Мария – королева интриг Бенцони Жюльетта
— Тайно! — горько вздохнула Мария.
— Пока так, но когда-нибудь я приду и громко заявлю о своих правах на вас, как на мою самую большую ценность…
— Когда?
— Когда Бекингэм придет сюда с оружием, чтобы покорить любимую им женщину на дымящихся руинах Лувра. Она к тому моменту уже будет вдовой, об этом мы позаботимся. Возможно, мы сделаем ее регентшей? Неважно, каким образом, но я приду вместе с ним, и вы станете моей наградой!
— Генри, — потрясенно прошептала она, — вы так сильно меня любите?
— Еще сильнее, Мария! И я сумею доказать это!
Она обмякла от его поцелуя, на этот раз слишком краткого, чтобы они могли потерять голову. Тем не менее, когда он отпустил ее, она зашаталась. Он отошел на три шага, чтобы взять свою шляпу, лежавшую на одном из кресел, затем взмахнул ею в глубоком поклоне, коснувшись пола пером:
— Госпожа герцогиня де Шеврез, навеки ваш покорный слуга…
— ..и я также, милорд Холланд! — ответила она, присев в изумительном реверансе.
И он вышел из гостиной.
Несколько минут спустя колеса дорожной кареты увозили его прочь, стуча по булыжной мостовой. Мария прислушивалась, пока эхо совсем не стихло. Ее охватило ужасное ощущение пустоты, словно она оказалась одна на скале посреди океана… То, что Генри наконец признался ей в любви, лишь слегка утешало ее: она привыкла любить за двоих.
Дом вдруг сразу опустел. Он точно впал в спячку, как после отъезда хозяина, но ей была приятна эта тишина: обычная суматоха сейчас была бы для нее невыносима. Мария медленно подошла к статуе Терпсихоры, которую Генри гладил совсем недавно, говоря, что она похожа на нее, обняла мраморную фигуру и горько заплакала.
Элен бесшумно выскользнула из своего укрытия — замаскированного гобеленом угла, который был ей хорошо известен, как все другие тайники в доме. Мария, поглощенная своим горем, не услышала, как она открыла и закрыла за собой дверь. Лицо Элен было смертельно бледным и залитым слезами. То, что она только что услышала, буквально раздавило ее. В какой-то момент ей даже казалось, что она вот-вот умрет от жестокого удара, который Холланд нанес ей, сам того не подозревая. Инструмент! Она была для него всего лишь инструментом, удобным средством следить за Марией на расстоянии!.. Не в силах более слушать рыдания соперницы, она покинула гостиную, особняк и поспешила укрыться под сумеречными сводами церкви Сен-Тома, но не для того, чтобы плакать у ног Святой Девы или просить ее облегчить свои страдания. Она как можно скорее хотела увидеть отца Плесси, который говорил ей, что служит у высокопоставленного лица. В конце концов, то, что она недавно услышала, было не чем иным, как прелюдией заговора против королевства. Вдруг то немногое, что ей известно, сможет помешать Холланду вернуться во Францию или остановит его в тот момент, когда он попытается проникнуть в страну! Почему бы не сокрушить его? Важнее всего было навсегда разлучить его с любовницей! По крайней мере, у дерзкого создания, которому всегда все так удавалось, будет повод поплакать! Любовь, как и дружба, только что превратилась в ненависть.
Тем временем Мария понемногу успокоилась. Она оторвалась от Терпсихоры, вытерла глаза, потом мрамор, всхлипнула несколько раз, высморкалась и собралась подняться к себе. И только тогда она увидела своего супруга, который молча наблюдал за ней.
— Я не видела, как вы вошли.
— Это не имеет значения. Могу ли я узнать, что вы решили?
— Это очевидно, — внезапно вспыхнув, бросила Мария. — Он уехал, я осталась.
— Вы могли договориться встретиться позднее, дабы избежать скандала, неминуемого при отъезде вдвоем! — заметил он с улыбкой, вызвавшей у Марии отвращение.
— Вы прекрасно знаете, что я была бы готова на подобный риск.
— Но он не захотел? Вы меня удивляете! Он, пожалуй, первый, кто не согласился совершить безумство ради ваших прекрасных глаз!
— Мы пришли к согласию, поскольку оба питаем уважение и дружеские чувства к королю Карлу. Король и так будет оскорблен, я полагаю, тем, что Ришелье осмелился прогнать его посла!
— Мне кажется, указ подписал король!
— Не изображайте из себя дурачка! Всем известно, что наш жалкий государь чихнуть не смеет, не спросив у кардинала разрешения. А теперь, монсеньор, оставим этот разговор! Я не хочу приехать в Дампьер слишком поздно.
— К чему такая спешка? В сущности, у вас больше нет причин для такого стремительного отъезда!
— Вот как?
— Мне кажется, это очевидно. Нежелательный гость удалился, и здешняя жизнь может войти в привычное русло. Вам лучше повременить с отъездом! Он лишь даст повод для ненужных сплетен! Что вы будете там делать зимой?
— Расцелую детей хотя бы!
— Вот так неожиданное желание, вам вовсе несвойственное! Послушайте меня, поезжайте к королеве, как заведено. Еще более прекрасная и улыбающаяся, чем когда бы то ни было! Так вы заставите сплетников прикусить языки.
— А что я скажу королю, если случайно встречу его?
— Он уехал в свой охотничий павильон в Версале и оказал мне большую честь, пригласив меня с собой!
Это была, бесспорно, хорошая новость. Марии так хотелось что-нибудь возразить, ибо ей была ненавистна сама мысль, что последнее слово останется за Клодом. На этот раз она промолчала и, не говоря ни слова, развернулась и отправилась к своим горничным, чтобы те одели ее для поездки в Лувр.
Элен отсутствовала, и камеристками руководила Анна, но Марию это не слишком обеспокоило. После всего, что произошло, она даже обрадовалась тому, что не видит рядом девушку, о которой она теперь не знала что и думать. Отсутствие Элен давало герцогине возможность определиться с решением, тем более что она больше на Элен не держала зла. После последнего разговора с возлюбленным и того, что он рассказал ей о своих отношениях с девушкой, Мария уже была склонна пожалеть ее, когда та обнаружит, что чересчур размечталась и следует смириться с тем, что единственная ночь любви с Холландом так и останется единственной. То, что она себе позволила с Холландом, и так переходило все границы. Нужно будет проследить, чтобы ей больше не представилась возможность видеться с Генри в будущем. Исходя из этих соображений герцогиня решила оставить при себе эту девушку, с которой она поначалу готова была расстаться. Это позволит следить за ней, поскольку на мужчин никогда нельзя полагаться…
Два часа спустя сияющая, в наряде из темно-голубого бархата под цвет глаз, отделанного горностаем, в роскошных жемчугах, некогда принадлежавших Галигай, на шее, на запястьях, в ушах, Мария вошла в Большой кабинет Анны Австрийской, произведя еще больший эффект, чем обычно. События прошлой ночи породили разговоры, и все скорее ожидали известия о ее отъезде в провинцию, нежели ее столь блистательного появления!
Королева пришла в восторг от этого почти провокационного визита и, к всеобщему разочарованию, завела разговор о вещах, не имевших ничего общего с тем, что занимало женские умы. Неожиданно в гости к невестке явилась Мария Медичи, по своему обыкновению без церемоний и без предупреждения, увлеченно разговаривая сама с собой. Маленькая причуда, которая была ей присуща с самого детства.
— ..вот почему мне представляется таким важным покончить с этим делом! Оно тянется чересчур долго, а благо королевства требует скорого и твердого решения!
Продолжая диалог с собой, она прошла сквозь кружок реверансов и с удивлением уставилась на молодую королеву, вставшую, чтобы поприветствовать ее.
— А, вы здесь, дочь моя!
— Разумеется, мадам! Вас это удивляет?
— Хм… нет! Не скажете ли вы мне, где король, мой сын?
— В своем павильоне в Версале, если я верно поняла. Вы ожидали найти его у меня? Он никогда здесь не бывает, — добавила Анна с ноткой горечи.
— Это потому, что вы не умеете удержать его. Гляди-ка, и ты здесь? — сказала королева-мать, заметив мадам де Шеврез, которая, поднявшись со своего места, попала в поле ее зрения. — Ты по-прежнему заставляешь говорить о себе, насколько мне известно? И когда только твой простак-муж решится отправить тебя в какой-нибудь славный монастырь на годик-другой?! Фонтевро тебе вполне подошел бы: красивый, пристойный, достаточно удаленный, и настоятельницы там всегда из принцесс… Кстати, кто там сейчас?..
— Матушка, — перебила ее королева, забавлявшаяся, вместо того чтобы сердиться, — не соизволите ли вы вернуться к тому, что, кажется, так занимало ваши мысли, когда вы вошли сюда?
— Вы полагаете?
— Я уверена! Вы упомянули дело, важное для блага королевства и, если я правильно поняла, требующее самого срочного решения.
Королева-мать на какое-то мгновение остолбенела, явно в поисках мысли, и наконец на нее снизошло озарение:
— Вспомнила! Нужно его женить!
И поскольку присутствующие все еще не понимали, о чем идет речь, она недовольно уточнила:
— Герцога Анжуйского! Моего младшего сына. Гастона.
— О, теперь все ясно, Ваше Величество! — произнесла Мария, опомнившаяся первой. — Непонятно только, к чему такая спешка? Принцу всего лишь…
— ..восемнадцать лет. Брат в его возрасте уже два года был женат. Нужно наверстывать упущенное время.
— Но тогда речь шла о короле, — уточнила мадам дю Фаржи, — и для спасения королевства было необходимо, чтобы Людовик женился…
— ..чтобы рождением дофина обеспечить преемственность трона. А меж тем мы все еще ждем появления маленького принца, — зло добавила Медичи. — И на сегодняшний день наследником короны, в случае если короля не станет, является его младший брат. Вот почему ему необходимо как можно скорее выбрать себе супругу! Но что это я растолковываю вам то, что вы и сами отлично знаете! Это нужно обсудить с королем и с Советом, но раз первый отсутствует…
Она собиралась уйти так же, как и пришла, но это не входило в планы Марии, желавшей разузнать о деле побольше.
— Означает ли это, мадам, что начинаются поиски невесты?
— Она давно уже найдена, глупышка! Перед смертью мой безвременно ушедший супруг заключил своего рода соглашение, которое лишь нужно освежить. Кардинал долго мне это объяснял, так как именно он нашел бумагу в архивах. Гастон, следовательно, женится на Марии де Монпансье, своей кузине. Она на три года старше, чем он, и она — единственная представительница этой младшей ветви Бурбонов…
— И самая богатая наследница во Франции, если я не ошибаюсь, — мечтательно сказала мадам де Шеврез, прежде чем начать загибать пальцы:
— герцогства Монпансье, Овернь, Сен-Фаржо, Комбрай, княжество Домб, а также Божоле и что-то еще, я уж и не припомню.
— Сиятельной герцогине де Шеврез что-то не нравится? — рявкнула Мария Медичи, выведенная из себя этим перечислением. — Знайте, мадам, что важно вовсе не это, но кровь: невеста Гастона, как и он, ведет свое происхождение от Людовика Святого!
— И от герцогини Екатерины, которая так ловко расправилась с Генрихом III, не так ли?
— Что ты в этом понимаешь! Его Преосвященство мне все объяснил. Дед юной Марии родился не от этой преступницы, а от первой жены герцога Людовика, которую звали, если мне не изменяет память, Жаклин де Лонгви. Как бы то ни было, нравится это тебе или нет, юная принцесса происходит из славного рода, не хуже разных инфант. Быть может, даже лучше! Плодовитее!
И пустив эту парфянскую стрелу (Парфянская стрела — неожиданный и неотразимый выпад хитрого противника), венценосная мегера вышла с высоко поднятой головой. После ее ухода воцарилось тяжелое молчание, и все взгляды обратились к королеве, которая вдруг резко побледнела. Мария поспешила к ней с флаконом солей.
— Черт бы побрал эту старую гарпию! — воскликнула она. — Королеве дурно!
Она хотела было дать королеве понюхать сильнодействующую соль, но Анна, слабо улыбаясь, отстранила ее:
— Ни к чему, герцогиня, со мной все в порядке…
— По вас этого не скажешь.
— Может быть, глоток испанского вина? — предложила Луиза де Конти, подходя к серванту, чтобы взять графин и бокал.
— Да, благодарю, принцесса! Это же нелепо, — продолжила она, сделав глоток, — я давно должна была бы привыкнуть к этим выпадам моей свекрови, но я не могу не реагировать на них!
— Ваше Величество слишком мягки, — констатировала Мария. — Вы представляете собой слишком легкую мишень, чем и злоупотребляет королева-мать. Не говоря уже о том, что из этой неожиданной затеи женить принца, уверяю вас, не выйдет ничего путного.
— Почему же? — проговорила мадам де Лануа. — Совершенно естественно, что принц женится, и королева, которая очень его любит, будет довольна, если в этом браке он обретет счастье!
Мария изумленно взглянула на главную фрейлину:
— Счастье? Это слово странно звучит из ваших уст, мадам! Готова поклясться, что вы вряд ли знаете, что это такое!
Чувствуя, что назревает ссора, Анна Австрийская положила конец разговору, объявив, что желает удалиться в свою молельню, и добавила, обращаясь к Марии:
— Пойдемте со мной, герцогиня! Молитва и вам принесет успокоение, к тому же мне нужно поговорить с вами.
Несколько сухой тон компенсировал оказанную привилегию, вызвав улыбки у некоторых обойденных вниманием дам, совершенно уверенных, что Ее Величество сделает выговор дерзкой герцогине. Мария все поняла и с раскаивающимся видом последовала за королевой в ее спальню, где Эстефания наводила порядок. Три женщины вместе опустились на колени в крошечной часовне, которую украшал восхитительный образ Скорбящей Богоматери, привезенный инфантой из Испании, когда она приехала, чтобы выйти замуж за французского короля. Стоя позади королевы, распростертой на ступенях, ведущих к алтарю, где мерцали свечи, Мария, намеревавшаяся употребить эти минуты тишины для размышлений, вдруг поймала себя на том, что молится Пресвятой Деве, как никогда прежде не молилась. Атмосфера, наполненная ароматами эфирных масел, спокойная и располагающая к уходу в себя, лишь усилила боль, вызванную отъездом Генри, которую герцогиня, со своим обычным непостоянством, рассчитывала легко унять. Да, он обещал скоро вернуться, но сейчас он был на пути в свою далекую страну. При мысли о том, что она не увидит его еще, возможно, очень долго, Мария внезапно почувствовала себя потерянной, покинутой посреди огромного пустого пространства, и слезы, которые она с такой легкостью сдерживала недавно перед ним, брызнули из ее глаз. Одновременно из ее раненого сердца поднималась горячая молитва, вовсе не казавшаяся ей безбожной: «Верни мне его, Скорбящая Матерь! Потерять его теперь, когда у меня появилась уверенность в его любви ко мне, выше моих сил! Раз уж я теперь уверена в том, что создана для него, как и он для меня, позволь нам вместе совершить великие дела, о которых мы мечтали! Верни его мне! Верни его мне!..»
Она была так поглощена своей мольбой, что не заметила, что королева встала и смотрит на нее с нежной улыбкой. Она тотчас же поднялась, извиняясь, но Анна Австрийская взяла ее под руку, чтобы вернуться назад в свою спальню:
— Как хорошо, моя козочка, молиться с таким жаром! Это для меня приятный сюрприз, поскольку, признаюсь, у меня было впечатление, что ваша вера не слишком сильна.
— Когда человек страдает, для него естественно обращаться к Богу.
— Значит, и ты тоже страдаешь? Этот Холланд, ты действительно любишь его?
— Больше, чем смогла бы описать, мадам. Если бы он согласился, я уехала бы с ним сегодня утром, и я прошу за это прощения у моей королевы! Особенно в тот момент, когда она испытывает столь жестокую боль.
— Мне будет еще больнее, если принц женится на мадемуазель де Монпансье, — вздохнула Анна, опускаясь на край кровати и жестом приглашая подругу присоединиться к ней, так что они оказались в еще большем уединении за плотным парчовым пологом.
— Она или другая, какая разница! Он ни под каким предлогом не должен жениться. Принц молод, предприимчив, он любит женщин, и у него уже было множество приключений. Король, увы, совсем другое дело.
— Да, он и впрямь соблазнительнее. Можно поспорить, что его жена окажется беременной уже через неделю после свадьбы, и если ей посчастливится произвести на свет мальчика…
— ..тогда как у вас все еще нет детей, и здоровье нашего государя нельзя назвать крепким, принц привлечет на свою сторону всех недовольных, и кто знает, что тогда может произойти!
— Нетрудно догадаться! Во время очередной болезни моего супруга его состояние серьезно ухудшится, и мне останется лишь вернуться в Испанию, в то время как Гастон и его жена взойдут на трон! Меня удивляет только одно…
— Что же?
— Что этот проклятый Ришелье помогает предприятию. Между тем это не в его интересах. Если Людовика не станет, он утратит всю свою власть!
— Вовсе не обязательно! Он всем обязан королеве-матери. Она так привязана к нему, что поселила его в Малом Люксембурге, в пристройке к собственному дворцу, чтобы всегда иметь его под рукой. К тому же Гастон, ее любимый сын, как мне кажется, не обладает качествами выдающегося правителя. Старая гарпия будет править через него, а Ришелье — как поговаривают, ее любовник — сохранит свое место.
— Ее любовник? Это смешно! Говорят в основном о его хорошенькой племяннице, вдове маркиза де Комбале, убитого в битве при Сэнте, урожденной мадемуазель де Понкурлэ. Мне говорили, она живет в его доме.
— Именно. Исполняла бы там роль хозяйки дома, но тут, я думаю, было бы разумно сделать выбор! Нужно быть величайшим любовником, чтобы удовлетворять одновременно хорошенькую, полную жизни женщину и Ее жирное Величество, которая, несмотря на возраст, сохранила отличный аппетит и по-прежнему убеждена, что все еще представляет сладкое искушение для юных красавцев. Но это вовсе не случай Его Преосвященства. Но вернемся к принцу! Нужно узнать, как он сам смотрит на этот брак…
— Несомненно, с удовольствием. Он любит золото, а девица очень богата.
— Несомненно, но она не слишком привлекательна, а наш принц любит молоденьких и красивых женщин. Нужно постараться убедить его проявить глубочайшее отвращение к браку, который не сможет долго удовлетворять его, в то время как при некотором терпении он сможет заключить другой союз, гораздо более привлекательный, — медленно произнесла герцогиня, в голове которой родилась гениальная идея.
— Какой же, господи?
— Ммм… стать супругом королевы Франции!
— Вы с ума сошли, Мария!
— Ничуть! Попробуем посмотреть на ситуацию трезво. Здоровье короля все ухудшается или становится все менее крепким — как будет угодно Вашему Величеству. Если недуги окончательно сломят его, корона достанется герцогу Анжуйскому, его брату, поскольку он наследник. В таком случае, согласитесь, мадам, будет весьма обидно, если он разделит трон с какой-то Монпансье, тогда как мог бы получить руку инфанты, уже являющейся королевой.
Анна быстро перекрестилась, в ее прекрасных зеленых глазах застыл ужас:
— Замолчите, герцогиня! Грешно иметь такие мысли.
— Отчего же? Планы на будущее еще никого не убивали, а когда речь идет о королевстве, предусмотрительность просто необходима. Увы, наш государь не дает нам особых надежд на то, что он устоит перед своими многочисленными недугами. Но ничто не говорит и в пользу того, что завтра или на следующей неделе Ваше Величество не окажется беременной. Нужно еще, чтобы родился мальчик, что выяснится только через девять месяцев. А если это окажется принцесса, нужно будет все начинать по новой с еще менее здоровым мужчиной. Вот почему я утверждаю, что для блага государства жизненно необходимо, чтобы принц оставался свободным от брачных уз. И я не думаю, что оскорбляю Господа, раскрывая королеве глаза на действительность. Так ли уж вам неприятен ваш шурин?
На этот раз Анна рассмеялась:
— Мы всегда отлично ладили, и вы знаете, что я нахожу его очаровательным. Он милый, хороший товарищ, любитель удовольствий, но я не знаю, будет ли он достойным королем!
— Может быть, и нет, но в таком случае он еще более охотно передаст дела тому, кто сумеет их вести, и я не думаю, что он будет ревнивым мужем. Он так дружелюбно, даже с восхищением отнесся к милорду Бекингэму и…
— Замолчите, Мария! Это имя не должно более звучать здесь, — оборвала ее королева, испуганно оглядываясь вокруг, точно за каждым гобеленом она видела чьи-то уши.
— Тогда не будем произносить его… пока, вернемся к тому, что нас волнует: как помешать браку принца. Я редко с ним вижусь и не имею никакого влияния на него. К кому мы могли бы обратиться, чтобы вразумить его?
Анна некоторое время молчала, но Мария заметила, что она покраснела. Наконец королева произнесла:
— Месье д'Орнано, его бывший воспитатель, а ныне управляющий и любимый наставник. Гастон к нему очень привязан. Во всяком случае, он к нему прислушивается, а кроме того…
Королева замялась, но Мария поняла причину ее замешательства:
— ..он влюблен в Ваше Величество. Я хорошо знала его во времена моего покойного супруга де Люина и не побоюсь сказать, что он был обязан коннетаблю своим выходом из тени и отблагодарил его, помогая одержать победу над Кончини. Я с удовольствием вновь увидела бы его, особенно если мне дозволено будет передать ему послание. Разумеется, устное, — поспешила она добавить, заметив, что по лицу Анны пробежала тень. Впрочем, тень мимолетная…
— Я согласна, но все же будьте осторожны! Я начинаю думать, что у кардинала повсюду шпионы…
— А я в этом не сомневаюсь. Но я не буду действовать одна. Мы затеем против этой свадьбы такую прелестную маленькую интригу! Прямо под носом у этого невыносимого человека, всюду сующего свой нос! Это будет презабавно!
Глава X
«ПАРТИЯ НЕПРИЯТИЯ»
Боль наконец отступала, и изнеможенная жертва чувствовала облегчение, опасаясь, однако, как бы боль не вернулась, вопреки заверениям невежественных врачей. Круглых ослов, которые без божьей помощи не способны вылечить никакую болезнь! Но, к счастью для страдающего человечества, существовал Господь и сострадание, которое он соблаговолил продемонстрировать в отношении одного из своих верных слуг.
Жан-Батист д'Орнано сделал несколько глубоких вдохов, не испытывая при этом затруднений, остался этим доволен и решил встать с постели, где он томился уже слишком долго. Для этого он откинул одеяла, спустил ноги на ковер, по-прежнему не чувствуя боли! Решительно, пластырь, который принесла ему восхитительная мадам де Конде, творил чудеса! Приободрившись, он позвонил, чтобы ему принесли комнатные туфли и халат, уселся в просторное кресло подле огня и крикнул, что голоден и желает обедать. Слуга предложил ему немного привести себя в порядок в ожидании трапезы, но хозяин отчитал его, заявив, что он намерен возблагодарить молитвой Господа за свое исцеление, а длинная борода и взлохмаченные усы никак не выражают неуважения к Всевышнему и Пресвятой Деве, ибо являются неизменным атрибутом любого солдата на войне.
Это был в самом деле любопытный персонаж! Сорока пяти лет, черноволосый и черноглазый, страшный как черт, тощий как жердь и с резким характером, бывший воспитатель и нынешний управляющий принца, генерал-полковник корсиканцев, действительно прежде был воином. И в этом не было ничего удивительного, ибо он являлся прямым потомком настоящего героя! Он приходился внуком знаменитому корсиканскому патриоту Сампьеро де Бастелику, по прозвищу Сампьеро-Корсиканец, который хотел освободить свою страну от генуэзского ига, служил Франциску I, создав подле него первый полк островитян, задушил свою жену, Ванину д'Орнано, попытавшуюся изменить ему с врагом, и, подвергшись преследованиям со стороны ее братьев, в конце концов пал жертвой вендетты.
Сын Сампьеро, Альфонс д'Орнано, служивший сперва под началом отца, был выбран генералом вместо него и всю свою жизнь посвятил службе королю. Исключительно славная карьера привела его к маршальскому жезлу после выдающейся службы в правительстве Бордо, где он продемонстрировал безграничное самопожертвование во время чудовищной эпидемии чумы и выжил лишь благодаря своей глубочайшей вере в Господа. Человек поразительной храбрости, в возрасте шестидесяти лет он подвергся мучительной операции по удалению камней из почек, пережить которую ему было не суждено.
Камни явно были наследственным недугом, и Жан-Батист, только что преодолевший тяжелейший почечный приступ, знал об этом не понаслышке. Продолжительные боли были столь нестерпимыми, что он понимал, что его отец, чтобы избавиться от них, готов был пройти через что угодно, включая и нож в дрожащей руке хирурга. Жан-Батиста тоже никто не мог бы упрекнуть в недостатке мужества! Как, впрочем, и в недостатке набожности! Он так почитал Мать Христа, что отказывался спать с женщинами, носившими имя Мария, дабы не выказать неуважение к Пресвятой Деве! Его собственную супругу звали Екатериной, и он сделал ей троих детей без особых душевных терзаний.
Он как раз наслаждался своим выздоровлением и возносил пламенные молитвы своей заступнице, когда ему сообщили, что прибыли принцесса де Конти и герцогиня де Шеврез и желают говорить с ним по важному делу. От имени королевы!
Он знал обеих и, как большой поклонник женщин, обеими восхищался. Первой, с которой были связаны воспоминания о недолгом любовном приключении, несколько больше, чем второй. Вопрос возраста! Что до второй, то, уже давно мечтая уложить ее в постель, он воздерживался от каких-либо авансов, поскольку ее звали Мария… Поговаривали, что с ней легко договориться: что ж, не судьба!
Неловко было принимать их в халате, но у него не было времени даже послать слугу, чтобы попросить их немного подождать: они появились прямо вслед за лакеем, и от их мехов повеяло морозом с улицы (погода стояла студеная!) и изысканными духами. Хозяин тотчас оказался в центре настоящего вихря слов и улыбок.
Они дружно извинились за свое вторжение, объяснив его срочностью дела, и выразили сожаление по поводу того, что им пришлось его побеспокоить, хотя еще в прихожей им сказали, что он нездоров и никого не принимает. Когда ему удалось наконец вставить слово, он галантно заверил дам, что, если он и чувствовал какое-то недомогание, одно лишь их появление мгновенно излечило его. В действительности он уже сгорал от любопытства из-за произнесенного ими магического имени: имени королевы! И если гостьям угодно будет проявить снисходительность, он будет готов их выслушать!
Дабы еще больше подогреть обстановку, он распорядился принести теплого вина и хрустящего печенья, после чего устроился поудобнее в кресле, тогда как дамы скинули шубки на спинки своих кресел.
— Ее Величеству известно, что я бесконечно ей предан, — с елейностью прелата начал он, сцепив руки на животе. — Что ей угодно от меня?
Честь открыть огонь выпала Луизе де Конти, старшей и наиболее титулованной из посетительниц:
— Позвольте сперва вопрос, полковник! Как относится принц к своему предстоящему браку с мадемуазель де Монпансье?
Д'Орнано ответил не сразу. Его круглый глаз был буквально прикован к принцессе. Говорили, что Бассомпьер по-прежнему без ума от нее, и его можно было понять: несмотря на возраст, сестра Гизов все еще была потрясающей женщиной! Малышка де Шеврез тоже была лакомым кусочком! По тому, как началась беседа, хитрый хозяин дома уже предвкушал целую череду будущих визитов, которые могли оказаться весьма приятными. Однако нужно было отвечать на вопрос.
— Так что же? — не удержалась Мария.
— По правде говоря, я даже не знаю, что вам сказать. Принца порой трудно разгадать, даже мне. Узнав новость, он, разумеется, выразил недовольство: он не любит, когда ему диктуют, как вести себя, и он считает себя достаточно взрослым, чтобы самостоятельно выбрать себе супругу. Но не волнуйтесь, он успокоился, и после некоторых размышлений идея показалась ему не лишенной прелести…
— Не хотите ли вы сказать, что он уже дал согласие? — воскликнула принцесса.
— Нет, но, я думаю, он не заставит себя ждать: мадемуазель де Монпансье обладает большими достоинствами.
Мария обменялась обеспокоенными взглядами со своей подругой:
— Меньшими по сравнению с теми, от которых он откажется, женившись столь бездумно!
— Бездумно! Черт побери! Как вы можете говорить такое, госпожа герцогиня!
— О! Я готова подписаться под каждым своим словом! Разве это не глупость вступить в брак с какой-то Монпансье, как бы богата она ни была, когда он мог бы жениться на королеве, имей он хоть чуточку терпения…
— На королеве? Вы ведь говорите не о нашей королеве?
— Именно! О ней самой!
— Задумайтесь на секунду! — продолжила Луиза де Конти. — И представьте такую картину: принц женится на той, которую ему сосватали, а вскоре после этого король умирает. Вы ведь знаете, какое у него хрупкое здоровье…
— В этом случае, при отсутствии потомства у государя, корону получает принц…
— И Монпансье становится королевой! — воскликнула Мария. — Да, она благородных кровей, я готова это признать, но ей далеко до инфанты! К тому же испанцам вовсе не понравится, если Анну Австрийскую отправят на родину под вдовьей вуалью. В результате может разразиться война! В то время как, если на момент смерти старшего брата герцог Анжуйский будет свободен, ему останется лишь жениться на вдове, ко всеобщему удовольствию.
— Это очевидно, но…
— ..не говоря уже о том, — продолжала свое лукавая герцогиня, — что почести и власть достанутся в награду тому, кто удержит Его Высочество от опрометчивого шага…
— Принц полон обаяния, — подхватила Луиза, — но он легкомыслен, беспечен, по сути не создан для царствования: ему понадобится помощник, мудрый и энергичный, сведущий в делах военных и государственных и в особенности наставник, чье влияние на принца Гастона будет абсолютным.
Портрет был слишком точно написан, чтобы Жан-Батист д'Орнано не узнал в нем самого себя. Он впитывал слова принцессы с таким наслаждением, что Мария не удержалась от улыбки. Впрочем, он тотчас же спустился на землю с небес, где только что блаженствовал:
— Но я не знаю, чего хочет королева. Ведь это ей я обязан вашим визитом, сударыни?
— Вы правы! — заверила его Мария. — И мы полагали, что после того, что вы сейчас услышали, вы все поймете. Ее Величество желает, чтобы вы воспрепятствовали женитьбе принца. Нужно дать ему понять, в чем заключается его истинный интерес. Его Высочество прислушивается к вам и следует вашим советам. Настал момент доказать это, и королева будет вам бесконечно признательна! К тому же это будет первым шагом на пути к изгнанию этого невыносимого Ришелье, которого она ненавидит все сильнее с каждым днем. Знаете ли вы, — прибавила она, понизив голос, — что он посмел на нее заглядываться?
Полковник так и подскочил:
— Что вы такое говорите? Не может быть! Священник?!
— Князь церкви, — уточнила Мария, — а это сокращает дистанцию. У меня есть все основания полагать, что история в Амьенском саду открыла перед ним горизонты и что он с удовольствием загладил бы недостатки короля, неспособного дать нам наследника. Недостатки, которые с течением времени лишь усугубятся.
— Думаю, вы преувеличиваете, мадам! Положение кардинала при короле недостаточно крепко, чтобы он осмелился думать о подобных вещах… Это было бы оскорбление Его Величества!
— Нисколько, если Людовика XIII не станет! Бекингэма он не воспринимал всерьез из-за его мании покрывать драгоценностями каждый дюйм своей одежды, но и он едва не поспособствовал падению Бурбонов! Что до кардинала, то я уверена в его чувствах — корыстных или нет — к королеве! Недавно я слышала, как он сказал, что Ее Величеству было бы приятно видеть его в мужском платье, а не в этой красной сутане!
— И?
— И он это устроил, — рассмеялась Мария. — Он явился покрасоваться перед ней в коротком камзоле, в сапогах и украшенный султаном! Держу пари, что, если бы я посоветовала ему станцевать перед ней на коленях сарабанду с гитарой и бубнами, он сделал бы и это! Ну да ладно! Какой ответ вы дадите той, которая на вас возлагает надежды?
— Что я сделаю все возможное и постараюсь убедить принца!
— Вы будете вознаграждены, но, прошу вас, действуйте быстро!
— Я буду действовать быстро, но в таких делах важно не только взять нужную ноту, но и уметь удержать ее. Принц не относится к людям, твердо исполняющим свои решения, и, полагаю, нам с вами придется еще увидеться.
При этом он смотрел на мадам де Конти, которой, по-видимому, отдавал предпочтение. Несомненно, потому, что ее имя было не Мария! Она тотчас же протянула ему руку, которую он сжал обеими руками.
— Мы совместим приятное с полезным, — прошептала она с улыбкой, от которой полковник совсем растаял.
На этот раз Мария призвала обоих к благоразумию:
— Прежде чем предаваться нежностям, следует подумать о французском королевстве! Напоминаю вам, полковник, что мы прежде всего служим Ее Величеству! Она нуждается в вас.
— Передайте же ей, что я падаю к ее ногам, госпожа герцогиня, и скажите, что я всегда ее верный слуга!
Видимо, он сдержал свое слово, ибо два дня спустя Гастон Анжуйский перед всем двором попросил своего брата позволить ему самому выбрать время для женитьбы.
— Дело вовсе не в том, — сказал он, — что я испытываю какие-либо предубеждения против мадемуазель де Монпансье. Просто мне не хотелось бы столь рано связывать себя узами брака!
Тон его на сей раз был твердым и не терпящим возражений. Особенно со стороны Ришелье. По довольному лицу д'Орнано можно было заключить, что именно он явился источником столь внезапного стремления высказать собственное мнение. Кардинал тотчас пригласил полковника навестить его в Малом Люксембургском дворце, где принял его с простотой, способной рассеять любые подозрения, ежели таковые и имелись у корсиканца. Кардинал пожелал поговорить с ним как мужчина с мужчиной и выяснить, что тот думает о браке, который так долго готовился и от которого тем не менее юный Гастон собирался отказаться. Не давал ли принцу советов его мудрый (и столь успешный!) воспитатель?
— Ни в коей мере, господин кардинал! Принц более не является моим воспитанником и в моих советах не нуждается. В этом деле, вмешиваться в которое я вовсе не желал бы, он принимает решения совершенно самостоятельно.
— Позвольте мне выразить сожаление по этому поводу! В восемнадцать лет не обойтись без надежного наставника, твердо знающего свой долг перед королевством и своим государем. Ведь король желает этого брака. Он мог бы приказать, но ему претит принуждать брата, которого он любит. Он предпочел бы, чтобы тот разделил мнение человека с большими достоинствами, занимающего высокое положение, наделяющее его определенной властью… Ну, например, как…
— ..скромный суперинтендант вроде меня, монсеньор? Присмотр за порядком и процветанием дворца не придает мне достаточной славы, чтобы впечатлить такого горячего молодого человека, как герцог Анжуйский, — возразил д'Орнано.
— ..как маршал Франции! — закончил кардинал. — Король любит вознаграждать по заслугам храбрых и верных слуг. Подумайте об этом!
От столь громкого титула у корсиканца на мгновение перехватило дух. Его отец носил его с честью, и Жан-Батист мечтал в один прекрасный день сравняться с ним славой. Но его обязанности при Гастоне Анжуйском никак не позволяли на это надеяться.
— Подумайте также и о том, — продолжал Ришелье вкрадчивым голосом, — что вам придется приносить присягу королю.
На этом встреча закончилась. Несколько дней спустя Жан-Батист получил украшенный геральдическими лилиями жезл и произнес подобающую клятву верности. Гастон Анжуйский бурно аплодировал этому назначению и вновь сблизился со своей матерью, которую в последнее время старался избегать. Пустив в ход улыбки и все свое обаяние, которого ему было не занимать, он вновь возвратил свое влияние на нее, несколько утраченное после отказа жениться на мадемуазель де Монпансье. Она приняла его с еще большей радостью, поскольку он, как казалось, был готов рассматривать возможность помолвки и просил лишь, чтобы ему дали еще немного насладиться восхитительной холостяцкой жизнью, прежде чем идти к алтарю.
Герцогиня де Шеврез и принцесса де Конти вместе с мадам де Ла Валет, бывшей мадемуазель де Верней, с помпой отправились навестить маршала д'Орнано, чтобы лично поздравить его. Он снова был нездоров, поэтому они решили посетить его не единожды, дабы поддержать морально.
Между тем спокойствию, в котором пребывали Мария Медичи, Людовик XIII и Ришелье, был нанесен непоправимый удар: Гастон изъявил желание войти в Совет, дабы лично следить за политическими событиями и принимать в них участие. Что означало, что он намерен готовиться к правлению.
Король и его министр поняли, что их расчеты не оправдались. Гастон не мог самостоятельно додуматься до такого, вероятно, д'Орнано рассчитывал с его помощью подобраться к Совету. Ему ответили отказом. Оскорбленный Гастон дал понять, что в конечном счете не намерен жениться, если только ему не дадут хороший удел — Анжуйское графство немного значило в его глазах. Он хотел большего, много большего, что в совокупности с землями Монпансье сделало бы его хозяином значительной части королевства. Допустить подобное было невозможно!
После отъезда Генри Холланда отношения между герцогиней и ее камеристкой вернулись в прежнее русло с той лишь разницей, что Мария все чаще выезжала одна, а Элен почти ежедневно бывала в церкви Сен-Тома. Не для того, чтобы встретиться там с отцом Плесси, которого она не видела со времени своего возвращения из Англии — впрочем, она о нем и не спрашивала, — но потому, что в церкви немного отпускала терзавшая ее боль. Она думала, что любима, а оказалась всего лишь игрушкой в руках бессовестного распутника. Рана была слишком глубокой, чтобы скоро затянуться. Если она вообще когда-либо затянется! Яд ненависти и обиды отравлял ее и мешал излечению. Ибо теперь не осталось и следа от старинной дружбы, привязанности и того чувства сообщничества, которое связывало ее с Марией. Элен начала ее ненавидеть из-за унижения, которому подверг ее Холланд, признавшийся, что он выбрал ее с одной-единственной целью: получить преимущество над любовницей, о влиянии которой на мужчин он знал лучше, чем кто бы то ни было. В каком-то смысле Мария тоже была его вещью, он наслаждался своей властью над ней, но эта мысль ничуть не утешала бедную Элен, поскольку между двумя женщинами существовала огромная разница: вопреки всем своим заверениям, он любил Марию, а не ее. Он признался в атом глазом не моргнув. Этого Элен никогда не забудет.
Кроме того, она злилась на Марию из-за того, что иногда в ее взгляде читалась жалость. Это был жестокий удар по самолюбию девушки!
В то утро Элен по обыкновению отправилась к первой мессе на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. Она любила предрассветную мглу, в которой лишь алтарь излучал слабый свет посреди полумрака, и немногочисленные прихожане казались смутными призрачными тенями. Запах теплого воска и ладана заглушал запах сырости, идущий от Сены.
Элен преклонила колени в своем любимом уголке. Она не молилась, а только следила за движениями священника в зеленой ризе и изредка вместе с другими молящимися откликалась на слова прелата. Постепенно девушка впадала в своего рода оцепенение, столь желанное для нее. В памяти всплывали картины из детства, когда во время служб, сидя подле бабушки, она пыталась произнести латинские слова, такие непонятные и похожие на колдовские заклинания. Дым из кадильницы, которой широко размахивал дьякон, усиливал это магическое ощущение. Порой Элен засыпала, и тогда ее будил ризничий. В действительности она больше не подходила к алтарю, чтобы не раскрывать перед исповедником свою смятенную, полную горечи душу.
Священник поставил чашу после возношения даров, когда к девушке подошел какой-то человек. На сей раз это был не ризничий, но каноник Ламбер.
— Идемте! — шепнул он. — Вас ждут!
— Кто? Отец Плесси?
Он лишь повторил, что ее ожидают. Она поднялась и последовала за ним, но, вместо того чтобы вести ее к ризнице, он обошел неф с другой стороны и открыл перед ней дверь зала, о существовании которого она не знала, и, впустив ее внутрь, закрыл за ней дверь. Священник в широком черном плаще с капюшоном сидел у стола, покрытого ковром, на котором стояло небольшое распятие из черного дерева и слоновой кости. Это был, как она и ожидала, отец Плесси, но он не смотрел на нее. Все его внимание было приковано к кресту, основание которого он поглаживал своими длинными сухими пальцами.
— Мы давно не виделись с вами, дочь моя, — тихо произнес он, — а вам пришлось пережить немало приключений. Вам понравилась Англия?
— Не настолько, насколько мне того хотелось бы, святой отец, и боюсь, что то же самое произошло и с молодой королевой Генриеттой-Марией.
— Она несчастлива, я знаю, но корону надевают не для того, чтобы быть счастливой.
— Но она думала иначе! То, как встретил ее Карл, и их первые дни позволили ей надеяться, что их союз будет удачным. А потом…
Она лишь горестно всплеснула руками в знак провала. При этом священник повернулся к ней, и его темные глаза блеснули.
— Рассказывайте! — приказал он, и голос его сделался вдруг властным. — Я хочу знать обо всем, что вы видели, слышали, заметили…
— Но, святой отец…
— Рассказывайте, говорю я вам! Я так хочу! Одновременно он расстегнул и отбросил на спинку кресла черный плащ, под которым оказалась красная сутана, на которую Элен воззрилась, разинув рот, совершенно обескураженная.
— Господин кардинал? — наконец смогла выговорить она. — Ваше Преосвященство…
Видя, в какое замешательство привела ее разыгранная им сцена, Ришелье успокоил ее улыбкой и жестом пригласил занять кресло по другую сторону стола.
— Ну же, придите в себя! Я пригласил вас не для того, чтобы пугать, но для беседы, совсем как в прежние времена. Садитесь же!
Ноги девушки так дрожали, что она не отважилась сделать реверанс и лишь слегка преклонила колено, прежде чем занять указанное ей место.
— Раньше мне легко был довериться вам, свя… монсеньор. Боюсь, что теперь…
— ..это не окажется труднее только потому, что моя сутана красная, а не черная. Я по-прежнему священник.
— Все дело в том, что теперь мне будет стыдно рассказывать вам о своих бедах, поскольку я так мало значу!
— Вы себя недооцениваете! Только прислушиваясь к бедам обездоленных, можно научиться управлять. Ваше положение рядом с мадам де Шеврез и вовсе делает вас особо ценным свидетелем.
— Гораздо в меньшей степени, чем вы думаете, монсеньор, со времени последнего посольства лорда Карлтона и лорда Холланда!
— Которого я выгнал! Полагаю, герцогиня на меня в обиде?
— Это мягко сказано. Думаю, она ненавидит Ваше Преосвященство!
— Попробуем как-то пережить это. А теперь расскажите мне вашу историю, как если бы вы рассказывали ее своему старому другу! Нет нужды на этот раз прибегать к исповеди, не правда ли? Если только на вашей совести нет какого-нибудь тяжкого греха?
Читать бесплатно другие книги:
