Шарм Вульф Трейси

Глава 19

Все под контролем

Я отдергиваю руку так быстро, как только могу, но уже поздно. На меня обрушивается целая буря эмоций, притом таких сильных, что я с трудом могу удержаться от крика и устоять на ногах.

Радость, горе, гордость, чувство одиночества, смятение, отчаяние, любовь, страх, возбуждение, тревога – такая острая тревога, что я чувствую, как мое собственное сердце начинает неистово колотиться. Я пытаюсь сдать назад, но меня атакуют самые разные эмоции, захлестывая так неумолимо, что я не могу ни разделить их, ни назвать.

Неудивительно, что Грейс все время на взводе. Ни один человек не может одновременно чувствовать все это и оставаться в здравом уме. И сразу к стольким людям? Это же просто немыслимо.

И ужасно.

Определенно, это мое наказание за то, что я сунул нос не в свое дело. Тем более что среди всей этой какофонии отыскать узы сопряжения просто невозможно.

Я мог бы выбраться отсюда, протиснувшись сквозь нити – и сквозь все те эмоции, которые связаны с ними, – но это причинило бы Грейс боль, чего я совсем не хочу. Что бы она и все прочие ни думали обо мне, я не имею привычки намеренно ранить других. И уж тем более причинять боль беззащитной девушке из-за собственной ошибки.

И поэтому вместо того, чтобы попытаться выбраться, я замираю и жду, пока вся эта гребаная буря эмоций утихнет.

Это занимает всего несколько секунд, но в них столько накала, что мне кажется, будто проходит целая вечность. Когда этот ураган стихает, я наконец начинаю осматривать нити во второй раз.

Теперь я наклоняюсь над ними, не дотрагиваясь. Нет уж, я больше не буду через это проходить.

Все это очень интригует. Если все эти нити символизируют разные отношения и разных людей, то это по-настоящему впечатляет. Как может какая-то сирота из Сан-Диего так быстро завести в моем мире столько отношений? И как могло получиться, что такая общительная девушка оказалась сопряжена с моим младшим братцем, который всегда держится особняком?

Что-то непохоже, чтобы это сопряжение возникло на небесах – я говорю о небесах моего мира, мира сверхъестественных существ.

Поэтому я не могу удержаться от того, чтобы присмотреться повнимательнее, хотя и слышу, что Грейс говорит мне что-то вроде «хочешь – соглашайся, не хочешь – не нужно».

Я понятия не имею, о чем она, и, по правде говоря, мне все равно. Потому что, рассмотрев эти чертовы нити ближе, я замечаю три вещи.

Во-первых, черная нить с вплетенными в нее странными зелеными прожилками – я все больше убеждаюсь, что это и есть узы ее сопряжения с Джексоном, – кажется менее яркой, чем остальные. Больше того, ее можно назвать почти полупрозрачной, чего, разумеется, быть не должно. Во всяком случае, если то, чему меня учили о них – как мой наставник, так и учителя в школе, – соответствует действительности.

Во-вторых, зеленая нить в самой середине начинает слегка мерцать, когда я придвигаюсь ближе. Я медленно подаюсь назад, и мерцание прекращается. Я понятия не имею, с чем связана эта нить, но что-то подсказывает мне, что это нечто такое, с чем лучше не шутить. Вообще никогда.

И, наконец, в этом клубке есть еще одна нить, от которой я не могу отвести взгляд. Она ярко-синяя, цвета электрик, и тонкая, как паутинка, но она точно есть, и я ее вижу. Она слегка светится.

И я откуда-то знаю, еще до того, как протягиваю палец, чтобы коснуться ее, что она связана со мной.

Глава 20

Дым без огня

Когда это доходит до меня, я отшатываюсь так быстро, что едва не опрокидываюсь назад.

– Эй, в чем дело? – Грейс протягивает ко мне руку, но я не даю ей коснуться меня. – Ты в порядке?

Я смотрю на нее, настолько пораженный увиденным, что не сразу понимаю ее слова.

А поняв их, бормочу:

– Да, со мной все путем. – И отхожу еще на шаг.

В это время что-то вспыхивает в ее глазах, но мое сердце неистово бьется, в ушах у меня стучит кровь, и у меня нет времени, чтобы выяснять, что с ней происходит.

Потому что я слишком занят, пытаясь понять, что происходит со мной. С нами.

Хотя никаких нас нет, уверяю я себя. И тут нет ничего, из-за чего стоило бы психовать. И у меня совершенно точно нет причин испытывать все эти странные эмоции, которые захлестывают меня. Я только что видел неопровержимое доказательство того, что эта девушка создает связи между собой и всеми вокруг. Так что тот факт, что такая связь установилась между ней и мной, ничего не значит.

Это не значит, что мы станем друзьями или что-то в этом духе. Не значит это также, что мы застрянем здесь надолго. Это просто значит, что здесь и сейчас между нами существует какая-то связь.

Если вдуматься, это логично. Ведь я как-никак заперт в голове Грейс. Так что было бы странно, если бы между нами не было какой-то связи. И, судя по тому, насколько тонка эта нить, она, вероятно, порвется, как только мы поймем, как нам выбраться.

Когда я дохожу до этой мысли, меня охватывает облегчение, которое унимает сердцебиение и упорядочивает сумбур в мыслях.

Как раз вовремя, потому что, судя по выражению лица Грейс, она сыта по горло моим нервяком. Я не хочу никого задеть, но она не одна такая.

– Ты это серьезно? – спрашивает она, откинув с лица свои непокорные кудри с видом, к которому я уже начинаю привыкать. С видом, который означает, что она готовится вступить в бой. Разумеется, в бой со мной, ведь это, похоже, ее любимое занятие. – Ты хоть слушаешь, что я говорю?

– Конечно слушаю, – отвечаю я, пытаясь воскресить в памяти последние несколько минут.

– Да ну? Тогда что я сказала? – Она складывает руки на груди и с прищуром смотрит на меня своими шоколадно-карими глазами.

Но какого черта? Почему я вообще обращаю внимание на то, какого цвета у нее глаза? И на то, что она делает со своими волосами? Ни то, ни другое не имеет ни малейшего значения, так почему я вдруг начинаю думать об этом?

Нет, уверяю я себя, когда мое сердце снова начинает бешено биться, это не так, ни о чем таком я не думаю. Я просто потрясен увиденным. Но все утрясется, все будет нормально.

Нет, все нормально уже сейчас. Точно.

Или все-таки будет нормально после того, как я на какое-то время покину ее. Что, надо признаться, сделать нелегко, поскольку мы заперты вместе. Но я очень постараюсь это сделать, потому что то, что варится сейчас в моей голове – что бы это ни было, – настойчиво требует выхода.

– Хадсон! – В ее голосе звучит еще большее раздражение.

Но черт возьми, она может встать в очередь, потому что раздражение – это еще цветочки по сравнению с тем, что сейчас испытываю я сам.

– Что? – рявкаю я.

Я не думал, что такое вообще возможно, но ее глаза превращаются в щелки. А ее щеки заливает красивый розовый румянец. Ну хорошо, не красивый, просто румянец.

Какого хрена? Я ерошу пальцами волосы и едва удерживаюсь от желания вырвать их. Какого хрена тут происходит?

– Господи! О чем ты думаешь? Ты же не слышал ничего из того, что я сказала.

– Конечно, я это слышал. Ты права, а я не прав. Хочешь – соглашайся, не хочешь – нет. Почему ты не слушаешь меня? Бла-бла-бла.

– Бла-бла-бла? – Ее брови взлетают вверх. – Ты такой козел! Но ты же это знаешь, верно?

– Это я козел? Я просто пытаюсь понять, что за хрень тут происходит.

– Да ну? А мне кажется, что ты только и делаешь, что игнорируешь меня и насмехаешься надо мной. А я-то думала, что ты воспримешь это серьезно.

Она делает шаг в сторону, но я останавливаю ее, положив ладонь на ее предплечье. И тут же отдергиваю ее, почувствовав странное жжение в кончиках пальцев.

– Ох! – Грейс тоже отдергивает руку и изумленно смотрит на меня: – Ты ударил меня током.

– В самом деле? Значит, вот что это было? – спрашиваю я, глядя на свою руку. И у меня такое чувство, будто она принадлежит не мне, а кому-то другому.

Такое чувство, будто все это происходит не со мной, а с кем-то еще. Если бы – тогда бы мне крупно повезло.

Но, разумеется, везение это не по моей части, и так было всегда.

– О чем ты? – Впервые за последние несколько минут в голосе Грейс звучит не агрессия, а нечто, больше похожее на любопытство: – Как это может быть? Неужели прежде тебя не било током из-за прикосновений?

Это потому, что для этого кто-то должен коснуться меня, – вертится у меня на языке. А это случалось со мной ох как нечасто. Последним человеком, который касался меня вот так, была Лия, но между мной и ней всегда было мало электричества.

Но если я это скажу, то буду выглядеть жалким, а этого с меня довольно. К тому же между Грейс и мной тоже нет настоящего электричества. Во всяком случае, в том самом смысле.

Наверняка это из-за ковра, на котором мы стоим. Или из-за погоды. Или…

– Ой! – вскрикиваю я, когда Грейс задевает меня плечом и мою руку словно пронзает молния.

– Извини! – восклицает она, отпрянув.

Но, когда мне становится ясно, что она хочет сказать что-то еще, я просто качаю головой и бормочу:

– Может, это происходит из-за того, что ты не сверхъестественное существо, а человек.

Она явно хочет мне возразить, но в конечном итоге, видимо, решает оставить эту тему, поскольку нам нужно обсудить вещи поважнее.

И я чертовски этому рад.

– Как я уже сказала, возможно, ты прав. – Она заправляет за ухо кудряшку и смотрит на меня, ожидая ответа.

Но мне нужно пояснение.

– Прав в чем?

– Прав в том, что все это делает мое подсознание.

– По-моему, в этом даже сомнений быть не должно. – Я вскидываю бровь, стараясь не замечать, как близко друг от друга мы стоим. – Если только ты не делаешь это осознанно.

– С какой стати? – Она явно задета. – Поверь мне, я хочу выбраться отсюда даже больше, чем ты. Ведь Джексон и Мэйси наверняка ужасно беспокоятся обо мне.

Теперь уже я закатываю глаза:

– Ну еще бы. Мы же не хотим, чтобы малыш Джекси беспокоился, не так ли?

– Почему тебе обязательно становиться таким несносным, когда речь заходит о нем?

– Тебе кажется, что я сейчас веду себя несносно? – спрашиваю я. – Поверь, я еще даже не начинал.

– Почему-то меня это не удивляет, – бормочет она, затем делает глубокий вдох и продолжает: – Но, если ты сможешь еще несколько минут держать себя в руках, думаю, у меня есть одна идея насчет того, как нам выбраться отсюда.

Глава 21

Не дави на жалость

Я не знаю, что именно с Хадсоном не так, но он сам не свой. Вид у него сейчас как у перепуганного зверька, готового броситься наутек, стоит лишь кому-то сделать движение в его сторону. И этот кто-то, разумеется, я.

Чтобы проверить эту теорию, я делаю шаг в его сторону, и да, так и есть. Он определенно психует. О этом говорят и его дикий взгляд, и расширенные зрачки.

– Да ладно тебе, все образуется, – говорю я ему. – Мы что-нибудь придумаем.

Хадсон кивает, но, когда я пытаюсь ободряюще положить руку ему на плечо, он опять резко отшатывается. Что ж… ладно. Намек понят. Ему очень, очень не хочется, чтобы я его касалась. Ну и пожалуйста. Я пыталась приободрить его, но мне и самой не хочется его касаться.

То, что нам надо действовать сообща, чтобы выбраться отсюда, вовсе не значит, что мы вдруг станем лучшими друзьями. Ведь он как-никак тот, кто он есть.

Хотя… если мой план сработает, возможно, он не останется таким навсегда.

Он кивает и прислоняется плечом к ближайшей стене. Я не могу решить, потому ли он это делает, что это помогает ему выглядеть классно – а это действительно так, хотя я скорее умру, чем признаю это, – или потому, что иметь дело с обыкновенным человеком так утомительно, что ему нужно на что-то опереться, чтобы не упасть.

– Ну и в чем заключается этот твой сногсшибательный план? – спрашивает он с ухмылкой.

– Я не говорила, что он сногсшибательный. Я сказала, что, по-моему, он может сработать.

– Разве это не одно и то же? Или ты просто не хочешь признавать этого?

Господи, какой же он все-таки козел. Теперь я уже не так уверена, что мой план действительно сработает. Ведь если ты хочешь превратить какого-то человека в относительно приличного – и да, я знаю, что ставлю планку низко, но речь же идет о Хадсоне, – то тебе нужен податливый материал, нужна такая глина, из которой можно что-то слепить.

Однако сейчас, когда на его лице играет эта дурацкая ухмылка, а по языку тела ничего не поймешь, он точно не выглядит податливым материалом.

И все же стоит попробовать. Я готова испробовать все, чтобы выбраться отсюда и вернуться к Джексону. Поэтому я делаю глубокий вдох и говорю:

– Я тут подумала и пришла к выводу, что, возможно, ты стал таким не только по своей вине.

Это стирает ухмылку с его лица, и он просто глядит на меня с непроницаемым выражением. Я смотрю в его глаза, ища там подсказку, но они тоже совершенно бесстрастны.

Я ожидаю, что Хадсон что-то скажет, чтобы намекнуть, о чем сейчас думает, но он не произносит ни слова. А поскольку я терпеть не могу неловкого молчания, проходит всего несколько секунд, прежде чем я начинаю мямлить:

– Я вот что хочу сказать – я прочла запись в твоем дневнике, и, похоже, тогда ты был по-настоящему хорошим парнишкой. Значит, потом что-то случилось, что-то, что сделало тебя таким.

– Каким? – тихо спрашивает он.

– Ну, сам понимаешь. – Я машу рукой. – Думаю, ты не станешь отрицать, что в твоем поведении есть немало такого, что говорит о социопатии, разве не так?

Он стоит, все так же прислонившись плечом к стене и скрестив лодыжки. Затем приподнимает одну бровь.

– О, в самом деле?

Я замечаю, что в его тоне звучат предостерегающие нотки, но не останавливаюсь. Я должна это сказать, если надеюсь вырваться отсюда.

– Но это потому, что у тебя было дерьмовое воспитание. Во всяком случае, если оно было хоть в чем-то похоже на то воспитание, которое было у Джексона.

Он смеется, но в его смехе нет ни капли веселья:

– Это твоя первая ошибка. Поверь мне, Джексон и я были воспитаны совершенно по-разному.

Я не знаю, что на это сказать, если учесть, что сейчас в его голосе звучит горечь. Я знаю, что в детстве Джексону пришлось несладко – и что ему и теперь приходится несладко. Его мать расцарапала ему лицо, так что остался шрам, потому что она обозлилась на него из-за произошедшего с Хадсоном. Отсюда явно следует, что ему было тяжелее, чем Хадсону, даже если их растили не вместе.

Но сейчас, глядя на Хадсона, на его плотно сжатые губы и отрешенный взгляд, я не могу не думать, что, возможно, мои выводы были неверны. Но это только делает осуществление моего плана еще важнее. Я не знаю, что произошло с Хадсоном, когда он был ребенком, и не могу этого изменить, даже если бы знала. Но я могу помочь ему справиться с этим и стать лучше.

– Просто выслушай меня, – говорю я ему, встав перед ним, поскольку вижу, что он, кажется, собрался отойти. – Подумай о том магазине печенья.

– Поверь мне, последние полчаса я только и думаю, что об этом чертовом магазине. – Он слегка ерзает, как будто ему больно стоять смирно.

Судя по его бледности, воображаемое печенье примерно так же полезно вампирам, как и клубника. Заметка на будущее: не давать Хадсону ничего есть, даже в снах или воспоминаниях.

– Мне очень жаль, если от этого печенья тебе стало плохо, – тихо говорю я. – Я этого не хотела.

– Ничего мне не плохо, – отвечает он, но прижимает ладонь к своему животу.

Ясное дело, я ему не верю, но не стану говорить ему, что он врет. Сейчас мне надо убедить его, что мой план может сработать.

Пожалуйста, Господи, пусть он сработает.

– Но ты помнишь, каким счастливым ты был в магазине? И в картинной галерее? До того, как ты съел печенье.

– Я не страдаю деменцией, – огрызается он. – И могу легко вспомнить, что было час назад.

Понятно, значит, это для него неприятная тема, хотя я не понимаю почему…

– Я просто подумала, а что, если мы будем делать это чаще?

– Ходить на пляж? – язвительно спрашивает он.

– Вместе погружаться в мои воспоминания. Чтобы ты мог увидеть, каково это – жить жизнью, полной любви.

– Это и есть твой распрекрасный план? Ты будешь показывать мне счастливые деньки, и это каким-то образом освободит нас?

– Когда ты так формулируешь, то превращаешь его в абсурд.

Он делает вид, будто размышляет над моими словами. Затем изрекает:

– Не-а. Ты делаешь это сама.

– Я тут подумала, что, если это мое подсознание держит нас здесь… на это может быть только одна причина. Я стала бы держать нас здесь вместо того, чтобы вернуться домой, только по одной причине – чтобы защитить Джексона от тебя. – Мускул на челюсти Хадсона напрягается. – Так что, э-э-э… возможно, если бы ты не представлял собой… угрозу… возможно, мое подсознание освободило бы нас.

Он смотрит мне прямо в глаза, но не произносит ни слова.

Я пожимаю плечами:

– Мы могли бы хотя бы попробовать. И посмотреть, что из этого выйдет.

И да, я понимаю всю нелепость мысли о том, что, если показать ему, каково это, когда тебя любят и ты счастлив – если помочь ему почувствовать это, – это изменит траекторию его жизни. Но вчера я прочла несколько страниц его дневника, и мне очевидно, что его отец настоящий говнюк, думающий только о себе. А если добавить к этому то, что я знаю о матери Джексона, то становится ясно, что у этого парня не было ни единого шанса. Джексон хотя бы смог покинуть дом и родителей рано, а Хадсону пришлось прожить с ними всю жизнь.

У него никогда не было ни шанса, и я хочу дать ему этот шанс и так вызволить нас отсюда. Если мое сознание и впрямь является тюрьмой, то преображение – как раз то, что нужно Хадсону, чтобы мы оба смогли обрести свободу.

– Это может сработать, – говорю я ему, и на этот раз он позволяет мне положить руку ему на плечо. – Ты просто должен поверить мне. Это сработает.

Несколько долгих секунд он смотрит то на мое лицо, то на мою руку. И, когда он наконец начинает говорить снова, его голос звучит намного спокойнее, чем несколько секунд назад:

– Давай проясним, что ты имеешь в виду. Ты считаешь, что чтобы мы смогли выбраться отсюда, тебе надо обманом заставить свое подсознание поверить, что я хороший человек?

– Нет, не обманом. Ясное дело, мой план состоит в том, чтобы сделать тебя лучшим человеком, чем ты есть сейчас.

– А, ну да. Само собой. – Он опускает взгляд на свои руки. – Потому что сейчас я полное дерьмо.

В моей голове звучит тревожный звонок, предупреждающий меня, что, возможно, я приступила к делу не с того края.

– Я этого не говорила, Хадсон.

– А я уверен, что говорила. – Его тон по-прежнему спокоен, но холоден, как воздух на Динейли. – И я вынужден не согласиться.

Я качаю головой:

– Я не понимаю. О чем ты?

– В начале этого разговора ты сказала мне: «Хочешь – соглашайся, не хочешь – не надо». Вот я и говорю тебе, что не соглашаюсь.

Он перестает прислоняться плечом к стене, и я вдруг осознаю, насколько он выше меня. По моей спине пробегает холодок, когда он придвигается ко мне. И рычит:

– К черту! К черту эту твою жалостливую историю о «несчастном маленьком мальчике из богатой семьи», которого ты спасешь, въехав на сцену на белом коне.

Он наклоняется так, что его лицо оказывается всего в нескольких дюймах от моего, и я вижу ярость, полыхающую в его глазах.

– И пошла ты к черту со своим мнением обо мне. Держи его при себе, как и этот твой дурацкий вояж по счастливым временам твоей жизни.

Глава 22

Страницы: «« « 12345678 » »»