Русские женщины (сборник) Фрай Макс

— Ему сделали операцию, состояние стабильно тяжёлое, он в реанимации. К нему нельзя.

Вечером её выгнали из больницы, настоятельно порекомендовав наблюдаться в поликлинике.

Катя ничего не знала о нём. Ни адреса, ни кто его родственники или друзья. И в мобильнике только её номер. Но так не бывает! Не шпион же он?! Верная Машка опять-таки через властные структуры попыталась пробить адрес по фамилии. Пробила. Вдвоём они съездили к нему домой. Обычная многоэтажка свежей постройки. Да, он же купил квартиру в кредит. С соседями сойтись не успел, те о нём ничего не рассказали. Попробовала проверить по социальным сетям. Никаких следов.

Она приезжала в больницу каждый день, но в реанимацию её по-прежнему не пускали. Между делом уточнила на вахте, не прорывался ли кто ещё? Оказалось, нет. Странно. Неужели у взрослого человека, не бомжа какого-нибудь, нет ни одного знакомого в огромном городе? Очень странно.

А вдруг он мент под прикрытием? Недавно такой сериал показывали. И тоже у мента приключился роман. Но знающая жизнь Машка успокоила — менты под прикрытием, только когда женам изменяют. Или фирмы крышуют.

Через неделю Гену перевели в двухместную палату, и ей наконец разрешили свидание.

Он лежал на специальной кровати с противовесами. Правая нога в гипсе. Недельная щетина, бледность и худоба. Никаких передач на тумбочке. Только стакан с водой, пузырьки с лекарствами и пластиковая чайная ложечка.

Он улыбнулся, увидев её. Спросил, как дела. Она улыбнулась в ответ, села рядом на табурет, поставила на тумбочку собачку.

— Со мной всё хорошо. Как ты?

— Отлично… Жив. При определённых обстоятельствах это можно назвать чудом.

Они немного поговорили, вспомнив обстоятельства аварии. Гена признался, что виноват сам, — отвлёкся.

— Врач сказал, ты оторвала руками дверцу машины, чтобы вытащить меня? Это так?

— Я не помню, — тихо ответила Катя, — да какая разница? Главное, ты жив.

— Обалдеть…

— Кто-то знает, что ты здесь? Родня, сослуживцы?

— Нет, я никому не звонил, не хотел беспокоить… У мамы проблемы с сердцем, зачем расстраивать? А заказчики вспоминают обо мне только в деловых целях. Да и мобильник там остался… на дороге. А на память я номеров не помню.

Катя достала из сумочки его мобильник, положила на тумбочку. Не стала сообщать, что заглядывала в него. Решила посмотреть реакцию.

— Ой… Спасибо… Ты… Звонила кому-нибудь с него?

— Нет.

Ей показалось, что он выдохнул с облегчением.

— Я тут тебе принесла… Покушать.

Катя принялась выкладывать фрукты, сваренный бульон в банке, сок — всё, что разрешил врач, с которым она проконсультировалась.

— Спасибо…

— Тебе помочь? — Она достала из пакета столовую ложку.

— Не надо… Руки-то целы.

Она подложила ему под голову подушку, и он поел бульона. Её ладони всё ещё украшали бинты, Гена осторожно взял её правую руку и аккуратно погладил. Она не сопротивлялась.

— Жаль, не посмотрели собор, — произнёс он с какой-то обречённостью.

— Можно съездить на маршрутке.

— Да… Можно.

Кате не хотелось уходить, но бдительная сестра напомнила, что на первых порах время свидания ограничено.

— К тебе кто-нибудь ещё приходит? — спросила она, поднимаясь с табурета.

— Пока нет… Я никого не хочу обременять.

— А мне?.. Можно тебя навещать?

Он ещё раз улыбнулся:

— Нужно.

Катя приходила к нему каждый день в течение месяца. Мчалась после работы в магазин, покупала свежих продуктов, а после к нему. Забросила айкидо. Больница находилась на другом конце города, на юге, но она не роптала. Вечером варила свежий бульон и готовила всякие вкусные штучки по редким рецептам. Звонила днём, рассказывая городские новости. Помогала ему гулять по больничному коридору на костылях, поддерживая за плечи. Развлекала историческими легендами и смешными ситуациями из своей жизни. Как-то он тактично предложил ей деньги за продукты, но она отказалась, соврав, что для неё это совсем не обременительно.

Вообще-то, она заняла денег у Машки, хотелось привозить ему только качественные и свежие продукты. Мало того, она купила ему сменную одежду, пижаму и принесла маленький плеер и бритвенные принадлежности.

Никакая платная сестра-сиделка не ухаживала бы за ним так, как ухаживала Катя.

И никто больше к нему не приезжал, кроме полицейских дознавателей и страховщиков. Как-то она осторожно спросила, есть ли у него кто-то из женщин? Гена признался, что после развода встречался с одной дамой, но отношения не сложились по различным причинам. Одиночество тяготило, познакомиться с кем-нибудь оказалось не так просто, воспользоваться для этого Интернетом он не хотел. Прямо как она.

Накануне выписки Гена попросил помочь ему выйти на улицу, подготовиться к встрече с суровой реальностью. Ещё довольно долго предстояло ходить с костылями и в гипсе.

Весна уже победила зиму, первая травка окрасила газон в бледно-зелёный цвет. Они прошлись по больничной аллее, свернули в небольшой скверик ещё с голыми кустами. Здесь никого не было. Гена остановился, поднял голову, несколько секунд смотрел на небо, после взял второй костыль в левую руку, а правой обнял Катю, сильно прижав к себе:

— Встреть меня завтра…

Всё изменилось… Вечно хмурая Машка стала вдруг необыкновенно милой, занудный начальник — необыкновенно добрым и понимающим, надоедливые клиенты — вежливыми и улыбчивыми. Улицы ярче, небо светлее. Да всё! Всё изменилось!

У неё есть человек, который ждёт её.

И Катя тоже изменилась! Договорилась в жилконторе насчёт ремонта — теперь в квартире будет бывать он! Оформила кредит в банке и накупила себе красивой одежды, дорогой косметики и бижутерии! Коту — бантик. Потом, когда он выпишется, возьмёт абонемент на фитнес вместо айкидо. Она должна выглядеть красивой для него!

Всё, всё для него. За прошедший месяц он стал для неё самым близким и родным человеком.

И она для него. Наверняка…

В день выписки, в субботу, она накрыла на стол, навела порядок, сбегала в салон красоты сделать укладку и макияж, надела новое платье, заказала такси. Велела водителю в нужное время ждать возле центрального выхода из больницы. Они, конечно, поедут к ней. Она уговорит. А завтра отвезёт Гену домой.

В четыре дня, как и договаривались, она зашла в палату, держа пакет с отцовской курткой и брюками. Гена с отцом примерно одной комплекции. Накануне Катя сгоняла к родителям. Она, естественно, рассказала им о новом знакомом. Мама, переживавшая за судьбу дочери, обрадовалась; обычно ворчливый, отец отреагировал спокойно. Предложил взять ещё свитер и банку с дачными солёными огурцами.

Койка Гены пустовала. Видимо, он вышел. Или ждет её внизу, в холле, потому что вещей на стульчике и тумбочке тоже не было.

— Здравствуйте, — поздоровалась она с пенсионером, занимавшим соседнюю кровать, — а Гена давно ушёл?

— Да с час где-то. Как выписали, так и ушёл.

С час? Почему же он не позвонил? Она бы приехала раньше! Видимо, он внизу, в больничном кафе или холле.

Катя не стала дожидаться лифта, сбежала вниз по пожарной лестнице. В холле осмотрелась. Гены не было. Заглянула в кафе — тоже пусто. Набрала его номер. Холодный автоответчик. «Абонент вне зоны…» Неужели нельзя было записать текст другим, более привлекательным голосом? Впрочем, какая разница?

Подошла к справочной, назвала его фамилию. Сестра, узнавшая Катю, даже не заглянула в компьютер:

— Так выписали его.

— Я знаю… А вы не видели, где он?

— Кажется, его встретила какая-то девушка.

— Что?!! Какая девушка?!

— Я не спрашивала… Молодая, симпатичная… В красном плаще.

— И это был точно Гена? — В Катином горле мгновенно пересохло.

— Да, — твёрдо заверила сестра, — она встретила его, и они ушли. Он был на костылях.

— Погодите… У него же нет верхней одежды. Не в пижаме же он ушёл?

— Нет, не в пижаме. В куртке, кажется.

Катя отошла от окошка.

Какая ещё девушка?! У него же нет никого, кроме неё… Страховой агент? Но почему тогда Гена не позвонил?

Может, они ждут её во дворе? Катя выскочила из больницы. Огляделась. Среди встречающих и гуляющих Гены не заметила. Быстро прошла по дворовой аллее. Пусто. Вернулась в холл, не зная, что предпринять.

В сумочке запиликал мобильник. Как всегда в особо важных случаях, он завалился на самое дно. Катя подбежала к подоконнику и вытряхнула на него всё содержимое. Флакон духов не выдержал удара о кафельный пол, тени для век упали рядом с осколками. Больничный запах смешался с ароматом любимых духов.

— Да! Алло!!!

Звонили из диспетчерской такси. Обрадовали, что машина подана и ждёт.

— Спасибо…

Какая-то идиотская ситуация! Он же должен, должен был хотя бы позвонить или предупредить! Может, что-нибудь случилось?

Звякнул колокольчик в её мобильном, просигналивший о свежей почте, — Катя пользовалась безлимитным Интернетом. Наверняка очередной спам. На всякий случай она открыла почту.

Это было письмо. И Катя оставила бы его на потом, если бы не имя вложенного файла.

«Гена».

Она опустилась на скамью, рядом со старичком, надевавшим бахилы, открыла текст.

«Здравствуй, Котёнок…»

Котенком её называл только один человек. И не Гена.

«…Что ты переживаешь в настоящий момент, а? Не самые приятные минуты, согласись. Примерно то же самое переживала и переживаю до сих пор я. По твоей милости. И пусть до тебя наконец дойдёт, что неосторожным словом можно сломать жизнь близкому человеку. И дешёвым „извини“ не отделаться. А ты была для меня очень близким человеком…

Тебе приятно осознавать, что ЕГО ты больше никогда не увидишь? Правда, здорово?

А ты его не увидишь. НИКОГДА. И как бы ни искала — не найдёшь, можешь даже не пытаться.

Тот билет в театр прислала я. Знала, что у тебя есть дисконт от этого магазина. Когда-то это был наш с тобой любимый магазин. Если бы ты не стала ловить такси возле театра, я придумала бы что-нибудь другое. И если бы ты не пригласила его смотреть свои трубы, он напросился бы сам. Поверь, он умеет это делать. Тебя не насторожило, что он, как и ты, тоже любит Нору Джонс, лакричные конфетки, гранат? Анну Ахматову? И что угадал с герберами? И много чего ещё? А какой он хороший человек — помог одинокому автомобилисту на ночной улице! Ну как в такого не влюбиться? Ты ведь влюбилась, верно?

Те ребята у Инженерного замка не были грабителями. Просто хотели усилить впечатления. Жаль, не успели, а то бы он их очень красочно раскидал…

Конечно, авария немного спутала планы, но нет худа без добра — не пришлось придумывать продолжение романа.

В квартиру, которую он „купил“, можешь не ездить. Там живёт совсем другой человек. Единственная правда во всей этой истории — его имя. Так удобней, чтобы не запутаться.

Он не из Калининграда. И не из Питера. Он профессиональный „разрушитель семей“. Его нанимают ревнивые мужья, чтобы проверить своих жён на верность. Недешёвое, кстати, удовольствие. Но для тебя мне ничего не жалко. Пьеса была сыграна отлично, уверена — ты не скучала.

Надеюсь, теперь ты понимаешь меня и не будешь держать зла.

Желаю счастья, Котёнок. Твоя Алина.

Р. S. Не ищи его. Он профессионал.

Да и зачем искать?»

Катя выронила мобильник, розовый чехольчик отлетел в сторону. Старичок в бахилах бодро, по-молодецки, подскочил, поднял и телефон, и чехольчик, протянул ей:

— Пожалуйста… Девушка, с вами всё в порядке? Эй! Девушка?

Она взяла трубку с чехлом, не глядя бросила в сумку. Минут десять просто сидела и смотрела в одну точку.

Наверно, те, кто видел её сейчас со стороны, посчитали бы, что у неё кто-то умер.

Правильно бы посчитали. Умер.

И как теперь жить?

Она даже не плакала. Это всё потом. Сейчас полнейшее опустошение.

Поднялась, вышла из больницы, оставив на скамеечке пакет с вещами…

— Девушка, вы забыли…

Она ничего не видела. И никого. Просто шла по инерции вперёд, словно заведённая кукла со стеклянными глазами. Отличие в том, что у куклы есть моторчик. У Кати не было. У неё уже ничего не было.

И она не знала, куда идёт. Ей просто хотелось отсюда уйти. Куда-нибудь, где нет дорогих подруг и дешёвых недругов. Где вообще никого нет! И ничего!

…Даже музыки…

А она опять звучит в голове. Словно нарочно…

«Санрайз, санрайз…»

Замолчи, Нора! Я не хочу!!!

«Сюрпрайз, сюрпрайз…»

Заткнись!!!

— Мама, смотри! Тётенька поёт!

Катя замерла. Песня продолжала звучать. И, судя по репликам прохожих, её слышала не только она.

…Певица стояла в глубине больничного двора, в том самом месте, где вчера Гена обнял Катю. Та, из ресторана. Сегодня на ней был красный плащик и красные сапожки. Гитарист сидел на складном стульчике. Теперь им подыгрывали толстый клавишник и перкуссионист-кавказец, стоявшие сзади. Причём клавишник играл одной рукой. Господи! Да это же… Это же те хулиганы, что напали на них у Инженерного замка!

Девушка пела в микрофон, небольшая колонка усиливала звук, и песню можно было услышать даже с шумного проспекта.

Больные распахнули окна и столпились возле окон, а бдительные сёстры кричали, что на территории больницы запрещено шуметь.

«Сюрпайз, сюрпрайз…»

«Его встретила какая-то девушка… В красном плаще…»

Катя очнулась, развернулась и побежала к музыкантам.

Певица улыбнулась, увидев её, и помахала рукой. Гитарист тоже дружелюбно покивал. И «хулиганы» тоже улыбнулись.

Она остановилась в паре шагов от них.

«Не ищи его… Он профессионал…»

— Девушка… Вы забыли снять бахилы…

Катя резко обернулась.

…Гена стоял на дорожке, опираясь одной рукой на костыль. В другой руке держал огромный букет белых гербер.

— Привет… Мне пришлось уйти пораньше, подготовить сюрприз… Ты, наверно, решила, что я сбежал? Извини, если пришлось поволноваться.

— Зачем? Всё это? Кто они?..

— Дело в том… Я хотел тебе кое в чём признаться… Надеюсь, в их присутствии ты не дашь мне в морду…

Катя опустилась на скамеечку:

— Дурак… Никогда больше так не делай.

* * *

Накануне вечером

— Алина… Вот твой аванс… Будем считать, что между нами не было никакого договора.

— Не поняла… Гена, какие-то проблемы? Что значит «никакого договора»?

— Задача оказалась невыполнимой. Извини.

— Почему?! Всё же идёт по плану!

— Не совсем… До свидания… Мне пора на осмотр.

Он неуклюже развернулся на костылях и поковылял в палату.

— Погоди! Ты ей всё расскажешь?

— Да… Завтра… После выписки, — не поворачиваясь, ответил он.

— И всё-таки, Ген? Что случилось?!

Он остановился, затем так же неуклюже развернулся и посмотрел на собеседницу:

— Хочешь совет? Найди себе кого-нибудь… Только не устраивай никаких комбинаций… Они не помогут… Потому что это в чистом виде Божий промысел.

«Или не Божий», — добавил он про себя и скрылся за дверью палаты.

Наталья Ключарёва

Мастерица

Блаженны безымянные творцы узоров, сплетающие нити судьбы, ткущие полотно жизни, где всё повторяется, как припев бесконечной песни, но каждый раз по-своему, на новый лад.

Где всё неповторимо.

Блаженно ваше безликое вольное племя, уходящее корнями за край времён, в тридевятое царство, где все растворяются во всех, где каждый поворот руки прошёл сквозь толщу поколений и повторяет движения праматерей.

Блаженны ваши цветы и звери, львы рыкающие, полканы, тянитолкаи, кони-цапли на тонких ногах. Блаженны круги и перекрестья, листья и капли, ягоды и лучи.

Цветите, растите, будьте. Пойте нашу общую, нашу всегдашнюю песнь.

* * *

У Лукерьи на двери, на старой, высушенной солнцем многих лет, выбеленной снегом многих зим доске, василёк-растрёпка расцвел. Чтобы в дом войти, надо с цветком поздороваться. Почешешь его мизинцем под подбородок, он и рад: листьями плещет, хохочет — того и гляди сорвётся с места и поскачет, брыкаясь, в чистое поле, как несмышлёный телок.

Лукерья порой нарочно свой цветок расщекочет и выпустит — пусть проветрится. Бывает, тот домой и не вернётся. Ни к ночи, ни через день.

Тогда Лукерья разводит краску в яичном желтке и новый рисует, краше прежнего. А на беглеца не обижается, только вздохнёт иногда: как он там на вольной воле, всё ли ладно, всего ли довольно?

Случается, пойдёт Лукерья в лес за крапивой или на луг — зверобой с полынью собирать, и встретит своё чадушко — одичавшее, обветренное, очень довольное.

Вон стоит, старой ольхе под бок прилепился. Или вон — с муравьиного пня кивает. Помашет Лукерье издалека и снова с бабочками перемигивается. У той сердце и успокоится: ничего, прижился.

Зимой рисует Лукерья свои цветы на снегу. Веточкой, которую ветер с дерева сдул. Заметёт цветы метель, уйдёт красота под снег, а весной побежит бурными ручьями в овраги, умоет спящую царевну-землю, и проснётся та краше прежнего…

А Лукерья палкой в грязи нарисует солнце — в помощь весне.

* * *

Вообще-то, её звали Лидия. Но это имя всегда казалось ей чужим, точно необитаемым. С детства она ясно чувствовала, что врёт, называя себя так. И простой вопрос: «Как тебя зовут?» — всегда вызывал у неё секундное замешательство.

Она пыталась сжиться с именем, сделать его своим собственным, обжить. Крутила и так и эдак: Ли-да, Ли-ди, Ли-до, но оно никак ей не шло, топорщилось, как одежда с чужого плеча.

Когда она нарисовала первый узор, то вдруг услышала в его изгибах и повторах своё настоящее имя. Оно было странным, старинным. Конечно, мама никогда в жизни не могла её так назвать: Лукерья Георгиевна.

Как-то само собой отменилось и отчество: Германовна. Но она этого почти не заметила, ведь за ним не стояло никакой реальности, кроме строчки в свидетельстве о рождении.

Новое имя сияло перед ней, словно солнце в ночном небе. Оно прокатывалось во рту, как речная галька, распускалось подобно цветам и хвостам райских птиц, которые тогда впервые стали являться ей в минуты между сном и явью.

Оно бурлило и брыкалось, само рвалось наружу, как потоки талой воды из-под осевших сугробов.

Потом она вспомнила: именно так звали прабабку, умершую задолго до её рождения. И поняла, что это правильно: новое имя вплело оторванную нить её жизни обратно в полотно рода.

* * *

Диковинные звери приходят к Лукерье в дом. Возьмёт она кусок глины, помнёт не глядя, а потом вдруг — будто дверь распахнулась — уже знает, кто у неё в руках. Барашек-круторожек, или лошадка-тонконожка, или пёс-мокронос.

Теперь Лукерья по сторонам уже не зевает. Белым лицом над глиной склоняется, как луна над спящей землёй, быстрыми пальцами рвёт, катает, вытягивает…

Как откроются у зверя глаза, начинает Лукерья с ним разговаривать. И слова-то всё чудные, непривычные. Откуда они берутся, Лукерья не знает — никто с ней никогда так не говорил. И она ни с кем.

И всё чудится ей, будто это сама глина, сама мать сыра земля сквозь неё своих чад окликает и пестует.

«Раскрасавица моя, разумница, ладушка-ненаглядушка, за ушко да на солнышко, округляйся животок, загибайся коготок… Раз копытце, два копытце, выходи воды напиться…»

Лукерье немного страшно, словно она ворожит. И радостно, будто рожает.

После стоят звери на столе, обсыхают, оглядываются, в себя приходят. А Лукерья лежит пластом, и у неё едва хватает сил, чтоб улыбаться.

* * *

В минуты между сном и явью, стоит Лукерье закрыть глаза, вспыхивают перед ней в темноте яркие, словно солнцем очерченные, цветы, сплетаются узорами ветви, слетаются, сверкая ярче зарниц, жар-птицы с каплями огня на каждом пере…

В мгновение ока вырастают небывалые деревья до небес, раскидываются, словно скатерть-самобранка, поля оглушительного разнотравья, и летят по ним — быстрее стрел, легче ветра — красные кони с лебединым изгибом шеи.

Одни образы сменяются другими, так что Лукерья не успевает перевести дух. Голова начинает кружиться и в глазах рябит, будто в жаркий день смотришь на реку с сильным течением.

Но едва Лукерья пытается вглядеться в какую-нибудь картину, чтобы запомнить детали, как всё расплывается, краски смешиваются и гаснут, и вот перед ней только темнота и привычные очертания домашней утвари.

Лукерья набирает воздуху полную грудь, будто в омут собралась прыгать, и опять закрывает глаза.

Маятник в часах успевает качнуться только в одну сторону — а река уже вновь подхватила Лукерью и понесла как щепку сквозь радужный ирий сад.

Лукерья лежит, не шевелясь, на спине, и слёзы бегут по вискам в разметавшиеся на подушке волосы.

Жгёт её изнутри красота. Манит и не даётся в руки.

Наутро возьмёт Лукерья с полки какого-нибудь глиняного козлика, приголубит и попытается украсить его крохами своих ночных видений.

Сияют Лукерьины звери — с улицы видно. Дети нос о стекло плющат, глаза таращат.

А Лукерья печалится и вздыхает: не то всё. Совсем не то.

* * *

Бывают у Лукерьи смутные, недужные дни. Обычно после особенно ладной игрушки, над которой руки летают сами, как птицы.

На другое утро встаёт Лукерья не с той ноги, и всё у неё идёт вкривь и вкос, даже самое простое.

«А ну вас совсем!» — в сердцах бросает Лукерья, накидывает кое-как платок и бежит из дому прочь, прочь, куда глаза глядят, куда несут ноги.

Она уже знает, почему чувствует себя как разбитый горшок на плечах пугала. Это в первые разы пугалась до слёз, отчаивалась, а теперь привыкла к тому, что иногда путь лежит через пустыню.

Это засуха. Пересох поток, мчавший сквозь неё образы, водивший её рукой. Иссяк, истомился.

Она должна позвать обратно в себя живую воду, вернуть своенравную реку назад в берега.

Для этого надо замедлить бег, отдышаться. Поверить, что засуха — не навсегда. Остановиться. И отворить зренье.

Просто смотреть вокруг. Просто смотреть. Смотреть.

Вон под мышкой у кривой берёзы улыбается гриб чага, а если приглядеться — так это же чудо-юдо рыба-кит! Любуется им Лукерья, не спеша запоминает: здесь — прогиб, тут — поворот, там — глазок, потом — хвосток… Она уже знает, как вылепит его, добродушного увальня, жителя морских глубин.

Тихо-тихо шагает Лукерья дальше.

Снова счастлива, снова жива, снова ведома.

«Смотри», — словно подсказывает ей кто-то.

И Лукерья видит в морщинах старого дуба лицо лесного духа, не доброго и не злого, себе на уме, глаза — как плошки, нос — картошкой…

Видит, благодарит, запоминает.

«Смотри, смотри», — окликают её из облачных переливов, берёзовых переборов.

И Лукерья знает, что те, которые спрятались там, очень хотят быть найденными. И смотрит во все глаза.

А рукам уже невмоготу ждать, пляшут пальцы в рукавицах, как нетерпеливые скакуны.

Бывает, Лукерья никак не может их сдержать. Зачерпнёт снега и прямо на ходу, смеясь, лепить начинает.

* * *

Метельный случился вечер, порывистый. Настоящий буран, хоть и март на дворе. Лукерья вышла на воздух, чтоб глаза отдохнули, и вспомнила бабушкину присказку: «Марток — надевай порток».

Но при этом почему-то представила себе не сгорбленную старушонку, а сопливую девчонку, которую мать туго, крест-накрест затягивает в шерстяной платок. И поняла, что это прабабка Лукерья Георгиевна так говорила. Часто она ей теперь на ум приходила.

Все деревенские люди сидели в такую непогоду дома, и между снегом земным и снегом небесным не было, кроме Лукерьи, ни одной живой души.

Она по привычке начертила солнце в сугробе, помогая замешкавшейся весне. И пока отогревала палец в кармане, рисунок стёрла белая крупа.

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Офицер пришел с наряда,...
Поэзия – это мир мечты, игра воображения, магическая музыка слов, способная изумлять тех, кто соприк...
Вы верите в случай, способный в одно мгновение изменить всю жизнь? Может, именно случай заставил Вас...
Много тысячелетий назад, когда наша планета имела несколько иное обличие и люди ещё не придумали мог...
Яркий пейзаж Рима. Всё шло прекрасно в этом древнем и прекрасном городе. Но пропажа одной девушки, б...
Широкому кругу читателей предлагается пять книг, объединенных общим названием «Природа естественной ...