорить! – Арнор нахмурился, видя, что эта речь лишает мужества нерешительных. – Что бы там ни было в Хольмгарде, удалось Олаву отомстить за своего зятя или нет – у нас есть своя собственная удача, и я предпочитаю рассчитывать на нее!
– Это самое правильное! – охотно поддержал его Ульвар. – Надо полагаться на свою удачу, и отважного человека она никогда не предаст! Норны – женщины, они любят тех, кто храбр и никогда не унывает!
– Да уж ты знаешь, о чем говоришь! – усмехнулся Рунольв.
Как и Торфинн, Ульвар был в Силверволле человеком новым. Он родился за Варяжским морем и остался в Силверволле год назад, когда войско проходило от Валги на запад. Обладатель живых повадок и белозубой улыбки, Ульвар уверял, что раньше был богатым торговцем пушниной, но его ограбили викинги и отняли прямо в море корабль с товаром. В пушнине он и впрямь разбирался, но в его сагу о грабеже люди верили не очень; Рунольв говорил, что Ульвар, человек легкомысленный и азартный, однажды на торговом дворе на Готланде проиграл в кости весь свой товар одному жуку из Хедебю, после чего ему пришлось забыть о возвращении на родину и поискать счастья в чужих краях. Летом перед сарацинским походом об этом случае поговаривали в виках. Но Ульвар сохранял бодрость, сам ходил на лов, покупал меха и шкуры у мерян и потихоньку восстанавливал свое благополучие. В походе он показал себя неплохо, на свою долю добычи обзавелся домом в Силверволле и хозяйством. Прошлой зимой, когда из Хольмгарда приехали за данью, он послал через людей Халльтора весть за море своей жене, которая уже несколько лет ничего не знала о его судьбе. Она жила на восточном побережье Свеаланда, и кое-кто из свеев намерен был весной держать путь как раз в те края.
«Ее зовут Снефрид, она дочь Асбранда Эриля, с хутора Оленьи Поляны, его там все в округе знают! – объяснял Ульвар людям Халльтора. – Корабельная сотня Лебяжий Камень. Расскажите, что я жив, обосновался здесь, что у меня свой дом и хозяйство… Пусть она меня не ждет назад. Но только другим лучше не выдавать, зачем вы ее ищете».
«Уж не думаешь ли ты, что она к тебе приедет? – изумилась Арнэйд, слышавшая этот разговор. – Не всякий мужчина может совершить такой путь без своего корабля и дружины!»
«Если она захочет, то справится! – с глубокой, отдававшей благоговением верой в способности жены отвечал Ульвар. – Хотя путь не близкий, это да! Ведь это надо добраться сперва до Бьёрко, найти там корабль с надежными людьми, идущий в Альдейгью, из Альдейгьи перебраться в Хольмгард, а там дождаться, пока люди Олава поедут сюда за данью… Но надо же ей знать, что со мной. Что если она и впрямь захочет приехать? Конечно, для одинокой женщины… да нет, никак нельзя! Где же сыскать таких надежных людей, которые ее не ограбят и не продадут саму на рабском рынке Готланда?»
«А когда эта отважная женщина сюда прибудет, она обнаружит у тебя тут мерянскую жену!» – насмешливо ответила Гисла.
«Так я же не знаю, может, она там решила, что меня нет в живых, и снова вышла замуж. А мне жить всю жизнь одному? Не сам же я буду доить это троллеву козу и кормить этих ётуновых кур!»
Арнэйд и другие женщины смеялись, но считали, что Ульвар поступил верно: ждать приезда жены из-за моря и правда казалось делом бессмысленным. Насчет себя Арнэйд сомневалась, что решилась бы на такое путешествие, да еще ради мужа, который проиграл все имущество в кости!
В Силверволле Ульвар быстро подружился с ловцом из мери, Кеденеем, взял в жены его сестру Кеганай, и теперь они жили втроем. Кеденей – широколицый, с низким лбом, с такими высокими и округлыми скулами, что напоминали два яблока у него на щеках, с вечно спутанными и растрепанными темными волосами и такой же бородой, ничуть не походил на разговорчивого, кудрявого Ульвара и рот открывал в основном во время еды, но меж собой они отлично ладили. Лесная жизнь сделала его смуглое, обветренное лицо лишенным возраста, только по блеску карих глаз было видно, что он скорее молод, чем стар.
Предзимье выдалось неприятное, хмурое и холодное: часто шли дожди, дул пронизывающий ветер, тропы были покрыты лужами и грязью. По вечерам ветер так завывал над кровлей, так рвал над нею воздух, будто хотел вовсе обезглавить избу. В такую пору мало охоты высовываться под открытое небо, благо почти все работы вне дома закончены. Однако сыновей Дага часто не бывало дома – они ездили по округе, собирая свою будущую дружину. Арнэйд, слушая шорох дождя, жалела их, разъезжающих в такую погоду в мокрых плащах, но братья, возвращаясь домой, выглядели бодрыми и вполне довольными. Вести об их замысле расходились все шире, то и дело в Силверволл приезжали люди, чтобы заявить о своем желании к ним присоединиться. Не раз Арнэйд посылала кого-то из мелких в кузницу – звать братьев домой, потому что кто-то приехал и желает их видеть. Каждый вечер за ужином они принимались заново считать, много ли набирается людей. Не раз с тем же самым приезжали Гудбранд и Снэколь. От величины дружины зависело, насколько далеко получится зайти. Арнор, хоть и мечтал сравниться с сыновьями Альмунда, на свои возможности глядел здраво и понимал, что с дружиной около сотни человек на десятки переходов удаляться не стоит. Пока он наметил себе целью восточную часть земле мери – за Мерянской рекой, куда не простиралась власть Олава. Когда он думал об этом деле, у него сердце трепетало от мысли, что он, Арнор сын Дага, пойдет за добычей туда, куда сто лет назад не дошел Тородд конунг.
– Больше сотни мы едва ли соберем, – говорил Арнор вечером за ужином. – С таким числом мы до булгар, конечно, не дойдем…
– Знаешь, а я уже передумал! – заявил Виги, облизывая ложку. – У булгар нас так кормить не будут!
Перед осенними пирами забили бычка, и сегодня Арнэйд приготовила кашу из полбы, запеченную в горшке с размятой вареной репой и кусочками говядины, политую маслом и посыпанную раскрошенным сыром. Все за столом засмеялись, и Арнор тоже: он явно повеселел в ожидании похода, былое равнодушие ушло, его большие серые глаза весело заблестели.
– Я вижу, и меряне тоже просятся с вами, – заметил Даг. – Вчера был Сустык, сегодня Чолга…
– Сустык просил взять его сыновей, чтобы они раздобыли себе невест, – засмеялся Виги. – Им не везло на лову, нет средств на выкуп, вот они и хотят раздобыть девок там, где выкуп платить не надо.
– И вам бы стоило позаботиться о себе! – ответила ему Ошалче. – Хотя бы и так! Если у вас у каждого будет в доме по жене, вам будет не до походов куда-то к кереметам!
У мерян, как и соседей их, главным способом женитьбы было похищение; даже сам пан Тойсар, главный их жрец и судья, сидящий в Арки-Вареже, не мог отказаться от этого обычая, благодаря чему Свенельд и раздобыл невесту для младшего брата. Но, под влиянием многочисленных русов, насильственное похищение все больше уступало место сговору, а завершалось примирением при помощи выкупа и даров. Тем же, у кого не было куниц и серебра на выкуп, искали невест в дальних ялах.
– Чтобы найти челядь, очень далеко заходить не надо, – напомнил Даг. – Вы пройдете десяток ялов, чтобы каждому досталось кое-что, и к приходу сборщиков вернетесь. Можно будет сбыть им лишнее. Тогда это будет хорошее дело, которое подкрепит вашу честь и не навлечет на нас неприятностей. Я понимаю, Арни, тебе охота утереть нос Гудбранду, но… если ты возьмешь на себя слишком много, мы поссоримся с Олавом, а это ни к чему.
– Йора[9]. – Арнор слегка двинул плечом.
– Если вам повезет, мы укрепим свою силу и влияние. Но ведь может случиться и по-другому…
– Ма палем, – мягко ответил отцу Арнор. – Я это знаю.
Арнэйд подумала: он и правда знает. У него за спиной три года похода, трехдневная битва на Итиле, возвращение домой через неизвестность и глухой влажный туман… «Кажется, что мы уже умерли и будем грести так вечно…»
– Не надо слишком заноситься, – мягко посоветовала она. – Я прошу вас только об одном: чтобы вы отличились получше, чем Гудбранд, и он больше не смел ко мне свататься.
– Я не стану принуждать тебя выходить за Гудбранда, если он тебе не по душе, – с печалью сказал Даг. – Но хотел бы я тогда знать…
Он не закончил, но все поняли, что он хочет сказать.
– А что если однажды из лесу выйдет медведь и потребует невесту? – Арнэйд улыбнулась. – Раз уж в нашем роду такое водится, это может случиться и со мной.
– Дерево на меня пока не падало, – проворчал Даг.
– Брак с медведем обычно оказывается счастливым, – мечтательно продолжала Арнэйд. – Ведь он богат, и все у него в изобилии. И он всегда бывает очень добр к жене.
Арнэйд мысленно видела, как идет по лесу вместе с медведем, потом он, как в саге о Бьярнхедине Старом, просит ее подождать и скрывается в доме, а потом оттуда выходит человек… Выше среднего роста, с продолговатым лицом, с глубоко посаженными глазами цвета желудя, с твердой складкой ярких губ. От пристального взгляда этих глаз у Арнэйд даже в воображении обрывалось сердце. Он снова поцелует ее, возьмет за руку и поведет в свой дом…
Некоторое время все молча ели. Дети слегка возились, толкали друг друга и пинались под столом, но сегодня старшие не замечали их проделок.
– Ну а если нам не повезет, что мы потеряем? – сказал потом Арнор. – Всего лишь жизнь.
«От слова не зде-ла-еце», – чуть слышно прошептала Арнэйд заклинание на славянском языке, которому научилась еще в детстве от своей матери, а та – от бабки-словенки. Язык словен Арнэйд знала плохо, но кроме нее его не знал никто во всем Бьюрланде, поэтому заклинание, отвращающее злые последствия в худой час сказанных слов, казалось еще надежнее.
Глава 4
«И постарайтесь не попадаться на пути Одиновой охоте!» – пожелала своим братьям Арнэйд, когда после солоноворота провожала их из Силверволла на восток. «Йора, обещаю!» – только и сказал в ответ Арнор, обнимая ее. Впереди его ждали новые свершения, добыча и слава, о которых он мечтал целый год, но в эти мгновения возле оседланного коня ему острее всего хотелось одного – вернуться к ней.
Было это с месяц назад, и теперь Арнор, вспоминая то напутствие, мысленно отвечал: чего нам бояться, ведь Одинова дикая охота – это мы. Мы и есть та буйная рать, что выскакивает из зимних сумерек, и горе тому, кто повстречал ее…
Набралось около сотни человек – по большей части русы, но кое-кто из мерян тоже, – а значит, заходить очень далеко не стоило. От Силверволла Мерянская река почти сразу сворачивает на восток, и три перехода рать с тремя вождями – Арнором, Гудбрандом и Снэколем – прошла быстро, не отклоняясь от реки и никого не трогая, останавливаясь только на ночь. Ночевали прямо в лесу, сделав навесы и разложив длинные, медленно горящие костры, за которыми всю ночь посменно следили дозорные. Здесь, невдалеке от собственного дома, русы е хотели привлекать к себе внимание и злить местных жителей. Их обычаи были хорошо знакомы: восточная меря отличалась от западной только тем, что не платила дань. Несколько раз в день на берегу попадались куды – полуземляночные мерянские избы; сейчас, зимой, над поверхностью снега виднелись только высокие жердевые крыши да курился из окошек дым. Наверняка оттуда их тоже видели, но никто не показывался, даже собаки прятались. И правильно: хорошего от сотни вооруженных людей, частью верхом, частью на лыжах, ждать не приходилось.
На четвертый день, после полудня, нашли то, что нужно – довольно большой бол, из десятка дворов. Он стоял не прямо над рекой, а дальше в лес, над притоком, и давала о нем знать лишь цепочка следов от проруби. Оставив сани у реки, русы надели шлемы и кольчуги, у кого были, взяли щиты и быстро устремились по узкой тропе в снегу. Первыми рванули всадники. С криком «Один!» два десятка конных ворвались в бол и обрушились на жителей, как Одинова буйная охота – внезапно и неумолимо. Залаяли псы, закричали женщины; иные пытались сбежать к лесу, другие забивались по углам в кудах. Мужчин оказалось мало – в эту пору почти все взрослые, даже подростки, ушли на лов, остались дряхлые старики и малые дети. Однако иные успели схватиться за луки, и сам Арнор получил стрелу в грудь, едва оказавшись посреди бола. Успел подумать с удивлением, не смерть ли моя пришла на первых же мгновениях этого похода, но тут же невольно рассмеялся: стрела оказалась с тупым костяным наконечником, предназначенная для пушного зверя, и от хазарского пластинчатого доспеха просто отскочила. Не то первая, какая второпях попалась стрелку под руку, не то других вовсе не было. Стрелков зарубили, тех, кто успел бросить оружие и упасть лицом наземь, связали. Казалось, захват бола занял несколько мгновений, и только ощутив, как прохватывает зябкой дрожью под доспехом – даже нижняя сорочка взмокла от пота – Арнор осознал, что потрудиться пришлось.
Жителей согнали в несколько хижин и приставили охрану. Остальные куды обыскали, но на большую добычу тут рассчитывать не приходилось: лишенная возможности торговать, восточная меря была богата только пушниной и лесным медом. В большой куде нашелся медный котелок с железной дужкой – должно быть, самое ценное из здешних сокровищ.
Вожди бросил жребий, и в этом боле выпало остаться Гудбранду. Вся дружина здесь просто не поместилась бы, и не более трети людей смогло бы ночевать под крышей. Гудбранд не огорчился: он пошел в поход за служанками для Арнэйд, и уже сейчас мог получить нужное, даже с выбором. Арнор и Снэколь двинулись дальше.
За следующие дни они захватили таким же образом еще несколько болов, и каждый обосновался в одном из тех, что побольше. Здесь держали добычу и ночевали, а днем обходили окрестности. При внезапных налетах на небольшие ялы, из пяти-шести дворов, где к тому же оставалось мало мужчин, отряд в полтора-два десятка хорошо вооруженных, опытных русов был неодолимой силой. Смирив охочих противиться, жителей загоняли в несколько домов, обыскивали остальные, забирали скотину – кормить дружину и пленных, – все оружие, меха, шкуры получше. Из пленных выбирали самых ценных – девушек, молодых женщин, здоровых отроков и парней. Этих вместе с захваченных скотом отводили в тот бол, где стоял вожак. Не менее десятка человек всегда оставалось сторожами при добыче. Несколько раз приходилось отбиваться: мужчины из ограбленных ялов, вызванные с лесного промысла молвой о набеге, собирались в ватаги и пытались освободить своих.
Здешняя, восточная меря, несколько отличалась от привычной русам западной. Худощавые, невысокие – иные из мужчин рослому Арнору доставали макушкой только до плеча, – они были схожи с западными сородичами широкими, плосковатыми лицами и резкими скулами, по большей части имели такие же светлые глаза и волосы, но попадались среди них и темноволосые, кареглазые, смугловатые, с глазами не просто узкими, а слегка раскосыми, чем напоминали Арнору хазар и буртасов, виденных в низовьях Итиля. Но эти смуглолицые не оставляли каких-то отдельных родов или селений и жили среди других, тем же укладом и говорили почти тем же языком.
Однажды отряд под водительством самого Арнора, шедший с добычей – скотом и полоном – по льду реки, вдруг попал под ливень стрел из леса. Зная храбрость и упрямство племени меря, чего-то такого русы ожидали постоянно и не растерялись. Не желая стать легкой целью для стрелков, Арнор вел дружину вдоль низкого берега широкой реки; от высокого, откуда их можно было обстрелять безнаказанно, было слишком далеко. Стрелы летели густо – надо думать, в зарослях у низкого берега засело не менее полутора десятка стрелков. Две застряли в щите, висевшем у Арнора на плече; рядом кто-то вскрикнул, дернулась раненая лошадь Хьяльти, сына Торфинна. Краем глаза Арнор приметил, как кто-то из своих, ближе к лесу, упал на колени, хватаясь за бок.
– Стрелы! – рявкнул Арнор, вскидывая щит. – Бей!
На нем, как и на Виги, был шлем и хазарский пластинчатый доспех из добычи, и оба брата живо взялись за луки. У них хороших стрел хватало – все время между Дисаблотом и началом похода они не даром пропадали в кузнице. Выпустив по стреле, сыновья Дага погнали лошадей к лесу.
– Конные, за мной! – крикнул Арнор, на ходу выхватывая с пояса секиру.
Стрелы летели им навстречу, но в Арнора никто не попал – решительный порыв всадников заставил дрогнуть стрелков в зарослях. Тут было важно не дать им времени на стрельбу: размахивая топорами, Арнор, Виги, еще несколько верховых за ними ворвались в заросли у кромки берега, где засели стрелки.
Те уже пустились бежать – перед всадниками они были бессильны. Пока меряне оставались неподвижны, овчинные кожухи и кафтаны из лосиной шкуры делали их малозаметными возле заснеженных стволов и за еловыми лапами, но когда им пришлось тронуться с места, большая быстрота сделала всадников хозяевами положения. Кто-то впереди и сбоку еще стрелял, но Арнор не стоял на месте, а заросли мешали и стрелкам. Стрелы с щелканьем сбивали ветки то позади лошадиного хвоста, то сбоку, Арнору на голову сыпался снег с деревьев, но он в треске ломаемых кустов мчался сквозь заросли, видя, как мелькает впереди спина бегущего врага – в овчинном кожухе, в меховой шапке, с зажатым в руке луком. Снега было по колено – для коня это не помеха, а вот человеку приходилось трудно.
Слыша все ближе за спиной треск ветвей, лесной стрелок понимал, что не уйдет. Остановился под толстой елью, отбрасывая лук, второй рукой вырвал из-за пояса топор, замахнулся… но Арнор успел первым и сверху обрушил лезвие секиры на голову противника, прикрытую только шапкой. Тот рухнул с разрубленным черепом. Вскинул топор, Арнор быстро огляделся с седла, насколько позволял шлем, выискивая новых врагов. Рядом никого не было, и он развернулся к реке.
Оглядывая заросли, он вскоре заметил еще одного мертвеца из чужих, со стрелой в спине. Ульвар и Кеденей уже его перевернули и шарили за пазухой. Арнор сам приказал обыскивать по возможности тела и не оставлять никакого оружия. Больше у мери обычно взять бывало нечего, но если у кого находилась бронзовая серьга или медный перстенек, Ульвар и этим не пренебрегал. Увидев Арнора, ломящегося верхом через мелкие елки, Ульвар помахал рукой и крикнул, задыхаясь:
– Мы сейчас!
Шапка у него сбилась на затылок, русые кудри прилипли к потному лбу, кожух на плече был разорван, видно, стрелой, но пятен крови Арнор не заметил.
Едва Арнор выбрался из зарослей обратно на лед, как сразу увидел – еще не все. На реке шла драка. Здесь оставался взятый в последнем яле полон – десяток молодых женщин и несколько отроков – и с десяток голов разного скота. Полон был привязан попарно к длинной жерди – из такого положения невозможно было разбежаться в случае какой заминки. Возле полона человек пять русов отчаянно отбивались от десятка мерян, еще несколько лесовиков тем временем спешно освобождали пленных, разрезая путы на руках. Пять-шесть женщин уже бежали к лесу, одна, крепкая баба, тащила на плечах козу. На льду лежало несколько тел – Арнор мельком заметил двоих русов и несколько мерян, убитых раненых.
Размахивая секирой, он налетел на мерян возле полона. Кого-то рубанул с ходу, прикрылся щитом от нацеленного копья, отмахнулся от двоих, что пытались ухватить его за ногу и сорвать с седла. Рядом, яростно вопя, дрался Виги. Вдруг он полетел наземь, и Арнор запоздало сообразил, что в них стреляют. Его оттеснили от полона, но тут из лесу подоспели еще трое-четверо всадников и человек пять пеших – теперь они погнали мерян прочь.
– Назад! – орал Арнор. – В лес не ходить!
Двое, за которыми он гнался, скрылись за елками. От своих он оторвался шагов на полста. Надо возвращаться, успел подумать Арнор… и вдруг получил такой удар в голову, что кувырком полетел с седла на твердый лед, и весь мир мгновенно поглотила тьма…
Очнувшись, Арнор ощутил только холод по всему телу. Голова звенела, гудела и болела. С усилием чуть подняв голову, он кое-как разлепил веки – свет резанул по глазам, замутило. Потом он понял, что лежит лицом в лед. Лица он почти не чувствовал. Упираясь в лед руками, Арнор поднял тяжеленное тело и сел.
Перед глазами все плыло, но он разглядел мечущиеся возле опушки фигурки. Значит, без сознания он пролежал совсем недолго, несколько мгновений. Драка еще идет. И он вроде как жив.
Шлем съехал на бок, мешая обзору, и Арнор попытался его поправить. Рука наткнулась на что-то, чего у него на голове не должно быть. У него выросли рога? Нет, один рог, слева. Едва совладав с ремешком, Арнор снял шлем и хрипло вскрикнул от изумления – в стальном боку шлема торчало обломанное древко стрелы. Арнор заглянул внутрь – на грубом льне стеганого подшлемника, среди рыжих разводов засохшего пота, краснело небольшое пятно. Яркое, свежее. Он схватился за голову – волосы слегка влажные и липкие. На пальцах кровь.
Холодея, он вынул подшлемник – тот дался не сразу, что-то его держало. В шлеме изнутри торчал погнутый железный наконечник. Едва соображая, Арнор попробовал пошевелить его пальцем: засел крепко. Невидимый стрелок из леса попал ему в голову; с близкого расстояния стрела пробила шлем, но железо наконечника было куда хуже, чем железо шлема, наконечник погнулся и засел в подшлемнике, пробив его совсем чуть-чуть и лишь расцарапав кожу. А будь железо наконечника чуть получше – он вошел бы ему в череп и засел в мозгу. То есть он упал бы с коня уже мертвым.
От опушки доносились крики. Арнор решительно запихнул подшлемник обратно в шлем и надел. С обломком было не очень удобно, но куда лучше, чем совсем без шлема!
Встав на ноги, он первым делом подобрал щит, потом огляделся, отыскивая своего коня. Тот с перепугу убежал шагов на сорок и запутался в мелких елках. К счастью, стрелкам было некогда его ловить. Они, скорее всего, «ударили в поршни» сразу, как выпустили стрелы, даже не видели, как Арнор падал – иначе непременно подошли бы забрать его оружие.
Арнор призывно свистнул; конь, уже успокоившись, послушно вернулся и позволил ему сесть в седло. Прикрыв спину щитом, Арнор направился обратно к месту схватки.
Жердь, усыпанная обрывками мочальных пут, валялась на льду, последние две женщины, увязая в снегу, скрывались за кустами на опушке. Двое-трое русов преследовали их, огибая бьющуюся раненую лошадь; кто-то поскользнулся, упал. Арнору бросились в глаза Ульвар и Кеденей, гнавшиеся за женщинами. Тех прикрывал один мерянин; слыша погоню за спиной, он обернулся, взмахнул топором, и Ульвар отпрянул – своего щита он уже лишился. Кеденей ткнул в лесовика копьем, тот отскочил, Ульвар снова бросился на него с топором и вдруг упал. Кеденей оглянулся, и в этот миг женщины и их защитник скрылись за кустами.
– Кеденей, назад! – по-мерянски крикнул Арнор. – Посмотри, что с ним!
Сам он, наложив стрелу, готов был выстрелить на любое шевеление, но кусты лишь подрагивали, потревоженные бегущими. Арнор оглянулся: драка на льду прекратилась, мерян больше не было видно. Тогда он подъехал к Кеденею; тот сидел на снегу возле лежащего Ульвара и даже не пытался его поднять.
– Что там?
Кеденей не ответил. Но тут Арнор и сам увидел – в шее Ульвара, пробив ее насквозь, торчала стрела с черным железным наконечником.
«Готов», – мысленно отметил Арнор, и даже раньше, чем он успел осознать потерю, явилась мысль о Виги – где брат, как он-то?
Ульвару было уже не помочь. Развернув коня, Арнор поскакал к своим людям – оценить потери.
Вернувшись в обжитой бол и раздевшись, чтобы сменить влажную от пота рубаху, Арнор вновь увидел на груди пожелтевший синяк от стрелы. Осторожно ощупал царапину на голове – чуть выше виска. «Ну и рожа у тебя… – обронил Хьяльти. – Иди-ка умойся». Умываясь, Арнор понял, что лицо у него расцарапано и кожа на скуле, на щеке и подбородке содрана об лед. Долго теперь болеть будет. Но и это была мелочь по сравнению со стрелой в голове. Наконечник из шлема он вынул, подбив изнутри обухом секиры, но дыра осталась. Все его спутники приходили посмотреть, совали в дыру палец и шевелили им, давясь глупым смехом. Арнор осторожно, чтобы не потревожить содранное, ухмылялся в ответ. Норны его пощадили. Не то что беднягу Ульвара. Мог бы тоже лежать холодным, с застывшим в глазах удивлением. Идущий на войну уже мертв, как говорил варяг Халльтор, один из вождей в хазарском походе, и за те три года Арнор свыкся с этой мыслью. Пара царапин – это даже не раны. А могло бы все для него кончиться. Можно считать, задаром отделался.
Виги тоже был почти невредим, только ушиб плечо и бок, когда падал с раненой лошади. Убитых было двое – Ульвар и еще один парень из Силверволла, Хаки Лепешка, заколотый копьем в борьбе за полон. Тело Ульвара принес на плечах Кеденей; от места битвы его везли на санях, но потом Кеденей больше никому не дал притронуться к своему зятю. Убитых решили здесь не сжигать, а увезти тела домой, благо зимний холод позволял, и передать родне.
Ближе к вечеру Кеденей подошел к Арнору и молча протянул ему что-то. Арнор вгляделся: узелок в довольно замызганной конопляной тряпочке.
– Это что?
Вместо ответа Кеденей знаком предложил самому посмотреть. Мало кому приходилось слышать его голос, и Арнор порой мельком удивлялся, откуда такая дружба между ним и Ульваром, который рта почти не закрывал, а главное, как Ульвар своего шурина понимает.
Взяв тряпочку, Арнор осторожно развязал узелок. И присвистнул: в нем лежали три шеляга – целых, новых и блестящих, будто луна в полнолуние.
– Это еще откуда?
Кеденей показал на восток и сделал быстрый знак под горлом, обозначая убитого.
– Тот мертвец в лесу? – Арнор вспомнил, что застал Ульвара и Кеденея за обыскиванием трупа. – У него взяли?
Кеденей кивнул.
Арнор переглянулся с Виги – брат пробился ближе, чуя нечто любопытное.
– Богато живут! – Виги многозначительно поднял брови.
Это прозвучало как насмешка – каковой и было. Лишенные доступа к заморским товарам, здешние жители пользовались только тем, что им давал лес и немного выжженных делянок: не имели ни хороших тканей, льняных и тонких шерстяных, ни тем более шелковых, ни серебра, ни стеклянных и сердоликовых бус. Бронза и медь встречались редко, да и те доходили невесть какими путями, видимо, от булгар и торговавших с ними народов откуда-нибудь с северо-востока. Здешние женщины растили и пряли коноплю, выделывали немного грубых шерстяных тканей, и любимой одеждой у восточной мери был кафтан из кожи, лосиной или телячьей шкуры, поверх которого в холода надевался кожух из овчины.
А тут вдруг три шеляга, да новых!
Стоило бы спросить у пленных, откуда такое богатство, но увы – сражение на реке лишило Арнора всего полона, остался только скот. До того он уже набрал больше трех десятков пленных и целое стадо; по одной рабыне и по паре овец или коз получит каждый в его дружине, и это после выделения ему заранее обговоренной доли вождя. Нынешнюю вылазку Арнор считал последней и собирался завтра же поворачивать назад. Но теперь передумал: он не позволит мере хвастать, будто они сумели напугать и прогнать русов в тот единственный раз, когда дали им настоящий отпор.
Прочие русы были так же возбуждены битвой и обозлены потерей добычи, и решение задержаться споров не вызвало.
– Я сам останусь завтра здесь, – сказал Арнор, – на случай если они тоже отдышатся и попробуют напасть на нас опять.
– А я пойду порыскаю! – кровожадно оскалившись, пообещал Виги. – Дашь мне твоего коня?
Арнор почти не сомневался, что меряне, воодушевленные вчерашней победой, сегодня попытают счастья снова. При себе он оставил половину дружины; еще в утренней темноте расставил в лесу дозорных, а остальным велел сидеть в кудах, особо не показываясь снаружи. Если меряне сочтут, что здесь никого нет, и понадеются на легкий успех…
До полудня все было тихо. Если кто и замышлял нападение, то на глаза пока не совался. А едва миновал полдень, как в бол вернулся Виги со своими людьми. Свои все были целы, но никакой добычи не привели.
– Что это вы так рано? – спросил Арнор, выйдя их встречать. – Грибов совсем нет?
– Смотри чего покажу!
Виги, пропустив мимо ушей насмешку, соскользнул с коня и поморщился от боли в ушибленном вчера плече. Сунул руку за пазуху, вынул что-то блестящее и протянул Арнору.
– Ё-отунова кочерыжка! – Вглядевшись, Арнор от изумления вытаращил глаза.
Перед ним был серебряный ковш величиной с две женские ладони. Позолоченный чеканный узор на боках, на конце ручки – росток с тремя лепестками. На дне изображен гордый всадник в степном кафтане с косым запахом, с вьющимся чубом на маковке выбритой головы, с тонкими длинными усами.
– Это еще откуда? Где ты это взял?
– Не поверишь. – Виги выразительно помолчал, доводя брата до высшей степени любопытства, и под ухмылки дренгов объявил: – На кладбище!
– Чего? На каком, ётуна мать, кладбище?
– Наткнулись мы, знаешь, загородка березовая, в три бревнышка высотой, видно, что свежая. Ну, сруб, знаешь, «домик мертвых»? Я подъехал глянуть, нет ли оттуда следов, смотрю – саатана[10], блестит что-то. Хорошо, снега вчера не было, иначе завалило бы. А так – стоит, красуется, будто на столе у конунга. Там еще всякой дря… всяких даров навалено, деревянные чашки, горшки глиняные… А на березе над могилой – кафтан висит! Хьяльти, давай!
Виги махнул рукой, и Хьяльти с гордым видом, будто богатый торговец, развернул перед Арнором белый льняной кафтан, отделанный красным узорным шелком. У Арнора чуть не отвисла челюсть: вещь была явно дорогая, новая, а главное, так одеваются очень далеко от здешних мест. Такие кафтаны он часто видел в хазарских владениях – их носят ясы, сами хазары, буртасы, иногда булгары. Но не меря.
– Не желает господин примерить? – Хьяльти встряхнул кафтан, подражая купцу. – Как на господина сшито!
– Это откуда ж здесь такое? – Арнор перевел изумленный взгляд на брата.
– Я тебе что, вёльва?
– Да откуда ж тут такое возьмется, ётунова кочерыжка? С неба упало? Э, ты хоть догадался у той могилы людей оставить?
– Саатана, обижаешь, енвеля[11]! Там след был слабый, вывел на реку, пропал. Но я был бы уж очень нелюбопытным, если бы не хотел знать, откуда принесли такую роскошь. А главное, нет ли там еще!
Арнор вспомнил три новеньких шеляга, найденных за пазухой убитого стрелка. Какие-то здесь чудеса творились – над рекой Валгой прошел серебряный дождь!
Выросшие в тесном общении с мерей, сыновья Дага хорошо знали ее обычаи. Их и самих порой приглашали за поминальный стол, когда умирал кто-то в роду бабки Личиви, матери Дага. Им было известно, что своих покойных у мери сжигают на погребальном костре, потом собирают обгорелые останки с кострища, укладывают в середину продолговатой ямы, завернув в кафтан и обвязав поясом, будто тело, рядом кладут перемену одежды и еще кое-какие погребальные дары. Засыпав яму, поверх нее ставят небольшой сруб – «домик мертвых», без одной стены, так чтобы можно было подкладывать туда дары и угощение. То, что на могиле обнаружились подношения, их не удивило. Удивило другое – откуда здесь настолько дорогие вещи, серебро, льняной кафтан с шелком? Найти их на кладбище восточной мери было почти так же невероятно, как в глухом лесу.
– Может, там какой яс похоронен? – строил догадки Виги. – Или хазарин?
– А хазарин здесь откуда? Какие ёлсы принесли?
Томимый любопытством, Виги даже расспросил полонянок. Девушки-мерянки – с круглыми, плосковатыми, скуластыми лицами, с глубоко посаженными глазами и гладко заплетенными русыми косами не поражали красотой, но были крепкими, выносливыми и ценились как работницы. Несмотря на приветливость, с какой к ним обращался Виги, и попытки их задобрить при помощи лепешек и меда, они отмалчивались, отворачивались, отводили глаза, лишь иные бормотали, глядя в земляной пол куды: «Ма ом пале. Я не знаю». Чье это кладбище, какого рода был тот покойник с тремя шелягами? Кого из них спрашивать?
Имелся более надежный способ прояснить дело. Могила выглядела свежей, березовые бревнышки сруба еще не высохли, крышей его еще не покрыли, а значит, последний пир мертвого пока не состоялся. Оставалось его дождаться. Спрятанные за деревьями на ближайшей опушке, сменяя друг друга, дозорные сторожили могилу днем и ночью. Русы знали: ждать гостей надо ближе к вечеру, перед сумерками. Но в какой день? Чувствуя, что где-то рядом тайна, сулящая богатство, Арнор опять отложил возвращение домой. Он даже вернул на могилу серебряный ковш с хазарским всадником и ясский кафтан: гости покойного должны застать все так же, как оставили. Иначе дело не сладится.
Опасаясь излишне растревожить округу, в ближайшие дни русы никуда больше не выходили, сидели в своем боле. От скуки нетерпение томило еще сильнее. На четвертый день наконец в сумерках прибежал на лыжах Ботольв, один из дозорных: гости пришли…
Глава 5
Короткий, пасмурный зимний день угасал, когда из леса показалась вороная лошадь, волокущая сани. Ее чернота так резко бросалась в глаза среди заснеженного леса, что Мукача вздрогнул – едет посланец Киямата[12], если не он сам! Безмолвие и неподвижность кладбища, за которым он наблюдал полдня, настроили на мысли об иномирном. Кого еще здесь можно дождаться, кроме как посланцев из мира мертвых! Мукача был из мерян, живущих в Силверволле, и с ним на пару нес дозор русин, Ботольв. Сегодня Мукаче впервые выпало сторожить загадочную могилу, и он не раз уже принимался шепотом молиться Колом-Аве – Матери Кладбища: «Колом-Ава, та, что первой из людей была похоронена здесь, милая, добрая бабушка! Прошу тебя, не гневайся, что мы сидим здесь и наблюдаем за твоими могилками! Не обижай нас, не причиняй нам зла, не пугай нас и накажи всем твоим покойникам, чтобы лежали смирно и не вредили…» Могилы покрывал снег, лишь жердевые кровли, точно такие же, как у жилых кудо, только маленькие, едва торчали над белым покрывалом. Там же, где домики мертвых развалились от ветхости, снежная пелена лишь слегка поднималась.
Мукача негромко окликнул товарища. Они сидели здесь давно, вот-вот ждали смену и уже порядком замерзли – огня развести было нельзя, запах дыма в лесу непременно бы их выдал, поэтому для согрева Ботольв перетаптывался и подпрыгивал на снегу, размахивая руками, отчасти напоминая ворону, что норовит взлететь. Услышав голос Мукачи, припал к стволу и замер. В санях сидел старик в большой куньей шапке, за ним шли на лыжах с десяток человек. Дозорные волновались: не заметят ли меряне, что могилу трогали? Снегопады последних дней надежно скрыли все следы, а березовый сруб, еще без крыши, был наполнен снегом, ровным и белым, как скатерть. Под ним скрылись все погребальные дары, и было совсем не видно, есть ли среди них серебряный ковш с позолотой, но тем не менее он там был.
Гости приблизились к могиле, старик в куньей шапке остановил лошадь и вылез из саней. Подошел к новой могиле, поднял руки и стал призывать вслух:
– Селтык, сын мой! Вот настал седьмой твой день, пора тебе идти на последний свой пир с нами! Тебя призываем мы, поезжай с нами! Возьми с собой и деда твоего Пакши, и бабку твою Чилдавику, и прадеда Палаша, и братьев его Палгадара и Палантая! Взьми товарищей твоих на пути – Чиму, Ендемея, Теверея, Идыра, Изгилду, Салыша, Ачеваша, Ушкилду! Все приходите!
Прибывшие вместе со стариком, сняв лыжи, окружили могилу. Старик вошел в круг, и все двинулись противосолонь, неловко притаптывая поршнями на глубоком снегу, приплясывая и восклицая хором:
– Селтык! Чима! Ендемей!..
Трижды они обошли могилу, выкликая множество имен. Насчет предков покойного все было понятно, а вот кто его спутники? Неужели здесь ходит какой-то мор, сгубивший разом десять человек?
Но вот пляска на могиле завершилась, старик снова уселся в сани и стал понукать лошадь. Однако она, хоть и пыталась, не могла сдвинуть сани с места.
– Слишком много набрали духов! – шепнул Ботольву Мукача. – Ей не под силу.
– Слишком много вас, дорогие гости! – сказал старик, обращаясь к пустым на вид саням. – Лошади вас не свезти! Прошу иных из вас остаться.
Немного подождали, потом старик снова взялся за вожжи, и лошадь наконец сдвинула сани с места. Двое дозорных выждали, пока сани и старикова малая дружина скроются за перелеском, потом Мукача обратился к Ботольву:
– Беги к нашим. Я пойду за ними и буду смотреть, что там на месте.
Ботольв немедленно встал на лыжи и пустился в путь: возбуждение после долгого ожидания придало сил и живо его согрело.
Пока добрались до кладбища, начало темнеть. От кладбища пришлось пройти еще с роздых, но след от саней и десятка человек был на снегу отлично виден даже в сумерках. Тропа привела к обширному ялу – дымили оконца десятка хижин. Когда выходили из леса, навстречу выбежал Мукача – прятался где-то за поленницей.
– Уже пришел! – вполголоса доложил он.
– Кто?
– Покойник пришел! Сидят вон там. – Мукача указал на самую большую куду; даже издали были слышны звуки буйного веселья внутри, звук рогов и бубнов. – Давно пришел, теперь гулянка вовсю идет. Людей много. Весь ял собрался.
– Только нас и не хватает, – добавил Арнор. – Пошли, дренги. Кто окажется с оружием, тех бейте, смирных не надо. В таком деле надо осторожнее – можно невзначай зашибить того единственного, кто что-то знает. Помните же – здесь мы ищем не добычу, а сведения. Ну, сначала сведения, потом добычу.
– Про серебряный дождь, – подтвердил кто-то из сгрудившейся вокруг него толпы дренгов.
Между кудами никого не было видно: все собрались на поминальный пир. Темным косматым пятном на снегу лежал убитый пес: Мукача пустил в него стрелу, чтобы не залаял на чужака. Проходя мимо, он вытащил стрелу, проверил целость наконечника, обтер о полу кожуха и убрал в берестяной колчан: еще пригодится.
Русы окружили дом. Гудьба рожков и звуки гулянья заглушили их осторожное приближение. Узкие оконца были открыты, оттуда вился дым очага, тянуло духом жареной баранины. Пока подходили, слышался дружный топот пляски, но теперь стих. Незваные гости замерли под дверью и оконцами с оружием наготове, прислушиваясь. Было немного не по себе: зимний сумрак самой короткой ночи, поминальный пир, на который, по обычаю мери, является сам покойный в теле кого-то из живых родичей… «Дикая дружина Одина – это мы!» – напомнил себе Арнор и для бодрости подтолкнул локтем Хрока, ближайшего к нему дренга.
– А теперь расскажи-ка нам, Селтык, хорошо ли родичи наши поживают на том свете! – послышался изнутри женский голос, немного запыхавшийся после пляски. – Все ли у них есть, не терпят ли какой нужды?
– Может, они просили что-то им передать из вещей?
– Как поживает наша бабка, Чилдавика?
– Бабушка Чилдавика поживает очень хорошо, – ответил им голос, звучавший глухо.
Арнор еще раз подтолкнул Хрока: говоривший был в личине из тех, в какие рядятся для игрищ в честь покойников. Стало жутко: мир мертвых был совсем рядом, а они готовились ворваться прямо в него с оружием в руках.
– Каждый день она кушает то барашка, то гуся, то утку! – продолжал покойник.
– Посоветуй, дорогой Селтык, как мне вылечить мужа? – попросил жалобный женский голос. – Он хворает уже третий месяц, даже сюда, к тебе, не смог прийти, и никто не может ему помочь! Что за дух наслал на него эту хворь? Как ее прогнать? И можно ли, или ему уже скоро идти по твоему следу к нашей доброй Колом-Аве?
– Мне известно, отчего хворает твой муж! – глухим голосом ответил мертвец. – Эту хворь наслал керемет по имени Дух Лебедя.
– Как же нам его исцелить?
– И это мне известно. Пойди поздно вечером в овраг, разведи костер и скажи: «Тул Водыж, Дух Огня, на длинном хвосте твоего дыма подними и отнести на небо мою просьбу! Найди Дух Лебедя и скажи ему: Йуксын Керемет, Дух Лебедя, забери назад болезнь, какую наслал ты на моего мужа, и возьми мои дары – узелок с мукой, голову барана и кулек соли! Помоги поправиться хворому человеку!» Узелок с мукой и солью повесь на дерево, зарежь барана, приготовь мясо там же, в овраге, поешь сама и оставь духу. Кости и шкуру сожги. А потом скажи: «Ласково придя, возлюби нас!» Тогда Дух Лебедя поможет, и муж твой исцелится.
– Тау, спасибо тебе, Селтык!
– Не слишком ли долго мы томим вопросами дорогого гостя? – сказал другой мужской голос. – Ему уж скоро трогаться в обратный путь, а еще надо на прощание провести ночь со своей любимой женой! Правда, Кунави? Пора нам по домам, а утром мы придем, чтобы проводить Селтыка обратно в его новый дом, к бабушке Колом-Аве!
«Он что, еще с покойницкой женой спать будет?» – мысленно возмутился Арнор. Про этот обычай он слышал, но считал, что это шутка.
Заслушались!
– Вперед! – воскликнул он и, в одной руке держа секиру, второй рванул дверь куды.
Внутри оказалось много народу – куда ни глянь, везде лица, плечи, руки, освещенные огоньками расставленных тут и там глиняных жировых светильников и огня в очаге. В первый миг Арнор даже растерялся: казалось, некуда войти.
– Всем стоять! – крикнул он по-мерянски. – Кто двинется – стрелу в живот!
Перекинув щит с плеча на руку, он прикрылся, так что над окованной железными скобками кромкой виднелась только голова в шлеме и лезвие секиры, и отодвинулся от двери, давая возможность войти Хроку с луком наготове. При этом он толкнул одного из местных, что стоял слишком близко ко входу, тот повалился на других, и несколько человек завозилось на полу, пытаясь встать. В куду вошли еще человека три, и Арнор понял: надо местных выводить, в такой сутолоке дела не будет.
– Вы трое – на выход! – велел он ближайшим к двери с другой стороны. – Виги! Возьми пару парней, отведешь, кого я дам, в любую куду, закроешь там. Стоять, я сказал, пургален[13]! Руки выше, чтоб я видел!
Едва уловив движение руки кого-то из мужчин – к какому-то тяжелому предмету, который не успел разглядеть в полутьме, – Арнор шагнул вперед и врезал под челюсть кромкой щита, опрокидывая мятежника назад к стене. Убивать он не хотел, помня свои же слова о единственном осведомленном, которым мог оказаться кто угодно. Хотя разговаривать этот теперь долго не сможет…
Постепенно в избе стало просторнее: повинуясь приказам и выразительным толчкам сулицей, изумленные участники поминального пира выходили, держа руки на виду. Иные шатались, перепив медовухи, спотыкались и бормотали что-то, считая это вторжение за нашествие духов. За дверью русы принимали их и ватагами по пять-шесть человек разводили по каким попало кудам, где и запирали, перед тем забрав изнутри все, пригодное как оружие. Один мерянин, в темноте сумев завладеть топором из-под лавки, бросился на Арнора; тот успел подставить щит, лезвие засело в кромке, и в тот же миг Арнор зарубил его сам. Только тогда закричали несколько женщин: до того все пирующие, уже изрядно угостившиеся медовой брагой-пуре и пребывающие мыслями на том свете, были так ошарашены этим набегом, что повиновались в каменном безмолвии.
Когда лишних вывели, появилась возможность оглядеться. Куда была как все – земляной пол, усыпанный соломой, вдоль стен – тяжелые лавки, вырубленные топором из половины расколотого бревна. Посередине горит огонь в очаге из крупных валунов, над ним котел с вареной бараниной, подвешенный к потолочному шесту. Такого жилья Арнор навидался и в своей части Мерямаа. Однако с первого взгляда стало ясно: они пришли куда надо. На столе напротив входа красовались миски, какие и конунг не постыдился бы поставить на стол – хазарской работы, расписанные зелеными и коричневыми ростками и птицами по белому полю, чаши синего и зеленого стекла с тонкой резьбой. Бронзовый кувшин с чеканкой, бронзовый котел с железной дужкой возле очага, тоже с мясом. Над лавками развешано несколько кафтанов и широких, мохнатых овчинных шуб; кафтаны из белого льна с шелковой отделкой так сильно бросались в глаза на почерневших от дыма бревенчатых стенах, что казались живыми.
На месте Арнор оставил старика – этот приходил вызывать покойника, а значит, был здешним кугыжем, – и самого покойника, обнаруженного на почетном месте за столом. Выглядел он так, что Арнор, хоть и считал себя человеком бывалым, только поминал ётунову маму: такого он не видел и вообразить не мог. На покойнике был надет хазарский кафтан ярко-желтой шерсти, сверху донизу по разрезам обшитый сине-красно-лиловым шелком с каким-то сложным узором, который Арнор пока не мог рассмотреть, но в его огромной стоимости не сомневался. Встретить в этих местах такой кафтан было почти то же самое, как застать в утиной стае птице-пса симорга. Лицо закрывала темная кожаная личина с прорезями для глаз и рта. Арнор видал богатые кафтаны, видал «мертвецкие» личины, но то и другое сразу настолько резало глаз, что хотелось проморгаться.
В куде остались только эти двое и сам Арнор с тремя дренгами, – и еще женщина средних лет забилась в угол, видимо, хозяйка дома и жена покойного. Арнор отставил в сторону щит и сел перед очагом, так чтобы видеть старика и покойника, но секиру из рук не выпустил.
– Откуда это у вас? – сразу спросил он, секирой указывая на кафтан, а потом на стол и стены.
– Кто ты такой? – с возмущением ответил старик. – Зачем врываетесь в почтенный дом, нарушаете священный обычай, убиваете людей! Люди вы или кереметы?
– Разница для вас невелика. Отвечай.
– Вы пришли за теми, кто был впереди вас? – глухо спросил покойник из-под личины.
– Кто – впереди нас?
– Или вы – духи тех, кто был убит? – воскликнул старик. – Великий добрый бог, хранящий род, великий создатель белого дня! Защити нас от порождений керемета, что ворвались прямо в наш дом!
– Нет, они не духи, – возразил ему покойник. – Я вижу – они пребывают в своих живых телах. Они ищут тех, кто приходил к нам…
– Да кто приходил к вам, ётунова кочерыжка! – Арнор начал терять терпение.
Если старик не мог понять, люди они или духи, то покойник, кажется, знал об этом деле больше самого Арнора.
– Такие же, как вы, – ответил покойник.
Лица его Арнор видеть не мог, и это ему причиняло досаду, которой он не хотел выдавать, поэтому делал вид, что ему все равно: на человеческое лицо смотреть или на кожаную личину. Но, сколько он мог судить по движениям покойника и ровному голосу, тот не испытывал ни страха, ни растерянности. Не то что старик, кипевший от возмущения. Во властных повадках его сказывалась привычка верховодить родичами, встречая лишь беспрекословное повиновение.
– Что значит – такие же, как мы?
«Русы?» – чуть не спросил Арнор, но сдержался. Здесь не могло быть других русов. Мелькнула пугающая мысль, что эти меряне где-то наскочили на дружину Гудбранда или Снэколя, хотя те должны находиться в других местах, но ее он отбросил: если бы у кого-то из тех двоих имелся такой кафтан, он бы знал. После похода на Хазарское море в Бьюрланде завелось немало дорогих вещей, но все были известны наперечет. Да и зачем бы даже Гудбранд, не чуждый желания покрасоваться, взял бы столь дорогую одежду с собой? Хоронить, если что, все равно дома будут.
– В таких же шлемах и железных одеждах. – Покойник кивнул на снаряжение Арнора. – Только щиты у них другие… были.
– Где вы встретили тех людей?
– На реке.
– Давно?
– Семь дней назад, – без запинки ответил покойник, будто высчитал заранее. – В тот же день я был убит, и вот сегодня пришел в свой бывший дом на прощальный пир с родичами.
Арнор тихо зарычал, не открывая рта и пытаясь таким образом подавить досаду. При его спокойном, уравновешенном нраве он злился, когда чего-то не понимал, а эти речи звучали уж слишком дико.
– Да, нынче мы справляем прощальный пир моего сына Селтыка, а вы ворвались и нарушили обряд! – сердито попрекнул его старик. – Не дали моему сыну как подобает проститься с миром живых! Люди вы или кереметы, пусть великий добрый бог…
– Будешь болтать лишнее – велю заткнуть тебе пасть твоей же шапкой! – перебил его Арнор: кому нужны проклятия на голову? – И пока всю ее не прожуешь, больше не скажешь ни слова. Отвечай, о чем спрашивают. Если я узнаю все, что мне нужно, то не трону у вас никого.
Потом он обратился к покойнику:
– Как ты был убит?
При этом Арнор почувствовал себя Одином: кто еще может задавать такие вопросы мертвым?
– Меня зарубил один человек в таком же шлеме, но пока он пытался вытащить топор из моей головы, мой брат Пактай убил его копьем в шею, – с явной гордостью ответил покойник, и эта гордость была первым живым чувством, какое Арнор услышал в его речах. – Брат отомстил за меня, и вскоре мы разбили их.
– Они пришли по реке с востока? Сколько их было?
– Четыре десятка без малого.
«Как нас!» – мысленно отметил Арнор и невольно подался вперед:
– Правда? Вы разбили отряд из трех десятков, одетых как я? – Он взмахнул рукой вдоль тела, имея в виду пластинчатый доспех. – Сколько же было ваших?
– Пять десятков и еще шестеро, – с той же гордостью ответил покойник. – Род наш, род Селезня, уважаем в Мерямаа, на мой зов откликнулись мужи из многих родов. А мы за много дней получили весть, что с востока по реке идет отряд чужих опасных людей. Со всех четырех сторон света созвал Юмо своих храбрых сынов и ехал впереди них на белом своем коне с серебряными ногами. Все мы взяли хорошую добычу, хоть и немало наших братьев отправились к предкам. У нас не было шлемов и железных одежд, но мы сделали засаду на их пути, метко обстреляли и добили уцелевших топорами и копьями.
Ну, надо думать! Арнор легко мог себе представить рой стрел, выкосивший разом половину отряда на реке – он сам несколько дней назад побывал в таком положении, – а потом кровавую рубку с противником, превосходящим по силам в три раза. Если навалятся дружно втроем на одного, то и шлемы не спасут. Хорошо, что он в тот раз догадался идти подальше от высокого берега и что напавшие на них не имели преимущества в числе.
– И вы взяли у них хорошую добычу? Что там было?
– Молчи, Пактай! – крикнул старик: его давно тянуло вмешаться, но угроза Арнора его сдерживала.
Арнор отметил: он назвал имя не мертвого брата, а живого. Ошибся?
Да нет же! Арнор чуть не захохотал: ведь этот покойник в личине, что сидит перед ним, и есть уцелевший брат, Пактай! Видно, за доблесть ему и доверили честь изображать убитого на поминальном пиру. В своем теле тот уже не придет и с собственной вдовой не уляжется…
– Они узнают, что им нужно, и убьют нас всех! – горячо продолжал старик, не поверивший в обещания Арнора их не трогать.
– Мне нечего бояться – я уже лишился жизни, – ровным голосом ответил покойник. – Я желаю лишь одного: завершить достойно, по мерянским обычаям, свой путь в роду и уйти к Киямату. Спрашивай быстрее, кто бы ты ни был. Если я не успею исполнить все назначенное, то придется мне еще долго скитаться среди живых. Я пойду за тобой в твой дом, как бы далеко ты ни жил, и буду каждую ночь ложиться между тобой и твоей женой. Посмотрим, принесут ли тебе радость те ночи.
– У меня… – начал Арнор, но вовремя прикусил язык: нечего им про свои дела рассказывать.
От этой беседы его слегка трясло и в то же время хотелось смеяться.
Читать бесплатно другие книги:
