Любимые женщины клана Крестовских Болдова Марина
– Я знаю, от Василия еще.
– А теперь вспомни, что еще тебе Василий говорил про эту семью. Может, предположения какие высказывал, кто, мол, это сделать мог и зачем?
– Да. Сегодня только подумала, что не все вам сказала, Борис. Василий действительно тогда говорил, что знает, кто мог дом поджечь. Про вас-то, Борис Никитич, он и словом не обмолвился. Семья первого мужа Любавиного на нее зло затаила, так говорили в деревне. Кто-то и на их стороне был, ее обвинял. Немало таких было. Муж ее бывший тогда сидел за убийство сына, так?
– В психушке. Поверили, что он не в себе был, признали невменяемым. Он, сволочь, на этом и сыграл.
– Так-то оно так. Василий говорил, что ее муж из семьи сильно верующей, даже сектанты были они. У них там был дед – вот он вроде был главным у них. А внук старший против воли его на Любаве женился. Ну, и отлучили его от семьи. И у него еще брат был.
– Точно, гаденыш еще тот! Пакостил нам, как мог.
– Вот Василий, да и еще многие его подозревали. Только сказать боялись. Дед-то на пожаре торжествовал! И те, из секты, – с ним! А тетя Надя их потом на пепелище прокляла. Испугались, говорил он, многие. Кто видел это – рассказывали, что после ее проклятий разбежались все.
– Значит, следы искать нужно там, в Кротовке. Так я и думал. А племянница вашего Василия может нам помочь?
– Да чем же? Она девочкой тогда была. Не помнит, скорее всего, ничего. Это нужно стариков поспрашивать. Только не вам, Борис Никитич. Узнают вас сразу. А не все на вашей стороне. Даже тетя Надя, вы говорили, вас обвиняла.
– В Кротовку я сам съезжу. – Семен Лукич кивнул. – Только Мишку отыщем. Поехали, Борис Никитич, сейчас мужики из леса должны выйти.
– Лукич, ты уж сообщи сразу…
– Санек-то где у тебя?
– В лес пошел.
– Зачем отпустила?
– Да он по грибы. И дочку его, – она кивнула на Махотина, – с собой прихватил.
– А! Ну, она далеко не дойдет!
– Это почему же? – обиделся за дочь Махотин.
– Трудновато по нашим лесам шастать без привычки. Ноги можно сбить, Никитич! – Участковый похлопал Махотина по плечу. Тот промолчал. А зачем хвалиться? У Алены был разряд по спортивной ходьбе. И еще по теннису и по плаванию. Спортсменка у него дочь, гордость гимназии. Вот так. А тут – лес. Главное, чтобы кроссовки не жали.
– Ты прости меня, но я должен к ней сам пойти. – Вишняков решительно рубанул воздух рукой. Анна, расстроенная отказом Елены, второй день не находила себе места. В кои-то веки она могла помочь человеку, а вместо этого устроила черт-те что! Просто выплеснула всю накопленную боль на бедную женщину. Хороша! Недаром ее Петя отругал. Впервые в жизни.
– Иди, я же не против. Только предупреждаю, она очень сильный человек, Петя.
– Женщина не может быть настолько сильной, это наша привилегия!
– Ты рассуждаешь, как домостроевец! То, что Светлана оказалась слабой, да и я тоже в какой-то момент сломалась, это не показатель. Мы при тебе жили. У нас ты был. А Елена давно одна.
– Тем более я должен помочь!
– Да иди уж! А то у меня создается впечатление, что ты сам себя уговариваешь.
Вишняков сердито посмотрел на Анну и отвернулся. Да, он отчаянно трусил. Он боялся отказа. Она уже один раз мягко отодвинула его от решения своих проблем. Идти страшно. Не идти – еще страшнее. Если можно потерять то, что не принадлежит ему, то он потеряет. Любовь женщины, за которую он переживает. Просто переживает ее боль, потерю, растерянность почти что физически. Как так получается, он не знает. Может быть, у них одно поле? Информационное или энергетическое. Так модно теперь об этом говорить. О любви то есть. Не «они любят друг друга», а «у них одно энергетическое поле на двоих». Во как! Модный психолог в какой-то передаче проповедовал такую любовь. Обмен энергиями. Вот так просто.
Вишняков уже закрывал за собой дверь, когда его окликнула Анна:
– Эй, мечтатель! Подарки забыл!
Вишняков оглянулся. Корзинка с городскими деликатесами, собранная Анной, осталась стоять на столе.
– Спасибо. Что бы я без тебя делал?
– Память бы свою тренировал! – Анна махнула рукой.
Да уйдет ли он сегодня наконец! Ей надо подумать, а при нем она думать не может. При нем она думает только о нем и о его делах. Все-таки Петр эгоист. Влюбился и превратился в капризного ребенка. А она должна выслушивать его стенания по поводу его ненужности: «вроде я ей ни к чему?», выталкивать на свидание, словно подростка, учить говорить то, что надо, а не молоть при встрече чепуху, тратя драгоценное время. А у нее тоже есть своя личная жизнь. Отдельная от Петра и ему неизвестная. Потому как появилась эта жизнь только недавно. В мечтах о чужом, недоступном. О том, чего не будет, но пусть будет хоть так, в мечтах. Она не может отвергнуть эти мысли, бальзам на душу, как говорят. Они лечат, облегчают боль потерь. И поэтому – пусть будут. Об этом ли ей гадалка Ляля говорила тогда, давно? Большая любовь… большая ли? Что грешная, то да, есть такое…
Анна легла на диван и закрыла глаза. Он не был похож на ее погибшего мужа. Просто ничего общего! Сергей был аристократичен до мелочей. До галстучной булавки и шнурков на ботинках с непременно металлическими концами. Кожа и шелк – натуральные, никакой эрзац-ткани. Даже на мебели. Последний его подарок, так, без случая, – кашемировая шаль. Сдержанные тона, тонкое плетение. Ручное.
С ним было нелегко. Но она сама выбрала себе такого мужа. «Знали глазки, что выбирали, теперь ешьте, хоть повылазьте!» – говорила Светлана, невзлюбившая Сергея с первых минут. Секунд! Масштабы сложности Анна оценила позже, когда родился сын. Видеть, как муж с терпеливостью маньяка терроризирует малыша своим представлением о порядке, у нее порой не хватало сил. И она срывалась. Сергей не скандалил. Никогда. Он уходил. Из их дома в другой, к маме. Та кормила его супчиком из фарфоровой супницы сервиза какого-то там князя и утешала. «Что поделаешь, девочка не нашего круга. Но ты сам ее выбрал, мы с папой возражали, помнишь?» – вздыхала она. Он приходил от нее спокойно-равнодушным. Таким, какого она боялась. Потому что к нему невозможно было пробиться. Но он все же ее любил. Утром, со всепрощающей улыбкой, он милостиво разрешал подать ему кофе. Сваренный в турке. И налить его непременно в серебряный кофейник, а уж потом – в чашечку размером с наперсток. Боже упаси от залитого кипятком из электрического чайника порошка! И она старалась. Наверное, потому что тоже любила. До того самого дня, когда он убил их сына. Он не нарушил дорожных правил, как ей сказал гаишник, но если б нарушил, то, возможно, они остались бы живы. Он и их сын. Вот так умерла ее любовь. Вместе с ним и сыном.
А чужой муж, который бальзам на душу, был… неправильный. Уже тем, что был чужим, а смотрел на нее, Анну, как на собственность. Поедом глазами ел, вводя ее в искушение. И внешность топорная, ни одной привлекательной черты. Живот торчит, как на седьмом месяце. Не тренируется совсем! Или ему это не надо? А она еле удержалась, чтобы не проверить: обхватит этот живот или рук не хватит? Удержалась. Максимум на что рискнула – с ним в машине до Елены доехать. Все чинно. Она, Анна, говорила сама с собой, репетируя разговор с Еленой. А он слушал. Едва знакомые люди. «Продолжения не будет…» – вот что нужно написать в конце первой главы. И книжку захлопнуть.
Анна вдруг вспомнила Елену. У нее хоть один сын остался! Боже, какая глупость в голову пришла! Как будто один вместо другого! Будь у нее еще ребенок, разве бы меньше болело?
Ох, непросто будет Петру! Он жалеть пошел, а Елена жалости не принимает. Как бы с ним не случилось то же, что с ней, Анной. Конечно, Петр не расплачется, но душу перед ней вывернуть может. Нужно ему это уже давно. Может и не удержаться. Все дело в самой Елене. Заглянешь ей в глаза и тут же понимаешь: выслушает, поймет и простит. И в церковь ходить не надо.
Глава 17
– А ты какие грибы больше любишь, соленые или жареные? – Алена изо всех сил пыталась разговорить молчавшего всю дорогу Санька.
– Это какие как! Грузди да белянки – соленые, шампиньоны и опята, белые, опять же, – жареные, – ответил Санек и опять замолчал. «Трындычиха!» – подумал с досадой. Досадовал он всю дорогу на себя. Зачем девку с собой потащил?! Ведь не за грибами он, в самом деле, направился, факт! Грибы он по пути соберет, какие под ноги попадутся. Есть у него одна идейка, где Миху можно поискать. Место глухое, к нему только почти ползком добраться можно. Если по короткой дороге. А если в обход, то и в полный рост пройти под деревьями. Правда, под ногами по большей части болото. Ну и куда он девку городскую тащит? Олух царя небесного! И не бросишь теперь!
– Куда ты меня завел? – Алена остановилась и тревожно осмотрелась. Лес потемнел. Солнечные лучи почти не проходили сквозь сплетенные кроны деревьев. Казалось, что уже вечер. Алене стало не по себе.
– Испугалась? – Санек посмотрел на нее с надеждой: вдруг откажется идти дальше? Тогда он ее быстренько выведет на дорогу и укажет путь обратно в деревню.
– Еще чего! Просто интересуюсь. – Алена подошла к Саньку поближе. Главное, от него не отставать!
– Мы прошли Ведьмину опушку, – махнул Санек на светлое пятно, оставшееся за деревьями.
– А почему она Ведьмина?
– Потому что все окрестные ведьмы там хоровод водят. Раз в год, весной. Не знала? – Он усмехнулся. В ведьм и чертей он не верил.
– Знаю, читала. А что там, в черном лесу, – грибов больше?
Санек задумался. Сказать или нет, зачем они туда идут? Уходить она не собирается, факт!
– На самом деле мне одно место надо проверить.
– Зачем?
– Ладно, скажу. Там подальше тоже поляна есть. Просто туда взрослые не пройдут. Давно уж не ходят.
– Ой! – взвыла вдруг Алена, больно зацепившись волосами за древесный сук.
– Ты давай осторожней. Ветки, вишь, сплетены. Под ними пролезать придется. Давай за мной.
– А что там, на поляне?
– Изба там. Охотничья. Так, стенки одни. И печка. А вдруг Миха там?
– Как он туда попасть бы смог? Тут только если по-пластунски!
– Есть еще одна дорога. Там и протащить можно, если что. Только здесь короче. Вот я и подумал…
– Тогда пойдем! – У Алены загорелись глаза. Вот это уже что-то! А то – грибы!
Санек молча кивнул. «А она ничего, не трусиха», – подумал он с уважением, опускаясь на колени. Алена нагнулась за ним. Они проползли несколько метров. Дальше можно было выпрямиться.
Полянка была так себе, крохотная. Посреди слабо освещенного круга Алена увидела остатки почерневших бревен.
– И это изба?
– Я ж говорю, давно не ходят тут! – Санек решительно пошел к бывшей сторожке. Он сразу же понял, что Михи там нет.
Господи, что же я наделал? Я не хотел, не хотел. Сначала мальчишка, потом она. Из-за нее и сунулся тогда, давно, к этому уроду. Как получилось, что убил? Может быть, не убил? Жива? Господи, сделай так, чтобы жила… нет, упала замертво… Что это, расплата? За то, что посмел посягнуть на чужое? Какое чужое? Уже давно ничье.
Во всем виновата эта старуха. С нее все началось. Нет, не так. Что говорил отец Михаил? Ищи вину в себе. Каяться в грехах не стыдно. Каюсь, каюсь! Не хотел убивать. А еще что не хотел? Денег не хотел? Или не хочу? Хочу и тоже каюсь?! Как легко: согрешил и покаялся.
Что я в этой жизни видел? Полунищее детство в коммуналке. Одни с братом штаны на двоих. Мороженое по праздникам. Могу я не хотеть денег? Тем более сейчас, когда вспомнил. Двадцать лет боли, мучений и забвения. Тело, душа болели, от неизвестности мучился. Я забыл, меня забыли. Вычеркнули, как и не было. Страшно без прошлого. Страшно и безнадежно.
Денег отец Михаил дал много, сказал – на месяц-другой хватит. Да какие же это деньги? До города – да, добрался. Теперь документы нужны, жилье! Кто за так даст? Поэтому и пришел к ней, чтобы записи взять. Думал, деньги получу – ей с дочкой половину отдам. Без записок этих уже сунулся раз – и двадцать лет жизни долой! Сдуру пошел сразу информацию этому уроду выкладывать. Без доказательств. Подумал: испугается, поверит, денег даст. Не дал…
Когда рисунок в папке у нее нашел, обрадовался! То, что там тайник, – не сомневался даже! Старуха не зря крестиком могилку пометила! Не простая бабушка, он давно догадался. Еще тогда, когда возил ее на это кладбище втайне от всех. Она просила, платила щедро. А он молчал. Подъезжали всегда со стороны леса. С ней никогда не ходил – в машине велела сидеть. Знал бы, зачем ездила! Брала из тайника понемногу припрятанное, не иначе! А он думал – цветочки родственникам умершим возит!
Но рано радовался. Приехал в первый раз, могилу нашел – по фамилии известной. Уже копать хотел. А тут споткнулся и нечаянно на крест нажал. А он повернулся. От неожиданности опять по кресту задел, только по другой перекладине – все обратно встало. Опять нажал – ничего! Понял, что не все так просто, в определенное место давить нужно. Пожалел, что фонарь побоялся взять. Решил на следующий день обследовать все подробно.
Все получилось! И крест повернулся – оказалось, все же на краю самом механизм. Сунул руку в открывшуюся нишу – мешочек чем-то наполненный. А тут голоса близко послышались, вскрикнул кто-то. Крест вернул на место – и бежать. В лесу, в бывшей дедовой сторожке, приют себе нашел – сам неподалеку вырос, у бабушки в Сосенках. Домика-то нет, бревна из земли торчат, а подвал остался.
Развязал бархатный мешочек, на стол куски стекла обыкновенного посыпались! Ох, злоба душить начала! Молитвой еле успокоился…
Что на следующий день опять туда погнало? Поверить не мог, что старуха просто так крестик на плане поставила! Подумал – плохо искал? В глубине еще, может, что припрятано? А мешочек со стеклом – так, чтобы с толку сбить? Дождался вечера, пошел. А там кто-то у могилы возится. Сразу голоса вчерашние вспомнились – подкрался тихо. Парень здоровый в тайнике шарит! Своим фонарем его и огрел! Дедов фонарь, тяжелый. Зачем в лес поволок? Сначала-то бросить хотел – видел, жив паренек. Но подумал – сболтнет чего лишнего, по его следу менты вдруг пойдут, и не успеет он главное дело доделать. Около кладбищенского сарая тачку садовую нашел, погрузил еле-еле бес-чувственного парня, так и повез. В темноте, вокруг болота. Вот где сила, накопленная у отца Михаила в общине трудом каторжным, пригодилась. Фонарь еще по дороге погас, на полпути.
Санек присел на бревно. Алена с любопытством огляделась. «А ведь полянка почти идеально круглая! И деревья будто высажены специально. Красиво!» Она достала мобильный телефон и повернулась к Саньку.
– Встань вот так, на фоне избушки, я тебя сфоткаю!
– Зачем это?
– На память. Уеду – дома вспоминать буду, – ответила она немного кокетливо.
Санек не спеша поднялся. «Вот еще, придумала!» – пригладил он вихры на затылке. Алена нажала кнопку «снять».
– Смотри! – она протянула телефон Саньку.
– Ничего так, красиво, – тот согласно кивнул головой.
– Давай еще разок, а потом ты меня! – Алена попятилась, чтобы найти удобное место. Нога зацепилась за торчащую из земли корягу, и она неожиданно шлепнулась. Телефон отлетел в сторону.
– Больно? – Санек тут же подскочил к ней.
– Нет, ничего. – Она пошарила рукой в траве. – Телефон уронила.
Санек опустился рядом. Что-то было не так. Трава местами была выдрана с корнем, как будто кто-то с силой дергал ее из земли. Санек прополз дальше. Так и есть. Подсохшие пучки травы лежали еще и еще. И так до самой избушки.
– Сань, ты что? – Алена подползла к нему.
– Глянь, кто-то траву драл. Вот еще пук! И еще. – Санек махнул рукой.
– И что?
– Здесь же никто не ходит!
– А звери?
– Какие? Они что, траву выдирали и раскладывали по поляне? Умные такие? Нет, это человек. Смотри, пучки как вдоль дорожки лежат. Все, больше нету. – Санька уперся в бревно.
– Сань, посмотри, пожалуйста. – Алена показала рукой на то место, где раньше был пол. Из невысокого холма, покрытого травой, торчало металлическое кольцо. Скорее, ручка. Сквозь нее был просунут толстый металлический прут, похожий на лом, которым дворники колют зимой лед.
Санек живо перепрыгнул через бревна.
– Как я забыл, здесь же есть подпол! – Он вытащил лом из кольца, раскидал землю, которой была присыпана крышка, и потянул за ручку.
– Миха, Миха, ты здесь?
Снизу раздался стон. Алена завизжала.
– Тихо ты! Нож в руку возьми и стой тут. В случае чего – беги. – Санек протянул ей пакет с ножами, которые взял для грибов, а сам стал спускаться по лестнице.
– Сань, я не запомнила, куда бежать, – жалобно пролепетала Алена, но тот ее уже не услышал.
– Миха, ты? – Он увидел на полу что-то продолговатое, похожее на тело. Или ему только показалось?
– Санек? – Голос был не брата, факт. Голос, скорее, принадлежал ребенку, а не горластому Михе.
– Миха, ты? – повторил он и дотронулся до руки лежащего. Она была холодной и влажной.
– Санек, не строй идиота, помоги лучше. – Миха, а теперь уж Санек в этом не сомневался, схватил его за запястье.
– Ты че, раненый? Там кровь твою нашли.
– По голове долбанули.
– Кто?
– А я видел? Ты один?
– Не, с Аленой!
– Че, мужиков нет с тобой?
– Да кто ж сюда долезет? Ты сможешь сам, по лестнице?
Миха не ответил. Вдруг снаружи раздался крик.
– Миха, это фигура твоя, наверное, пришла! Это ж она тебя! – Он быстро поднялся на несколько ступенек и высунулся наружу. Алена прыгала и махала кому-то рукой.
– Сюда, быстрее!
На поляну со стороны болота выходили участковый и Аленин отец.
– Фу, слава богу! Лукич пришел. Счас тебя вытащат! – крикнул Санек брату и снова высунулся наружу.
– Дядя Лукич, как вы нашли это место? – Он старался говорить спокойно, а у самого все внутри сжалось от страха: попадет ему, факт!
– Ты почему никому не сказал, куда идешь? Да еще девчонку за собой потащил, паршивец! Миха-то там?
Санек кивнул.
– Живой, что ли? – спросил Лукич, спускаясь.
– Живой я, Семен Лукич!
– Я ж твоей матери сразу сказал, человек армию прошел, его голыми руками не возьмешь! Что болит-то?
– По голове получил. Затылок ноет.
– Давай подниматься. – Лукич помог Михе встать. Тот пошатнулся.
– Чем помочь, Семен Лукич? – крикнул Махотин вниз.
– Принимай, – коротко бросил Лукич, подстраховывая парня снизу.
Санек шел за Аленой, замыкая цепочку. И откуда только участковый знает тропу через болото? Мужики сюда сроду не хаживали, факт! С одной стороны, хорошо, что знает. Миху нашел. С другой – попадет ему от участкового! Еще и мать наподдаст, как пить дать.
– Дядя Лукич, а вы откуда про тропу эту знаете?
– Что я, пацаном не был? – усмехнулся Лукич. А молодец Санек! Не испугался. Да и дочка Борькина тоже ничего девица!
Он наблюдал за ними из кустов. Как вовремя он вернулся! Сейчас они отойдут подальше, и он заберет из избы припрятанные там оставшиеся документы. За ними и пришел! Да еще паренька проведать. Он бы его покормил и уехал насовсем. А потом, в городе, позвонил бы в милицию и сказал, где искать. Грех на душу не взял бы, нет! А мальчишку и так забрали, оклемается! А ему здесь больше делать нечего. Все дела теперь в городе. Все должно получиться, выхода другого просто нет!
Глава 18
– Ну и что это значит? – Кучеренко с насмешкой смотрел на друга, который старательно отводил глаза в сторону.
– Ты о чем?
– На старости лет спятил, да? Посмешищем стать желаете, барин? Мне, холопу, и то понятно, почему у тебя такая сытая морда. Крест, ты правда не понимаешь, чем это чревато?
– Отстань, Короткий! – Крестовский вяло отмахнулся.
– Только не говори, что влюбился!
– Не скажу.
– Тогда расставание будет легким и безболезненным, так? – Кучеренко испытующе посмотрел ему прямо в глаза.
– Я не собираюсь с ней расставаться, понял? – Крестовский разозлился.
– Ты забыл, чья она дочь?
– При чем здесь Бориска? Ему-то с какого боку? Она совершеннолетняя!
– Ладно, не школьница! Я не о Бориске. Я об ее матери, его первой жене…
– Заткнись!
– Бориска сейчас носом землю роет. Злой, как бобик. Кстати, я из Рождественки приехал, если тебе интересно. Дочь твою домой привез.
– Лизу?
– Может, я не в курсе, у тебя еще одна есть?
– Она что, с мужем поцапалась?
– Говорит, достал он ее. Но это их дело. Важно другое. Знаешь, зачем я туда ездил?
– Ну!
– Баранки гну. Бориска такое же в точности письмишко получил… Вот, – Кучеренко небрежно кинул на стол конверт. Крестовский медленно его открыл.
– Почерк тот же. Лиза сказала, что получил он эту писульку прямо перед отъездом. То есть уже после того, как домик прикупил. Так что причина его внезапной любви к деревенским просторам не в этом. В принципе, он мог и просто так этот дом приобрести, по велению души, скажем. А тут – письмо. Появился интерес. С Лизкой у них не слава богу, Кротовка рядом… Может, от нечего делать расследованием заняться решил, сыщик хренов!
– Ну и что он может узнать? Там поумирали все давно, кто мог хоть что-то вспомнить и рассказать.
– Не скажи… Стариков полно живых. А что будет, если Ларка все узнает? Это тебе не ее деревенская клуша-мать. Эта горло перегрызет, только тронь! Побаиваюсь я ее, Крест, честно! – Кучеренко не шутил.
– Брось, она у меня теперь с руки есть станет! – Голос Крестовского был до того довольным, что Кучеренко рассмеялся.
– Не переоценивай себя, ты для нее старый пень. Просто с деньгами.
– Ларка не такая!
– Ага! А я – Дух Святой! Ты что, Крест, нюх потерял? Уж ты-то насчет баб никогда не ошибался!
– Поэтому и говорю: ей до моих денег… Видел бы ты…
– Только не начинай! – Кучеренко досадливо поморщился. – Знаешь, один половой акт на скрипучем диванчике еще ни о чем не говорит.
– А то, что она мне жизнь спасла?
– Да ладно, Крест! Любая на ее месте…
– Этот щенок, заметь он ее тогда в кафе, убрал бы, не задумываясь. Ты что, думаешь, она этого не понимала?
– Так не заметил же! – Кучеренко равнодушно пожал плечами.
– Ну вот что! Тему закрыли. – Крестовский холодно посмотрел на друга.
«Эх, растекся, как блин по сковородке, старый дурак! Сделает его эта девка, как пить дать!» Ему никогда не нравилась дочь Бориса. С первого дня, как она появилась у того в доме, он чувствовал угрозу, исходящую от этого комочка плоти, завернутого в пеленки. Он знал, кто ее подбросил Борису. Знал и молчал вот уже много лет. Девочка росла, если не пригретая, то принятая Лизой. С раннего детства независимая, с характером, упорная до наглости. Все-таки окучила она «дедушку». Кучеренко бы голову отдал на отсечение, что эта маленькая дрянь уже в десятилетнем возрасте знала, какую власть имеет над мужским полом. И уже тогда этим пользовалась! Колечки, браслетики, сережки – камушки натуральные, золото эксклюзивное. Крест для нее ничего не жалел. Внучка родная таких цацек не имела! Мужики от нее млеют! Только он, Кучеренко, понимает, что она за стерва!
Кучеренко посмотрел на Крестовского с жалостью. Тот отвернулся.
– Так что ты дальше делать собираешься?
– Дальше – по списку. Помнишь шофера своего? Серегу Котова?
– При чем здесь он?
– Да не он. А вот жена его… Это она ухаживала за Верой Александровной!
– Галина? Она его жена?
– Гражданская. Вот к ней я и наведаюсь.
– Зачем? Не знает она ничего. Мать же не могла ей ничего рассказать – она и сама ничего не знала, да и не в себе была. Но дело твое – проверяй.
«Нет, знала, Крест! Это ты об этом не догадываешься…» Сколько лет Кучеренко хранил в себе эту тайну!
– А что там с этим щенком, Короткий?
– С Севкой? А! Забудь, не твой вопрос! – Кучеренко неопределенно взмахнул рукой. Этой проблемы для него уже не было.
Глава 19
Как быстро он пришел. Кажется, только закрыл за собой калитку – а вот уже стоит возле ее дома. Мнется, как подросток перед первым свиданием. Вишняков навесил на лицо улыбку и ступил на скрипнувшую под его весом ступеньку. Краем глаза ухватил колыхнувшуюся занавеску. Еще потоптался на крыльце, вздыхая и томясь неведомо от чего. Он готов не был. Слишком короткий путь от его дома – до ее. Придумать, с чего начать разговор, не успел. «Бог в помощь», – пожелал он себе и постучался. Никакого ответа. И где она? А занавеска? Ведь трепыхнулась или у него глюк?
Елена по ту сторону двери стояла ни жива ни мертва.
«Не хочет пускать! – дошло наконец до него. – Вот это да! И что делать? Ломиться, пока не откроет? Или уйти? Нет уж, дудки, Елена Ивановна! Я уже здесь!» С досады он саданул ладонью по двери. Потом дернул ручку. С недоумением глядя, как открывается дверь, совсем даже не запертая, чертыхнулся. Морщась от боли в ладони, все-таки сильно саданул, он шагнул в полутемные сени и тут же дальше – в дом. Всего два шага – раз и два. Что-то теплое коснулось его груди. От яркого света он на секунду зажмурился, на ощупь, как слепой, схватил это теплое и прижал к своим губам. Руки, пахнущие молоком и еще чем-то сладковато-сдобным. Веки тяжело опустились, давая блаженное неведение, возможность узнать так, не глядя, свое, родное, только тебе предназначенное. Уже без сомнений и страхов. Почти мертвыми от напряжения губами он ткнулся в ее щеку, неудовлетворенный, отмирая, попытался уловить ее дыхание. Поймал, впился губами, уже горячими и смелыми, в ее мягкий рот, готовый то ли крикнуть, то ли застонать. Получился вздох. Шумный, прерванный его поцелуем, просящий и стыдливый. Он почувствовал ее стыд. Испугался, что оттолкнет, не поняв, что нет ничего постыдного, наглого. Прижал крепче, чтобы не шелохнулась даже, немного боясь причинить ей боль, а потому отвлекая ее от этой боли губами, которые, казалось, сами, отдельно от него знали, что им делать. Они дышали вместе, выныривая на поверхность и жадно хватая воздух. Вместе проваливались в очередной поцелуй, и ни одному не удавалось сказать ни словечка. Он торопился, жадничал, руками ощупывая ее плечи, бедра, губами изучая лицо, шею и ямочку над ключицами. Она притягивала его неимоверно. Уткнувшись в эту ямочку, он терялся, слабело разгоряченное тело и хотелось всего и поскорее. Кто-то свыше подсказывал не спешить, но он все чаще дотрагивался до этой ямочки, а потом, осмелев, опустился ниже и замер. Никогда не было так боязно сладко. И тут же пришло понимание, почему не надо торопиться. Дальше не должно быть на бегу, вот так, на пороге комнаты, залитой ярким солнцем. Дальше нужно не спешить, нужен вечер, а потом ночь, а потом утро! А иначе это теряет смысл, получается банальный половой акт, торопливый и бестолковый. Он так не хотел. То есть он хотел, до черноты в глазах от одной только этой мысли. Но не так.
Елена почувствовала, как он остановился. Почувствовала и поняла. Только по-своему, стыдясь внезапного своего порыва, до красноты в и так уже пылающем лице, до запнувшегося вдруг дыхания. И отодвинулась. Набравшись силы, упершись в могучую грудь и вытянув вперед руки. Отвернулась, чтобы он не догадался, как ей вдруг стало больно. Она никогда не брала чужого! А он был чужим. Лучше бы она не знала его жену, не видела никогда. Тогда может быть… Нет! И тогда бы не могло. Хотя сейчас вдвойне тяжело. Ей очень нравилась Анна. Елена вспомнила ее заплаканное лицо, сцепленные до боли руки, горячие слова, и ее охватил стыд.
– Петр Павлович…
Он посмотрел на нее с испугом.
– Лена…
– Только не надо ничего говорить, хорошо?
– Да как же так? – глянул растерянно. Ведь только что! Не может быть, чтобы вот так просто!
– Все получилось случайно! – Она говорила убедительно, глядя ему в глаза. Только он сразу разгадал в них смертельную тоску, спрятанную неумело, неопытно. И рассердился. Да что же за детский сад!
– Лена, не обманывай меня. Вот именно сейчас мне не лги. Так, как ты сейчас пытаешься придумать, не бывает. Ты хочешь беды?
– У нас и так беда, Петя! У тебя беда, у Анны и у меня. Одна на всех!
– Анна здесь ни при чем! И ты ей нравишься, переживает она за тебя, сама видишь.
– Вот именно! А я…
– Да что ты? Она взрослый человек, сама разберется, как ей к этому относиться!
– А ты жесток!
– Я?! – Он вдруг догадался. И рассмеялся. Болван! Ну конечно! Сам же об этом недавно подумал! «Моя родная, какая же она… Я люблю ее! Уже за одно то, как она может болеть за других, люблю!» – вздохнул облегченно.
– Я люблю тебя, – сказал на выдохе. Шагнул, чтобы обнять. Она молча сделала шаг назад. В глазах стояли обидные слезы. Как у маленькой девочки, которая никак не может понять, почему взрослые над ней смеются. Понимает, что необидно, любя, но смеются же! И она только и может сказать: «Не смеись!» – картавя и давясь слезами. И глядя на взрослых с надеждой: «А вдруг вы меня еще любите?»?
Вишняков прижал ее к стенке. «Я не дам ей шанса сбежать. Я сейчас ей все объясню!» – он думал так, держа ее в тисках своих рук, заглядывая в лицо, ловя губами скатывающиеся по щекам слезинки. Она была растерянной, потерявшейся, а он чувствовал себя таким уверенным! Он знал, чего не знала она! Сейчас он ей скажет и будет смотреть, как в глазах заплещется радость. Нет, сначала недоверие, испуг, а потом облегчение и радость! И они будут смеяться вместе. А потом…
Он успел заметить испуг в ее глазах прежде, чем кто-то оторвал его от нее и отшвырнул в сторону. От неожиданности он осел на пол, больно подвернув под себя ногу.
– Елена, с вами все в порядке? – Махотин, все еще злой от увиденного, тянул ее за руку к стулу.
– Вы зачем? – Елена непонимающе перевела взгляд с сидящего на полу Вишнякова на Махотина.
– Он вам ничего не сделал?
– Да что сделал-то?
– Так я что, зря его?
– Конечно, зря! – Вишняков поднялся с пола и двинулся к Махотину. В тот момент, когда тот повернулся, его кулак уже летел навстречу его лицу. Удар был мощным. Махотин, не удержавшись, припал спиной к стене.
– Ты, козел, у тебя жена дома! А ты тут! Я тебе за Анну! – Махотин потрогал разбитую губу.
– Так ты из-за Анны? То-то я вчера заметил… – До Вишнякова, что называется, дошло! Защитничек чертов! Глаз на Анну положил, оказывается! – Стоп! – Вишняков решил, что на сегодня хватит уже… эмоций! – Анна мне не жена. Она моя приемная дочь. Дочь погибшей подруги моей первой жены Светланы. Все понятно?
Он смотрел только на Елену. Все именно так – недоверие, испуг, облегчение и радость! Он смотрел на ее раскрасневшееся лицо, на веселый ужас – вспомнила все! – на глаза, подернутые влагой – слезы еще не высохли, – и не видел никого вокруг. Он бы так и смотрел, но вдруг она побледнела и, оттолкнув его, бросилась к двери. Вишняков обернулся. В комнату, опираясь на плечо участкового и поддерживаемый с другой стороны хорошенькой девчушкой, входил Мишка. Санек, протиснувшись под рукой брата, кинулся к матери.
Читать бесплатно другие книги:
