На темной стороне Луны Вайнер Георгий
— А работаешь?
— В санэпидстанции.
— Неужели даже в Зеленокумске знают о нас?
— О Мубеке? Конечно! У вас город знаменитый! Каждый второй — миллионер. Шучу, конечно. Не второй, так третий. Может, десятый. Миллионер или картежник.
— Кто раньше приехал в «Чиройли»? — спросил Тура. — Кореец или его убийца?
— Кореец.
— Точно? — включился Силач.
— Совершенно точно.
— А как думаешь, почему парень в синей куртке… — начал Силач.
— Сабирджон? Я уже всех знаю по фамилиям…
— Да. Почему он сел к Паку?
— Я им об этом вчера говорила. Они знакомы! И не сомневаюсь в этом нисколько…
Тура подошел к окну. С восьмого этажа машины на проспекте казались маленькими заводными игрушками, двигавшимися между четкими белыми полосами, насколько хватало взгляда. На крыше ресторана, на уровне второго этажа, появлялась и исчезала фигурка в защитной каске с ведром и веником — убирала мусор. Уборщик двигался неровно, как коричневая полевая мышка, каких Тура часто видел у себя в кишлаке, по другую сторону Заха.
«Вот и Гюльчехра тоже считает, что Пак ждал Сабирджона. Выходит, преступник каким-то образом узнал об их встрече, — напряженно раздумывал Тура, прислушиваясь краем уха к разговору Силача с девицей. — Если преступник намеревался убить Пака, почему не сделал этого до приезда Сабирджона? Если он намеревался убить Сабирджона, почему он ждал его в „Чиройли“? Не убил по дороге или где-то в другом месте! Вывод один — убийца должен был убедиться в том, что Сабирджон действительно встретился с работником милиции…»
Тура решил, что жена спит, не включил свет и вообще старался двигаться как можно тише, но, присмотревшись, увидел: Надя лежала с открытыми глазами. Когда он лег, тихо к нему прильнула.
— Может, все-таки уедем, Тура? Зимой будем на лыжах ходить, там нам хорошо будет, спокойно. А если не приживемся в Москве, можем сюда вернуться потом. Все как-нибудь уже успокоится. Не будем сейчас дразнить гусей…
— Ты к чему?
Она, не отвечая на его вопрос, продолжала гнуть свое:
— Я уже все обдумала. Если не хочешь жить с моими стариками, можем идти работать по лимиту — там сразу комнату дают. Я ведь никакой работы не боюсь. А у тебя пенсия хорошая. Мы с тобой еще молодые — представляешь, как здорово: нам судьба еще одну жизнь предлагает!
Тура помолчал и твердо ответил:
— Вы уедете вдвоем с Улугбеком.
— Без тебя? Я не поеду.
— Надя, я потом к вам приеду. Сейчас мне уезжать нельзя…
— Я здесь тебя не оставлю, Тура, — он ощутил тяжелую крепость ее теплого тела, нежную шелковистость, начинающуюся чуть выше полного круглого колена. Она осторожно кончиками зубов тронула его за мочку уха. — Или вместе, или никто.
— Что-нибудь случилось?
Надежда не ответила.
Он уже засыпал, когда раздался длинный, длиннее обычного, звонок.
— Алло, — Тура снял трубку.
— Халматов? — голос был знакомый, Тура услышал его впервые через несколько часов после выхода на пенсию. — Жив еще? Смотри, не кашляй. Нос далеко не высовывай. Отрежем. Предупреждаю…
Тура выдернул телефонный штепсель из розетки.
— Опять та же подруга?
Халматов понял, что Надежде тоже звонили — она из-за этого и нервничала.
— Тебе ничего не показалось необычным? — спросил Тура.
— Нет.
— Мне кажется, это междугородная…
Надежда взяла его руку, поднесла к губам. Он почувствовал на ее щеках слезы.
— Ты чего?
— Я боюсь, Тура! Ты знаешь, я никогда не боялась, но сейчас мне страшно. Я боюсь этих людей. Они вежливые. Они начальники, ездят на служебных машинах, но мне в тысячу раз легче, когда ты ловишь обычных убийц и грабителей… Завтра к десяти тебя опять просили приехать в управление. Слышишь?
— Да.
Он думал о своем: «Убийца приехал первым, не выслеживал ни Сабирджона, ни Пака — значит, кто-то ему сообщил об их предполагаемой встрече в кафе над прудом».
— Надя! — позвал Тура.
— Что? — сквозь всхлипывания отозвалась жена.
— За целую жизнь я ни разу тебе ничего не приказал. Потому что знал — ты и умнее, и грамотнее, и тоньше меня. Спасибо тебе за счастье, которое ты мне дала, — так много радости и любви! Пятнадцать лет!..
— Зачем ты так говоришь? — Прижалась к нему в испуге Надя. — и так все сделаю… Ты будто прощаешься…
— Надечка, любимая моя, первый раз я тебе приказываю и прошу тебя — на колени встану перед тобой! Только сделай, как я говорю! Уезжай с мальчиком завтра! Или послезавтра…
— Не могу! — крикнула Надя. — Я тебя тут не брошу!
— Можешь! Обязана! Пока вы здесь, у меня руки-ноги связаны! Я не могу идти в атаку вместе с обозом! Они уже знают, что ты с Улугбеком — мое самое уязвимое, незащищенное место. И если я их чуть-чуть прижму, они сразу же ударят! Любимая, ты должна сделать, как я говорю…
Протокол заседания комиссии вел кадровик, тот самый, кто вручил Туре при увольнении трудовую книжку. Он сидел в конце длинного приставного стола и, кажется, единственный сочувственно смотрел на Туру.
«Будто я никогда и не был с ними, по ту сторону стола…» — с горечью подумал Халматов.
Только генерал повел себя так, словно ничего не произошло.
— Проходи сюда, Тура Халматович, — пригласил он. — Бери стул.
Халматов сел. Назраткулов с бритой синеватой головой, не поддающейся загару, напротив, поднялся.
— Комиссия сочла необходимым ознакомить с результатами служебного расследования, — он не сказал, кого именно знакомит, надел очки, взглянул еще раз на бумагу и передал ее для зачтения кадровику.
Заседали они, по-видимому, с самого утра — несмотря на кондиционер и занавешенные окна, было душно. Эргашев курил кубинские сигареты, которые ему присылали с базы.
— «В марте 1980 года милиционер-водитель служебной машины ГАЗ-26, государственный номер 02–00 МБД, — невыразительно читал протоколист, — принадлежащий Управлению внутренних дел мубекского облисполкома, Урдушев обратился к знакомому механику хозрасчетного участка № 2…»
Халматов знал всю преамбулу наизусть.
Он рассматривал лица членов комиссии, не удалось встретить лишь взгляд полковника Назраткулова, полный горестного возмущения своекорыстностью и самодурством бывшего начальника отдела уголовного розыска подполковника Халматова.
«Сначала подставили, — вспомнил Тура резюме Силача, — затем стреляли. Затем выгнали… Теперь отдали под суд. Пока не поздно, нужно действовать!»
— «…Последний объяснил, что такой двигатель находится на электроагрегате АБ.16 в комплекте и продаже отдельно не подлежит… — гугниво зачитывал кадровик. — Однако после угрозы, что в случае отказа отпустить двигатель работники УВД с пристрастием проведут осмотр автомашин, принадлежащих хозрасчетному участку № 2…»
Равшан, не поднимая глаз, что-то писал на листке бумаги, потом подвинул ее Назраткулову. Тот скорбно и глубокомысленно кивнул.
— «…Кроме того, не осуществлял должный контроль за работой подчиненного аппарата, в результате чего заместитель начальника отдела уголовного розыска Пак… — каждая фраза заключения занимала не меньше страницы, — …в служебное время, пользуясь бесконтрольностью со стороны начальника отдела подполковника Халматова, не поставив в известность руководство управления…»
Тура снова отвлекся, пропустил заключительную часть.
— Понятно? — спросил Назраткулов и снял очки, которые во время чтения акта должны были символизировать контроль над ситуацией. — Комиссия усматривает, с одной стороны, признаки злоупотребления, выражающиеся в том, что… — он растянул формулировку и теперь должен был либо оборвать фразу, либо вытягивать ее оставшийся хвост. Он предпочел второе, и вроде бы как повторил все сначала. — Плюс ваша халатность… Заключение принято единогласно. — Назраткулов воспользовался паузой. — Можете его обжаловать, хотя, поскольку вы уже не работаете… — Он снова увяз в объяснениях.
— Почему это все ставится мне в вину? — Тура попытался обратиться к опыту своих бывших коллег, хотя понимал, что дело это совершенно бесполезное: все в руках Назраткулова и генерала, и хитрый Назраткулов нередко вертит и самим Эргашевым. — В день гибели Пака я был в Урчашме — в одном из отдаленных районов. Выезжал по указанию начальника управления уголовного розыска Силантьева…. — Он видел, как увел взгляд, чтобы не встречаться глазами, Равшан Гапуров, другие начальники отделов тоже старались смотреть в стол. — Заключение это пойдет следователю. Ему что ли обжаловать? Решается моя судьба, дорогие мои бывшие товарищи…
— Перестань, Халматов… Что заслужил, то и получай! Подумаешь, корифей нашелся! — Назраткулова наконец прорвало, как давно вызревший нарыв. — Развалил дисциплину в отделе… И что ты все ссылаешься на отсутствующих: Силантьев в Москве — на учебе, Пак погиб из-за твоей же бесконтрольности…
Халматов не остался в долгу:
— А ты — никто. На тебя я положил. С прибором, — сказал ему Тура и повернулся к Эргашеву. — Товарищ генерал, вы тоже согласны с выводами комиссии?
Эргашев развел руками:
— Комиссия — орган коллегиальный. Мне нельзя давить их своим авторитетом…
Из газет:
Торжественное открытие XXII Олимпийских игр в МосквеЗвучит музыка из произведений русских, советских и зарубежных композиторов. Несколько десятков минут остается до открытия XXII Олимпийских игр. Занимают место на изумрудном поле девушки-линейные, фанфаристы, на эстраде у Восточной трибуны шесть духовых оркестров.
О начале церемонии открытия Игр возвещает праздничная увертюра выдающегося советского композитора Дмитрия Шостаковича. Эта увертюра — музыкальная эмблема Московской Олимпиады…
Патрульная машина 13–47 сопровождала их уже вплотную. В зеркале заднего вида было удобно рассматривать раздавленно-плоскую физиономию водителя, будто спящую с открытыми глазами, ничего не выражающую, равнодушно-жестокую. За его спиной мелькал напарник с реденькой бороденкой.
— Все-таки интересно знать — они присматривают за мной, чтобы я не сбежал? — спросил Тура. — Или интересуются моим пенсионным досугом?
— И то и другое, — заверил Силач. — А что тебе до этого?
— Нет, ничего. Но на нервы сильно действует, отвлекает. А я пытаюсь реконструировать логическую цепь от стрельбы в «Чиройли» к фальсифицированному коньяку…
— А я ее давно построил, — как всегда уверенно сообщил Силач.
— Поделись, — скромно попросил Тура.
— Кореец занимался наркотиками как твой дублер. Сабирджон звонил тебе, но попал на Пака. Поскольку Кореец помчался в кафе как ошпаренный, не дожидаясь тебя, сообщение было, во-первых, очень срочным, во-вторых, связано с опием, в-третьих, Сабирджон хотел что-то показать или передать Паку. Думаю, что вез он Корейцу коньяк. Вот. Эта бутылка фальшконьяка как-то связана со сбытом наркотиков…
Тура и Силач устроились под карагачом на супе[8] с чайником и пиалой, зной сюда не попадал, как бы оставался в отдалении… Жара обещала усилиться — небо было чистым, без единого облачка.
Ковер в чайхане Сувона висел на своем месте. Мух словно прибавилось. Они атаковали затянутое марлей окно, мокрые пиалушки в тазу, на подоконнике, лицо Сувона с глазами навыкате и выдвинутым, как при базедовой болезни, зобом. Иногда и висевшую у окна липучую бумагу, где их ждало долгое мученическое угасание.
— Сначала поговорим с Алишером — что дала проверка коньяка в диско-баре. — сказал Тура. — Я не хотел подходить к нему в управлении. Через минут тридцать-сорок он будет в облсуде, мы туда подойдем.
— Дальше?
— Если через Шамиля они ни на кого не вышли, я еду к Хамидулле Насырову.
— Ты считаешь, это удобно?
— Для начальника уголовного розыска действительно неудобно. Ты прав. Но сейчас я частный гражданин. А в законе не написано, что один гражданин не должен вступать ни в какие отношения с другим, даже отбывшим наказание за торговлю наркотиками.
— А зачем тебе Хамидулла?
— Он долгое время был местным Аль-Капоне, руководил урчашминской мафией. Много чего знает…
— Ты с ним знаком лично?
— Я всю жизнь за ним охотился. И даже один раз его посадил.
В мубекском областном Дворце правосудия шел ремонт. Кирпичная пыль забиралась в рот, в глаза. Пахло известкой.
На втором этаже судили участников вооруженной группы, останавливавшей частные машины на трассе и нападавшей на водителей. Дело это считалось «расстрельным» — несколько водителей было убито, наиболее активным главарям грозила «вышка». Конвой — с пистолетами в расстегнутых кобурах — удалял публику из коридора по черной лестнице. В зал проводили арестованных. Заплаканные женщины заглядывали в щели — изменившиеся до неузнаваемости, отчаянные, чужие лица близких.
Алишер еще не выходил от председателя суда, новая «Волга» ОБХСС, черная, со штырем на крыше, ждала у подъезда.
Халматов и Силач подошли к киоску «Союзпечати», около которого двое парней стоя решали кроссворд.
— Хорошенькое дельце: замнач ОБХСС — родственник Юлдашева, первого жулика в городе, заведующего общепитом, — заметил Силач. — Шамиль — подчиненный Юлдашева, который отвечает за все безобразия в диско-баре… И вот первый должен уличить третьего…
— Конечно, Алишеру трудно, — примирительно сказал Халматов, — он ведь кишлачный парнишка. Воспитан в традициях полного доверия и подчинения старшим. А через неделю после свадьбы приходится выбирать между родственником — почтенным человеком, депутатом, прочим-прочим и службой…
— Думаю, он уже выбрал. Когда согласился на брак с девушкой, которую ему выбрал брат в очень жирной семейке. Дай Бог, чтобы я ошибся!
— Да я не спорю, — пожал плечами Тура. — Пока особенно рассчитывать на Алишера не приходится. Он парень неплохой. Но они обведут его вокруг пальца…
— Ага! — кивнул Силач. — Сначала по молодости, потом по послушности…
— Устоз! — Алишер вышел из кабинета председателя суда, направлялся к ним. — Как поживаете? Как настроение? Как семья? — По традиции он прижал одну руку к груди, вторую протянул Халматову. — Все хорошо?
Тура внимательно взглянул на него, Алишер замялся, не зная, как начать. Одно мгновение они молча смотрели друг на друга, потом Алишер вздохнул глубоко-глубоко, будто собрался нырнуть под воду, и решительно сказал:
— Мы проверили, устоз. Все в порядке. На этот раз интуиция вас подвела.
— В самом деле? — медленно спросил Тура.
— Коньяк действительно поступил в июле. Два ящика. Один он продал, а этот держал сыну ко дню рождения.
— Не фальсифицирован?
— Муса Аминов сам провел анализ. Вы ему верите?
Тура пожал плечами:
— Аминову я верю. Но бутылку ему передали именно из этого ящика? Уверен? У Шамиля наверняка был и другой коньяк, настоящий. Из какого ящика бутылка ушла на анализ?
— Что вы, устоз! Мои сотрудники сами проследили за всем. Тут все четко! — Алишер хотел поскорее закончить разговор. — Извините, мне надо идти. Мне еще к прокурору, потом к главному архитектору…
— Смотри, сынок, — грустно сказал Халматов. — Тебе жить.
Они вышли из суда. Медленно оседала пыль, поднятая машиной, на которой уехал Алишер. Тура и Силач шли в одиночестве. Молча. Была самая жара, горожане предпочитали зною душный, но закрытый от солнечных лучей автобус.
Пожилая женщина у детского городка ругала школьников:
— Идите к своему дому, там играйте. А эти качели для детишек из этих домов…
Халматов знал ее — у женщины было трое взрослых парней. Ничего путного из ее сыновей не вышло, сейчас отбывали наказание где-то далеко. Раньше, когда работала на фабрике, славилась трудолюбием, безотказностью. Выполняла любую работу. Теперь, выйдя на пенсию, она не знала, чем занять дни. Не готовила, не читала. У нее появилась страсть — охранять качели и трапеции от чужих детей…
Радиодинамик, установленный на столбе, вещал в жаркую безлюдную пустоту страстными театральными голосами о героях хлопковой страды — передавали спектакль по роману Отца-Сына-Вдохновителя «Ураган».
— У меня такое чувство, будто я когда-то уже слыхал про Сабирджона или встречался с ним, — сказал Тура. — Но не могу вспомнить…
— Так ты не вспомнишь, — сказал Силач. — Нет ассоциативного повода…
— Надо искать этот повод в движении, — засмеялся Тура. — Для начала подведем итоги. Может, это деградация личности человека пенсионного возраста? Как ты считаешь?
— Я не психиатр, — тактично заметил Силач. — Мне другое кажется. Сказать про Халматова или про Силова «не виновен» — значит взять на себя ответственность. А объявить невиновного виновным, значит показать себя человеком, болеющим за судьбы чего-то там… Короче, человеком заинтересованным. Тут уж никакой ответственности! Если ошибся — что ж, поправят. Ошибся — но из лучших побуждений! — Силач словно помолодел в эти последние дни, когда его долгое прозябание внезапно прервалось и жизнь приобрела конкретную цель. Он весь будто подобрался, стал крепче, пружинистей. Хлопчатобумажную с короткими рукавами и погончиками сорочку наполняли упругие округлости мускулов.
— Ладно, — Тура наконец нехотя подвел итог. — Комиссия моих доводов не приняла. Шамиля — не выдали. Алишеру приказали сесть на задницу. Следователь прокуратуры — человек, кажется, честный, но он — казенный дурачок, формалист. Я для него — образец дремучего милицейского невежества и самоуправства. Ну и конечно, доброжелатели шепчут изо всех сил. Они уже успели повесить ему лапшу на уши.
— Ничего страшного! Все идет нормально! Зло будет наказано, — подхватил Силач. — Тебя посадят. Уголовное дело закончат. Следователь уедет. И все в Мубеке пойдет как бывало. Мертвые всегда виновны. Как и те, кто уволен! Важно вовремя отрапортовать, что справедливость восторжествовала.
— Хватит завывать! — Тура резко повернул к делу. — Мы не знаем, где находится производство фальшконьяка. Но мы — розыскники. Давай это продемонстрируем!
— Есть идеи?
— Когда Силантьев позвонил мне, он предупредил, что по пути провоза наркотиков был горный ручей — сай. Там у них спустило колесо. Мимо шли люди — их видели.
— У нас полно таких мест!
— Я решил, что это Урчашма. Там сай. И там на квартирной краже оставлен был шприц с наркотиками. И Сабирджон тоже из тех мест. И убийство Садыка Закинова тоже там, между Урчашмой и Дарвазой…
— Но Уммат признался в краже!
— Я знаю. Ты завезешь меня к Хамидулле Насырову, а сам махнешь к брату Уммата. Прокачай его — до исподнего. Как Уммат объяснил происхождение денег, которые тот нашел на чердаке? И вообще, откуда деньги? В доме Маджидова похитили вещи, кольца!
— Почему Силантьев звонил тебе в ту ночь?
— На следующий день отправлялся караван с «яблоками»… — Халматов помолчал. — И на следующий день убили Пака и Сабирджона… Но сейчас следует решить частности. Если Уммат все-таки взял на себя чужое дело, значит, мы должны заняться дорогой Урчашма — Дарваза!
Халматов не договорил, огляделся. Выжженный солнцем огромный проспект был пуст. Ближе к гостинице, почти рядом с утопавшим в зелени шелковиц бюстом Отца-Сына-Вдохновителя, виднелась реклама выставки — выведенные огромными буквами ГРА КЕРА — вверху и ФИКА МИКА — пониже. По мысли устроителей это должно было читаться как ГРАФИКА и КЕРАМИКА, написанные как бы в два этажа.
— Вот такая фика-мика, — усмехнулся Тура. — Вернемся к нашим баранам, которые гонят фальсифицированный коньяк. Мы можем выйти на них либо через сбытчиков, вроде Шамиля…
— К ним нас не подпустят и на длину плевка, дорогой геноссе Халматов! Тут командует наш косой Чингизид — Равшан. И братец младший, кишлачный Альхен.
— Резонно, — кивнул Тура. — Поэтому мы должны заняться производителями. Надо установить, кто закупает в больших количествах бутылки.
— Имеет доступ к спирту…
— Да. А поскольку Сабирджон скорее всего привез бутылку с собой, следовательно, этот фальшконьяк — как ты говоришь — производят где-то вблизи его места жительства. Под носом у Хамидуллы Насырова, которому это, безусловно, не должно нравиться.
— Когда ты решил поехать к Хамидулле?
— Если не возражаешь, то прямо завтра. С утра. Но только так, чтоб никто не сел нам на хвост.
— В этом можешь не сомневаться! — пообещал Силач. — Фирма веников не вяжет…
— Но сначала самолеты…
В агентство Аэрофлота приехали незадолго до обеденного перерыва. По привычке Тура прошел к малолюдной воинской кассе — третьим был у окошка, когда повернулся и увидел лицо усмехающегося Силача.
— Гражданин Халматов, боюсь, вы забыли дома перевозочное требование на литерный авиационный билет…
Забыл! Привычка за двадцать шесть лет — больше ему у этой кассы делать нечего, пожалуйте в общий хвост.
— Пенсионер Халматов, вам теперь спешить некуда, — изгалялся Силач. — И в воинской кассе вам делать нечего, вы никуда не опаздываете…
Из-за стеклянной перегородки охрипшая девушка в синей форме терпеливо повторяла бьющейся у окошка толпе:
— Товарищи, русским языком повторяю — билетов на Москву нет и не будет… До конца Олимпиады… Въезд в столицу временно ограничен… Не будет… Да не из Мубека, а из всех городов…
— Вот тебе и фика-мика, — сказал Тура, ему понравилась эта бессмысленная рекламная приговорочка. Он пояснил Силачу: — Чего-то вся наша жизнь превратилась в фику-мику…
А Силач уже перемигивался, перешучивался, переговаривался с кассиршей, кричал ей через стекло:
— Два, два билета — один взрослый, один детский… До Душанбе… Нет, лучше прямым, не через Ташкент… Два до Душанбе…
Тура искоса рассматривал стеклянный голубой транспарант с перечнем правил и обязательство для авиапассажиров — в зеркальной бликующей поверхности хорошо просматривался трущийся за его спиной молодой козлобородый патрульный из машины 13–47.
Из газет:
…16 часов. Над Лужниками раздается перезвон Кремлевских курантов. Призывно звучат фанфары. Бурными аплодисментами встречает стадион сообщение о том, что на торжественное открытие Игр XXII Олимпиады прибыл Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев…
Рассвет — благословенный миг, когда солнце уже дало свой первый нежно-розовый свет, не успев растопить накопленную за ночь прохладу. Утренний ветерок еле-еле шевелил листву шелковиц вокруг бюста Отца-Сына-Вдохновителя, когда Автомотриса прямиком проскочила центральный проспект и выбралась на окраину.
— Кажется, все в порядке, — заметил Силач.
В ту же секунду Тура положил ему руку на плечо.
— Вот они!
Оранжевого цвета «Нива» показалась сразу же за постом ГАИ на выезде из Мубека. На улице, когда они садились в машину около дома, «Нивы» не было.
— Я думаю, кто-то навел ее на нас по телефону из дома, — предположил Силач. — Но я это предвидел и принял кое-какие меры… — Он показал на цветные занавески, закрывавшие заднее стекло. — Как они тебе?
— Нормальные портянки для рядового и младшего начальствующего состава… — Тура, предупреждая удар в плечо, выставил руку, но Силач был настроен благодушно:
— Эх ты! Неблагодарный свинюган! Благодаря этим портянкам ты исчезнешь в нужный момент, как привидение…
— Я уже оценил. Просто прекрасно!
— Номерной знак «Нивы» будем записывать?
— Обязательно. Хотя номер этот скорее всего списан или утерян. Система отработана. Ты решил, как тебе лучше проехать к родственникам Уммата?
— Да. Но перед тем я хочу продемонстрировать, что такое ралли на самом отвратительном участке дороги…
— Только, пожалуйста, устрой эти гонки достаточно далеко от места моей высадки… Лучше, когда я буду в поезде!
— Обижаешь, начальник! Это-то мы соображаем!
Хотя между Автомотрисой и «Нивой» шло уже несколько машин и на прямой преследователей не было видно, ни Халматов, ни Силач не сомневались в том, что «Нива» зубами держится у них на «хвосте».
— Я думаю об этих людях в машине, сзади, — снова заговорил Халматов. — Какие им даны полномочия? Кем? Может, они должны меня арестовать, если я попытаюсь скрыться? А может, кто-то надеется, что убийца Пака — кто-то из моего окружения? И я их выведу на человека в серой тройке?!
— Если надо, мы их арестуем сами, — не прекращая следить за дорогой, Силач достал из кармана наручники, положил на сиденье. — Что касается их полномочий, то я тебе давно собираюсь сказать… Мы не знаем, кто их послал нас пасти… Не исключено, что ограничений в полномочиях им не поставили…
Тура прищурился:
— Ты хочешь сказать, что все зависит от нашего поведения?
Силач молча кивнул.
— И если мы, как Кореец, наступим на собственный хвост, в нас разрешено стрелять?
— Не сомневаюсь! — жестко отрезал Силач. — Конечно, у страха глаза велики, но мне кажется, что этот сержант с раздавленной мордой — тот, который не устает за рулем, — нас все время держит на мушке…
Они помолчали немного. В тишине лишь глухо шипели и бились баллоны на дороге да заунывно-сердито выл мотор на подъеме. Потом Тура спросил очень серьезно:
— Боишься?
Силач пожал плечами:
— Конечно, боюсь. Если бы мы с ним охотились друг за другом на равных — один разговор. А так — это стрельба влет. Только я ему не дам попасть в себя. Кореец прокололся, потому что был не готов… Ладно, — он махнул рукой. — Готовься к десантированию, подъезжаем, отстегнуть ремни!
Впереди показались дома поселка, прилепившиеся к маленькой железнодорожной станции — несколько одноэтажных кирпичных зданий; камера хранения, кубовая с горячей водой, туалет, водонапорная башня. Все густо окрашено темной охрой — излюбленным экономным цветом железных дорог.
— Готов? — переспросил Силач. — Сейчас будет крутой поворот направо. Я приторможу между водонапорной башней и туалетом. Может, Хамидулла еще не знает, что ты уволен!
— Может… Значит, где-то ближе к ночи. Здесь же… — Халматов нащупал дверную ручку.
— Все! Ни пуха ни пера! Давай!
Не ожидая, пока Силач полностью затормозит, Тура открыл дверцу, сгруппировался — и рванул в сторону и вперед. Кошачий пролет, мягкий тычок в кучу гравия. Уже на бегу, перед туалетом, услышал, как хлопнула дверца и коротко рявкнул, набирая обороты, двигатель. Туалет был без дверей — стена, образуя зигзаг, прикрывала вход. Укрытие — как аммиачная бомба, не весьма надежное.
Цепочка машин плавно огибала привокзальную площадь. Автомотриса Силача ровно шла впереди, другие водители подгоняли сзади, плавно перестраивались — никто не стремился никого обогнать.
Еще через секунду на площади появилась «Нива» 14–86 МБД — номер был хорош для запоминания: складываясь, числа образовывали полную сотню.
Судя по ее плавно-размеренному движению, в «Ниве» ничего не заметили, два человека мелькнули в заднем стекле и исчезли. Сзади машину прикрывал мощный рефрижератор.
Кажется, все в порядке.
Ехать было недалеко, Халматов всю дорогу дремал. Народу было много. В купе вместе с ним сидели возвращавшиеся с базара мужики, горластые, крепкие, привыкшие стоять за себя. Просыпаясь, Халматов наблюдал их компанию, пробовал разобраться, кто они, что их связало. Ни возраст, ни работа, думал он, хотя достаток примерно один у каждого. Говорили о пустяках: забавные случаи, привередливая теща… Один искал «дворники» для машины.
Таксисты? Не похоже…
Один — самый разбитной, вынул из сумки бутылку минеральной, откупорил, сделал несколько глотков, пустил по кругу. Туру тоже не обошли. Сделав для приличия глоток, он послал ее дальше. Тот, что казался самым скромным — в шляпе, в ковбойке и при галстуке, — как бы случайно допил ее всю до конца.
Перед разъездом показались в вагоне контролеры, два высоких здоровяка-узбека. Они знали компанию, поздоровались:
— Импортная леска есть?
— Найдется.
— Я тут заезжал, искал карабин для поводка… Да что там!
Конечно же, подумал Тура, умельцы при базаре. Целая отрасль, созданная вечным дефицитом. Поставщики наживки, корма для рыб, поводков, намордников, триммингов, расчесок для собак…
Вслед за ревизорами прошли два молодых оперативника в штатском, Тура их сразу разгадал. В самом начале своего пути, в линейном отделении — до учебы в Могилевской средней школе, поставляющей всему Союзу кадры уголовного розыска транспортной милиции, до знакомства с Надей, где она гостила у своих белорусских родичей, — приходилось ему не раз дежурить одному в полупустых поездах. Эта работа требовала сосредоточенности, внимания и осторожности.
На ближайшей станции умельцы вышли. Степь за окном кончилась.
Хамидулла стоял во дворе под навесом, голый по пояс, с огромным выкатившимся вперед животом, в необыкновенно модных кроссовках и импортных брюках «бананах», с десятком тесемок и карманов во всех подобающих и неподобающих местах. Лишенные мускулов складки кожи висели у него на груди и боках, младенчески дряблое лицо скопца выражало тусклую скуку.
Хамидулла кормил любимого петуха и сам завтракал кусочками вяленой дыни. Несколько мгновений он всматривался в Туру, и вдруг в одну секунду лицо его преобразилось хитростью.
— Аллах акбар! Кто же это к нам пожаловал! А, Гасан? — спросил он петуха. — Не подполковник ли Халматов, самый уважаемый мною человек в мубекской милиции?
Читать бесплатно другие книги:
