Любимые женщины клана Крестовских Болдова Марина

Глава 34

– Послушайте, Евгений Миронович, вы про свою мать много знаете? Рассказывала она вам о своей семье, о сестрах, братьях? – Чисто выбритый Котов в новом костюме Крестовского сидел в кресле и пил чай.

– Нет. Насколько мне известно, у нее никого не было.

– А вы всегда в Самаре жили, с самого рождения?

– Да, родился здесь. К чему все эти вопросы, Котов?

– Так, интересно…

– Интересно за углом налево. Кстати, может, скажешь, где бумажки-то? И какие бумажки? Убедился вроде, что я тебя кидать не собираюсь.

– Да я и не сомневался. Почему не сказать, скажу. По улице Водников, дом восемьдесят два. На первом этаже, уж извините, не знаю номер квартиры, в печке. Идите берите!

– Ты что, издеваешься? Кто там живет?

– А никто. Дом полуразрушенный. Единственный обитатель в нем – я. Пролезете в окно, я там железный лист отогнул, сразу в печку упретесь. Все просто.

– Послушай, Котов! Почему у меня ощущение, что ты меня сделал?

– Потому что так оно и есть, Евгений Миронович. И вы это скоро сами поймете.

Крестовский набрал номер на внутреннем телефоне. Через минуту в комнату вошел охранник. Крестовский что-то ему сказал, и тот ушел.

– Вы тетрадки-то почитайте на досуге. Вот хоть сейчас. А я пойду подремлю немного. – Котов удалился в комнату отдыха.

Крестовский молча отодвинул рабочие документы и открыл тетрадку. Он читал, и страх все сильнее сжимал его душу. Страх, что не успеет дочитать до конца. Откуда появилось это ощущение близкого конца, он не понял. И продолжал читать, жадно проглатывая страницы одну за другой.

«…Я стояла и смотрела на ее окна. Любава, точно почувствовав мое присутствие, вышла на крыльцо. На руках у нее был ребенок…» Мать была там! И она была знакома с Любавой. Но как?! Крестовский перевернул страницу. Терпения читать все подряд не было. Он решил, что для начала бегло просмотрит весь текст.

«…Я-то знала, кто поджег дом. Но сказать Надежде, что это было сделано по приказу моего сына, я не могла. Я даже не могла ей сказать, что у меня есть сын!..»

Крестовский понял, что его мать всю жизнь от него что-то скрывала. Что-то о своем прошлом. Он заглянул на следующую страницу.

«…Пробовала я с Анфисой серьезно поговорить. О том, чтобы берегла сына. На роду у нас проклятие такое, по маминой линии. Я давно поняла. Мальчики все умирают. У бабушки двое, у мамы – близнецы, теперь Анфиса сына родила. Но Анфиска меня словно не слышала. Тогда я решила, что сама уберегу Сашеньку…»

«Какая-то Анфиса, Сашенька!» – Крестовский понял, что читать придется все подряд.

В дверь постучали.

– Входи. Давай сюда.

Охранник протянул Крестовскому сверток в прозрачном пакете. Крестовский кивком отпустил парня и, достав содержимое, развернул газету. На стол выпало свидетельство о рождении и несколько конвертов. Конверты были копией тех двух, которые пришли ему и Махотину. Он раскрыл книжечку. «Челышев Александр Миронович. 11 июля 1948 года. Село Рождественка», – прочитал он. «Надо же, кто-то родился в один день со мной. И тоже Миронович. Брат родной, что ли? Близнец? И что из этого? Только что у меня родня есть? В чем соль-то?» Он разозлился.

– Котов! Иди сюда!

– Что, прочитали, Евгений Миронович?

– Ты мне что подсунул, а? Ты за это с меня денег срубить захотел? Ну и на хрена мне сведения о какой-то там родне?

– Все понятно. Тетрадочки вы не прочли. Иначе бы не разорялись здесь, как портовый грузчик. Ваше это свидетельство о рождении, Александр Миронович. Настоящее.

– Какого черта?!.. Ты спятил? – Он с сомнением покосился на Котова.

– Вера Александровна не ваша мать. Вы сын Челышевых. Мирона и Анфисы. Вера Александровна выкрала вас у родителей и увезла в город. Дала свою фамилию. Сменила вам имя. А вот отчество и дату рождения оставила прежними.

– Но как? И зачем?

– Как? Очень просто. Все дело в цене, не так ли? Продажные клерки были во все времена. А зачем? Прочитайте записи с начала и до конца, и тогда вы пойме… – Котов вдруг замер. Крестовский проследил за его взглядом. В дверях стояла Лариса, наведя дуло пистолета прямо на него.

– Твою мать, твою мать, – громко ругался Кучеренко, стоя на коленях у тела дочери Крестовского. Он опоздал. Он сегодня уже дважды опоздал. Таких проколов с ним не случалось никогда. Он впервые не знал, что делать. Ментов вызвать? Какие, блин, менты? Он еще раз приложил палец к шейной артерии Лизы, хотя и так было ясно, что она мертва. Эта сука убила ее. То, что это сделала Лариса, он не сомневался ни на минуту.

Всю дорогу, пока ехал, он набирал и набирал номер Лизы. Тупо слушал: «Вызов завершен, номер не отвечает». Поднимаясь по лестнице, уже знал, что все гораздо хреновее, чем он мог предположить. Но надеялся, что Лиза жива. Надеялся до последней минуты, в сотый раз пытаясь отыскать пульсирующую точку. Но все напрасно. Вдруг все тело разом покрылось липким потом. Эта девка уже наверняка на пути в офис. Хотя что она может сделать? Оружия у нее нет, там полно охраны. Если начнет кулаками размахивать, Крест ее просто отшвырнет от себя, как котенка. Надает пощечин для отрезвления. Но он же не знает, что эта тварь уже убила его дочь. Кучеренко сдернул покрывало с кровати и накинул его на тело Лизы. Набрал на городском телефоне «02», сообщил про труп по такому-то адресу и быстро выбежал из квартиры. Скорее в офис. Только бы успеть! Это на случай, что у нее все же есть оружие. Может, Борькино! Ведь не могло такого быть, чтобы в доме у Махотина не было пистолета! А у самой Лизы? Он же сам разрешение ей оформлял! Он снова покрылся потом.

Он ехал, нарушая все, что можно нарушить. Он был на месте через пять минут. Но опоздал. Третий раз за эти сутки. Она была здесь. «Припарковалась, как по линеечке», – зло подумал он, глядя на стоящую почти у самого входа «Ауди».

Крестовский перевел взгляд с пистолета на лицо Ларисы и махом решил, что это конец. Вот такой бесславный. От руки все еще любимой женщины. Она не была бледной. Ни одна черточка красивого лица не была искажена ни злобой, ни ненавистью. Застывшая равнодушная маска со стеклянным взглядом холодных глаз. Она ничего не говорила. Просто держала пистолет твердой рукой. Крестовский сразу понял, почему она здесь. Причина могла быть только одна: Ларка узнала, что он убил ее мать. И узнала от его дочери. Лиза, Лиза, неужели ты не так умна, как он всегда думал? Да, признался он себе, она умна, но жестока. И виноват в этом он, ее отец.

Лариса протянула руку за спину, не глядя щелкая замком. Теперь в кабинет никто не войдет. А чуть позже ей будет уже все равно.

Он уловил слабое шевеление рядом с собой и только тогда вспомнил, что он не один. Котов тяжело дышал, стоя у него за спиной.

– Стой, не двигайся! – Лариса быстро переводила ствол с Крестовского на Котова.

– Кто это? – едва слышно выдохнул Котов.

– Дочь Любавы, – ответил Крестовский. Его оружие лежало в столе, но он знал, что не успеет даже выдвинуть ящик.

– Приехали! – Котов вздохнул.

– Лара, что с тобой, детка? – Крестовский ласково улыбнулся.

Лариса вдруг улыбнулась в ответ. Она смотрела на Крестовского и ждала, когда на его лице появится страх. Ведь должен же он осознать, что жить ему осталось всего ничего. Но сначала он ответит на несколько вопросов.

– Это ты поджег наш дом? Только не мусоль напрасно языком, – предупредила она, усмехнувшись.

– Я и не буду отпираться. Ты меня хорошо знаешь. Если мне кто-то мешает…

– И чем же тебе лично помешала моя мать?

– Твоя мать сделала больно моему ребенку. Моей дочери.

– Значит, ты так любишь Лизку? Понятно, не отвечай… – У Ларисы вдруг промелькнула мысль: а мог бы ее отец так вот взять и убить кого-то ради нее, Ларисы? И тут же нашла ответ – нет.

– Лара, послушай…

– Надо думать, ты отказался жениться на мне тоже из-за нее?

– А он и по другим причинам не смог бы этого сделать. – Котов сказал это с чувством удовлетворения. Происходило то, о чем он и не мечтал. На его глазах рушился мир Крестовского. Но он не хотел, чтобы эта красавица просто всадила Крестовскому пулю в лоб. Рано. Он должен еще успеть пожить.

– Кто это? – Лариса удивленно изогнула брови.

– Это Котов. Он был моим водителем. Давно, – нехотя ответил Крестовский. Вмешательство Котова ему было совсем не нужно.

– Что там он о причинах говорит?

– Видите ли, Лариса. Евгений Миронович ваш дядя. Родной брат вашей матери. И настоящее его имя не Евгений, а Александр.

– Что он несет? Если вы так пытаетесь выкрутиться… – Лариса растерялась.

– Лара, это ерунда.

– А зачем ему врать? Я так понимаю, у вас, Котов, есть доказательства, не так ли? – проявила она рассудительность.

– Все вон там, – кивнул на стол Котов. Конечно, он тянул время. Он отвлекал ее, давая возможность Крестовскому принять решение. Сейчас она должна будет подойти ближе, чтобы увидеть, что лежит на столе. Тогда Крестовскому останется только сделать одно резкое движение.

– Лара, у тебя будут проблемы, – Крестовский кивнул на пистолет.

– Да? А они у меня уже есть. Одним трупом больше…

Котов внимательно пригляделся к девушке. Что-то с ней не то. Она удивительно спокойна. Так бывает спокоен только человек, которому нечего терять.

– Лара, ты меня пугаешь. – Крестовский попытался встать с кресла.

– Сиди на месте, дядюшка! Или все же дедушка? – Она напряглась. Котов отодвинулся в сторону. Нет, она твердо знает, что делает. И Крестовский, похоже, тоже это понимает.

– Что ты наделала? Где Кучеренко? Ты с ним виделась?

– Стой смирненько, стерва, не шевелись. – Кучеренко ключом открыл дверь и бесшумно вошел в кабинет.

Два выстрела раздались одновременно. Котов прижался к стене, с ужасом глядя, как падает девушка. Медленно, широко раскрыв удивленные глаза. Словно спрашивая у него, Котова, что с ней. Он видел, как ей больно. Больно так, как никогда раньше. Даже в этот момент она была чудо как хороша. Уходящий со щек румянец делал ее удивительно живой. Рука с зажатым в ней пистолетом описала красивую дугу и безжизненно опустилась. Тело девушки изогнулось, ноги подкосились, и она рухнула на ковер. Котов повернулся к Крестовскому, но увидел лишь спину склонившегося над ним Кучеренко.

– «Скорую», быстро! Котов, мать твою, звони в «Скорую». Крест, слышишь меня? Погоди, не теряй сознание!..

– Что с ней? Это ты стрелял? – Крестовский попытался пошевелиться.

– Да хрен с ней, с этой сукой, Крест! Она Лизу убила, ты слышишь! Лизу! – проорал Кучеренко.

– Убила… Ты ошибаешься, это не она… Она здесь давно… Ты ошибаешься…

– Крест, не думай об этом. Только дыши. Сейчас отвезу тебя в больницу.

Но Крестовский его уже не слышал.

Глава 35

– Я что-то ничего не понял. – Махотин ошалело смотрел на телефон, сжав его так, что побелели костяшки пальцев.

– Пааап… – Алена осторожно дотронулась до его руки, уже по остекленевшему вдруг взгляду отца поняв, что случилось что-то из ряда вон…

Они только что спустились с крыльца дома Елены, куда Махотин зашел за дочерью, проводившей время в компании братьев Тихоновых. После обильных возлияний у Вишнякова он решил пройтись пешком, чтобы уж не так сильно пугать дочь, редко наблюдавшую такое «шаткое» состояние отца. Всю дорогу Махотин глупо улыбался, разговаривал сам с собой, иногда цыкая на повизгивающую рядом собачонку, которая так и бежала за ним от ворот усадьбы Вишнякова. Псинку он уже считал своей, раз та к нему прицепилась сама, по собственному собачьему желанию.

Около дома Елены его встретили с легким тройным смешком: прыснула в кулак Алена, хихикнул непочтительно Санек и басом хмыкнул Миха, поддержав Махотина за плечи, когда нога его попала в земляную ямку и он был готов позорно упасть. Елена же строго приказала старшему сыну вести гостя в дом, а сама направилась к сараюшке.

Отвар, приготовленный ею из принесенных оттуда сушеных трав, отрезвил Махотина почти полностью. Он, поблагодарив за такое чудесное исцеление, решил более не докучать Елене и собрался домой.

И тут этот звонок…

– Ну, пап, ты скажешь что-нибудь? Кто звонил-то? – Алена смотрела на отца уже сердито, не принимая долго затянувшейся паузы.

– Борин. Сказал, что погибла Лара. И Лизы… нет. А Крестовский в больнице. – Махотин почему-то смотрел на Елену.

– Как это мамы нет? Нет дома? Она же уехала в город! Ну, у подружек поискали бы! – фыркнула Алена, пожав плечами. – Ты что – маму не знаешь?

Махотин по-прежнему не отрывал взгляда от лица Елены и молчал.

Елена на миг прикрыла глаза.

– Аленушка, давай-ка присядем здесь. – Елена показала на скамью у завалинки. – А папа еще раз позвонит и все выяснит. Видимо, связь плохая, вот и не разобрал, что сказали.

Махотин кивнул, соглашаясь, и отошел в сторону. Набирая номер Борина, он уже знал, что тот не сообщит ему ничего утешительного, разве что добавит подробностей.

Алена послушно опустилась на сиденье.

– А почему дед в больнице? И что значит, Ларка погибла? Умерла то есть? Насовсем? А мама? Мама где? Что значит, мамы нет??? Так не бывает, чтобы – нет! Где-то она есть! Или нет??? – Алена уже кричала, глотая слезы, потому что страшный смысл слов дошел наконец до ее сознания. – Нет!!! Так не бывает!!!

Елена крепко обнимала Алену, непрерывно гладя ее по спине. Алена плакала навзрыд, иногда оглядываясь на Миху, застывшего у края лавки.

– Миша, посиди с ней. – Елена взглядом подозвала старшего сына. – Я пойду, отвар сделаю.

Миха присел рядом с Аленой. Он не знал, нужно ли что-то говорить. Да и что тут скажешь? Сжимая крепко ладонь девушки, Миха понял, что ему больно за нее. Это была не такая боль, которую испытал он от удара по голове. Болело сердце, больно щипало глаза от жгущих изнутри слез, больно стучало в висках от бессилия что-то изменить, только бы Аленка перестала так горько плакать.

Миха осторожно погладил ее по опущенной ему на плечо голове. Она уже только всхлипывала, по-детски шмыгая носом. Взглядом он показал стоявшему рядом на страже Саньку на старую куртку, висящую на гвозде рядом с лавкой. Санек быстро схватил ее и накинул Алене на плечи. Он заметил, что девушку пробирает крупная дрожь.

Махотин, еще раз переговорив с Бориным, быстро, боясь, чтобы Алена его не остановила, поднялся по ступенькам в дом.

– Лена, нам нужно уехать с Аленкой. А за руль я не сяду. Такси можно как-то вызвать?

– Зачем такси? Вас зять Ниловны отвезет. Я позвоню ему.

– Спасибо. – Махотин сел на табурет и положил руки на стол.

– Минут через двадцать подъедет. – Переговорив с соседом, Елена отложила телефон и поставила перед Махотиным кружку. – Борис, выпейте еще вот это. И Алене нужно дать. Она успокоится и проспит всю дорогу до дома.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Махотин. – В голове не укладывается! Как Алене сказать?! Моя дочь Лариса убила ее мать. И пыталась убить деда. А ее застрелил его друг Кучеренко, прихвостень чертов! Сразу насмерть! Девочку мою… – Махотин опустил голову, пытаясь скрыть слезы.

– О господи! – Елена с ужасом смотрела на Бориса.

– Что у них там произошло? Подробностей от Борина я не добился. Борин – следователь, мой друг. Мы же с Лизой несколько часов назад расстались. Отпустила она меня на диво легко. И свободу мою отметили у Вишнякова. То есть скорый развод. А тут вот какая свобода вырисовывается… Второй раз я вдовец. Что же могло произойти между Ларкой и Лизой? – Махотин покачал головой. – Ну, не ладили они, но убить?! У меня к вам просьба, Лена. Сообщите Петру с Анной, объясните. И Лукичу.

– Конечно, Боря, не переживайте.

– Все как-то нескладно у меня в жизни. Где ошибки делаю? – Махотин, услышав, как подъехала машина, тяжело поднялся. – Пора нам.

Елена вышла вслед за ним, держа в руке кружку с отваром для Алены.

– Дай Аленке выпить, Миша, – протянула она напиток сыну, – и проводи ее до машины.

Месяц спустя

Они сидели на лавочке над обрывом и молчали. Внизу пенилась Юза, перекатывая волны через огромные валуны, некогда бывшие частью скалистого берега.

Махотин, рассказавший Алене историю ее предков во всех подробностях, не ожидал, что дочь отреагирует на нее так равнодушно. Единственное, что ее задело, – мнимая смерть малыша, которого таким жестоким образом ее прабабка отняла у родителей. Сразу же, как они вернулись в Рождественку, Алена пошла искать тот самый лаз в заборе, через который якобы вылез когда-то давно маленький Сашенька. Забора не оказалось – он давно обвалился с частью берега в реку. И тут Алена удивила Махотина странной просьбой – сделать здесь, среди зарослей одичавших малины и крыжовника, лавочку.

Так и повелось у них приходить сюда вдвоем в минуты грусти и горьких воспоминаний.

Они всегда молчали, думая каждый о своем. Но не было для Махотина как для отца лучшего времени рядом с дочерью. Обнимая ее за хрупкие плечики, он чувствовал такой прилив нежности и сладкой любви к своему ребенку, что слезы затуманивали ему взгляд и он начинал часто-часто моргать, чтобы не показать Аленке свою сла-бость.

Он поделился этими переживаниями только с Анной, внутренне боясь, что не поймет его – что за слезы у мужчины, право! Но она только расплакалась, обнимая и шепча ему на ухо: «Какой ты у меня хороший, Боренька… Только сильные мужчины могут так, до слез, любить свое дитя». С этого момента он полюбил Анну еще сильнее. Нет, не так. Глубже, наверное, трепетнее.

Анна не навязывала себя Алене, дав ей время самой решить, кто она будет для нее в их новой семье. Но однажды Алена назвала ее мамой Аней. Вырвалось. Обе замерли. Махотин, рядом стоявший, насторожился. Алена первая спросила: «Можно тебя так называть?» Анна только молча обняла ее и поцеловала в висок, в пульсирующую жилку. Махотин быстро подскочил и сгреб их в охапку обеих разом…

– Пап, мы в городе жить будем? – Алена повернулась к отцу в ожидании ответа.

– Конечно, Аленка. Тебе учиться нужно.

– Я бы здесь осталась…

– А как же удобства в конце двора? – хохотнул Махотин.

– Ты прав. Зимой никак!

– С Мишкой расставаться не хочешь?

– Да ну тебя! – Аленка вскочила и побежала по тропинке.

«Влюбилась… за месяц повзрослела! Вот тебе, дочь, и Задрипенка!» – Махотин поспешил за ней к дому, откуда уже с легким ветерком принесло на кручу над Юзой запах вкусной еды.

Крестовский изучил этот потолок до мельчайших подробностей. Прямо над его головой проходила трещина. Она, конечно, была аккуратно замазана, но все равно была видна. Чуть левее был прикреплен пожарный датчик. От него шел шнур еще к одному.

Он устал от постоянной боли. «Странно, что вам не помогают эти препараты», – пожимал плечами его лечащий врач. Вчера он узнал, что лежит здесь уже месяц. Борьба за его жизнь окончилась полной победой врачей клиники. Его клиники, купленной им в прошлом году для старого знакомого. Того, кто, будучи тогда простым санитаром, выхаживал его, получившего в разборках пулю. Санитар давно стал доктором медицинских наук, но так и работал в той же городской больнице заведующим отделением. Теперь он подарил ему клинику. И опять стал его пациентом.

Крестовский протянул руку к тумбочке. Взял тетрадку. До обеда он успел прочитать почти половину написанного. Он сразу разобрался, кто есть кто. Мама рассказывала вполне связно. Или это Галина так понятно записывала? И как он мог подумать, что мать лишилась ума на старости лет?

Оставалось только узнать, как удалось Вере Крестовской украсть сына своей сестры. То есть его, Евгения. Или Челышев он теперь снова? Сашенька…

«…Я стала готовиться. Нужно было все продумать до мелочей. Нужны были деньги. Много. На подкуп чиновников, на квартиру в городе и на вещи. Бежать придется налегке, даже не бежать, а исчезнуть. План, простой, но требующий материальных затрат, пришел мне в голову как-то сразу и целиком. Сашенька, чтобы остаться в живых, не должен жить со своей родной матерью. Он умрет, но родится заново. Под другим именем. Он станет моим сыном. Моим и Мирона. Единственного мужчины, которого я любила. Нужно было только достать ценности из тайника. И суметь продать. Я даже знала, к кому я приду с этими украшениями! Я прекрасно помнила, где жил ювелир, который делал их для мамы. Он был другом родителей и не откажет мне. То, что его уже может не быть в живых, я не учла…»

Он понимал, что этот бред про родовое проклятие Вера придумала для себя, чтобы оправдаться в своих глазах. Все было гораздо проще и страшнее. Она не простила Мирону, что тот женился на Анфисе. И что это ее сестра, а не она, Вера, родила ему сына. И она решила выкрасть его, Женьку. То есть Сашу. Он – Саша Челышев. Александр Миронович Челышев.

«…Мне повезло. Меня сразу вспомнил его сын. Конечно же, сам Яков Аронович Кловский давно умер, передав свое мастерство единственному сыну Марку. Марк был старше меня всего лет на пять, а выглядел глубоким стариком. Время тогда было страшное – никто никому не доверял. Я сильно рисковала, прося помощи у Марка. Он рисковал вдвойне, помогая мне. Но как бы это объяснить: мы с ним так и не стали до конца советскими. Мы просто терпели эту власть, помня о других, счастливых и беззаботных временах. И это нас объединяло. Я рассказала Марку не все. Пришлось соврать, что родителей Саши забрали по доносу, а мне удалось бежать. Я была уверена, что Бог простит мне эту ложь. Ведь я спасала Сашу. То, что я делаю угодное Богу дело, я поняла после того, как мы окончательно поселились в квартире у Струковского. Все прошло как по маслу. Никто не усомнился, что Сашенька утонул. Я исчезла из Рождественки в тот же день, как в землю опустили пустой гробик. Даже в те времена деньги делали все. Получив новые документы на Сашу, ставшего Евгением Крестовским, я успокоилась. У меня еще оставались ценности. Честный Марк не взял с меня лишнего, помогая вполне искренне…»

Крестовский помнил Марка Кловского: седого, вечно взлохмаченного человека с крючковатым носом. Он был единственным, кто приходил к ним в дом запросто. Одно время Крестовский даже думал, что он влюблен в его мать. А однажды пришла мать и сказала, что Марк отравился.

«…Я опять не учла одного: Марк так же хорошо помнил и Мирона. Они встретились случайно, на улице. И бросились друг к другу, как родные. Как хватило у Марка ума, заподозрив, что я его обманула, после первых слов Мирона не открыть ему мое местопребывание, я не знаю. Но это так. Вечером того же дня Марк пришел ко мне и выложил все. Если бы он не любил меня так сильно, может быть, здравый ум и взял бы верх над его страстью. Но он поставил мне условие: я должна выйти за него замуж, и он усыновит Сашеньку. Или все расскажет Мирону. Рисковать я не стала. На следующий день Марк якобы отравился. Я опять и опять просила у Бога прощения, оправдывая себя, что все это ради безопасности моего сына. Несколько лет после этого я вздрагивала от любого звонка. Потом успокоилась. Не давало мне покоя только одно. Марк сказал, что у Мирона и Анфисы родилась дочь. Мне так хотелось посмотреть на ребенка! Но я боялась. Долго. Очень долго.

Женя женился, потом эта дурочка, его жена, покончила с собой, и он остался с дочерью. Я никак не могла понять, почему он так любит эту маленькую девочку, он никогда не любил ее мать! У меня Лиза не вызывала никаких эмоций. Я по-прежнему любила только своего сына. Я даже начала забывать, что не я родила его…»

«Она чудовище! Моя приемная мать – убийца! А я, такова ирония, весь в нее!» – думал Крестовский.

«…Однажды я не выдержала и поехала в Кротовку, куда переселились Мирон с Анфисой. Под видом дачницы, якобы за деревенским молоком. Надев шляпу и очки, я, как мне показалось, стала неузнаваема. Первое, куда я пошла, было кладбище. В старой его части я наткнулась на две могилы: Мирон и Анфиса Челышевы. Моя младшая сестра ушла из жизни раньше меня. Мне нестерпимо захотелось увидеть их дочь.

Проходя мимо дома сестры Мирона, во дворе я заметила двух девочек. У одной из них было лицо ангела. А глаза! Наши, крестовские. Такие же, как у нас с Анфисой. И такие же, как у моего сына. Подружка называла ее Любавой. Странное имя дали родители моей племяннице.

Я увидела все, что хотела. Девочку явно воспитывала Надежда, и мое вмешательство в их жизнь было бы лишним… Позже я купила небольшую лачугу в Кротовке, чтобы можно было изредка туда наезжать…»

Крестовский опять подумал, что его приемная мать была женщиной не слабой. Да, он всегда чувствовал ее любовь, но не полюбить собственную внучку!.. Он вспомнил, как Лиза страдала, понимая это.

«…А потом случилось неожиданное. Лиза была влюблена в парня, Бориса Махотина. Дело шло к свадьбе. Но судьба распорядилась по-другому. Борис полюбил Любаву. Взаимно. Она бросила мужа, Борис собрал свои вещи и уехал к ней в Кротовку. Они поженились. У них родилась дочь. Обо всем этом мне рассказал Женя. Лиза долго лечилась в клинике. Истерики, отрешенное спокойствие, нелепая веселость. Я считала ее поведение странным и недостойным. Я считала, что она должна была выкинуть Бориса из головы. Но мой сын, как оказалось, считал иначе…»

Да, он считал иначе. Он не мог видеть, как его дочь медленно сходит с ума. Если бы это помогло, то он бы пристрелил Махотина собственноручно. Но Лиза вряд ли пережила бы это. И он нашел тогда единственно правильный выход: устранил ту, которая мешала его дочери быть счастливой.

Он стоял и смотрел, как горит дом. То, что он был на пожаре, не знает никто, даже Кучеренко. Он смешался с толпой селян, плотной кучей стоявших на дороге у дома. Он вспомнил, что тогда его поразило: они все молча смотрели на пожар, не делая ни единой попытки потушить пламя. И в их глазах он не увидел сочувствия. Только одобрение происходящего. Тогда он понял, что невольно помог еще кому-то свести счеты с Любавой. Он не увидел свою мать потому, что пришел позже, когда она уже унесла ребенка. Но он хорошо рассмотрел женщину, метавшуюся по двору. Единственную, кто, пусть бессмысленно, ведро за ведром выливал воду в бушующее пламя. Вдруг какой-то старик громко воскликнул: «Да свершится воля Божья!» – и дом рухнул.

На женщину было страшно смотреть. А потом стало страшно ему. Проклятия обезумевшей от горя женщины до сих пор звучат, как наяву:

«Да будьте же вы все прокляты! А ты, кто ее сжег, будь проклят трижды до седьмого колена. Не будет тебе покоя на этой земле. Ни тебе, ни твоим потомкам, убийца! Да не умрешь ты раньше положенного срока, но да будешь ты молить Бога, чтобы забрал тебя, потому что смерть тебе покажется избавлением!»

Она проклинала его. Он, как завороженный, смотрел на крест в ее руке. Он еле заставил себя двинуться с места, чтобы не остаться одному на пепелище.

Теперь он знает, кто его проклял. Это была родная сестра его отца. Теперь он знает, что он сжег заживо свою родную сестру Любаву. Теперь он знает, что предавался плотским утехам со своей племянницей, за двадцать с лишним лет до этого хладнокровно убив ее мать и чуть не убив ее саму. Он потерял дочь. Он остался один. И живой. Но только наполовину. Он навсегда прикован к этой постели. Ему и осталось только, что лежать и думать. Вспоминать и мучиться. Молить Бога об избавлении и легкой смерти. И бесконечно каяться. Терпеть боль в пока еще оставшемся живым сердце. Терпеть до того мгновения, когда оно милосердно перестанет биться. И это его крест до конца дней…