Сумеречный Взгляд Кунц Дин

– Мы вовсе не собираемся войти в город и возвестить о себе, – заверила Райа. – Это же не охота в коррале. Мы собираемся действовать осторожно. Сперва надо будет узнать о них как можно больше, узнать, почему их так много в одном месте.

– Мы собираемся весьма хорошо вооружиться, – сказал я.

– Не забывайте, у нас есть одно огромное преимущество, – напомнила Райа. – Мы можем видеть их, но они не знают, что мы их видим. Мы будем призраками-головорезами.

– Но они знают тебя, – напомнил ей Джоэль.

– Нет, – ответила она, помотав головой. Ее волнистые черные волосы переливались под голубым полуночным светом. – Они знают прежнюю меня, блондинку с несколько иными чертами лица. Они считают, что та женщина мертва. В каком-то смысле… так оно и есть.

Джоэль расстроенно уставился на нас. Третий глаз в его гранитном лбу был загадочно мутно-оранжевым пятном. Казалось, он полон тайных видений апокалиптического характера. Он прикрыл два остальных глаза и глубоко вздохнул, выражая этим вздохом смирение и печаль.

– Почему? Почему, черт возьми? Почему вам так необходимо это безумие?

– Мои годы в детдоме, когда я жила у них под пятой, – ответила Райа. – Я хочу отомстить за них.

– И за моего брата Керри, – сказал я.

– За Студня Джордана, – добавила Райа.

Джоэль не открыл глаза. Он сложил руки на столе, словно для молитвы.

– И за моего отца, – сказал я. – Один из них убил моего отца. И бабушку. И тетю Полу.

– За тех детей, что погибли при пожаре в йонтсдаунской школе, – тихо добавила Райа.

– И за тех, кто погибнет, если мы не будем действовать, – сказал я.

– Чтобы искупить мои грехи, – сказала Райа. – За все годы, что я была на их стороне.

– Потому что, если мы не сделаем этого, – добавил я, – мы будем не лучше, чем те люди, что стояли у окон и глядели, как Китти Дженовезе режут на куски.

Мы все сидели и с минуту думали над этим.

Ночной воздух струился в окна, прикрытые ширмами, с легким шипением, словно кто-то выдыхал его сквозь сжатые зубы.

Снаружи в ночи пронесся сильный порыв ветра, как будто некое создание огромного размера прошло в темноте.

Наконец Джоэль сказал:

– Но, господи, вас только двое против такого множества…

– Это лучше, что нас только двое, – сказал я. – Двоих осторожных чужаков не заметят. Мы сможем соваться повсюду, не привлекая к себе внимания, и тем самым скорее сумеем выяснить, почему так много их собралось в одном месте. А потом… если мы решим, что необходимо уничтожить несколько гоблинов, мы сможем сделать это втихую.

В глубоко запавших глазницах под массивным неровным лбом открылись карие глаза Джоэля. Они были бесконечно выразительными, полными понимания, беспокойства, сожаления и, возможно, жалости.

Лора Так потянулась через стол, взяла руку Райи в свою, другой рукой дотронулась до моей и сказала:

– Если вы отправитесь туда и обнаружите, что попали в беду, из которой не сумеете выбраться в одиночку, мы придем.

– Да, – сказал Джоэль с ноткой отвращения к себе самому (я ощутил, что тут он был не вполне искренен), – боюсь, что мы достаточно тупы и достаточно сентиментальны, чтобы прийти.

– И приведем других балаганщиков, – добавила Лора.

Джоэль покачал головой.

– Ну, тут я не уверен. Балаганщики такие люди, которые не слишком хорошо функционируют во внешнем мире, но это, разумеется, не значит, что у них бетон между ушей. Им не понравится соотношение.

– Это все не важно, – заверила их Райа. – Мы не собираемся прыгать выше головы.

Я добавил:

– Мы намерены быть осторожными, как пара мышей в доме, где сотня котов.

– С нами все будет в порядке, – сказала Райа.

– Не беспокойтесь за нас, – сказал я им.

Думаю, я искренне имел в виду именно то, что сказал. Полагаю, я и в самом деле был настолько уверен в себе. Мою необоснованную уверенность нельзя было списать за счет опьянения, потому что я был совершенно трезв.

В ранний утренний час во вторник меня разбудила буря, грохочущая далеко в заливе. Некоторое время я лежал, еще полусонный, прислушиваясь к ритмичному дыханию Райи и к ворчанию небес.

Постепенно туманные потоки сна рассеялись, сознание прояснилось, и я вспомнил, что буквально перед пробуждением мне приснился скверный сон и что буря играла в этом сне главную роль. Поскольку прежние сны оказались пророческими, я попытался вспомнить сегодняшний сон, но он ускользал от меня. Смутные образы сна легкими струйками дыма возникали в памяти, петляя и ускользая от меня, точно настоящий дым – извивались и тянулись вверх тем быстрее, чем сильнее я стремился оформить их в четкие, что-то значащие картинки. Хотя я довольно долго напрягал свою память, я смог припомнить лишь странное тесное пространство, длинный, узкий, таинственный коридор, а может, туннель, в котором чернильная темнота словно сочилась из стен, и единственные пятна света – неверного, горчично-желтого – были далеко друг от друга, разделенные угрожающими тенями. Я не смог вспомнить, где находилось то место, что за кошмарные события там происходили. Но даже эти неясные, обрывочные воспоминания вызвали у меня озноб и заставили сердце громко стучать от страха.

Буря над заливом приближалась.

Вскоре упали первые тяжелые капли дождя.

Ночной кошмар отступил еще дальше, где мне было не поймать его, и мало-помалу вместе с ним улегся и страх.

Ритмичное постукивание дождя по крыше трейлера вскоре убаюкало меня.

Рядом со мной что-то сонно пробормотала Райа.

Флоридской ночью, всего за два с половиной дня до поездки в Йонтсдаун, лежа в летнем тепле, но предчувствуя северную стужу, которой не мог избежать, я снова искал сна и нашел его, как грудной младенец находит материнскую грудь, только вместо молока я вновь испил черный эликсир сна. А утром, проснувшись, дрожа и задыхаясь, я, как и прежде, не смог припомнить, что же было в том странном кошмаре, расстроившем, но пока не встревожившем меня.

Джибтаун – это зимняя квартира для балаганщиков из почти всех странствующих шоу в восточной части страны, не только с ярмарки братьев Сомбра. Поскольку балаганщики – начнем с этого – изгои либо неудачники, которые не могут найти своего места в обществе «правильных», в большинстве шоу (не у братьев Сомбра) при найме новых работников и заключении контракта с новыми концессионерами вопросов обычно не задают, так что среди честных неудачников есть несколько – совсем немного – «тяжелых случаев», криминальных личностей. Поэтому в Джибтауне, если знаешь, где искать, и если тебя считают надежным членом общества, можно найти практически все, что пожелаешь.

Я желал парочку хороших многозарядных револьверов, два пистолета с запрещенными законом глушителями, дробовик-обрез, автоматическую винтовку, не меньше сотни фунтов пластиковой взрывчатки любого типа, детонаторы со встроенными часовыми механизмами, дюжину пузырьков пентотала соды, упаковку шприцев для подкожного впрыскивания и еще кое-какие товары, которые нелегко приобрести в ближайшем супермаркете. В то мартовское утро во вторник, позадавав с полчаса ненавязчивые вопросы, я вышел на Норланда Бэкверта – Скользкого Эдди, мелкого концессионера, путешествующего с крупной конторой практически весь сезон на Среднем Западе.

Скользкий Эдди ничуть не выглядел скользким. Строго говоря, он выглядел высушенным. У него были ломкие волосы песочного цвета. Несмотря на флоридское солнце, он был бледный, как пыль в древней могиле. Кожа была иссушена солнцем, покрыта паутиной тонких морщин, а губы такие сухие, что казалось – они покрыты чешуей. Глаза его были странного цвета бледного янтаря, точно выгоревшая на солнце бумага. Одет он был в хрустящие брюки защитного цвета и в такую же рубашку, поскрипывающую и шелестящую при каждом его движении. Низкий и скрежещущий голос напомнил мне горячий ветер пустыни, шелестящий в мертвых кустарниках. Заядлый курильщик, у которого возле каждого стула, попавшегося мне на глаза, лежала пачка «Кэмела», он казался почти прокопченным, как кусок свинины.

Жилая комната в трейлере Скользкого Эдди была тускло освещена и насквозь провоняла затхлым сигаретным дымом. Мебель была обтянута темно-коричневым винилом с имитацией под кожу. Несколько столов из стали и стекла, подходящий к ним кофейный столик, на котором лежали номера «Нэшнл инкуайрер» и несколько журналов по оружию. Лишь одна из трех ламп была зажжена. Воздух был прохладный и сухой. Все окна задернуты плотными, не оставляющими щелей шторами. Если бы не сигаретная вонь, я поверил бы, что это место – подвальный склад, в котором температура, освещенность и влажность тщательно контролировались, чтобы сохранить очень нежные произведения искусства или хрупкие документы.

Дождь прекратился к рассвету, но, когда я добрался до жилища Скользкого Эдди, зарядил снова. Стук дождевых капель был здесь странно приглушенным, словно весь трейлер был завернут в тяжелые шторы вроде тех, что висели на окнах.

Сгорбившись в коричневом кресле, Скользкий Эдди бесстрастно, не перебивая, слушал, пока я зачитывал ему весь свой длинный и противозаконный список покупок. То и дело он глубоко затягивался, держа сигарету рукой с тонкими пальцами, навек обесцвеченными от пятен никотина. Когда я выложил ему все, что мне надо, он не задал ни единого вопроса, даже во взгляде его выгоревших желтых глаз не появилось ни малейшего интереса. Он просто назвал цену и, когда я вручил половину этой суммы в залог, добавил:

– Зайди в три.

– Сегодня?

– Да.

– Ты можешь достать все это дело за несколько часов?

– Да.

– Мне нужно качество.

– Разумеется.

– Пластиковая взрывчатка должна быть очень устойчивой, ничего, что было бы опасно брать в руки.

– Я с барахлом не работаю.

– А пентотал…

Он выпустил струю едкого дыма и сказал:

– Чем дольше мы будем об этом трепаться, тем труднее мне будет доставить все это барахло сюда к трем часам.

Я кивнул, встал и направился к двери. Еще раз обернувшись в его сторону, я спросил:

– Тебе не любопытно?

– Что?

– Для чего мне все это, – пояснил я.

– Нет.

– Ну должен же ты полюбопытствовать…

– Нет.

– Будь я на твоем месте, я бы полюбопытствовал, почему люди приходят ко мне с подобными просьбами. Будь я на твоем месте, я бы захотел узнать, во что впутываюсь.

– Вот поэтому ты не на моем месте, – ответил он.

Дождь перестал, и вода вскоре впиталась в землю, листья высохли, лезвия травинок, прибитые струями дождя, медленно поднялись из своих смиренных поз. Но небо не прояснилось – оно низко нависало над ровным побережьем Флориды. Сочащаяся влагой масса темных туч, тянувшаяся на восток, казалась гниющей, покрытой прыщами. В тяжелом воздухе не пахло чистотой, как должно было быть после сильного дождя. Странный запах плесени примешивался к запаху сырости, как будто буря принесла с залива какую-то заразу.

Мы с Райей собрали три чемодана и погрузили их в наш бежевый автомобиль, на бортах которого красовались металлические панели, выкрашенные под дерево. Уже в те дни Детройт больше не выпускал автомобили с настоящим «деревом».

Возможно, это было первым признаком того, что эпоха качества, мастерства и истинности обречена уступить дорогу эпохе подделок, спешки и умелой имитации.

Торжественно – а с кем-то и печально – попрощались мы с Джоэлем и Лорой Так, с Глорией Нимз, с Рыжим Мортоном, с Бобом Уэйландом, с мадам Дзеной, с Ирмой и Поли Лорас и с остальными балаганщиками – одним сказали, что отправляемся в небольшую увеселительную поездку, другим – правду. Они пожелали нам удачи и постарались как могли приободрить нас, но в глазах тех, кому была известна истинная цель нашей поездки, мы читали сомнения, страх, жалость и даже ужас. Они не думали, что мы вернемся – или что мы проживем в Йонтсдауне достаточно долго, чтобы выяснить что-нибудь важное о гоблинах или нанести врагу какой-то ощутимый урон.

Всех их одолевала одна и та же мысль, хотя они и не дали ей выйти наружу: «Мы больше никогда не увидим вас».

В три часа мы завернули к трейлеру Скользкого Эдди, расположенному в дальнем углу Джибтауна. Тот уже ждал нас со всем вооружением, взрывчаткой, пентоталом и прочими товарами, которые я ему заказал. Снаряжение было уложено в несколько потрепанных холстяных мешков с завязывающейся горловиной. Мы сунули их в машину с таким видом, словно таскали грязное белье, которое собирались отвезти в автоматическую прачечную.

Райа согласилась сидеть за рулем в течение первого перегона на север. Моей обязанностью было ловить хорошую рок-н-ролльную радиостанцию в приемнике, пока накручиваются мили.

Но не успели мы даже съехать с дорожки перед трейлером Скользкого Эдди, как он наклонился и сунул свою пергаментно-жесткую физиономию в открытое окошко с моей стороны. Дыхание, настоянное на сигаретном дыму, вырвалось из него вместе с сухим хрипением:

– Если вы там поссоритесь с законом и если они захотят узнать, где вы приобрели то, чего бы вам не следовало иметь, – я надеюсь, вы поступите как достойные балаганщики и не приплетете к этому делу меня.

– Разумеется, – резко ответила Райа. Ей открыто не понравился Скользкий Эдди. – Зачем оскорблять нас, вообще поднимая эту тему? Мы что, похожи на парочку профессиональных предателей, которые готовы бросить своих собратьев в костер, лишь бы самим согреться? Мы люди стойкие.

Эдди по-прежнему искоса глядел на нас через окно, не вполне удовлетворенный ответом. Он будто чуял, что Райа и в самом деле была раньше предателем своего племени. А ее реакция на его подозрение была вызвана, возможно, не столько неприязнью к нему, сколько чувством вины, от которой она еще не очистилась до конца.

Эдди продолжал:

– Если у вас все сложится нормально – куда бы вы ни направлялись и что бы ни затевали – и если вам однажды снова понадоблюсь я для закупок, – можете обращаться без колебаний. Но если дела пойдут плохо, я вас больше не желаю видеть.

– Если дела пойдут плохо, – так же резко ответила Райа, – ты нас и не увидишь никогда.

Его выгоревшие янтарные глаза моргнули – сперва в ее сторону, затем в мою. Я готов был поклясться, что услышал, как его веки двигаются вверх и вниз с тихим, металлическим, скрежещущим звуком – точно заржавленные детали какого-то механизма, трущиеся одна о другую. Он хрипло вздохнул – я почти ожидал, что с чешуйчатых губ слетит облачко пыли, однако мне в лицо ударила всего лишь еще одна прогорклая волна табачного запаха. Наконец он сказал:

– Мда. М-да… сдается мне, что я и вправду вас никогда больше не увижу.

Райа вырулила с дорожки. Все это время Скользкий Эдди смотрел нам вслед.

– Как он тебе показался? – спросила она меня.

– Крыса пустыни, – ответил я.

– Нет.

– Нет?

Она ответила:

– Смерть.

Я поглядел на удаляющуюся фигуру Скользкого Эдди.

Неожиданно – возможно, он пожалел о стычке с Райей и предпочитал расстаться на более светлой ноте – он расплылся в улыбке и помахал нам рукой. Это было самое худшее, что он мог придумать, – его худое аскетичное лицо, высохшее, как кости, и бледное, как могильные черви, было не создано для улыбок. В этом оскале, похожем на улыбку скелета, я не увидел ни дружелюбия, ни тепла, ни какой бы то ни было радости – только нечестивый голод Старухи с косой.

С этим дьявольским образом, ставшим нашим последним впечатлением от расставания с Джибтауном, путь на северо-восток через Флориду был мрачным, почти унылым. Даже музыка «Бич Бойз», «Битлз», «Дикси Капе» и «Фор сизонз» не могла улучшить нам настроение. Крапчатое небо казалось покрывающей нас шиферной крышей, как будто давящей на мир и грозящей обрушиться прямо на голову. Мы то выезжали из непогоды, то опять въезжали в нее. Временами сверкающий серебром дождь рассекал серый воздух, но светлее не становилось. Дождь делал дорогу словно зеркальной, но из-за него ее покрытие каким-то образом становилось еще чернее. Ручьи расплавленного серебра текли по щебенке придорожных канав, бурлили и пенились над водосточными желобами и дренажными канавками. Когда не было дождя, с ветвей кипарисов и сосен свешивалась тонкая пепельная мгла, придававшая кустарниковому ландшафту Флориды вид торфяников Англии. После наступления темноты мы въехали в туман, местами очень плотный. На том первом отрезке пути мы разговаривали мало, как будто боясь, что все сказанное нами лишь еще больше расстроит нас. Наше настроение было настолько мрачным, что даже прокручиваемый по радио первый хит «Сьюпримз» «Когда свет любви вспыхивает в его глазах» – песня эта вошла в хит-парады полтора месяца назад и была воплощением «развлекухи» – звучал не гимном радости, а поминальной песней. Все остальные мелодии производили на нас то же мрачное впечатление.

Мы поели в унылом придорожном кафе, усевшись в закутке у засиженного насекомыми и побитого дождем окна. Все в меню было либо жареное, либо сильно зажаренное, либо зажаренное в сухарях.

Один из водителей грузовиков, сидящих на табуретках возле стойки, был гоблином. От него исходили психические образы, и Сумеречным Взглядом я разглядел, что он частенько использовал свой танкоподобный грузовик, чтобы гнаться за неосторожными водителями, сталкивая их с пустынных отрезков флоридских дорог – тараня или спихивая в канавы, где они, запертые в машине, как в ловушке, тонули, либо в болота, где липкая зловонная жижа затягивала их. Я ощутил также, что он может стать причиной гибели многих невинных в ближайшие ночи, может, даже этой ночью, но не почувствовал, что он представляет опасность для нас с Райей. Мне захотелось вытащить нож из ботинка, проскользнуть у него за спиной и перерезать ему глотку. Но, помня о предстоящей нам миссии, я сдержал себя.

Где-то в Джорджии мы провели ночь в отделанном вагонкой мотеле возле шоссе, соединяющего штаты, – не потому, что эта гостиница была так уж привлекательна, а потому что усталость внезапно завладела нами в безжизненном пустынном месте, где никаких других удобств найти было нельзя. Матрас был весь в комках, изношенные пружины кровати не давали никакой опоры. Через несколько секунд после того, как погас свет, мы услышали, как по растрескавшемуся линолеуму пола топочут невообразимо крупные водяные клопы. Но мы были слишком измотаны – и слишком напуганы будущим, – чтобы обращать на это внимание. Через пару минут, поцеловавшись, мы уже спали.

И снова мне снился длинный туннель теней, еле-еле освещаемый тусклыми, стоящими далеко друг от друга янтарными лампами. Потолок был низкий. Стены были странным образом груботесаными, хотя я не мог распознать материал, из которого они сделаны. И снова я проснулся, трясясь от ужаса и сдерживая бьющийся в горле крик. И опять, как бы я ни старался, не мог припомнить ничего, что происходило в том кошмаре, ничего, что объяснило бы, почему так бешено и тяжело стучит сердце.

Светящийся циферблат наручных часов показывал десять минут четвертого. Я проспал всего два с половиной часа, но знал, что больше мне в эту ночь не заснуть.

Подле меня, в темноте комнаты, крепко спящая Райа стонала, задыхалась и вздрагивала во сне.

Я задумался – не бежит ли она в эту минуту по туннелю теней, что был и в моем кошмаре.

Я припомнил другой зловещий сон, который мы оба видели прошлым летом: кладбище на холме, лес надгробий. Тот сон оказался вещим. Если нам снова снился один и тот же кошмар, мы можем быть уверены, что и это окажется предупреждением об опасности.

Утром я спрошу у нее, из-за чего она стонала и дрожала ночью. Дай-то бог, чтобы причиной ее дурного сна было что-нибудь более прозаическое, чем у меня: например, жирная еда в придорожной закусочной.

А тем временем я лежал на спине в темноте, прислушиваясь к собственному тихому дыханию, к сонному бормотанию и метаниям Райи и к непрестанной деловитой возне многоногих насекомых.

Утром в среду, восемнадцатого марта, мы ехали до тех пор, пока не добрались до приличного ресторанчика на развилке дорог. За вполне съедобным завтраком, состоящим из бекона, яиц, овсянки, вафель и кофе, я спросил Райю о ее сне.

– Прошлой ночью? – спросила она и нахмурилась, собирая яичный желток куском тоста. – Я спала как бревно и никаких снов не видела.

– Видела, – заверил я ее.

– Правда?

– И довольно долго.

– Не помню.

– Ты много стонала. Ерзала, простыни пинала. И не только в эту ночь, а в предыдущую тоже.

Она моргнула и замерла, не донеся кусочек тоста до рта.

– О, ясно. Ты хочешь сказать… ты сам проснулся от кошмара и увидел, что и мне снится страшный сон?

– Верно.

– И ты хочешь знать…

– Не видели ли мы снова один и тот же сон. – Я поведал ей о странном туннеле, о слабых, тускло мерцающих лампах. – Я проснулся с таким чувством, будто меня что-то преследовало.

– Что?

– Что-то… что-то… не знаю.

– Ну, – сказала она, – если мне и снилось что-нибудь в этом роде, то я не помню. – Она сунула кусок хлеба, пропитанного яйцом, в рот, пожевала, проглотила. – Итак, нам обоим снятся дурные сны. Это вовсе не обязательно должно быть… пророчество. Видит бог, у нас были все причины для плохого сна. Напряжение. Тревога. Учитывая, куда мы направляемся, мы просто обязаны видеть дурные сны. Это ничего не значит.

Позавтракав, мы тронулись в долгий путь длиной в день. Мы даже не остановились перекусить – купили крекеров и конфет на заправочной станции, пока наполняли бак бензином.

Постепенно субтропическая жара осталась позади, однако погода улучшилась. К тому времени, как мы доехали до середины пути через Южную Каролину, небо очистилось от туч.

Странным образом – а может, и не странным, – но этот день с высоким голубым небом казался мне, по крайней мере, не более светлым, чем грязный от дождя день, когда мы покинули залив. Темнота ждала нас в сосновых лесах, которые тянулись по обе стороны шоссе. Этот мрак казался живым, наблюдающим, как будто терпеливо ждущим, пока появится возможность броситься, окутать нас и поглотить. Даже там, где сияющий медью солнечный свет падал в полную силу, я видел надвигающиеся тени, видел неизбежность ночной темноты. Настроение у меня было неважное.

Поздно вечером в среду мы остановились в Мэриленде, в более приличном мотеле, чем в Джорджии, – хорошая кровать, ковер на полу и никакой беготни клопов.

Мы были еще более усталые, чем накануне, но не заснули сразу. Вместо этого, неожиданно для самих себя, мы занялись любовью. Что еще более удивительно – мы были ненасытны. Все началось с нежных, томных потягиваний, с долгих легких толчков, с легкого напряжения и ленивого расслабления мускулов. Мы лениво поднимались и опускались вверх-вниз, как любовники в старых фильмах – нежно и странно-застенчиво, словно соединялись в первый раз. Но через некоторое время появилась страсть и энергия – неожиданные и на первый взгляд необъяснимые, если вспомнить о долгих часах, проведенных нами за рулем. Изысканное тело Райи никогда не было таким элегантным и чувственно вылепленным, полным и зрелым, таким теплым и гибким, таким шелковистым – таким драгоценным. Убыстряющийся ритм ее дыхания, короткие восклицания удовольствия, резко прерывающееся дыхание и слабые стоны, поспешность, с которой ее руки скользили по моему телу и прижимали меня – все эти выражения ее растущего наслаждения распаляли мое возбуждение. Я буквально начал дрожать от удовольствия, и каждый раз эта приятная дрожь, как электрический разряд, передавалась от меня к ней. Она восходила по лестнице наслаждения до высот, на которых захватывает дух, и, несмотря на мощное извержение, которое, казалось, исторгло из меня кровь и костный мозг вместе с семенем, я ни на гран не утратил возбуждения и твердости и вознесся вместе с нею на вершину эротического и эмоционального наслаждения как никогда прежде.

Так же, как бывало с нами и раньше – хотя никогда с такой интенсивностью и силой, – мы страстно занимались любовью, чтобы забыть, перечеркнуть, не поддаться самому факту существования Старухи с косой в черном капюшоне. Мы старались отвергнуть с презрительным смехом реальные опасности, ждущие впереди, и реальные страхи, что были уже с нами. В радостях плоти мы искали утешения, временного мира и силы, которую обретали, соединяясь. А может, мы надеялись к тому же измотать себя настолько, чтобы заснуть без сновидений.

Но сны нам приснились.

Я обнаружил, что снова нахожусь внутри слабо освещенного туннеля, в ужасе убегая от чего-то, что не мог разглядеть. Паника обретала звук в тяжелом, невыразительном эхе моих шагов по каменному полу.

Райа тоже видела сон и с криком проснулась незадолго до рассвета – я к тому времени уже несколько часов не спал. Я обнял ее. Она опять дрожала, но на этот раз не от наслаждения. Она припомнила обрывки кошмара: тусклые, мерцающие янтарным светом лампы, пространства черной как сажа темноты, туннель…

Что-то очень плохое должно было произойти с нами в каком-то туннеле. Когда, где, что и почему – этих вещей мы пока не могли предвидеть.

В четверг я сел за руль, и мы поехали на север, в Пенсильванию. Райа отвечала за радио. Небо опять скрылось за серо-стальными тучами, дочерна обугленными по краям, точно побитые войной врата небесного царства.

Мы свернули с шоссе, соединяющего два штата, на более узкую трассу.

Официально весна должна была наступить всего через несколько дней, но здесь, в северо-восточных горах, природа плевать хотела на календарь. Зима до сих пор безраздельно правила в этих местах и собиралась оставаться на троне до конца месяца, если не дольше.

Земля, покрытая снегом, начала подниматься, сначала плавно, затем все более резко. Снежные берега вдоль дороги штата становились все выше. С каждой милей дорога делалась все более извилистой. Следуя по ее серпантинному пути, я и сам змеей скользил назад по своей памяти к тому дню, когда Студень Джордан, Люк Бендинго и я ехали в Йонтсдаун, чтобы вручить билеты и деньги городским властям, надеясь смазать рельсы перед ярмаркой братьев Сомбра.

Земля таила в себе не меньше дурных предзнаменований, чем прошлым летом. Непостижимо, но несомненно – сами горы казались злом, как будто земля, камень и дерево могли каким-то образом выделять, вынашивать и хранить злобные помыслы и чувства. Потрепанные временем скальные образования, торчащие тут и там из-под одеял снега и почвы, напоминали полустершиеся зубы некоего поднимающегося левиафана, плавающего в глубинах суши, а не моря. В других местах образования вызывали в памяти гребнистые хребты гигантских рептилий. Пасмурный серый свет дня не порождал отчетливых теней, но придавал пепельный оттенок каждому предмету, пока нам не стало казаться, что мы попали в иной мир, в котором не существовало никаких цветов, кроме серого, черного и белого. Высокие вечнозеленые растения торчали, подобно шипам на бронированной рукавице жестокого рыцаря. Голые клены и березы были не очень-то похожи на деревья – скорее на окаменевшие скелеты древней дочеловеческой расы. Бесчисленные дубы, с которых зима сорвала покровы, были искорежены и обросли грибком.

– Мы еще можем повернуть обратно, – ровно сказала Райа.

– Ты хочешь?

Она вздохнула:

– Нет.

– А на самом деле… разве можем?

– Нет.

Даже снег не придавал ни капли блеска этим злобным горам. Он не был похож на снег в других, более плодородных и добрых краях. Это не был снег Рождества – снег лыж, санок, снеговиков и снежков. Он покрывал коркой стволы и ветви бесплодных деревьев, но это лишь усиливало их черный, скелетоподобный облик. Этот снег натолкнул меня на мысли о белых кафельных комнатах в морге, где холодные мертвые тела рассекают на части, чтобы установить причину смерти.

Мы миновали приметы, памятные мне с прошлого года: заброшенную шахту, полуразрушенный приемник, ржавеющие остовы автомобилей, громоздящиеся на бетонных плитах. Снег закрывал какую-то часть этих предметов, но ни в коей мере не уменьшал их роли в создании проникающей всюду атмосферы отчаяния, уныния и ветшания.

Грунтовая – в три полосы – дорога штата была усыпана шлаком и песком, кое-где виднелись белые заплаты соли, которую насыпали рабочие, следящие за дорогами, после последней сильной бури. Покрытие было полностью свободно от снега и льда, ехать было легко.

Когда мы миновали дорожный указатель, гласящий, что начинается черта города Йонтсдауна, Райа сказала:

– Слим, сбрось-ка лучше скорость.

Я глянул на спидометр и обнаружил, что мы несемся со скоростью, миль на пятьдесят в час превышающей допустимую. Я словно бессознательно намеревался пулей пронестись через весь город и вылететь с другой стороны.

Я убрал ногу с акселератора, свернул за поворот и обнаружил, что у обочины припаркована полицейская машина – как раз в том углу поворота, где ее нельзя было заметить. Окошко водителя было чуть приоткрыто – ровно настолько, чтобы высунуть наружу радар.

Когда мы проехали мимо нее, все еще двигаясь на несколько миль в час быстрее допустимого, я увидел, что коп за рулем был гоблином.